Издательство "Ковчег", Москва, 1998 Феликс Иванович Чуев Солдаты империи "Трижды Покрышкин СССР" Мне присылает открытки их Техаса американский летчик, с которым и познакомился в Анголе, — симпатичный и, как я думаю, душевный парень. Он собирает фотографии выдающихся авиаторов разных стран. Я открылся ему, что знал немало советских пилотов высокого ранга, и послал несколько снимков. Американец ответил мне из своего Техаса картонной бандеролью с любопытной книгой. Чуть не полгода добиралась она до Москвы, но её, видать, непростая даже в эпоху "илов" и "боингов" одиссея стоила того: я держу в руках роскошное издание о советской Авиации в годы Второй мировой войны. Текст и снимки, многие из которых вижу впервые. Кое-где мой друг сделал закладки и пометил: "Это твои знакомые". Вспомнив изучаемый некогда в школе и институте английский язык и положив рядом словарь, я постигал эту книгу. В одной из глав повествовалось о внезапном ударе германских военно-воздушных сил по советским аэродромам 22 июня 1941 года. Уничтожены сотни и сотни советских самолетов в один день, из них большая часть сожжена на земле. Однако 322 наши машины были сбиты в воздушных боях. Немецкие потери — 35 самолетов... В книге это объясняется не тем, что многие наши самолеты были устаревшими, а неправильной тактикой ведения воздушного боя, применяемой Советскими ВВС. Она губительно господствовала до тех пор, пишет автор, пока русский старший лейтенант не изобрел новые приемы, которые изменили ситуацию в небе в пользу русских. У него появилось более сотни последователей, ставших настоящими асами. Его звали Александр Покрышкин. В книге помещена фотография с такой надписью: "Возвратившийся со "свободной охоты" на войне советский ас полковник Александр Покрышкин в окружении других офицеров. Звезды на покрышкинской "Аэрокобре Р-39", построенной в США, означают 55 его побед". Американцы не упустили случая подчеркнуть, что советский летчик воевал на их машине. Известно также, что президент Рузвельт наградил Покрышкина Золотой медалью Конгресса США и назвал его лучшим летчиком мира... А у меня в детстве был другой снимок легендарного аса. В поселке Рышкановка под Кишиневом в синей молдавской мазанке тусклый свет низкого оконца полировал круглую лакированную рамку, на которую мама приклеила вырезанные из фронтовой листовки "Прочитай, передай товарищу!" изображения трех геройских звезд, обвитых лавром. Сам Покрышкин был незастеклен и не отсвечивал, а все время гордо смотрел вверх, сквозь потолок, в небо. Что бы сейчас ни говорили, то было время героев, а талантливые "себе на уме" и "чего изволите" объявились для меня гораздо позже. Позже тех дней и вечеров на земле Молдавии. Как я потом узнал, в молдавском небе Покрышкин уже на второй день войны "завалил" первый фашистский самолет, а вскоре и сам был сбит. С Александром Ивановичем я познакомился в зале Кремля на XVII съезде комсомола. Подошел, подарил ему свою книжку, где были стихи о героях России, о нём: А кто они были, а кто они были? Такие же люди, любили и пили... — Мало пили. Некогда было пить на фронте, — сказал Покрышкин. И мне стало неловко за свои наивные строки. А через два года, в 1976-м, мы уже говорили как старые знакомые. — Ты позвони мне и приезжай в Тушино, вместе полетаем, — сказал немногословный Покрышкин. В ту пору он руководил нашим ДОСААФом. А я всё собирался и откладывал: то дела, то просто внутреннее стеснение. Со многими неслабыми летчиками доводилось мне посидеть рядышком и за штурвалом, но летать с самим Покрышкиным! Дооткладывался... Не такой у меня характер, чтобы о чем-то жалеть, но вот это не могу себе простить. Когда он ушел на пенсию, мы ещё не раз встречались — и на даче в Жуковке, и в гостях у его соседа по даче В.М. Молотова. Об одной из таких встреч я хочу рассказать подробнее. Было это 19 мая 1984 года. На веранде рядом с Молотовым Александр Иванович Покрышкин и его жена Мария Кузьминична. Сели за стол обедать. Сперва было налито сухое вино. Покрышкин поморщился. Появился коньяк. Покрышкин смотрит групповой снимок летчиков-героев. — Этого нет, этого нет, этого нет, этого нет. Дзусов умер. Братья Глинки. Обоих нет. Этот здоровый, пил, курил... А этот не пил и не курил — рак. — Я ведь тоже на фронте была всю войну! — говорит Мария Кузьминична. — Так что перед вами гвардии рядовой... Нет, сержант я, сержант — в высоком звании. — А что, — говорит Молотов, — у солдат каждое звание имеет очень большое значение. Здоровье как? — спрашивает он у Покрышкина. — Да война, знаете... — У него спина болит, — отвечает за мужа Мария Кузьминична, — потому что во время войны его сбивали, он же падал прямо в лес с самолетом, у него поврежден позвоночник. А потом он перенес две очень тяжелые операции. Мы на Покровского молимся. Врачи сказали, что это война. — Ты стреляешь, по тебе стреляют. Перегрузки большие. Сознание теряешь. Так четыре года, — кратко поясняет Покрышкин. — С первого до последнего дня! — добавляет Мария Кузьминична. Спрашиваю у Покрышкина о воздушных боях. — Зафиксированных боевых вылетов у меня около семисот. Воздушных боев больше полутораста. — И пятьдесят девять самолетов сбили лично, — добавляю я. — Ну это засчитанных. Был приказ в сорок первом году: засчитывать, когда наши пехотинцы подтвердят. Потом фотокинопулемет. Что, немцы нам подтвердят? — А сколько всего вы сбили? — По памяти — сбил девяносто машин, — говорит Покрышкин. Официально — пятьдесят девять, а остальные ушли в счет войны... Зашла речь о тех, кто руководил войной. Покрышкин сказал: — Я выращен Сталиным и считаю, что, если бы во время войны нами руководили слабые люди, мы бы войну проиграли. Только сила, ум помогли в такой обстановке устоять. — К Молотову: — Это вы сделали. И внесли большой вклад. Всегда мы вас ценили... — Я никогда не был в Гори, — продолжал Покрышкин. — Приехали в воскресенье. Музей закрыт. Для меня открыли. Я, конечно, ожидал большего. Посмотрел все, в том числе и комнату с подарками Иосифу Виссарионовичу в день 70-летия. Я был членом комиссии, помню совещания по проведению 70-летия, участвовал, когда принимали подарки со всего мира... Дали книгу отзывов. Я пишу: "Преклоняюсь перед величием революционера, вождя, под руководством которого мы строили социализм и разгромили немецкий фашизм". Коротко. Летчики-истребители коротко говорят. Прилетел в Москву, вызывают в ЦК: "Что вы написали, вы понимаете?!"   — "Что чувствовал, то и написал". Мария Кузьминична рассказывает: — Как-то раз Александр Иванович вылетел в Новосибирск, в свой родной город, решил остановиться в гостинице, потому что родственников там пол-Новосибирска... — Пролет делал, — разговорился Покрышкин. — В 1959 году. Из Бурятии летел. Знаю, если объявлюсь, схватят, и пошло по заводам. А у меня всего два дня. Решил инкогнито. Прилетел, начальника аэропорта там знал, взял машину, поехали в город, в гостиницу. На мне форма. К окошку подхожу: "Может быть, какая бронь есть?" — "Поезжайте на Красный проспект, там наверняка есть". Приезжаю. Мест нет. "Пригласите администратора". Помялась немного, пошла, позвала. Выходит — лет 40 с чем-то: "Вам же сказали, что местов нет!"   Я говорю: "Что же мне, под своим бюстом спать?" — Ах, Александр Иванович?! Мы для вас... Сразу люкс. Потом пять лет не прилетал. Секретарь обкома звонит. "Не прилечу. Если в городе так плохо относятся к военным, не хочу. Это же безобразие". ...Покрышкин в сером пиджаке, кремовой рубашке. Огромный, как шкаф — да простится мне такое сравнение. Илья Муромец военного русского неба, первый наш трижды Герой, маршал Авиации. Единственный летчик, о котором враг предупреждал своих по радио: "Внимание! Ас Покрышкин в воздухе!" Немцы знали и боялись этого сибиряка   В одной из своих "авиационных" поэм я применил это предупреждение к вымышленному персонажу, собирательному образу героя-летчика. И получил письмо от Марии Кузьминичны Покрышкиной — Александра Ивановича уже не было. "За всю войну, — пишет она, — за всю войну ничего подобного не говорилось ни о ком из советских летчиков, кроме одного. Только: "Ахтунг! Покрышкин!" У вас в "Крылатой книге", — продолжает Мария Кузьминична, — есть фотография, которую я раньше никогда не видела: Александр Иванович что-то пишет на плоскости своей "Кобры", а два его дружка за ним наблюдают и лукаво улыбаются. А ведь это он мне письмо пишет!" Помню Покрышкина на молодежном фестивале в Берлине в 1973 году. Там я написал о нём такое стихотворение: Идет по Берлину Покрышкин, Могучий, как русский народ, И сотни улыбок, как вспышки, Во всех своих звездах несет... — Я боялась, — говорит Мария Кузьминична, — когда его приглашали в ГДР, — ведь он лично столько немецких асов перебил — целую дивизию! Найдется ещё какой-нибудь фанатик... ...Я стою в почетном карауле у его гроба и думаю о том, что всего каких-нибудь четыре десятилетия назад его противники многое бы дали, чтобы увидеть его вот так... О сколько их его мечтали сбить? На фронте не сумели победить. Недвижен, отработал, как металл, который хорошо повоевал... На похоронах говорили, какой он был боец, какой человек. Вспомнили его формулу боя: "Высота — скорость — маневр — огонь" — и, конечно, то, что в войну с ним рядом не погиб ни один из его ведомых. Может быть, это выше всех его наград — и наших Золотых Звезд, и американской Золотой медали. Думалось, что придет на похороны представитель из посольства в Москве или венок пришлют хотя бы, но американцам тоже свойственно забывать даже таких Героев... Зато пришел Иван Никитич Кожедуб. Не часто видели их вместе, особенно в последние годы. Два трижды Героя, два Богом данных нашему небу летчика-истребителя. Не буду повторять обывательские разговоры, а скажу то, что сам видел и слышал. Кожедуб собирался выступить на панихиде по бумажке, стоял, разбирал текст, потом махнул рукой, сунул "правильную" речь в карман шинели и сказал: — Прощай, дорогой Александр Иванович! Прощай, крылатый рыцарь неба! Мы все учились у тебя... Подошел к гробу и поцеловал в лоб. Надо сказать, умер Покрышкин в неудачное время: наших руководителей раздирала борьба с алкоголизмом, и сидевшие за поминальными столами робко поглядывали то на нетронутое "Цинандали", то на главных запретителен за главным столом. Однако не выдержали боевые асы — хоть слабым вином, да помянули народного героя. Когда я смотрел на него живого, казалось мне, что в нём поселилась спокойная, богатырская русская уверенность. Ни фотографии, ни скульптурные изображения не передают сполна его могучий облик. Такой былинный богатырь, казалось, должен был жить вечно, и сносу ему никогда не будет. И мне жаль, что так и не решился позвонить ему тогда. А ведь мог бы полетать с Покрышкиным... "Трижды Покрышкин СССР", — слышал я от одного школьника. ...Совсем недавно Мария Кузьминична поведала мне об интересном факте. Туристы из Германии, прочитав фамилию летчика на Новодевичьем кладбище, вздрогнули и вспомнили вслух: "Ахтунг, Покрышкин!" P.S. Я прочитал интересную статью в журнале "Чудеса и приключения" "Загадка успеха воздушных асов", где сравниваются наши и немецкие летчики-истребители Второй мировой. Хартман сбил 352 самолета, Баркгорн — 301, Новотны — 258, а лучшие наши асы — Кожедуб — 62 самолета, Покрышкин — 59, Гулаев — 57... Однако надо признать, что некоторые наши знаменитые истребители "раздавали" свои сбитые самолеты ведомым, если, скажем, ведомому не хватало количества сбитых для получения звания Героя. Среди тех, кто помог своим ведомым, молва называла имена Покрышкина, Аметхана, Евстигнеева, Лавриненкова, Ворожейкина и других. Один дважды Герой мне прямо сказал: — Я же не знал, что, оказывается, и третьей Звездой могут наградить, и раздал несколько своих сбитых друзьям. Известный испытатель, Герой СССР, "один из Коккинаки", Константин Константинович, признался мне, что, когда в 1941 году он принял полк погибшего Степана Супруна, решили представить Супруна посмертно ко второй Золотой Звезде, но недоставало сбитых самолетов: "мы с ребятами сложили сбитых противников и записали на счет Сени Супруна, который, конечно же, достоин звания дважды Героя, но надо было соблюсти формальность..." И все же, даже если добавить эти неучтенные сбитые самолеты и считать, что тот же Покрышкин реально сбил не 59 официальных, а около сотни вражеских самолетов, о чем знал Сталин, и потому Александр Иванович стал первым в стране трижды Героем, все равно показатели германских пилотов значительно выше. Но справедливость заключается в том, что наши асы провели в несколько раз меньше воздушных боев, чем немцы.   Так, у Хартмана — 825 боев, у Кожедуба — 120, и если разделить количество сбитых самолетов на число боев, то получится, что коэффициент эффективности у Кожедуба выше, чем у Хартмана. У Покрышкина он примерно равен коэффициенту гермайского аса Новотны, но надо учесть, что Александр Иванович в последний период войны уже командовал авиационной дивизией, и самому летать на боевые задания ему приходилось значительно реже. Справедливо отмечает автор американской книги, о которой я упоминал вначале, что Покрышкин мог сбить "больше или меньше, но это не имело столь решающего значения". Думается, в конце войны наши асы по мастерству равнялись немецким, а такие, как Покрышкин и Кожедуб, их превосходили. В детстве я спрашивал у своего отца, "сталинского сокола" Второй мировой, какие национальности дали лучших летчиков. Он ответил: — Немцы, японцы и татары. Вот так. Как ни крути, а каждая нация имеет свои особенности, и у некоторых народов летчиков получается мало — в этом я убеждался на учебных аэродромах. Сам русский, мой отец в своем ответе не назвал русских, но это, безусловно, подразумевалось, ибо фотография Александра Ивановича Покрышкина висела у нас в доме... Оглавление   www.pseudology.org