Революция в опасности - с той именно стороны, с которой ей только и может грозить опасность: со стороны контрреволюции. Все разговоры о том, что контрреволюция может войти и входит на деле через "большевистские ворота", лишены всякого реального содержания. Самое большее, они могут означать, что контрреволюция всегда готова использовать те или иные ошибки революционной партии. Но суть дела все-таки в самой контрреволюции, в ее классовом составе, в ее интересах, планах и силах.
Контрреволюция - это, прежде всего, монархия, бюрократия - светская и духовная, старое офицерство, дворянство, монастыри, наконец, империалистическая буржуазия и родственная ей европейская дипломатия. События 3 - 5 июля не создали контрреволюции: они только вскрыли ее. Слепцы и полуслепцы вынуждены были увидеть, что подлинная опасность грозит революции справа, со стороны тех реакционных сил, социальное могущество которых еще не подорвано революцией и которые надеются вернуть себе и политическую власть.
И первое Временное Правительство и второе, коалиционное, главную свою задачу видели в том, чтобы "довести страну" до Учредительного Собрания. До его созыва откладывалось разрешение всех основных вопросов, породивших революцию. Именно эта политика уклончивости и выжидания обостряла неотвратимо внутренние противоречия и вела к грозному кризису - задолго до созыва Учредительного Собрания.
"В принципе" считалось, что Россия станет республикой. Но Временное Правительство не решалось провозгласить республику и сделать из этого все необходимые выводы в области сословий, титулов и пр.
Сам глава правительства продолжал подписываться князем и официально сохранил за Романовыми титул великих князей и княгинь. Таким образом, государственная форма оставлялась под знаком вопроса. В то же время перспектива провозглашения республики Учредительным Собранием должна была побудить монархические элементы напрячь в остающиеся месяцы все силы и при первом подлежащем случае сыграть ва-банк.
Лозунг передачи помещичьей и пр. земли народу получил официальное полупризнание. Но из этого лозунга не было сделано никаких выводов в смысле приступа к немедленной ликвидации помещичьего землевладения и фактического обеспечения за народом права на землю. Наблюдая продолжавшееся хозяйничанье помещиков и помещичьей администрации на местах, крестьяне не могли преисполниться отвлеченного доверия к спасительной силе довольно далеких от них центральных органов революции. Это создавало почву для хаотических захватов и разгромов, с одной стороны, для черносотенной демагогии - с другой. А помещики получили не только грозное предостережение, но и значительный срок - до Учредительного Собрания, - чтобы мобилизовать свои силы против опасности и, если окажется возможным, выбить революцию из седла.
То же самое наблюдалось и во всех других областях. Провозгласив сверху принцип демократии, оставили на местах реакционных чиновников и судей. Правительственный аппарат стал в огромной степени орудием сплочения противу-революционных сил или их прикрытием. Это чудовищное противоречие ощущалось с удвоенной остротой народом, на теле которого еще не зажили язвы от цепей царизма. Вместе с тем контрреволюционная бюрократия, и черносотенная и кадетская, торопилась всесторонне использовать свои официальные позиции для "срыва" революции.
Революция встряхнула армию до самых глубин. Старая палочная дисциплина рассыпалась прахом. В войсковых частях установился режим демократии: все обсуждалось и критиковалось. Вопрос о войне и мире ребром встал в сознании солдат. Выдвинутая Советом и на словах усыновленная правительством программа: мир без аннексий и пересмотр старых договоров - только укрепляла в душе солдат вражду ко всем затягивателям войны, скрытым и явным аннексионистам и проповедникам наступления во что бы то ни стало. Отодвигая все вопросы до Учредительного Собрания, откладывая на неопределенное время вопрос о пересмотре договоров с союзниками, правительство не считало возможным отложить, однако, наступление.
Разложение армии со всеми вытекающими отсюда трагическими последствиями явилось результатом противоречия между пробудившимися надеждами и провозглашенными принципами, с одной стороны, и полным дипломатическим бессилием правительства, - с другой.
Массы на низах самым непосредственным образом чувствовали невыносимость тех противоречий, в какие попала революция. А попытки массы устранить эти противоречия собственными средствами расценивались сверху, как "анархия". Когда кронштадтцы самочинно сместили назначенного сверху комиссара, кадета Пепеляева, вся пресса "порядка" и прежде всего эсеровски-меньшевистская, завопила об отложении Кронштадта от России. Один из Алексинских даже подделал для "Единства" особый кронштадтский денежный знак. Кронштадтцев стращали всеми карами; дошло до того, что Совет Крестьянских Депутатов грозил им приостановить приток хлеба из деревни. Такими приемами до последней степени обострялся антагонизм между левым крылом революции и ее мещанским центром.
Петроградские рабочие, стоящие в средоточии политической жизни страны, с особенной остротой воспринимали ужасающие явления хозяйственного распада и мобилизации контрреволюционных сил при попустительстве внутренне-бессильного правительства. Когда петроградские рабочие все в больших и больших массах требовали перехода всей власти к Совету, эсеры и меньшевики объясняли это "темнотою" массы. Выходило, таким образом, что наиболее темною частью обще-революционной армии является пролетариат Петрограда. Ему противопоставляли авторитет провинции и крестьянства и угрожали, что Россия "справится" с Петроградом. В борьбе за явно-нежизнеспособную "коалиционную" политику руководящие партии Советов оказывались вынуждены опрокидывать на голову все политические представления и клеймить перед крестьянской и крестьянски-солдатской аудиторией петроградский авангард революции, как ее злейшего врага. Революционная бдительность петроградских рабочих превращалась, таким образом, в нервную настороженность. Это и явилось необходимой психологической предпосылкой событий 3 - 5 июля.
Демонстративный выход кадет в отставку окончательно обнажил всю несостоятельность той правительственной коалиции, которую с самоубийственной слепотою поддерживали в течение двух месяцев меньшевики и эсеры.
Почему кадеты взорвали коалицию именно 2 июля, сейчас трудно сказать с полной определенностью. Украинский вопрос являлся только предлогом. Весьма вероятно, что кадеты получили от американских биржевиков (миссия сенатора Рута!) обязательство не давать денег чисто советскому министерству и с этими козырями в руках решили шантажировать "революционную демократию". Возможно также, что кадеты, главные провокаторы наступления на фронте, спешили покинуть правительственные ряды в тот час, когда навязанное ими и через них наступление начало превращаться в трагическое отступление... Окончательно раскрыв таким путем свой облик контрреволюционных вымогателей, кадеты вместе с тем обнажили противонародный характер той правительственной коалиции, в которой меньшевики и эсеры предлагали трудящимся массам видеть единственное спасение революции.
Когда мы писали и говорили, что коалиционное правительство обречено на бесплодие внутренней борьбой противоположных классовых сил, нас обвиняли в демагогии. Когда мы утверждали, что нельзя серьезно покушаться не только на 100, но и на 50% прибыли путем сотрудничества с Коноваловым и Шингаревым, что невозможно руководить аграрной революцией рука об руку с кн. Львовым, нас обвиняли в пробуждении "темных инстинктов" массы, в демагогии и травле. А когда кадеты вышли из правительства, хлопнув дверью, меньшевики и эсеры, защищаясь от кадетов и изобличая их, оказались вынуждены подтвердить все то, что мы неустанно повторяли с самого возникновения коалиционного министерства. Возьмем для примера "Рабочую Газету", как издание, ведшее наиболее ожесточенную борьбу с большевизмом.
"После того, - писал орган меньшевиков 13 июля, - как 2 месяца Временное Правительство отказывалось приступить к борьбе с ужасающим экономическим развалом, Коновалов счел нужным уйти сейчас же, когда новое Правительство объявило о необходимости регулирования экономической жизни. И что же, нужно было удержать Коновалова, нужно было ради него отказаться от единственного средства борьбы с экономической разрухой?"
Разумеется, не нужно было. Это мы и доказывали в свое время.
"Товарищи г. Милюкова по министерству из партии народной свободы, - продолжает "Рабочая Газета", - всецело поддерживали его внешнюю политику и те же представители министерства всеми своими действиями свидетельствовали о солидарности с г. Коноваловым".
Совершенно верно: именно это мы и говорили.
"Г. Шингарев оставался глух ко всем заявлениям делегации Совета в общегосударственном продовольственном комитете о необходимости регулирования экономической жизни, - продолжает орган меньшевиков. - А министерство промышленности и торговли, во главе с кадетом г. Степановым, продолжало оставаться после ухода г. Коновалова оплотом капиталистов в их борьбе и против рабочих, и против регулирования экономической жизни".
Совершенно правильно: именно так мы характеризовали роль "министров-капиталистов" в составе коалиционного министерства.
"А затем, - говорит "Рабочая Газета", - революция встретила у этих же элементов противодействие ее попыткам уладить острые национальные противоречия - в вопросе об Украине, а также попыткам остановить анархическое расхватывание помещичьей земли крестьянами усилением власти земельных комитетов в распоряжении землей и регулировании земельных отношений.
"Могла ли она тут уступить кадетам и г. Львову? Должна ли она была вместо уступок украинцам усмирять их оружием или вступить в вооруженную борьбу с крестьянской массой вместо того, чтобы немедленно, хоть отчасти (!), пойти навстречу ее стремлениям?"
Таким образом, "Рабочая Газета" откровенно признает, что "министры-социалисты" не могли хоть отчасти (!!) пойти навстречу стремлениям крестьянства, потому что им не позволяли этого "министры-капиталисты". Но ведь именно это мы и говорили рабочим массам, и именно за это нас обвиняла в демагогии вся пресса "порядка": от "Нового Времени" до "Рабочей Газеты".
На Всероссийском Съезде Церетели брал на себя ответственность за все правительство в целом. Официальные докладчики внушали делегатам, что ни одна мера, предлагавшаяся "министрами-социалистами", не отклонялась буржуазным большинством. Пешехонов сообщал, что "сопротивление буржуазии сломлено". Скобелев заверял Съезд, что отставка Коновалова вызвана "личными" мотивами и отнюдь не означает противодействия со стороны организованного капитала экономической политике демократии. Все это было неправдой. Делегатов, как и весь народ, вводили в заблуждение. А когда мы пытались раскрыть действительное положение вещей и говорили то, что теперь вынуждены говорить "Рабочая Газета" или "Дело Народа", нас обвиняли в демагогии и подрыве авторитета революционного правительства.
Если под демагогией понимать сообщение массам неверных сведений и заведомое укрывание от них важнейших фактов, с целью создать в массах такими искусственными средствами настроение, благоприятное для политических планов определенных партий и групп, то демагогией была политика центров руководящих групп советского большинства.
И если полагать, вместе с Лассалем*163, что революционная политика начинается с высказывания "того, что есть", то наша политика была революционной.
Петроградские массы стучались в двери Совета неоднократно с требованием более решительной внутренней и внешней политики. Они встречали полное невнимание и враждебность. Им отвечали, что они служат делу контрреволюции. А между тем массы не могли же не знать, что все органы контрреволюции ведут самую ожесточенную травлю против большевиков, петроградских рабочих и кронштадтцев. "Новое Время", "Русская Воля", "Петроградский Листок", "Маленькая Газета"*164, "Речь" подхватывали каждое слово меньшевиков и эсеров против большевиков, печатали портрет Церетели, как "сокрушителя ленинцев", плели из столбца в столбец паутину отвратительной клеветы против революционных интернационалистов, систематически прикрываясь авторитетом Совета и социалистических министров.
Весьма вероятно, что крайние черносотенные авантюристы примазывались к большевистской организации, чтоб "использовать" ее выступление в том же смысле, в каком царские громилы в старые годы не раз пытались превращать наши революционные манифестации в черносотенные погромы. Но этим еще не создавалось никакой идейной связи между большевизмом и реакцией. Наоборот: одной из задач наемников контрреволюции являлось скомпрометировать крайний левый фланг, как наиболее серьезное препятствие на пути реставрации*. И эти авантюристские покушения в подполье дополнялись не формальным, но тем более действительным политическим блоком всей реакции с меньшевиками и с.-р. - против большевиков. Нельзя же в самом деле закрывать глаза на то, что каждая антибольшевистская статья "Рабочей Газеты" или "Дела Народа" немедленно перепечатывалась всей черной и желтой печатью, и что "Маленькая Газета", задолго до "разоблачений" Алексинского и других шантажистов, требовала в каждом номере ареста т. Ленина. Попытки свалить большевиков в одну кучу с "темными силами" тем более возмутительны, что именно большевики, в лице своих официальных представителей, настойчиво указывали центрам демократии на растущую контрреволюционную опасность и неутомимо требовали радикальной чистки всех черносотенных гнезд. В этом именно духе рабочая секция Петроградского Совета приняла резолюцию в трагический день 3 июля.
/* Реставрация - восстановление монархии./
Выход кадет из правительства и немедленно же прорвавшиеся наружу разоблачения о внутренней природе "коалиционного" министерства показали петроградским рабочим и солдатам, что они были правы в своем понимании того, что происходило на верхах. Ничего не было предпринято против анархии в производстве, потому что представители локаутчиков в правительстве этого не позволяли. Ничего не было сделано в аграрном вопросе, потому что не позволял Львов. Ничего серьезного не удалось предпринять в деле борьбы за мир, потому что вся внешняя политика революционной России удерживалась на старых империалистических рельсах. Все это подтвердилось 2 июля целиком. Два месяца коалиционного правления стояли перед глазами массы, как черная дыра. Сколько неоценимого времени было упущено, израсходовано на парадное многословие, на скрывание от масс того, что есть, и... на травлю большевиков...
Петроградская рабочая и солдатская масса - именно потому, что она стояла впереди всей остальной народной массы и ближе ее к событиям - не могла не испытывать стремления немедленно вмешаться в развязку кризиса. У массы не было доверия к тому, что официальные вожди демократии сделают, наконец, необходимые выводы из создавшегося положения и прибегнут к героическим мерам. "Объединяйтесь с нами, а не с капиталистами!" Вот что хотела крикнуть революционная масса ответственному центру революции, заседавшему в Таврическом дворце.
Ни одна из революционных партий или ответственных организаций не вызывала массы 3 июля на улицы, тем более с оружием. Это было официально установлено в объединенном заседании Исполнительных Комитетов докладчиком Войтинским. Наоборот: большевики, как и все другие партии, призывали солдат и рабочих не выходить на улицы. Тем не менее массы вышли, и вышли с оружием в руках.
Какую роль сыграла в этом контрреволюционная провокация или германская агентура? Сейчас трудно сказать об этом что-либо определенное. Пресса "порядка" подняла вокруг событий 3 - 4 июля такие тучи злобного вранья, сквозь которые не видно ни фактов, ни людей. Остается ждать результатов подлинного расследования, не того, конечно, которое двусмысленные жрецы юстиции вели в общей упряжке с Алексинским. Но и сейчас уже можно сказать с уверенностью: результаты такого расследования могут бросить яркий свет на работу черносотенных банд и на подпольную роль золота, немецкого, английского или истинно-русского, либо, наконец, того, другого и третьего вместе; но политического смысла событий никакое судебное расследование изменить не может. Рабочие и солдатские массы Петрограда не были и не могли быть подкуплены. Они не состоят на службе ни у Вильгельма, ни у Бьюкенена, ни у Милюкова. Наемные прохвосты могли с большим или меньшим успехом пытаться сорвать их движение для своих целей; но само движение было подготовлено войной, надвигающимся голодом, поднимающей голову реакцией, безголовьем правительства, авантюристским наступлением, политическим недоверием и революционной тревогой рабочих и солдат...
Буржуазная правительственная пресса говорит о "вооруженном восстании", которое было подавлено "верными революции" войсками. В этой уже ставшей официальным шаблоном характеристике событий 3 - 4 июля нет ни слова правды. Лозунг демонстрации был "вся власть Совету!". Демонстранты дефилировали перед помещением Совета. Против кого же восстание? Фальсификаторам приходится поневоле говорить о попытке "захватить" власть. Кем? В чем эта попытка выразилась?
В качестве уличающих обстоятельств приводили покушение демонстрантов на арест Керенского, Церетели и Чернова. Кто-то утверждает, будто какая-то группа хотела арестовать Керенского, но слишком поздно пришла на вокзал. Часть путиловцев буйно требовала, чтоб Церетели вышел из дворца и ответил на заданные ему вопросы. Наконец, банда подозрительных субъектов, преднамеренно занявших место у входа в Таврический дворец, действительно сделала попытку - за спиною массы - задержать Чернова. Но стоило громогласно посвятить в эту попытку демонстрантов, как вся затея ничтожной полу-хулиганской кучки рассыпалась прахом и Чернов получил возможность свободно вернуться во дворец. Вот и все. Десятки тысяч демонстрантов не имели к этому никакого отношения, а руководители демонстрировавших заводов и полков, несомненно, узнали впервые о "покушениях" на арест из газет.
Несмотря на все газетные выдумки, лже-свидетельские показания и контрразведочные фантазии, остается неоспоримым тот факт, что многие десятки тысяч вооруженных солдат и рабочих, почти безраздельно господствовавших на улицах Петрограда 3 - 4 июля, не сделали ни одной попытки захватить какие-либо органы власти или политические учреждения. И это одно с полной очевидностью показывает, что тут не было и намека на политически подготовленное "восстание". Взбудораженная масса вырвалась на манифестацию, на протест. Если она взяла с собой оружие, то потому, что боялась вооруженной атаки со стороны контрреволюции. Отвратительная травля предшествующих месяцев настроила рабочих и солдат крайне подозрительно по отношению к Невскому проспекту и тем вооруженным элементам, которые имеются в его распоряжении. Единственной мыслью демонстрантов было - устрашить видом оружия контрреволюционное подполье и расчистить, таким образом, дорогу для своего шествия.
Тем не менее, выстрелы раздались, кровь пролилась, пали жертвы. Какое ружье разрядилось первым, этого не выяснить никогда. Нет, однако, сомнения, что были выстрелы, заранее оплаченные - немецкими марками, английскими шиллингами, или истинно-русскими целковыми. Обнаглевшая подпольная провокация, твердо рассчитывавшая на безнаказанность, сыграла в событиях 3 - 5 июля роковую роль. Беспощадно осветить эту роль - задача следствия. Но и здесь, опять-таки, следствие, если б оно даже захотело копнуть поглубже, немногое смогло бы изменить в политической физиономии событий.
4 июля большевистская партия и примкнувшая к ней междурайонная организация сделали попытку овладеть стихийно развернувшимся движением, ввести его в берега мирного выступления и политически оформить. Мы не считаем нужным оправдываться перед кем бы то ни было - ни даже перед платоническими критиками* из "Новой Жизни" - в том, что мы не отошли выжидательно к сторонке, предоставив генералу Половцеву*165 "разговаривать" с демонстрантами. Во всяком случае, наше вмешательство ни с какой стороны не могло ни увеличить количество жертв, ни превратить хаотическую вооруженную манифестацию в политическое восстание. Это слишком ясно из всей картины событий и изо всей их внутренней логики. Против обывательски-полицейского вранья должны были бы, во имя соблюдения элементарной политической добросовестности, первыми восстать вожди эсеров и меньшевиков, - если бы они вместе с социалистическими принципами не растеряли последних остатков революционного чутья.
/* Платонические критики - это те, которые критикуют "без последствий", в стороне от движения, для утешения собственной совести. Такие критики, не связанные реальным ходом классовой жизни пролетариата, легко обольщаются мыслью, что они всякую беду могут руками развести. Но нередко бывает, что критикуемые знают все то, что знают платонические критики, и еще кое-что сверх того./
Только простаки могут искренно думать, будто события 3 - 5 июля "сорвали" революцию. Если что действительно сорвала суровая июльская встряска, так только фальшивый покров с политической действительности.
Вскрылась ужасающая пропасть между вождями "революционной демократии" и авангардом рабочего класса. В тот самый момент, когда либеральная буржуазия открыто порвала с эсерами и меньшевиками, обнаружилось, что вожди этих последних, в погоне за либеральной буржуазией, окончательно восстановили против себя наиболее революционное крыло рабочих масс. В лозунге "власть Совету", подводившем итог злосчастному опыту коалиционного правительства, вожди Совета усмотрели, прежде всего, восстание против воли "революционной демократии". Вместо того, чтобы овладеть движением, фактически шедшим по линии развития всей революции, и политически опереться на него, Керенские, Церетели и прочие пришли к полицейскому выводу: разоружить нарушителей порядка. Таким образом, в наказание за порочное поведение были разоружены те рабочие и солдаты, которые - в этом никто не может сомневаться - в минуту опасности наиболее самоотверженно сражались бы за дело революции.
Но этого мало. Разоружением Петрограда вожди Совета, несомненно, надеялись подкупить либеральную буржуазию, доказав ей на самом ярком примере свою твердость и государственность. Результат получился, однако, прямо противоположный. Либеральная буржуазия еще шла на уступки, поскольку боялась, что иначе мелкобуржуазная демократия порвет с нею и объединится с революционным пролетариатом. Чем глубже политика бесплодного соглашательства вгоняла клин между эсеро-меньшевистским центром и левым флангом, тем неуступчивее становилась буржуазия. Ее неуступчивость превратилась в вызывающую наглость, как только Керенский - Церетели - Чхеидзе обнаружили свой левый фланг, разоружив революционный Петроград.
Ко всему этому присоединилась катастрофа на фронте. Еще в самом начале Всероссийского Съезда Советов, т.-е. в начале июня, фракции большевиков и объединенных интернационалистов в своей декларации предупреждали, что проектируемое наступление, не подготовленное ни материально, ни идейно, может стать гибельным для армии, окончательно разрушив ее внутреннюю связь. Трубачи наступленчества объявляли это предупреждение "клеветой" на армию. Однако еще раз обнаружилось, что официальный патриотизм редко сопровождается проницательностью. Наше тогдашнее предсказание осуществляется сейчас в самых ужасающих формах. И те, которые ничего не предвидели, или еще хуже, выполняли требование союзников, закрывая глаза на действительность и на запросы революции, пытаются теперь позорно взвалить ответственность за происходящий на фронте развал на большевиков*. Однако это науськивание не меняет положения. Авантюра наступления привела к катастрофе отступления, которая грозит пожрать и армию, и революцию. И если бы Петроград не пережил даже драмы 3 - 5 июля, события на фронте все равно сорвали бы политику иллюзий и декламаций, представителями которой в прошлом являлись Церетели и Керенский.
/* Это тот же самый метод мышления, который позволял царским генералам делать ответственными за свои неудачи евреев. Достаточно в речах какого-нибудь Либера вместо "большевики" поставить "жиды", и получится типический образчик прежней военно-погромной словесности. И это не случайность. У Либеров, как и у царских генералов, побудительный мотив один и тот же - отвлечь внимание масс от банкротства своей политики и дать выход их негодованию и отчаянию - на спине третьего. Это политика трусости, бессилия и бесчестия./
Временное равновесие бездействия беспощадно нарушено. Пред лицом контрреволюции и развала армии понадобились исключительные меры. Центральный Исполнительный Комитет объявил формирующееся министерство "правительством спасения революции". Официозы разъяснили, что дело идет о революционной диктатуре. Чьей диктатуре? Над кем? Во имя чего? Диктатура низов над имущими классами? Или диктатура буржуазии над армией, рабочими и крестьянами?
Министры-социалисты, после выхода кадет, продолжали искать сотрудников из среды либеральной буржуазии. За отказом кадет они соглашались на любых буржуа для "комплекта". Карикатурный характер этой новой комбинации заставляет думать, что она была предназначена, главным образом, для успокоения союзнических правительств и бирж. Но ясно, что никакой революционной диктатуры в таких условиях получиться не могло. Пролетариат враждебен и полу-придавлен; буржуазия враждебно и выжидательно отошла от власти. В известном смысле это обстановка для "надклассовой" бонапартистской диктатуры. Но для успеха этой последней нужно успокоившееся, консервативное крестьянство и отражающая такое крестьянство "дисциплинированная" армия. У нас же этих условий еще нет налицо. Вот почему Керенский и Церетели, именно после того, как их облекли всеми "полномочиями", ярко почувствовали, что они висят в воздухе.
Революционная диктатура немыслима без, а тем более против пролетариата, единственного принципиально-революционного класса, способного идти "до конца". Бонапартистская диктатура немыслима при отсутствии земельно-удовлетворенного крестьянства и победоносной армии. Оставался третий вид диктатуры - партий "порядка" над пролетариатом, армией и деревенскими низами.
В эту именно сторону и направились усилия Керенского и Церетели. Разгромив центры большевиков, разоружив рабочих и "ненадежных" солдат, восстановив смертную казнь в армии, вожди Совета немедленно вступили в переговоры с кадетской партией и с представителями наиболее влиятельных буржуазных организаций. Правительство "спасения революции" начало с предложения сотрудничества организованной контрреволюции. Общественно-политический съезд*166 в Москве, с участием Государственной Думы, биржевых комитетов, обществ заводчиков и фабрикантов и пр. должен был открыть новую главу: окончательного разрыва выдвинутых в первую эпоху вождей мелкой буржуазии с пролетариатом, их окончательной капитуляции перед империалистическим капиталом и окончательной ликвидации революции во имя капиталистического порядка.
Но на этом пути выросли затруднения. Требовательность буржуазии вырастала еще быстрее, чем готовность вождей мелкой буржуазии к уступкам. И немедленно же обозначился камень преткновения: земельный вопрос.
Министр земледелия Чернов отнюдь не покушался действовать в духе программы с.-р., которая обещает, что партия будет не только отстаивать свои требования в Учредительном Собрании, но и непосредственно проводить их в жизнь в революционный период. Целиком поддаваясь давлению буржуазных партий, Чернов выступал против "сепаратных" (?!) решений, настаивая на отложении всех важнейших вопросов до Учредительного Собрания. Тем не менее и он обещал при вступлении в министерство провести декрет, запрещающий земельные сделки после 1 марта, дабы не дать земельным собственникам и спекулянтам путем действительных и фиктивных сделок вконец спутать земельные отношения и создать безвыходное положение для Учредительного Собрания. Однако Чернов оказался бессилен провести этот декрет через коалиционное правительство, к поддержке которого Советы призывали крестьян. Понадобился развал коалиции, трагическая встряска 3 - 5 июля, уход Львова, чтобы декрет*167 мог появиться, хотя и в искаженном виде. В высокой степени показательно, что даже "Воля Народа", стоящая на крайнем правом фланге партии с.-р., считает декрет запоздалым. Вот что говорит газета:
Между тем этой земельной и хозяйственной разрухи не было бы, и во всяком случае она не достигла бы таких размеров, если бы Временное Правительство уже в первые дни своего образования проявило достаточную решительность и твердость.
Если бы оно не ограничилось одним декларативным заявлением о том, что вопрос о земле будет разрешен Учредительным Собранием, но немедленно же предприняло ряд мер, гарантирующих эту декларацию! Этого, мы знаем, не было сделано. Только через четыре с половиной месяца, после двух переформирований в составе Правительства, после того, когда земельная разруха охватила чуть ли не всю Россию, когда по существу все уже кончено, оказалось возможным опубликовать постановление, на необходимость которого наша партия и многочисленные крестьянские съезды неоднократно указывали. Ясно, что большого значения оно иметь не может уже потому, что сделанного не исправишь" ("В. Н.", 16 июля, курсив наш).
Эти строки, подводящие яркий итог деятельности коалиционного правительства, насаждавшего сверху подлинную аграрную анархию, кажутся нам, однако, слишком пессимистическими по своим выводам. Земельные комитеты, получив в свои руки действительную власть над землею, могли бы распутать многие плутни и ликвидировать многие земельные сделки переходного периода. Нужно только, чтоб в центре стояла действительно-революционная власть. Именно, чтоб избежать этого, буржуазия хочет прибрать руководство земельной реформой к рукам и требует устранения даже умереннейшего и терпеливейшего Чернова. А мелкобуржуазные "социалисты", готовые сдать буржуазии распоряжение армией, руководство международными судьбами России и наведение внутреннего "порядка", в нерешительности останавливаются - надолго ли? - перед ликвидацией крестьянских надежд на землю. В этом сейчас ключ ко всему политическому положению.
"Революция в опасности!" провозгласил Центральный Исполнительный Комитет. И она действительно в опасности: не потому, что петроградские рабочие и солдаты, отчаявшись за судьбы революции, вырвались на улицу с оружием в руках; не потому, что какие-то преступные банды вызвали на улицах бессмысленную стрельбу, а потому, что официальные вожди крестьянства, закончив с периодом шатаний и колебаний, встали на путь контрреволюционного порядка. Когда Керенский, Церетели и Чернов, подвергая полицейскому разгрому Центральный Комитет революционной социал-демократии, вступают в переговоры с Центральным Комитетом контрреволюционной партии Милюкова, тогда революция действительно в опасности. В опасности, прежде всего, от тех, которые устанавливают беспомощную в своей свирепости диктатуру для ее спасения.
При наличности вплотную надвинувшегося хозяйственного краха и внутреннего распада армии, вывести страну на большую дорогу развития может действительно только диктатура, но диктатура революции, проводящая коренные административные, хозяйственные и аграрные реформы в порядке неотложности и направляющая свой меч направо, против контрреволюционного заговора верхов буржуазии, дворянства и монархического офицерства. Такую диктатуру способен установить только организованный рабочий класс в союзе с трудящимися массами деревни и сознательными частями армии.
Политически задача состоит в том, чтобы, пользуясь опытом последнего времени, освободить крестьянские массы и отсталые слои рабочих из-под опеки "дурных пастырей", которые головою выдают сейчас революцию ее злейшим врагам. Задача пролетарского авангарда состоит в том, чтобы теснее сомкнуть собственные ряды под знаменем борьбы за политическую власть и сквозь толщу клеветы, при помощи которой реакция хочет изолировать партию пролетариата, пробить себе дорогу к сознанию самых широких масс города, фронта и деревни. На этом пути нас не могут остановить никакие преграды и гонения. Мы должны и будем пользоваться всеми методами агитации, сплочения и борьбы, какие вытекают из внутренних потребностей революции и пролетарского социализма. Мы будем всеми мерами отстаивать аппарат рабочих, солдатских и крестьянских организаций, политической и профессиональной печати от погромного натиска реакции. Мы будем укреплять, развивать и расширять этот аппарат.
Какое место в этой борьбе за развитие революции и за утверждение диктатуры трудящихся масс займут нынешние Советы Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов, это зависит прежде всего от них самих. Поскольку они, в лице своего большинства, будут содействовать или потакать контрреволюции в ее клеветнически-погромном походе против партии пролетариата, они окажутся в кратчайший срок сметены политическим развитием. Поскольку мы остаемся в составе этих Советов, мы будем, разумеется, со всей энергией бороться за их внутреннее обновление и коренное изменение всей их политики. Мы будем стремиться к тому, чтобы Советы, отражающие вчерашний день революции, сумели подняться на высоту задач завтрашнего дня. Но как ни важен вопрос о роли и судьбе Советов, он для нас целиком подчинен вопросу о борьбе пролетариата и полупролетарских масс города, армии и деревни за политическую власть, за революционную диктатуру.
Во всей этой работе мы будем опираться на развитие революции в Европе. В нашей борьбе за революционное сотрудничество с крестьянством, мы не будем ни на один миг забывать, что нашим прямым и ближайшим союзником является европейский рабочий класс. Мы не сделаем ни одного шага, который грозил бы подорвать или ослабить возрождающиеся связи революционных рабочих всех стран. Именно такой тактикой мы будем лучше, вернее всего служить русской революции, а значит свободе и независимости русского народа.
"Русская революция в опасности!" - Спасти ее может только дальнейшее развитие ее внутренних сил, неотложное разрешение ее задач и превращение ее из русской - в международную.
"Вперед" N 7,
7 августа (25 июля) 1917 г.
*163 Лассаль - великий агитатор немецкого рабочего движения на заре его развития. В конце 50-х и начале 60-х г.г., когда рабочий класс Германии только начал пробуждаться к классовой борьбе и политической жизни, Лассаль выступил, как пламенный агитатор за политические интересы пролетариата. Стремясь освободить передовые слои рабочего класса от развращающего влияния либеральной буржуазии, которая через культурные общества, кооперативы и проч. организации прибирала к рукам авангард пролетариата, Лассаль в центре своей агитации ставит вопрос о самостоятельной политической рабочей партии и всеобщем избирательном праве, как пути к освобождению пролетариата. В 1864 г., благодаря усилиям его сторонников, создается первая социалистическая массовая организация полупрофессионального, полупартийного характера, Всеобщий Немецкий Рабочий Союз. В эти же годы Лассаль развивает усиленную литературную работу, результатом которой были его знаменитые работы: "О конституции", "Гласный ответ Центральному Комитету", "Речь перед судом присяжных" и т.д. Одновременно Лассаль выступает, как ученый и теоретик рабочего движения. Но написанные им работы по философии и политической экономии были невыдержаны с марксистской точки зрения, хотя Лассаль и называл себя учеником Маркса. Так его работа "Система приобретенных прав" была изрядно разбавлена гегелевским идеализмом, а его "железный закон заработной платы" был несовместим с теоретическими положениями "Капитала". Кипучая деятельность Лассаля была прервана его смертью, причиной которой была неожиданная дуэль из-за невесты. Его последователи продолжали его работу, правда, еще более углубляя политические ошибки Лассаля, именно, кокетничание с юнкерским правительством Бисмарка против буржуазного либерализма. В 1875 г. на объединенном съезде в Готе лассальянцы слились с партией В. Либкнехта и Бебеля, в результате чего и сложилась немецкая с.-д.
*164 "Маленькая Газета" - появилась в мае 1917 г. Ее издателями были известные черносотенцы Суворины, которые свою контрреволюционную агитацию вели под тем же примерно флагом, под которым развертывалась фашистская агитация немецких национал-социалистов осенью 1923 г. Вот, что, например, пишет о ней Суханов:
Под видом "народности", крайнего демократизма и "независимого социализма" (точь-в-точь, как часть немецких фашистов. Ред.), "Маленькая Газета" держала прямой и твердый курс на контрреволюционный переворот, на военно-плутократическую диктатуру. И газета читалась "простонародьем" нарасхват, расходясь в сотнях тысяч экземпляров. Любопытно, что в кандидаты на диктатора она, сначала полегоньку, а потом без околичностей, выдвигала не кого другого, как адмирала Колчака. Братья Суворины, со стоящими за ними деловыми кругами, знали, что делали: третируя Керенского, как пустого, шумливого мальчишку, они через его голову снаряжали Колчака (IV т., 220 стр.).
*165 Ген. Половцев - в июльские дни был командующим петроградским гарнизоном.
*166 Здесь имеется в виду Государственное Совещание, открывшееся 14 августа в Москве. Это совещание было созвано, главным образом, из кругов буржуазии и мелкобуржуазной демократии. От ЦИКа, профсоюзов, кооперативов и Исполкома Крестьянских Депутатов было по 100 человек, остальная тысячная масса состояла из представителей буржуазии, помещиков, казаков и буржуазной интеллигенции. Задача этого совещания была в том, чтобы подвести буржуазный фундамент под правительство Керенского. Буржуазная печать всячески афишировала это совещание. Наша партия отнеслась к нему резко отрицательно. В знак протеста московская организация призвала рабочих Москвы к забастовке. Торжественный день был "омрачен" этим фактом классовой ненависти. Характер забастовки интересно описан Сухановым:
Трамваи в Москве не ходили. Да и извозчиков почти не было на улице. В Москве была забастовка. Она не была всеобщей, но была очень внушительной и достаточной для демонстрации воли масс. Бастовал ряд фабрик и заводов. Бастовали все городские предприятия, за исключением удовлетворяющих насущные нужды населения. Бастовали рестораны, официанты и даже половина извозчиков. Вся эта рабочая армия пошла за большевиками против своего (т.-е. меньшевистского) Совета. К вечеру демонстрация должна была стать еще более ощутительной: Москва должна была погрузиться во мрак, так как газовый завод бастовал в числе других предприятий ("Записки о революции", кн. V, стр. 155 - 156).
*167 Приводим текст этого декрета, помещенный в "Речи" от 14 июля 1917 г.
"Воспрещение земельных сделок. В целях прекращения земельной спекуляции, предотвращения фиктивных сделок на земли, отягощения их закладными, продажи их иностранцам и т. п. земельных сделок, могущих затруднить распоряжение наличным земельным фондом у Учредительного Собрания, Временное Правительство постановляет:I. Совершение крепостных актов по сделкам об установлении или переходе права собственности, залога или иного вещного права на внегородские земли, занятые сельскохозяйственными и лесными угодьями, должно в каждом отдельном случае разрешаться местными губернскими земельными комитетами с утверждения министра земледелия.
II. Действие сего постановления не препятствует утверждению крепостных актов, совершенных на означенные в отд. I недвижимые имущества до 1 марта 1917 года.
III. О всех земельных имуществах, назначенных к продаже с публичных торгов, доводится до сведения министерства земледелия, которому предоставляется право по сношению с местными губернскими земельными комитетами снимать их с торгов и передавать по принадлежности во временное хозяйственное управление отделений Крестьянского поземельного и Государственного Дворянского земельного банков и управлений государственными имуществами с переводом на государство текущих платежей процентов по ипотечным займам впредь до окончательного разрешения вопроса об этих землях Учредительным Собранием.
IV. Предоставить министру юстиции ввести настоящее постановление в действие по телеграфу до обнародования его Правительствующим Сенатом.