Аристотель, "Поэтика"

Вторым актом первого отечественного мюзикла "Норд-Ост" 23 октября 2002 года стал акт террористический

В мгновение ока девять сотен зрителей и артистическая труппа превратились в жертвы террора, то есть в своего рода живой реквизит¹ террор-шоу. Употребляю термин "шоу" в данном случае без всякой иронии или желания объявить происходящее чем-то притворным, фальшивым и развлекательным.

Тем не менее, это факт: террористическая акция - прежде всего зрелище, действо, спланированное так, чтобы произвести впечатление, поразить, шокировать. Беззастенчивая эксплуатация эстетики шокирующего как в киноиндустрии, так и в масс-медиа, естественным образом привела к тому, что для многих обывателей подобного рода экстремальные события действительно стали зрелищем par excellence.

Так или иначе, но именно на тех, для кого происходящие события суть публичное представление, а это: население в качестве публики, власть (в качестве протагониста террористов) и разного рода политики, - и рассчитаны действия террористов. Операциональная схема терроризма - в публичном применении насилия, то есть нелегитимной, неуполномоченной никаким человеческим или божеским законом силы.

Публичном, а потому без масс-медиа, выступающих в качестве своеобразной сцены, и публики, ее интереса, замирания и эмоций, - современного терроризма нет. Более того, сами СМИ (уже не как медиа, но как лица) исполняют роль - то есть активно участвуют в представлении, - роль древнегреческого хора, который то комментирует происходящее, обращаясь к публике, то непосредственно вступает в действие, обращаясь к одному из действующих лиц².

Театр и террор настолько похожи друг на друга - не только по внешним признакам, но и в метафизическом плане, - что счесть их двойниками мешает только предельно чудовищный характер второго: чудовищность парализует внимание, не давая заметить двойничество. Террор - чудовищный, но, тем не менее, двойник Театра³.

Единство времени, места и действия в террористической акции отвечает канонам классицизма едва ли не больше, чем сами классические пьесы. Смешивая в себе в разных случаях различные театральные жанры, Террор в своей основе, однако, всегда имеет жанр античной трагедии. Конечно, есть различия, которые невозможно не заметить

Прежде всего, в античной трагедии жертва - одно из главных действующих лиц, более того, собственно трагический герой. В террористической акции жертвы - живые, ни в чем не повинные люди - превращены в реквизит; и это само по себе настолько возмутительно, что выводит нас за рамки поэтики. Такая исходная независимость трагического и героического друг от друга ведет к тому, что главным метавопросом террористической акции становится вопрос о герое. Таким образом, различие довольно существенно. И все же...

"Трагедия есть подражание [мимеcис] действию важному и законченному"

- говорит Аристотель в своей "Поэтике", - посредством действия, а не рассказа, путем "сострадания и страха" достигает она своей цели (Поэтика 1449 b24). Аристотель насчитывает в трагедии шесть компонент, в том числе характеры, речь, мысль, зрелище и музыку ⁴, но "самое важное в этом - состав событий, так как трагедия есть подражание не людям, но действию и жизни, счастью и злосчастью, а счастье и злосчастье заключаются в действии" (1450 а15).

"Состав событий", которому подражает, которое имитирует трагедия, Аристотель обозначает как "мифос", то есть миф. "Фабула [мифа] есть основа и как бы душа трагедии, а за нею уже следуют характеры" (1450 а38).

"Чувство страха и сострадания может быть вызываемо театральной обстановкой, может быть вызываемо и самим сочетанием событий, что гораздо выше и достигается лучшими поэтами. Фабула должна быть составлена так, чтобы читающий о происходящих событиях, и не видя их, трепетал и чувствовал сострадание от того, что совершается" (1553 b1).

В терроризме соответствующие мифы играют крайне важную роль. Это могут быть специфические религиозные мифы (как в ваххабизме) или, условно говоря, общечеловеческие мифы о Мировом Зле и метафизическом возмездии ему, об Избранных, Святом Воинстве, призванном выполнить свой Священный Долг (очистить мир от скверны, добыть свободу для всех людей и т.п.).

По действиям чеченских террористов в эти октябрьские дни каждому было понятно, что они разыгрывали миф о шахидах, то есть о героях, по воле аллаха пришедших в цитадель Зла, чтобы бросить ему вызов и своей смертью победить. Иными словами, их цель можно определить как символическое уничтожение власти.⁶

Террор прошлого века по числу "актеров" был подобен трагедиям Эсхила - их было два: Террористы и Власть. Новый терроризм отличается от старого в этом отношении так же, как трагедии Софокла от трагедий Эсхила. Рассказывая об истории трагедии, Аристотель сообщает: "Эсхил первый ввел двух актеров вместо одного; он же уменьшил партии хора и на первое место поставил диалог, а Софокл ввел трех актеров и декорации" (1449 а15).

Таким "третьим актером" в мировом масштабе на данный момент выступают исламские страны. "Третий" у нас, в России, - это, во-первых, некоторые политические силы и СМИ, оппозиционность которых Власти настолько глубока, что доходит до антигосударственности, а цинизм и моральная нечистоплотность таковы, что они готовы "подыграть" Террористам, и даже после их гибели продолжить в известном смысле их "дело" дискредитации Власти и шантажа в целях "политического" урегулирования, то есть уступок сепаратистам и террористам.

Во-вторых, сюда же следует причислить и определенные круги Запада⁷. Понятно, что поскольку игра теперь идет между тремя актерами, каждая из сторон не может это не учитывать. По крайней мере, то, что это учитывают и используют террористы - вполне очевидно хотя бы по списку приглашенных ими к себе политиков и журналистов.

"Трагедия есть подражание не только законченному действию, - продолжает Аристотель, - но также страшному и печальному, а последнее происходит особенно тогда, когда случается неожиданно, и еще более, если случится вопреки ожиданию" (выделено мной - В.Н.), но "не без цели" (1452 а1).

Случай, за которым, тем не менее, кроется "воля богов", - своего рода пусковой механизм античной трагедии.

Вообще, всю историю человечества можно рассматривать как противостояние и борьбу с негативной случайностью, способной свести насмарку самые грандиозные начинания; а также, хотя и в меньшей степени, культивирование позитивной - такой, когда успех дела вдруг превышает самые смелые ожидания.

В обоих случаях наибольшее неудобство причиняют неожиданность и кажущаяся независимость от обычных человеческих усилий.

В современном терроризме, терроризме XXI века (в отличие, например, от терроризма русских эсеров), бросается в глаза умышленное позиционирование себя в качестве слепой силы рока, от которой никто нигде и никак не может укрыться.

Не отсюда ли своеобразная безликость террористов, даже при отсутствии всех этих масок и камуфляжей, специфическая слепота в их глазах, не видящих в своих жертвах детей, женщин, стариков, вообще людей?.. Не отсюда ли тяга к масштабности своего действия?..

Не знаю, обратил ли кто внимание на то, что состоявшаяся 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке атака авиалайнерами на супернебоскребы содержит в себе архетип божественного действия: как если бы сам бог обрушил с небес кару на гнездо порока

Опять же, смысл божественной кары не всегда сразу ясен людям - нередко, как в мифе об Эдипе, он выступает энигмой, которую необходимо разгадать. И даже когда, как в данном случае, террористы высказывают свои требования - требуется некая политическая герменевтика для определения действительного (или действенного) смысла террористической акции.

Современная цивилизация борется с негативной случайностью, разрушительный эффект которой в техногенной среде может привести сегодня к глобальной катастрофе, посредством постановки под жесткий технический контроль максимума закономерных процессов; случайность этим не уничтожается, но вероятность ее теоретически сводится к предельно малому значению.

"Цивилизованный" подход к противодействию террору заключается в том, чтобы взять под полный контроль то, что вообще можно контролировать силами органов внутренних дел и спецслужб.

Первобытное общество пытается решить ту же проблему, обращаясь непосредственно к случайности, вернее, к той причине, силе, которая ее вызывает. Поиск шаманов и жрецов, то есть авторитетных старейшин и религиозных лидеров, способных "убедить" террористов, - явно лежит в русле этой архаической магии.

Конечно, когда само террористическое действие носит практически мгновенный характер (взрыв того или иного объекта), а далее, подобно волнам от брошенного в воду камня, разворачиваются его последствия, - любые возможности воздействия весьма малы, но сравнительно меньше и эффект теракта: "что случилось - не исправишь".

Когда же существует возможность (впечатление возможности) повлиять на ход событий, то, как говорится, "грех не попробовать" все меры - надо только трезво отдавать себе отчет в их возможной эффективности.

При всем том, что террористы стремятся поставить заложников в положение реквизита в разыгрывании своего мифа, они нуждаются в том, чтобы заложники вызывали сострадание и страх публики

То есть даже террористы не способны сделать людей - не людьми, "ведь сострадание возникает к безвинно несчастному, а страх - перед несчастьем нам подобного..." (1452 b7), а потому заложники для террористов - противники в их метафизических притязаниях на святость и геройство.

Эти "средние люди", как говорит Аристотель, обсуждая жертву рока в античной трагедии, не блистающие особенными достоинствами и впавшие "в несчастье не по своей негодности или порочности, но по какой-нибудь ошибке..." (1453 а7), - тем не менее, символически противостоят террористам⁸.

Здесь мы сталкиваемся с кардинальным противостоянием разных мифопоэтических и нравственных систем: одна из них придает святость шахиду, этому камикадзе веры, другая - невинной жертве. Столкновение этих двух систем составляют метаплан террористической акции, едва ли менее важный, чем план реального, "земного" действия. Все ли понимают это? И почему, смотря в голубой глаз или открывая пахучие газетные страницы, раз за разом хочется с горечью произнести сакраментальную фразу: "С кем вы, мастера культуры?". Если на стороне жертв, то зачем делаете героев из террористов (хотя бы тем, что "опускаете" реально противостоявшую им Власть)?..

"Переход от счастья к несчастью", то есть роковая случайность, есть один из факторов трагедии - Аристотель называет его "перипетия" - важнейший, но не единственный. Второй фактор - это так называемое узнавание, которое "обозначает переход от незнания к знанию, ведущее или к дружбе, или к вражде лиц, назначенных к счастью или несчастью. Лучшее узнавание, когда его сопровождают перипетии..." (1451 а29).

Узнавание касается прежде всего террористов и их жертв

Важно, какими именно узнают террористов их жертвы, с одной стороны, и публика, с другой. Суть ли они (террористы) "отморозки", "звери" и "убийцы" - или "гордые вайнахи", "бедные вдовы и сироты", "повстанцы"?..

В зависимости от этого, как не раз можно было видеть, "стокгольмским синдромом" оказываются охвачены не только заложники, но и более или менее широкие массы телезрителей.

Дежавю [Дежавю - иллюзия, основывающаяся на нарушениях памяти и состоящая в том, что человек ощущает совершенно новую ситуацию как ранее встречавшуюся. (Комлев Н.Г. Словарь новых иностранных слов. М., 1995)] с отпущенной заложницей (по типу того, как это было в Буденновске) свидетельствует о том, что террористы освоили соответствующую психотехнику и широко ею пользуются.

Узнавание публикой террористов - это одна из немногих, если не единственная возможность критики мифа в ходе самой террористической акции и сразу после нее, по горячим следам события. Показать, что террористы - не те, за кого они себя выдают, означает почти что победить их. Террористы должны быть уничтожены не только физически, но и символически.

Террорист не должен быть (стать) героем⁹.

"Итак, две части фабулы... это - перипетии и узнавания; третью же часть составляет страдание. <...> Страдание есть действие, причиняющее гибель или боль, как, например, всякого рода смерть на сцене, сильная боль, нанесение ран и тому подобное" (1452 b9). No comments.

По поводу текста и мысли в трагедии Аристотель говорит: "К области мысли относится все то, что должно быть выражено в слове. А частные задачи в этой области таковы: доказывать, и опровергать, и изображать чувства, как, например, сострадание или страх, или гнев и другие подобные им, а также величие и ничтожество" (выделено мной - В.Н.) (1456 а33).

Ясно, что даже и в том случае, когда речи произносят Террористы и Власть, решение перечисленных Аристотелем задач вряд ли возможно без деятельности журналистов, обозревателей, экспертов, политиков и иных "людей масс-медиа". Следовательно, от их разума и порядочности зависит то, насколько будем успешным демарш террористов, насколько они смогут вызвать страх или "докажут" свое "величие"¹⁰.

Слова Аристотеля о том, за что следует порицать "поэтов", весьма уместны и сегодня, а именно: за то, что "что изображено невозможное, или невероятное, или нравственно вредное, или противоречивое, или несогласное с правилами поэтики"

Террор-шоу соединяет в себе не только разные виды трагедии, но и иные театральные жанры, как то фарс или "театр абсурда". Впрочем, принцип "эйкоса", о котором говорит Аристотель в связи с критерием качества трагедии, верен для них не в меньшей степени. Смысл этого принципа в том, что в искусстве следует правдоподобное и убедительное предпочитать реальному, но неубедительному.

Терроризм, в отличие от политики, "искусства возможного", есть преимущественно "искусство недопустимого": того, что по "принципу реальности" и иным основания быть не должно, но что, тем не менее, происходит, и происходит вопреки закону, морали, деятельности спецслужб и здравому смыслу, наконец.

Адекватным ответом на это "искусство" может стать "бытие свободным для смерти", готовность спокойно делать свое дело, не впадая в панику от того, что никто и ничто не может гарантировать вам вашу жизнь. Принять жизнь как риск, а риск - как неотъемлемый компонент жизни. Иначе из трагического зрелища террор-шоу превратиться в повседневность нашей жизни, а невинные жертвы окажутся, к тому же, напрасными и бессмысленными. То есть погибнут еще раз - и теперь уже на веки вечные.

Подводя итоги, следует подчеркнуть: терроризм - это публичное применение насилия в политических целях

Как публичное это насилие невозможно без масс-медиа. Думаю, если бы "зрителями" террор-шоу были только спецслужбы, то террористическая акция завершилась бы, не начавшись. Разумеется, в условиях либеральной демократии с ее правом на информацию это невозможно¹¹, а потому террор - чудовищный двойник не только театра, но и либеральной демократии.

Это значит, что люди масс-медиа не могут быть посторонними наблюдателями, этакими архивариусами в реальном времени. И от их ясного ума, нравственности и гражданского чувства также зависит, на чьей стороне, в конце концов, окажется победа: на нашей - или на стороне терроризма. Приведет ли трагедия заложников к катарсису, то есть к очищению, возвышению и ясности в "общественной душе", или, наоборот, к грязи, тяжести и смуте - зависит не только от властей (хотя от них, конечно, в первую очередь), но и от СМИ. Им ли не знать, при каких условиях шоу терпит крах?

Примечания:

¹ Жертва в жертвоприношении, как показали в свое время Анри Юбер и Марсель Мосс, есть не что иное, как средство, канал воздействия на "иной мир", от которого ждут определенного ответного действия. Так называемое "хорошее" отношение со стороны террористов к заложникам (после запугивания и подавления) имеет своей целью держать их за своего рода театральный реквизит, которым можно легко манипулировать в своих целях, в первую очередь - для производства "эффектов". Масштабная акция требует столь же масштабного реквизита - и к самим заложникам присоединяются их родные и близкие, которые также подавлены случившимся несчастьем и которыми практически столь же легко манипулировать, как и находящимися в состоянии шока и стресса заложниками. Они суть "внешние заложники", готовые почти на все, чтобы спасти своих родных и близких. Нетрудно понять, что идти у них на поводу, представлять им для выражения их эмоций (в том числе истерических) трибуну - то же самое, что идти на поводу у террористов. То есть допускать это возможно только в случае крайней необходимости.

² В том, что касается многих российских телевизионных каналов, складывается впечатление, что стиль ток-шоу или т.н. "реального шоу" заразил даже репортеров, обозревателей и дикторов новостей.

³ Люди, чувствительные к символичности, не могли не обратить внимания на то, что 24 октября обсуждение того, надо ли проводить другие мюзиклы, в то время как в одном из залов Москвы удерживаются заложники, и репортажи из театров стояли в одном ряду с сообщениями из зоны террористической акции.

⁴ Случайно ли террористы привезли с собой кассеты со своей музыкой и транслировали ее в зрительном зале?

⁵ По второму пути (распространение контрмифа) пошли США в ходе ситуации, порожденной 11.09.2001.

⁶ Сразу было ясно, что если бы Президент уступил их главному требованию - "вывести войска из Чечни ", - то высшее руководство страны лишилось бы всякого уважения и признания (легитимности) со стороны своих граждан и всего мира, то есть по сути утратил бы Власть. Если бы отказался, то смерть всех заложников была бы истолкована так, что жизнь своих граждан ему безразлична, и результат был бы примерно тот же. Террористы неспроста повторяли своим жертвам: "Вы не нужны своим властям". Думаю, что как только террористы получили бы весь возможный "позитивный" для них эффект от этой ситуации, но при этом не добились бы удовлетворения своего главного требования, они заявили бы через СМИ, что поскольку их требование не выполнено, то очевидно, что российским властям безразлична жизнь заложников, и они, шахиды, взрывают здание (не исключено, что часть боевиков попыталась бы при этом вырваться). Штурм, в ходе которого террористам удалась бы угроза уничтожить всех заложников, точно так же означала бы успех их плана.

⁷ Вот некоторые заголовки ведущих западных газет 24 октября: "Чеченские повстанцы захватили в Москве сотни заложников" ("The Washington Post", США), "Путину брошен самый серьезный вызов" ("The Times", Великобритания), "Внутри - перепуганные дети, снаружи - обезумевшие родственники" ("The New York Times", США), "Россией правит КГБ. Под красным знаменем" ("Sueddeutsche Zeitung", Германия), "Москва пожинает плоды войны в Чечне" ("The Guardian", Великобритания); 25 октября: "Чеченская драма" ("The Financial Times", Великобритания), "Кризис с заложниками в России может определить судьбу президентства Путина" ("The Financial Times", Великобритания), "Чечня в Москве" ("The Washington Post", США), "Путин стал заложником собственных принципов" ("The Times", Великобритания), "Расплата Путина" ("The Wall Street Journal", США), "Россия расплачивается за свою ложь о выигранной войне" ("The Independent", Великобритания); 26 октября: "Звезда и смерть Мовсара Бараева" ("Los Angeles Times", США), "Теракты 11 сентября 2001 года в США = теракту 23 октября 2002 года в России?" ("Berliner Zeitung", Германия) и т.д. и т.п. Содержание статей еще хлеще.

⁸ Отсюда следует, в частности, что замена заложников на парламентариев, представителей власти или иных неслучайных добровольцев сама по себе невыгодна террористам и может быть принята ими разве что в качестве какого-то специального или вынужденного хода.

⁹ Бутылка коньяка, аккуратно стоящая у руки убитого главаря боевиков, - конечно, довольно неуклюжий трюк. Но и истерика, учиненная некоторыми "правдолюбами" из журналистской братии по поводу "формулы газа", - также "для дураков" (газ-то - не отравляющий!). Но первое действие хотя бы преследовало антитеррористическую цель, а второе?

¹⁰ Наблюдая тот "пиар", который Бараеву и чеченским сепаратистам устроили телеканалы ТВС и НТВ, трудно не придти в изумление. Неужели редакторы этих каналов, в частности Е.Киселев и Л.Парфенов, настолько непрофессиональны, чтобы не понимать таких элементарных вещей?

¹¹ Похоже, однако, на то, что многие российские журналисты до сих пор с фанатизмом неофитов стремятся быть "святее папы римского", то есть быть еще более "свободными", чем свободные западные СМИ. Возможно, это проистекает из их малограмотности: они, вероятно, не знают, что в условиях либеральной демократии не существует ни одного абсолютного, неограниченного права на что бы то ни было. Возможно, дело в дефиците интеллекта или нравственности. В конце концов, смаковать вид смерти - будь то мертвое тело губернатора В.Цветкова или трупы террористов - омерзительно и безнравственно (а в последнем случае, кроме того, пробуждает в душе совершенно неуместную жалость).

Русский Журнал / Политика /