Я хочу подойти лишь к двум вопросам общего значения, которые во время прений все время всплывали как на прошлом заседании, так и на сегодняшнем.
Первый вопрос: что такое пилсудчина и в какой связи стоит она с фашизмом?
Второй вопрос: где корни ошибки, совершенной Центральным Комитетом польской коммунистической партии? Я имею в виду не личные и не групповые корни, а объективные, заложенные в условиях эпохи, отнюдь не умаляя этим личной ответственности.
Первый вопрос: пилсудчина и фашизм.
Оба эти течения имеют несомненно общие черты: ударная армия их вербуется, прежде всего, в среде мелкой буржуазии; и Пилсудский, и Муссолини действовали вне-парламентскими, открыто насильственными способами, методами гражданской войны; оба они стремились не ниспровергнуть буржуазное общество, а, наоборот, спасти его. Подняв на ноги мелкобуржуазную массу, они, по приходе к власти, открыто столкнулись с крупной буржуазией. Тут невольно напрашивается историческое обобщение, для которого надо вспомнить определение, данное Марксом якобинизму, как плебейскому способу расправы с феодальными врагами буржуазии... Это было в эпоху подъема буржуазии. Сейчас приходится сказать, что в эпоху упадка буржуазного общества буржуазия снова нуждается в "плебейском" способе решения своих задач, уже не прогрессивных, а насквозь реакционных. И в этом смысле в фашизме есть реакционная карикатура на якобинизм.
Поднимаясь, буржуазия не могла обосновать своего развития и господства в рамках старого феодально-бюрократического государства. Понадобилась якобинская расправа со старым обществом, чтобы обеспечить расцвет нового общества, буржуазного. Падающая буржуазия не способна удерживаться у власти методами и способами ею же построенного парламентского государства; ей нужен фашизм, как орудие самообороны, по крайней мере, в наиболее критические моменты. Буржуазия не любит "плебейского" способа разрешения своих задач. Она относилась крайне враждебно к якобинизму, расчищавшему кровью пути развития буржуазного общества. Фашисты неизмеримо ближе падающей буржуазии, чем якобинцы - буржуазии поднимающейся. Но солидная буржуазия не любит и фашистского способа разрешения своих задач, ибо потрясения, хотя бы и в интересах буржуазного общества, связаны с опасностями для него. Отсюда антагонизм между фашизмом и традиционными партиями буржуазии.
Совершенно бесспорно, что по своим корням, источникам и лозунгам пилсудчина - мелкобуржуазное движение. Что сам Пилсудский заранее знал свой путь, в этом можно, пожалуй, усомниться. Непохоже, чтобы он был семи пядей во лбу. На действиях его лежит печать посредственности. (Валецкий: Ошибаетесь!). Не берусь, однако, характеризовать Пилсудского ни с какой стороны, не знаю, может быть, он и видел кое-что дальше других; во всяком случае, если он и не знал, что хочет сделать, то, по всей видимости, довольно ясно знал, чего хочет избежать, т. е. прежде всего, революционного движения рабочих масс. Чего он не понимал, то за него додумывали другие, может быть, и английское посольство. Во всяком случае, Пилсудский быстро нашел смычку с крупным капиталом, несмотря на то, что по корням, по источникам, по лозунгам вызванное им движение было мелкобуржуазным, "плебейским" способом разрешения неотложных задач разрушающегося и падающего капиталистического общества. Здесь уже прямое сближение с итальянским фашизмом.
Здесь было сказано (Варским), что парламентская демократия - арена, на которой блещет мелкая буржуазия. Не всегда и не при всяких условиях. Блещет, но и тускнеет, увядает, все более обнаруживает свою беспомощность. А так как и сама крупная буржуазия в тупике, то парламентская арена становится зеркалом безвыходности и упадка всего буржуазного общества. Мелкая буржуазия, которая парламентаризму отводила столь большое место, начинает сама тяготиться парламентаризмом и искать выхода на внепарламентских путях. В источнике своем пилсудчина является попыткой вне-парламентского разрешения задач мелкой буржуазии. Но в этом-то и заложена неизбежность ее капитуляции перед крупной. Если в парламенте мелкая буржуазия свое бессилие перед помещиком, капиталистом и банкиром обнаруживает по частям, в розницу, в каждом отдельном случае, то при попытке внепарламентского решения своих задач, в момент, когда она вырывает власть, ее социальное бессилие обнаруживается уже не в розницу, а оптом. Получается сперва видимость того, будто мелкая буржуазия с мечом в руках ополчается против буржуазного режима, а кончается ее восстание тем, что она захваченную кровавым путем власть передает через своих вождей крупной буржуазии. Вот это именно и произошло в Польше. И этого ЦК не понял.
Крупная буржуазия не любит такого метода, как человек с больной челюстью не любит, когда ему рвут зубы. Солидные круги буржуазного общества с ненавистью глядели на упражнения дантиста Пилсудского, но, в конце концов, подчинились неизбежному, правда, с угрозами сопротивлением, торгами и переторжками. И вот вчерашний идол мелкой буржуазии превращается в жандарма при капитале! Поражает кинематографический темп развития событий, чудовищно быстрый переход от "революционных" - по внешности - лозунгов и приемов к контрреволюционной политике ограждения собственников от натиска рабочих и крестьян. Но эволюция пилсудчины целиком закономерна. Что касается темпа, то он является результатом гражданской войны, которая перескакивает через этапы и сокращает сроки.
Есть ли пилсудчина "левый" фашизм или "не-левый"? Не думаю, чтобы это разграничение что-нибудь давало. "Левизна" в фашизме вытекает из необходимости пробуждать и питать иллюзии разоряемого мелкого собственника. В разных странах, в разных условиях это делается по разному, с применением разных долей "левизны". Но по существу своему пилсудчина, как и фашизм вообще, выполняет контрреволюционную роль. Это противо-парламентская, прежде всего противопролетарская контрреволюция, при помощи которой падающая буржуазия пытается - и не без успеха, по крайней мере, на известное время - оградить и удержать свои основные позиции.
Я назвал фашизм карикатурой на якобинизм. Фашизм так же относится к якобинизму, как нынешний капитализм, разрушающий производительные силы и понижающий культуру, относится к молодому капитализму, поднимающему человеческое могущество во всех областях. Разумеется, сопоставление фашизма и якобинизма, как и всякое, в сущности, широкое историческое сопоставление, законно только в определенных пределах и под определенным углом зрения. Попытка раздвинуть это сопоставление за его законные рамки неизбежно грозила бы ложными выводами. Но в определенных рамках сопоставление кое-что выясняет. Верхи буржуазного общества не способны были очистить общество от феодализма. Для этого нужно было мобилизовать интересы, страсти и иллюзии мелкой буржуазии. Она выполнила эту работу в борьбе с верхами буржуазного общества, хотя в последнем счете служила именно им. И фашисты мобилизуют общественное мнение мелкой буржуазии и свои вооруженные банды в борьбе или в полуборьбе с правящими кругами и с официальным государственным аппаратом. Чем более непосредственная революционная опасность угрожает буржуазному обществу, или чем острее разочарование мелкобуржуазных масс, временно надеявшихся на революцию, тем легче фашизм проводит свою мобилизацию.
В Польше условия для этой мобилизации, очень своеобразные и сложные, были созданы экономической и политической безвыходностью, смутной перспективой революции и связанной с ней "московской" опасностью. Один из присутствующих здесь польских товарищей, кажется, Лещинский, высказался в том смысле, что настоящие фашисты кроются не в лагере Пилсудского, а в лагере народовой демократии, т. е. крупно-капиталистической партии, которая имеет в своем распоряжении шовинистические банды, не раз совершавшие погромную работу. Верно ли это? Вспомогательные банды народовой демократии были достаточны, так сказать, лишь для текущих дел. Поднять же огромные массы нации, дабы нанести удар парламентаризму, демократии и прежде всего - пролетариату, - и зажать государственную власть в военный кулак - на это партия капиталистов и помещиков не способна. Чтобы мобилизовать мелкую буржуазию города и деревни и отсталую часть рабочих, нужно иметь в своих руках такие политические ресурсы, как традиции мелкобуржуазного социализма и освободительной национально-революционной борьбы. У народовой демократии этого не было и в помине. Вот почему мобилизация мелкой буржуазии Польши могла быть выполнена лишь против народовой демократии маршалом Пилсудским, - в течение известного времени с ППС в пристяжке. Но, завоевав власть, мелкая буржуазия не способна ею самостоятельно распоряжаться. Она вынуждена либо выпустить ее из рук под напором пролетариата, либо, если этот последний не в силах овладеть ею, вручить власть крупной буржуазии, но уже не в прежнем расхлябанном, а в новом, концентрированном виде. Чем глубже были в Польше иллюзии мелкобуржуазного социализма и патриотизма, чем более бурно удалось их мобилизовать в условиях экономической и парламентской безвыходности, тем более ярко, цинично и "внезапно" победоносный вождь этого движения должен был стать на колени перед крупной буржуазией с просьбой "короновать" его. В этом разгадка кинематографического темпа польских событий.
Крупный и длительный успех Муссолини оказался возможен только потому, что революция (сентябрь 1920 г.), расшатавшая все устои и скрепы буржуазного общества, не была доведена до конца. На отливе революции, на разочаровании мелкой буржуазии, на усталости рабочих построил и провел Муссолини свой план.
В Польше дело не зашло так далеко. Безвыходность режима была налицо, но непосредственной революционной ситуации, в смысле боевой готовности масс, еще не было. Революционная ситуация только надвигалась. Поворот Пилсудского, как и весь его "фашизм", является, так сказать, превентивным, т. е. предупреждающим революцию. Вот почему, думается мне, у режима Пилсудского меньше шансов на длительное существование, чем у итальянского фашизма. Муссолини использовал уже внутренне сломленную революцию с неизбежным, после этого, упадком активности пролетариата. Пилсудский же перехватил надвигающуюся революцию, сам поднялся до известной степени вверх на ее молодых дрожжах и цинично обманул те массы, которые шли за ним. Это дает основание надеяться на то, что пилсудчина явится эпизодом на волне революционного подъема, а не упадка.
Второй вопрос, к которому я хотел бы подойти, касается объективных корней ошибки, совершенной руководителями польской компартии. Несомненно, что напор мелкой буржуазии с ее надеждами и иллюзиями был в майские дни переворота очень силен. Это объясняет, почему партия на данной стадии не могла овладеть массами и направить все движение на подлинно революционный путь; но это нисколько не оправдывает руководство партии, которое покорно отдавалось мелкобуржуазной стихии, плавая по ней без руля и без ветрил... Что касается общих причин ошибки, то они коренятся в характере нашей эпохи, которую мы называем революционной, но которую далеко еще не научились познавать в ее резких изгибах и поворотах, - а без этого невозможно овладеть каждой данной конкретной ситуацией. Наша эпоха отличается от довоенной, как кризисная, взрывчатая - от органической, т. е. сравнительно планомерно развивающейся. В довоенный период мы имели в Европе рост производительных сил, обостряющуюся классовую дифференциацию, рост империализма на одном полюсе, рост социал-демократии - на другом. Завоевание власти пролетариатом рисовалось, как неизбежное, но отдаленное увенчание этого процесса. Вернее сказать, для оппортунистов и центристов социал-демократии социальная революция была бессодержательной фразой; для левого же крыла европейской социал-демократии она была отдаленной целью, к которой нужно постепенно и систематически готовиться. Война оборвала эту эпоху, вскрыв до конца ее противоречия, и начала собою новую эпоху. О планомерном росте производительных сил, о систематическом росте численности промышленного пролетариата и пр. теперь нет и речи. В хозяйстве застой или упадок, безработица становится хронической. Если возьмем колебания экономической конъюнктуры европейских стран или изменения политической ситуации и нанесем их на бумагу в виде кривой, то получим не планомерно вверх поднимающуюся линию, с периодическими колебаниями, а малярийную кривую, с бешеными зигзагами вверх и вниз. Экономическая конъюнктура резко меняется в рамках одного и того же, по существу, основного капитала. Политическая конъюнктура резко меняется в тисках хозяйственной безвыходности. Мелкобуржуазные массы, захватывая и широкие круги рабочих, мечутся то вправо, то влево.
Здесь уже нельзя говорить, будто органический процесс развития непрерывно усиливает пролетариат, как производственный класс, а тем самым и его революционную партию. Взаимоотношения между партией и классом подвержены в нынешних условиях гораздо более резким колебаниям, чем ранее. Тактика партии, сохраняя свою принципиальную основу, получает - должна получить! - гораздо более маневренный и творческий характер, чуждый какой бы то ни было рутины. В этой тактике неизбежны крутые и смелые повороты, прежде всего, в зависимости от того, входим ли мы в полосу революционного прилива или, наоборот, резкого отлива. Вся наша эпоха состоит из таких резко очерченных отрезков кривой, то идущих вверх, то спускающихся вниз. Эти крутые, иногда внезапные изменения и надо своевременно улавливать. Разница между ролью Центрального Комитета социал-демократической партии в довоенных условиях и ролью Центрального Комитета коммунистической партии в нынешних условиях до известной степени похожа на разницу между генеральным штабом, организующим и обучающим военные силы, и ставкой, которая призвана руководить этими силами в боевой обстановке (хотя бы между боями и были длительные перерывы).
Борьба за массы остается, разумеется, основной задачей, но обстановка этой борьбы ныне иная: каждый очередной поворот внутренней или международной обстановки может уже на ближайшем этапе превратить борьбу за массы в непосредственную борьбу за власть. Сейчас нельзя мерить стратегию десятилетиями. В течение года, двух, трех вся обстановка в стране меняется радикально. Это мы особенно ярко видели на примере Германии. После попытки вызвать революцию, при отсутствии для этого необходимых предпосылок (март 1921 г.), мы наблюдали в немецкой партии резкий уклон вправо (брандлерианство), и этот уклон расшибется затем о резкий сдвиг всей обстановки влево (1923 г.). На смену оппортунистическому уклону приходит ультралевый, господство которого совпадает, однако, уже с отливом революции; из этого противоречия обстановки и политики вырастают ошибки, которые еще более ослабляют революционное движение. Получается как бы разделение труда между правыми и ультралевыми группировками, при чем каждая из них, при резком повороте политической кривой вверх или вниз, терпит крушение и уступает место конкурирующей группе. В то же время практикующийся ныне способ - смещение руководства при каждом сдвиге ситуации - не дает возможности руководящему кадру овладеть более широким опытом, включающим в себя и подъем, и упадок, и прилив, и отлив. А без обобщающего, синтетического понимания характера нашей эпохи, как эпохи резких сдвигов и крутых поворотов, не может воспитаться подлинно большевистское руководство. Вот почему, несмотря на глубоко революционный характер эпохи, партии и ее руководству не удается подняться на высоту тех требований, какие обстановка к ним предъявляет.
Режим Пилсудского в Польше будет режимом фашистской борьбы за стабилизацию, что означает крайнее обострение классовой борьбы. Стабилизация не есть состояние, данное обществу извне, а задача буржуазной политики. Эта задача частично разрешается и снова нарушается. Фашистская борьба за стабилизацию будет порождать отпор пролетариата. На почве разочарования масс в перевороте Пилсудского создастся благоприятная ситуация для нашей партии, при том условии, разумеется, если руководство не будет односторонне приспособлено к временному подъему или к временному упадку политической кривой, а будет охватывать основную линию развития в целом. Фашистской борьбе за стабилизацию надо, прежде всего, противопоставить внутреннюю стабилизацию коммунистической партии. Тогда победа обеспечена!
Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 29-30.