М. : Издательство Российского общества медиков-литераторов , 1999 .- 251 с. - ISB№  5-89256-0115-5 .- 25 руб. - 500 экз. Майя Михайловна Король Одиссея разведчика: Польша-США-Китай-ГУЛАГ Тёмная полоса Мама умерла поздней осенью 1939 года   У нее обнаружили рак груди. Оперировал знаменитый профессор Герцен, но - поздно. Начались метастазы. Мамина смерть ошарашила! От меня скрывали диагноз, говорили – “воспаление печени”, и я верила. Бруша уже была студенткой, а я еще училась в школе, раздумывала, куда поступать – в медицинский институт или в театральный. Беда не приходит одна: после возвращения из Америки папу “проверяли”: из армии уволили в запас, на работу не принимали, партийный билет не отдавали. Он сидел дома, со дня на день ожидая ареста. Во время маминой болезни к нам часто приходили родственницы, помогали ухаживать за умирающей, морально поддерживали отца. Одна из них красавица – Агнесса Ивановна Миронова, жена маминого брата (подпольная кличка времен борьбы с басмачами стала позже его фамилией). В начале 1939 года Миронова арестовали. Надежды на его возвращения не было. После смерти мамы Агнесса смела родственниц – соперниц, и в 1940 году отец женился на ней. В 1942 году Агнессу арестовали “за антисоветские разговоры”. * * * Незадолго до маминой смерти Михаил Давыдович снова вернулся в кинематографию, но не на руководящую работу, а на редакторско-переводческую. Работа по договорам оплачивалась значительно лучше, и отец стал хорошо зарабатывать. В этот период он написал сценарий художественного фильма: о дружбе американского и советского народов, о любви американского летчика к русской девушке. Сценарий не был принят и дома не сохранился. Впоследствии, когда отец стал критически относиться к своей литературной деятельности, этот сценарий он считал единственно путным, что сделал в литературе. Вспоминаю еще такой случай: в 1940 году папа переводил (на английский язык) дикторский текст к документальному фильму о знаменитом профессоре-офтальмологе Филатове. Фильм предназначался для США. Профессор Филатов был глубоко верующим человеком. Перед каждой операцией он молился, чтобы операция прошла удачно. В фильме было место, где мать ребенка, которому Филатов вернул зрение, горячо благодарит его и пытается поцеловать руку. А профессор в ответ: – Не меня, а его благодарите! И указывает пальцем вверх, на небо. Но режиссер в этом месте велел дать заставку – крупным планом портрет Сталина. Филатов, дескать, просит сказать спасибо “великому вождю”, товарищу Сталину. Папа воспротивился: – Заставку надо снять! Американцы не поймут, при чем тут Сталин! Режиссер нахмурился: – Что ж, значит, Вы не верите товарищу Сталину? Не помню, как папа выпутался из этой истории, но спустя пять лет на одном из допросов ему об этом напомнили... * * * Но вот школа позади   Я сдала экзамены во Второй Московский Медицинский Институт. Не зная еще, будет ли балл проходным, я попросила отца “похлопотать”, кого-то попросить (так сделала мать моей подруги – начальник главка). Он возмутился: – Просить? О чем просить?! Не попадешь в институт, пойдешь работать на завод, к станку. Не стану унижаться из-за того, что ты была недостаточно прилежной! В институт я поступила – “без блата”, закончила первый курс, но... Началась война! 16 октября 1941 года мы эвакуировались в г. Куйбышев (ехали с сотрудниками студии кинохроники, где к тому времени отец работал редактором-переводчиком). В день объявления войны он сразу же пошел в военкомат, просил отправить его на фронт – отказали! Отказали, несмотря на то, что партийный билет ему вернули. * * * ... Нас поселили в здании Куйбышевской студии кинохроники. Проживали в служебных кабинетах по несколько семей. Папа продолжал работать редактором, я - поступила на студию учеником киномеханика. Фронтовые корреспонденты провозили отснятый материал, который потом монтировался и озвучивался. Днем мы с киномехаником “крутили” свежий материал, а по ночам демонстрировали членам правительства художественные, чаще трофейные, фильмы. Перед приездом правительства улица, здание, коридоры киностудии оцепливались охранниками: они стояли у дверей каждого кабинета, в котором спали эвакуированные, и даже - около туалетов. В кинобудку входил импозантный мужчина средних лет, молча садился на стул и наблюдал за нами. Киномеханик – женщина, так же молча, подготовляла аппаратуру; я таскала из подвала бобины с лентами. Иногда мужчина спускался со мною в подвал, а я по неведению решила, что пленила его “неземной красотой”. Раз так, пусть уж поможет таскать тяжелые бобины! Я попросила, он не отказал. Вошли в кинобудку – я налегке, он – нагруженный выше головы. Женщина бросила испуганный взгляд. Когда кончился просмотр, правительство и охрана исчезли, наставница спросила: – Знаешь, кто этот человек? – Понятия не имею! – игриво ответила я. Она открыла мне глаза: – Он – начальник всей правительственной охраны! А ты по дурости чуть нас не погубила! У киномеханика были основания для беспокойства: до нее работал мужчина, угодивший за решетку, как “враг народа”. Эпизод казался бы смешным, если б не кончился трагически. Шла демонстрация художественного фильма “Великий гражданин”. Мужчина-киномеханик, перепутав бобины, прокрутил убийство Кирова прежде, чем его пламенную речь. * * * Через четыре месяца нас с Лизой Синявской призвали в армию. Ее отец – секретарь парторганизации киностудии – был вызван в военкомат, где его обязали обеспечить мобилизацию девушек, работающих на студии. Девушек было всего две: Лиза и я. Он сказал дочери: – Я смогу освободить только тебя! А она ответила: – Если не освободишь и Майю, пойдем с нею вдвоем! Я не смогу смотреть в глаза Михаилу Давыдовичу, коли останусь (папа в это время был в командировке). Мы с Лизой пошли в военкомат... Весной 1942 года на рассвете дождливого туманного утра старый грузовой пароход медленно пришлепывал к пристани. С пассажирами на палубе прибыли в Саратов мобилизованные девушки – будущие морзистки. По окончании школы связи мы рассыпались кто куда. Через несколько месяцев вышел приказ Наркома Обороны о демобилизации девушек-студенток. Я обрадовалась, поехала в Омск, куда был эвакуирован мой медицинский институт. Лиза демобилизовываться отказалась: - Не имею морального права до тех пор, пока не кончится война! * * * Мы встретились с нею через двадцать лет. Она чуть ли ни силой затащила меня к себе. Мария Александровна – Лизина мать – была очень уж, до слащавости гостеприимна: нахваливала Агнессу Ивановну, вспоминала их “дружное куйбышевское житье”, справлялась о ее здоровье, передавала приветы, приглашала меня почаще к ним приходить... (К этому времени я знала, что Лизины родители причастны к аресту Агнессы и моего отца). Лиза и думать не могла, что ее родители – “стукачи”! Щадя ее дочерние чувства, я не решалась открыть ей глаза. Продолжать дружбу не хотела, под разными предлогами отказываясь от встреч. Лиза, видимо, поняла... Больше я никогда ее не видела. Ни о ней, ни о ее подлых родителях ничего не знаю... * * * Папа жил один в Москве. Агнесса арестована. Бруша работала в Новосибирске на военном заводе. И вдруг впервые папа излил чувства в письме ко мне: 6 февраля 1943 года Маечка, доченька моя! Сейчас четыре часа утра. Встал и зажег плиту. Газ горит. Немного согрелся и расчувствовался. Вдруг мне стало ясно, что у меня никого нет в целом свете, кроме тебя. Ты всегда ревновала меня к Бруше, считала, что я ее больше люблю. Да, я Брушу очень люблю. Она моя первая дочка, детище моей Фени, но я тебя любил не меньше. Ты всегда привлекала меня, потому что больше напоминала мне Феню и еще потому, что ты больше носила в себе мои недостатки и Фенины, и нуждалась больше в моей помощи. Сегодня я знаю, что у меня никого нет во всем свете, кроме тебя. Помнишь, Маечка, когда мы с тобой ночью ходили на телеграф говорить с Брушей? Не знаю, заметила ли ты, что я много плакал тогда. Стыдно сознаться, я уходил от тебя, чтобы поплакать. Я почувствовал твое одиночество, твою тоску и свою раздвоенность. Тогда были ты и Ага. Я чувствовал, что тебе тяжело, что ты очень одинока, и что Ага стала между мной и тобой. Мне казалось, что ты воспринимаешь именно так. Отец забыл свою дочь, забыл Феню и увлекся другой женщиной. Но меня соединяло с Агой общее горе, и я любил Агу, я был привязан к ней, но никогда не забывал о тебе и о Бруше. Особенно о тебе. Я не хотел отпускать тебя от себя, хотел держать при себе, и - никто, никакая сила не могли бы разлучить меня с тобой. Пространство может разъединить нас, но не мое сердце. Понимаешь, доченька, ведь у меня никого нет, кроме тебя. Я верю, что будет лучше, что я опять буду тем чудаковатым отцом, который отчитывает, произносит скучные проповеди и какие-то истины, которые досаждают. Но, если помнишь, я всегда любил свою семью, свою берлогу. Сегодня я один. У меня никого нет. Я работаю, пишу рецензии на студии, делаю совсем не то, что мог бы делать, и скорее бегу в свою берлогу. Живу в маленькой комнатке у кухни, здесь теплее. Ты знаешь, что такое холод, ты переживаешь это так же, как и я. Суставы болят, ноги становятся деревянными и голова пустой. Но страшнее всего одиночество, даже не одиночество, а сознание того, что некому передать своей жизни. Ты понимаешь, Маечка, я хотел обеспечить тебя и Брушу всем. Если бы я жил в селе, то оставил бы вам избу, сад с плодовыми деревьями, огород. Но я живу в городе, я не садовод. А так хочется оставить что-то близким. Среди близких ты – самая близкая, нет никого ближе тебя! Верю, что пройдет лихая година, и я опять стану на ноги и буду цельным, крепким и нормальным. В мои годы недопустимо так распускаться, предаваться чувствам. Надо контролировать себя. Нервы – вещь ненадежная. Они могут все извратить. Собственно, чего я хочу? Если бы я мог поставить тебя на ноги, я был бы свободным гражданином. Знаешь, меня смерть не пугает, а страшит то, что ты одна. А когда я тебя устрою, я буду спокоен и счастлив. Моя жизнь никогда не была замкнутой, она всегда была связана с жизнью других людей, особенно – моей тройки. Но сегодня я стал страшно отделенным от всех, от самых близких. Не беспокойся обо мне, доченька, я принимаю меры, чтобы вызвать тебя сюда. Я очень хочу, чтобы ты была здесь. Когда ты вернешься, я буду так счастлив, как будто солнце начало греть и ласкать, и ушли холода. Верю, Маечка, что так будет. Целую тебя, мою самую большую надежду Твой отец Алтер Оглавление ГУЛАГ   www.pseudology.org