М. : Издательство Российского общества медиков-литераторов , 1999 .- 251 с. - ISB№  5-89256-0115-5 .- 25 руб. - 500 экз. Майя Михайловна Король Одиссея разведчика: Польша-США-Китай-ГУЛАГ Мистер Зоверман за границей С начала 1934 года нашу семью начали обучать английскому языку: папу отдельно – по углубленной программе, нас – по ускоренной. Потом выдали талоны в Торгсин, по которым купили два мужских костюма, рубашки, галстуки и прочую экипировку. Для мамы и для нас также были куплены носильные вещи. До этого у отца с соседом Толмачевым – тоже бригадным комиссаром – были одни парадные галифе на двоих. А женские вещи сначала носила мама, потом Бруша и донашивала я. Обучали отца не только языку, но и манерам, и западным танцам. Танцевать он практиковался летом на дачной террасе – с женой брата. Мы во время “тренировок” не сводили с партнеров глаз: уж больно галантен отец! Нам было неприятно, мы считали, что он обязан танцевать только с мамой! Но это воспоминания, а вот факты. * * * Привожу отрывок из послужного списка М.Д. Короля: “... Командирован в Военную Академию РККА 1 августа 1922 года. По окончании Академии зачислен в резерв РККА с откомандированием в распоряжение редакции центральной военной газеты “Красная Звезда”... “21 сентября 1934 года зачислен состоящим в распоряжении Развед. Управления РККА, зачислен слушателем школы РУ РККА... Прибыл в Развед. Управление РККА и зачислен состоящим в распоряжении 1 дек. 1935 года. (Пр. РУ №3)...” “Присвоено военное звание бригадного комиссара (приказ НКО СССР по л/с Армии №00324/П - 17 марта 1936 года...” “Уволен в запас РККА по ст. 43, пункт “б” на основании приказа НКО по л/с Армии №01365 - 10 августа 1938 года.” Перед отъездом мама вложила в чемодан путешественника дешевое, зеленоватое зеркало размером с машинописный лист и строго предупредила: - Если разобьешь, случится несчастье! Запомни! Отец не был суеверным, однако, для маминого спокойствия берег этот копеечный, хрупкий талисман, пересекая с ним континенты, моря и океаны... Когда папа вернулся, среди множества заморских подарков лежал упакованный в вату, целехонький сувенир! – Теперь, Феня, живи спокойно! – весело сказал он. Хотя готовили к отъезду всю семью, папа уехал один Провожать его не разрешили. Дали нам денег, отправили гулять, сказали, чтобы вернулись через четыре часа. Пришли домой. Мама была одна. Она сидела, положив руки на стол, и горько плакала... – Он поехал на Дальний Восток! – сказала мама. – На Дальний Восток? Но почему же письма мы писали по-английски? – Так надо! – отвечала мама. И, проверяя почту, приказывала переписывать так, чтобы не было ничего про “пионерский костер”, про “комсомольские собрания”, про "поездки в Ленинские Горки" и другие ориентиры, по которым можно было определить страну нашего проживания. * * * Шел 1937 год   Начались массовые аресты. В нашем кооперативном доме каждую ночь кого-нибудь “брали”. Исчезли в небытие уже все члены правления: Толмачев, Шубин, Анкудинов и другие. Арестовывали многих жен. Детей отправляли в детские дома, где им “гарантировали счастливое детство”. Спустя полвека, вступив в общество “Мемориал”, я встретила некоторых подруг “безоблачного детства” и познакомилась с другими бывшими детдомовцами. Мама произвела чистку отцовской библиотеки, и запрещенные книги: Троцкого, Бухарина, Рыкова, Бубнова и других “врагов народа” – связала стопками, сложила в кладовку для того, чтобы потом на даче сжечь. В это время на Тишинском рынке в бакалейной лавке принимали бумагу, из которой делали кулечки. Я потихоньку относила туда эти “вражеские” книги, а на вырученные деньги покупала какао. Самое любимое лакомство: порошок какао, смешанный с сахарным песком и стакан воды из-под крана! Мама взглянула в кладовку – книг нет! – Где книги? – с тревогой спросила она. Я призналась. – Что же ты натворила, дочка! Теперь нас всех арестуют! Ведь на папиных книгах стоит его факсимиле! Разве я не дала бы тебе денег? Мы потом долго ждали ночных визитеров, но – обошлось. * * * Но чем занимался отец в Нью-Йорке?   Об этом он не говорил – табу! Бруша понимала, что от нас что-то скрывают. Она была старше и умнее меня. Ее подозрения подтвердились через полгода, когда мы получили первое письмо от отца. Оно пришло не по почте, а его кто-то где-то вручил маме без конверта. Угол листочка, на котором, по-видимому, была проставлена дата, оторван. В тексте кем-то зачеркнуты черными чернилами названия городов, упоминаемых папой. Однако содержание письма вносило ясность: “Шесть месяцев я не имел писем от тебя, так же как и ты от меня”, – писал отец маме и продолжал: “ у меня было много всяких неприятных вещей... Так много пережито за это время и так мало могу писать”... Отец сообщал, что успел побывать “в жарком, очень жарком климате”. Он просил передать Вере Васильевне, чтобы она не волновалась за своего мужа – с ее мужем поддерживается связь, несмотря на то, что он от папы находится за много тысяч километров.* ... На “Дальний Восток” они с Марком Павловичем Шнейдерманом уехали вдвоем. Его жену – Веру Васильевну Бердникову с двумя детьми, как и нас, в последний момент от поездки отстранили. После возвращения папа рассказал о сложном пути, проделанном ими за кордон: вначале они поехали в Европу (Бельгия, Германия), потом – в Японию и Китай, откуда папа прибыл в Канаду. В гостиницах разных стран они снимали всегда один номер на двоих, потому что понятия не имели ни о каких одноместных номерах, а тем более – о номерах-"люксах". И по этой причине их принимали за гомосексуалистов. Молва о двух “педерастах-иностранцах” шла впереди них. В одном месте их все же вычислили, как иностранных агентов, только не установили, из какой страны они присланы. Пришлось бежать. Самолет, в котором они летели, обстреливался. Наконец папа добрался до Канады, где спустя какое-то время, кажется, получил вид на жительство. Марк Павлович рисковал жизнью где-то в другом месте... * * * Впервые приехав из Канады в Нью-Йорк, Михаил Давыдович поселился в отеле. На следующий день вышел погулять и заблудился. Пришлось обратиться за помощью к прохожим, но вот беда! Его “блестящее” американское произношение никто не понимал! Выручил чистильщик сапог, спросив по-еврейски: – Что Вы хотите? Михаил Давыдович обрадовался, и беседа потекла ручейком. С того дня он срочно приобрел патефон с набором учебных пластинок, засел в номере и по четырнадцать-пятнадцать часов в сутки слушал уроки английского языка, слушал и многократно громко повторял интонации каждого слова, каждой фразы. Вскоре жильцы соседних номеров взорвались, начали жаловаться администратору: – Здесь проживает какой-то сумасшедший! Он день и ночь сам с собой разговаривает! Вызовите психиатра! Минуло две недели   У ”канадца” скопилось грязное белье. Он скрупулезно составил опись в двух экземплярах, вызвал горничную, попросив ее сдать белье в прачечную. Она мигом собрала узел, направилась к двери, но постоялец протянул ей опись. Горничная пожала плечами: к чему это? Утром чистое, выглаженное белье лежало в номере. Потом порвались носки, и “канадец” опять обратился к горничной: – Скажите, пожалуйста, кто может заштопать носки? Она удивленно подняла брови: – Мистер Зоверман, ручная работа стоит слишком дорого! – А что мне делать? – Купите новые! Когда он вернулся, мы слушали с интересом его рассказы о быте, характерах, обычаях рядовых американцев, о путешествиях, о каких-то деловых приемах, о проявлениях расизма и антисемитизма, об организованной преступности, о демократии и т.д. Вскоре после приезда, гуляя по одной из окраинных улиц Нью-Йорка, отец обратил внимание на ряд однотипных домиков, стоявших вдоль дороги. Вход в двухэтажную квартиру был через дверь с улицы. Перед каждой дверью зеленел палисадник. На солнце сверкали металлические таблички с фамилией хозяина. Подойдя ближе, отец стал читать. “Запрещается вход евреям, желтым, черным и другим низшим расам” – предупреждал хозяин одной квартиры. “Вход разрешается всем, кроме фашистов” – было выбито на латунной пластинке, привинченной к двери рядом. И подпись: “Шапиро”. - Парадокс! – подумал отец. Как могут сосуществовать эти две семьи? В Нью-Йорке отец открыл банковский счет. Однажды пошел за деньгами, забыв документы. Кассир сочувственно спросил: – У Вас хоть какой-нибудь документ есть? Порывшись в карманах, нашел смятую квитанцию из прачечной, смутился и, извинившись за беспокойство, направился к выходу. Кассир, высунувшись из окошка, воскликнул: – Мистер Зоверман, вернитесь, пожалуйста! Взял квитанцию, прочел и быстро отсчитал нужную сумму. - Ну и чудеса! – подумал отец. – Как можно по квитанции из прачечной выдавать доллары! Для лучшего ознакомления с английским языком отец часто посещал кинотеатры. На экранах демонстрировались фильмы с очаровательной, получившей всемирную известность, маленькой девочкой – Ширли Темпл. О ней писали в газетах, передавали по радио о ее талантах и о родителях, ставших миллионерами. Ширли Темпл! Ширли Темпл! – было у всех на устах. Иногда казалось, что во всей Америке нет других проблем, кроме восхваления шестилетней звезды! Однажды отец увидел одну из экранизаций “Анны Карениной”. Он был ошеломлен неожиданным финалом Толстовского романа: Анна произносит последний монолог: ”Туда, туда, в самую середину! Я отомщу ему и избавлюсь от всех и от себя!” Вдруг на станции появляется Вронский, мгновенно оттаскивает Анну от платформы, обнимает, гладит ее волосы, плачет, и фильм заканчивается так: на экране крупным планом показывается затяжной, страстный поцелуй. Анна спасена! Хэппи энд! А вот бытовая зарисовка: Михаил Давыдович впервые попал в гости. После застолья дамы сидят в гостиной и ведут неторопливую беседу. А мужчины, сняв пиджаки, засучив рукава, надевают фартуки и принимаются за мытье посуды. Их никто не просит. Они сами знают – это их обязанность! (Средний американец не держит прислугу, даже приходящую, - дорого). По делам отец часто выезжал в различные страны Латинской Америки, был на Гавайских островах, в Индокитае. Прилетев, как канадский коммерсант, в Китай, Михаил Давыдович должен был присутствовать на каком-то приеме, для чего необходимо было пошить смокинг. Он обратился в ателье. Хозяин престижного пекинского салона, китаец, низко кланяясь, сказал по-английски: – Сейчас к Вам выйдет закройщик! Он набросает эскиз и обсудит с Вами мелкие детали, а также снимет мерку. Прошло несколько минут, и перед Михаилом Давыдовичем предстал пожилой закройщик – еврей. Хозяин стоял рядом. – Интересно, на каком языке станут объясняться эти два человека: китаец и еврей? – подумал отец. И вдруг услыхал русскую речь! Он и виду не подал, что понимает милые сердцу звуки родного языка! Смокинг был сшит в срок и сидел на заказчике безукоризненно. О Китае отец вспоминал часто и, шутя, говорил о своем невежестве. Каких только ресторанов не было в Пекине! Истосковавшись по русской кухне, он однажды зашел в русский ресторанчик. Попросил меню, сделал заказ: водка, закуска, жареная утка. Ожидая желанное блюдо, мысленно обсасывал утиные косточки. Вежливый китаец подошел бесшумно, поставил на столик заказ: лафитник водки, квашеную капусту, соленые огурцы и уточку с гарниром. Оторвав руками утиную ножку, отец жадно вцепился в нее зубами и вдруг ощутил, что никаких костей нет! Зубы провалились в мякоть. Оказалось, птичье мясо, провернутое через мясорубку, было вложено в кожу так, что утка не потеряла своей формы! Разочарование вскоре прошло – он вспомнил любимое с детства еврейское блюдо – фаршированную рыбу. Разве не такой же обман? Чучело набивают опилками, а свежую рыбу или птицу – фаршем. Утешив себя сравнением, Михаил Давыдович поел и вскоре покинул ресторанчик. Побывал Михаил Давыдович и в Японии. Несколько раз, смеясь, рассказывал, как был поражен, наблюдая на улицах оживленного Токио за прохожими. Народу полно. Кто спешит, кто прогуливается. Время от времени люди заходят за изящные ширмочки, стоящие на тротуаре. Эти ширмочки прикрывают туловище от талии до колен. Зачем они поставлены? – непонятно. Вот идёт молодая парочка, держась за руки, и весело щебечет. Разомкнув пальцы, молодые разошлись по разным ширмочкам, не переставая оттуда щебетать. Что же там за ширмами? Отец неуверенно подошел и прочел по-английски: “туалет”. – Ну и фривольности! – подумал он. – До этого наша социалистическая страна никогда не дойдет! Плавая на океанском лайнере, отец дважды посетил Гавайские острова. С острова Гонолулу привез пару альбомов, где были фотографии красивых, смуглых девушек, исполняющих ритуальные танцы в тростниковых коротких юбочках. (Злые языки говорили, что “островитянками” подрабатывают еврейские девушки из Бруклина!) Прожив около двух лет в США, Михаил Давыдович обрел уверенность в том, что стал стопроцентным янки: он свободно говорил по-английски, приобрел манеры, вкусы, обычаи американца, однако, нет-нет, да и попадал впросак! Прогуливаясь как-то по одной из авеню, зашел в рыбный магазин, откуда струился приятный аромат. - Что бы это взять на ужин? – пробормотал по-английски себе под нос отец. А продавец вдруг порекомендовал громко, по-русски: – Возьмите донского рыбца, свежего! – и добавил: – Только что получили! Проницательность продавца сильно озадачила “блистательного разведчика”: как он догадался? Значит, я еще окончательно не вжился? Надо смыть с себя все русское, все советское, на все оставшееся здесь время полностью вытравить из себя прошлую жизнь! Но ни удивляться, ни восхищаться отец не переставал Он приехал из нищей столицы, в которой, наряду с роскошными станциями ”Метрополитена имени Лазаря Моисеевича Кагановича”, стояли обшарпанные многоэтажные дома, лачуги, бараки и прочие “клоповники”. Подавляющее большинство москвичей проживало в многокомнатных коммуналках, в подвалах и чердаках, в бараках и других трущобах. – И малообеспеченные американцы тоже живут в трущобах, - рассказывал отец. - Правда, они не знают, что такое “коммуналка”. Но если у них маленькая квартира и в кухне только два, а не три крана, значит – беднота! Третий кран существует для ледяной воды. (Нам бы их проблемы! – размышлял отец). Человек наблюдательный и общительный, он восхищался многим, в том числе и непринужденностью, жизнелюбием, отсутствием снобизма у американцев. Помню один рассказ, иллюстрирующий его наблюдения: – У меня заболел зуб. Пошел к зубному врачу. Кабинет находился на восемнадцатом этаже небоскреба. Прием больных вела молодая, приветливая девушка-врач. Только я, изложив жалобы, открыл рот, как она услыхала громкий скрип и обернулась. За окном проплывала лебедка. На уровне ее окна лебедка остановилась. Высокий, светловолосый, симпатичный парень, стоя в лебедке, мыл окна. Окликнул врача, улыбнулся, показав ослепительные зубы. Она весело ответила ему шуткой. Завязался игривый диалог, к которому я стал прислушиваться. Минут через десять девушка согласилась на свидание с мойщиком окон. Мой рот не закрывался, не от боли, а от изумления: врач – человек с высшим образованием и – простой рабочий легко нашли общий язык. Вот это и есть равноправие! За три года в Штатах Михаил Давыдович почти не слышал о мелких карманных или квартирных кражах. Но о масштабах такой организованной преступности узнал впервые! Газеты писали про большие бандитские группировки, оснащенные бронированными машинами, пулеметами и прочей военной техникой. Налетчики грабили банки, дома миллионеров, картинные галереи, совершали разбойные нападения на торговые суда, брали заложников, требуя выкуп. Американская полиция так и не смогла с ними справиться: обезоруживали, сажали за решетку, приговаривали к электрическому стулу одну банду, как тут же формировалась другая. В те годы у нас ничего подобного не было. Это сейчас, спустя полвека, мы догнали и перегнали Америку по организованной преступности! Отец всегда много читал. Будучи в Штатах, он пристрастился к чтению английской и американской литературы. Читая в подлиннике, постепенно почувствовал красоту языка, ранее казавшегося ему далеким и не мелодичным. Сонеты Шекспира, стихи Шелли, Эдгара По он вскоре стал читать наизусть, вслух, нараспев и испытывал наслаждение, связанное с тихой грустью, словно пел какой-нибудь старинный романс. Пару десятков особенно любимых книг и Библию он привез в Москву. Все эти книги были изданы одинаково практично: мягкий, но не мнущийся переплет, белоснежная, тончайшая и одновременно плотная бумага, мелкий густо-черный шрифт и – никаких иллюстраций! Подобное компактное издание одной книги стоило дорого, так как вмещало четырех-шеститомное собрание сочинений. На книгу, когда читал, он надевал замшевую обложку с закладкой, на которой по-английски было написано: “И здесь я уснул...“ * * * Несмотря на то, что Михаил Давыдович был процветающим бизнесменом, ни водительских прав, ни машины он не имел. Вероятно, пользовался услугами фирмы. Однако, это не исключало и частых поездок на такси. Садясь в такси, он сразу бросал взгляд на табличку с именем и фамилией водителя, прикрепленную над рулем в салоне. Иногда попадались русские, украинские или еврейские фамилии. В таких случаях он чувствовал себя напряженно, испытывал неопределенный страх... Один из коллег, проездом навестивший отца, рассказал о сталинской кровавой расправе над военачальниками, партийными работниками, деятелями науки и искусства. Масштабы репрессий были невиданными! Коллега посоветовал: – Не возвращайтесь! Вас могут арестовать! И признался: – Лично я намерен бежать от чумы, бежать куда угодно! - Нет! Нет! У меня на родине жена, дети, престарелые родители, братья, сестры. Разве я имею право предать их всех? Будь, что будет, но невозвращенцем не стану! – ответил отец. И менее уверенно добавил: – Я, наконец, коммунист, я верю, что аресты скоро прекратятся, невинных освободят, а палачей накажут! На третьем году пребывания Михаила Давыдовича за рубежом состоялась встреча с коллегами в ничего не ведающей американской семье. Тогда из Союза прилетел с женой их высокопоставленный начальник – то ли для инспекции, то ли для инструкции. Кто его знает? Был званый обед. Присутствовали американские бизнесмены. Их жены – высокие, стройные, длинноногие, грациозные выглядели элегантно в своих неброских вечерних туалетах, модных тогда полутонов. Наряд дам завершался ниткой жемчуга, либо маленькими сережками, либо брошью с камеей, приколотой к груди. Но вот вошла наша почтенная супружеская пара. Он – обычный джентльмен, американец, но - она! Боже ты мой, какой стыд! Какой позор! Что подумают американцы, увидев это заморское чудо? Папуаска? Но – белая! Из каких джунглей? Толстая, грудастая, задастая тетка на рояльных ногах. Ярко-красное бархатное расклешенное платье с баской. Искусственный жемчуг панцирем закрывал короткую шею. Янтарные клипсы. Серебряная брошь, приколотая к талии. Браслет из разноцветных камней и черные лакированные туфли-лодочки завершали столь нелепый туалет. Она держалась жеманно, старалась, невзирая на уродство и “бальзаковский возраст”, кокетничать, но знала, что должна молчать, чтобы не выдать своего русского происхождения. Муж, свободно владевший английским, время от времени бросал на нее строгие, презрительно-предупреждающие взгляды. Иностранцы так и не догадались, кто она – эта нелепая женщина? Из какой страны прилетела “попугайчиха”? Разумеется, эта и подобные ей дамы не вызывали у отца эротических чувств. Но как он, оторванный от размеренной супружеской жизни, мог так долго обходиться без женщины? Я узнала об этом спустя пятнадцать лет после папиной смерти от Агнессы (его второй жены), с которой он поделился интимной стороной своего закордонного существования. В библиотеке он познакомился, а затем стал встречаться с незамужней американкой тридцати пяти – тридцати семи лет. Она была ненавязчива, сдержана, аристократична, внешне привлекательна: мягкие черты лица, рассыпчатые волнистые русые волосы, стройная фигура, легкая походка. Агнесса показывала мне фотографию этой женщины – кадр, схваченный на улице отцом: она деловито шла навстречу “фотографу” в строгом английском костюме, с сумочкой подмышкой. Я внимательно всматривалась в любительский снимок, старалась пробудить ревнивые чувства, но ничего не получалось! Женщина вызывала симпатию! Я думала о том, что она скрасила одиночество отца, отрыв от родины и семьи, уводила его от мыслей о риске.   Словом, она вызывала доброе чувство, близкое к благодарности. Агнесса рассказала, что папа не обманывал возлюбленную, не скрывал своего прочного семейного союза, не давал никаких обетов, предупреждал о возможном “банкротстве” и необходимости уехать “в Канаду”. Ей ничего не оставалось делать, как смириться. При расставании любовница не могла скрыть слез. Целуя отца, она робко просила хранить эту фотографию и хоть изредка вспоминать ее преданную бескорыстную любовь... * * * В конце 1938 года папа возвращается. Мы встречаем его на вокзале. Волнуемся. Из вагона выходит “иностранец” – стройный, прямой. В руках у него чемодан на молнии (таких чемоданов мы ни у кого не видели!) Он обнимает нас, говорит медленно, словно подбирая слова, с легким акцентом: – Поехали! Груз прибудет позже. Прибыл багаж, в котором было немало красивых вещей, сувениров, книг, “тряпок”, обуви и прочее. Кое-что мама раздарила, многое продали, проели. От заморских подарков у меня остался работающий утюг с терморегулятором, да пишущая машинка (на которой я печатаю сейчас эти мемуары!) До войны у нас дома еще хранились различные мелочи, по которым можно было предполагать, где бывал отец... Среди них — буклеты, гравюры с изображениями прелестных японок в разноцветных кимоно и замысловатых архитектурных сооружениях на головах, фигурка Будды из желтого металла, несколько серебряных, тончайшей работы рикш, памятные открытки: площади Женевы, Парижа, Берлина, карта Гавайских островов, шахматная доска с фигурами ручной работы из слоновой кости (вероятно, японского происхождения?) и т.д. Себе папа привез опасную бритву фирмы “Золенген” (Германия), а братьям подарил бритвы других фирм: одному – “Жилетт” (США), другому – английскую. Среди привезенных книг было множество словарей, а также – книга Гитлера “Майн Кампф”, изданная на английском языке в Нью-Йорке. ... Кстати, во время войны Бруша продавала шахматные фигуры поштучно и этим спасла себя и свою семью от голодной смерти. Но это уже другая тема... * * * Восторженные рассказы отца о чудесах “загнивающего капитализма” можно было слушать бесконечно. Вновь адаптироваться к нашим условиям было трудно. А догмы партийного руководства отец уже воспринимал, как словоблудие. Нас с сестрой ругал за несобранность, переедание, бесхозяйственность. Да простит мне Бог, - эти недостатки получены от родителей! Папа рассказывал, что в Америке девушка, вес которой превышает шестьдесят килограмм, не может работать учительницей - дети засмеют! Там, говорил он, полные женщины – бедные, чаще выходцы из Италии, или из стран Латинской Америки. Они питаются дешевой мучной пищей. – Какой у тебя вес? – спросил он меня однажды. Я смутилась, пробормотала: – Шестьдесят пять килограмм... Он стал требовать, чтобы я следила за весом. На нас-то рычал, а сам очень быстро наел брюшко. Куда только пропала “американская стройность”? Вскоре после его приезда мы пошли гулять: папа в середине. Мы с Брушей по краям. На нас дорогие американские пальто, туфли на каучуке, кожаные перчатки. Проехала машина, обдала грязью из лужи. Отец возмутился, сказал: – Если бы запомнил номер, подал бы на водителя в суд! Мы рассмеялись: – Да кто ж у тебя примет такое чудное заявление? Он стал объяснять, что в Штатах за подобное “хулиганство” заставляют возмещать материальный ущерб. – А если нет денег? – спросили мы. – Тогда, – жестко ответил он, – лишают свободы! Нет денег - сиди! * * * Слушая рассказы отца, прежде я не задумывалась - почему его отправили в зарубежный вояж почти не подготовленным?! Почему американцы не распознали в нем советского разведчика?! Видимо, там, за железным занавесом, люди не имели абсолютно никакого представления ни о наших обычаях, ни о нашем скудном быте. Ну, кому, например, могло прийти в голову, что состоятельному бизнесмену жена штопает носки?... Оглавление ГУЛАГ   www.pseudology.org