| Charles-Maurice, Duc de Talleyrand-Perigord - Талейран | |
| Мемуары Глава 3. Часть 1 | |
На конференциях, предшествовавших Тильзитскому договору, император
Наполеон часто говорил императору Александру о Молдавии и Валахии, как о
провинциях, которые в будущем должны быть присоединены к России. С видом
человека, уступающего увлечению и подчиняющегося велениям провидения, он
указывал, что раздел европейской Турции есть неизбежное событие. Он
намечал тогда как бы по вдохновению общие принципы расчленения этих
империй, к которому привлекалась Австрия для удовлетворения не столько
ее властолюбия, сколько тщеславия. Опытный взгляд мог заметить
впечатление, производимое всеми этими химерами на рассудок императора
Александра. Наполеон тщательно за ним наблюдал и, как только заметил, что увлек его воображение, объявил, что письма, полученные им из Парижа, требуют его возвращения, и просил, не теряя ни одной минуты, заняться редактированием договора. Инструкции, полученные мною, указывали, что я не должен был допустить внесения в него ничего, что касалось раздела Оттоманской империи или даже будущей судьбы Валахской и Молдавской провинций; я точно их выполнял. Таким образом, Наполеон покинул Тильзит, развязав себе руки для осуществления в будущем других своих замыслов. Он сам сохранил свободу, в то время как императора Александра он оплел всевозможными обещаниями и, кроме того, поставил его относительно Турции в двусмысленное положение, которым кабинет в Тюильри мог воспользоваться для новых притязаний, не устраненных договором. В январе 1808 года Наполеон сделал в Париже на придворном приеме первую попытку использовать это положение. Он подошел к Толстому, который был тогда русским послом, отвел его в сторону и среди разговора, в котором он указывал на выгодность для России присоединения Валахии и Молдавии, попробовал упомянуть о компенсировании Франции, указав на Силезию, как на самую подходящую для нее провинцию. В этом случае, как всегда, когда он замышлял новое расширение своих владений, он высказал опасение перед властолюбием Англии; она не желала, по его словам, слушать никаких мирных предложений и вынуждала его прибегать к различным мерам осторожности для ослабления держав, с которыми, как можно было думать, она находилась в сношениях. Он добавил, что в настоящий момент следует воздержаться от мысли о разделе Оттоманской империи, так как всякое мероприятие в отношении Турции, предпринятое без больших морских сил, отдало бы наиболее ценные владения Франции на милость Великобритании. Толстой, роль которого сводилась к выслушиванию того, что ему говорили, и который был мало пригоден для чего-либо другого, известил свой двор о сделанном ему сообщении. Оно было очень плохо принято императором Александром, довольно горячо заявившим французскому послу(1): “Я не могу поверить тому, что я прочел в депешах Толстого; разве предполагается разорвать Тильзитский договор? Я не понимаю императора! Он не может иметь намерения причинить мне личные затруднения! Напротив, он должен выручить меня перед Европой, без промедления поставив Пруссию в то положение, которое предопределяется договором. Это составляет для меня настоящий вопрос чести”. Описанный инцидент повел к некоторым объяснениям, которые завершились лишь письмом императора Наполеона, полученным в Петербурге к концу февраля 1808 года(2). Оно содержало в себе 1) молчаливо подразумеваемый им полный отказ от Силезии; 2) новые мысли о разделе Турции; 3) проект похода войной на Индию; 4) предложение либо послать в Париж верного человека для обсуждения этих важных вопросов, если император Александр не может прибыть туда лично, либо же условиться о месте, где оба императора могли бы встретиться. Надо заметить, что в письме, предлагавшем раздел Турции, император Наполеон не указывал тех принципов, на основании которых его можно было бы произвести. Таким образом, за исключением трудности, относившейся к Силезии и теперь устраненной, дела оставались в прежнем неопределенном положении. Тем не менее император Александр почувствовал такое облегчение от того, что ему не надо было защищать личные интересы прусского короля, что он принял это письмо с крайним удовлетворением и немедленно решился на свидание с императором Наполеоном, которому он об этом написал. Однако он просил о свидании только с той мыслью и под тем условием, что раздел будет урегулирован заранее и что свидание будет иметь целью лишь соглашение о способах его осуществления и обеспечения личным соглашением императоров его нерушимости. На таких основаниях, канцлеру Румянцеву было поручено вступить в переговоры с французским послом Коленкуром. Здесь важно точно определить различие взглядов и личных намерений императора Наполеона и императора Александра, а также графа Румянцева, представлявшего русскую точку зрения. Граф Румянцев считал, что разрушение Оттоманской империи должно стать заслугой его семьи; он желал завершить великое дело, начатое его отцом. Поэтому, когда во время переговоров дело шло о простом расчленении, то все казалось ему трудным, но в тех случаях, когда он предвидел возможность раздела, ничто его не затрудняло; он становился чрезмерно щедрым и начинал со смелого требования Константинополя и Дарданелл для России. “Всякий раздел,— заявил он на одной конференции,— который не даст России Константинополя и Дарданелл, будет противоречить общественному мнению страны и вызовет больше недовольства, чем существующее положение, которое все считают совершенно неудовлетворительным”. К тому же он предлагал все для достижения этой победы, то есть флот, деньги и участие России в походе на Индию; но он отказывал в этом участии для нападения на Сирию и Египет, считая, что дело идет в этом случае о простом расчленении, которое оставит Константинополь за турками. Когда французский посол предлагал в виде компромисса создание в Константинополе цивилизованного и независимого правительства, обосновывая это предложение недавно выраженными императором Александром намерениями, то канцлер отклонял эту мысль, указывая, что государь ее больше не разделяет. Граф Румянцев желал присоединения Константинополя; он связывал с этим приобретением славу своего имени; а затем он предоставлял весь остальной мир Франции, не заявлял никаких притязаний на Индию и соглашался на то, чтобы император Наполеон возложил испанскую корону на голову одного из своих братьев и присоединил все, что ему угодно, к Франции или к Итальянскому королевству. Император Александр делал вид, что он почти не интересуется обеими провинциями, Валахией и Молдавией; его притязания доходили только до берегов Дуная. “Да и то,— говорил он, — я считаю это соглашение лишь средством упрочения нашего союза. Все, что удовлетворяет императора Наполеона, удовлетворит и меня; я желаю новых приобретений только для того, чтобы связать свой народ с французской системой и оправдать наши мероприятия”. Если во время обсуждения договора он предъявлял более значительные притязания, то он как будто только защищал планы своего министра и делал уступку старым русским взглядам; казалось, что им руководят не столько политические намерения, сколько философские идеи. “Сейчас наступил более удобный, чем когда-либо, случай,— заявил он однажды,— придать нашим тильзитским проектам тот либеральный оттенок, который должны иметь акты просвещенных государей. Идеи нашего века еще в большей степени, чем политика, требуют оттеснения турок в Азию; освобождение этих прекрасных стран составит благородный акт. Гуманность требует, чтобы этих варваров больше не было в Европе; этого требует цивилизация” и так далее. Я не меняю его выражений. Французский посол, верный выразитель намерений Наполеона, применил все свое влияние и всю свою ловкость для того, чтобы заставить русский кабинет обнаружить свои намерения; при каждой аудиенции у государя он стремился оживить увлечение императора Александра Наполеоном, чтобы вызвать у него желание встречи, как единственного способа достичь соглашения. При переговорах с Румянцевым ему искусно удавалось не затрагивать основного вопроса; при императоре он критиковал планы Румянцева, но никогда не открывал планов Наполеона; он отказывал и ничего не требовал. Подобно императору Александру, он находил, что потребности века весьма повелительны, но он казался напуганным обширным предприятием, предлагаемым Румянцевым, и постоянно указывал на трудности, которые могли бы быть устранены лишь самими государями. Неопределенность взглядов императора Александра побудила его согласиться на свидание, и оно было назначено на 27 сентября 1808 года. Со своей стороны, тюильрийский кабинет не пренебрег ни одной возможностью для умножения недоразумений. Оттоманской Порте было без ведома России гарантировано продление перемирия. Русскому министерству было сообщено донесение генерала Себастиани, сделанное им после поездки в Левант; в результате этого сообщения стало проблематичным все, что было сказано и написано относительно расчленения Турции, которая всегда считалась старым союзником Франции, при всяком случае проявлявшей к ней известный интерес. Больше не было речи о Силезии, но предполагалось задержать эвакуацию Пруссии и таким образом компенсировать уступку обеих провинций. Понятно, что император Наполеон, сознавая прочность своего положения после заключения договора в Тильзите, желал, чтобы в Европе не возникало никакого повода к волнению до тех нор, пока не будут осуществлены его замыслы в отношении Испании. До этого момента проекты похода на Индию и раздела Оттоманской империи являлись призраками, вызванными на сцену для того, чтобы отвлечь внимание России. Между обоими свиданиями, в Тильзите и в Эрфурте, все вопросы, поднятые в Париже и в Петербурге, вращались вокруг одного и того же центрального вопроса, причем не было сделано ни одного шага вперед. То, что император Александр сказал французскому послу за пять дней до своего отбытия в Эрфурт, мог бы сказать ему и спустя пять дней после отбытия изТильзита: “Мы должны прийти к согласию и действовать заодно для достижения обоюдных выгод; я всегда буду и всегда был верен своему слову; то, что я сказал императору, и то, что он сказал мне, для меня так же свято, как договоры”, и так далее. Слова оставались неизменны; положение вещей было 27 сентября 1808 года прежним, за исключением завоевания Финляндии, с одной стороны, и вторжения в Испанию, с другой; но в этом отношении ни один из кабинетов не сделал никакого сколько-нибудь существенного замечания. Таким образом, могло казаться, что оба монарха приехали в Эрфурт прямо из Тильзита. Мое участие в Тильзитском договоре, знаки личного расположения, оказанные мне императором Александром, затруднения, создаваемые императору Наполеону Шампаньи, который появлялся каждое утро, чтобы усердно просить извинения за неловкости, совершенные накануне, моя личная связь с Коленкуром, достоинствам которого будет когда-нибудь отдано должное,— все эти обстоятельства заставили императора преодолеть затруднительное положение, в которое он поставил себя по отношению ко мне, яростно упрекая меня за осуждение его испанского предприятия. Итак, он предложил мне отправиться с ним в Эрфурт и взять на себя предстоящие там переговоры, предоставив подписание завершающего их договора министру внешних сношений, на что я согласился. Доверие, проявленное им ко мне при нашем первом разговоре, доставило мне своего рода удовлетворение. Он велел дать мне всю переписку Коленкура, и я нашел ее превосходной. В течение нескольких часов он посвятил меня в курс всего, что было сделано в Петербурге, и я всецело отдался, поскольку это было в моих силах, устранению из этого своеобразного свидания всякого духа авантюризма. Наполеон хотел придать свиданию возможно больше блеска; он имел привычку постоянно говорить окружающим его лицам о главной занимавшей его мысли. Я был еще обер-камергером; ежеминутно он посылал за мной, как и за обер-гофмаршалом генералом Дюроком и за Ремюза, заведовавшим придворными спектаклями. “Мое путешествие должно быть великолепно”,—повторял он нам ежедневно. За одним из завтраков, на котором мы присутствовали все трое, он спросил меня, кто будут очередные камергеры. “Мне кажется,— сказал он,— что у нас нет представителей больших имен, я желаю их присутствия: ведь они одни умеют представительствовать при дворе. Надо отдать справедливость французской знати: она изумительна в этом деле”.— “Ваше величество, у вас есть Монтескью”.—“Хорошо”.—“Князь Сапега”.— “Неплохо”. —“Мне кажется, что достаточно двоих; путешествие будет непродолжительным, и они смогут постоянно быть при вашем величестве”.— “В добрый час... Ремюза, нужно, чтобы спектакли происходили ежедневно. Пошлите за Дазенкуром. Ведь он директор?”— “Слушаюсь, ваше величество”.—“Я хочу поразить Германию пышностью”. Так как Дазенкура не нашли, то распоряжения о спектакле были отложены на следующий день. “В намерения вашего величества, наверное, входит,— сказал Дюрок,— побудить некоторых высоких особ прибыть в Эрфурт, а время не терпит отлагательства”. “Один из адъютантов Евгения,— ответил император, — уезжает сегодня; можно указать ему то, на что он должен намекнуть своему тестю (баварскому королю), а если прибудет один король, то все они захотят последовать за ним. Но нет,— добавил он,— не следует пользоваться для этого Евгением; он недостаточно догадлив и, хотя умеет точно выполнять мои желания, для намеков не годится. Талейран подходит лучше; тем более,— сказал он смеясь,— что, критикуя меня, он укажет на желательность для меня этого приезда. Затем уже моим делом будет показать, что это было мне совершенно безразлично и даже скорее обременительно”. На следующий день за завтраком император призвал Дазенкура, ожидавшего его распоряжений. Он приказал присутствовать за завтраком Ремюза, генералу Дюроку и мне. “Дазенкур, вы слышали, что я отправляюсь в Эрфурт?”—“Да, ваше величество”.— “Я хочу, чтобы туда прибыла Французская комедия”.—“Должна ли она играть комедию и трагедию?”—“Я хочу лишь трагедии: наши комедии будут бесполезны; за Рейном их не понимают”.—“Ваше величество желает, конечно, превосходных спектаклей?” — “Да, чтобы это были наши самые лучшие пьесы”.— “Ваше величество, можно было бы дать “Аталию”(3).—“Аталия”! Фу! Вот человек, который не может меня понять. Разве я еду в Эрфурт для того, чтобы вбить в голову этим немцам какого-нибудь Иоаса? “Аталия”! Как это глупо! Ну, довольно, мой милый Дазенкур. Предупредите своих лучших трагических актеров, чтобы они приготовились к поездке в Эрфурт, а я дам распоряжение о дне вашего отъезда и о пьесах, которые должны быть сыграны. Идите... Как эти старые люди глупы! “Аталия”! Правда это моя ошибка, зачем с ними советоваться? Я ни у кого не должен был спрашивать совета. Если бы еще он сказал мне про “Цинну”(4): там действуют большие страсти, и затем есть сцена милосердия, а это всегда хорошо. Я знал почти всего “Цинну” наизусть, но я никогда не декламировал хорошо. Ремюза, не правда ли, это из “Цинны”: Tout ces crimes d'Etat qu'on fait pour la couronne, Le ciel nous en absout, lorsqu'il nous la donne? ( “Цинна”, действие V, явление 2: Все государственные преступления, совершаемые ради короны,— отпускаются нам небом, когда оно нам ее дает) Я не знаю, хорошо ли я читаю стихи”. — “Ваше величество, это из “Цинны”, но мне кажется, что там: “Alors qu'il nous la donne”. — “Какие идут затем стихи? Возьмите Корнеля”,—“Ваше величество, это ни к чему, я их помню: Le ciel nous en absout, alors qu'il nous la donne; Et dans le sacre rang ou sa faveur l'a mis, Le passe devient juste et l’avenir permis. Qui peut у parvenir ne peut etre coupable; Quoi qu'il ait fait ou fasse, il est inviolable. ( Они отпускаются нам небом, когда оно нам ее дает,— и в том освященном месте, на которое она вознесена его благоволением,— всякое прошлое становится чистым и всякое будущее дозволенным.— Тот, который ее достигает, не может быть виновным,— что бы он ни сделал или ни делал, он неприкосновенен.) — “Это превосходно, особенно для немцев, которые верны своим старым взглядам и до сих пор еще говорят о смерти герцога Энгиенского: надо расширить их мораль. Я не говорю этого относительно императора Александра; подобные вещи ничего не значат для русского, но это хорошо для людей с меланхолическими взглядами, которыми полна Германия. Итак, будут играть “Цинну”, эта пьеса пойдет в первый день. Ремюза, поищите трагедии, которые можно было бы играть в следующие дни, и сообщите мне прежде, чем принять окончательное решение”.— “Не пожелает ли ваше величество оставить некоторых актеров в Париже?”—“Да, дублеров,— все хорошее надо взять с собой, пусть лучше их будет больше, чем надо”. Приказ отправиться в Эрфурт 22 сентября был тотчас же послан актерам Сен-При, Тальма, Лафону, Дама, Депре, Лакаву, Варену, Дазенкуру и актрисам Рокур, Тальма, Бургуен, Дюшенуа, Гро, Розе Дюпюи и Патра. (* Перед их отъездом им был передан список пьес, которые должны были быть сыграны: первым, как я уже говорил, должен был идти “Цинна”, затем “Андромаха”, “Британник”, “Заира”, “Митридат”, “Эдип”, “Ифигения в Авлиде”, “Федра”, “Смерть Цезаря”, “Гораций”, “Родогуна”, “Магомет”, “Радамист”, “Сид”, “Манлий”, “Баязет”. Примечание Талейрана.) Так как о поездке было сообщено в “Мониторе”, то желающие участвовать в ней принимали для этого всевозможные меры. Первыми были назначены два адъютанта императора— Савари и Лористон. Военная свита должна была быть весьма блестящей. Император желал появиться, окруженный теми из своих полководцев, имена которых громко прозвучали по Германии. Приказание отправиться в Эрфурт получил прежде всего маршал Сульт, затем маршал Даву, маршал Ланн, князь Невшательский, маршал Мортье, маршал Удино, генерал Сюше, генерал Буайе, генерал Нансути, генерал Клапаред, генерал Сен-Лоран, два секретаря кабинета, Фен и Меневаль, так же как и Дарю, Шампаньи и Маре. Генерал Дюрок назначил Канувиля для подготовки квартир. “Возьмите также Боссе,— сказал ему император, — ведь нужно, чтобы кто-нибудь представил великому князю Константину наших актрис; кроме того, он будет выполнять за обедами свои обязанности префекта двора, а затем он носит известное имя”. Каждый день кто-нибудь уезжал в Эрфурт. По дороге двигались фургоны, верховые лошади, кареты, прислуга в императорской ливрее. Сентябрь приближался к концу. Я прочел всю переписку, но не имел еще с императором главной беседы по вопросам, о которых предстояло вести переговоры. За несколько дней до срока моего отъезда обер-гофмаршал написал мне, что император велел мне присутствовать вечером на большом выходе. Едва я вошел в зал, как он увлек меня к себе: “Ну, вот вы прочли всю переписку с Россией,— сказал он мне.— Как вы оцениваете ловкость моих приемов в переговорах с императором?” Затем он с удовольствием напомнил обо всем, что он писал и говорил в течение года; он закончил указанием на влияние, которое он приобрел на императора Александра несмотря на то, что со своей стороны он выполнил из договора в Тильзпте лишь то, что ему было выгодно. “Теперь,— добавил он,— мы отправляемся в Эрфурт; я хочу получить там свободу действий в отношении Испании; я желаю быть уверенным, что Австрия, даже испытывая беспокойство, будет сдержанна, и не хочу каким-нибудь определенным образом связать себя с Россией по вопросам Леванта. Подготовьте мне соглашение, которое удовлетворило бы императора Александра, было бы направлено главным образом против Англии и предоставляло бы мне полную свободу в остальном; я вам помогу: мой престиж должен подействовать”. Два дня я его не видел. В нетерпении он написал мне, каковы должны быть статьи соглашения, предлагая принести ему как можно скорее готовый текст. Я не заставил его ждать: спустя несколько часов я отправился к нему со следующим проектом задуманного им договора: “Его величество император французов и т. д. И его величество император всероссийский и т. д. Желая придать соединяющему их союзу все более тесный и навеки нерушимый характер и оставляя за собой возможность прийти тотчас по возникновении надобности к соглашению о том, какие принять новые решения и какие направить новые средства борьбы против Англии, общего их врага и врага континента, решили установить в особой конвенции начала, которым они постановили неизменно следовать... (здесь император прервал меня и сказал: “Начала— эта хорошо, это совершенно не обязывает”) и которыми они будут руководствоваться во всех своих выступлениях, направленных к восстановлению мира; для сего они назначили своими уполномоченными и т. д., которые пришли к соглашению по следующим статьям: Статья I. Его величество император французов и его величество император всероссийский подтверждают и, поскольку это требуется, возобновляют союз, заключенный ими в Тильзите, обязуясь не только не заключать с общим врагом никакого сепаратного мира, но и не вступать с ним ни в какие переговоры и не принимать от него никаких предложений иначе, как с общего согласия. Статья II. Решив оставаться в нерасторжимом союзе на случай мира и войны, высокие договаривающиеся стороны постановляют назначить уполномоченных для мирных переговоров с Англией и отправить их для этого в тот континентальный город, который будет ею указан. Статья III. В течение всего хода переговоров, если они будут иметь место, уполномоченные обеих высоких договаривающихся сторон будут неизменно действовать в самом полном согласии; ни одному из них не будет дозволено не только поддерживать, но даже принимать или одобрять, вопреки мнению другого, какое бы то ни было предложение или просьбу английского уполномоченного. Статья IV. Каждая из обеих высоких договаривающихся сторон обязывается не принимать в течение переговоров никакого представления, предложения или сообщения со стороны врага, не известив о нем немедленно уполномоченных другой стороны. Статья V. Англии будет предложено вести переговоры на основе принципа uti possidetis, включая сюда и Испанию; условие sine qua non, от которого высокие договаривающиеся стороны обязываются никогда не отступать, будет заключаться в том, чтобы Англия признала, с одной стороны, присоединение Валахии, Молдавии и Финляндии к Российской империи, и с другой — Жозефа-Наполеона Бонапарта королем Испании и Индии. Статья VI. Так как Оттоманская Порта испытала со времени договора в Тильзите несколько революций и преобразований, которые не предоставляют ей никакой возможности дать достаточные гарантии личности и имущества жителям Валахии и Молдавии и, вследствие того, не оставляют никакой надежды на получение таких гарантий, и так как его величество император всероссийский, заключивший за то же время особые соглашения в отношении этих провинций и вследствие указанных революций вынужденный на огромные расходы для их сохранения, решил по всем этим причинам ни в коем случав не отказываться от них, тем более что лишь владение ими может доставить его империи естественную и необходимую ей границу, то его величество император Наполеон не будет возражать, поскольку это его касается, против их присоединения к России, причем его величество отказывается от предложенного им и принятого Россией в Тильзитском договоре посредничества. (“Я не желаю этой статьи: она слишком определенна”. — “Однако, ваше величество, слова “не будет возражать” менее всего обязывают; кроме того, следующая статья вносит важную поправку”). Статья VII. Тем не менее в настоящее время его величество император всероссийский ограничится, как в прошлом, лишь занятием Валахии и Молдавии и сохранит там существующее положение; он предложит вступить либо в Константинополе, либо на одном из островов Дуная в переговоры при посредничестве Франции с целью достичь мирным путем уступки этих двух провинций. Но эти переговоры должны начаться лишь тогда, когда переговоры с Англией приведут к какому-нибудь результату, чтобы не повести к новым спорам, которые могли бы отсрочить заключение мира. (“Эта статья хороша; благодаря своему посредничеству я остаюсь хозяином положения, а предшествующая статья должна обеспокоить Австрию, моего настоящего врага”.— “Она, ваше величество, может быть, враг ваш в настоящее время, но в сущности ее политика не противоречит французской; она не стремится к захватам, а преследует охранительные цели”. - “Дорогой Талейран, я знаю, что таково ваше мнение; мы поговорим об этом, когда испанский вопрос будет разрешен”.) Статья VIII. Его величество император Наполеон будет действовать совместно с его величеством императором Александром для достижения мирной уступки Оттоманской Портой этих провинций. С этой целью все ноты обоих союзных дворов будут составляться и все выступления делаться по взаимному согласию и будут проникнуты единым духом. Статья IX. В случае, если отказ Оттоманской Порты заставит возобновить враждебные действия и продолжать войну, император Наполеон не примет в ней никакого участия и ограничится оказанием России услуг. Но если бы Австрия или любая другая держава присоединилась в указанной войне к Оттоманской Порте, то его величество император Наполеон немедленно присоединится к России, так как в этом случае вступает в силу общий союз, соединяющий обе империи. (“Эта статья не полна; она не выражает моей мысли; продолжим дальше, и я укажу вам, что надо добавить”.) Статья X. Высокие договаривающиеся стороны обязуются, однако, сохранять целость остальных владений Оттоманской империи. Они сами не намерены в этом отношении ничего решать или предпринимать и не потерпят никаких выступлений с чьей бы то ни было стороны без предварительного соглашения с ними. Статья XI. В переговорах с Англией его величество император Наполеон будет действовать заодно с Россией с целью заставить признать присоединение Валахии и Молдавии к Российской империи, независимо от того, согласится ли Оттоманская Порта на их уступку или нет. Статья XII. В ответ на отказ в одной из предшествующих статей императора Наполеона от посредничества, его величество император Александр отказывается от взятого в отношении него в пятой секретной статье договора в Тильзите обязательства, так что указанная статья теряет силу и объявляется недействительной”. “Это примерно все, о чем я вам говорил; оставьте мне этот договор, я приведу его в порядок. К одной из последних статей, на которой я вас остановил, надо прибавить следующее: “В случае, если Австрия подаст Франции повод к беспокойству, император всероссийский обязывается, по первой предъявленной ему просьбе, заявить, что он против Австрии, и действует совместно с Францией. Этот случай считается одним из тех, при котором вступает в силу союз, соединяющий обе державы”. Это очень важная статья, как могли вы ее забыть? Вы всегда австриец!”— “Отчасти, ваше величество, но правильнее было бы сказать, что я никогда не бываю русским и всегда остаюсь французом”.— “Подготовьтесь к отъезду, вы должны быть в Эрфурте за день или за два до меня. Во время путешествия подумайте о способе почаще видеть императора Александра. Вы хорошо его знаете и сумеете говорить с ним тем языком, который ему нравится. Вы скажете ему, что польза, которую наш союз может принести человечеству, свидетельствует об участии в нем провидения. Мы предназначены сообща восстановить порядок в Европе. Мы оба молоды, и нас не следует торопить. На этом вы сильно настаивайте, так как граф Румянцев проявляет в вопросе о Леванте большую горячность. Вы укажете, что без участия общественного мнения ничего нельзя сделать, что Европа не должна опасаться нашей соединенной мощи, но должна приветствовать осуществление задуманного нами большого предприятия. Безопасность сопредельных стран, правильно понятые интересы Европы, возвращение свободы семи миллионам греков и тому подобное представляют большую приманку для филантропических стремлений; в этом отношении я предоставляю вам полную свободу действий; я хочу лишь, чтобы эта филантропия была отложена до далекого будущего. Прощайте”. Я вернулся домой, привел в порядок бумаги, взял с собой те из них, которые могли мне пригодиться, и сел в карету. Я прибыл в Эрфурт в субботу, 24 сентября, в десять часов утра, Канувиль приготовил мне помещение вблизи того дома, который должен был занять император. Спустя несколько минут после моего прибытия ко мне пришел Коленкур. Первый проведенный с ним день оказался мне очень полезен. Мы беседовали о Петербурге и о расположении, в каком оба императора прибыли на свидание. Мы сообщили друг другу все, что нам было известно, и вскоре пришли к полному согласию по всем вопросам. Я нашел весь Эрфурт: в движении; не существовало ни одного сносного дома, который не был бы предназначен для какого-либо государя с его свитой. Русский император должен был прибыть в сопровождении великого князя Константина, графа Румянцева, обер-гофмаршала графа Толстого, посла во Франции графа Толстого, князя Волконского, графа Ожаровского, князя Трубецкого, графа Уварова, графа Шувалова, князя Гагарина, князя Голицына, Сперанского, Лабенского, Бетмана, генерала Хитрово, членов Государственного совета Жерве и Грейдемана, Шредера и принца Леопольда Саксен-Кобургского. Мне кажется, что я назвал всех лиц, которым выпала честь сопровождать императора Александра. Его ожидали на день позже, чем императора Наполеона, так как он должен был на сутки остановиться в Веймаре. Император прибыл в Эрфурт 27 сентября 1808 года, в десять часов утра. Уже с предшествующего дня огромное количество людей толпилось на улицах, ведших к его дворцу. Каждому хотелось увидеть его, каждому хотелось приблизиться к тому, от кого исходило все: троны, бедствия, ужасы и надежды. Август, Людовик XIV и Наполеон — вот три человека, которых на земле больше всего восхваляли. В зависимости от эпохи и от дарования эти восхваления носили разный характер, но их сущность оставалась неизменной. Благодаря своему положению обер-камергера я мог наблюдать вблизи такие вынужденные, поддельные, а иногда и искренние знаки почтения, оказываемые Наполеону, которые казались мне чудовищными. Никогда низость не проявляла столько изобретательности; ею была продиктована мысль устроить охоту в том самом месте под Иеной, где император победил пруссаков в знаменитом сражении. Избиение кабанов и хищных зверей должно было напомнить победителю его успехи в этом сражении. Я несколько раз замечал, что чем глубже было чувство раздражения против императора, тем сильнее было восхищение его славой и тем громче рукоплескали его высокой судьбе, посланной ему, как говорилось, небом. Я склоняюсь к мысли,—а она появилась у меня в Эрфурте,— что тайная сущность лести открыта одним лишь коронованным особам, притом не тем, которые уже лишились престола, но тем, которые поставили его под защиту угрожающих им сил. Они весьма ловко ею пользуются, когда находятся около господствующего над ними владыки, который может их уничтожить. Я часто слышал один стих из какой-то неизвестной мне плохой трагедии: Tu n'as su qu'obeir, tu serais un tyran. (Ты умел лишь слушаться, и ты мог бы быть тираном.) Каждому из встреченных мною в Эрфурте государей следовало бы лучше сказать: Tu n'as su que regner; tu serais un esclave. (Ты умел лишь царствовать, и ты мог бы быть рабом.) Это легко объяснить. Могущественные государи желают, чтобы их двор давал представление о величии их власти. Мелкие же государи стремятся, напротив, к тому, чтобы их двор скрывал ее узкие пределы. Вокруг мелкого владыки все преувеличивается, или, вернее, раздувается, то есть этикет, услужливость и лесть. Он измеряет свое величие обращенными к нему льстивыми речами и никогда не находит их чрезмерными. Такой способ суждения входит у него в привычку. Он не изменяет ей даже тогда, когда меняется его судьба. Если победа вводит в его государство и в его дворец человека, для которого он сам лишь царедворец, то он унижается перед победителем так, как унижались перед ним самим его подданные. Он не может себе представить иной лести. При больших дворах существует другой способ к возвышению — именно: гнуть спину; мелкие государи умеют лишь бросаться в ноги, и в этом положении они остаются до тех пор, пока их не подымет судьба. В Эрфурте я не видел ни одной руки, которая бы умела благородно гладить гриву льва. После этих суровых суждений, которые я не отношу ни к кому в отдельности, я рад вернуться к своей теме. Император Александр известил, что приедет 28 сентября. Он уже ночевал в Веймаре. Наполеон в сопровождении своих адъютантов и генералов в полной парадной форме сел на лошадь и поехал ему навстречу. При встрече они бросились друг другу в объятия самым дружеским образом. Наполеон проводил императора Александра в предназначенный для него дом. Он любезно осведомился, имеются ли в доме все те предметы, пользование которыми входило, по его сведениям, в привычки Александра, и затем покинул его. Я находился во дворце императора Наполеона и ожидал его возвращения. Мне показалось, что он вполне удовлетворен первым впечатлением, а сам он сказал мне, что предпринятая им поездка предвещает ему добрые результаты, но что не надо торопиться. “Мы так рады встрече,—добавил он смеясь,—что следует хоть немного предаться этому удовольствию”. Едва он успел одеться, как прибыл император Александр; Наполеон меня представил ему. “Это мой старый знакомый,—сказал русский император,—и я рад его видеть; я очень надеялся, что он примет участие в путешествии”. Я хотел удалиться, но Наполеону, не желавшему говорить о серьезных предметах, было удобно присутствие третьего, и он просил меня остаться. После этого оба императора начали задавать друг другу с видимостью самого живейшего интереса бессодержательные вопросы семейного характера; на вопрос об императрице Елизавете следовал в ответ вопрос об императрице Жозефине; вопрос о принцессе Боргезе следовал за вопросом о великой княжне Анне и так далее. Если бы не краткость первого визита, то, вероятно, было бы сказано также несколько слов о здоровье кардинала Феша. Обменявшись успокоительными сведениями о своих семействах, императоры расстались. Наполеон проводил Александра до лестницы, а я сопровождал его до коляски; во время этого короткого пути он мне несколько раз повторял: “Мы еще увидимся”, причем это произносилось с таким выражением, которое доказывало, что Коленкур, ездивший ему навстречу, сообщил ему, что я посвящен во все планы. Когда я вернулся к императору, он мне заявил: “Я изменил проект договора и сильнее прижимаю Австрию; я вам его покажу”. Других подробностей он мне не сообщил. “Мне кажется, что император Александр готов сделать все, что я захочу; если он с вами заговорит, то скажите, что раньше я считал, что переговоры должны вести граф Румянцев и вы, но теперь я изменил взгляд; мое доверие к нему очень велико, и я думаю, что было бы лучше, если бы все было сделано нами самими. Когда конвенция будет выработана, министры ее подпишут; помните твердо, разговаривая с ним, что мне полезно всякое промедление; язык, которым будут говорить все эти короли, будут мне на руку, так как они меня боятся; я хочу до начала переговоров ослепить императора Александра картиной своего могущества; это облегчает любые переговоры”. Оглавление |
|