Народ

	Иосиф Самуилович Шкловский
Эшёлон А всё-таки она вертится!
Его арестовали на балу, где люди праздновали наступающую 19-ю годовщину Великого Октября. Он после танца отводил свою даму на место, когда подошли двое. Такие ситуации тогда понимали быстро. "А как же дама? Кто её проводит домой?" "О даме не беспокойтесь, провожатые найдутся!" Он — это Николай Александрович Козырев, 27-летний блестящий астроном, надежда Пулковской обсерватории. Его работа о протяженных звездных атмосферах незадолго до этого была опубликована в ежемесячнике Королевского Астрономического общества Великобритании, авторитетнейшем среди астрономов журнале. Арест Николая Александровича был лишь частью катастрофы, обрушившейся на старейшую в нашей стране знаменитую Пулковскую обсерваторию, бывшую в XIX веке "астрономической столицей мира" (выражение Симона Ньюкомба). Пулковская обсерватория давно уже была бельмом на глазу у ленинградских властей — слишком много там было независимых интеллигентных людей старой выучки. После убийства Кирова положение астрономической обсерватории стало, выражаясь астрофизически, метастабильным. Беда навалилась на это учреждение как бы внезапно. Хорошо помню чудесный осенний день 1960 года, когда я гостил на Горной станции Пулковской обсерватории, что около Кисловодска, у моего товарища по Бразильской экспедиции флегматичного толстяка Славы Гневышева. Мы сидели на залитой солнцем веранде, откуда открывался ошёломляющий вид на близкий Эльбрус. Тихо и неторопливо старый пулковчанин Слава рассказывал о катастрофе, фактически уничтожившей Пулково в том незабываемом году. Видимым образом все началось с того, что некий аспирант пошёл сдавать экзамен кандидатского минимума по небесной механике своему руководителю, крупнейшему нашему астроному профессору Нумерову. По причине бездарности и скверной подготовки аспирант экзамен провалил. Полон злобы, усмотрев на рабочем столе своего шефа много иностранной научной корреспонденции, он написал на Нумерова донос — то ли в местную парторганизацию, то ли повыше. В то время секретарем парторганизации обсерватории был Эйгенсон — личность верткая, горластая и малосимпатичная. Ознакомившись с доносом, этот негодяй решил, что наконец-то настал его час. Проявив "должную" бдительность, он дал делу ход, в результате чего Нумерова арестовали. Когда в "Большом доме" на первом же допросе его жестоко избили, он подписал сфабрикованную там бумагу с перечислением многих своих коллег — якобы участников антинародного заговора (всего 12 в Пулково и примерно столько же в ИТА). -------------------------- Член корреспондент Академии Наук СССР Борис Васильевич Нумеров был тогда директором Института теоретической астрономии (ИТА) и членом Учёного совета Пулкова. Следует заметить, однако, что к Нумерову наши славные чекисты подбирались ещё до описанных сейчас событий, Ещё до ареста Нумерова они выпытывали о нем у Николая Александровича, но, конечно, ничего не добились. Несмотря на расписку о неразглашении, Козырев предупреждал Нумерова о надвигающейся беде. Избитый несчастный астроном рассказал об этом следователю, что и послужило поводом для ареста Н.А. После этого последовали новые аресты. Короче говоря, пошла обычная и те времена цепная реакция. В результате этого пожара (иначе такое явление не назовешь) по меньшей мере 80 % сотрудников Пулкова по главе с директором, талантливым Учёным Борисом Петровичем Герасимовичем были репрессированы, причем большинство из них потом погибли. Среди погибших Еропкин и ряд других деятелей отечественной астрономической Науки.<...> Конечно, 1937 год принес нашему народу тотальную беду. Все же много зависело от конкретной обстановки в том или ином учреждении. Как тут не привести удивительный случай, имевший место в моем родном Астрономическом институте им. Штернберга. Это столичное учреждение по размерам было сравнимо с Пулковом, можно сказать, его двойник. Невероятно, но факт: примерно в то же время некий аспирант тоже пошёл сдавать небесную механику своему шефу профессору Дубошину. Результаты экзамена были столь же плачевны, как и у его коллеги в Пулково. И повел себя московский аспирант после такой неудачи совершенно так же, как и ленинградец — написал донос на шефа, инкриминируя ему те же грехи — научную иностранную корреспонденцию! Стереотип поведения советских аспирантов тех далеких лет просто поражает! Это событие осложнялось ещё общей ситуацией в Астрономическом институте им. Штернберга. Парторгом был тогда некий Аристов — типичный "деятель" того времени. Он разводил демагогию, что-де в институте зажимают представителей рабочего класса — по тем временам очень опасное обвинение. Нашлись, однако, в институте силы, которые дали решительный отпор провокаторам. Это были члены тогдашнего партбюро Куликов, Ситник и Липский. Клеветник-аспирант (кажется, его фамилия была Алешин) был изгнан, даже, кажется, исключен из партии, а вскоре за ним последовали незадачливый Аристов и его оруженосец, какой-то Мельников. Пожар был потушен. Итог. В нашем институте в те незабываемые предвоенные годы ни один человек не был репрессирован. Другого такого примера я не знаю. Но вернемся к Николаю Александровичу Козыреву. Он получил тогда 10 лет. Первые два года сидел в знаменитой Владимирской тюрьме в одиночке. Там с ним произошёл поразительный случай, о котором он рассказал мне в Крыму, когда, отсидев срок, работал вместе со мной на Симеизской обсерватории. Я первый раз наблюдал человека, вернувшегося с "того света". Надо было видеть, как он ходил по чудесной крымской земле, как он смаковал каждый свой вздох! И как он боялся, что в любую минуту его опять заберут туда. Не забудем, что был 1949 год — год "повторных посадок", и страх Николая Александровича был более чем основательным. А случай с ним произошёл действительно необыкновенный. В одиночке, в немыслимых условиях он обдумывал свою странную идею о неядерных источниках энергии звезд и путях их эволюции. Замечу в скобках, что через год после окончания срока заключения Козырев защитил докторскую диссертацию на эту фантастическую и, мягко выражаясь, спорную тему. -------------------------- Не следует забывать, что классическая работа Бете, доказавшая ядерную природу источников энергии Солнца и звезд, была опубликована только в 1939 г. Козырев не имел о ней понятия. Страшная вещь для Учёного — полная изоляция от научной жизни! А в тюрьме он все это обдумывал. По ходу размышления ему необходимо было знать много конкретных характеристик разных звезд, как то: диаметры, светимости и пр. За минувшие два страшных года он все это, естественно, забыл. А между тем незнание звездных характеристик могло повести извилистую нить его рассуждений в один из многочисленных тупиков. Положение было отчаянное! И вдруг надзиратель в оконце камеры подает ему из тюремной библиотеки... 2-й том Пулковского курса астрономии! Это было чудо: тюремная библиотека насчитывала не более сотни единиц хранения, и что это были за единицы! "Почему-то, — вспоминал потом Н.А.,— было несколько экземпляров забытой ныне стряпни Демьяна Бедного "Как 14-я дивизия в рай шла" Понимая, что судьбу нельзя испытывать, Н.А. всю ночь (в камере ослепительно светло) впитывал и перерабатывал бесценную для него информацию. А наутро книгу отобрали, хотя обычно давали на неделю. С тех пор Козырев стал верующим христианином. Помню, как я был поражен, когда В 1951 году в его ленинградском кабинете увидел икону. Это сейчас пижоны-модники украшают себя и квартиры предметами культа, тогда это была большая редкость. Кстати, эта История с "Пулковским курсом" абсолютно точно воспроизведена в "Архипелаге ГУЛАГ". Н.А. познакомился с Александром Исаевичем задолго до громкой славы последнего. Тогда ещё никому не известный Солженицын позвонил Н.А, и выразил желание побеседовать с ним. Два бывших зэка быстро нашли общий язык. Тем более любопытно, что Солженицын в своем четырехтомном труде ни словом не обмолвился о значительно более драматичном эпизоде тюремной одиссеи Николая Александровича, который ему, безусловно, был известен. Это — хороший пример авторской позиции, проявляющейся в самом отборе излагаемого материала. А История, случившаяся с Н.А., действительно поразительная. Это было уже после тюрьмы, когда Н.А. отбывал свой срок в лагере в Туруханском крае, в самых низовьях Енисея. Собственно говоря, то был даже не лагерь — небольшая группа людей занималась под надзором какими-то тяжелыми монтажными работами на мерзлотной станции. Стояли лютые морозы. И тут выявилась одна нетривиальная особенность Козырева: он мог на сорокаградусном морозе с ледяным ветром монтировать провода голыми руками! Какое же для этого надо было иметь кровообращение! Он был потрясающе здоров и силен. Много лет Спустя на крымской земле я всегда любовался его благородной красотой, прекрасной фигурой и какой-то легкой, воздушной походкой. Он не ходил по каменистым тропам Симеиза, а как-то парил. А ведь сколько он перенес горя, сколько духовных и физических страданий! Столь необыкновенная способность, естественно, привела к тому, что он на какие-то сотни процентов перевыполнял план. Ведь в рукавицах много не наработаешь! По причине проявленной трудовой доблести Н.А. был обласкан местным начальством, получал какие-то дополнительные калории и стал даже старшим в какой-то производственной группе. Такое неожиданное повышение имело, однако, для Н.А. самые печальные последствия. Какой-то мерзкий тип из заключенных, как говорили тогда, "бытовик", бухгалтеришко, осужденный за воровство, воспылал завистью к привилегированному положению Николая Александровича и решил его погубить. С этой целью, втершись в доверие к Н. А, он стал заводить с ним провокационные разговорчики. Изголодавшийся по интеллигентному слову астроном на провокацию клюнул; он ведь не представлял себе пределов человеческой низости. Как-то раз "бытовик" спросил у Н.А., как он относится к известному высказыванию Энгельса, что-де Ньютон — индуктивный осел (см. "Диалектику природы" означенного классика). Конечно, Козырев отнесся к этой оценке должным образом. Негодяй тут же написал на Козырева донос, которому незамедлительно был дан ход. 16 января 1942 года его судил в Дудинке суд Таймырского национального округа. "Значит, вы не согласны с высказыванием Энгельса о Ньютоне?" — спросил председатель этого судилища. "Я не читал Энгельса, но я знаю, что Ньютон — величайший из Учёных, живших на Земле", — ответил заключенный астроном Козырев. Суд был скорый. Учитывая отягощающие вину обстоятельства военного времени, а также то, что раньше он был судим по 58-й статье и приговорен к 10 годам (25 лет тогда ещё не давали), ему "намотали" новый десятилетний срок. Дальше события развивались следующим образом. Верховный суд РСФСР отменил решение таймырского суда "за мягкостью приговора". Козыреву, который не мог следить за перипетиями своего дела так как продолжал работать на мерзлотной станции, вполне реально угрожал Доподлинно известно, что Галилей перед судом святейшей инквизиции никогда не произносил приписываемой ему знаменитой фразы "А все-таки она вертится!" Это красивая легенда. А вот Николай Александрович Козырев в условиях, во всяком случае, не менее тяжелых, аналогичную по смыслу фразу бросил в морды тюремщикам и палачам! Невообразимо редко, но все же наблюдаются у представителей вида Homo sapiens такие экземпляры, ради которых само существование этого многогрешного вида может быть оправдано! Потянулись страшные дни, расстрелять приговоренного на месте не было ни физической, ни юридической возможности. Расстрельная команда должна была на санях специально приехать для этого дела с верховья реки. Представьте себе состояние Н.А.: в окружающей белой пустыне в любой момент могла появиться вдали точка, которая по мере приближения превратилась бы в запряженные какой-то живностью (оленями?) сани, на которых сидят палачи. Бежать было, конечно, некуда. В эти невыносимые недели огромную моральную поддержку Николаю Александровичу оказал заключенный с ним вместе Лев Николаевич Гумилев — сын нашего выдающегося трагически погибшего поэта, ныне очень крупный историк, специалист по кочевым степным народам. Через несколько недель Верховный суд СССР отменил решение Верховного суда РСФСР и оставил в силе решение Таймырского окружного суда. Почему же Солженицын ничего не рассказал об этой поразительной Истории? Я думаю, что причиной является его крайне враждебное отношение к Интеллигенции, пользуясь его термином — "образованщине". Как христианин, Н.А. понятен и приёмлем для этого писателя; как Учёный, до конца преданный своей идее, — глубоко враждебен. Странно — ведь у Солженицына какое-никакое, а все-таки физико-математическое образование! Что ни говори, а ненависть — ослепляет. История одной ненависти* -------------------------- * Фамилия одного из действующих лиц этого рассказа изменена. — Ред. В хорошо известный всем астрономам конференц-зал Астрономического института имени Штернберга в начале мая 1971 г., быстро оглядываясь, вошёл Валерьян Иванович. Был какой-то занудный Учёный совет. Вряд ли, однако, это мероприятие было причиной появления в зале такого редкого гостя, каким был профессор Красовский, ведавший в Институте физики атмосферы её самыми верхними слоями. Он явно кого-то искал. Через несколько секунд выяснилось, что искал он меня. Он сел в пустое, соседнее с моим, кресло и темпераментно прошептал в мое ухо: "Наконец-то я узнал, кто он такой!" "Кто это он?" — спросил я. "Как кто? Прохвостиков!" Валерьян Иванович, конечно, имел в виду своего заклятого врага профессора Ивана Андреевича Хвостикова. "Бога бы побоялись, — сказал я, — ведь вы же все-таки сын священника. Сколько уже лет прошло, как умер Иван Андреевич, а вы все ещё его грызете!" Валерьян Иванович досадливо отмахнулся: "Вот ещё... А я все-таки узнал, кто он такой". Здесь я должен сделать отступление в своем рассказе. Судьба столкнула меня со столь незаурядной личностью, какой, несомненно является Валерьян Иванович, очень давно, ещё в 1949 году. Симеизская обсерватория лета 1949 г. была аномально богата яркими личностями. Чего, например, стоил Николай Александрович Козырев, реликт довоенной Пулковской обсерватории, фактически уничтоженной репрессиями 1937 г. И, конечно, сердцами и умами астрономической молодежи (а я был тогда на тридцать пять лет моложе...) владел незабвенный Григорий Абрамович Шайн. Валерьян Иванович не был астрономом. Он тогда работал в некоем закрытом "почтовом ящике" и приехал на обсерваторию внедрять новые, высокочувствительные приёмники инфракрасного излучения — электронно-оптические преобразователи (ЭОПы). Дело это было окутано строжайшей секретностью — Валерьяна Ивановича сопровождали два довольно мрачных типа, которых мы, молодежь, почему-то называли "жеребцы Красовского". Работа Валерьяна Ивановича оказалась чрезвычайно успешной, особенно в части изучения свечения ночного неба, а спектре которого в ближней инфракрасной области им были открыты ярчайшие полосы излучения. На этой почве между мною и В.И. произошёл весьма острый конфликт. Не будучи искушен (во всяком случае, тогда) в теоретической спектроскопии, он отождествил открытые им полосы с запрещенными электронными переходами молекулы кислорода О2, между тем как я буквально "сходу" отождествил эти полосы с вращательно-колебательными переходами молекулы гидроксила ОН. Ситуация создалась острейшая, тем более, что все это случилось во время Всесоюзной конференции по спектроскопии в Симеизе. Дело доходило до попытки применить против меня такой сильный и испытанный "полемический" приём, как обвинение в разглашении государственной тайны. Все это я узнал много позже, а тогда я и не подозревал, на краю какой бездны я прыгаю подобно птичке божьей. А все "разглашение" сводилось к тому, что я показал аспиранту, как работает ЭОП. В попытке уничтожить меня с помощью недозволенного (в нормальном обществе и в нормальное время) приёма ведущая роль принадлежала тогдашнему зам. директора, а нынешнему директору Крымской обсерватории А.Б. Северному, кстати, за год до этого пригласившему меня на эту обсерваторию работать. От неминуемой гибели (дело-то ведь происходило в 1949 г.) меня спас, как я узнал много лет Спустя, Григорий Абрамович Шайн. Прошло несколько лет. Отождествление инфракрасного свечения ночного неба с вращательно-колебательными линиями гидроксила стало общепризнанным. Валерьян Иванович, к этому времени вырвавшийся из своего "ящика" и ставший сотрудником Института физики атмосферы, полностью признал "гидроксильную" теорию и немало способствовал её торжеству, получив с помощью ЭОПов превосходные инфракрасные спектры ночного неба, на которых видна вращательная структура полос ОН. От старого конфликта ничего не осталось, и между нами установились ничем не омраченные до сих пор дружеские отношения. Валерьян Иванович пригласил меня работать на полставки в Институт физики атмосферы, где он только что стал заведовать отделом верхней атмосферы. Последнему обстоятельству предшествовали весьма драматические события. Заведующим отделом до Красовского был довольно хорошо тогда известный Иван Андреевич Хвостиков, который, кстати, и пригласил к себе работать Валерьяна Ивановича. Очень скоро, однако, отношения между ними осложнились. Трудно представить себе две более несходные человеческие судьбы и два полярно различных характера, чем у Валерьяна Ивановича и Ивана Андреевича. Последнего с полным основанием можно было считать баловнем судьбы. Исключительно представительная, благородная осанка, красивая внешность, приятная, "джентльменская", манера разговаривать. Жизнь расстилалась перед ним ковровой дорожкой. Говорили, что он в каком-то родстве с Сергеем Ивановичем Вавиловым. Последнее обстоятельство, конечно, весьма благоприятно отражалось на карьере Ивана Андреевича. Конечно, член партии, конечно, на хорошем счёту у начальства. Да и сам "с младых ногтей" был начальником. Короче говоря, образцовый герой для соцреалистического романа о передовом Учёном. Совсем иначе складывалась жизнь Валерьяна Ивановича. Прежде всего, и это покалечило ему всю первую половину жизни — он был сыном провинциального священника <...> Где-то в середине двадцатых годов отца Красовского репрессировали, и большая дружная семья была развеяна ветром. Валерка Красовский стал человеком, скрывающим свое социальное положение. О поступлении в ВУЗ не могло быть и речи. Прежде всего необходимо было как можно дальше удрать от родных льговских мест, и юноша едет в не совсем ещё советизированную Среднюю Азию, — без профессии, без денег — короче говоря, без средств к существованию. Голодный, бродит он по обильному и экзотическому Чарджуйскому базару и натыкается на спившегося фельдшера, пользующего прямо на базаре туземное население. Наиболее распространенная болезнь — бытовой сифилис, и шарлатан-фельдшер в своем "медпункте" — грязной палатке — прямо на базаре лечит несчастных азиатов ... электрофорезом. Для этой цели ему служит самодельный элемент Грене. Успех у лекаря большой: по азиатским понятиям, чем больнее средство, тем оно действеннее. Смышленый русский паренек устроился у этого фельдшера ассистентом, чем немало способствовал процветанию медицинского бизнеса предприимчивого лекаря. Дело даже дошло до того, что последний командировал Валерку в Москву за какими-то нужными для дела белыми мышами. Любопытная деталь: мальчишка получал этих мышей в старом здании мединститута, что около зоопарка, где через тридцать лет он будет заведовать отделом академического института. Я полагаю, что для будущего историка советской электроники начало научной карьеры В.И. Красовского представляет несомненный интерес. После Средней Азии был Ленинград, где В.И. работал лаборантом на Физтехе. Снизу, "из подполья", скрывавший свое социальное происхождение сын священника мог только наблюдать своих более счастливых ровесников, через десятилетия ставших корифеями отечественной физики. Он так и не получил высшего образования. Потом работал в промышленности, в "почтовых ящиках". В Войну незаурядные экспериментальные способности В.И. нашли себе должное применение, но это уже другой сюжет. -------------------------- В частности, упорно держался слух, чти именно Валерьяну Ивановичу принадлежала идея ослепить немецкие позиции сотнями прожекторных лучей перед решающим штурмом Берлина в апреле 1945 г. Дело в том, что немцы уже тогда широко применяли. ЭОПы, что открывало опасную для нас возможность ночного видения с помощью инфракрасных лучей. Сильнейшее внезапное облучение нашими прожекторами вывело из строя фотокатоды всех немецких ЭОПов. Итак, под крышей Института физики атмосферы в одном отделе встретились два полярно противоположных характера. Коллизия между ними представлялась если не неизбежной, то весьма вероятной. И она произошла! В это время (около 1950 г.) Иван Андреевич с большой Рекламой стал заниматься довольно эффектной тематикой — зондированием с помощью прожекторов серебристых облаков. Как известно, последние изредка наблюдаются на рекордно большой (для облаков) высоте 80 км. Используемая для зондирования прожекторная установка находилась на загородной станции Института около Звенигорода. На всю эту тему был наведен густой туман секретности. <...> Старый армейский волк Валерьян Иванович, отлично представлявший себе возможности работавших на Звенигородской станции списанных военных прожекторов (с которыми он во время Войны немало поработал — см. примечание на этой странице), сразу же понял, что ни о каком зондировании столь "высокой" цели, как серебристые облака, не может быть и речи. Тут был какой-то явный мухлеж! Проявив незаурядную хитрость, помноженную на настойчивость и крайнюю неприязнь к предполагаемому респектабельному мошеннику, Красовский тщательно изучил подлинные материалы наблюдений и "строго математически" изобличил Хвостикова в сознательной фальсификации и жульничестве. Особенно эффектно было доказательство мошенничества на основе анализа фотографий (основной материал!), на которых были изображены размытые пятна, якобы отраженные серебристыми облаками прожекторные блики. Красовский доказал, что фотографировалась с помощью расфокусированной оптики с большими экспозициями ... Полярная звезда! Доказательством этому были неполные круги, окружающие размытые пятна — треки околополярных звезд, которые и были отождествлены Валерьяном Ивановичем с помощью атласа Михайлова! <...> Хвостиков был изгнан из института <... > и исчез из моего поля зрения <...> В нашей литературе, а также кино и телевидении довольно часто муссируются проблемы, касающиеся Науки и Учёных. Как правило, эти худосочные и Лживые произведения дают совершенно искаженную и далекую от действительности картину взаимоотношений между работниками Науки. На самом деле, благодаря специфическим условиям советской жизни, коллизии и конфликты между Учёными чрезвычайно драматичны. Здесь в причудливый клубок переплетается и как чисто академические, так и совсем не академические линии. Тому наглядный пример рассказанная выше История. Но вернемся в конференц-зал Астрономического института. "Знаете ли вы, кто отец Хвостикова?" — спросил меня сын священника и (Правда, с большим трудом) выдержал многозначительную паузу. "Кто же?" — нехотя, из вежливости, спросил я. "Великий князь Николай Константинович Романов, двоюродный дядя Николая Второго!" Я выразил тупое удивление. "А знаете ли вы, — решил добить меня Валерьян Иванович, — что сын Хвостикова работает у вас в отделе?" "Нет у меня Хвостикова", — вяло возразил я. "А его фамилия вовсе не Хвостиков, а Петренко!" — торжествуя выдохнул В.И. Вот тут я, к полному удовольствию В.И., даже растерялся. Я очень хорошо и давно знал нашего инженера Мишу Петренко. Бог ты мой, если В.И. прав, то... "Подождите меня здесь", — сказал я В.И. и пошёл в 1-й отдел к незабвенной Вере Васильевне. "Я хочу ознакомиться с личным делом Петренко", — сказал я удивленной заведующей 1-м отделом, до этого ничего подобного от меня не слыхавшей. Как заведующий отделом я имею право знакомиться с личным делом своего сотрудника. Быстро устанавливаю, что отец Михаила Ивановича Петренко Хвостиков Иван Андреевич, родился в Ташкенте в 1906 г. Пока все сходится. Когда я вернулся в конференц-зал к торжествующему В. И., меня пронзила простая мысль: "В отсутствие прямых наследников, убитых в подвале Ипатьевского дома в Екатеринбурге, Мишка вполне может претендовать на корону Российской империи! Во всяком случае, прав у него не меньше, чем у какой-то липовой Анастасии!" Через две недели после разговора с В.И. я побывал на выездной сессии Академии Наук в Ташкенте. Там я нашёл старых ташкентцев, которые полностью подтвердили изыскания В.И. При этом выявились забавные подробности. Великий князь Николай* был болен... клептоманией (не отсюда ли странный стиль научной работы его сына?). По этой причине пребывание его в столице империи стало просто невозможным (украл ожерелье у своей матушки и мог, в принципе, на дипломатическом приёме стащить какую-нибудь ценную безделушку у супруги иностранного дипломата). Поэтому его и отправили в Ташкент — по существу, это была почетная ссылка. Между прочим, Николай Константинович Романов был неплохой человек, много сделавший для благоустройства Ташкента и смягчения царивших там со времен "господ-ташкентцев" диких нравов. Старожилы всегда вспоминали его с благодарностью. Имел, впрочем, ещё одну, кроме клептомании, слабость: обожал хорошеньких женщин. Кстати, Мишина бабушка была одной из первых красавиц Ташкента. И опять-таки, удивительным образом эта черта характера великого князя проявилась и в его сыне: Иван Андреевич был весьма женолюбив <...> Против генов не попрешь! <...> ----------------------------------- * Кстати, родной брат этого великого князя в течение многих лет был президентом Российской Академии Наук (непосредственно перед Карпинским), подвизался на поэтическом поприще под псевдонимом "К. Р." (Константин Романов). Ему принадлежит слова некогда популярных душещипательных романсов, например, "Умер, бедняжка, в больнице военной, долго, родимый, страдал". Через год после описываемых событий в плохоньком кафе "Березка", что в Черемушках, состоялся традиционный банкет нашего отдела, вернее, двух отделов — ГАИШ и ИКИ. Я пригласил танцевать немолодую даму — вдову Ивана Андреевича и мачеху Миши Петренко, работавшую конструктором в моем отделе. Танцуя, я ошарашил её абсолютно неожиданным вопросом: " А как Вы полагаете, у кого больше прав на корону Российской империи — у ваших детей или у Миши Петренко?". "Конечно, у моих детей!" — быстро ответила она Содержание www.pseudology.org