М. : Издательство Российского общества медиков-литераторов , 1999 .- 251 с. - ISB№  5-89256-0115-5 .- 25 руб. - 500 экз. Майя Михайловна Король Одиссея разведчика: Польша-США-Китай-ГУЛАГ Освобожденные Профессор Дорохов Все в этом уральце неэластично, не пригнано и колко. Сдается, что каждая клеточка и каждый орган в этом небольшом человеке постоянно находятся в состоянии напряженной борьбы. Густые волосы на голове торчат вверх ежом. Такая же ежистая бородка клинышком стремительно убегает вниз. Чистые глаза тоже колкие и стремительные. Лицо изрезано морщинами, что, однако, смягчает резкость выражения. Он передвигается на костылях резко и стремительно. Он аскет. Он не стремился к аскетизму. Голод, холод и разные лишения выработали в нем умение безропотно переносить все, не испытывать мук голодающего, даже не замечать этого лишения. Странно говорить о бывшем профессоре и коммунисте, что он аскет. Но он на самом деле победил свою плоть, освободился от страха перед лишениями. Мы обычно связываем аскетизм с большой верой, со спасением души, стремлением к потусторонней жизни. Не таков Дорохов. Аскетизм дал ому неограниченную власть над собой, глубокое почитание своего собственного интеллекта и исчерпывающее презрение к людям. Михаил Федорович Дорохов – профессор-историк, он воевал с винтовкой в руках против Колчака. В конце двадцатых годов молодой профессор сделал обоснованный вывод, что ему не место в партии и механически выбыл. В 1937 году он был арестован, осужден на десять лет и направлен на Колыму. Раздетым, плохо обутым его возили по морозу и, наконец, завезли в какую-то землянку, где он - полуживой - начал отогреваться. Вдруг заметил, что одна нога, которую он положил на печурку, дымит. Нога подгорела, а он не чувствовал боли – она была отморожена! Ему отняли ногу и вернули с Колымы в Сибирь, где он кончил свой срок в Сиблаге. Его освободили, сослали в Мариинск, дали работу сторожа сапожной мастерской в какой-то артели. Спал он на полу, не знал ни дня, ни ночи и еле зарабатывал на хлеб. Он пошел в местный орган просить, чтобы его снова отправили в лагерь. Ему ответили, когда надо будет, снова отправят без его просьбы. Тогда Михаил Федорович поломал замок и устроил фиктивную кражу. Его вызвали в местный орган, посоветовали не ломать замков, так как его никто не привлечет к суду за кражу. Тогда он написал письмо и обещал наделать много бед, если его не посадят, не пошлют в лагерь. На этот раз с ним согласились, дали десять лет и послали в Спасск, в спецлаг. Это краткое жизнеописание Михаила Федоровича Дорохова. За все эти годы холод и голод, физические страдания были с ним неразлучны, как книги и размышления. На воле у него жена, дочь, маленькая внучка. Жена больна туберкулезом, дочь тоже. Живут они крайне бедно и поэтому редко присылают ему скудные посылки или несколько рублей. Я никогда не видал, чтобы он тосковал по семье, и также не замечал его привязанности к ней. Любил ли он раньше? Знакомо ли ему чувство ласковости, мягкости, нежности? Кажется, что Михаил Федорович никогда никого не любил, ни к кому не был привязан. Он никогда не испытывал радости, которую даёт сделанное добро. Но не может быть, чтобы жизнь сделала его таким, она только способствовала развитию врожденной наклонности. Михаил Федорович не замкнут, а общителен. Он очень любит аудиторию. Но его отношения с людьми состоят в одном: он объясняет, а собеседники слушают. Он никого не считает себе равным для беседы, а только способным слушать его объяснения. Поэтому не терпит возражений и легко оскорбляет собеседника. Я часто думаю о Михаиле Федоровиче. Чем он живет? Что питает его подорванную, измученную душу? Почему он так уверен в своем превосходстве? Актировка помогла разгадать тайну. Когда он вернулся с актировки хмурым и недовольным, я подошел к нему со словами успокоения. Я понял, что его отклонили так же, как и меня, и он должен еще два года сидеть за проволокой. Но оказалось, что его сактировали, и через несколько дней он предстал перед судом, который его освободил досрочно. Это освобождение подействовало на него угнетающе. Он часто лежал лицом к стене, не желал ни с кем разговаривать или уходил из барака, одинокий, сосредоточенный, а при его здоровье это могло привести к смерти. Я обратился к нему, игнорируя вежливость и деликатность. – Я никуда не поеду! – заявил он мне. – Дома нечего делать! – А жена, дочь, внучка? - Я им не нужен. На глазах у него появились слезы. Я отвернулся. Он быстро справился с собой и через минуту был так же хмур и суров, как раньше. Я ушел. Через час подошел к его койке и увидел его, прислонившимся к стене. Я всем своим существом его понял. Около двух десятков лет мой друг висел, распятым на кресте. Он так много страдал, что привык к своим мукам, полюбил их. Он нашел радость в страданиях. Счастье мученика и мученической избранности ставит его выше всех. В своем распятии он нашел счастье. Его дух преодолел плоть, он получил такую свободу, которая никем не может быть отнята. Он уже видел мир глазами глубокого мыслителя, пророка, проникшего в сокровенные тайны. На кресте он был величествен и знал, что наступит Воскресение, Возрождение к другой жизни, в которой все страдания и муки засияют сверхчеловеческой красотой. Но и Христос был распят, чтобы воскреснуть, – и через смерть пришел к Воскресению и Вечности. А Михаила Федоровича хотят снять с креста не для Воскресения, а для заботы о работе, о хлебе, о семье. Великий мир с его прошлым и будущим превращается в настоящий мир комнаты, жены с морщинами, больной дочери, сострадательных знакомых. Великая радость распятия на кресте превращается в простую материю и физическую боль. – Но Вас жена взяла под опеку! Она вас ждет! – Я Вам уже заявил, что никуда не поеду, кроме дома инвалидов, или – держите меня здесь! Уговоры не помогли. Его отправили в инвалидный дом. Найдет ли там он свой крест, свою Голгофу? История этого человека, которого я знаю много лет, мне интересна, а догадка о его ореоле мученичества меня радует. А я, несчастный, все же хочу к жене, детям, внукам и никак не могу стать аскетом – не по вкусу мне это! * * * Исаак Моисеевич Певзнер Какое освобождение у него! Получить реабилитацию и вместе с нею рак желудка! Какой дьявол придумал такое издевательство! Я знал, что Певзнер не будет жить, я знал его диагноз и знал, что он приговорен, и все же сообщение о его смерти застало врасплох, и я несколько дней не мог писать. Всякая болезнь - несчастье, но рак - больше, чем несчастье. В этой болезни есть что-то напоминающее судьбу, рок. Почему этот непойманный вирус неожиданно появляется и неизвестно по каким причинам пробирается к человеку и убивает его? Особенно трагична судьба Исаака Моисеевича. Мы с ним были близкими друзьями. Мы до такой степени были привязаны друг к другу, что совсем не боялись расходиться по некоторым вопросам, и это никогда не влияло на нашу большую дружбу. Мы с ним различны по характеру. Он очень спокойный, уравновешенный и рассудительный человек. А я противоположен. Вот это и привязывало нас друг к другу, как родных братьев. Почти ежедневно мы завтракали вместе. Все вкусное, питательное, что присылала ему Анна Ефимовна, он делил со мной. Мы оба участвовали в художественной самодеятельности. Он руководил оркестром и сам отлично играл на скрипке в сольных номерах, нередко - в моем костюме, который тут же за кулисами переходил от него ко мне. Нас в коллективе было только двое земляков по национальности и по городу. Исаак Моисеевич пользовался уважением всех, кто его знал, а знали его все в зоне. Он не имел врагов. Его скромность была поразительной. Я его видел на весьма тяжелых работах, когда он обливался потом, моя полы огромного барака или стоя у плиты кухни. Я ему нередко помогал, и тогда мы оба, впрягаясь в тележку, таскали на себе воду и уголь, или я ему помогал у плиты. Я был инвалидом и мог располагать временем по своему усмотрению. Он был весьма интересным собеседником, не испорченным начетничеством, обогащал беседу своими наблюдениями и выводами. Но мы редко сходились во мнениях, а потому искали друг друга. Естественно, что мы незаметно влияли друг на друга. Он знал тот же иностранный язык, что и я, и я для него одного заучивал Эдгара По и Байрона, чтобы читать ему стихи. Тебе трудно представить силу его моральной поддержки. Когда мне казалось, что у меня нет перспектив, что меня выпустят, когда я стану бременем для своих близких, что я не хочу быть на чьем бы то ни было иждивении, он набрасывался на меня, обвиняя в малодушии: - Вам нужно два-три месяца, и Вы опять начнете зарабатывать не только на себя, но и для семьи, а я Вам гарантирую пять тысяч рублей взаймы и если нужно - угол! Я уверен, что Вы все окупите. Это были не только слова утешения, но и крепкое обещание настоящего друга, замечательного человека. В июле прошлого года я был при смерти. Была одна ночь, когда считали, что я ее не переживу. Мне без конца делали вливания, горячие ножные ванны, вводили камфору. Певзнер находился возле меня, не отпуская свою руку от моей. Он обратился к начальнику отделения с просьбой вызвать специального врача за свой счет. Я потерял аппетит, он приискивал, чем меня кормить, ругал, когда я не ел, и не брезгал подать мне утку, поправить постель, перекладывать меня. Боже мой, какой это был чуткий человек - как он умел во-время подать руку! Когда у меня бывали сердечные приступы, то близость Исаака Моисеевича, его рука давали уверенность, что все кончится благополучно, и никакой искусственности. Скромно, как будто он выполнял какую-то обязанность... Он вызнал у меня материалы по моему делу и написал для меня заявление, так как я не мог, не хотел вспоминать о мерзостях и мерзавцах. В сентябре нас разъединили: меня перевели в Спасск, его - в другое отделение. И вдруг в январе привозят Исаака Моисеевича с высокой температурой. Он простудился по дороге, схватил воспаление легких. К счастью он попал в руки замечательного врача, моего большого друга. Мы достали все, что было нужно. С большим трудом раздобыли пенициллин. Через два-три дня стало ясно, что он смертельно болен... Мы все сделали, чтобы отвлечь его от мыслей о раке. Но он догадывался, что мы скрываем. Я у него часто бывал в больнице, по несколько раз в день заходил в комнату врача, и мы с ним беседовали. Пару раз мне удавалось рассмешить его: - Ах, Михаил Давыдович, ничто Вас не берет! Спасибо! Но раз он меня спросил, каков диагноз? Я грубовато ответил: - Нечего заниматься глупостями и думать о разных пустяках! Он виновато, как пойманный с поличным, улыбнувшись, тихо ответил: - А я не боюсь того, что Вам известно о моей болезни. Я не боюсь этого! Я варил для него много разных вещей, доставал булочки, сушил сухари, варил компоты, кисели, рисовые каши. И только, когда приехала Анна Ефимовна, мы обнаружили, что он все складывал в тумбочку. Он скрывал от меня и от врачей, что почти ничего не ел... Мы его одели, укутали, посадили в саночки, повезли на вахту. Двое тянули сани, а я сзади поддерживал, так как у саней не было спинки. Вдруг Исаак Моисеевич крикнул: - Остановитесь! Мы остановились. - Я Вам запрещаю бегать! У вас больное сердце! - сказал он мне. Я узнал своего друга с его добрым и чутким сердцем. Когда я подвел его к вахте, поправил на нем бушлат, пояс, я попросил поцеловать за меня руку Анны Ефимовны. Он меня обнял, и мы расцеловались. Больше я его не видел, и никогда не увижу! Если бы я мог положить цветы на его могиле, мне стало бы легче на душе. После того, как дождался освобождения, реабилитации, встретил жену и уехал домой умереть!.. Вот почему я вам так надоедал во всех письмах с просьбой посетить Певзнеров. Каким бы это было утешением для умирающего - привет от друга. Я это знаю на личном опыте. Но не вышло... Пропало, не вернешь... * * * Афанасий Иванович Буценко Нет большей радости, как видеть победу над злом. И самая настоящая радость - это видеть воскресение человека из мертвых. На днях освободили моего приятеля Буценко Афанасия Ивановича. И как освободили! В мягком вагоне, реабилитированного, в сопровождении офицера! Буценко - бывший секретарь ВЦИКа, бывший председатель Дальневосточного Крайисполкома. Я его знал в те годы - это был здоровый, красивый и крепкий дядько. Я знаю его пятый год в лагере. Это цапля с обмотками на длинных ногах и с лицом просителя, готового улыбнуться, но все же побаивающегося, чтобы его не ударили. Ежов и его соратники из здорового, крепкого человека, уверенного в себе старого члена партии и заводского рабочего - сделали робкого, больного инвалида. Малюта Скуратов знал толк в пыточном деле, но по-настоящему пыточное дело расцвело при Ежове. И физиология, и анатомия, и знание болевых точек в человеческом организме, и новейшая техника нашего столетия - все было пущено в ход, чтобы пытать и мучить... Даже святые отцы инквизиции 300 лет назад потускнели перед ежовской практикой. Одни пытали во имя "коммунизма", другие - во имя "распятого Бога любви", но и те, и другие имели мало общего и с коммунизмом, и с христианством. Восемнадцать лет носил Буценко свой крест. Он дошел до Голгофы, был распят, но не умерщвлен. И теперь снят с креста и возвращен к жизни. Я счастлив, что его реабилитировали! Сколько перенес этот человек за восемнадцать лет! Один из учеников Берии, встретив его, спросил: - Ты еще жив, Буценко? А я думал - ты подох! Когда вышла актировка, его, больного, измученного человека, отклонили. Любопытная точка зрения сложилась у некоторых деятелей абакумовского толка. Они вслух говорили, что люди, прошедшие через застенки Ягоды, Ежова, Берии, Абакумова, Рюмина, Меркулова, не могли не стать врагами этой Системы безнаказанности и насилия, а потому таких людей надо добивать. Они не должны увидеть воли. Они не стеснялись говорить это! Но история отомстила. Это мой праздник. Мне стало легче на душе. Мне было стыдно, что в нашей стране, где начата новая страница истории, творились такие дела. Самые героические события и люди были испачканы кровью. Легче стало, чище стало, и верится в добро и чистоту. Я верю, что и до меня дойдет очередь. Правда, у меня нет таких заступников, как у Буценко. Но у меня есть одна великая заступница - правда. Я рад за Афанасия Ивановича. Я хочу верить, что он поправится, что его подлечат, но долго еще он будет виновато улыбаться и ждать удара. У меня большой душевный подъем. Я вспоминаю хорошие стихи, мелодию. Когда-то давно, очень давно я любил один романс... Я был неуклюжим юношей, страстно тянувшимся к знаниям, много учившимся, но я не имел средств и тяжко трудился, чтобы зарабатывать на жизнь и учебу. Давно забыл слова романса, но мелодия опять вошла в память - припев и одна строчка: "И лелеял свою я мечту". Не помню содержания этой мечты, но знаю, что она была прекрасна. И из тумана прошлого возникло красивое, сердечное, оно - вызывает сладкую грусть, благоговение и веру. И припев: "Время изменится, горе развеется. Сердце усталое счастье узнает вновь..." Я много преодолевал в молодости, и сердце никогда не уставало, и энергия не ослабевала. И вот через десятки лет я - седой человек - сижу за проволокой, как преступник против общества, против государства, которому я отдал все свои силы, не жалея и жизни, и как враг партии, которая была моей святыней, моей "святая святых". И все же сердце не устало, хотя оно больное, и по старому звучат слова: "Время изменится, горе развеется. Сердце усталое счастье узнает вновь..." Оглавление ГУЛАГ   www.pseudology.org