Воспоминания Марии Борисовны Цизман-Тит Часть 2 В мае 1943 года моя Гашка говорит мне, что они с Гульдой Беккер хотят бежать домой, и я собралась с ними   Сложила в деревянный чемоданчик голяшки от валенок, спекла лепёшки (картошка, трава и чуть муки) и жду Гашу, в девять утра мы должны идти на станцию. Но я их не дождалась: они уехали вдвоём. Я написала маме письмо, она долго молчала, наконец отписала, что Гашка и Гульда сидят в тюрьме, их поймали в Челябинске, дали год тюрьмы, а потом отпустили домой.   Я бы тоже отсидела год, зато была бы дома, но Гашка, как она сказале маме, побоялась меня взять с собой. Так и работали в лесу, в мае снимали кору с деревьев для плетения лаптей, а ближе к осени отправили в Похвистнево на строительные работы. Сначала жили в палатках, а когда похолодало, перевели в недостроенные землянки, но уже было тепло, светло и две газовые плиты. В землянке были нары и спали мы по два человека. Я сразу пошла учиться на штукатура, через две недели на маляра и каменщика. Мы строили дома для бакинцев, которые добывали нефть, дома саманные, яма, где мы месили глину с соломой, по утрам была покрыта инеем, и ноги наши становились красными, как у гусей. Из полученой массы делали саманные кирпичи, были у нас формы, по 4 кирпича в каждой, форму опрокидывали, полученные кирпичи немного сушили и сразу клали в стены. Зима 1943 года была самой голодной   Нас поставили рыть траншеи, меня выбрали взводной и было у меня в бригаде 26 человек. Работа была очень тяжёлая, ежедневная норма - 2,5 кубометра мёрзлой земли вырыть под фундамент киркой и лопатой. Иногда я умудрялась избежать работы, шла получать хлеб на всех и суп из столовой, приносила в землянку и ставила на плиту. Когда бригада возвращалась с мороза домой, их уже ждал горячий обед, чему все были очень рады.   Я сделала весы и развешивала хлеб, поделив его ровно на 26 порций, и если оставался кусочек грамм на 200-300, я снова резала его на мелкие 26 кусочков. Из-за моей честности меня и выбрали взводной. Помогало то, что я знала русский, то в столовую возьмут и пошлют получать продукты, и всегда нальют лишнюю порцию пшённой каши, которую я тут-же съедала. Я тогда мечтала, что, когда жизнь станет лучше, буду всегда варить себе пшённую кашу с подсолнечным маслом, что и делаю по сей день. На октябрьский праздник нам дали выходной, я раздала хлеб и 2 порции почему-то остались, я переспросила всех, но каждый взял свой кусочек, и тогда я отложила их, думая, что кто-то ушёл и придёт позже. Ночью меня разбудила Дора, славная женщина, заведовавшая карцером, и сказала, что вызывают меня к Ивану Ивановичу Шмидту, немцу, нашему прорабу. Когда пришли, он меня спросил, где мои две женщины из Сибири, я, конечно, ничего не знала, стал он кричать на меня и дал пять суток ареста, и сейчас-же. И повела меня Дора в недостроенную землянку без тепла и Света, лишь куча кирпичей для будущей плиты, закрыла на замок и ушла.   Я почти раздета, холод, темень, забралась на кирпичи и плачу. Так вот, думаю, откуда 2 пайка хлеба остались, эти две женщины спали у самой стены и всегда что-то вязяли. В 4 часа утра пришла Дора, открыла дверь, "иди сходи" говорит, я побежала в свою землянку и легла спать. Дора, не дождавшись меня, пришла и снова отвела в карцер, оказывается она отпустила меня только в туалет. Просидела там до 7-ми утра, а в 8 - на работу, из оставшихся 2-х кусочков хлеба один съела, а второй взяла с собой на работу.   Вечером опять в карцер, правда нас уже было трое: мою ровесницу Милю Бейфус и ещё одну женщину постарше посадили на 2-е суток за то, что они пописали возле землянки вместо далеко построенного туалета. Ночью пришла Дора и отвела нас в землянку с небольшим тёплым кабинетом возле самых дверей и велела ловить тех, кто не дойдёт до туалета. Сидим тихо, вдруг скрипнула дверь, мы поднялись по ступенькам вверх и видим молодую женщину, только присевшую. Миля была чрезвычайно бойкой, схватила её и кричит, мол, как твоя фамилия, а я говорю, ладно, давай простим, а Миля своё: "Нет, пусть с нами посидят, веселее будет".   Так эту сибирячку и затолкали в штаб, в одной ночной сорочке   Зато 3-ю ночь нас уже было четверо, отсидели, получив только половину положенного пайка, 350 грамм хлеба вместо 700. Потом я узнала, что сбежавших женщин спрятал у себя в кабине машинист, они уже больше не вернулись. Жила я тогда в землянке № 2, за лето построили ещё несколько и меня перевели в землянку № 6, где я и оставалась до конца, пока меня не забрал мой муж. Летом, когда мы штукатурили столовую возле железной дороги, привезли пленных немцев. Мы все побросали работу и стали смотреть, как их выгружают из вагонов, молодых и слабых, некоторые были в коротких шортах, и ихние же немцы кричали на них, как на скот. Надо мной в землянке спали на нарах моя землячка Кох и Мария Шмик, стахановка, не сходившая с Доски Почёта, которой я писала письма мужу. Она любила командовать, а я ей не подчинялась, ведь она была такая-же как и мы, не выше. И вот однажды в сентябре Марию забрали прямо с работы, наш начальник участка Пётр Иванович Никитин ходил в НКВД вызволить свою лучшую работницу, но ему сказали, чтоб уходил по-добру, по-здорову, а не-то его самого заберут. И вот меня стали вызывать на допросы, подтвердить, что Мария Шмик, когда выгружали пленных, якобы сказала, что Сталина надо расстрелять за нечеловеческое отношение к пленным.   Они решили, что я сразу это подпишу, потому что частенько ругалась с Марией из-за гонки, которую она устраивала нам на работе, чтобы быть в передовиках. Я не помнила, кто стоял рядом, и не слышала ничего подобного, но даже если бы и услышала, никогда бы не подписалась, потому что поругаться – это одно, а посадить человека в тюрьму- это совсем другое. Много раз меня вызывали, последний допрос был особенный. Начался он в 9 утра, старый полицай Цырульников меня допрашивал, каждые 5 минут я выходила в коридор и думала, но ничего нового придумать не могла, строчила тоже самое и это длилось до 2-х часов ночи.   Затем пришли двое из НКВД, главный по фамилии Семеницкий был в форме, а другой в штатском, сели за стол и началось всё с начала. Я стояла на своём, тогда тот, что в штатском, вытащил пистолет и сказал, что если не подпишу, застрелит, как собаку, и никто не узнает, куда я пропала. Я сидела на табуретке в метрах 4-х от них и подумала, что если есть Бог на Свете, то меня не убьют. Цырульников, человек сдержаный и душевный, ни разу голос на меня не повысил, сказал им, что держит меня здесь с самого утра и я голодная, на что я ответила, что я не только голодная, а я жрать хочу.   Стали они кричать и обзывать меня, а я молчала, через 10 минут они позвали меня к столу расписаться, что я ничего никому не расскажу. Семеницкий сказал, что это был последний допрос и велел сказать, что копала картошку знакомым, если спросят, где была. Мне бы промолчать, а я им говорю, мол, какой-же дурак в 2 часа ночи картошку копает, как они разозлились и давай оскорблять меня, но домой всё-же отпустили.   Пришла в землянку, легла спать, на утро на работу не пошла   Стала варить себе суп, когда сверху Кох спрашивает, где я была, я ответила "где была, там меня нет", она сказала, что знает, где я была, а если знаешь, то заткнись – был мой ответ. Она всё доносила в НКВД, их она звала "папочками", говорила открыто Оле Гоголь, мол, пойдём к папочке, то есть к Семеницкому. На работу они прогуливали и их никто не трогал, а когда Марию Шмик забрали, то Кох спала на её постели, у неё самой ничего не было, эта рыжая сволочь многим жизнь попортила. Рано утром поехали на суд в Куйбышев, я всех видела, кто поехал, и сказала им вдогонку "счастливый путь и стол в задницу". Марии Шмик дали 8 лет тюрьмы. На место Марии поселили Катю Райх, она была на 2 года старше меня, хорошо знала русский, мы с ней подружились и стали питаться вместе. Помню как-то я легла спать, её не было, среди ночи Катя пришла, разбудила меня, сказав, что скалымила, вытащила из лифчика 25 рублей и говорит: "Знаешь парня, что играет в оркестре на большой медной трубе, он из моего района и я спала с ним". Я опешила и спросила "Ты, что, не девушка?", и Катя ответила, что война всё спишет.   Когда Амалия, что следила за порядком и убирала в землянке, ушла в отпуск, мы выбрали Катю на её место. Катя забралась на верхние нары посреди землянки и стала учить нас, как нам себя вести на время её дежурства, и говорила об этом с таким юмором, что мы все смеялись до упаду. Через 12 дней вернулась Амалия, Катя снова забралась на нары и заявила: "Сдала пост, теперь можете жарить, парить, ходить на головах и вообще всё вокруг засирать". Все снова хохотали, хотя жарить и парить совсем было нечего. И вот моя Катя достала где-то стекло и поехала променять его на что удастся, её задержали и посадили в каталажку. Меня несколько раз вызывали, я ничего не подписала, но, видно, нашёлся кто-то, кто подписал, и Катя получила 8 лет тюрьмы, больше я её не видела. Как-то вечером, когда в лагере были танцы, к нам пришел Цырульников, поздоровался со мной, я подошла ближе и спела частушку: "Ты, товарищ, бей окошко, а я буду дверь ломать, вся милиция знакома, а тюрьма – родная мать". Он рассмеялся и говорит: "Ну и отчаянная же ты, Цизман". Однажды зимой не завезли алебастр и нас заставили засыпать опилками газовые точки. Приходит начальник участка Пётр Иванович Никитин и спрашивает меня, почему восемь человек работают с одними носилками, я ответила, что нам выдали лишь одни, тогда он повёл меня в недостроенный детсад показать, где есть носилки. Через окно была переброшена доска с набитыми рейками, заменяющая лестницу, по ней мы забрались в одну из комнат, где на полу лежали носилки, и тут Пётр Иванович схватил меня и давай целовать. Я оттолкнула его, сказав грубо, мол, как вы могли, и он, поняв, что я не из тех девушек, которых можно зажать в углу, выскочил опять через окно и сказал, погрозив пальцем: "Смотри, никому ни гу-гу". Я, конечно, ни гу-гу об этом, потому, что он нас, немцев, уважал и как мог защищал.   Когда по три недели жгли известку прямо на улице и шпана уличная вертелась тут-же, он им сказал, мол, грейтесь, но если у моих людей что-нибудь пропадёт, я вас всех отправдю куда-надо. Был он добрый и матершинник, нас, женщин, он называл пиздодуйками   Как-то в столовой на обед выдали суп из конского щавеля, ни крупы в нём, ни картошки, у Эммы Таут после него начался понос, тут подходит Пётр Иванович, и Эмма, не зная русского, давай строчить ему по-немецки про понос, что работать не может и что 40 метров против ветра. Пришлось мне ему переводить, он пошёл в столовую и дал там разгон поварам. Надумала я осенью снести известь в Чувашское село Малоибряйкино, что в 2-х километрах от Похвистнево, и обменять на что-либо, набрала ведро, накрыла его и несу, и только за угол завернула, как Пётр Иванович навстречу, спросил, что несу, и когда я ответила, что извёстку, он сказал: "Смотри, пиздодуйка, не попадись". Бог миловал, не попалась. Десятником у нас на участке был Михаил Ефимович Якунин, вернувшийся с фронта, молодой и раненый, очень спокойный человек. Когда мы штукатурили, и не хватало необходимых по норме кадратных метров, я всегда говорила ему, что завтра нагоним, и никогда не подводила его. Весной нас послали делать уборку на строительстве домов для бакинцев, заходим в недостроенный дом без окон и дверей, а в углу курица, мы все четверо кинулись её ловить, да она выпорхннула в окно. Сзади стоит Якунин, наблюдая за нами, и говорит мне: "Не ожидал от вас, Цизман", а я ему в ответ, мол, не повезло, а какой вкусный был бы обед, он только усмехнулся и ушёл. Вскоре женился он на рыжеволосой женщине из столовой, она нам не нравилась. Умер он рано в Отрадном, в 1965 году. Всё лето я носила одной еврейке дрова и щепки, она жила недалеко с дочерью 13-ти лет, работала в буфете на железной дороге и давала мне, что могла. Настала осень, выпал снег, один валенок прохудился, я решила отнести его в мастерскую подшить. Только я в дверь, как навстречу мне Иван Иванович Шмидт, спрашивает, почему я дома, а не на работе, говорю про худой валенок, а он показывает на далёкий свет и говорит: "Видишь эту звезду на горе, туда ты сейчас пойдёшь работать". Я знала, что там, где далеко на столбе горит большая лампа, работает штрафная рота, все чёрные, с кирками целый день на морозе.   Один парень сказал мне, что я в списке Ивана Ивановича, и я показала этому парню дулю, сказав, что Шмидт не дождётся, и, видимо, он же и донёс на меня, так как тип этот многих девок попортил. Я вернулась в землянку, надела валенки, зашла к своей еврейке, рассказала ей всё, и что щепок теперь не будет. Она меня накормила и я не спеша пошла на огонёк, пришла к обеду, штрафники приветствовали меня хором, бригадиром у них была Аня Зигфрид. Работали в котловане, там была нефть, земля трудно поддавалась, кирками отбивали кусочки размером 3-5 см. Проработав неделю я отрезала низ худых валенок, выбросила их, а голяшки положила под голову. Пришли и записали, что нет обуви, и я, как босая, просидела два месяца в землянке, получая такой же паёк хлеба, как и раньше. Как-то пришла моя подружка Эрна и сказала, что хочет познакомить меня с её парнем   Я тогда немного играла на гитаре. У меня было платье, сшитое из простыни, я его покрасила в зелёный цвет, из белых брезентовых варежек сшила тапочки, накремила их чёрным кремом для обуви и пошла с ней в её землянку № 4, которая была разделена пополам, 50 женщин и 50 мужчин. Посредине небольшая площадка, где устроили танцы, Эрна тут-же познакомила меня с Романом, он тоже был из Сибири и мы говорили на одном и том же немецком, его брат Густав жил здесь же. Как заиграла музыка, Роман подхватил меня и мы стали танцевать, На третий танец я ему отказала, сказав, что у него есть девушка, а он ответил, что была Эрна, и больше её не будет.   Я рассказала подруге и решила уйти, на что услышала: "Ты его не знаешь, так оно и будет". На следующий день она пришла ко мне в землянку, мы сидели и разговаривали на нарах, вдруг появляется Роман, садится меж нами и говорит: "Прости, я полюбил твою подругу". Я вскочила, стала его прогонять, он стал меня уговаривать, не горячись, мол, всё равно мы будем вместе, и ушёл. Время шло, Роман приходил и, в конце концов, убедил меня, что всё будет хорошо. К нам назначили нового прораба по фамилии Цыкало, а Ивана Ивановича Шмидта от нас забрали. 15 февраля подвезли валенки, мне выдали новые и я должна была снова идти в шрафную роту. Вечером пришёл Роман и сказал, что хорошо знает нового прораба и что мы должны пойти к нему, я упиралась, мне было стыдно, но пошла таки. Жил он в маленьком уютном уголке в землянке № 2, Роман открыл дверь, попросил разрешения войти, Цыкало спросил, что привело нас к нему. Роман всё объяснил и сказал, что я его девушка и мы просим его помочь нам. Расспросив меня, где и кем я работала, Цыкало разрешил мне идти на свой прежний участок штукатурить. Так я избавилась от изнурительной работы со штрафниками. В один из весенних дней была объявлена "генеральная уборка", на работу не пошли, все мыли и чистили нары   Когда я закончила уборку, пришёл Роман и попросил меня поскоблить его нары, я отказалась, мол, не жена я тебе да и сам здоров, он развернулся и ушёл. Эрна позже мне сказала, что все девчонки и женщины приходили мыть нары своим друзьям, а ребята смотрели, кто лучше вымыл, и каждый нахваливал свою подругу. Роману пришлось самому вымыть, но я считала, сто сделала верно.   В последний день апреля, в субботу, пришёл Роман и мы пошли на улицу, метрах в 150 от землянок была баня, мы посидели на крылечке, за баней было поле и мы там гуляли, и Роман предложил посидеть на молодой травке, но я отказалась, сказав, что земля ещё холодная, тогда он схватил меня за руки и попытался свалить, но я вырвалась и пошла от него, он окликнул меня и попросил подать руку, чтобы встать, но я ответила, мол, сам лёг, сам и встанешь, и быстро ушла домой.   Вечером он не пришёл, утром тоже. Это был праздник 1 мая, вечером были танцы, но я не пошла, мои подружки сказали, что твой Роман танцует с Лидочкой, я ответила, мол, ну и пусть, она ещё меньшего роста, чем я. Скажу честно, не спала всю ночь, я его любила и, конечно, ждала. Утром 9 мая объявили, что кончилась война, описать нашу радость просто невозможно   На открытых машинах всех повезли к горкому партии, пока ехали, я так плясала и пела частушки, как никогда уже в жизни потом. Счастью и радости не было конца, думали, что теперь нас отпустят домой, но этого не случилось. Но в тот день ко мне подошёл парень с Сажевого завода, Рихарт, он был очень застенчивый, я сразу поняла, что долго дружить с ним не буду, но мне хотелось доказать Роману, что я уже не одна. Вечером Рихарт вернулся с нами в наш лагерь, мы сидели за столиком вдвоём, подошёл Роман и сказал Рихарту, что он не должен быть здесь, это не его лагерь, но я его оборвала, сказав, тебя, мол, не спрашивают, кому где быть. Мы посидели ещё немного и пошли по домам, он был такой же голодный, как и я. На моём участке не было алебастра и меня поставили на ночное дежурство, днём я не работала, а ночью охраняла строящееся для начальства здание. Как-то пришёл Рихарт, мы разговаривали часов до 2-х ночи, он был настолько несмелый, что ни разу меня не поцеловал. Я думаю, он был бы хорошим мужем, но тогда я этого не понимала, мне нравились ребята шустрые, весёлые и смелые, что я в итоге и получила. Время шло, с Рихартом мы расстались быстро и ко мне подошёл Давыд, такого же маленького роста, как и я. Он работал в лесопильной бригаде, хорошо танцевал и, как мне сказали, делал маленькие ручные чемоданчики, что было весьма кстати. Через неделю я его получила в подарок, Давыд в меня влюбился, но мне он не нравился из-за маленького роста, да ещё обходился он со мной, как с сырым яйцом, очень деликатно и осторожно. Нам всем выделили две сотки земли под картошку и вот как-то в полдень идём всей бригадой домой на обед, а навстречу идёт Давыд со своего участка, в солдатских галифе, босой и с солдатским котелком с картошкой.   Я так смеялась, а мои говорят, мол, с ума сошла, он хороший парень. В другой раз я поехала на свой участок окучивать картошку, попала под дождь, вымокла, вернулась и легла на свои нары, у самой стены в углу, и заснула. Слышу соседка говорит, что Давыд идёт, он подошёл, я притворилась, что сплю, положил огромный букет полевых цветов на мою постель и ушёл. Я тут-же вскочила и давай смеяться, а вечером я с ним попрощалась, мы дружили один месяц и пять дней. Следующий парень был высокий, стройный и красивый, но курил и ходил всё время в спецовке   Нормальный парень, работал в гараже еэлектриком, звали Андрей. Осенью 1945 года нас послали к мордвам на уборку урожая, в небольшом селе расселили по квартирам. В субботу пришёл нашей хозяйки племянник, молодой мордвин Лёнька, и стал приглашать в клуб на танцы, я, конечно, пошла с ним, было весело, много молодёжи. После он часто приходил и всегда приносил тыквенные семечки, жареные и очень вкусные. Как-то я зашла к своим подружкам и застала там свою хозяйку, она говорит своей сестре, мол, та самая, та самая, я поняла, что речь обо мне, оказывается Лёнька здесь живёт и мать его жалуется, что он всю тыкву из-за меня перерезал.   Жили мы там больше месяца, веяли на току пшеницу. Я смотрю – парень влюбился, думаю, надо кончать, а не то Андрею наговорят, что я тут с мордвином гуляю. Последний раз иду в клуб и прошу парня с нашего лагеря проводить меня домой, дошли до калитки и он стал мне предлагать свою дружбу, его тоже звали Андреем, но я сказала, что у меня уже есть друг, Андрей Рихарт, и он ждёт меня в лагере. Через три дня вернулись назад в Похвистнево, жду своего Андрея день, второй, а он не идёт.   Я попросила свою соседку Милю Курц сказать Андрею, чтобы пришёл, в ответ он передал, мол, пусть идёт к тому, с кем спала в пшенице. Я поняла, что это работа другого Андрея, того, что провожал меня с танцев и которому я отказала в дружбе. Я решила про себя, что кланяться я не пойду, пусть верит. Через несколько дней Андрей пришёл, он меня любил, давал мне читать письма его братьев, мы сфотографировались и послали его родне, я им понравилась и все ждали, что мы поженимся.   Андрей очень этого хотел, но я ещё замуж не собиралась, хотя дружили мы уже девять месяцев В конце года к нам на участок прислали Богдана. Я увидела его первой, он стоял у стенда на улице и читал газету, одет был плохо и, как мне показался тогда, некрасив. Я пришла и сказала своим, что какой-то недоделаный парень появился у нас на участке, и вот этот недоделаный мне и достался, и я была верна ему всю свою жизнь. Настал январь 1946 года, как-то я пришла первой на работу и вижу парня, который стелит полы, я не обратила на него внимания, думая, с чего начать свою работу, и вот слышу, мол, с такими глазами только время проводить, я ничего не ответила. Назавтра он пришёл в столовую, сел рядом со мной и сказал, что хочет познакомиться. Я только посмеялась и ушла, но на следующий день он снова появился и так длилось почти каждый день. Мои девчата сказали ему, что у меня есть молодой человек, а он в ответ, мол, чем я не молодой человек. Мой Андрей узнал про это и пригрозил убить его. Фамилия Богдана была Тит. 8-го Марта я, как передовик, была приглашена на праздничный вечер, Богдан уже не работал с нами. Пришла с работы домой переодеться, появляется Андрей и собирается идти со мной, я его еле отговорила, ведь у него не было приглашения, и пообещала вернуться пораньше. Собрание закончилось, заиграла музыка, что-то было и на столах, я сидела рядом с Иосифом и Миной, соседкой по землянке, стала их уговаривать идти домой, но они решили ещё потанцевать и мне пришлось их ждать.   И тут заходит Богдан, сразу к моему столу, ставит бутылку водки и спрашивает, где Иосиф. Я удивилась, откуда водка, тогда нигде спиртного не было, разве только у начальства, и Богдан ответил, улыбаясь, что надо иметь друзей. Мы с Миной выпили грамм по 70, не больше, остальное – парни, и тут вижу своего Андрея, стоящего в дверях, я сразу встала и к нему, а он и говорит: "Я так и чуствовал, что Тит здесь". Я пыталась объяснить, но он и слушать не хотел, с ним подошли трое русских парней, сказали, что будет драка и будут бить Богдана.   Я отвела Андрея в сторону, сначала пригрозила, что не прощу, если он устроит здесь драку, при всём начальстве, а потом стала просить и тянуть домой, - Андрей посмотрел мне в глаза, обнял, поцеловал, прошептал, чтобы не уходила и пошёл к ребятам. Богдан всё ещё стоял у стола, я крикнула ему, уходи мол сейчас-же, он всё понял и сказал, что никого не боится. Подошёл Андрей, взял меня за руки и мы пошли к землянкам, он меня очень любил и всегда уступал. Время шло, я работала, Богдан изредка заходил ко мне в землянку, приглашал в кино, но я отказывалась, он подавал мне руку и уходил. Андрей, как правило, всегда был здесь и ревновал. Мои женщины уважали Андрея и говорили, что Господь меня накажет, если я его брошу, и так оно и случилось в моей жизни.   Андрей любил меня от всего сердца, но я, дура, растоптала эту любовь   После Кати Райх у меня была близкая подружка Милюша Бейфус, веселая и жизнерадостная, когда-то работала в бригаде у Тита, как сказал Богдан, мы с ней были схожи характерами, никогда не унывали. Её сестра Полина вышла замуж за старика и родила двойню, была она красивая, но старше нас, и жила там же, где и Богдан, на Волчьих Ямах. 24 апреля 1946 года Миля уговорила меня идти к её сестре в гости, я одела самое красивое платье, шёлковые чулки и хромовые сапожки, что прислала мама. Платье было бордовое с гипюровой вставкой на груди и рукавах, я не хвалюсь, но у моих сверстниц не было такой одежды, два платья мне прислала мама и ещё два я купила на рынке, продавала свой хлеб, не доедала, но любила быть одетой.   И вот мы с ней пошли пешком 3 км до Волчьих Ям, по пути зашли к Миленой знакомой в землянку, сидим на нарах, а Миля тычет мне в бок, смотри как твой Тит соскочил с верхних нар и бегом в дверь, оказывается он приходил к своей подружке Гале, она мол с ним давно путается, на этом разговор и закончился. Посидели ещё и пошли к Полине, нас там не ждали, но приняли хорошо, накормили обедом, посмотрели двойняшек, погостили и собрались домой, но Полина уговорила нас остаться на танцы, что всегда были по воскресеньям у них в столовой. И хотя это был день Пасхи, мы решили остаться.   Сказать правду, мне хотелось покрасоваться, но я не знала, что у Богдана были две подружки, Галя и Соня. Галя была некрасивая, а Соня ещё меньше меня ростом и рыжая, но очень хорошо играла на гитаре и пела. Когда-то Богдан с Соней дружил и она его бросила, чем очень его огорчила, но прошло много времени и они снова задружили, но в этот раз он её бросил, отомстив за старое. Мне он потом сказал, что не спал с Соней, она не позволила, а с Галей они были близки. В этот день утром пришёл Андрей и стал приглашать прогуляться, но я уже пообещала Миле пойти с ней к её сестре, тогда Андрей сказал, что будет встреча с Титом, я стала разубеждать его, но чуства его не обманули. Мы пришли с Милей на танцы, заиграли танго и сразу же ко мне подошёл знакомый парень, он частенько приходил к нам в лагерь, который местные жители называли "Берлин".   Никто не умел так водить, как он, и у него никогда не было девушки, был он не высокий и очень ителлигентный   В нашем лагере играл большой оркестр и этот парень всегда приглашал меня на танго или фокстрот. Стали мы с ним танцевать и тут заходит Богдан. Кончился танец, парень отвёл меня к Миле, поблагодарил, стоим и разговариваем. Вдруг заиграла гармошка, играл Яша Альгаер, друг Богдана. Первой вышла плясать Галя и пригласила Соню, и та стала петь частушки и кружиться, минут через пять Соня оказалась передо мной и стала тянуть меня в круг, но я не пошла, постеснялась, ведь я в Волчьих Ямах впервые. Гармонь заиграла вальс и тут же Богдан подошёл и вежливо пригласил, он умел это делать, и мы танцевали. Стало темнеть, Богдан предложил проводить меня, но я отказалась, сказав что здесь Иосиф с Миной из нашего лагеря и мы с Милей идём с ними обратно. Ещё не закончился танец, как я увидела за изгородью Андрея, стоял он бледный, как стенка. Я подошла к нему, и он показал мне нож, что торчал из кармана его брюк, был он в тапочках и простом костюме. Я строго отругала его, мол, брось эту дурь, я всего один танец с Богданом станцевала, и так оно и было. Танцы сразу закончились, я стала выходить, а Богдан перегородил мне выход ногой и сказал на ухо, что в среду придёт в наш лагерь и я должна решить, кто моя судьба - он или Андрей. Я вышла, Андрей за мной, и пошли мы по шпалам в свой лагерь, я сразу к себе, он – к себе. Долго не могла уснуть и всё думала, что делать. На работе рассказала всё девчонкам, и все мысли об этом, закрою глаза – Андрея жалко, но и с Титом не пропадает желание встретиться. Андрей казнился, что не умеет танцевать, но я другое взвешивала, знала что с Андреем буду счастлива, но бедна, а Тит - бабник, но всё умеет делать и выйдет из любого положения, я знала, что Богдан делал маслобойки и возил в деревню, продавал или менял на что-либо. Андрей курил и как-то попросил купить махорки, я работала рядом с базаром, мне это не понравилось и я, конечно, не купила, к Тому же он всегда ходил в спецовочном костюме, а Богдан приходил в хорошем костюме, позже он купил себе шляпу и тросточку. В среду Андрей пришёл ко мне в землянку, мы пошли к танцплощадке, в руках у меня была длинная дранка, он, конечно, не знал, что в 7 часов явится Тит, стоим у забора и я откровенно ему сказала, что мы расстаёмся, он заплакал, сказал, что ему невыносимо жалко терять меня и что ему родную мать не было так жалко, когда он хоронил её. Я ничего не смогла ответить – в горле стоял ком, и в это время подошёл Богдан, поздоровался, Андрей тут-же ушёл.   Богдан понял, что мне его жалко, сказал, что всё пройдёт, взял меня под ручку и мы направились к выходу из лагеря, Андрей нам навстречу шёл, но никто не промолвил и слова. Позже Андрей сказал Миле Курц: "Видимо Маруся не любила меня, не успел я отойти от неё, как через 10 минут она уже шла под ручку с Богданом"   Вот таким было наше расставание В мае Богдана отправили работать на станцию Кротовка, где строили нефтяную эстакаду, оттуда он всё лето ездил ко мне, а это 95 км, на крышах вагонов. 18 сентября ему исполнилось 20 лет, как на грех был дождь, он приехал весь мокрый, я как всегда его встретила, посидели до поздна, обычно я давала ему подушку и он шёл спать к ребятам в соседнюю землянку, но в тот день он мне сказал: "Никуда не пойду, если у тебя есть жалость, то мы сойдёмся и сегодня станем мужем и женой".   Я стала возражать, как это всё будет выглядеть, у него нет паспорта (когда началась война, всех немцев Поволжья выселили в Сибирь и Казахстан, и паспортов им уже не выдавали), говорили мы долго, но факт тот, что Богдан остался у меня, мы перегородили проход простынью и спали вместе, благо моей соседки не было и её нары пустовали. Утром он мне сказал: " Ну вот мы муж и жена, и за то , что ты мне такой досталась – буду любить тебя всю жизнь".   Клянусь Богом, эти слова он повторил три раза, я заплакала, но было радостно на душе. Как сейчас помню, нажарила сковородку картошки и мы покушали, затем я объявила на всю землянку, что вышла замуж, сначала не поверили, но потом убедились, что говорю правду. Вечером ушли гулять, вернулись поздно и легли спать на мой матрац, набитый соломой, он нам показался очень жёстким, странные бугры впивались прямо в рёбра, но ни я, ни Богдан не посмел сказать об этом, любовь и страсть сгладили все неудобства.   Рано утром Богдан уехал на работу, проводив его, я решила взглянуть, что с моим матрацем и увидела под ним скалки и утюги, оказывается мои девчата подложили их, пока мы гуляли, я их вытащила и легла снова спать, так как было ещё очень рано. Когда я проснулась, вся землянка хором спросила, как мы спали, вот где смеху было, я не сердилась, к тому же память о второй брачной ночи осталась на всю жизнь. Я сразу забеременела и решила в ноябре поехать домой, повидать маму и сестёр прежде, чем меня посадят в тюрьму   Уже много документов на меня было собрано, это мне сказала одна девушка, которую заставляли подписать придуманное про меня враньё. И вот мы с одной девчонкой украдкой вышли из лагеря и пошли на вокзал, в 7 часов вечера пришёл поезд, шедший через Омск, мы встали между вагонами и поехали, продуваемые насквозь. На мне была фуфайка, хромовые сапожки и белый вязяный платок, уже лежал снег, было холодно и мёрзли ноги, ночью поезд остановился на какой-то станции, открылся тамбур и вышли молодые ребята, все военные, увидели нас и стали звать к себе. Мы, конечно, обрадовались, зашли в битком набитый тамбур, стояли так плотно, что дышали в лицо друг другу, но всё равно это было лучше, чем на ветру и сквозняке, так всю ночь и проехали, благо ребята попались хорошие.   Наутро пришёл ревизор, обе заплатили штраф и поехали дальше, на следующий день двое ребят сошли и стало чуть свободнее. В вагоне ехали офицеры, а солдаты – в тамбуре, был среди них очень душевный казах, всё нас жалел и покупал нам на остановках пирожки – деньги у нас были. Ещё раз заплатили штраф пока прибыли на свою станцию Кормиловка, у меня был адрес ресторана, где работала моя сестра Лиза.   Только через много лет мама рассказала нам, как в годы войны нашла она нужного человека и заплатила большие деньги за то, чтобы в метрике Лизы исправить год рождения с 28-го на 29-й, теперь она по документам на один год моложе, но это спасло её от трудармии и всех тех тягот и лишений, что выпали на мою долю.   Когда нашла Лизу – обе плакали от радости, переночевали у неё и утром пошли пешком домой. Как мы прошли 25 км - не знаю, снегу было по колено, но к вечеру добрались до Ясной Поляны, встретила нас наша младшая сестра Аля, мамы дома не было – её послали возить солому, когда ей передали, что я тут, - она всё бросила и бегом побежала домой, слёзы текли ручьём и радости не было конца, - мы не виделись 4 года. Наутро я не могла встать на ноги, они опухли и трое суток болели ужасно, но потихоньку отошли. Мама, конечно, догадалась, что я беременна, я всё капусту с картошкой просила, боже, как всё было вкусно, картофельные оладьи, галушки, пирожки с творогом.   Единственное, что омрачало мою радость – это мысли о возможной тюрьме Мой одношкольник Пётр Чехов пришёл и стал меня уговаривать остаться и выйти за него замуж, когда узнал, что жду ребёнка, сказал, что усыновит его. Скажу честно, боялась, что дадут много лет тюрьмы за то, что самовольно уехала, мы все были под комендатурой, и если бы не это – может быть и рискнула остаться. Мама стала собирать мне приданое: одеяло, две подушки, два американских отреза и кое-что по мелочи, я как могла отказывалась, про тюрьму ей не сказала, не хотела расстраивать, но она продолжала настаивать и мне пришлось рассказать ей всё. Мама сказала, что если меня посадят, то она поедет и заберёт всё у Богдана, так что пришлось мне всё взять с собой. Моя сестра Лиза решила поехать ко мне в гости, взяла отпуск и мы сели на поезд, который в народе называли " 500 Весёлый", телячьи неотапливаемые вагоны. С нами ехали в основном бывшие ссыльные с Колымы, отсидевшие 10-15 лет, ехали медленно, останавливаясь подолгу на каждой станции. Когда прибыли в Челябинск, в вагон зашла женщина и стала предлагать продукты, хлеб, сахар, колбасу, сказала, что работает продавцом и излишки продаст подешевле.   Все решили, что пойду я, как самая молодая, собрали деньги и мы с ней пошли, оказалось это не близко, дошли до какого-то дома, женщина взяла все деньги и мешок и велела ждать на улице, она мол вынесет. Прождала минут 20, никто не появился и я решила зайти в этот дом, открыла дверь, вижу старик метёт двор, спрашиваю, где магазин, оказалось – жилой дом. Старик мне сказал, чтобы благодарила бога, что только деньги забрали, могла и жизни лишиться, кругом ворюги и бандиты. Я ужасно расстроилась и бегом побежала к поезду, там уже стали волноваться, а Лиза плакала, думала, что не увидит меня больше, и когда я появилась, хоть и с голыми руками, все обрадовались, слава Богу, что я жива. Каждое утро шутили, Маша, где же колбаса с белым хлебом? Вечером приехали в Похвистнево, в землянке меня уже ждал Богдан, обрадовался, увидев Лизу. Утром мы пошли в управление, зашли к директору, Богдан объяснил всю нашу ситуацию и попросил перевести меня в Кротовку, тот посмотрел на нас и сказал: "Поезжайте и живите", записал наши фамилии и мы пошли домой собираться в дорогу, все трое. Когда мы подошли к дверям землянки, нам перегородили путь к выходу, скрутив из полотенец длинную верёвку, и сказали Богдану, что без выкупа невесту не отдадут. Денег у нас не было, но Богдан пообещал, что обязательно придёт такой день, когда мы их пригласим и отметим это событие. Вся землянка предложила нам помощь, у всех были продуктовые карточки, но Богдан отказался, он не хотел устраивать свадьбу за чужой счёт. В Кротовке жили на частной квартире, хозяйка была бездушная и жадная   Муж её, забитый старик, был хорошим человеком, но жил под каблуком жены. В доме была только русская печь, мы носили ей дрова и позже сложили плиту. Хозяйке не нравилось, что я вставала рано и варила мёрзлую картошку, а больше нечего было варить, по карточкам, кроме мёрзлой картошки и ржавой рыбы, ничего не давали. Она знала, что я беременна, но никогда не дала даже ложки каши, которую она варила с молоком каждый день.   Когда через пять месяцев Богдан нашёл другую квартиру, хозяйка стала упрашивать нас остаться, но мы ушли. Новые хозяева были молодыми и тоже работали, но мы и месяца не прожили, как нам предложили общежитие, где не надо платить за угол и мы согласились, хотя в одной большой комнате жили 4 семьи молодожёнов. В комнате 22 кв. метра, из толстого железа сварена плита, проведён газ, было тепло и весело, хотя питались очень скудно.   Иногда выдавали хлеб на два дня, чёрный, как земля, и непропечёный, мы поедим и оставим половину на завтра, но Богдан не выдерживал и всегда просил ещё, я и сама хотела кушать, но нужно думать про завтршний день, упиралась, не давала, но всё равно уговорит меня, достаю из под подушки, отрезаю по маленькому кусочку, потом ещё и ещё, назавтра остаётся грамм 250, не больше, т.е. на завтрак только, на обед и ужин кушать уже нечего.   Богдан уговорил меня продать американские отрезы из моего приданого, поехали на базар в Тимашево, где строили сахарный завод, взяли с собой один отрез и красивую вибитую сорочку, что дала мне мама, купили картошку, лук и молоко, этого хватило на несколько дней. Из второго отреза мне сшили детское одеяло, всех троих дочерей в нём вырастила. 10-го апреля 1947 года мне дали декретный отпуск, Богдан работал недалеко бригадиром плотников и часто забегал домой, даже на собрании сказали, что Тит частенько отлучается, чтоб навестить свою жену.   Я была счастлива в то время Хорошо помню день, когда мама прислала посылку из Омска с пшеном и мукой, и в муку положила 20 яиц, когда открыли посылку – радовались как дети. Я нажарила картошку, взбила два яйца с молоком и залила её, думаю и сегодня Богдан был бы рад такому обеду, а в то время он просто казался сказочным. Ещё не было и 12-ти часов, как Богдан прибежал на обед, и только мы сели к столу, как дверь открывается и входит молодой человек, и говорит, что он наш новый комендант Сухоносенко Алексей Иванович. "Неплохо живёте" сказал он, видя наш обед, Богдан пригласил его к столу и он с удовольствием присоединился, я сразу подумала, надо же так случиться, придётся обед на троих разделить. Поели, он поблагодарил и ушёл. В конце мая Богдан сказал, что должен уйти по делам, вернулся ночью, принёс полный мешок картошки, сказав, что заработал, я поверила, но когда и на следующую ночь он исчез, - я заплакала и он мне всё рассказал. Комендант вызвал Богдана и его друга Емельяна, дал им пистолет и велел идти в село Кротовку, открыть любой погреб и набрать три мешка картошки, каждому по мешку, что и было сделано ночью. Слава Богу, всё обошлось, комендант забрал пистолет и больше их не тревожил. Мы посадили картошку, но лето выдалось очень засушливое, дождь грянул лишь в начале августа, но всё-же картошка уродилась, хоть и мелкая. Снова вызвал Алексей Иванович Богдана и Емельяна и велел им поехать в воскресенье на станцию Муханово и отремонтировать в его доме расшатавщиеся стол и стулья. Позже на месте Муханово построили город Отрадный, а тогда лишь несколько домов стояли возле станции. Когда работа была закончена, комендант дал Емельяну денег и послал за водкой, достал из сейфа папку и сказал Богдану: "Смотри, сколько бумаг написано и сколько грязи вылито на твою жену, сидеть ей лет 8-10", закрыл сейф, открыл железную дверцу плиты и бросил все бумаги в огонь, сказав, кто был моим доносчиком.   Алексей Иванович спросил Богдана, где живёт его мать и когда услышал, что в Павлодарской области, в Казахстане – очень обрадовался, оказалось, его родители жили в Павлодаре. Сказал Богдану, что справит ему нужные документы и он сможет забрать свою мать и заодно отвезёт гостинцы его родителям, велел не говорить никому, только жене. Богдан спросил его, отчего он так добр к нам, и Алексей Иванович рассказал, что полюбил немку Гертруду, но за это его разжаловали, сорвав все погоны, понизили и перевели в коменданты, и он затаил обиду за эту несправедливость. Оглавление   www.pseudology.org