Июнь 2005 года Марк Максимович Блиев Южная Осетия в коллизиях российско-грузинских отношений Часть II. Южная Осетия в политических коллизиях новейшего времени. Раздел 2 Советско-грузинский тоталитаризм и Южная Осетия Автор не относит себя к тем, кто Октябрьскую революцию и советскую власть рассматривает как случайность или же как результат большевистского переворота. Слишком глобальны были перемены, к которым привела одна из самых Великих революций человечества, чтобы её относить к малозначащим историческим явлениям. С другой стороны, нельзя не видеть природу политической власти, ориентированной на установление диктатуры и ведшей к созданию советской империи с тоталитарным режимом. Что касается идеологии большевиков, то в обнищавшей и разоренной войной России были все социальные предпосылки для соединения русской социалистической идеи с "русским марксизмом". Впрочем, Автор настоящих строк не специалист в области Истории советского общества и не берется судить о сложных проблемах советского прошлого. Но, работая в архивах Осетии и собирая материалы по Истории советского периода, Автор обратил внимание на два обстоятельства: а) на особую, в отличие от других регионов Кавказа, ожесточенность репрессивных органов власти в Осетии. Об этом же, как известно, писал Солженицын, приводя факты, связанные "с плановыми" репрессиями; б) второе обстоятельство ещё более загадочное – в самый разгар тоталитаризма, когда уничтожение незаурядных людей достигло особо угрожающих масштабов, почему-то во главе Советской России оказались в роли главных палачей Иосиф Сталин и Лаврентий Берия – два грузина, решавшие, кого казнить и кого миловать. Не стоит обвинять их в том, что они создали в СССР тоталитаризм, имевший гораздо более глубокие корни. Другое дело вопросы о том, почему именно на них был "спрос", и был ли он связан только с их незаурядностью или имело значение их происхождение, их воспитание в политической традиции грузинского общества? Трудно ответить на эти и другие вопросы, хотя в качестве субъективного мнения у Автора сложилось ощущение того, что приход к власти – ещё до смерти Ленина – не кого-то другого, а именнно Сталина, как и появление позже рядом с "вождем народов" грузинского Малюты Скуратова, идеально дополнившего "блестящий" тандем советского тоталитаризма, – все это по своей политической природе слишком ассоциируется с идеологией грузинской тавадской знати, воспитанной на деспотических традициях Ближнего Востока. С гораздо большей вероятностью можно сказать о другом – Сталин не мог не знать о том бедственном положении, в котором после установления советской власти оказалась Осетия. Несмотря на это, он ничего не предпринял, чтобы оказать помощь народу и облегчить его страдания. Каким же было кощунством, когда в центре Владикавказа в здании КГБ заработала гильотина, уничтожавшая всех, кто в Осетии представлял сколько-нибудь заметный общественный интерес; в подвалах этого здания томились "враги народа" в ожидании своей жестокой участи. Когда выводили заключенного из подвала и вели его через двор, он знал, что идет на расстрел. Нервы не выдерживали, крик его был слышен на перекрестке двух улиц – Ленина и Бутырина. Как известно, Сталин родился в том самом Горийском уезде, куда входила и Южная Осетия. Он превосходно знал, насколько для Осетии важно было проложить дорогу через Рокский перевал и тем создать нормальные условия жизни и развития одного из народов Кавказа. Вместо строительства этой дороги он сделал все, чтобы отнять у Осетии дорогу через Дарьяльское ущелье. Между Южной Осетией и Северной транспортное сообщение осуществлялось через эту единственную дорогу, которая до Млети проходила по территории Осетии. В 1944 году Сталин довел границу Грузинской республики до подступов к Владикавказу, передав таким образом Военно-Грузинскую дорогу с прилегающей к ней осетинской территорией Грузии. Ещё в феврале этого года, во время депортации чеченцев и ингушей, прибывший во Владикавказ Л. Берия интересовался историческими границами Осетии – брал, очевидно по рекомендации К.Д. Кулова, первого секретаря СевероОсетинского обкома партии, специальные книги, например труд Кулаковского, содержавший сведения об аланах и их расселении на Кавказе. Отец мой, работавший заместителем председателя СНК Северной Осетии, рассказывал, что в марте 1944 года, в его ночное дежурство, в обком партии позвонили поздно ночью из приемной Сталина и потребовали к телефону К.Д. Кулова, первого секретаря. Во время телефонного разговора Сталин спросил Кулова, будет ли достаточно шести районов для Осетии, если отвести их на территории бывшей Чечено-Ингушетии. Кулов был растерян, он ещё не знал, с какой целью выделяются районы Чечено-Ингушетии для осетин. Когда же Сталин объяснил, что новые районы отводятся для переселения осетин из горных районов Осетии, Кулов высказал свое мнение – не выделять Осетии более трех районов. В том же разговоре Сталин просил переименовать столицу Северной Осетии, вместо "Орджоникидзе" дать ей осетинское название "Дзауджикау". После этой беседы К.Д. Кулов был подавлен. Он ничего не сказал моему отцу о своем отношении к предложениям Сталина, но много позже объяснил, что речь шла фактически о передаче всей Военно-Грузинской дороги и части территории Осетии Грузинской республике и о том, чтобы из этого района были выселены осетинские села на территорию бывшей Чечено-Ингушетии. Тем самым ещё более затруднялось сообщение с Южной Осетией, и без того административно и экономически оторванной от Северной Осетии. В советское время в положении Южной Осетии мало что изменилось. Как и прежде, она оставалась колонией Грузии. Чтобы подтвердить эту мысль, достаточно указать на то, что в 1926 году из республиканского бюджета на душу населения внутренней Грузии приходилось 9,3 рубля, на Абхазию – 5,6 рубля, Аджарию – 7,3, а на Южную Осетию тратилось 4,2 рубля. Казалось, грузинское правительство, обязанное залечить тяжелые раны, нанесенные Грузией осетинам, должно было предусмотреть хотя бы справедливое бюджетное финансирование. Бюджет Грузии с каждым годом возрастал, но пропорция распределения его по административным образованиям оставалась такой же неравноправной, как и вначале. В 1928 году, по данным, приведенным У. Тедеевой, для Юго-Осетии на душу населения отпускалось 9 рублей 20 копеек, а для Грузии – метрополии (без Тифлиса) 15 рублей. Концепция государственности, по которой Грузия делилась на метрополию и сателлитов-колонии, была неизменной и устойчивой. Особенно это сказывалось в налоговой Политике, где также основная тяжесть налогового бремени ложилась на сателлитов и более щадящие налоги вводились для грузинских районов. По мере усиления в СССР тоталитарного режима и возвышения Сталина до роли "вождя всех народов" в Грузии наращивались националистические силы. Сталин становился для грузинского общества символом особого превосходства, благодаря которому происходил дальнейший расцвет грузинской Фанаберии. Идеология особой исключительности, господствовавшая среди партийно-советской элиты, способствовала сохранению в грузинском обществе реакционных политических процессов, оживлявших прежде всего национал-шовинизм. Менялся у политической элиты Грузии взгляд и на саму Россию, которой теперь управляли два грузина – Сталин и Берия. Национал-шовинистической Политикой являлось финансирование экономики Южной Осетии по остаточному принципу. Несмотря на наличие богатых залежей цветных металлов, строительных материалов в Южной Осетии, автономная область держалась на традиционных сельскохозяйственных формах экономического развития. В этих условиях не приходилось ставить вопросов повышения материального благосостояния народа, строительства предприятий, жилых домов, школ и культурно-просветительных учреждений. Цхинвали, столица автономной области, производила впечатление полузабытого районного центра. Имея поблизости превосходные источники питьевой воды, которая по трубам поступала в Гори, жители Цхинвали постоянно испытывали недостаток в водоснабжении. Колониальное положение Южной Осетии особенно сказывалось в области школьного образования. В грузинской исторической литературе немало страниц посвящено тому, как Османская империя, господствовавшая в Западной Грузии, занималась отуречиванием грузин. Словно подражая турецким завоевателям, накануне 1944 учебного года, когда Советская страна все ещё продолжала вести тяжелую войну с фашизмом, власти Грузии перевели школьное образование на русский и грузинский языки, запретив при этом преподавание на осетинском языке. Таким образом, осетинских учеников заставляли учиться по школьным учебникам, составленным на двух разных языках и изданным на ничего общего не имеющих алфавитах. Школьное образование осетинских детей было особенно затруднено, когда в 1949 году на грузинский и русский языки были переведены также начальные классы югоосетинских школ. Это при том, что в Северной Осетии, где проживало около 12 тысяч грузин, власти республики открыли грузинскую школу и не забывали её опекать. Грузинизация школьного образования в Южной Осетии являлась отражением новых процессов, связанных с явным оживлением фундаментальных оснований грузинского социума. Стоит заметить – в конце Великой Отечественной войны и, в особенности, в первые послевоенные годы, когда Сталин был в ореоле славы, когда, казалось, все забыли о Небесном и молились только "вождю всех времен", именно в это время сработали те самые основания, на которые мы уже указывали. В грузинском руководстве видели, что из-за школьных реформ, проводившихся с явным националистическим взглядом на югоосетинскую автономию, наметилась миграция осетинского населения Южной Осетии в Северную Осетию. Это не остановило грузинское руководство в его дальнейших шовинистических планах. Напротив, в 1951 году первый секретарь Юго-Осетинского обкома партии А.Г. Имнадзе по поручению ЦК КП Грузии дал указание о переводе делопроизводства на территории Южной Осетии на грузинский язык. Дело здесь дошло до изъятия в Юго-Осетинском педагогическом институте всей литературы, изданной на осетинском языке. Введение делопроизводства на грузинском языке сопровождалось сменой кадров – во всех сферах государственной службы, в особенности в правоохранительных органах – вместо осетинских работников подбирались кадры грузинской национальности. Подобная Политика особенно быстро набирала темпы при первом секретаре ЦК КП Грузии А. Мгеладзе, не скрывавшем своего негативного отношения к Юго-Осетинской автономии. Малейшее недовольство, которое высказывалось по поводу национальной дискриминации, проводившейся руководством Грузии, немедленно пресекалось правоохранительными органами – сажали в тюрьму без суда и следствия. Ситуация несколько изменилась после XX съезда КПСС, после того, как был развенчан культ личности и стал меркнуть главный "Образ", вдохновлявший грузинских национал-шовинистов на Геноцид малых народов. Обстановка на уровне первого эшелона власти несколько изменилась лишь после того, как в 1956 году Президиум ЦК КПСС принял специальное постановление "Об ошибках и недостатках в работе ЦК КП Грузии". Это был единственный случай, когда открыто заговорили о грузинском национализме, хотя он никогда не сходил в Истории Грузии с политической сцены. Постановление Президиума ЦК КПСС, нами упомянутое, имело несомненное значение, однако было видно, что оно носит временный характер. Грузинский национал-шовинизм, имеющий глубокие исторические корни, нельзя было изжить партийными постановлениями, какими бы они ни были принципиальными. Национальные болезни лечатся, очевидно, иными способами. Нет, по-видимому, готовых рецептов от этой чумы, одно лишь ясно – дело самой нации, чем ей болеть, главное, чтобы жертвами её не становились другие народы. Стоит отметить, что несмотря на грузинский национализм, Фанаберию и ксенофобию, получившие в советское время в Грузии свой дальнейший подъем, Москва не снижала уровень своего покровительства этой кавказской империи. В послевоенные годы, вплоть до середины 80-х годов, Грузия представляла собой одну из самых процветающих республик в СССР. Грузинские фанаберисты не сравнивали свою столицу с Москвой – столицей великой державы, они называли Тбилиси вторым Парижем. Грузинская ССР по темпам экономического (за счет союзного бюджета!) и политического роста опережала все другие республики СССР. Она же первой пришла к финалу – теневой экономике, коррупции, расцвету взяточничества и другим порокам современного общества. Грузия явилась пионером и среди уходивших из СССР республик. От национал-шовинизма к провинциальному фашизму. Идеология Любая идеология – "большая" или "малая" – приходит в общество по запросу прежде всего политической элиты, более чутко, чем другие социальные слои реагирующей на вызовы Истории, на законы развития страны и народа. Поиски "хороших" или "плохих" идеологий – занятие малопродуктивное. Они бывают такими, каким является само общество, которое выбирает идеологию и её исповедует. В переходный период развития общества, как правило, социум переживает болезненное состояние. Господствующая идеология этого общества становится агрессивной и обзаводится таким важным "компонентом", как "образ врага"; коммунистическая идеология не удержалась бы столь длительное время, если бы она не "питалась" идеей борьбы с международным империализмом. Если идеология "овладевает массами" – это показатель того, что общество встало на путь экономического и культурного обновления. Но именно на этом этапе часть носителей идеологии проявляет особую агрессию и доводит себя до помутнения сознания. Мир обошел телекадр, на котором одноногий инвалид сделал стойку на руках и, выражая одной вытянутой ногой все переполнявшие его чувства, исступленно кричал: "Звиад, Звиад..." Идеология Звиада Гамсахурдия на самом деле являлась идеологией "теневой экономики". Она овладела абсолютным большинством грузинского общества. Именно для этого вида экономики, пока запретного, но более эффективного, важно было отмежеваться прежде всего от Москвы, бравшей на себя строгий контроль над союзной периферией. "Идеология Гамсахурдия", ставшая известной как нацистская, отражала интересы партийно-советской элиты Грузии, тесно связанной с теневой экономикой. Сам Звиад Гамсахурдия, как советский диссидент и сын популярного в Грузии писателя, создавшего исторические романы в традициях грузинской героико-романтической литературы, был знаковой фигурой, избранной в качестве "вождя" той же грузинской партийно-советской номенклатурой. Звиаду Гамсахурдия не понадобилось для идеологических установок сколько-нибудь сложных философских или же социологических теорий – как когда-то потребовалось Марксу штудировать классическую философию, политическую экономию и утопический социализм. Сама по себе теневая экономика являлась слишком временным явлением, столь же временным был и сам Гамсахурдия. Последний начинал с весьма простых, но вполне доходчивых идей – со "спасения чистоты грузинской нации", для чего предлагалась политическая установка – "Грузия – для грузин". Эти основополагающие идеологические положения преподносились грузинскому обществу с той же настойчивостью и тревогой за "будущее Грузии", с какой в свое время Адольф Гитлер пугал немецкую нацию исчезновением. Свою статью "Что будет потом", опубликованную в 1988 году, Тариэл Кванчилашвили писал ещё в лексиконе, принятом в советской печати, но четко формулировал идею о закрытии границ между союзными республиками и делении народов Грузинской республики на "коренных" и "некоренных". В связи с этим стал разрабатываться "Устав" демографического фонда, призванного создать грузинскую концепцию национальной демографической Политики. Обсуждение "Устава" началось с предложений об ограничении рождаемости среди "некоренных" и поощрении рождаемости "коренной нации". Интересно, что к "некоренным" относились все негрузины, в том числе осетины, раньше грузин пришедшие в Закавказье и занимавшие свою историческую территорию. Официальные власти Грузии, несомненно, поддерживали "демократическое движение грузинской общественности", но поступали так, как поступают при прокладке железной дороги: сначала – насыпь, затем – шпалы, а позже – рельсы. В государственных структурах была разработана программа грузинского языка, согласно которой престижные институты и университеты переводились на грузинский язык, во всех учебных заведениях вводился грузинский язык, он же становился обязательным при поступлении в вуз. Разумеется, в этом бы ничего не было крамольного, если бы программа не разрабатывалась в условиях, когда в печати, исходившей из радикально-нацистских течений, уже раздавались голоса о Стерилизации "некоренных" жителей республики. К 1989 году, к утверждению программы грузинского языка, решавшей две задачи – избавление Грузии от "некоренных" или же их тотальной ассимиляции, в Грузии произошла полная замена старой, изжившей себя "Политики интернационализма", на новую нацистскую, отвечавшую требованиям времени. Созданная в Грузии идеология, естественно, нуждалась в "образе врага", без которого её основные установки были бы обречены на неудачу. В грузинской печати, отличавшейся особой политизированностью, ничего особенного на начальном этапе не высказывалось по поводу России, но было ясно, что перспективы Грузинской республики и идея спасения чистоты грузинской нации строились на прочном сепаратизме, требовавшем выхода Грузии из СССР. Но при всей крикливости националистов они были осторожны, ограничивались критикой Кремля и КГБ, рассматривавшихся в качестве "главных врагов" свободы и независимости Грузии. Свою "волю" к политической непримиримой борьбе за "новые идеалы" Грузии националистические силы демонстрировали в Южной Осетии и Абхазии. Таким образом в националистической идеологии Грузии, ставшей в 1989 году господствующей в грузинском обществе, в роли "образа врага" оказались три субъекта – Кремль, Южная Осетия и Абхазия. Этим, однако, не ограничивались особенности идеологической конструкции нацизма. Несомненно, в грузинской "национальной идеологии" присутствовал "образ самой Грузии", "образ грузинского народа". "Легионом грузинских соколов" обобщенный "образ грузин" исторически рисовался в виде "Потомков Картлоса", "Спящих великанов", "опасных для тех, кто их разбудит". На начальном этапе нацизма носители его мыслили не столько посредством логики, сколько "образами". Для них Картли – это "сердце Грузии", Южная Осетия, которая теперь называлась только "Самачабло" или "Шида Картли", называлась "грудью Матери Грузии"; "Легион грузинских соколов" считал, что "Самачабло", решившее создать Юго-Осетинскую республику и объявившее осетинский язык в своей республике государственным, покушается на "грудь Матери Грузии", и задавал грузинам риторический вопрос – "если это случится, как же вам жить?" Точно так же "образно" рассуждали члены и другой общественной организации Грузии – "Корпуса гражданских офицеров Грузии". Особенность любой агрессивной идеологии заключается в отказе от законов логического мышления, от жесткой рядовой системы, и поэтому она, эта идеология, будучи основана на лжи, как правило, на практике служит разрушительной силой. Грузинские демографы, разработавшие демографический "Устав", на самом деле далеки были от реальных забот, связанных с "исправлением" "демографических перекосов" своей страны. Иначе способы решения этой проблемы, как и борьба за "чистоту грузинской нации" и принятие "Закона о грузинском языке", были бы ориентированы не на дестабилизацию политической ситуации в Грузии, а на сохранение стабильности. Грузинские неонацисты не думали о том, что из Грузии, втянутой в военные конфликты (к которым они толкали мать-родину) будут уезжать не только русские и осетины, но в первую очередь конформисты-грузины. Спросить бы сегодня грузинских демографов – насколько улучшился демографический тонус Грузии, когда из-за военных конфликтов её покинуло более миллиона наиболее обеспеченных грузин? Заметим здесь же: сегодняшняя политическая элита, из которой формируется руководство Грузии, остается в плену этой неонацистской идеологии, а проблему сохранения единства Грузии видит в насильственной аннексии Южной Осетии и Абхазии. Между тем в этих двух небольших республиках, расово "портивших" чистоту грузинской нации, не более 140 тысяч населения; возникает естественный вопрос – не лучше ли оставить в покое осетин и абхазов и вернуть из России в Грузию чистокровных грузин, которых там, в России, более миллиона? На самом деле сохранение целостности грузинского народа и возвращение с этой целью одной трети грузинского ("чистокровного") населения из Российской Федерации явилось бы куда более разумным, чем попытки отнять у этнических осетин и абхазов их исторические территории. Грузинский нацизм как идеологическая система основан на лжи. В этом ничего нет нового – любая агрессивная идеология обычно строится на лживых посылах. Тариэл Кванчилашвили, видевший в демографических процессах главную опасность для "чистоты грузинской нации", утверждал, будто в Грузинской республике прирост населения идет таким образом, что падает процент проживающих в Грузии грузин. "В сегодняшней Грузии, – пишет демограф, – живет 5 миллионов человек, из них грузин только 68%". Но в 1917 году этот показатель составлял меньшее число – 67,2%. Что же до осетин, которых грузинские идеологи из-за якобы "высокой рождаемости" думали стерилизовать, то их в Грузинской ССР было всего 150 тысяч. Из них половина проживала на своей исторической территории, другая часть, подвергшаяся глубокой грузинской ассимиляции, в основном населяла Кахетию. Впрочем, сегодняшняя идеологическая парадигма грузинской элиты мало обременена демографическими заботами, несмотря на то, что демографические проблемы по-настоящему обнаружили себя лишь после войны Грузии с Южной Осетией и Абхазией. За полтора десятка лет грузинская нацистская идеология пережила глубокую эволюцию. Фашизм Гамсахурдия, слишком обнаженный и примитивный, Эдуард Шеварднадзе назвал "провинциальным". Однако первый президент Грузии олицетворял собой начальный этап формирования грузинского фашизма, когда он базировался на "теневой экономике" и в качестве образа врага имел "Кремль, КГБ", а немного позднее – "коммунистическую идеологию". Эдуард Шеварднадзе осудил Звиада Гамсахурдия и объявил вне закона сторонников "звиадизма". На самом деле тогда сменилась лишь обертка господствовавшей в Грузии идеологии. Сама она вступала в полосу своей "зрелости" – из "провинциального фашизма" Гамсахурдия нацизм переходил в новую фазу развития, обретая при этом новые установки. Акценты были перенесены на идеи независимости, создания государственности и демократического общества. С точки зрения экономических перемен и их соотношения с обновлявшейся идеологией принципиальным новшеством стоило считать переход от "теневой экономики" к криминальной. Запросы криминальной экономики требовали от сменявшихся идеологических установок гораздо большей "логической" лживости, наглости, жестокого экспансионизма. Грузии стало недостаточно конфликта с Осетией – для отвлечения масс населения от экономики, которой предстояло перейти в криминальное состояние, Шеварднадзе интенсифицирует осетино-грузинский конфликт и открывает военные действия в Абхазии. Идеологии грузинского фашизма предстояло вступить в свою третью фазу – в расцвет нацизма, за которым, скорее всего, начнется постепенное угасание грузинского идеологического феномена. Но об этом мы ещё скажем, сейчас же перейдем к хронике событий. "Спящие великаны" проснулись... Обозначив своих "врагов", грузинские националисты нуждались в том, чтобы обострить обстановку в Грузинской республике и приступить к разрушению в ней политического режима. Этого требовали не только агрессивные идеологические установки, но в ещё большей степени законы теневой экономики. В сущности, для Грузии, ставшей на путь переходной экономики, разрушительные усилия националистов, направленные на слом старого режима, были вполне кстати. Главная задача, стоявшая перед ними, это отторжение Грузии от России, которое привело бы к свободе хозяйственно-экономической деятельности, и при этом Москва перестала бы быть камнем преткновения для тех, кто уже обладал крупными капиталами, нажитыми благодаря подпольной экономике. Было очевидно, что бурные политические события, происходившие в Грузии в 1989 году, своим острием будут направлены против России, игравшей роль главного "образа врага". Сложность ситуации, однако, заключалась в том, что никто толком не знал, как досадить "русскому медведю" так, чтобы он, по меньшей мере, обратил внимание на южную республику. По логике вещей грузинские "спящие великаны", "проснувшись", должны были идти походом на Москву. Поскольку это им было не под силу, они решили военно-политические события начать с Южной Осетии. Формальным основанием для того, чтобы обрушиться на автономную область, явилось "Постановление" Юго-Осетинского Совета народных депутатов о включении в Конституцию Грузинской ССР пункта: "В Юго-Осетинской автономной области государственным языком является осетинский язык". Такое постановление в автономной области было принято в ответ на Закон "О грузинском языке", согласно которому грузинскому языку был придан особый статус, предусматривавший языковую ассимиляцию граждан Грузии негрузинской национальности. Реакция на постановление Юго-Осетинского Совета об осетинском языке была бурной. У грузинских националистов неизменным всегда оставался один-единственный принцип – "Что позволено Юпитеру, не позволено быку". "Главный комитет национального спасения" выступил с "обращением к грузинскому народу", призвав население республики добиться у руководства Грузии решения трех задач: 1. По всей территории Грузии провести массовые митинги, демонстрации и предупредительные забастовки с требованием ликвидации незаконно созданной Юго-Осетинской автономной области; 2. Грузинское правительство должно принять срочные меры против провокаторов, чтобы в Цхинвали не повторилась подобная Сухуми трагедия; 3. В г. Цхинвали провести многотысячный митинг, который бы выставил все вышеизложенные требования и пресек "нарушение" "прав грузин, дискриминацию грузинского языка на этой древнейшей грузинской земле". Согласно "Обращению"... в одночасье осетины были объявлены "пришельцами из-за гор", и они "должны оставить эту землю", которая отныне была объявлена "древнейшей" грузинской землей. На этом этапе из грузинского лексикона окончательно исчезло название "Южная Осетия"; в Грузии широкое распространение получили топонимы "Самачабло", "Шида Картли". "Главный комитет национального спасения" в обращение включил два лозунга: "Самачабло – это Грузия", "Да здравствует независимая Грузия". Не был забыт и Кремль. В связи с предложением Юго-Осетинской области о повышении статуса осетинского языка Кремль был обвинен в "очередной провокации, цель которой – новое кровопролитие и Геноцид грузин". Избрав Южную Осетию направлением "главного удара по Кремлю", грузинские националисты тут же создали новую газету, назвав её "Самачабло". В Южной Осетии отдавали себе отчет в том, что над политическим статусом автономной области нависла серьезная опасность. Это было тем реальнее, что защищать Южную Осетию никто не собирался – не только Кремль, но даже Северная Осетия держалась в стороне от нависшей над жителями автономии серьезной угрозы. В этих условиях в Южной Осетии рассудили – ликвидация автономной области может быть прерогативой Союзной Республики Грузии, сложнее – если ликвидируется автономная республика, обычно имеющая свою собственную конституцию. Учитывая это, 10 ноября 1989 года Чрезвычайная сессия Совета народных депутатов Юго-Осетинской автономной области приняла решение преобразовать Юго-Осетинскую автономную область в Автономную Советскую Социалистическую Республику, одновременно обратившись в Верховный Совет Грузинской ССР и Верховный Совет СССР с просьбой рассмотреть вопрос в соответствии с Конституцией СССР. В Грузии не ожидали такого политического хода. Он был неожиданным и для Москвы, и для Владикавказа. Провозглашение Южной Осетии республикой было на руку грузинским националистическим организациям. Несмотря на это, Совет народных депутатов Южной Осетии проявил политическую дальновидность – его решение вовремя обнажило идеологическую суть борьбы, которую неонацизм объявил малой и никем не защищенной автономии. Но самое главное – решение о провозглашении Южной Осетии республикой подняло осетинский народ на защиту своей родины. Стоит подчеркнуть – грузинское общество, наряду с нацистским движением, все ещё сохраняло здоровые силы. Их объединяло "Грузинское национальное движение". Зная обстановку в Грузии "изнутри", это общественное движение распространило в Цхинвали листовку, призывавшую осетин и грузин к сохранению дружбы между двумя народами. Листовка составлялась в условиях, когда в Грузии развернулось мощное антиосетинское движение, бросившее клич – идти в Цхинвали для упразднения Юго-Осетинской республики. 23 ноября 1989 года в грузинской печати (газета "Сакартвело") было распространено объявление о митинге в Цхинвали. В нем сообщалось, что в этот день в центре Цхинвали "по инициативе коренных грузин состоится санкционированный митинг" с повесткой дня: "1. Национальные проблемы Грузии на современном этапе; 2. Референдум; 3. Вопросы нормализации межнациональных отношений; 4. Защита национальных интересов коренных жителей Грузии на исторической земле Самачабло". Понятно, что подобные проблемы не решаются на митинге, но задача ведь заключалась не в обсуждении и решении серьезных проблем, а в том, чтобы обострить обстановку и "замутить воду", в которой нуждались толстосумы – грузинские олигархи. В Грузии и в Южной Осетии осознавали, что митинг может взорвать ситуацию, и без того накалившуюся в Грузинской республике. Накалилась обстановка и в Южной Осетии, где на уровне официальных властей было принято решение о недопущении проведения в Цхинвали грузинского экстремистского митинга. Но остановить грузинское шествие на Цхинвал было невозможно. На многочисленных автобусах 23 ноября к пригороду Цхинвали подъехало 30 тысяч грузин, готовых к шествию на митинг. Но здесь, на въезде в город, их встретил отряд осетин из 200 человек. Они не были вооружены, но, проявляя выдержку, терпеливо объясняли, что в Цхинвали нет такой площади, где бы разместились 30 тысяч митингующих, их появление в городе может вызвать беспорядки, за которыми явно последуют тяжелые события. Переговоры шли два дня. Было видно, что желавшие митинговать не очень хотят рисковать, и во второй день удалось убедить их в бессмысленности и опасности входа в город такой массы людей. Но для лидеров общественных организаций – общества "Святого Ильи", "Хельсинкского союза", "Независимой Грузии" важно было спровоцировать хотя бы какие-то события,.. и с этой целью часть вооруженных грузин, "растворившихся" в грузинских селах Южной Осетии (Тамарашени, Ачабети, Курта и Кехви), стала обстреливать транспорт, проезжавший в сторону Джавского района. В результате 21 человек получил ранения. Кроме того, было захвачено 85 человек в качестве заложников. Производились грузинскими вооруженными боевиками и другие противоправные действия в Южной Осетии. Однако более 30 тысяч грузин, приехавших митинговать, на второй день были вынуждены вернуться ни с чем в Тбилиси. Комментируя "поход на Южную Осетию", лидер "Национально-демократической партии Грузии" Г. Чантурия писал, что в Грузии многие партии были против такой акции. Отказалась участвовать в этом и партия Чантурия. Оценка последнего, наблюдавшего за походом на Цхинвали, была жесткой: "Случилось очень неприятное, по-моему, грузины такого позора не видели", – писал Гия Чантурия. "Все, что случилось, стыдно! Более двадцати тысяч грузин, – продолжал тот же лидер партии, – вернулись обратно. Это слухи, что у входа в город стояли женщины и дети. Там стояли 20–30-летние осетинские парни около 200 человек". Г. Чантурия считал, что надо было ехать в Цхинвали не для митинга, а с войной. В Грузии, собственно, не было политической партии или же общественной силы, если не считать ничего не решавших простых людей, которая бы так или иначе не расшатывала обстановку. В этой разрушительной энергетике, в сущности, и состояла внутренняя социальная и национальная логика грузинского общества, ведшая Грузию по пути формирования неонацизма. Идеология неофашизма, появившегося и растущего на авансцене политической жизни Грузии, на фоне традиционного и привычного национал-шовинизма никого не пугала, поскольку различия между этими двумя политическими системами не очень бросались в глаза. Работники Тбилисской прядильной фабрики имели свое отделение в националистическом движении "Народный фронт Грузии". От имени своей фабрики 1 декабря 1989 года они обращались к председателю Президиума Верховного Совета Грузии Г. Гумбаридзе, Председателю "Народного фронта" Н. Натадзе и редактору литературной газеты с "Обращением", в котором призывали к ликвидации всех национальных общественных движений, кроме грузинских, и к изгнанию с территории Грузинской республики лидеров этих движений. Главной мотивацией для подобной акции служило "оскорбление государственного языка Республики". Абсурдность подобного вымысла была очевидна, но суть в том, что грузинское общество переживало новый идеологический бум, перспективы которого были достаточно прозрачны. Тревожно было в Южной Осетии. Неспокойно жилось и в Северной Осетии. В Южной Осетии кроме правительственных органов успешно действовал Совет "Адамон ныхас", объединивший вокруг себя наиболее здоровые силы. Главные задачи, обсуждавшиеся в Республике Южная Осетия, были связаны с сохранением мира, с решением экономических и социальных проблем, все более осложнявшихся из-за ухудшения обстановки. "Но первейшей задачей" югоосетинские власти все ещё считали "восстановление традиционной дружбы между народами, населяющими" Южную Осетию. Однако более реально ситуацию расценивал Осетинский молодежный союз "Ир", обратившийся к народным депутатам от Юго-Осетинской АО. "Союз" был недоволен пассивностью депутатов, недостаточно отстаивавших интересы Южной Осетии, оказавшейся в экономической и политической блокаде. "Мы рассчитывали на то, что вы с трибуны Съезда народных депутатов СССР и на заседаниях сессии Верховного Совета СССР дадите политическую оценку происходящему в Южной Осетии и поставите перед Верховным Советом СССР и вторым Съездом народных депутатов СССР вопрос о пресечении противозаконной деятельности грузинских экстремистов", – заявлял Осетинский молодежный союз "Ир" и требовал от депутатов сложения полномочий, поскольку они не справились с депутатской деятельностью. С середины декабря 1989 года Южная Осетия фактически была блокирована вооруженными отрядами неформальных организаций Грузинской республики. Уже тогда стали поступать в больницы Цхинвали первые раненые – в основном из мирных жителей. В связи с событиями в Юго-Осетинской АО в обращении писателей Северной Осетии, адресованном "писателям Советского Союза, ко всем творческим работникам" страны, отмечалось, что в Южной Осетии "льется кровь, что в Северную Осетию ежедневно прибывают беженцы". Напоминалось и другое – "грузинские неформалы, так страстно осуждавшие ввод войск в Тбилиси в апреле 1989 года, теперь сами вторглись в Цхинвали многочисленным отрядом вооруженных националистов". В Северной Осетии конкретную организационную работу по оказанию помощи Южной Осетии проводило общественное движение "Адамон цадис", состоявшее главным образом из патриотически настроенной интеллигенции. Члены "Адамон цадис" проводили во Владикавказе митинги в поддержку Южной Осетии, собирали средства в помощь жителям области, оказавшимся в экономической блокаде. Члены "Адамон цадис" ходили по домам грузин, живших во Владикавказе, и вели разъяснительную работу, направленную на то, чтобы приостановить наметившуюся среди грузинского населения тенденцию к переселению в Грузию. Они также держали в поле своего внимания грузинскую школу во Владикавказе, оберегая её от возможных провокаций. На начальном этапе грузинского вооруженного нападения официальные власти Северной и Южной Осетии прилагали немало усилий, направленных на возвращение грузино-осетинских отношений к миру и согласию. Вместе с тем замечалась у партийных и советских органов власти неспособность понять внутреннюю природу грузинской осетино-фобии, а отсюда проистекало их неумение прогнозировать развитие событий в Южной Осетии, из-за чего проявлялась политическая наивность и совершались ошибки, с нею связанные. Что касается грузинских властей, заинтересованных в наращивании конфликта в Южной Осетии, то они формально отстранились от националистических партий и движений, прикрывались пацифистскими заявлениями, при этом реальных шагов для предотвращения войны с Южной Осетией не предпринимали. В этом отношении образцом служило обращение первого секретаря ЦККП Грузии Г. Гумбаридзе к грузинскому народу, в котором он заявлял: "На съезде народных депутатов СССР Грузия одержала принципиальную победу. Возродился, возвысился дух Грузии, грузин..." Было ясно, что "возвышением духа грузин" вдохновлялись те, кто блокировал Южную Осетию и периодически подвергал её обстрелу из различных видов оружия. Чтобы обострить ситуацию, Г. Гумбаридзе не забыл упомянуть и о другом – накануне, в ночь с 3 на 4 января, в селе Приси Цхинвальского района произошел трагический случай – при неизвестных обстоятельствах был смертельно ранен в грузинской семье Никоришвили девятимесячный младенец. Было возбуждено уголовное дело, но, не дожидаясь результатов расследования, органы печати ЦК КП Грузии – газеты "Комунисти" и "Заря Востока" объявили несчастного младенца жертвой "распоясавшихся осетинских экстремистов". В тот же день, когда так спешно несчастный случай приписали осетинской стороне, Г. Гумбаридзе в своем обращении к грузинскому народу подчеркивал, что "тому, кто вольно или невольно поднял руку на грудного ребенка, довел до отчаяния родителей" "не будет никакой пощады". Цель такого заявления была ясной. Каждый здравомыслящий человек понимал, что установить, кто конкретно во время стрельбы попал в ребенка, невозможно, но на фоне этого случая можно было обострить ситуацию, и Г. Гумбаридзе это ловко делал, несмотря на то, что ему было известно: отец ребенка был грузин, а мать – осетинка, и предполагать умышленное убийство с одной или с другой стороны не было ни малейших оснований. В этом, собственно, состояла суть заявления прокурора Юго-Осетинской области А. Кочиева, отметившего: "совершенно не допускаю мысль о том, чтобы кто-либо умышленно поднял руку на жизнь младенца, какими сложными ни были отношения между двумя дружественными народами – осетинами и грузинами". Различие в заявлениях грузинского политического лидера и осетинского прокурора по одному и тому же несчастному случаю предельно ясно свидетельствовало о том, насколько разными были устремления сторон: Г. Гумбаридзе как бы незаметно подбрасывал сухих дров в пожар войны, а осетинский прокурор, продолжая верить в дружбу, пытался погасить огонь. Но более полно своим внутренним содержанием политическая ситуация стала проясняться весной 1990 года. На это время выпала новая волна обострения грузино-осетинских отношений. Поводом для нагнетания обстановки послужило поминовение жертв 9 апреля 1989 года – в этот день советские войска в городе Тбилиси подавили народное движение. Событиям, состоявшимся годом раньше, грузинская печать уделяла особое внимание. Они рассматривались в контексте двух политических событий: а) выход Грузии из состава СССР, б) ликвидация Юго-Осетинской автономии и заселение этой автономии грузинским населением. Поскольку в Южной Осетии видели новую угрозу разрастания и углубления конфликта, то, желая разрядить обстановку, в некоторых коллективах, в том числе в Педагогическом институте Юго-Осетии, объявили этот день нерабочим, были вывешены траурные флаги, в городе Цхинвали в церкви св. Марии, куда пришли местные жители, в частности представители осетинской интеллигенции, состоялась панихида в память о жертвах. На страницах местных газет были выражены соболезнования – словом, осетинское население искренне разделяло скорбь грузинского народа. Но у новой грузинской идеологии, как и у политических процессов в Грузии, была своя собственная динамика, мало считавшаяся с нормами цивилизованной нравственности. Именно в эти траурные дни, когда, казалось, грузинский народ занят поминовением, в газете "Собчато Осети" было опубликовано "обращение грузинской общественности города Цхинвали к Верховному Совету Грузии и Национальному форуму Грузии" с требованием о ликвидации Юго-Осетинской автономии. Здесь же, на митинге, состоявшемся в грузинской школе № 1, грузинские ораторы ультимативно требовали от осетин поддержки Грузии в её стремлении выйти из состава СССР. Было очевидно, что грузинское население, с которым у южных осетин ранее не отмечалось поводов для противостояния, было руководимо из Тбилиси. Ясным становилось и то, что в самом ближайшем будущем последуют серьезные политические перемены. Никто не сомневался, что кампания, разыгрывавшая память о жертвах 9 апреля 1989 года – это "поминовение" по поводу ухода в прошлое "Грузинской ССР", становившейся перевернутой страницей в Истории грузинского народа. От Гамсахурдия к Жордании и далее до Шикльгрубера Ещё в марте 1990 года на сессии Верховного Совета Грузинской ССР громче, чем в ноябре 1989, прозвучали голоса о выходе Грузии из состава СССР. В этом заключалась ключевая сторона политического процесса, протекавшего не только в Грузинской ССР, но и в других союзных республиках, входивших в состав СССР. Николай Бердяев, выдающийся русский философ и патриот, ещё в 20-х годах XX века предупреждал большевиков, изгонявших из России русскую аристократию, что рано или поздно им самим будет суждено стать "буржуями", но такими, которые разнесут Россию по отдельным губерниям. Как экономическая система, уходившая из области государственной в сферу теневой экономики, "советский социализм" изжил себя, и ему было суждено стать тормозом для развития общества. К тому же сами партийно-советские национальные элиты обнаруживали тенденции к политическому сепаратизму. В случае с Грузией, однако, эти процессы протекали в столь же необычных формах, сколь непохожими являлись исторические пути Грузии в сравнениии с другими союзными республиками Кавказа, входившими в СССР. У Грузии были все предпосылки не только для политического сепаратизма, но и для форсирования новой идеологической системы, адекватной социальной природе будущего национального государственного образования. Вскоре Президиум Верховного Совета Грузии принял постановление о созыве 20 июня 1990 года внеочередной сессии. Она являлась продолжением предыдущих двух сессий, обсуждавших выход Грузии из состава СССР и "восстановление её государственной независимости". Естественно, в новом формате грузинской государственности речь о Южной Осетии могла идти только в контексте ликвидации её автономности. Как бы предупреждая грузинские власти об опрометчивости такого шага, Юго-Осетия заранее провела свою сессию Верховного Совета 19 июня 1990 года, т.е. за один день до заседания Верховного Совета Грузии. Юго-Осетинский Совет принял решение: "В случае отмены актов Ревкома Грузии от 16 февраля 1921 года, 24 марта 1921 года,.. направленный на выход из Союза ССР... на территории Юго-Осетинской автономной области будут действовать Законы Союза ССР". Одновременно на этой же сессии Юго-Осетинский областной Совет одобрил "Декларацию о суверенитете Южной Осетии", отвечавшей и нормативно, и по содержанию современным требованиям к государственным актам подобного рода. Между тем, как и следовало ожидать, 20 июня 1990 года на сессии Верховного Совета Грузинской ССР было принято решение о "восстановлении государственной независимости Грузии". На этой же сессии было признано, что отношения между Москвой и Тбилиси будут основаны на договоре, заключенном 7 мая 1920 года между Грузией и Россией. Что касается другого договора, состоявшегося между Советской Россией и Советской Грузией в феврале 1921 года, то он участниками сессии Верховного Совета Грузии расценивался как "свержение законной власти Грузинской демократической республики". Своими решениями от 20 июня 1990 года Грузия выступила как преемница буржуазно-феодального режима Н. Жордания, в 1920 году осуществившего Геноцид югоосетинского населения. В контексте нового решения Грузии у руководства Южной Осетии не оставалось никаких надежд на здравомыслие политической элиты Грузии в отношении судьбы Южной Осетии. Не подлежало сомнению, что следующим актовым решением руководства Грузии, во главе которой теперь стоял Гамсахурдия, будет упразднение "Юго-Осетинской автономии". Стоит отметить – важнейшей политической переменой в Грузии явился не столько выход её из состава СССР, сколько приход к власти нового лидера Звиада Гамсахурдия. Последний, в отличие от многих секретарей ЦК КП Грузии, был, так же как Адольф Шикльгрубер, человеком образованным, но таким же явно патологичным. Суть этой личности, как и в случае с Шикльгрубером, заключалась в том, что в ней аккумулировалась неонацистская идеология, квинтэссенция которой состояла в двух основных установках – расовой исключительности грузинского этноса и применении насилия в качестве главного средства решения национальных задач. В 90-е годы, когда Гамсахурдия занимал пост Президента Грузии, вышла в свет его книга, посвященная культуртрегерской миссии Грузии в мировом масштабе. Автор настоящих строк знаком с ней по рецензиям, печатавшимся в грузинской прессе, в частности в "Вестнике Грузии". Судя по ним, "произведение" Звиада Гамсахурдия куда более претенциозное, нежели "скромная" книжка "Майн Кампф". Покойный президент предназначение Грузии видел в особой исторической миссии – в распространении грузинской культуры в планетарном масштабе. Очевидно, сюда входило и изучение грузинского языка – так, чтобы весь мир заговорил по-грузински. Подобные книги, принадлежащие таким авторам, как Гамсахурдия или Шикльгрубер, не должны подвергаться суровой критике, ведь они всего лишь памятники, свидетельствующие о степени помутнения разума не только их авторов, но и общества, заболевшего той же идеологией. Трагедия Грузии и Южной Осетии, однако, состояла в том, что первая заболела "коричневой чумой", а другая страдала, не до конца понимая, какой очередной недуг одолел соседа. Как бы то ни было, но после состоявшихся в Тбилиси решений о выходе Грузии из состава СССР областной Совет народных депутатов Южной Осетии 20 сентября 1990 года принял решение: "Признать Конституцию СССР и другие законодательные акты СССР как единственно действующие на территории Юго-Осетинской автономной области". В тот же день состоялось и другое, не менее важное решение югоосетинского Совета – о преобразовании Юго-Осетинской автономной области в Юго-Осетинскую Советскую Демократическую Республику. Одновременно в Южной Осетии приступили к выработке проекта Конституции провозглашенной республики. 16 октября 1990 года местные власти в Цхинвали в связи с провозглашением Юго-Осетинской республики назначили на 9 декабря 1990 года выборы в Верховный Совет новой Республики. Таким образом, благодаря руководству Тбилиси на Кавказе, в самом его центре, появились две самопровозглашенные республики – Демократическая Республика Грузия и Юго-Осетинская Советская Демократическая Республика, никем ещё не признанные. В случае с Южной Осетией Грузия, расставшаяся со своей советской Конституцией, оказалась вне правового поля, поскольку она не обладала конституцией своей новой Республики; на этот момент у Грузии не стало также законных органов власти. Находясь в правовом вакууме и в то же время желая ликвидировать Юго-Осетинскую Советскую Демократическую Республику, грузинское руководство было вынуждено собрать Верховный Совет Грузинской ССР и принять решение, согласно которому отменялось постановление югоосетинского областного Совета о преобразовании области в Республику. Грузинские депутаты понимали, что их решение может иметь силу, если оно будет опираться на советское законодательство. Исходя из этого, Верховный Совет Грузии "обязал областной Совет Юго-Осетии придерживаться Конституции СССР и Грузинской ССР". Так юридически грамотные действия руководства Южной Осетии формально возвращали Грузию в лоно СССР. Получив из Тбилиси последние решения Верховного Совета ГССР, югоосетинское руководство в своем ответе напомнило грузинским властям об официальном выходе Грузии из состава СССР и о том, что в связи с этим юридической силы не имеет более ни Конституция Грузинской ССР, ни сам Верховный Совет и его Президиум. На этом основании, поясняли из Цхинвали, "Ваши решения для Грузии, а также для Юго-Осетии неправомочны" в отношении отмены решений Юго-Осетинского Совета о преобразовании области в Республику. Несомненно, в Грузии были высокообразованные юристы, но юридические казусы, в которых периодически оказывались новые власти в Тбилиси, были результатом другого явления – идеологического пресса, под давлением которого находилась Грузия. Таинство общественного бытия, очевидно, заключается не только в материальной субстанции, которая правит обществом, но и в духовной сфере. Идеология, по-своему будоража общественное сознание, обычно ведет к главной цели нетерпеливо и нередко суетно, часто заставляя при этом забывать о "деталях". Стоит отметить и другое – в Южной Осетии, принимая те или иные решения, связанные с преобразованиями политического статуса, руководители пытались строго соблюдать как букву закона, так и "субординацию с Грузией"; переписываясь с Тбилиси, без всякого раздражения они предлагали согласовывать с грузинской стороной свои действия. И это притом, что вооруженный конфликт между двумя новыми республиками все более разрастался. 28 ноября 1990 года так же методично, как ранее, в Южной Осетии занимались уточнением наименования своей Республики и высшего органа исполнительной власти. Было принято решение убрать из названия Республики слово "Демократическая" из-за перегрузки двумя политическими синонимами – "Советской" и "Демократической". Что касается правительства, то оно было названо – "Исполнительный Комитет Совета народных депутатов Юго-Осетинской Советской Республики". Одновременно депутатский корпус Юго-Осетинской Республики принял "Обращение к Верховному Совету Республики Грузия". Чтобы представить полнее миролюбивую позицию Южной Осетии, следует привести небольшой текст этого "Обращения": "Совет народных депутатов Юго-Осетинской Советской Республики обращается к Верховному Совету Республики Грузия с предложением: делегировать в Юго-Осетию парламентскую группу для встречи с её депутатами, представителями общественности для рассмотрения возникших проблем во взаимоотношениях. Считаем, что обсуждение, диалог, добрая воля к взаимопониманию – единственно цивилизованный и достойный наших народов путь к решению межнациональных вопросов на основе сбалансированного учета интересов обеих сторон. Убеждены, что такое совместное обсуждение приведет к принятию решений, соответствующих интересам обоих народов". Следует заметить, что приведенное "Обращение" не являлось плодом какого-либо дипломатического маневра или каких-то политических уловок. Несмотря на весь огромный и тягостный в прошлом груз, несмотря даже на кровопролитие и уже имевшееся большое количество беженцев, выехавших как из Южной Осетии, так и из районов Грузии, руководство Южной Осетии и простые люди глубоко сожалели о том, как все дальше и дальше по трагическому пути развивались отношения между осетинским и грузинским народами. Было ли возможно спасти ситуацию и направить её по мирному руслу, как того хотели в Южной Осетии? Ответ, к сожалению, однозначный – грузинское общество, в особенности его новая политическая элита, гораздо более восприимчиво было к энергичным силовым решениям – ведь не один только Гамсахурдия желал покорить "грузинской культурой" весь мир, и не один человек – как тот одноногий – стоял головой вниз, ногами вверх... таких было слишком много в гамсахурдиевской Грузии. Предвосхищая возражения, добавим: не одна Южная Осетия становилась жертвой грузинского нацизма, от него пострадали и русские, и азербайджанцы, и армяне, и греки – все, кто жил в Грузии и не был грузином,.. мы уже не говорим об Абхазии, у которой все развивалось по тому же сценарию, по которому складывалась судьба Южной Осетии. К независимости и свободе через противостояние 9 декабря 1990 года, как и было намечено решением Юго-Осетинского Совета, состоялись выборы народных депутатов Юго-Осетинской Советской Республики. 14 декабря газета "Советская Осетия" опубликовала информационное сообщение об итогах республиканских выборов. "На выборах в качестве наблюдателей присутствовали представители Всесоюзной Ассоциации национально-государственных, национально-территориальных образований и народов, не имеющих своей государственности – общественных движений суверенных республик". Здесь были представители Марийской Республики, Татарского общественного центра, общества Удмуртской Республики, общественной организации "Адыгэ хасэ" Карачаево-Черкесии, такой же организации Кабардино-Балкарской АССР, народного форума Абхазии "Аидгылара" Абхазской Республики. Согласно их "Акту", "выборы народных депутатов Верховного Совета Юго-Осетинской Советской Республики 9 декабря 1990 года прошли в точном и полном соответствии с Конституцией СССР, с конвенциями ООН, принятыми до настоящего времени". По данным Центральной избирательной комиссии, в выборах участвовало 71,9% от общего количества избирателей. Из 75 созданных избирательных округов выборы проводились в 68 округах, где было избрано большинством голосов 64 депутата – в 4 избирательных округах предусматривались повторные выборы. Состоявшиеся выборы были по существу народным референдумом не только о политическом статусе Юго-Осетии, но и по всем другим вопросам, ранее решавшимся органами государственной власти Южной Осетии. В Грузии, несомненно, наблюдали за выборами в Южной Осетии. Более того, создавалось впечатление, что здесь больше всего ожидали как раз того результата, который, собственно, и состоялся. Успешные выборы в Южной Осетии новым властям Грузии давали больше поводов для политических демаршей, и в первую очередь демонстрации своей собственной "масштабной" "значимости и силы". 11 декабря 1990 года, когда уже результаты выборов в Южной Осетии стали известны, Верховный Совет Республики Грузии принял "Закон" по Юго-Осетинской Республике. В преамбуле его указывалось, что "сепаратистские силы в Юго-Осетинской автономной области пытаются путем образования т. н. Юго-Осетинской Советской Республики узурпировать государственную власть, посягнуть на территориальную целостность Республики Грузии и отторгнуть от Грузии её историческую, неотъемлемую часть..." Каждый из тезисов, из которых состояла преамбула "Закона" Верховного Совета Грузии, не выдерживал критики. Например, о сепаратизме... Южной Осетии. Подлинный политический сепаратизм продемонстрировала Грузия, когда она без переговорного процесса с органами власти СССР, без референдума, без определения политического статуса в будущем независимом Грузинском государстве Абхазии, Аджарии и Южной Осетии, "по-партизански" – так, словно "перед объявлением войны", заявила о выходе из СССР. Куда более цивилизованно поступало руководство Южной Осетии, пытавшееся согласовать с Тбилиси свои действия. Об узурпации власти?.. Грузинская сторона пыталась ликвидировать Юго-Осетинскую автономию, а осетинское руководство, отражая интересы народа, решило сохранить эту автономию, для чего вынуждено было повысить её статус. Что же до "исторической неотъемлемой части", то стоит ли ещё раз к этому возвращаться... Напомним только о главном – в подавляющем большинстве территории, на которых расположена современная Грузия, на самом деле завоеваны Россией у Персии и Турции, они, эти самые исторические территории, обильно орошены кровью русских солдат и принадлежат де-факто России... и, не дай бог, у России появится точно такая же власть, какая сегодня у Грузии, мало не покажется, придет ведь не 11-я армия с Кировым и Орджоникидзе, а кто-нибудь "покруче", например, "русский Сталин", который будет отнимать свои русские земли... Ложью в преамбуле "Закона" являлось утверждение о том, "что Юго-Осетинская область была образована... вопреки воле проживающего в этом регионе коренного грузинского населения". Юго-Осетинская область в составе Грузии была действительно образована "вопреки воле", но только не грузинского населения, а осетинского, желавшего вместе с Северной Осетией быть в составе России. Что же касается "коренного грузинского населения" в Южной Осетии, то ещё раз напомним – речь идет о грузинских селах, создававшихся в основном правительством Жордания после разгрома осетинских сел и насильственного переселения в Южную Осетию грузин. Первый и ключевой пункт принятого 11 декабря 1990 года Верховным Советом Республики Грузии "Закона" лапидарно и четко формулировал: "Упразднить Юго-Осетинскую автономную область". Таким образом Грузия сама по своей доброй воле рассталась с политической целостностью своей республики. Депутаты грузинского парламента, очевидно, доверились собственным ксенофобским настроениям и не заметили, как "Законом" о ликвидации Юго-Осетинской автономии они разрушили тут же всю политическую и правовую конструкцию своей республики. Зато не в пример тогдашним депутатам и их председателю Гамсахурдия, многие годы диссидентствовавшему, нынешние президенты России и Грузии – В. Путин и М. Саакашвили – оба профессиональные юристы, кажется, без дискуссии согласились, что "Законом" от 11 декабря 1990 года Грузия "для себя" ликвидировала Юго-Осетинскую автономию, а последняя, получив таким образом волю, создала "для себя" "Юго-Осетинскую Советскую Республику". Этим же "Законом" беспочвенными стали обвинения Южной Осетии и в политическом сепаратизме, поскольку она выходила из состава Грузинской Республики согласно "Закону" от 11 декабря 1990 года; кстати, именно этот день должен был бы стать Днем независимости Южной Осетии. Что касается семи других пунктов "Закона", то одни из них лишь дополняли пункт "1", другие же в соответствии с первым пунктом переставали находиться в ведении Верховного Совета Республики Грузии или же, в лучшем случае, становились для Южной Осетии дискреционными. В Южной Осетии не сразу обратили внимание на правовой промах Тбилиси, предоставивший им независимость. Руководство республики продолжало по инерции отстаивать законность и суверенитет Юго-Осетинской Советской Республики. Впрочем, чисто эмпирически в Южной Осетии понимали собственную политическую свободу и ставили вопросы, связанные с делимитацией границы между Южной Осетией и Грузией. Последняя, в свою очередь, заговорила о территориальной целостности Грузинской Республики, понимая её не как делимитацию, а политически довольно расширительно – возвращение Южной Осетии в Грузию с обещанием предоставить ей "широкие правовые полномочия". Но это позже, а в середине декабря 1990 года, когда Грузия, помимо принятия "Закона" о ликвидации Юго-Осетинской автономии, приступила ещё к вооруженным действиям, стало ясно и другое – в Тбилиси твердо намерены пойти по тому же пути, на котором решал "осетинский вопрос" Жордания – начать в Южной Осетии Геноцид. На этом этапе первенство брали не традиционные для грузинской элиты мизантропия или же ксенофобия, а скорее важность Южной Осетии как политической карты. Война с ней, с одной стороны, позволяла новой власти демонстрировать грузинскому обществу, отвлекая его от других насущных проблем, свой национальный патриотизм, с другой – дистанцироваться от Москвы, давно мешавшей местной партийно-советской и подпольной "буржуазии" приступить в Грузии не только к политическому господству, но и к экономическому. На политическом поле, созданном в центре Кавказа Грузией и Южной Осетией, несомненно, действовала и Москва. Нам, к сожалению, недоступны документы и материалы, которые бы пролили свет на позицию центральных государственных органов власти в отношениях, складывавшихся между Тбилиси и Цхинвали. В нашем распоряжении лишь данные, публиковавшиеся в открытой периодической печати. Несмотря на это, благодаря общественной деятельности Автору известно, что Москва неофициально поддерживала Южную Осетию в её противостоянии грузинским властям. В частности, в Северную и Южную Осетию приезжали высокого уровня представительные чиновники, давали щедрые обещания, связанные с улучшением экономического положения Южной Осетии; эти обещания, как правило, оставались на бумаге. Кстати, гораздо большую помощь Южной Осетии оказывали российские регионы, а не официальные власти. Главной заботой Центра – и это было естественно – являлось политическое развитие Грузии, практически вышедшей из-под влияния Москвы. Кремль никак не мог успокоить разбушевавшегося Гамсахурдия, сводившего счеты с Москвой. Последней было важно удержать Грузию в составе СССР, и в этом политическом стремлении она пыталась использовать противостояние Грузии и Южной Осетии. Очевидно и другое – помогая и Грузии, и Южной Осетии в их конфликте, Москва готова была принести в жертву Южную Осетию, но в обмен на серьезные политические уступки со стороны грузинских властей. В Кремле не совсем ещё отдавали себе отчет в том, что идеологически "оболваненные" Политики в Грузии подвластны собственной политической стихии, оторвать от которой их было не так-то просто. Не учитывалось, например, что для официального Тбилиси самым непривлекательным обещанием Москвы являлось возвращение Юго-Осетинской автономии в Грузию; гораздо больше грузинских Политиков устраивали как "уход" Южной Осетии из Грузии, так и конфликт с ней. В свете этой достаточно четкой политической парадигмы, которой придерживались в Грузии, "Обращение" Президиума Верховного Совета СССР к Грузии и Южной Осетии следовало рассматривать как чисто формальный акт. В нем содержалось сжатое изложение фактов политического размежевания между Грузией и Южной Осетией. Акцент, однако, был сделан на "Законе" об упразднении Юго-Осетинской автономной области, было указано на то, что "любое решение об изменении статуса автономных образований" согласно Конституции СССР и Закону СССР "О разграничении полномочий между Союзом ССР и субъектами федераций" "подлежит рассмотрению Съездом народных депутатов СССР и только после утверждения съездом приобретает юридическую силу". "Обращение" заканчивалось призывом к Грузии и Южной Осетии "проявлять благоразумие и отменить свои антиконституционные решения". Приведенное "Обращение" по своей сути и форме скорее являлось свидетельством слабости государства, уходившего в прошлое. Может быть, поэтому адекватно (формально и, пожалуй, беспринципно!) к нему отнеслись в Верховном Совете Северо-Осетинской ССР, предложившем Грузии и Южной Осетии "сесть за стол переговоров... и обсудить вопросы об отмене решений областного совета народных депутатов Юго-Осетинской автономной области"... Необходимо отметить – грузинская сторона заигрывала с представителями Северной Осетии, поскольку опасалась единых и согласованных действий двух Осетий. Насколько это удавалось Тбилиси – трудно сказать, но был случай, когда Южная Осетия обратилась к Верховному Совету Северной Осетии с просьбой рассмотреть вопрос об объединении двух Осетий в составе единой Республики и вхождении в состав Российской Федерации. Президиум Верховного Совета Северной Осетии рассмотрел вопрос и с решением об отказе в такой просьбе Южной Осетии вынес на обсуждение Верховного Совета Республики. На сессии последнего был зачитан проект решения об отклонении просьбы Южной Осетии. Не будучи депутатом Верховного Совета Республики, но зная, что проект может быть одобрен, Автор настоящих строк первым выступил с предложением изменить решение; депутаты с этим согласились, и сессия Верховного Совета поддержала обращение Южной Осетии об объединении Южной и Северной Осетии в рамках единой Республики с вхождением в состав Российской Федерации. Вялая позиция Северной Осетии в отношении Южной Осетии, вероятно, объяснялась давлением Москвы, не желавшей лишнего участника в нараставшем вооруженном конфликте в Закавказье. Жестким было обращение к народам Советского Союза Чрезвычайной сессии Координационного Совета Ассамблеи горских народов Кавказа и Ассоциации национально-государственных, национально-территориальных образований и народов, не имеющих своей государственности. В нем были два главных положения: а) В первом, наиболее важном тезисе указывалось, что "повышая свой государственно-правовой статус, народ Юго-Осетии добивается права быть субъектом обновляющейся федерации – Союза суверенных республик; б) Этот акт народа был предпринят с целью покончить с бесчисленными унижениями и оскорблениями, кампанией травли осетинского народа официальными лицами, средствами массовой информации Грузии. Заканчивалось „Обращение“ заявлением о готовности „оказать необходимую помощь братскому осетинскому народу“. Тем самым давалось понять, что в случае продолжения вооруженного давления на Южную Осетию со стороны Грузии малые народы готовы будут поддержать Южную Осетию в военном отношении. В связи с этим следует заметить – конфликт позже стал не просто разрастаться, но принимал угрожающие для южных осетин формы. Но войну с агрессором Южная Осетия фактически выносила на собственных плечах. Несмотря на это, моральная поддержка малых народов СССР для южных осетин, противостоявших развивающемуся в Грузии фашизму, имела огромное значение. Особо в этом отношении стоило отметить солидарность с Южной Осетией абхазского народа, близкого по культуре и духу осетинам. Народ Абхазии сам под игом грузинского господства испытал немало невзгод и хорошо понимал, с кем и с чем приходится бороться южным осетинам. В письме к Президенту СССР М. Горбачеву и председателю Верховного Совета Грузии З. Гамсахурдия от Народного форума Абхазии „Единение“ подчеркивалось, что „по своему цинизму и жестокости“ грузинские власти превзошли так называемую Демократическую Республику Жордания, а решения Верховного Совета Грузии сопоставлялись с „правительственными и правовыми нормами“ „нацизма и сталинизма“. Москва и Тбилиси разжигают костер Относительно вялотекущие события в Южной Осетии не устраивали ни Тбилиси, ни Москву. Грузинский политический сепаратизм, расшатывавший государственные устои СССР, с каждым днем набирал темпы. Чуть ли не ежедневно выступавший по грузинскому телевидению Звиад Гамсахурдия постоянно повторял один и тот же политический лозунг о свободе и независимости Грузии и необходимости создания в республике новой государственности и государственных структур. К выходу из СССР готовились и Прибалтийские республики – их депутаты на сессиях Верховного Совета СССР вели себя подчеркнуто независимо и не скрывали своих политических целей. В этой обстановке, близкой к политическому хаосу, Президент СССР М. Горбачев смотрелся мелко и беспомощно. Решив вскрыть один из главных нарывов СССР, каким, несомненно, был грузинский фашизм, он решил обострить ситуацию на юге и втянуть Грузию в такие события, которые заставили бы неуправляемого Гамсахурдия забыть о главном – о выходе из СССР. 7 января 1991 года М. Горбачев подписал Указ "О некоторых законодательных актах, принятых в декабре 1990 года в Грузинской ССР". Согласно Указу, Президент СССР аннулировал все решения Юго-Осетии о политическом статусе, так же как ликвидацию Грузией Юго-Осетинской автономии, т.е. все как бы возвращалось к исходному положению. Но вполне намеренно в Указе Горбачева был обойден молчанием главный вопрос – о выходе Грузии из состава СССР и о принятом 20 июня 1990 года решении. В Кремле понимали: если отменить то решение, из-за которого Юго-Осетия была вынуждена прибегнуть к сохранению своего политического статуса и к адекватным действиям, то грузинские политические силы во главе с Гамсахурдия обрушатся на центральные власти. Бросить новоявленного грузинского неонациста в Южную Осетию имело больше смысла, да и сделать это было не сложно. В Кремле надеялись, что обострение политической ситуации в Южной Осетии отвлечет Гамсахурдия, остро поднимавшего вопрос о выходе Грузии из состава Советского Союза. В Указе Горбачева "О некоторых законодательных актах..." предписывалось Грузинской ССР "вывести в трехдневный срок с территории Юго-Осетинской автономной области все вооруженные формирования, за исключением войск Министерства внутренних дел СССР"; в Москве знали, что в войне с Южной Осетией действуют под прикрытием МВД СССР войска грузинского МВД, пополненные за счет криминала. Северо-Осетинские власти, проявлявшие политическую наивность, не только поддержали Указ Президента СССР, но и поверили в то, что после этого Указа наступит мир. Здесь ещё достаточно консервативно рассматривали перспективы самого государства СССР и не допускали мысли, что кто-то не решится на выполнение Указа самого Горбачева. Более трезво и сдержанно относились к Горбачеву и его Указу в Южной Осетии; здесь были убеждены, что Гамсахурдия не станет выполнять Указ Кремля, и ждали, когда об этом заявит Тбилиси. Только 18 января 1991 года Совет народных депутатов Юго-Осетии принял решение в поддержку Указа Горбачева; в Цхинвали уже знали, что Гамсахурдия решительно отказался выполнять не только этот Указ, но и какие-либо другие решения главы государства СССР. В связи с этой позицией Гамсахурдия Южная Осетия логично предлагала ввести чрезвычайное положение "на всей территории Южной Осетии и осуществить его режим силами войск МВД СССР". Одновременно югоосетинская сторона требовала немедленного вывода контингента грузинской милиции из Цхинвали. Как и замышлялось, Указ Президента СССР подтолкнул Гамсахурдия к эскалации военных действий: наращивался обстрел Цхинвали, в Южную Осетию были введены новые отряды грузинских бандформирований. Не обошлось и без того, чтобы не придать войне с Осетией сугубо грузинский почерк: так, ночью с 12 на 13 января крупнокалиберным пулеметом "из бронетранспортера МВД Грузии" была обстреляна областная больница, поскольку в ней лежали помимо обычных больных раненные югоосетинские защитники Южной Осетии. Но не только в особой жестокости заключался "национальный почерк" ворвавшегося в Цхинвали врага. 19 января, т.е. спустя неделю после обстрела больницы, министр МВД Грузии заявил средствам массовой информации о том, будто осетинские боевики напали на машину скорой помощи. Подобное заявление министра МВД Грузии понадобилось для того, чтобы прикрыть свой вандализм в случае с югоосетинской больницей и в целях сокрытия другого приказа, согласно которому особо тщательному обстрелу со стороны грузинских вооруженных сил стали подвергаться югоосетинские машины скорой помощи. Тотальная стрельба по населенным пунктам, организованная в Южной Осетии, преследовала две цели: а) превратить территорию области, объятую вооруженным террором, в непригодную для проживания и изгнать все её население в Северную Осетию; одновременно специальные грузинские вооруженные отряды занимались депортацией осетинского населения из всех грузинских районов; б) вокруг Геноцида осетин в Грузии развернулась политическая кампания под лозунгом "борьбы за свободу и независимость Грузии". Эти две цели, публично объявленные как "национальные", на самом деле были подчинены решению основной задачи – выходу Грузии из СССР. Гамсахурдия и его соратники рассчитывали, что, "спасая Южную Осетию", Кремль предпримет энергичные вооруженные меры в отношении грузинских войск, и тогда бы это было достаточным поводом для того, чтобы демонстративно объявить о выходе из СССР, которого больше всего ожидала грузинская коррумпированная политическая элита. Но Горбачев и его команда внимательно следили за событиями и вовсе не собирались в Южной Осетии что-либо "гасить", тем более не были намерены мешать грузинскому вождю. Им удобнее и выгоднее было "играть в идиота", и с этой целью Верховный Совет СССР принял "Постановление о положении в Юго-Осетинской автономной области и мерах по стабилизации обстановки в регионе". В пункте "1" этого "Постановления" хладнокровно перечислялись преступления грузинских нацистов – так, будто все это происходило не в СССР, а где-то в Африке с племенем бушменов. В "Постановлении" не было даже слабого упрека или же намека грузинским властям, осуществлявшим Геноцид в отношении осетинского народа, о "неудовольствии". Впечатление создавалось такое, что депутаты Верховного Совета СССР, накануне побывавшие в Южной Осетии и видевшие собственными глазами, как в одночасье более 100 тысяч осетин, покинувших Грузию, превратились в бедствующих беженцев, видимо, были не живые люди, а нечто вроде роботов, не выразивших свой протест. Бесчувственность и степень преступности советских депутатов проявились в пункте "2", согласно которому рекомендовалось "Верховному Совету Грузии в трехдневный срок рассмотреть вопрос о распространении режима чрезвычайного положения на всю территорию Южной Осетии с участием внутренних войск МВД СССР". Иначе говоря, высший властный орган СССР поручал бесноватому вождю грузинских неонацистов добить "шаловливых" осетин и тем самым дать ему насладиться вдоволь мизантропией с надеждой, что он останется доволен Кремлем. "Постановление" Верховного Совета СССР и невмешательство самого Президента СССР в войну, происходившую между Грузией и Южной Осетией, как и многое другое – например, болтовня о "перестройке", были явными признаками умиравшего государства. При этом его хоронили не только фашисты Гамсахурдия в союзе с прибалтами, но и бывшие цэковские фундаменталисты, переодевшиеся в "европейских" лжедемократов. Что же до Южной Осетии, то она для них была всего лишь футбольным мячом, все время находившимся в воздухе. Последний удар по нему наносили, как правило, не кремлевские игроки, занятые совсем другими мыслями, а Гамсахурдия. Отвечая на "Постановление" Верховного Совета СССР и лично Председателю А.И. Лукьянову, грузинский лидер "поправил" советских депутатов – он сообщил им, что нет уже "Грузинской ССР", а есть "Республика Грузия". Отсюда вытекало все остальное, и прежде всего выход Республики Грузии из юрисдикции Верховного Совета СССР. Единственное, с чем соглашался Гамсахурдия, – это разоружение "окопавшихся в г. Цхинвали и Джавском районе осетинских экстремистов"...; он также обещал "ответить" "за безопасность населения других районов бывшей АО". Попросту говоря, Звиад Гамсахурдия и депутаты Верховного Совета СССР сошлись на лжи. Обе стороны искали в ней свою собственную выгоду. Ложь как идеология грузинского общества Ложь председателя Верховного Совета СССР, подписавшего "Постановление" по Южной Осетии, нельзя было отнести к "элементам" идеологии – она являлась всего лишь "тактическим приемом", свидетельствовавшим о политической обреченности тех, кто посредством лжи пытался спасти великую державу. Иного "качества" лжи придерживался Гамсахурдия. Для него она представляла собой важнейший элемент идеологии. Это вовсе не потому, что глава грузинского государства был "отпетый лгун" – не менее, чем Гамсахурдия, во лжи нуждалось абсолютное большинство грузинского общества. Чтобы представить состояние этого общества, находившегося в плену "национальной идеологии", стоит обратиться к исследованию В.Ф. Петренко "Основы психосемантики"; в 1990 году ученый изучал грузинское общество, переживавшее глубокий социальный надлом, и установил, насколько заметно в этом обществе изменился "вектор фразеологизма". В приведенной В.Ф. Петренко "шкале фразеологизмов" первое место в грузинском обществе занимал такой – "рыть могилу кому-нибудь", затем – "снять руку с совести", на третьем месте – "продать душу". Недалеко от этих фразеологизмов, присущих грузинам 90-х годов XX века, была расположена фраза – "взять грех на душу". В связи с этой последней рассмотрим, как конкретно самый "Святой" в грузинском обществе "брал грех на душу". Речь идет о Католикосе-Патриархе всея Грузии. Предварительно уточним ещё – в исследовании В.Ф. Петренко установлено, что в грузинском обществе 90-х годов "в рамках архетипических – вечных профессий наибольший статус" имела "деятельность духовного пастыря". В свете этих двух психосемантических фактов рассмотрим письмо Католикоса-Патриарха Илии II, отправленное им Святейшеству Патриарху Московскому и всея Руси, но сначала напомним: 22 февраля 1991 года Алексий II направил грузинскому Католикосу и всем верующим Грузии обращение, полное сочувствия Южной Осетии, где гибли люди и где не стало больше места для Бога и Веры. Патриарх всея Руси писал: "Один скончавшийся несколько лет назад московский священник на вопрос, что нельзя есть Постом, напутствовал: „Людей не ешь...“ Алексий II спрашивал: „Как же можно войти в Пост, приблизиться к Чаше Христовой, творя или оправдывая насилия?! А оно сегодня – в Южной Осетии и на улицах Цхинвали“. Весь текст письма Алексия II был выверен не только с точки зрения христианских заповедей, но и в смысле достоверности фактов, имевших место в Южной Осетии. Грузинскому Патриарху письмо Алексия II не понравилось. Он сбросил с себя одежды Святого, оделся в тогу дьявола и стал „брать грех на душу“: „Вся трагедия и состоит в том, – писал Католикос Илия II, – что на грузинской земле проливается именно грузинская кровь, грузины вынуждены обороняться от тех людей, которых Грузия спасла, приняла как беженцев и которые вместо благодарности претендуют на нашу территорию и угрожают отторгнуть её от Грузии“. Илия II и мысли не допускал, что есть Южная Осетия, что она занимает свою собственную древнюю Землю, что на этой Земле – древнейшие памятники, никому, кроме осетин, не принадлежавшие. Но грузинского Католикоса, говорившего неправду и утверждавшего, что грузины „обороняются“, „осетины отнимают у грузин их родину, не стоило строго судить. От него, как Святого „всея Грузии“, грузинское общество, находившееся в плену новой идеологии, ожидало услышать то, о чем говорил Католикос. Скажи он правду, которую, несомненно, знал, и он внес бы в среду верующих грузин раскол. Илие II, конечно же, было известно и о насильственном выселении из Грузии осетин, русских, азербайджанцев, греков, армян. Он знал и о главном лозунге Грузии – „Грузия для грузин“, и о делении местных жителей на „коренных и некоренных“. Несмотря на это, Илия II уверял в письме Алексия II: „Грузия – многонациональная республика. Представители многих народов живут у нас, и все они чувствуют теплоту и братское отношение грузинского народа и пользуются всеми правами, какими пользуется грузинский народ“. Несомненно, Католикос был осведомлен и в том, как в Грузии запрещалось преподавание в осетинских школах осетинского языка и литературы, как обучение переводилось на грузинский язык и осуществлялась программа насильственной ассимиляции негрузинского населения. Но Илия II „брал грех на душу“ и утверждал: "Ведь ни для кого не секрет, что уровень национального просвещения и национальной культуры в Северо-Осетинской АССР гораздо ниже, чем у осетин в Грузии“. Среди грузинских фразеологизмов, по данным В.Ф. Петренко, в 90-х годах минувшего века на втором месте значилось "снять руку с совести", по-русски – "потерять совесть", "потерять лицо". Изучая грузинское общество, в основном студенческую среду, исследователь, естественно, замечает серьезные психосемантические нарушения между двумя полюсами – положительным и отрицательным, при которых негативное поведение человека становится преобладающим. В.Ф. Петренко, фиксируя фразеологические факты, раскрывает нам смысловую сторону единиц языка, но от этих важных данных не переходит к факторам социальным и идеологическим, определяющим единицы языка и ведущим к понятиям и предметам действительности. Грузинское "снять руку с совести" – фразеологизм, занявший в таблице Петренко второе место, – это прежде всего указание на господство в обществе идеологического фактора, которое, собственно, предопределяет соотношение двух разновидностей лжи: разрушительной и созидательной. Лидер Грузии Гамсахурдия – типичный представитель разрушительной лжи. В ней он не знал меры и даже чисто внешне создавал впечатление полной патологичности из-за неумеренной лжи. Гамсахурдия "снял руку с совести", когда писал свое "Обращение Верховного Совета Республики Грузия к ООН, народам и правительствам стран мира". Само по себе столь масштабное, планетарное "Обращение..." при относительной незначительности Грузии как "мировой величины" содержит ложный посыл. В нем, в "Обращении", Юго-Осетинская область" рассматривается как "географический центр Грузии", как "историческая родина грузинского народа, колыбель его духовной и материальной культуры". По этой фразе те же африканские бушмены, если бы они умели читать, должны были подумать, что грузины вышли из Южной Осетии и у них отнимают родину. Впрочем, в 1990 году Автор был в Англии, и в Лондоне ему довелось услышать с телеэкрана о том, как "дикие горские племена, известные как осетины" совершают нападения на Грузию. "Сняв руку с совести", Гамсахурдия позволял себе "в мировом масштабе" утверждать, что "осетинская бюрократия, узурпировавшая власть за годы существования незаконно созданной в 1922 г. автономной области – т. н. Юго-Осетии, пытается сегодня... выкручивать руки грузинскому народу"... Председатель Верховного Совета Грузии свое "Обращение" писал 28 февраля 1991 года, когда в Южной Осетии оставалось менее 30 тысяч жителей, когда большая часть населения покинула свою родину – Южную Осетию и на правах беженцев скиталась в России. Как уверял Гамсахурдия "планету", 30 тысяч южных осетин, находившиеся круглосуточно под обстрелом грузинских войск, "выкручивали руки" пятимиллионному "грузинскому народу". Несмотря на дикую ложь, Гамсахурдия не столько "сердился" на Южную Осетию, сколько на СССР и Россию. Острие его лжи, как и весь идеологический накал, было направлено против СССР и России, обсуждавших проекты "обновленной федерации". Гамсахурдия, лидер Грузии, знал настроения грузинского общества, фактически противостоящего всему русскому. Ему предлагалось заключить "союзный договор", против чего он боролся; не желая подписывать подобный договор, он лгал на "весь мир", лишь бы осуществить давнюю "мечту народа". Тот же В.Ф. Петренко исследовал семантическое пространство грузинских стереотипов, и оказалось, что грузин и русский в 1990 году находились на двух разных полюсах: грузин – "как наиболее ловкий и изворотливый – на одном полюсе" семантического фактора, а на другом – воин, военный, палач, русский. Соответственно, в этом разноуровневом ряду автостереотип грузина соседствовал с понятиями "мой идеал" и "идеал общества", на противоположном полюсе были русские, "ролевая позиция которых связывалась с „военным“, „палачом“. Говоря иначе, грузинское общество периода Гамсахурдия, испытывавшее немало социальных невзгод, благодаря идеологической фетишизации остается „идеальным обществом“ – точно так же, как это было в предвоенные годы в фашистской Германии и в СССР. На другом полюсе – „русские“, „Россия“ – образ врага, без чего „грузинская идеология“ могла бы рассматриваться как „незавершенная“. „Положительное отношение у грузинских студентов Петренко наблюдал к американцам, японцам, немцам, эстонцам, в 90-е годы все ещё противостоящим России. На этом этапе грузинской Истории Гамсахурдия представлял собой альфу и омегу грузинского общества. Он был не в меру „ловким“ и не в меру „изворотливым“ – и отвечал вполне семантическому стереотипу грузина. На другой день после „Обращения“ к „народам мира“ лидер Грузии посылал ещё одно „Обращение“. На этот раз „К осетинскому населению“ Южной Осетии. В нем нет уже исторических посылок и утверждений, что Южная Осетия – „центр Грузии“, „колыбель Грузии“, есть факт – „грузины и осетины, которые на этой земле долгое время жили в мире и дружбе“. Естественно, в „Обращении“ Гамсахурдия нет „упреков“, тем более обвинений по поводу того, что „осетины выкручивают руки грузинскому народу“ – напиши он такое, это не понравилось бы прежде всего самим грузинам. Главный смысл „Обращения“ к осетинам заключался в том, чтобы они разоружились, давая возможность установить грузинскую власть в виде „префектуры“. В „Обращении“ нет ничего о снятии вооруженной блокады Южной Осетии, об отводе грузинских войск из прифронтовой зоны – даже обещаний таких не давалось. „Обращение“ писалось после того, как Гамсахурдия принял „Постановление“ Президиума Верховного Совета Республики Грузии „О продлении срока действия чрезвычайного положения на территории Цхинвали“. Это фактически означало продление срока военной блокады и ведения войны с Южной Осетией. В Москве по настойчивым требованиям Северной Осетии, в частности Председателя Верховного Совета Северной Осетии А.Х. Галазова, предлагали ввести чрезвычайное положение в Южной Осетии силами МВД СССР, но Гамсахурдия в этом видел „расчленение исторической территориальной целостности Грузии“ и „вмешательство во внутренние“ дела „суверенной Республики Грузии“; страсти здесь настолько накалились, что лидер Грузии, в такие минуты производивший впечатление тяжело больного человека, пригрозил А.Х. Галазову „принять“ к нему „соответствующие меры“ по поводу его "провокационной деятельности“. Оглавление   www.pseudology.org