Олма-пресс, 2001 Павел Анатольевич Судоплатов Разные дни тайной войны и дипломатии. 1941 год Глава 15. Начало разведовательных операций по атомной проблеме Сегодня много пересудов о роли разведки и органов безопасности в создании советской атомной бомбы. Один из создателей нашей научно‑технической разведки Л. Квасников в одном из своих интервью прямо отметил, что «инициативные материалы» НКВД в 1942 году обусловили начало широких работ отечественных ученых по созданию ядерного оружия.   Как же обстояло дело в действительности? В Советском Союзе в целом на том же уровне, а иногда и с опережением работ зарубежных физиков в 1930‑1940‑е годы был успешно выполнен ряд важных исследований по урановой проблеме. Известно, что в Академии наук действовала специальная комиссия по этому вопросу. Хотя в начале 1941 года эта комиссия возлагала мало надежд на получение изолированного изотопа урана‑235 или обогащенной им смеси в значительных количествах. Надо также отметить, что в Москве ещё в конце 1940 года была проведена научная конференция, в которой приняли участие видные физики страны, отметившие важное военное значение решения урановой проблемы. Необходимо подчеркнуть, что миф о собственной инициативе разведки НКВД в получении из США, Англии, Германии упреждающей информации о развитии военно‑технических исследований по проблеме уран‑235, хотя имеет устойчивое хождение, не подтверждается документами.   Дело в том, что по времени записка урановой комиссии в Президиум АН СССР о значении атомной проблемы и оперативное письмо руководства советской разведки резиденту НКВД в Нью‑Йорке Г. Овакимяну об изучении проблемы урана, в связи с публикациями в американской и китайской прессе совпадают. Оба документа, как мне помнится, появились в самом начале 1941 года. Такое совпадение не случайно   Ибо ориентировки о необходимости разведки тех или иных технических секретов за рубежом по линии органов безопасности и Разведупра Красной Армии в 40‑е годы всегда оформлялись после того, как руководство или Академии наук, или ряда промышленных ведомств сообщало руководителям НКВД, дипломатической, внешнеторговой службы, наркомата обороны о заинтересованности в получении дополнительной закрытой информации по какой‑либо научно‑технической проблеме по специальным каналам советской разведки. Некоторые наши историки разведки, в частности О. Царев и В. Чиков, пишут, что в архивах разведки и НКВД отсутствуют первичные материалы о начальном этапе работы разведки по атомной бомбе. Возможно, они и правы, так как часть материалов была передана в 1946 году в распоряжение Специального комитета правительства по атомной проблеме, но важные первичные материалы под этим предлогом, к сожалению, порой искажаются.   Между тем начальник советской разведки П. Фитин направил в январе 1941 года подготовленное Л. Квасниковым специальное письмо Г. Овакимяну не о том, что прекратились публикации по проблеме урана в научных изданиях, а наоборот, что в открытой печати летом 1940 года помещены важные сведения об исследованиях по проблеме урана, проводимых на физическом отделении Колумбийского университета в Нью‑Йорке. В письме указывалось об интересе советских физиков к решению этой «очевидно реальной проблемы получения нового вещества, обладающего громадной энергией». Г. Овакимян (Геннадий) подключил к изучению этого вопроса талантливого молодого сотрудника резидентуры С. Семёнова (Твена). Ему удалось получить важные сведения из Колумбийского университета. Весной 1941 года «Геннадий» сообщил в Центр о том, что работам по урану уделяется существенное внимание и что научная общественность США со ссылкой на информацию от немецких ученых‑физиков, спасшихся в Америке, Англии и Швеции от фашизма, опасается, что Гитлер прилагает серьезные усилия по созданию «урановой бомбы». Однако работы по атомному оружию тогда только начинались   Причём, начинались даже не как экспериментальные исследования, а как научное обобщение теоретических взглядов на эту проблему. Ещё оставалось полтора года до знаменитого эксперимента Э. Ферми, создавшего и запустившего в действие первый в мире атомный реактор. После нападения фашистской Германии на Советский Союз руководители Академии наук неоднократно обращали внимание советского руководства на возможное создание противником оружия массового поражения нового поколения, основанного на принципах использования внутриатомной энергии. Наибольшую активность проявили тогда академики П. Капица и А. Иоффе. Именно Капица на антифашистском митинге ученых осенью 1941 года первым гениально предсказал, что в развернувшейся мировой войне атомная бомба даже небольшого размера, если она осуществима, с легкостью может уничтожить столичный город с несколькими миллионами населения. Поэтому именно до сведения П. Капицы и А. Иоффе в начале 1942 года в строго конфиденциальном порядке руководство НКВД довело в самом общем виде поступившие из Англии материалы о работах об использовании атомной энергии за рубежом.   Нельзя не отметить, что руководство разведки НКВД осенью 1941 года не было в курсе того, что по линии военной разведки от немецкого физика, эмигрирующего в Англию, К. Фукса через спецагента С. Кучинскую были также получены важные материалы о начале там работ по созданию атомной бомбы. Об этих материалах руководство военной разведки в специальном порядке проинформировано Академию наук СССР лишь весной 1942 года. Стремясь преувеличить свою роль в инициировании научных исследований по атомному оружию внутри страны и в проведении разведывательной работы по атомной проблеме, ряд ветеранов и историков разведки в угоду конъюнктуре распространяют миф, что разведывательная работа по атомной проблеме развернулась силами рядовых молодых сотрудников и начальника отделения Л. Квасникова вопреки противодействию тогдашнего наркома внутренних дел, руководившего всей разведывательной работой в стране Л. Берии. А. Яцков писал, будто бы Берия сказал Л. Квасникову, что «немцы под Москвой и не подсовывайте мне дезинформацию». Сомневаюсь в реальности этого разговора, потому что в октябре 1941 года, когда поступили материалы из Лондона, Берия находился в Москве, а аппарат внешней разведки в основном, и в частности отделение научно‑технической разведки, были эвакуированы в Куйбышев. Очень сомнительно, что Квасников, который в это время находился в Куйбышеве, мог прийти с докладом к Берии. Кроме того, несмотря на исключительно тяжелую военную обстановку, поступившее 4 октября 1941 года сообщение резидента НКВД в Англии об использовании атомной энергии в военных целях было исключительно оперативно рассмотрено и оценено работниками 4‑го спецотдела оперативной техники НКВД. Его начальник В. Кравченко докладывал 10 октября 1941 года Берии, т.е.   спустя менее недели, о том, что: 1. Материалы представляют безусловный интерес как свидетельство большой работы, проводимой в Англии в области использования атомной энергии урана для военных целей. 2. Наличие только имеющихся материалов не позволяет сделать заключение о том, насколько практически реальны и осуществимы различные способы использования атомной энергии, о которых сообщается в материалах Знаменательно, что именно отдел оперативной техники НКВД, признавая исключительное значение решения «урановой проблемы», 10 октября 1941 года сформулировал первые предложения о необходимости информирования руководства страны о перспективах использования атомной энергии для военных целей. Именно тогда наряду с предложением поручить заграничной агентуре внешней разведки НКВД собрать конкретные проверенные материалы о постройке опытного завода по производству урановых бомб, впервые вносилось предложение «создать при ГКО СССР специальную комиссию из числа крупных ученых, работающих в области расщепления атомного ядра, с целью выработки предложений о проведении в СССР работ по использованию атомной энергии для военных целей». Предлагалось также ознакомить с этими материалами академиков Капицу и Скобельцына. Капица, ознакомленный с этими данными, предложил связаться с рядом видных английских ученых, начавших заниматься этой проблемой. Один из этих специалистов, ученый, работавший с Нильсом Бором в Копенгагене в 30‑е годы, потом сотрудник английской научно‑технической разведки В. Манн в беседах с нашим работником в Лондоне осенью 1941 года подтвердил начало работ по «урановой проблеме» в Англии. От В. Манна (Малона), ставшего после войны представителем английской научно‑технической разведки в США, были получены впоследствии ценные данные о планах атомной войны против СССР в начале 1950 года. Интересно, что Манн находился в неприязненных отношениях с главным представителем английской разведки в Вашингтоне К. Филби. Другим источником первичной информации о начале работ по атомной бомбе в Англии был выходец из Риги, сотрудничавший с концерном Империал кемикел индастриз Р. Берман. Только узкий круг специалистов отдает должное первоначальной большой инициирующей роли Капицы в налаживании первых контактов с зарубежными учеными, начавшими работать по «урановой проблеме». Ведь англичане, не уверенные в своих возможностях, стремились через дипломатические и агентурные каналы в конце 1941 и начале 1942 года связаться с Капицей для возможного подключения наших авторитетнейших ученых к совместной работе над атомной бомбой, поскольку ошибочно считалось, что немцы опережают антигитлеровскую коалицию в работах по созданию этого нового вида оружия. На основе подтверждения заинтересованности англичан в работах по атомному оружию по данным военной разведки и НКВД мы дополнительно ориентировали в начале 1942 года наши резидентуры в США и Англии по проблеме урана‑235 и задачах научно‑технической разведки в этой области.   Справедливым будет отметить, что в то время главными задачами научно‑технической разведки считалось добывание документальных данных о работах в сферах радиолокации, военной химии, бактериологического оружия, самолетостроения   Кстати, в США и Англии, хотя работы по «урановой проблеме» были засекречены, тоже полагали, что создание атомной бомбы — дело не ближайшего будущего. Поэтому пока к чисто теоретическим работам в данной области там были допущены ученые иностранного происхождения и политические эмигранты — беженцы из Германии. Контрразведка США и Англии в 1941-1942 годах не препятствовала использованию этих людей «в чисто теоретических исследованиях», зная об их связях с Коминтерном. Вместе с тем блокировался допуск таких людей к работам, имевшим практическое немедленное значение для совершенствования военной техники. Контрразведывательный режим в США и Англии был гораздо более жестким на авиационных, артиллерийских предприятиях и в лабораториях по производству радиолокационных приборов. Это обстоятельство сыграло исключительно важную роль в том, что уже на начальной стадии исследований по атомной бомбе в научных центрах США и Англии оказались люди, симпатизирующие нам, близкие к руководству компартий этих стран. Например, Роберт Оппенгеймер с 1938 года поддерживал тесные отношения с нелегальным резидентом Коминтерна в Калифорнии — И. Волковым (Дядей). Он также регулярно платил, вплоть до начала 1942 года, членские взносы в компартию США, состоя в её негласном штате. В Калифорнии с середины 30‑х годов по инерции продолжала действовать объединенная резидентура военной разведки и НКВД, опиравшаяся первоначально на кадры Коминтерна. С ними поддерживали активную связь нелегальный резидент военной разведки в США Томас Адис (Ахил) и Григорий Хейфец (Харон) по линии НКВД.   Оппенгеймер был близок к ним через своих друзей, в частности крупного ученого‑химика Мартина Кеймана, и проходил в переписке под псевдонимом «Честер», поскольку проживал тогда в пригороде Сан‑Франциско на улице под названием Честер‑роуд. В декабре 1941 года Хейфец, как временно уполномоченный исполкома Коминтерна, сообщил о начале работ по атомной бомбе, а также, что профессор Оппенгеймер и другие активисты негласного аппарата компартии не могут продолжать активную партийную работу, в связи с привлечением к научным исследованиям специального характера, и что они в 1942 году будут связаны обязательствами по неразглашению результатов этих работ. Поэтому в Центре было принято решение выделить для связи с Оппенгеймером спецагента‑нелегала Кетрин Харрисон (Гаррисон) — Аду в переписке, хорошо себя зарекомендовавшую в Западной Европе в работе с супругами Зарубиными. Именно они возглавили аппарат советской разведки в США в декабре 1941 года. Немаловажным обстоятельством являлось и то, что «Ада» была хорошо известна членам нелегального аппарата и руководству компартии США. Помимо подтверждающих данных из Колумбийского университета о начале работ по атомной бомбе и об успехах германских физиков, мы располагали также серьезными материалами о внимании к этому вопросу американского правительства. Об этом сообщил через нелегальные каналы спецкружка компартии США Н. Сильвермастера другой видный американский физик Э. Кондон, ставший затем начальником бюро стандартов США. С ним неоднократно встречался наш групповод Звук — Я. Голос. Надо сказать, что этот человек вообще был осведомлен о масштабе всех работ по атомной бомбе. Он занимал довольно видное положение в американском обществе. С ним произошла интереснейшая история   Американская контрразведка, видимо, активно разрабатывала его. Э. Кондон, Э. Ферми и другие видные американские ученые получили приглашения на 225‑летний юбилей Академии наук СССР летом 1945 года (до взрыва атомных бомб над Японией). Мы активно готовились к их приёму по своей линии. Был составлен совместный план мероприятий разведки и контрразведки. От внешней разведки за него отвечал С. Семёнов, от контрразведывательного управления — Норман Бородин. Но вот что интересно, Ферми в СССР не пустили, Кондона же в последний момент американские спецслужбы сняли с самолета, уже выруливающего на взлетную полосу. Несмотря на его протесты, власти отменили его вылет в Советский Союз в составе официальной делегации. Я думаю, что поскольку (это был июль 1945 года) уже начинались разоблачения нашей агентуры, американская контрразведка шла по их следам. Конечно, кроме всего, они не могли пройти мимо той ситуации, что один из руководящих работников правительственного аппарата, да ещё в силу обстоятельств работающий в атомном центре Лос‑Аламосе, в ядерной лаборатории Беркли в Калифорнии, где разрабатывалось атомное оружие, начальник бюро стандартов США, посещавший кружок компартии, хранитель важных секретов, мог вылететь в Советский Союз. Эпизод с Кондоном имел интересное продолжение. В декабре 1945 года в Москву на совещание министров иностранных дел прибыла представительная американская делегация, в состав которой входил один из руководителей американского атомного проекта Д. Конант. Американская сторона обратилась к нам с просьбой организовать встречу и переговоры с академиком П. Капицей, которого английские и американские спецслужбы считали научным руководителем советских работ по атомному оружию и консультантом советской разведки. Госсекретарь Д. Бирнс, посол А. Гарриман и Д. Конант предложили советской стороне — Сталину и Молотову — сотрудничество в области атомной энергии, ознакомление нас с секретами атомной бомбы в обмен на отказ СССР от её производства. Эти условия американцы выдвигали в том случае, если они будут вести научно‑технические переговоры при участии П. Капицы и академика А. Иоффе. Я не участвовал в переговорах, хотя «числился» помощником Молотова. Контактов Капицы и Иоффе с американцами не было допущено, но 22 декабря, на обеде в честь американской делегации в Кремле, произошел знаковый разговор, известный мне как одному из очевидцев, участвовавших в оформлении его записи, в подробностях. Молотов, комментируя замечания Бирнса и Конанта о возможном графике передачи СССР данных об американской атомной бомбе, пошутил: «Уж не хотите ли Вы извлечь нам для ознакомления привезенные в Москву чертежи атомной бомбы из жилетного кармана». Сталин резко оборвал Молотова. Я даже поразился его грубости по отношению к своему соратнику в присутствии американцев. Навсегда запомнил его слова: «Атомная энергия и бомба — достояние всего человечества, это не предмет для шуток. Я поднимаю тост за великих американских физиков, совершивших это выдающееся открытие». Хочу ответить тем, кто продолжает утверждать, якобы с моих слов, что Оппенгеймер и другие ученые были завербованными «агентами советской разведки». Ничего подобного! Они были нашими «источниками», связанными с проверенной агентурой, доверенными лицами и оперативными работниками. Приём Сталиным и Молотовым американской делегации окончательно убедил нас, что после наших контактов в ноябре 1945 года с Н. Бором, американцы хотят использовать авторитет А. Эйнштейна, Р. Оппенгеймера для установления контактов с нашими физиками, чтобы определить наш уровень работ по атомной бомбе. Поэтому я вместе с руководителем Спецуправления правительства СССР по атомной бомбе Б. Ванниковым подписал тогда же заключение о нецелесообразности участия советских специалистов в совместной книге с американцами по проблеме урана. Именно в грозном 1941 году наши талантливые оперативные работники Г. Овакимян, А. Горский, С. Семёнов, Г. Хейфец заложили основы работы с прогрессивными кругами научной интеллигенции на Западе — сделать это было весьма не просто. Надо было обладать высокой культурой поведения, большим оперативным опытом, свободно владеть несколькими иностранными языками, беречь свои связи, не подставлять друзей, доверявших тебе важную информацию, под удар. Эти люди, как магнит, притягивали к себе выдающихся представителей научной мысли стран Запада. Например, один из близких Оппенгеймеру ученых Кейман был крупным специалистом в области химии, соавтором открытия углерода‑14, разработал пионерный метод получения облегченного железа в циклотроне. Кейман не как агент, а как член Американо‑советского научного общества, Объединенного комитета помощи беженцам антифашистам, Американской лиги борьбы с фашизмом, Общества помощи России в войне проинформировал Хейфеца об участии Нильса Бора в атомном проекте и запуске в эксплуатацию первых ядерных реакторов. Американская контрразведка, следя за коммунистами, зафиксировала его встречи с Хейфецем. Однако здесь прежде всего следует сказать о том, что именно Григорий Хейфец — один из ближайших друзей знаменитого писателя Леона Фейхтвангера, был человеком такого масштаба и эрудиции, который мог свободно разговаривать с крупными учеными. До работы по линии научно‑технической разведки он в 1929‑1930 годах работал в качестве ответственного редактора журнала «Изобретатель». Интересно, что в самом начале своей трудовой деятельности после участия в гражданской войне, Г. Хейфец в 1921-1922 годах был секретарем жены Ленина Н. Крупской. Сегодня, к сожалению, ряд историков внешней разведки пренебрежительно относятся к памяти этого человека   Оперируют подтасованными, сфальсифицированными материалами о якобы его нерезультативной работе за границей. Этот утверждение протащено в закрытый учебник по истории внешней разведки, с которым меня познакомили в 1991 году и который перебежчик из СВР О Васильев переправил в США в 1994 году. Мои возражения по оценке работы Хейфеца игнорируются до сих пор. Против Хейфеца настроены, по‑моему, в силу антисемитских настроений и по причине того, что он стал жертвой политических репрессий и чисток. К нему всегда были недружелюбно настроены люди в аппарате, которые уступали ему и по знанию языка, общей эрудиции, сами не занимавшиеся непосредственной работой по вербовке агентуры и установлению доверительных связей. Я не случайно привел пример Кеймана. Хейфец сохранил этого человека: американская контрразведка не смогла засудить его. Кейман продолжал работать в науке, правда, ему препятствовали в выездах за границу, но присудили в 1994 году престижнейшую в США научную премию имени Энрико Ферми. Документы КГБ, представленные в ЦК КПСС по делу реабилитации на уволенного из внешней разведки в 1938 году, восстановленного в НКВД в 1941 году и осужденного в 1952 году по делу Еврейского антифашистского комитета и о «сионистском заговоре в МГБ» Г. Хейфеца, говорят о больших заслугах этого человека и вопиющей несправедливости к нему. За успешную и результативную работу за границей в 1944‑1945 годах Г. Хейфец был награжден по представлению внешней разведки боевым орденом Красной Звезды и медалью «За боевые заслуги». Боевые ордена работникам разведки в США, Англии в годы войны давали редко. 1 декабря 1944 года начальник внешней разведки П. Фитин утвердил следующую аттестацию Г. Хейфеца: «Имеет большой опыт разведывательной работы, особенно в нелегальных условиях. Имеет достаточно высокий обще культурный уровень. Успешно работал в кругах научно‑технической и творческой интеллигенции за рубежом. Работает над повышением своей чекистской квалификации. В быту скромен, знает английский и немецкий языки, слабее владеет французским и итальянским». В 1945 году подполковник Госбезопасности Г. Хейфец стал заместителем начальника отделения внешней разведки. С мая 1946 года назначен начальником американского отделения отдела «С» МГБ СССР по работе с материалами по атомной бомбе. 6 марта 1947 года при переаттестации и чистке центрального аппарата органов Госбезопасности управление кадров МГБ дало по Г. Хейфецу следующее заключение в партийные органы: «Учитывая, что Хейфец Г. М. по работе в органах характеризуется положительно и имеет большой опыт закордонной работы, полагали бы подполковника Хейфец Г.М. на работе в МГБ оставить». Однако 15 апреля 1947 года, когда начал формироваться новый орган внешней разведки — Комитет информации, — министр Госбезопасности В. Абакумов наложил на этом документе исчерпывающую и краткую резолюцию: «Уволить». Вместе с другими ветеранами разведки Г. Хейфец был уволен из кадров Госбезопасности с передачей на общевоинский учет. В том же году — 17 июля — он был утвержден ЦК ВКП(б) заместителем Ответственного Секретаря и членом Президиума Еврейского антифашистского комитета. Несмотря на реабилитацию в 1954 году Хейфец не получал пенсии КГБ по выслуге лет. Лишь по представлению ЦК КПСС ему была назначена персональная пенсия как члену партии с 1919 года и ветерану разведки Коминтерна в Германии, Латвии, Турции, Китае с 1922 года. Хейфец перешел на работу в закордонную разведку ОГПУ с 1931 года. Таким образом, следует признать, что решающий вклад в приобретение необходимых агентурных и доверительных связей для развертывания разведывательной работы по атомной бомбе внесли кадровые разведчики и спецагенты НКВД и военной разведки старшего поколения. Именно от них приняли на связь ценнейших «источников» по «урановой проблеме» в США и Англии те, кто возглавил научно‑техническую разведку КГБ в 1950‑1960‑е годы. Конечно, не все было гладким на этом трудном этапе работы   Дело в том, что разведка НКВД, военная разведка и Коминтерн несогласованно взаимодействовали с нелегальным аппаратом американской компартии. И эта несогласованность привела к тому, что, скажем, нам в НКВД и в Разведупр Красной Армии информация поступала иногда одновременно и параллельно. Причём зачастую из одного и того же источника. Достаточно сказать, что Луиза Бранстон — сотрудница резидентуры Григория Хейфеца, с которой он поддерживал личные отношения, передавала ему информацию, а затем в 1944 году по собственной инициативе переключилась через старые каналы уже распущенного к тому времени Коминтерна на контакты с военной разведкой — Адамсом (Ахиллом). В частности, она передала ему информацию о ядерных исследованиях из лабораторий в Беркли (Калифорния). Это, конечно, создавало непростые проблемы. Позднее в отношениях с Коминтерном возникла необходимость приведения в порядок всего агентурного аппарата. Следует признать, что в этом деле были допущены серьезные ошибки. Руководство НКВД поставило вопрос перед ЦК партии, перед Сталиным и Димитровым, чтобы активисты американской компартии отошли от активной деятельности и непосредственных связей с учеными, работавшими по атомному проекту. Пришлось даже прекратить использовать в качестве источника информации племянника генерального секретаря Компартии США Браудера, которого Оппенгеймер взял по просьбе компартии на работу в Лос‑Аламос.   С этим были связаны большие неприятности. И нарком Госбезопасности В. Меркулов, насколько я помню, писал по этому поводу объяснительную записку в ЦК ВКП(б). Оглавление Шпиёны   www.pseudology.org