Это и есть поля сражений. Государства и медиа-корпорации хотят:

Детально контролировать и регулировать коммуникации и передать ответственность и регулятивные функции интернет-провайдерам.

Переписать протоколы, на которых базируется Интернет.

Ограничить гибкость персонального компьютера и прочих цифровых устройств.

Навязать операционным системам "безопасность", дабы возникло "доверие" между контент-провайдером и юзерами, которым в противном случае доверять нельзя.

Подобные стремления - вмешательство в публичное и личное, формирование стандартов государствами и отдельными действующими лицами. Конгресс США, Федеральная комиссия по коммуникациям, Ассоциация американской киноиндустрии, Microsoft и Intel - все они участвуют в проектах радикальной реконструкции наших коммуникационных технологий согласно этим принципам. Да еще требуют дополнительного юридического и технического участия со стороны Европейского Союза и Всемирной торговой организации.

И все это ведет к Интернету 3.0 - только он менее всего будет похож на Интернет. Никакой открытости или гибкости. Контент - и, следовательно, культура, - лишатся адаптируемости и податливости. А ничтожно малая конфиденциальность, какую допускают сейчас сети, и вовсе испарится. О подобных опасностях в 1998 году Лоренс Лессиг предупреждал в основополагающем труде "Код и другие законы киберпространства". ". Лишь теперь мы начинаем понимать, что Лессиг был прав.

Попытки регулирования породили гонку вооружений. Одна мысль о столь радикальных решениях вызвала немедленную реакцию сторонников анархических электронных коммуникаций. Всякий раз, когда режим выдает новый метод техноконтроля, какие-нибудь хакеры или "хактивисты" взламывают или уходят от него за несколько недель. Под контролем остаются только несведущие в технологиях - то есть подавляющее большинство.

Случайный наблюдатель может удивиться тому, что важные конфликты протекают вне суда. В деле Napster встречались любопытные риторические повороты. Но в основном речь шла о классическом соучастии коммерческого сервиса в контрафакции. KaZaA немного интереснее: это распределенная компания, ее активы в нескольких юрисдикциях, а технология ограничивает регулирование деятельности клиентов. KaZaA может потерпеть крах, и останутся лишь абсолютно распределенные, добровольные сети - а именно, Gnutella и Freenet.

Реальные конфликты развернутся вокруг железа, сетей и собственно медиа-продукции. А для здоровой публичной дискуссии и критики, касающихся взаимоотношений технологии и культуры, площадок, похоже, осталось немного.

Тем временем, стратегии и структуры, ограничивающие p2p-коммуникации, также давят диссидентов, активистов и организации в нелиберальных контекстах - в деспотических, тоталитарных и авторитарных государствах. И потому p2p-системы вроде Freenet - зашифрованные, абсолютно анонимные и неуничтожимые, - важнейшие инструменты демократической деятельности в Саудовской Аравии, Зимбабве, Бирме, Китае и на Кубе.

Уроки для общества

Там, где отсутствует богатое, здоровое общество, следует поддерживать анархические коммуникационные методы. Там, где такое общество есть, следует честно, без всякой романтики, оценить, чего стоит такая анархия. И через общественные институты исправлять порожденные ею крайности.

И все же надо признать, что бедные, хилые, хрупкие общества встречаются чаще богатых и здоровых. Нынешняя битва вокруг конфиденциальности, безопасности, слежки, цензуры и интеллектуальной собственности в Соединенных Штатах покажет, следует ли считать старейшую мировую демократию хилой или здоровой.

Анархия - это радикальная демократия. Не лучшая разновидность демократии. Однако в качестве инструментария анархия может быть основным противоядием от тирании.

Часть вторая: Кипящий котел: культура как анархия

The new information ecosystem: cultures of anarchy and closure

Перед Гражданской войной на американском Юге барабаны были вне закона. Рабовладельцы прекрасно знали о западноафриканских традициях "говорящих инструментов" и изо всех сил старались удушить свободное и открытое общение на расстоянии. Барабаны могли пробить начало восстания, могли вызвать в коллективной памяти времена свободы.

По большей части рабовладельцы понимали, что добиться от людей окончательного подчинения можно, только оторвав их от корней. Нужно четко регламентировать культуру рабов. Запретить грамоту. Возвести в ранг закона социальное и культурное душегубство, иначе свободные духом люди поднимутся на борьбу за собственные тела.

Американская культура до сих пор живет в ритме музыки Африки и Карибского бассейна - вот свидетельство силы и отваги афроамериканских рабов. Рабовладельцы запретили инструменты, но ритм биения сердец они остановить не могли (об этом пишут Айлин Саузерн, "Музыка черных американцев" и Кристофер Смолл, "Музыка всеобщего языка").

Такие олигархические структуры, как мировые конгломераты индустрии развлечений, силятся по рукам и ногам связать некоторые явления, которые, по их мнению, угрожают их доходам. Они забывают о том, что история коммуникаций свидетельствует: люди всегда смогут воспользоваться средствами общения и на удивление гибко приспособить к их собственным нуждам.

Время от времени технологии общения накапливают разрушительный потенциал: это случилось с сетями Р2Р. Последние - всего лишь одна из множества технологий (среди которых - аудио- и видеокассеты, записываемые компакт-диски, видеодиски, домашние компьютеры, Интернет и реактивные самолеты), связывающих далекие диаспоры и создающих новый облик наций. Они вдохновляют артистов на новые свершения и объединяют сообщества фанатов.

Битва за контроль над этими культурными течениями говорит многое об озабоченности и неустойчивости властных структур, надеющихся нагреть руки на культурной глобализации. И учит нас пониманию природы самой культуры.

Скачать глобальную культуру

Несколько лет назад один мой приятель-журналист свел меня с неким господином, консультантом Международного Банка. Этот господин пригласил меня в июне в Нью-Йорк, принять участие во встрече министров культуры нескольких африканских стран - включая Нигерию, Гану и ЮАР - с лидерами американской музыкальной индустрии. На встрече планировалось устроить мозговой штурм на тему: как системы распространения цифровой музыки могут помочь африканским музыкантам распространять записи и доставлять их прямиком в национальные диаспоры.

Он не имел ни малейшего представления о том, что я думаю по этому поводу: тогда еще не вышли мои статьи на эту тему и мое мнение не было известно. Он не был готов к моей реакции.

"А для чего им вообще фирмы звукозаписи? - спросил я. - Все, что нужно, артисты могут сделать и сами - максимум, за десять тысяч долларов".

Он был ошеломлен. Он придерживался точки зрения Мирового Банка на развитие и предполагал, что артистам из развивающихся стран необходима помощь и они с благодарностью примут ее от таких гигантов, как Bertelsmann или AOL Time Warner. В ответ он обратился к доводам технологического порядка. Фирмы звукозаписи просто необходимы артистам, сказал он, поскольку на программном уровне защищают авторские права на файлы цифровой музыки. Без водяных знаков или средств защиты от копирования артисты только впустую потратят свои усилия.

Я объяснил ему, что со всем этим они давно опоздали. Ему и всем его звукозаписывающим компаниям не потягаться с мощью оцифровки и компьютерных сетей. Я даже не упоминал о тех сложностях, которые неизбежно возникнут, когда африканским музыкантам - зачастую диссидентам - предложат поработать с министрами культуры. Я дал ему понять, что загвоздка в технологии. У него были лучшие намерения, он просто не учитывал того, что подвижки в технологиях породили изменения в идеологии и эти новые тенденции способны изменить природу музыки и творчества.

Вся музыка будет "мировой"

Один из вопросов, на которые до сих пор нет ответа, - как совместное использование файлов и сжатие в MP3 влияют на распространение, пользуясь термином деятелей музыкальной индустрии, "мировой музыки", то есть мелодий неанглоговорящих народов, чьи свежие ритмы кажутся привлекательными для европейцев и американцев, выросших и состарившихся на бите и рок-н-ролле в четыре четверти.

В наши дни музыкантам по всему свету доступны (и по сходной цене) ритмы и рифмы со всех уголков Земли. Peer-to-peer перешла на мировой уровень. Конечно, прежде чем она сможет в равной степени влиять на все культурные традиции, придется преодолеть некоторые значительные экономические и технологические барьеры. Однако возникает вопрос: как появление обширного и ошеломляюще разнообразного собрания звуков изменит творчество и торговлю по мере сужения разрыва в развитии? Не станет ли вся музыка "мировой"?

Озабоченные этномузыковеды

Этномузыковеды только теперь начинают изучать этот феномен. В 80-90-х годах прошлого века, когда "мировая музыка" только начинала получать влияние на рынке и вызывать интерес западных продюсеров и студий звукозаписи, антрополог Стивен Фельд поднял несколько серьезных вопросов, касающихся мирового культурного разнообразия и его будущего.

Некоторые из мыслей Фельда появились в статье под названием "Тихая колыбельная для мировой музыки". В ней исследуется развитие продвижения на рынке этого нового жанра, "мировой музыки", куда входит едва ли не что угодно - от барабанного боя малийцев до амбиентных голосов мадагаскарских лемуров.

Фельд выразил озабоченность самим термином "мировая музыка", отграничивающим некоторые музыкальные формы от того, что академики и бизнесмены называют "музыкой". С самого момента появления нового жанра в качестве коммерческого фактора музыковеды задают вопрос: "что происходит в этом рагу с культурными различиями?".

"Свободный обмен" - самое модное словечко в дебатах о политике отношений Север-Юг. США еще в семидесятых годах прошлого века на форумах ЮНЕСКО начали доказывать, что мировое сообщество обязано установить стандарты, которые бы поддерживали свободный поток информации между государствами - это, якобы, должно служить залогом распространения демократии и обеспечения гражданских прав.

К сожалению, этот спор "свободного обмена " с культурным империализмом (позже появился еще один подход, акцентирующий совокупное использование элементов всеобщих культур) сузил наше видение проблемы и в зародыше подавил обсуждение другого вопроса. А именно: что сделать, чтобы открыть путь свободе и положительному восприятию культурного потока, одновременно ограничивая тираническое и эксплуататорское расширение американо-европейской модели производства и распространения культурных ценностей.

Кроме того, Фельд говорит о реакции на тех гуманитариев, что с распростертыми объятиями приняли модель "культурного империализма". В отличие от тех, кто выражает озабоченность распространением новых шумных звуков, гуманитарии подчеркивают, что в популярной музыке из развивающегося мира используются, даже дважды используются элементы американских и европейских музыкальных форм. Они приветствуют коммерческий успех музыкантов развивающихся стран. Они подчеркивают изменчивость культурного своеобразия и предсказывают окончательное равновесие различий по мощности в мировой музыкальной индустрии.

Эти люди, к числу которых принадлежу и я, пренебрегают влиянием гегемонии и подчеркивают творческий и демократический потенциал совместного использования ресурсов. А вместо неуклюжего "приветствующие гуманитарии" я употребил бы слово прогумбисты - сторонники этакого культурного рагу.

Вообще-то Фельд пишет проблемах этномузыковедов. Его не интересует влияние на саму музыку и ее воздействие на жизни музыкантов и фанатов: "В конечном счете, независимо от масштабов воздействия музыкального творчества, существование и успех мировой музыки возвращают нас к одному из главных экономических клише глобализации: необходимость все новых и новых рынков и рыночных ниш. Здесь мы с удивлением наблюдаем сотрудничество мелких (UNESCO и Auvidis), крупных (Sony) и крупнейших независимых (ECM) собственников и распространителей музыкальной продукции. Мы видим изменения в производстве, из-за притока талантов и дешевой рабочей силы из далеких уголков Земли. На наших глазах с успехом распространяются экзотические евроморфы, вроде зеленого энвайропримитивизма или спиритически-авангардного романтизма "new age". На наших глазах новые произведения подхватываются музыкальной индустрией и становятся товаром - и прорастают на дальних берегах, как это случилось с популярными западными художественными стилями. В конце концов, на наших глазах мировая музыка строит мультикультурализм, позитивно принятый потребителем и следующий рыночной логике развития и объединения".

Peer-to-peer предлагает решение

Возможно, расширение библиотек p2p успокоит озабоченных критиков. Распространение музыки через peer-to-peer до сих пор означало уход корпораций от власти и прекращение регулирования. Музыкальные корпорации больше не управляют потоком, ценами или условиями. Входные барьеры в систему распространения музыкальной продукции в наши дни ниже, чем когда-либо, а система эта предлагает широкие возможности прямого всеобщего сбыта и его креолизации.

Обозначим основные понятия культурной глобализации:

она происходит, но не так, как хотелось бы тем, кто надеется получить от нее выгоды;

цены и прибыли от глобализации падают неравномерно и непредсказуемо;

культура - вовсе не система с нулевой суммой. Если что-либо используется, это не мешает использовать его снова, и не уменьшает его стоимости. На самом деле, может даже и увеличивать.

Любая живая культура анархична по своей сути. Ее корни - в обычном и обыденном взаимодействии людей, живущих в одинаковых условиях и общими символами и опытом.

Часто мы ошибочно принимаем конечные продукты культуры - симфонии и оперы, романы и поэмы, выдержавшие суровую экспертную оценку рынка и критики, за саму культуру. Культура - вовсе не совокупность ее плодов. Это процесс, в результате которого эти плоды появляются. И, функционируя нормально, она по сути своей будет демократичной, живой, податливой, удивительной и интересной.

Вот в этих воззрениях на культуру и заключается разница исходных предпосылок культурной анархии и культурной олигархии. Анархисты - как и многие менее радикальные демократы - верят в то, что культурный поток должен встречать как можно меньше препятствий. Олигархи, даже, на первый взгляд, политически либеральные, предпочитают вертикальную модель культуры, предполагающую активное вмешательство влиятельных общественных институтов, - государства, корпораций, университетов и музеев. Любой из этих институтов может выстраивать и сохранять свободные потоки культуры и информации. Однако они слишком часто служат целям олигархов, увеличивая и без того значительные победы победителей, тем самым плутуя на культурном рынке.

Что думает о P2P Мэтью Арнольд

В 1867 английский критик Мэтью Арнольд опубликовал трактат под названием "Культера и анархия". Книга появилась в ответ на выводы появившейся в 1859 г. книги Джона Стюарта Милля "О свободе". Арнольд взял Милля в оборот за то, что тот советовал не пытаться управлять культурой. По Арнольду, культура является тем, чем ее называют культурные авторитеты, вроде самого Арнольда. В этом смысле культура предпочтительнее - и даже является противоядием от - анархии.

Выражением той же олигархической теории культуры явилась упрощенческая, однако влиятельная книга Сэмюэла Хантингтона "Столкновение цивилизаций и изменение мирового порядка". В представлении Хантингтона, культуры покоятся на неких неизменных основаниях. Воззрения, акцентирующие изменчивость, текучесть и гибридность культуры, он считает "банальными" по сравнению с глубокими сущностными текстами и верованиями культур. Хантингтон говорит о важной роли Библии для того, что он называл западной цивилизацией, и сборников изречений Конфуция для цивилизации, названной им конфуцианской.

Таким образом, Хантингтон оставляет без внимания то, как люди этих культур пользуются текстами и связанными с ними символами. “Сущностью Западной цивилизации является Великая хартия вольностей, а не Великий Бутерброд", – пишет Хантингтон, забывая о том, что большинство представителей наций, названных им "Западными", понятия не имеют об истории и значении Великой Хартии, но биг-мак ценит каждый. Хантингтон приводит множество доводов против культурной глобализации, стимулирующего свободного потока и обмена идеями и информацией. Опасному и злобному окружающему миру он прописывает возведение стен, а не прокладывание путей.

Возможно, идеальный мир Хантингтона оказался бы спокойным - но также мрачным и бессловесным. На самом же деле культуры сами изменяются, сами растут, сами себя проверяют - если им дают эту возможность. Лишь в период европейского Средневековья часть мира разрубила свои культурные артерии, целиком полагаясь на собственные знаки и символы. Пока весь остальной мир продвигался вперед, вслед за персидскими и арабскими торговцами, Европа испытывала культурный застой. Европейское Средневековье было эпохой массовой безграмотности и невероятной концентрации власти в руках местных элит.

Как говорит в своей книге "Творческое разрушение: как глобализация меняет мировые культуры" Тайлер Коуэн, культурный обмен порождает культурные перемены. Обмен может сгладить культурные различия, но и привнести новые возможности выбора, новые идеи, новые языки. До тех пор, пока люди могут заимствовать средства выражения культур и использовать их по-новому, каждый уголок земли будет становиться все многообразнее.

Часть 3: Анархия и олигархия от науки

В годы холодной войны ученые по ту сторону "железного занавеса" мечтали переселиться в Соединенные Штаты. Дело не только в том, что в "свободном мире" были лучшие условия для жизни: принципы открытого диалога и честного исследования породили здесь интеллектуальные сообщества, соответствующие своему названию. Советские ученые были среди тех немногих граждан, которым дозволялось часто выезжать в Западную Европу, Северную Америку и в Индию, а потому они насквозь видели ложь и преувеличения советской тирании.

Наука - самая удачная, открытая и рассредоточенная система общения из всех, какие только создавало человечество. Культурные нормы научного и гуманитарного знания анархичны в лучшем смысле слова. Ученые и гуманитарии по сути своей обязаны быть демократичными. Хотя членов этих сообществ ничтожно мало, но выходящие из-под их пера книги и статьи в большинстве случаев доступны для чтения и комментирования всеми желающими. Кроме того, традиции поголовной экспертной оценки позволяют даже любителям время от времени участвовать в обсуждении научных проблем и в поиске новых решений - хотя мимо стражей, охраняющих двери лабораторий и библиотек, им не проскользнуть.

Наука это культура. Но также и метод. И идеология, поддерживающая метод и обеспечивающая культуру. Но это еще и отрасль промышленности, даже несколько отраслей, через которые ежегодно пропускаются миллиарды национальных и частных долларов. В наши дни ставки на науку выше, чем когда бы то ни было, и она оправдывает все ожидания. Вторая мировая война, учили нас, окончилась победой потому, что на одной стороне была группа хорошо финансировавшихся ученых-беженцев, разработавших лучшие радары, чем противники. И в конечном итоге, они изобрели лучшую бомбу. Достижения, появившиеся в недрах лаборатории или на экране компьютера и вышедшие на рынок, на фермы, в школы, в больницы, должны помочь нам решить все основные проблемы XXI века - бедность, терроризм и болезни.

Великая река науки...

Научное знание зачастую проистекает из открытого диалога и вливается в поток усвоения и использования. Оно течет обычно из общественной сферы прямиком в частный сектор. Чтобы управлять этим потоком, на каждой стадии которого сталкивается множество противоречивых ценностей и идеологий, разработан комплекс неких правил. Поиск согласия в рамках научных сообществ порождает принципы и методы научного обсуждения, и лишь затем ученые обращаются к потребностям рыночных сил в товарах и потребности государства в безопасности.

Восхождением к знанию и его нисхождением к практике правят различные идеологии, традиции и установления. Но самый первый этап, лабораторная и библиотечная работа, в немалой степени зависит от приверженности ученых радикальной демократии и открытости. Где провести черту, ограничивающую доступ к потоку знаний, таким образом, чтобы поощрить любознательность, защитив общество от ее злонамеренного применения, - вот важнейший вопрос, связанный с этой матрицей правил и норм.

...и ее дамбы

В научных сообществах, как и в реальном мире, на пути к истинным, идеальным открытости и равенству лежат существенные преграды. Первая из них относительно проницаема - это барьер компетентности. Чтобы удовлетворить свое любопытство, немногочисленным любителям теоретической физики приходится долгие годы овладевать огромным количеством знаний. Не усвоив всю необходимую информацию, не потратив на это бездну времени, нельзя увидеть бреши в знании или понять, какие вопросы представляют особенный интерес для исследования.

Перспектива потратить полжизни на погружение в предмет знания, разумеется, охлаждает многих. Ученые дискуссии доступны лишь специалистам, но стать знатоком так сложно, что это смягчает возможные издержки информационной анархии. Вторая, более прочная преграда связана с аттестацией. В запутанном, спешащем, загруженном мире титулы и ученые степени отчасти свидетельствуют о знаниях и взаимоотношениях. Если соседка по купе возьмется читать вам лекцию о достоинствах генной инженерии, вы будете в затруднении: стоит ли тратить время? Если же она представилась как профессор молекулярной биологии Рокфеллерского Университета, возможно, вы и решите послушать.

Конечно, по своей сути креденциализм (credentialism) олигархичен. Набор официальных свидетельств и рекомендаций, приемлемых академической наукой, весьма ограничен, ведь члены сообщества не хотят увеличивать число конкурентов. Аттестатизм работает сам на себя. Совет аттестованных экспертов, изучающий заявки на получение грантов, скорее всего, выпроводит соискателя, не обладающего тем же набором дипломов, что получили они сами, и благосклонно отнесется к тому, кто учился в "правильной" школе, даже если уровень его знаний и компетенции ниже.

Креденциализм воплощает в себе все возможные издержки олигархии. На самом деле та дама - соседка по купе - может быть полным ничтожеством, как и многие ее коллеги. Даже наиболее знаменитые и образованные дипломированные специалисты могут ошибаться. Основная проблема больных аттестатизмом происходит из смеси высокомерия и тревоги за свое общественное положение: в отсутствие конкурента профессионалы могут меньше беспокоиться за собственные ошибки, чем любители или новички. К счастью для научного прогресса, любая группа аттестованных экспертов почти наверняка склонна к несогласию по ключевым вопросам.

Вот так: креденциализм бьет сам себя, и в результате открывается настоящая полемика. Невозможно предсказать, какие споры и дебаты подавит врожденный консерватизм таких сообществ. Несмотря на некоторые элементы олигархичности, наука как практика преуспевает не вопреки, а благодаря своей идеологии относительной открытости. Креденциализм - скорее несовершенство, чем порок науки.

Сообщество дилетантов

Предполагается, что наука как идеология и культура открыта для сотрудничества с теми, у кого нет диплома. В отличие от гуманитарного знания, где аттестатизм - не только большая проблема, но и необходимость, естественные науки могут быть свободны от тирании дипломов. Предполагается, что вопросы национализма или коммерческой выгоды ученых не интересуют.

Замечательно, что одно из сообществ исследователей и разработчиков - Open Source, или движение за открытые исходники, - сделало радикально демократические принципы науки своей жизненной философией. Профессиональные, дипломированные компьютерщики вносят существенный и заметный вклад в разработку открытых программных средств, но и вклад любителей огромен. И часто именно сообщество любителей совершенствует части кода и "доводит" программу или находит новый способ ее использования в новых условиях.

Компьютерная наука достаточно молода, и ее инструментарий достаточно дешев, чтобы тысячи неаттестованных любителей могли накапливать опыт через пробы, ошибки, эксперименты, сотрудничество и общение. Это идеальное научное сообщество, какому позавидовал бы Фрэнсис Бэкон и какое Аристотель даже не мог себе представить. В последнее время его название превратилось в метафору, обозначающую ценности и традиции, давно уже имеющие хождение в науке.

В то время, как во многих сферах жизни - от музыки до политики - именно коммуникативные технологии привели к расцвету научной революции, в средоточиях науки - в университетах и лабораториях - эти демократические ценности оказались вытеснены тревогами олигархов о коммерческой выгоде и национальной безопасности.

Власть против просвещения

Сейчас, более чем через десять лет после того, как Елена Боннер и ее муж Андрей Сахаров способствовали окончанию холодной войны, настала пора задуматься о том, останутся ли Соединенные Штаты и впредь прибежищем для ученых. Учитывая угрозы закона в адрес исследователей способов шифрования, судебное обвинения русского компьютерщика Дмитрия Склярова и ядерщика Вэнь Хо Ли, внедрение визовых ограничений для студентов и исследователей, многие ученые и математики опасаются посещать Соединенные Штаты или работать здесь.

Обычно правила использования опасных материалов или распространения потенциально опасной информации с трудом приживаются в научной среде. Ученые совместно с властями изучают опасность и предлагают ограничения, из которых лишь некоторые становятся законом, а другие становятся частью саморегулирующейся научной культуры. Но после 2001 года правительство Соединенных Штатов стало диктовать новые нормы безопасности, не задумываясь об их обоснованности с научной точки зрения.

Многие из этих предписаний породили критику со стороны ученых, опасающихся, что будут заморожены важнейшие исследования (по биотерроризму, например) или проверка данных, для чего эксперименты должны воспроизводиться другими исследователями. Если некоторые данные или заключения будут храниться в секрете, наука не сможет оставаться самокорректирующейся системой.

Тревожнее всего то, что правительство США решило отслеживать и ограничивать контакты с иностранными учеными и аспирантами. Под угрозой окажется сама глобальная, космополитическая природа науки, если величайшая в мире база фундаментальной науки будет недвусмысленно благоволить собственным гражданам вместо того, чтобы позволить американским ученым сотрудничать с иностранными (см. Пэг Брикли, "Ученые озабочены новой доктриной антитерроризма", The Scientist, 28 октября 2002 г.).

Но серьезные изменения в отношениях науки и правительства Соединенных Штатов наметились еще до сентябрьского нападения. С начала 80-х годов прошлого века правительство акцентирует внимание на возможной выгоде от финансируемых им исследований. Открытые сети, открытые журналы и открытые дискуссии кажутся ему опасными, и это заставляет ученых вновь и вновь отстаивать свои принципы и защищать своих коллег.

Иными словами, ученым вновь приходится бороться за просвещение

Экономика авторских прав: коммерция и контроль

Абсурдная экономика авторских прав заставляет ученых безвозмездно передавать все права издателям больших коммерческих журналов, а затем выкупать свои работы по монопольным подпискам. В результате ученым приходится создавать организации для свободного и открытого распространения научной литературы, независимые от системы коммерческих журналов.

Фонд Гордона и Бетти Мур финансирует "публичную библиотеку научной литературы", а фонд Джорджа Сороса поддерживает Будапештскую инициативу открытого доступа.

Хотя система авторских прав ценой научной открытости обогащает олигархов от издательств, система патентов еще сильнее тормозит науку. В 1980 году Конгресс США принял Акт Бэя - Доула, поощряющий университеты патентовать плоды работ, проводимых на государственные средства. Тогда же Бюро Патентов одобрило патентование живых существ и их генов, и с этих пор на наших глазах проходит сумасшедшая гонка за контролем над важной с медицинской точки зрения информацией.

Американской компании Myriad Genetics Inc. удалось победить два измененных гена, вызывающих рак груди у небольшого числа женщин. Теперь эта компания монопольно пожинает неограниченные выплаты с медицинских учреждений: 2500 долларов за каждое исследование женщины на эти генетические изменения.

Британский биолог Джон Салстон пишет: "потребовав права собственности на тесты для диагностики наличия двух генов BRCA и надзор над тестами, компания Myriad увеличивает и без того значительную стоимость медицинского обслуживания. Но на деле ситуация еще хуже: теперь, когда известен механизм воздействия мутаций BRCA 1 и 2 на рост опухолей, ученые могли быразработать новые методы лечения. Однако из-за патентов компания Myriad обладает эксклюзивными правами наэтом рынке".

Другими словами, на пути исследователей к разработке новых тестов и средств лечения этих мутаций лежат финансовые преграды. А существующие тесты находятся вне пределов финансовой досягаемости миллиардов женщин (см. также работу Салстона "Наследие гуманизма").

Приватизация науки

Усиление централизованного контроля над информацией и превозношение кратковременной коммерческой выгоды над открытостью и долгосрочным накоплением знания - главная, но отнюдь не единственная тема этой статьи. В сущности, битвы открытости с контролем над научным процессом и информацией привели к тому, что чрезмерный контроль извращает бизнес.

Так, проприетарное управление базами данных основной генетической информации увеличивает количество избыточных и несовершенных соперничающих между собой частных баз данных. Они не только снижают прибыли владельцев, но и повышают операционные издержки других компаний, которые хотели бы использовать эту информацию для разработки лекарств и методов лечения.

Именно поэтому несколько фармацевтических компаний присоединились к британскому тресту Wellcome Trust и создали бесплатную публичную базу данных SNP (одиночный нуклеотидный полиморфизм), являющихся показателем различий между особями с одинаковым геномом. Обнаружив SNP, исследователи могут определить факторы, которые говорят о восприимчивости организма к некоторым наследственным болезням.

До того, как публичные базы данных SNP положили конец "золотой лихорадке" поиска и патентирования сотен SNP, многие компании торопились запастись информацией и запатентовать SNP. Преуспей они, и исследования некоторых SNP были бы намного более дорогостоящими и, возможно, монопольными. Компании-создатели публичных баз данных SNP стали примером компаний, которые пользовались здоровой и надежной системой патентирования, в то же время откровенно избегая ее недостатков, и предоставляя всем желающим открытый доступ к информации. Эти компании осознали, что чрезмерный контроль лишь вредит бизнесу.

Правительство США не имеет ни малейшего отношения к этим открытым базам данных, за исключением того, что финансировало исследование некоторых SNP. Американская политика в области науки в значительной степени поощряет университеты, частных исследователей и частные компании, обращающиеся за патентной охраной на каждом этапе процесса производства знаний. В результате такой политики количество патентов, выданных университетам на результаты исследований, финансировавшихся государством, растет в геометрической прогрессии.

Что было бы, если бы во время Второй мировой войны США считали, что приехавшие из Германии, Италии или даже Дании ученые слишком подозрительны и даже ненадежны, чтобы можно было полагаться на них в дешифрации сообщений, разработке радаров и оружия? Что было бы, если бы в годы холодной войны Соединенные Штаты ограничивали - вместо того, чтобы поощрять - научное общение между американскими учеными и учеными из-за железного занавеса? И что было бы, если бы Лейбницу пришлось спрашивать у Ньютона позволения, чтобы пользоваться интегральным исчислением?