Предлагаемая польским читателям работа Ленина написана в апреле и мае 1920 г. Международное коммунистическое движение в то время не выходило еще из детского возраста; его болезни были поистине детскими болезнями.
Осуждая формальную "левизну", радикализм жеста и фразы, Ленин тем более страстно отстаивал действительную революционную непримиримость классовой политики. Этим он - увы! - не застраховал себя от злоупотреблений со стороны оппортунистов разной масти, которые за истекшие после выхода этой книги 12 лет сотни и тысячи раз ссылались на нее в защиту беспринципного примиренчества.
Сейчас, в условиях мирового кризиса, от социал-демократии во многих странах отделяется левое крыло. Попадая в щель между коммунизмом и реформизмом, подобные группировки объявляют обычно своей особой исторической задачей создание "единого фронта", или, еще шире, "единство рабочего движения". Этим примиренческим лозунгом исчерпывается, в сущности, физиономия "Социалистической рабочей партии" в Германии, руководимой Зейдевицем, К. Розенфельдом, стариком Ледебуром и др. Немногим, по-видимому, отличается от "Социалистической рабочей партии" в Германии, насколько я могу судить отсюда, та польская политическая группировка, к которой принадлежат доктор Иозеф Крук и др. Теоретики таких формаций при случае очень охотно ссылаются на ленинскую "Детскую болезнь левизны". Они забывают только объяснить, почему они всегда считали Ленина неисправимым раскольником.
Суть ленинской политики единого фронта состоит в том, чтобы, при наличии борющихся и непримиримых программ и организаций, дать пролетариату возможность совершить сомкнутыми рядами хотя бы и небольшой практический шаг вперед; но на основе этого практического шага масс Ленин стремится не затушевать и смягчить политические противоречия между марксизмом и реформизмом, а, наоборот, вскрыть их, сделать их достоянием масс и тем укрепить революционное крыло.
Проблемы единого фронта суть проблемы тактики. А мы знаем, что тактика подчинена стратегии. Линию нашей стратегии определяют исторические интересы пролетариата в свете марксизма. Этим мы не хотим преуменьшить значение тактических вопросов. Стратегия без соответственной тактики осуждена оставаться безжизненной кабинетной абстракцией. Но не менее безнадежно превращать частный тактический метод, как бы он ни был важен в данный момент, в панацею, в универсальный рецепт, в исповедание веры. Первым условием революционного применения политики единого фронта является непримиримый разрыв с беспринципным примиренчеством.
Книга Ленина, казалось, нанесла фальшивому радикализму смертельный удар. Третий и четвертый конгрессы Коминтерна почти единогласно превратили выводы этой книги в резолюции. Но в течение следующего периода, начало которого совпадает приблизительно с болезнью и смертью Ленина, мы наблюдаем поразительное, на первый взгляд, явление: ультралевые тенденции снова всплывают на поверхность, приобретают силу, приносят ряд бедствий и затем сходят со сцены, чтоб снова появиться в еще более резкой и злокачественной форме.
Формалистические и плоские протесты против каких бы то ни было соглашений с реформистами, против единого фронта с социал-демократией, против единства профессионального движения, поверхностные доводы за создание своих собственных "чистеньких", как выражается Ленин, профессиональных союзов - все эти "ультралевые" соображения не стали ни серьезнее, ни умнее от того, что излагаются ныне не детскими фальцетом, а бюрократическим басом. Откуда же этот поразительный рецидив?
Мы знаем, что политические течения не висят в воздухе. Уклоны и ошибки, если они упорны и длительны, должны иметь классовую базу. Говорить об "ультралевизне", не определяя ее социальных корней, значит марксистский анализ заменять игрой понятий. Между тем правые, т. е. оппортунистические критики сталинизма, как, напр., брандлерианцы, и сейчас сводят все ошибки Коминтерна к простому идеологическому недоразумению, превращая ультралевизну в над-социальное, над-историческое, своего рода мистическое начало, вроде злого духа, который искушает благочестивых христиан.
Дело обстоит совсем не так. События с исчерпывающей полнотой показали, что те ошибки, которые были в свое время у отдельных лиц и групп действительно лишь проявлением незрелого политического возраста, возведены ныне в систему и стали сознательным оружием борьбы за господство целого политического течения: бюрократического центризма. Дело тем менее идет о бесплотном духе ультралевизны, что одна и та же политическая группировка, руководящая ныне Коминтерном, чередует с ультралевыми ошибками грубо-оппортунистические действия. В известные моменты сталинская фракция даже не перемежает во времени радикализм с оппортунизмом, а применяет их одновременно, в зависимости от потребностей фракционной борьбы.
Так, в настоящее время мы наблюдаем, с одной стороны, принципиальный отказ от политики каких бы то ни было соглашений с немецкой социал-демократией; с другой стороны, мы являемся свидетелями антивоенного конгресса, построенного на соглашении с буржуазными и мелкобуржуазными пацифистами, французскими радикалами и франкмасонами, или с претенциозными одиночками, типа Барбюсса, которые считают себя призванными объединить третий и второй Интернационалы.
Те простые и, как всегда, исчерпывающие доводы, которые Ленин приводит в пользу "соглашений", "компромиссов", неизбежных уступок и пр., как нельзя лучше служат также и для того, чтоб показать, за какую черту эти методы не смеют переходить, не превращаясь в свою противоположность.
Тактика единого фронта не есть универсальный принцип. Она подчинена более высокому критерию: объединению пролетарского авангарда на основе непримиримой марксистской политики. Искусство руководства состоит в том, чтобы каждый раз, на основании конкретного соотношения классов, определить, с кем, для какой цели и в каких пределах допустим единый фронт и в какой момент он должен быть разорван.
Если б мы стали искать законченный образец того, как не надо, как нельзя вести политику единого фронта, мы не нашли бы ничего лучшего - вернее, ничего худшего, - как амстердамский конгресс "всех классов и всех партий" против войны. Этот пример заслуживает того, чтоб его разобрать по пунктам.
1. Коммунистическая партия должна, при всех и всяких соглашениях, от мимолетных до наиболее длительных, выступать открыто, под собственным знаменем. В Амстердаме партии, как таковые, вообще не были допущены. Как будто борьба против войны не есть политическая, а следовательно, партийная задача. Как будто эта борьба не требует наивысшей ясности и точности мысли. Как будто какая-либо другая организация, помимо партии, способна дать наиболее ясную и законченную постановку вопросов борьбы против войны. Между тем фактическим организатором конгресса, исключившего партии, являлся Коминтерн!
2. Коммунистическая партия должна искать единого фронта не с отдельными адвокатами и журналистами, не с симпатичными знакомыми, а с массовыми рабочими организациями и, следовательно, в первую голову, с социал-демократией. Между тем, единство фронта с социал-демократией было заранее исключено. Недопустимым объявлено самое обращение к социал-демократии, т. е. открытая проверка силы давления социал-демократических масс на их верхи.
3. Именно потому, что политика единого фронта заключает в себе оппортунистические опасности, компартия обязана исключать всякого рода двусмысленное посредничество и дипломатию за спиной масс. Между тем, Коминтерн счел нужным, в качестве формального руководителя, закулисного посредника и знаменосца, выдвинуть французского писателя Барбюсса, опирающегося на худшие отбросы реформизма и коммунизма. Без ведома масс, но явно по поручению президиума Коминтерна, Барбюсс вступил в переговоры о конгрессе с Фридрихом Адлером. Но ведь единый фронт сверху недопустим? Через посредство Барбюсса, оказывается, допустим. Незачем говорить, что заправилы второго Интернационала в области политического маневрирования дадут Барбюссу сто очков вперед. Закулисная дипломатия Барбюсса обеспечила второму Интернационалу возможность уклониться от участия в конгрессе под наиболее благовидными предлогами.
4. Компартия имеет право, даже обязана привлекать к делу и слабых союзников, - если это действительные союзники, - но так, чтобы не отталкивать этим рабочие массы, т. е. своего основного "союзника". Между тем участие в конгрессе отдельных буржуазных радикалов, членов правящей партии империалистской Франции, не может не отталкивать французских социалистических рабочих от коммунизма. Немецким пролетариям также не легко объяснить, почему можно идти в общих рядах с вице-председателем партии Эррио или с пацифистским генералом Шенаихом и почему недопустимо предложение совместных действий против войны реформистским рабочим организациям.
5. Самое опасное в политике единого фронта - иметь дело с мнимыми величинами, выдавать фальшивых союзников за действительных и тем обманывать рабочих. Между тем именно это преступление совершили и совершают организаторы амстердамского конгресса.
Французская буржуазия целиком является сейчас "пацифистской"; не мудрено: каждый победитель стремится помешать побежденному начать войну реванша. Французская буржуазия ищет везде и всюду гарантий мира, т. е. гарантий неприкосновенности награбленного. Левое крыло мелкобуржуазного пацифизма готово искать этих гарантий даже в эпизодическом соглашении с Коминтерном. Но в первый же день войны все эти пацифисты окажутся на стороне своего правительства. Они скажут французским рабочим: "В борьбе за мир мы шли на все, даже на амстердамский конгресс; но нас вынудили к войне, - мы за защиту отчества". Участие французских пацифистов в конгрессе, который практически никого ни к чему не обязывает, в момент войны пойдет целиком на пользу французскому империализму. Можно, с другой стороны, не сомневаться, что, в случае войны за "равноправие" в области мирового грабежа, генерал Шенаих и ему подобные будут полностью на стороне своего немецкого отечества и используют в его интересах свой свежий амстердамский авторитет.
Индийский буржуазный националист Патель участвовал в конгрессе по той же причине, по которой Чан-Кай-Ши участвовал "с совещательным голосом" в Коминтерне. Такое участие неминуемо повышает авторитет "национальных вождей" в глазах народных масс. Любому индийскому коммунисту, который назовет на собрании Пателя и его друзей изменниками, Патель ответит: "Если б я был изменником, я не мог бы быть союзником большевиков в Амстердаме". Сталинцы вооружили индусского буржуа против индусских рабочих.
6. Соглашение во имя практической цели ни в каком случае не должно оплачиваться принципиальными уступками, замалчиванием существенных разногласий и двусмысленными формулировками, которые дают возможность каждому участнику вкладывать в них собственное толкование. Между тем, манифест амстердамского конгресса весь построен на уловках и двусмысленностях, на игре слов, на маскировке противоречий, на гордых обетах без содержания, на торжественных клятвах, ни к чему не обязывающих. Члены буржуазных партий и франкмасонских лож "осуждают" капитализм! Пацифисты "осуждают"... пацифизм! На другой же день после конгресса, генерал Шенаих в статье, напечатанной в журнале В. Мюнценберга, именует себя пацифистом. Осудив капитализм, мелкие и не мелкие буржуа возвращаются в состав капиталистических партий и вотируют доверие Эррио. Разве это не недостойный маскарад, не постыдное шарлатанство?
Марксистская непримиримость, обязательная при применении единого фронта вообще, становится вдвое и втрое обязательнее, когда дело идет о таком остром вопросе, как война. Решительный голос одного Либкнехта имел во время войны несравненно большее значение для развития немецкой революции, чем сентиментальные полупротесты пацифистов из независимой партии. Во Франции не нашлось ни одного Либкнехта. Одна из причин состоит именно в том, что во Франции пацифизм - франкмасонский, радикальный, социалистический, синдикалистский - образует очень плотную среду лжи и лицемерия. Ленин требовал, чтобы на всякого рода конгрессах "против войны" искать не объединительных общих мест, а, наоборот, ставить вопрос так ясно, отчетливо и резко, чтоб заставить пацифистов обжечь себе пальцы и отскочить, - и тем дать урок рабочим. Так, в инструкции советской делегации, собиравшейся в 1922 г. на конгресс против войны в Гаагу, Ленин писал: "Мне кажется, что если у нас будет на гаагской конференции несколько человек, способных на том или другом языке сказать речь против войны, то всего важнее будет опровергнуть мнение о том, будто присутствующие являются противниками войны, будто они понимают, как война может и должна надвинуться на них в самый неожиданный момент, будто они сколько-нибудь сознают способ борьбы против войны, будто они сколько-нибудь в состоянии предпринять разумный и достигающий цели путь борьбы против войны".
Представьте себе на одну минуту Ленина, который голосует в Амстердаме пустой и трескучий манифест рука об руку с французским радикалом Г. Бержери, с немецким генералом Шенаихом и индусским национал-либералом Пателем. Противоестественность этой картины лучше всего измеряет глубину падения эпигонов!
В книге Ленина нет ни одной формулы, от которой нам приходилось бы отказываться сейчас. Но эта работа написана 12 лет тому назад. На систематическом искажении ленинской политики и на злоупотреблении ленинскими цитатами сложилось целое направление - бюрократический центризм, которого не было, когда Ленин писал свою работу.
Сталинское направление отнюдь не бесплотно. Оно имеет социальную опору: многомиллионную бюрократию, выросшую из победоносной, но изолированной пролетарской революции в отсталой стране. Собственные кастовые интересы бюрократии вырабатывают у нее оппортунистические и националистические тенденции. Но это бюрократия рабочего государства, окруженного буржуазным миром. Она на каждом шагу приходит во враждебные столкновения с социал-демократической бюрократией капиталистических стран. Определяя направление Коминтерна, советская бюрократия накладывает на него печать противоречий собственного положения. Вся политика эпигонского руководства качается между оппортунизмом и авантюризмом. "Ультралевизна" перестала быть болезнью детского возраста. Она стала одним из методов самосохранения фракции, все более тормозящей развитие мирового пролетарского авангарда. Борьба с бюрократическим центризмом является ныне первейшей обязанностью каждого марксиста. Уже по одному этому должно горячо приветствовать издание замечательной работы Ленина на польском языке.
Л. Троцкий
Принкипо, 6 октября 1932 г.
Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 32.