Из беседы с режиссерами Мосфильма 10.12.1988 Шатуновская, Ольга Григорьевна Об ушедшем веке рассказывает Ольга Григорьевна Шатуновская Расследование сталинских процессов Рукопись Сталина о террористических центрах Двадцатый съезд на закрытом своем заседании принял доклад Хрущёва как резолюцию съезда, весь доклад. А в докладе он уже говорил о том, что обстоятельства убийства Кирова вызывают сомнения и что их надо расследовать. И так как доклад был принят как резолюция съезда, то вот в дальнейшем мы и приступили к этому расследованию. И тогда мы обнаружили рукопись Сталина в его архиве, в которой он собственноручно сфабриковал два "центра" — ленинградский террористический и московский террористический, своей собственной рукой он сфабриковал эти центры. И сначала он Зиновьева и Каменева поместил в ленинградский террористический центр, а потом он зачеркнул, переставил их в московский террористический центр. Я тогда эту рукопись сфотографировала и вместе с итоговой запиской по расследованию убийства Кирова разослала всем членам Политбюро. Из всего расследования вытекало с несомненной ясностью, что убийство было организовано самим Сталиным . И вот на процессе тридцать шестого года, когда этот фальсифицированный суд был над Зиновьевым и Каменевым, в их уста вложили, якобы они в своей контрреволюционной деятельности были связаны с Бухариным — и с Рыковым, и с Томским. Но Томский к тому времени застрелился. Застрелился он вскоре после того, как к нему явился домой Сталин — мы это знаем от его жены, ныне покойной, она тоже сидела. Сталин предложил ему отколоться от Бухарина и объединиться с ним. На что Томский ответил ему категорическим отказом и, по словам покойной жены Томского, обрушился на Сталина с руганью и выгнал его вон. И конечно его судьба уже была предрешена, и он вскоре застрелился. А Зиновьева и Каменева заставили оговорить Бухарина. Он в это время был на Алтае. Он дал телеграмму, чтобы приговор не приводили в исполнение над Зиновьевым и Каменевым, и что он требует очной ставки. Ну конечно, на это никакого внимания Сталин не обратил, и когда он приехал, то их уже не существовало. Почему так спешно приговоры приводились в исполнение, буквально на следующий день? Как это было с Зиновьевым и с Сокольниковым и с Бухариным. Мне кажется, что Сталин удовлетворял свои кровожадные инстинкты. Ему это было приятно, убедиться в том, что его идейные противники, которых он превратил в негодяев, в диверсантов, что он их уничтожил. Он же высказался даже однажды, что как приятно отомстить, привести в исполнение свою месть и потом пойти отдыхать. Письма Бухарина из тюрьмы Так вот расследование убийства Кирова, обнаружение этой рукописи Сталина , где он сам, самолично, сфабриковал два процесса и два центра, это привело к необходимости расследовать все остальные процессы. Такое заключение мы и сделали в своей докладной записке — что убийство несомненно организовано Сталиным и что найденная рукопись говорит о том, что надо расследовать все процессы. И тогда была сформирована комиссия Политбюро, во главе которой стоял член Политбюро Николай Михайлович Шверник, и в этой комиссии была и я. Расследование привело к абсолютно ясному выводу, что процесс Бухарина целиком сфабрикован. В этот процесс были включены люди, которые даже никогда друг друга не видели, так сказать, шайка бандитов, в которой один бандит другого не знал. Туда включил он и врачей, которых ему нужно было уничтожить, потому что они были причастны к вскрытию тела Горького. Этим нам не удалось заняться, но следовало бы, конечно, расследовать обстоятельства гибели Горького, так как они — Плетнев, Левин, вскрывали тело и, по словам Плетнева, убедились в том, что он был отравлен. Это Плетнев говорил перед Смертью в лагере молодым людям, заключенным, которые в будущем это опубликовали. Но этот вопрос остался нерасследованным. Это уже говорит о том, что состав обвиняемых он просто набрал с бору-сосенки — кого ему хотелось уничтожить, кроме Бухарина и Рыкова, он включил туда. Мы видели документы процесса. Мы брали их из архивов — и документы дела и стенограмму предшествовавшего пленума. Тогда существовал личный архив Сталина и архив Политбюро, которые находились в Кремле. Там и была обнаружена рукопись Сталина с фабрикацией процессов, там же я читала письма Бухарина из тюрьмы Сталину . Я не знаю, где они сейчас, ведь прошло почти тридцать лет. Он главным образом писал по политическим вопросам, о своих разногласиях со Сталиным . Было около десятка писем. Нет, это не покаянные письма. Они такие, как бы вам сказать, ну как-то он полемизирует со Сталиным и с его Политикой, но в смягченной форме — он же сидит в тюрьме, у них в лапах, так что не в лоб, вот что у меня сохранилось. Нет, и не дружеские, он объясняется, он старается выпутаться из этой паутины, но в то же время утвердить свои взгляды. Но все это в очень, я бы сказала, мягкой форме. Он пишет про Зиновьева и Каменева, что от них вынудили на него показания. Он ещё с Алтая подавал телеграмму, что он требует очной ставки, но их поспешно расстреляли. И он не сомневался в том, что и заграничная командировка была игра с ним. Что приоткрыта чуть-чуть дверка мышеловки. А там его уговаривали — и Аксельрод и Дан, чтобы он не возвращался, тем более, что с ним была и жена, Анна Ларина. Она была с ним. Ну остальные все родные были здесь, в лапах. Но не этим он руководствовался, он отвечал, что стать политэмигрантом он не в состоянии. Это не для него. Меньшевики, находившиеся в эмиграции, говорили, что мы создадим фонд и вы будете выпускать газету. Вы будете главным редактором большой газеты, где вы сможете изложить все свои взгляды и концепции. Но он отказался. Аксельрод писал потом, что Бухарин высказался, что "... правы были вы. Революция должна была быть демократической, а не социалистической". Он признал правоту Меньшевиков. Что все это кончилось страшным поражением нашего народа. Начиная с насильственной Коллективизации. Вот это они констатировали — Аксельрод, Дан, Николаевский, что он высказался за то, что правы были Меньшевики в своих прогнозах, в своих программах. А представляете, как страшно отдать за это жизнь и признать, что это не так. У Коэна в его, изданной в Оксфорде, монографии есть такое место — в своих работах до революции Бухарин считал возможным, что империализм создаст какое-то огромное чудовище, которое наступит железной пятой на человечество. А вот в дальнейшем под влиянием происходивших у нас событий он понял, что это чудовище рождается здесь. Это чудовище, которое, он ожидал, родит империализм, это чудовище рождается здесь. Железная пята, которая может наступить на человечество. Комиссия по расследованию процессов Когда это было установлено, я создала маленькие бригады по всем процессам, я же не могла сама освоить все это. Комиссия состояла из высокопоставленных людей: — не говоря о Швернике, Генеральный прокурор Руденко, председатель КГБ — тогда был Шелепин, заведующий отделом административных органов ЦК — это был Миронов, и я пятая. Пять человек. Ну эти члены комиссии непосредственно не работали, а знакомились только с материалами, которые удавалось добывать. Трудно ли было добывать материалы? Нет, было решение Политбюро, открыли все архивы для этой цели. Все архивы были открыты. Мне много помогал по делу об убийстве Кирова помощник Шверника Кузнецов Алексей Ильич, а по делу Бухарина Колесников, контролер из моей группы. Кроме того, некоторых молодых людей из прокуратуры, из КГБ удалось привлечь, очень активных, энтузиастов этого дела. По каждому процессу была создана маленькая бригада. И вот все процессы были расследованы. Ещё до этого был расследован без моего участия так называемый процесс по ленинградскому делу. А уже в компетенцию комиссии входил процесс Тухачевского, процесс Зиновьева и Каменева, процесс Сокольникова-Радека, так называемый параллельный, Пятакова, и вот процесс Бухарина. В итоге была составлена обстоятельная докладная записка по делу Бухарина, и мы разослали её всем членам Политбюро. Наутро мне позвонил Никита Сергеевич Хрущёв и говорил: "Я всю ночь читал вашу записку о Бухарине и плакал над ней. Что мы наделали! Что мы наделали!" Ну после этого я была в полной уверенности, что все эти результаты будут преданы огласке, тем более, что он и на двадцатом и на двадцать втором съезде говорил о том, что мы все опубликуем. Между прочим, ещё до двадцать второго съезда все было готово. Но Хрущёв на съезде в своем докладе и в заключительном слове не говорил о том, что все готово, а он говорил только опять, как и на двадцатом съезде — только в более широком виде, что НАДО все расследовать, НАДО все опубликовать. Когда на самом деле все уже было расследовано и установлено, что все процессы сфабрикованы. Его окружение, особенно Суслов и Козлов Флор Романович, который был вторым секретарем ЦК, и члены Политбюро, на него влияли. И в конце концов после двадцать второго съезда уговорили не публиковать ни результаты по убийству Кирова, ни результаты по процессам, в том числе по процессу Бухарина, а положить в архив. То есть фактически спрятать. Я пошла к нему. И стала его убеждать, что это неправильно и что этого делать нельзя. Он мне на это ответил, что если мы все это опубликуем, то подорвем доверие к себе, к партии в мировом коммунистическом движении. И так после двадцатого съезда были большие колебания. И поэтому мы пока публиковать не будем, а лет через пятнадцать вернемся к этому. Я ему на это говорила, что в Политике откладывать решения на пятнадцать лет — это значит вырыть себе яму под ногами. И даже сказала ему, что "вы окружены не ленинцами, напрасно вас убедили, что опубликовать все это будет вредно". Но он остался при своем. И вот они все сложили в архив. Удались только отдельные реабилитации Но мне удалось после этого из процесса Бухарина, по которому двадцать два человека проходило, одиннадцать человек поодиночке реабилитировать: — Крестинского, Икрамова, Ходжаева, Владимира Иванова... Зеленского. То есть половину людей, прошедших по этому процессу. Таким образом, процесс рассыпался сам собой. И тем не менее Бухарина не удалось. Что удалось? Удалось Анну Ларину вызвать из ссылки, где она бедствовала, находилась в тяжелейшем положении, и она у нас в ЦК восстановила "завещание", которое он тогда просил её, молоденькую его жену, заучить на память, так как не доверял бумаге. Села за стол, взяла бумагу и восстановила завещание Бухарина на наших глазах. Удалось из ссылки вызвать старшего брата Бухарина с семьей — и его тоже туда загнали — и все, что можно было, сделать для них в материальном отношении: — квартиры, пенсии. Так же и для близкой к Бухарину Светланы Гурвич и Эсфири, её дочери, которых тоже посадили, но уже в пятидесятом году. Вся эта работа протекала в стенах Комитета партийного контроля, и благоприятно относился к этой работе только Николай Михайлович Шверник. А его заместители и многие члены Комитета рвали и метали, и поэтому вся работа проходила в очень тяжелых условиях. Почему я до сих пор не опубликовала это? А что именно? Ну свои докладные записки? А какое же право я имею, они же были секретные. Разослала членам Политбюро, положила в архив. Я-то как могу их опубликовать? — Ну сейчас-то можно? — Но у меня же их нет. — А вы себе не оставили? — А разве можно сверхсекретные материалы брать домой? — Конечно нет. Но мне пришлось уйти из ЦК. Я не могла больше там работать. Так же, как и Колесникову и Кузнецову. Когда Хрущёв сложил все это в архив, настолько возобладали силы реакционные, что работать стало невозможно. Они и сейчас там, все эти записки — я думаю, по ним и принимались решения, но почему-то оформление было только юридическое. То, что было опубликовано, носило только юридический характер, в печати партийно-политического оформления не было. Например, пленум, на котором их арестовали, на котором они были осуждены, не упоминался даже. Февральско-мартовский пленум. Так же, как и то, что накануне этого пленума застрелился Орджоникидзе. Этого же нет. О смерти Орджоникидзе Я по просьбе его жены, Зинаиды Гавриловны, после двадцатого съезда приходила к ней несколько раз. Объявили, что он умер от сердца. И только на двадцатом съезде Никита Сергеевич сказал, что это неверно, что он покончил с собой. Но распространилась после этого версия, что он был убит. Конечно, она не смела говорить о том, что он застрелился, раз была объявлена официальная версия, что он умер от сердца. Но за ней был учрежден надзор. Я видела это дело агентурное, она фигурировала в нём под именем Шустрая. И за ней все время следили. По её словам, к ней была приставлена её приемная дочь Этери и её муж, которые жили с ней вместе. Она мне говорила, что "всякий раз, когда я выходила из дому, они сообщали, приходили агенты, рылись в бумагах, в книгах Серго и что-то утаскивали всегда. Я всегда не досчитывалась чего-то потом". Когда она больше не могла всего этого терпеть, велела этой Этери с мужем уходить из её дома. Совсем. И переселиться в свою квартиру — у них была своя квартира. Им пришлось уйти. Она говорила мне, что вскоре после того к ней явился Берия. — Это почему вы выгнали свою дочь с мужем от себя? — А вам какое дело, почему вы вмешиваетесь в мою семейную жизнь? — Но это же недопустимо, как это так? вы выгнали свою дочь! — Это дело мое. И больше она их к себе не впустила. Незадолго до её Смерти мы с Львом Степановичем Шаумяном её навестили, и она повторила вот это все в присутствии Льва Степановича, как происходило: — гибель Серго, и как она выгнала эту Этери с мужем за то, что они к ней были приставлены для слежки, и она написала письмо — она уже была тяжело больна — она написала письмо, что "когда я умру, я не разрешаю, чтобы к моему гробу подошла Этери. А все, что у меня есть, я завещаю моей сестре Вере Гавриловне". Мы с Львом Степановичем это письмо видели. Она его положила в гардероб на свое белье. Но, тем не менее, когда она умерла, всем завладела Этери. Умерла Зинаида Гавриловна [Павлуцкая] не дома, а в больнице, у неё был рак горла. Она просила, чтобы ей прислали профессора-горловика, который не был в штате этой больницы на Грановского, где она лежала. Я настояла, хотя там администрация говорила, что зачем, дескать, она в безнадежном состоянии. Я говорю, надо удовлетворить просьбу, раз она хочет, ей кажется, что наступит какое-то облегчение, надо это сделать. И я настояла, этот профессор приходил — конечно, спасти её уже было невозможно, она умерла. После её Смерти Этери завладела всем и председательствовала на поминках. Мы с Львом Степановичем даже написали в Секретариат ЦК записку о том, что вот она нам показывала это письмо. Но результатов никаких не последовало. Орджоникидзе и Сталин Серго застрелился накануне пленума, и этому предшествовало вот ещё что. Он же был нарком тяжелой промышленности. В архиве Сталина я обнаружила письма Серго Сталину , где он писал, что его ненавидит Молотов, который в то время был председатель Совнаркома. И что из личной неприязни к нему Молотов систематически проваливает те проекты и предложения, которые Серго вносит в Совнарком. И что поэтому работать он не может и просит его от этой работы освободить, так как деятельность Болотова распространяется на деятельность наркомтяжпрома и вредит работе. На что Сталин , конечно, не реагировал — оставайся на своем посту, разбирайся сам! — и надо думать, что он именно и натравливал Молотова на Серго по своему обыкновению стравливать. В дальнейшем Сталин поручил, по-видимому, Ежову. Надо думать, что Ежов не по своей инициативе доложил материалы на Политбюро о том, что на всех крупнейших стройках происходит вредительство. И вообще все пронизано вредительством. Все эти стройки, конечно, были под руководством Серго. Он выразил сомнение в достоверности этих материалов и создал комиссии. Во главе каждой комиссии стояли крупные чекисты, которые в свое время работали с Дзержинским, но Ягода и Ежов их выжили из органов, и Серго их взял к себе и создал из них "особую инспекцию" при себе, при наркоме. Это были такие, как Павлуновский, Ойский, крупнейшие чекисты времен Дзержинского. Вот ими он возглавил комиссии, и на каждую из строек, крупных, которые были обозначены в материалах Ежова, он послал эти комиссии. Конечно, там были и специалисты по каждой отрасли. И все эти комиссии, проверив стройки, на которые они были посланы, по возвращении составили отчеты, в которых констатировали, что никакого вредительства на стройке, которую они обследовали, нет и что, наоборот, с огромным воодушевлением и большим трудом все эти стройки идут. Эти все записки Серго Орджоникидзе со своим письмом направил Сталину в опровержение материалов Ежова. Немедленно весь состав комиссий во главе с этими крупными чекистами был арестован, и они объявлены тоже вредителями — они поехали на стройки и скрыли то вредительство, которое там происходит. Тогда все эти вопросы обсуждались на Политбюро, и Сталин поставил вопрос о том, что вся страна пронизана вредителями, а Серго вот не видал, не понял того, что комиссии прикрыли вредительство. И внес этот вопрос в повестку предстоящего пленума ЦК. Сталин потребовал, чтобы на февральско-мартовском пленуме Серго доложил все это: — что всюду вредительство и что комиссии, посланные им, — вредители, и так далее, от чего Серго категорически отказался. И тогда взялся Молотов доложить. Вот что предшествовало. К этому же времени был арестован брат Серго, начальник политотдела Закавказской дороги в Тбилиси, Папулия Орджоникидзе. Серго понимал, Для чего арестовали его брата со всей семьей. И все они были расстреляны, и жена, и дети. Так что круг смыкался. И вот накануне этого пленума, в повестке которого были два вопроса: — о всеобщем вредительстве и о Бухарине и Рыкове, он застрелился. Пленум открылся в понедельник, а он застрелился в воскресенье. Голосование на Семнадцатом съезде Всего было сорок три члена счетной комиссии. Руководил работой комиссии её председатель Затонский. Вот что рассказал мне Верховых, который в те времена был секретарем Тульского обкома партии и членом ЦК. Всего у комиссии было в руках тринадцать урн с бюллетенями. На подсчет бюллетеней, лежащих в каждой урне, выделили по три человека, итого тридцать девять человек. Затем все собранные данные свели вместе. Оказалось, что из общего числа делегатов Семнадцатого съезда с решающим голосом, а их было тысяча двести двадцать семь, двести девяносто два голосовало против товарища Сталина . Двести девяносто два делегата выразили недоверие великому вождю, которому на съезде курили невероятный фимиам. Когда нам принесли все данные, говорил Верховых, полученные из обсчета тринадцати урн, когда мы все свели вместе, и когда оказалось, что против великого Сталина подано на съезде, который его прославлял, двести девяносто два голоса, волосы у нас стали дыбом. Председатель счетной комиссии помчался немедленно ночью к Кагановичу, ведавшему отделами партии. Ночью же вместе с Затонским Каганович понесся к Сталину . Сталин спросил Затонского: "А сколько голосов против получил Киров?" Затонский, который знал все сводные данные, ответил Правду: "Три голоса". Тогда Сталин передал Затонскому простую команду: "Сделайте в вашем завтрашнем сообщении и мне столько же голосов против, сколько получил Киров. Остальные бюллетени делегатов, зачеркнувших мою фамилию, уничтожьте, сожгите их". Теперь в пакете, который хранится в ИМЭЛ, не хватает двести восемьдесят девять бюллетеней. Я просила Верховых, единственного оставшегося в живых члена счетной комиссии — все остальные были расстреляны Ежовым, — чтобы он изложил все письменно на бумаге. Так как в это время в связи с расследованием убийства Кирова мне пришлось уехать в Ленинград, то дела с Верховых повел заместитель председателя комитета партийного контроля, Шверника, Богоявленский. Верховых не доверял ему и ничего ему не передал. Он дождался моего возвращения из Ленинграда и передал мне свою докладную записку. Я немедленно направила документ членам Политбюро. Мы получили ключ не только к тайным пружинам убийства Кирова Сталиным , но и к убийству Сталиным большинства делегатов Семнадцатого съезда и избранного на съезде ЦК. Лев Шаумян сообщал следующие цифры о Семнадцатом съезде: "После съезда Сталин принял свои меры, уничтожив больше половины участников съезда: — 1108 из 1966 делегатов. Из 139 членов и кандидатов в члены ЦК, избранных на Семнадцатом съезде, погублено 98 человек". Сталин , хотя и созвал очередной восемнадцатый съезд ВКП(б), боялся в дальнейшем созывать съезды партии. Интервал между восемнадцатым и девятнадцатым съездами составил тринадцать лет. Об убийстве Кирова В архиве Сталина лежит его рукопись, в которой он фабриковал собственноручно ленинградский и московский центр. Я сняла с этой рукописи фотографию, когда рассылала итоговую записку по убийству Кирова, — и не только приложила фотографию, но я ещё сделала экспертизу почерка Сталина . Из генеральной Прокуратуры я пригласила экспертизу, и они сопоставили эту рукопись с другими документами, тоже собственноручными, где он расписывался. И было установлено, что это подлинная его рукопись. Фотографии и экспертизу его рукописи я вместе с итоговой запиской разослала всем членам Политбюро. Что делал Сталин на второй день, когда он приехал в Ленинград после убийства Кирова Николаевым 1 декабря 1934 года? Сталин сидел в комнате за столом, вокруг него стояли сотрудники НКВД. Сталин взял чистый лист бумаги и лично, собственной рукой сфабриковал документ. Слева он написал "ленинградский террористический центр", справа "московский террористический центр". Перед ним стояла картотека, которая раньше стояла перед Кировым. И если Киров ею не воспользовался, то Сталин её использовал во всю. Он выписывал фамилии людей на лежавший перед ним чистый лист бумаги и размечал, кого куда направить из двадцати двух зиновьевцев, кого в московский, а кого в ленинградский террористический центры. Впоследствии все стоявшие в комнате сотрудники Медведя, да и он сам, были расстреляны. Остался только один, который дожил до двадцатого съезда. По делу об убийстве Кирова очень важные данные были получены также от человека по фамилии Гусев, который стоял у камеры, где находился арестованный Николаев. Гусев дожил до дней двадцатого и двадцать второго съездов КПСС и рассказал, что преступник Николаев кричал из камеры на волю: "Четыре месяца меня ломали сотрудники НКВД, доказывая, что надо во имя дела партии убить Кирова. Мне обещали сохранить жизнь, я согласился. Меня два раза арестовывали те же сотрудники НКВД, когда я шел убивать Кирова, и два раза выпускали. А вот теперь, когда я совершил — для пользы партии! — дело, меня бросили за решетку, и я знаю, что меня не пощадят! Сообщите об этом всем людям на воле!" Документы с данными, полученными от Гусева, я немедленно передала Хрущёву и в Политбюро. Свидетели допроса Николаева Как мы нашли свидетелей допроса Николаева? Это не свидетели. Это люди, которым свидетели доверили. Один из них Никита Степанович Опарин. Опарин был членом московского комитета, он строил Воскресенский химкомбинат и в дальнейшем был его начальником, директором. А я тоже до тридцать седьмого года работала в московском комитете, была членом московского комитета, он меня прекрасно знал. И вот Опарин написал следующее. При допросе Николаева присутствовал прокурор ленинградской области Пальгов. Пальгов — близкий друг Опарина и как бы его крестный отец, потому что во время гражданской войны Никита Степанович Опарин был ещё простой стеклодув и малограмотный даже, он только расписываться умел. Хотя он командовал полком, но ему приказы читали. Опарин рассказывал, что Пальгов был старый Большевик, работал, сражался в тех же частях, где был Опарин, и понял, что это самородок-рабочий, и вовлек его в партию в семнадцатом или восемнадцатом году. Пальгов, ленинградский прокурор, вызвал к себе Опарина после убийства Кирова и ему все рассказал. И застрелился после этого. Потому что он понимал, что не сегодня-завтра его схватят и казнят, раз он является свидетелем. Так вот Опарин все написал — но со слов Пальгова. А когда я была в Ленинграде, ко мне пришел старый Большевик Дмитриев, который был в то время секретарем партколлегии ленинградского обкома. Он был другом Чудова, второго секретаря ленинградского обкома, который присутствовал на допросе. Чудов тоже погиб — его, конечно, казнили и жену его, Людмилу, казнили. Но Чудов не сразу был арестован, он Дмитриеву эту сцену тоже рассказал. Абсолютно совпало. Два этих письма. Одно написал Дмитриев, другое написал Опарин. Эта сцена была изображена обоими абсолютно точно. Вот откуда я узнала сцену допроса. Ну кроме того, Чудов предполагал, что Николаева убили, когда его били. Когда он это высказал, показал рукой на стоявших за креслом Сталина энкаведешников — "Вот они же меня склоняли", они выбежали, стали бить его наганами по голове. Опарин это написал мне, и Дмитриев, причем Чудову показалось, что они его убили. И Чудов даже предполагал, что на процессе было какое-то подставное лицо. Расследование дела Кирова Работать было трудно. Там в Комитете Партийного Контроля работало много людей, которые ещё при Шкирятове были. Там совершенно не обновлялся состав. Например, и Колесников и Кузнецов работали ещё при Шкирятове. Но у них пробудилась Совесть, а там были люди абсолютно бессовестные — какие только трюки не употреблял Сердюк, чтобы помешать раскрыть мафию! И он при этом использовал, конечно, этих работников. Так что может быть, что теперь Фомин дает показания, что наша комиссия его принуждала давать ложные показания. Фомин был заместителем начальника НКВД или тогда ГПУ — Медведя, и мы его, конечно, пригласили. Медведя уничтожили, и Запорожца, а Фомин остался. Но он заявил нам, что он занимался только деятельностью ГПУ по военной части и никакого отношения к работе секретно-политического отдела, который вплотную готовил убийство, не имел. От пола до потолка вот такие гигантские сейфы. И их десятки, наполненных документами. Разве мы могли бы, даже если бы годами там рылись, найти? Но я позвала заведующего этим архивом, сейчас я его фамилию не помню. Меня предупредили, что это человек Маленкова. Тем не менее, я с ним стала говорить, ну как с порядочным человеком. Убеждать его, что вот видите, мы в силу решения двадцатого съезда должны исследовать этот вопрос.   Что у вас есть?   Дайте нам! Потому что вот мы пришли в ваш архив, но ведь он колоссальный. А вы знакомы с содержанием этого архива. Дайте нам то, что может послужить ключом! Он сидел, молчал, молчал. Хорошо, я подумаю. На другой день он нам принес вот эту рукопись. А это ключ! Раз Сталин сам собственноручно составил центры, то отсюда все. Потом когда я была в Ленинграде — я там много сидела, беседовала с очень большим количеством людей — мне подсказали, что в ленинградском ГПУ были работники, которых Сталин вызывал с картотеками. Ну к тому времени они уже были полковники, а во времена убийства Кирова они были сержантами и сидели на картотеках. Я их вызвала. Один тогда вёл картотеку зиновьевцев, активных зиновьевцев, ведь ленинградская организация во время оппозиции на девяносто пять процентов пошла за Зиновьевым — против Центрального Комитета. А другой сидел на картотеке троцкистов. И вот они написали, не просто рассказали, а написали, что их вызвал Сталин на другой день после допроса Николаева вместе с этими ящиками, картотеками. И что Сталин , кроме того, обладал списком активных оппозиционеров, который незадолго до убийства Кирова Медведь предоставил Кирову, человек на двадцать с чем-то, на предмет их ареста. Медведь хотел получить от Кирова санкцию на их арест, и Киров задал ему вопрос — это мы узнали от уцелевшего референта Кирова. — А что они сделали, почему вы предлагаете их арестовать? — Они встречаются. — Ну так что из этого? Чем они сейчас занимаются? — Ну этот вот учится, этот поступил учиться, тот там-то работает, вот этот то-то и то-то делает. — Ну и что из этого, что они встречаются? Почему это говорит о какой-то контрреволюционности? Это товарищи по партии. Нет, я этот список не буду санкционировать. И Киров вернул Медведю список без своей санкции Но этот список Сталин затребовал. И вот эти картотетчики бывшие показали, что он, во-первых, рылся в картотеках, и во-вторых, у него был список. И эту рукопись, которую мы потом обнаружили, он при них и составлял — руководствуясь списком, который Медведь предлагал Кирову, и выбирая из картотек. Так мы получили, кроме самой рукописи, двух свидетелей, которые присутствовали, когда он формировал "центры". Конечно, я все это отразила в своей записке — что не только фигурирует сама рукопись, но есть показания свидетелей. Я подготовила всего шестьдесят четыре тома материалов и показаний. Архив КПК переплел и взял на хранение. Когда я уходила в шестьдесят втором году, я пригласила к себе заведующего архивом. Это был молодой человек лет тридцати, кончивший историко-архивный институт, образованный человек, и вот мы с ним сидели, я ему передавала шестьдесят четыре тома, и я ему говорю: — — Дайте мне слово, что если, когда я уйду, противники этой работы будут пытаться её уничтожить или что-то делать с этими документами, то вы постараетесь все это сохранить. Это нужно для будущего нашего народа, для нашей партии. Когда-нибудь, несмотря на то, что сейчас все положи ли в архив, когда-нибудь это все воскреснет. Вы знаете, он заплакал, мужчина, взрослый человек, заплакал, когда я ему это все говорила. — Вы не думайте, что если мы молчим, то мы ничего не понимаем. Молчать мы вынуждены, но мы знаем и понимаем, что в этом кабинете происходило и какое значение имеет эта работа. Вот он так мне сказал — Я вам клянусь, что все что от меня зависит, я сделаю, чтобы сохранить все эти материалы. Вот это было в шестьдесят втором году, значит прошло почти тридцать лет. И так же подшиты, конечно, и все мои записки, кроме того, что я их разослала членам Политбюро. Там же и проекты записок, ведь я не сразу оформила то, что я отослала, у меня это складывалось постепенно Я меняла это, нарастало, поступали новые данные, и были разные варианты, ведь я не сразу пришла к абсолютному убеждению, что организовано убийство Сталиным . Сначала у меня только были подозрения а постепенно это конечно, в убеждение перешло. В Комитете Партийного контроля командовал Сердюк после моего ухода. И он с Климовым мог затребовать эти тома, и могли они уничтожать решающие документы. А могли и так вот вроде Фомина, что его кто-то понуждает давать ложные показания, а он никаких показаний не дал Он написал: — Я ничего не знаю. Я не в курсе дела, я ведал только работой в воинских частях, в гарнизонах". Оглавление   www.pseudology.org