М:, Прогресс, 1992 Alexis-Charles-Henri Clérel de Tocqueville - Алексис де Токвиль Демократия в Америке Книга вторая. Часть третья. Глава 11-20 Глава XI Каким образом равенство в америке способствует поддержанию нравственности Есть Философы и историки, которые прямо заявляют или же лишь намекают на то, что женская Нравственность отличается большей или меньшей строгостью в зависимости от того, насколько близко или далеко они живут от экватора. Это очень дешевый способ выкрутиться из трудного положения, и в таком случае Нам было бы достаточно глобуса и циркуля для того, чтобы в минуту решить одну из самых сложных проблем, стоящих перед Человечеством. Я не считаю, что эта материалистическая Доктрина основана на Фактах. Одни и те же нации проявляли в различные эпохи своей истории как чистоту, так и Распущенность Нравов. Таким образом, упорядоченность или непорядочность их Нравов зависит от каких-то изменяющихся факторов, а не только от природных особенностей страны, которые оставались неизменными. Я не отрицаю того, что при определенных климатических условиях Страсть, которая рождается при взаимном влечении полов, бывает особенно пылкой, но я Думаю, что эта естественная Страсть всегда может возбуждаться или же подавляться социальными условиями и политическими Институтами. Хотя путешественники, побывавшие в Северной Америке, по многим вопросам высказывают совершенно различные Суждения, они все согласны в том, что тамошние Нравы неизмеримо строже, чем в любом другом месте. Совершенно ясно, что в данном отношении американцы значительно превосходят своих родоначальников — англичан. Чтобы доказать это, достаточно окинуть обе нации беглым взором. В Англии, как и в любой другой стране, злые Языки беспрестанно прохаживаются насчёт женских слабостей. Можно часто слышать сетования Философов и государственных мужей на то, что Нравы недостаточно строги, и Литература повседневно дает это понять. 431 В Америке все книги, не исключая романов, предполагают, что Женщины чисты, и никто не рассказывает своих любовных похождений. Эта чрезвычайная строгость американских Нравов, без Сомнения, частично предопределяется природными условиями страны, Расой, Религией. Однако всех этих Причин, которые встречаются и в других местах, недостаточно для объяснения данного явления. Его невозможно объяснить, не приняв во внимание некоего особого фактора. Данным фактором мне представляется Равенство и созданные им Институты*. Равенство условий само по себе не порождает строгости Нравов, но нет Сомнений в том, что оно способствует соблюдению нравственных установок и усиливает их влияние. У аристократических Народов знатность и имущественное положение часто возводят между Мужчиной и Женщиной преграды столь неодолимые, что они никогда не смогут соединиться друг с другом. Их сближает Страсть, но социальные условия и производные от них Воззрения препятствуют им вступить в постоянную открытую Связь. Это неизбежно порождает множество кратковременных и тайных союзов. Природа тайком компенсирует то, что было отнято у неё Силой Закона Всего этого не происходит тогда, когда Равенство условий разрушает все воображаемые или действительные барьеры, отделяющие Мужчину от Женщины. В этом случае ни одна девушка не считает, что она не может стать женой Мужчины, отдавшего ей предпочтение, и это почти полностью исключает нравственную Распущенность до замужества Ибо, какой бы доверчивостью ни отличалась Страсть, едва ли Возможно убедить Женщину в том, что вы её любите, если вы, имея полную Свободу жениться на ней, не делаете этого. Та же самая Причина продолжает действовать, хотя и более опосредованно, и после свадьбы. Ничто так не оправдывает незаконную Любовь в глазах тех, кто её испытывает, или же в глазах любопытствующей Толпы, как Мысль о том, что супружество было результатом вынужденного или случайного Брака1. ---------------------------- 1 В Истинности этого Утверждения легко убедиться, изучая различные европейские Литературы. Когда какой-нибудь европейский Писатель хочет изобразить в своем произведении какую-либо из тех больших катастроф, которые столь часто происходят в наших семейных кругах, он заранее усиленно старается вызвать сочувствие читателя, описывая неравный или вынужденный Брак. Хотя прочно укоренившаяся Терпимость уже давно расшатала наши нравственные нормы, ему было бы трудно заинтересовать Нас несчастьями этих героев, если бы он не начал с оправдания их проступка. Этот прием почти всегда достигает желаемого эффекта. Та повседневность, которую Мы сами наблюдаем, задолго подготавливает Нас к снисходительности. Американские Писатели не могут предлагать своим читателям такого рода оправдания в качестве правдоподобных; их Обычаи и Законы противостоят подобным попыткам, и, отчаявшись создать приятные картины распутства, они вообще его не изображают. Частично это служит Причиной того, что в Соединенных Штатах публикуется мало романов. В стране, где Женщина всегда свободно делает свой Выбор и где Воспитание обеспечивает ей Возможность сделать его правильно, Общественное Мнение к подобным проступкам неумолимо. Ригоризм американцев частично порождается этим. Они часто рассматривают Брак как обременительный договор, все условия которого тем не менее должны строго выполняться обеими сторонами, так как они могли все знать заранее и имели полную Свободу ничем себя не обременять. Такое отношение, навязывая Обязательство верности, облегчает её соблюдение. В аристократических странах целью Брака является не столько Союз двух Людей, сколько Объединение их Собственности; поэтому иногда бывает так, что мужа подбирают в школьном, а жену—в грудном возрасте. Нет ничего удивительного в том, что брачные узы, объединяющие Имущество супругов, дают Волю их сердцам искать любовных приключений. К этому их побуждает сам Дух их договора Когда же, напротив, каждый сам себе выбирает спутника Жизни, не обращая внимания ни на какие внешние затруднения или на чьи-то указания, Мужчина и Женщина обычно сближаются по сходству Вкусов и Мыслей, и это же самое сходсто прочно удерживает их друг подле друга. По Поводу Брака наши отцы имели весьма своеобразное Суждение. 432 Поскольку они заметили, что те немногочисленные Браки по Любви, которые заключались в их время, почти всегда кончались трагически, у них сложилось прочное Убеждение в том, что в данном вопросе очень опасно прислушиваться к голосу собственного сердца. Игра случая представлялась им более прозорливой, чем Свобода Выбора. Между тем нетрудно понять, что примеры, имевшиеся перед их глазами, ничего не доказывали. В первую очередь следует отметить, что демократические Народы, предоставляя Женщине Право свободно выбирать себе мужа, немало пекутся о том, чтобы их Сознание предварительно было просвещено, а их Воля обрела бы Силу, необходимую для совершения подобного Выбора, тогда как у аристократических Народов девушка, украдкой ускользающая из-под родительской Власти, чтобы самой броситься в объятия Мужчины, хорошо узнать которого она не имела ни времени, ни необходимой Способности Суждения, не обладает ни одной из этих гарантий. Не следует удивляться тому, что, впервые завоевав Право воспользоваться Свободой своей Воли, Женщины употребляют её во зло, а также тому, что они жестоко ошибаются тогда, когда, не получив демократического Воспитания, они при вступлении в Брак хотят следовать демократическим Обычаям. Однако это ещё не все. Когда Мужчина и Женщина стремятся к сближению вопреки неравенству их положения в аристократическом Обществе, им нужно преодолеть очень большие препятствия. Сумев разорвать или ослабить узы, подчиняющие их родительской Воле, они должны снова собраться с Силами, чтобы противостоять Власти Обычая и Тирании Общественного Мнения; когда же наконец они достигают финала своей рискованной затеи, то обнаруживают, что они чужие среди своих друзей и родни: их разделяют те Предрассудки, которые они переступили. Эта ситуация вскоре уменьшает их мужество и ожесточает их сердца. Таким образом, если супруги, вступившие в Брак по Любви, сначала чувствуют себя несчастными, а затем начинают ощущать себя виновными, то это не следует объяснять тем, что они предпочли Свободу Выбора, а, скорее, тем, что они живут в Обществе, подобного Выбора не допускающем. Не нужно также забывать и то, что та самая Сила Духа, которая позволяет Человеку яростно восстать против всеобщего заблуждения, почти всегда увлекает его за пределы благоразумия; ибо для того, чтобы осмелиться объявить Войну, даже законную, Идеям своего века и своей страны, в Сознании должна присутствовать определенная склонность к Насилию и авантюризму. Люди подобного склада, в каком бы направлении они ни действовали, редко достигают Счастья и Добродетели. Это, замечу мимоходом, объясняет, отчего во времена самых необходимых и самых святых Революций столь мало встречается воздержанных, честных революционеров. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Человек, живущий в аристократическом Обществе, которому при заключении брачного Союза случайно взбредет в голову ни с кем не советоваться и ничем не руководствоваться, помимо своих собственных Суждений и Вкусов, может вскоре обнаружить, что в его доме поселились безНравственность и страдания. Однако тогда, когда подобный Образ действий в Порядке Вещей, когда родители поддерживают его, а Общественное Мнение признает, не следует сомневаться в том, что мир в Семье станет крепче, а верность будет надежнее храниться. Почти все Мужчины в демократическом Обществе занимаются либо Политикой, либо какой-то профессиональной деятельностью, а Скромность достатка, с другой стороны, обязывает Женщин ежедневно оставаться в стенах собственного дома, с тем чтобы лично и очень внимательно следить за всеми мелочами домашнего хозяйства. Это чёткое и необходимое разделение занятий служит тем естественным барьером, который, разделяя Мужчин и Женщин, делает притязания первых более редкими и менее энергичными и облегчает вторым защиту своей Добродетели. Это не значит, что Равенство условий существования способно когда-либо нравственно очистить Человека, но оно придает безНравственности менее опасный Характер. Поскольку у Мужчин нет ни Массы свободного времени, ни особых Возможностей штурмовать те цитадели Добродетели, которые намерены защищаться, в Обществе одновременно встречаются и многочисленные куртизанки, и множество честных Женщин 433 Подобное состояние дел порождает подчас прискорбную индивидуальную порочность, но оно не мешает всему Обществу сохранять бодрость и Силу; оно не подрывает семейных Связей и не ослабляет национальной Нравственности. Опасность для Общества таит в себе не страшная развращенность отдельных Личностей, а Распущенность всех его Граждан. С точки зрения законодателя, значительно меньше следует бояться проституции, чем галантного ухаживания за порядочными Женщинами. Такая бурная, обремененная постоянными хлопотами Жизнь, которую приносит Людям Равенство, не только отвлекает их от Любви, не оставляя времени предаваться ей, но и уводит их в сторону от неё менее очевидным, но более надежным способом. Все Люди, живущие во времена Демократии, усваивают в большей или меньшей степени принципы Мышления, свойственные промышленному и коммерческому Классам; Образ их Мыслей становится серьезным, расчётливым, основательным; они добровольно отворачиваются от Идеала, чтобы идти к какой-либо видимой и близкой цели, которая представляется им естественным и необходимым объектом их Желаний. Равенство, следовательно, не убивает Воображения, но ограничивает его, не позволяя ему слишком отрываться от земли. Нет Людей, менее склонных к мечтательности, чем Граждане демократического Общества, и среди них почти не встретишь никого, кто бы охотно предавался этому праздному, требующему уединения самосозерцанию, которое обычно предшествует сильным сердечным волнениям и порождает их. Верно, что они, высоко ценя её, стараются найти такую глубокую, упорядоченную, спокойную сердечную привязанность, которая делает Жизнь приятной и безопасной; но по доброй Воле они не стремятся к неистовым и капризным Чувствам, которые приносят страдания и сокращают Жизнь. Я знаю, что вышеизложенное целиком относится только к Америке и к Европе вплоть до настоящего момента, в общем-то, неприложимо. В течение последней половины века, когда Законы и Образ Жизни стали с невиданной Силой толкать некоторые европейские Народы к Демократии, отношения между Мужчиной и Женщиной у этих наций, по всей видимости, не сделались более упорядоченными и чистыми. В отдельных районах можно Наблюдать даже обратное. Нравственность более строго соблюдается лишь представителями определенных Классов, а общая Мораль Общества кажется более низкой. Я не боюсь этих Утверждений, так как не чувствую в себе предрасположенности ни льстить моим современникам, ни злословить по их адресу. Зрелище это должно удручать, но не должно вызывать удивление Благоприятное влияние демократического государственного устройства на улучшение Нравов — одно из тех явлений, которые обнаруживают себя лишь спустя длительное время. Если Равенство условий благотворно для Нравов, то те родовые муки Общества, в которых эти условия появляются на свет, оказывают на общественную Мораль гибельное воздействие. В течение последних пятидесяти лет, изменивших облик Франции, Мы редко пользовались Свободой, но зато всегда царил беспорядок. Среди всего этого хаоса Идей и ниспровержения вечных Истин, под влиянием этой бессвязной мешанины Справедливости с несправедливостью, Истины с Ложью, Прав с реальностью общественные Представления о Добродетели становятся неопределенными, а индивидуальная Нравственность неустойчивой. Однако все Революции, каковыми бы ни были их цели и средства, сначала порождают аналогичную ситуацию. Даже те из них, которые в конечном счёте устанавливают более строгий контроль над Нравами, начинают с их раскрепощения. Та Распущенность и те беспорядки, свидетелями которых Мы часто бываем, не кажутся мне поэтому долговременными. Уже появляются любопытные признаки того, что они изживаются. Нет ничего развратнее Аристократии, которая, потеряв Власть, сохраняет свои Богатства и которая, предаваясь вульгарным Наслаждениям, имеет на это много свободного времени. Некогда одушевлявшие её сильные Чувства и великие Идеи исчезли, и теперь у неё не осталось ничего, кроме мелких, гложущих Душу пороков, которые кишат на ней, как черви на трупе. 434 Никто не опровергает того Факта, что французская Аристократия минувшего века была крайне распутной, тогда как древние Обычаи и старинные Убеждения ещё поддерживали уважение к Нравственности в других Классах нашего Общества. Столь же легко прийти к общему согласию и относительно того, что в наше время среди уцелевших обломков все той же Аристократии обнаруживается определенная строгость моральных принципов, тогда как безНравственность распространилась в средних и низших слоях Общества. Таким образом, те семейства, которые пятьдесят лет тому назад были известны как чрезвычайно распущенные, сегодня стали самыми образцовыми, и может показаться, что Демократия оказала благотворное влияние только на Мораль аристократических Классов. Революция, уменьшив доход знати, заставила их прилежно заниматься своими финансовыми и семейными делами, поселила их под одну крышу вместе с детьми и, придав, наконец, более разумный и серьезный настрой их Мыслям, пробудила в них неприметно для них самих уважение к Вере, Любовь к Порядку и мирным Наслаждениям, к семейным радостям и благополучию, тогда как остальная часть нации, естественным образом обладавшая всеми этими склонностями, была захвачена потоком вседозволенности, рожденным Борьбой за смену политических Законов и Порядков. Старинная французская Аристократия испытала на себе последствия Революции, но при этом она не ощутила революционных Страстей и не была охвачена порожденным ими, часто анархическим порывом. Поэтому легко понять, отчего она испытала на своей Нравственности благотворное влияние Революции даже раньше тех, кто делал эту Революцию своими собственными руками. Таким образом, можно утверждать, хотя подобное Утверждение на первый Взгляд покажется странным, что в наши дни те Классы являются самыми антидемократическими Силами нации, которые с особой наглядностью проявляют свою привязанность к нравственным принципам, вполне обоснованно считающимся демократическими. Я не могу не верить в то, что Мы, сумев вырваться из хаоса революционных беспорядков и пожав все плоды породившей эти беспорядки демократической Революции, увидим, как то, что сегодня лишь немногим представляется истинным, постепенно станет Истиной для всех. Глава XII Как американцы понимают равенство между мужчиной и женщиной Я показал, каким образом Демократия уничтожает или преобразует различные виды создаваемого Обществом неравенства. Но разве это все? Не может ли она, в конце концов, повлиять на то великое неравенство между Мужчиной и Женщиной, которое вплоть до нынешнего времени представляется Нам обоснованным вечным Законом Природы? Я Думаю, что общественное движение, уравнивающее положение детей и отцов, Слуг и Хозяев и, беря в целом, уравнивающее нижестоящих с вышестоящими, повышает статус Женщины и должно все более и более уравнивать её с Мужчиной. Однако в данном вопросе, больше, чем в других, я испытываю особую необходимость быть правильно понятым, ибо нет второго такого предмета, по Поводу которого грубое, бессвязное Воображение нашего века создавало бы столь же необузданные фантазии. В Европе имеются Люди, которые, путаясь в различных особенностях полов, заявляют о Возможности установления между Мужчиной и Женщиной не только Равенства, но и тождества. Они наделяют обоих одними и теми же функциями и Правами, возлагая на них одни и те же обязанности; они хотят, чтобы Мужчины и Женщины сообща трудились, развлекались, занимались делами. Легко можно понять, что, пытаясь подобным образом уравнять между собой два пола, Мы придём к их обоюдной деградации, ибо из подобного грубого смешения столь различных творений Природы никогда ничего не выйдет, кроме слабых Мужчин и неприличных Женщин. 435 Американцы совершенно иначе понимают ту разновидность демократического Равенства, которая может быть установлена между Мужчиной и Женщиной. Они думают, что, поскольку Природа наделила Мужчину и Женщину столь различными физическими и духовными свойствами, она явным образом предназначала эти Способности для выполнения разных функций, и считают, что прогресс состоит не в том, чтобы заставлять несхожие между собой существа заниматься примерно одними и теми же делами, а в том, чтобы каждый из них получил Возможность как можно лучше делать своё дело. Американцы по отношению к двум полам применили основной принцип политической экономии, который в наши дни господствует в промышленности. Они тщательно разделили функции Мужчины и Женщины, с тем чтобы труд всего Общества давал максимальные результаты. В Америке больше внимания, чем в других странах мира, уделяется постоянному чёткому разделению сфер деятельности двух полов, так как американцы хотят, чтобы оба пола шагали нога в ногу, но каждый из них — всегда своим особым путем. Вы не увидите американских Женщин, заправляющих внешними делами своего семейства, ведущих торговлю или же, наконец, занимающихся политической деятельностью, но вы также никогда не увидите их вынужденными заниматься грубым, неквалифицированным трудом или же тяжелой Работой, требующей большой физической Силы. Ни одно, даже самое бедное семейство не является исключением из этого правила. Если американке, с одной стороны, не позволяется покидать круг её мирных домашних забот, то, с другой стороны, её никогда и не принуждают его покидать. В результате получается, что американские Женщины, подчас обладая мужской Силой Разума и деятельной энергией, в целом сохраняют весьма изящную внешность и постоянную женственность манер, хотя нередко они обнаруживают мужественность Духа и отвагу сердца. В свою очередь американские Мужчины не считают, что вследствие применения демократических принципов в Семье Авторитет супруга окажется свергнутым и установится двоевластие. Они полагают, что всякое Объединение, чтобы быть эффективным, должно иметь своего руководителя и что главой супружеского Союза, естественно, является Мужчина. Поэтому они не отказывают ему в Праве руководить своей спутницей и верят, что в маленьком сообществе, состоящем из мужа и жены, так же как и в большом Обществе, представляющем собой государственное образование, Демократия стремится к тому, чтобы поставить под контроль и узаконить необходимую для Управления Власть, а не к уничтожению всякой Власти. Это Мнение не является исключительной принадлежностью одного из полов, оспариваемой другим. Я никогда не замечал, чтобы американки рассматривали Власть мужа как благословенную Узурпацию их собственных Прав или же, напротив, считали бы себя ею униженными. Мне кажется, что они испытывают своего рода Гордость за то, что добровольно отказались от собственной Свободы, видя особое Достоинство в умении нести бремя, не пытаясь от него избавиться. Таковы Чувства если и не всех, то по крайней мере самых добродетельных из них — остальные молчат; не услышишь в Соединенных Штатах и жены-прелюбодейки, крикливо выступающей за Права Женщины, в то время как сама она попирает святейшую из супружеских обязанностей. Часто отмечалось, что даже на той Лести, которую европейские Мужчины расточают перед Женщинами, есть налет презрительности, и, хотя европейцы часто становятся Рабами Женщины, чувствуется, что в глубине Души они никогда не считают её равной себе. В Соединенных Штатах Женщину редко хвалят, но зато ежедневно проявляют уважение к ней. Американцы постоянно демонстрируют полное доверие к Разуму своих супруг и чтят их Свободу. Они считают, что Женщины не в меньшей степени, чем Мужчины, способны обнаруживать Истину во всей её наготе и что в женском сердце достаточно твердости, чтобы следовать за этой Истиной; они никогда не пытались охранять её Добродетель, равно как и свою, с помощью Предрассудков, невежества или Страха. По всей видимости, в Европе, где Мужчины с такой легкостью Подчиняются Деспотизму женской Власти, Женщине тем не менее отказано в обладании некоторыми самыми основными качествами человеческой Природы. Их считают обворожительными, но несовершенными существами; и не следует слишком уж удивляться, что сами Женщины начинают относиться к себе аналогичным образом и близки к тому, чтобы считать своей Привилегией Возможность быть вздорными, слабыми и боязливыми. Американки не требуют себе подобных Прав. 436   Кроме того, Говорят, что в вопросах Морали Мы даровали Мужчине почти полную неприкосновенность, и, таким образом, Понятие Добродетели по отношению к нему имеет одно значение, и совершенно другое значение оно имеет тогда, когда речь заходит о его спутнице, и что в глазах общественности одно и то же деяние может соответственно быть преступлением или всего лишь проступком. Американцы не знают этого несправедливого деления обязанностей и Прав. У них соблазнитель подвергается такому же бесчестью, как и его жертва. Это верно, что американцы редко окружают Женщин тем услужливым вниманием, которое им с готовностью оказывается в Европе, однако всем своим поведением они постоянно подчеркивают, что считают Женщин добродетельными и деликатными, и питают столь огромное уважение к их нравственной Свободе, что в их присутствии каждый тщательно следит за своей речью, опасаясь заставить их выслушивать то, что может их покоробить. В Америке молодая девушка имеет Возможность в одиночку и без всякого Страха отправиться в длительное путешествие. Законодатели Соединенных Штатов, смягчившие наказания почти во всех статьях уголовного кодекса, за изнасилование требуют смертного приговора, и никакое другое преступление не преследуется Общественным Мнением с более неумолимой суровостью. Это вполне объяснимо: поскольку американцы дороже всего ценят Честь Женщины и более всего уважают её Независимость, постольку никакая кара не кажется им слишком жестокой для того, кто против её Воли лишает Женщину и того и другого. Во Франции, где это же преступление карается значительно мягче, часто бывает трудно найти состав присяжных, который бы вынес обвинительный приговор. Что это? Презрение к целомудрию или же презрение к Женщине?   Я не могу избавиться от Убеждения, что и то и другое. Таким образом, американцы не считают, что Мужчина и Женщина имеют обязанность и Право заниматься одними и теми же делами, но проявляют равное уважение к роли каждого из них и рассматривают их в качестве равноценных существ, хотя и имеющих различное предназначение. Они не ждут от Женщины мужских способов и форм применения своей отваги, но они никогда не сомневаются в её храбрости, и если они полагают, что муж и жена не всегда должны одинаковым образом применять свои умственные Способности, то по крайней мере они считают, что Женщина обладает столь же основательной Способностью Суждения и столь же ясным Умом, что и Мужчина. Следовательно, американцы, сохраняя социальное неравенство Женщин, тем не менее сделали всё, что могли, с целью нравственно и интеллектуально поднять её до уровня Мужчины, и здесь, как мне кажется, они превосходно уловили Суть Понятия демократического прогресса. Что касается лично меня, то я заявляю без всяких колебаний: хотя Женщина в Соединенных Штатах никогда не покидает узкого семейного круга и хотя в нём она в некоторых отношениях испытывает сильную зависимость, нигде в мире, по моим Представлениям, она не имеет столь же высокого положения. И если сейчас, когда я заканчиваю Эту книгу, в которой попытался описать весьма значительные достижения американцев, меня спросят, что я считаю главной Причиной необычайного Процветания и растущей мощи этого Народа, я бы ответил, что вижу её в чрезвычайно высоком положении американских Женщин. Глава XIII Каким образом равенство приводит американцев к естественному разделению на множество мелких частных кругов общения Можно было бы предположить, что конечным следствием и неизбежным результатом функционирования демократических Институтов должно быть полное смешение Граждан и в частной, и в общественной Жизни, заставляющее их вести коллективное существование. 437 Подобное Толкование приписывает Равенству, порождаемому Демократией, очень грубую и прямо-таки тираническую форму. Нет такого общественного устройства и таких Законов, которые могли бы сделать Людей настолько одинаковыми, чтобы образование, материальное положение и Вкусы уже не придавали им какого-то различия, и, если разные Люди могут иногда находить, что в их Интересах сообща сделать какое-нибудь одно дело, не следует полагать, что они когда-либо станут действовать сообща просто ради Удовольствия. Поэтому Люди всегда будут выскальзывать из рук законодателя, что бы он ни предпринимал, и, выбравшись тайком через какую-нибудь лазейку из того круга, в который он хотел их загнать, они создадут бок о бок с огромным государственным образованием маленькие частные сообщества, связующие Людей по сходству положений, Привычек и Нравов. В Соединенных Штатах Граждане не имееют друг перед другом какого-либо преимущества; они не должны ни взаимоподчиняться, ни выражать знаков почтения; они сообща вершат Правосудие и Управляют Государством, и в целом они все объединяются, чтобы решать вопросы, влияющие на их общую Судьбу, но я никогда не слышал, чтобы их всех призывали развлекаться одним и тем же образом или веселиться сообща в одних и тех же местах. Американцы, с такой легкостью общающиеся между собой во время политических собраний и судебных заседаний, напротив, разбиваются на маленькие, обособленные, тщательно подобранные компании, чтобы наслаждаться в них прелестями частной Жизни. Каждый американец охотно признает всеобщее Равенство Граждан, но в своем доме он будет принимать только очень небольшой круг друзей и гостей. Мне это представляется совершенно естественным. По мере того как расширяется круг лиц, принимающих участие в общественной деятельности, сфера частных контактов сужается. Вместо того чтобы воображать себе картины коллективной Жизни, к которой придут Граждане новых Обществ, следует опасаться, по-моему, того, что они в конце концов станут создавать лишь очень маленькие группки. У аристократических Народов разные Классы представляют собой нечто похожее на огромные огороженные территории, из которых нельзя выйти и в которые невозможно войти. Классы между собой не общаются, однако внутри каждого из них Люди вынуждены Волей-неволей ежедневно контактировать. И даже тогда, когда по своим природным свойствам они не подходят друг другу, всеобщее соответствие, основанное на Равенстве положения, их сближает. Когда же ни Закон, ни Обычай не устанавливают постоянных, привычных контактов между определенными Людьми, дело решается случайным сходством Взглядов и склонностей, и это ведёт к созданию бесчисленного множества частных содружеств. При Демократии, Граждане которой никогда сильно друг от друга не отличаются и когда они естественным образом столь близки между собой, что всякую минуту существует Возможность того, что они собьются в одну общую Массу, создается множество искусственных и произвольных классификаций, с помощью которых каждый пытается выбраться в сторону из общего людского потока, боясь, что он увлечет его с собой против его Воли. И дело всегда будет обстоять подобным образом, ибо можно изменить созданные Людьми Институты, но не самого Человека: какие бы усилия все Общество ни прилагало к тому, чтобы сделать всех Граждан равными и схожими между собой, личная Гордыня каждого Индивидуума всегда будет пытаться избежать общего уровня и где-то создаст какое-то выгодное для себя неравенство. При Аристократии Людей разделяют высокие, неподвижные заборы; при Демократии они отделены множеством тонких, почти невидимых нитей, которые всякий раз рвутся и беспрестанно перемещаются с места на место. Таким образом, как бы близко ни подошли Люди к Равенству, у демократических Народов всегда будут формироваться очень многочисленные маленькие частные круги общения внутри того большого государственного единства, которое и представляет собой Общество. Но ни один из этих кругов своими манерами не будет напоминать тот высший свет, который при Аристократии управлял Государством. 438 Глава XIV Некоторые размышления по поводу американских манер На первый Взгляд нет ничего, что казалось бы менее важным, чем внешние формы человеческого поведения, и тем не менее нет ничего, что ценилось бы Людьми дороже этих форм; Люди привыкают ко всему, кроме общения с теми Личностями, у которых иные манеры. Поэтому влияние социально-политической организации Общества на поведение Людей и их манеры следует рассматривать со всей серьезностью. Манеры, говоря в общем, порождаются Нравами, и, кроме того, иногда они есть следствие произвольного соглашения между определенными лицами. Они в равной мере являются как естественными, так и благоприобретенными свойствами. Когда Люди осознают, что их превосходство не оспаривается и не стоит им никаких усилий, когда ежедневно они заняты осуществлением грандиозных целей, предоставляя другим заботу о частностях, когда они окружены той роскошью, которую они не приобретали и которую не боятся потерять, вполне понятно, что они усваивают своего рода гордое презрение к мелочным Интересам и материальным заботам Жизни и что их Мыслям свойственно то природное Величие, которое проявляется в их словах и манерах. В демократических странах в манерах Людей обычно мало Величия, так как Интересы их частной Жизни очень ограниченны. Эти манеры часто вульгарны, поскольку Мысли Людей лишь изредка могут подниматься выше домашних забот и обязанностей. Подлинное Величие манер заключается в умении всегда быть на своем месте, не претендуя на большее, но и не роняя собственного Достоинства; это умение вполне доступно и землепашцу, и коронованной особе. В демократическом Обществе никакое место не представляется неоспоримым, и поэтому манеры Граждан часто отличаются горделивостью, но редко — подлинным Достоинством. Кроме того, их этикет не имеет чётких, хорошо продуманных правил. Население демократических стран слишком мобильно для того, чтобы определенная группа лиц могла выработать свод норм хорошего тона и добиться того, чтобы они соблюдались. Поэтому каждый Человек ведёт себя в большей или меньшей степени посвоему, и в Обществе царит определенная непоследовательность правил поведения, так как эти правила и манеры сообразуются с индивидуальными Чувствами и Идеями каждого Человека более, чем с идеальной нормой, заранее предложенной всем для подражания. В любом случае это более заметно тогда, когда Власть Аристократии свергнута только что, а не тогда, когда она уже давным-давно уничтожена. Новые политические Институты и новые Обычаи собирают вместе, а часто заставляют и жить сообща Людей, получивших совершенно разные Воспитание и образование и всё ещё сохраняющих несовместимые Привычки. Это постоянно создает чрезвычайную пестроту манер. Люди ещё хранят память о том, что некогда существовал свод чётких правил хорошего тона, но они уже больше не знают, что в нём содержится и где можно его найти. Люди утратили общее Представление о правилах хорошего тона, но ещё не вполне решились вообще обходиться без них. Напротив, из обломков старых правил всякий пытается создать определенную произвольную и изменчивую норму поведения, и, таким образом, их манеры лишены как регламентированности и величавости, которые часто можно Наблюдать в поведении аристократических Народов, так и простоты и Свободы, часто обнаруживаемых Гражданами демократического Общества. Их манеры одновременно представляются и неловко стесненными, и бесцеремонными. Подобное положение не является нормальным Когда Равенство достигает определенной полноты и исторической зрелости, все Люди начинают мыслить примерно одинаково, занимаясь примерно одними и теми же делами. Им поэтому нет никакой нужды договариваться или копировать друг друга для того, чтобы поступать и Говорить приблизительно сходным образом. В их манерах Мы беспрестанно замечаем множество мелких несоответствий, но не видим существенных различий. Сходство между ними никогда не достигает абсолюта, так как у них нет единой модели, но и различие между ними не бывает полным, поскольку они находятся в одних и тех же условиях. Основываясь на первом впечатлении, можно было бы сказать, что у всех американцев совершенно одинаковые манеры, и лишь очень пристальное рассматривание позволяет уловить те нюансы, которые определяют своеобразие манер каждого из них. 439 Англичан очень забавляют манеры американцев, и удивительно то, что авторы подобных юмористических описаний сами большей частью принадлежат к тем средним Классам, к которым эти описания вполне приложимы. Таким образом, эти безжалостные хулители сами, как правило, выступают носителями всего того, что они порицают в Соединенных Штатах. Они не понимают, что смеются над самими собой, к великой радости Аристократов их собственной страны. Ничто так не вредит Демократии, как внешние формы проявления её Нравов. Многие Люди охотно примирились бы с её пороками, но не могут выносить свойственных ей манер. Тем не менее я не соглашусь с тем, что в манерах демократических Народов нет ничего достойного хвалы. У аристократических наций все Люди, общающиеся с представителями господствующего Класса, как правило, изо всех Сил стараются быть похожими на них, что приводит к крайне смехотворной и очень плоской подражательности. Если демократические Народы и не имеют у себя высоких образцов хороших манер, они по крайней мере избавлены от необходимости ежедневно лицезреть их скверные копии. В демократическом Обществе манеры никогда не бывают столь же изысканными, как манеры, свойственные аристократическим Народам, но при этом они никогда не бывают столь же грубыми. Вы не услышите ни бранных слов черни, ни благородных, рафинированных выражений Вельмож. Демократические Нравы часто отмечены пошлостью, но не грубостью или Низостью. Я уже говорил, что при Демократии не может составиться сколь-либо реальный свод строгих правил хорошего тона. Это имеет как свои неудобства, так и свои преимущества. В аристократиях нормы благопристойности придают каждому одинаковый облик, несмотря на различие их наклонностей. Эти нормы приукрашивают и скрывают врожденный Характер. Манеры демократических Народов не отличаются подобной продуманностью и упорядоченностью, но они часто более искренни. Они представляют собой как бы легкую, неплотно сотканную вуаль, сквозь которую легко просматриваются подлинные Чувства и личные Мысли всякого Человека. Поэтому здесь форма и содержание человеческих поступков часто выступают тесно взаимосвязанными, и широкая картина Человечества, быть может, и представляется менее декорированной, зато оказывается более правдивой. В некотором Смысле можно сказать, что Демократия не только не приводит к формированию определенных манер, но и, напротив, мешает выработке каких бы то ни было манер. В демократическом Обществе иногда можно обнаружить проявления аристократических Чувств, Страстей, Добродетелей и пороков, но не аристократических манер. Они стираются и исчезают безвозвратно, когда демократическая Революция завершается. Кажется, что нет ничего долговечнее аристократической учтивости, так как она сохраняет её ещё в течение некоторого времени после того, как Аристократия теряет своё имущественное положение и свою Власть; но также кажется, что нет ничего мимолетнее этой учтивости, ибо, как только она отмирает, от неё не остается и следа, так что даже трудно сказать, какой она была. Изменение социального устройства Общества вызывает это чудесное превращение, для которого достаточно Жизни всего нескольких поколений. Основные черты и особенности Аристократии остаются запечатленными в истории после её уничтожения, но деликатные, легкие формы её Нравов и манер изглаживаются из памяти Людей почти тотчас же после её падения. Никто не может представить их себе, не видя их собственными глазами. Их исчезновение не замечается и не ощущается. Ибо для того, чтобы испытать то утонченное Удовольствие, которое доставляют благородство и изысканность манер, необходимо, чтобы Человек был подготовлен к этому Привычкой и Воспитанием; как только они выходят из употребления, Вкус к ним с легкостью утрачивается. Таким образом, демократические Народы не только не могут иметь аристократические манеры, но и, не представляя их себе, не хотят их иметь. Поскольку они не отвечают их Представлениям, то для них они как бы никогда и не существовали. 440 Подобной утрате нельзя придавать слишком большое значение, но можно испытывать из-за неё Чувство сожаления. Мне Известно, что нередко одни и те же Люди, обладая весьма благовоспитанными манерами, отличались чрезвычайной грубостью Чувств: придворная Жизнь вполне убедительно доказала, что под внешним Величием часто скрываются крайне низменные сердца. Но если аристократизм манер и не мог порождать Добродетели, то иногда он украшал самое Добродетель. Лицезрение многочисленного и могущественного Класса было Отнюдь не заурядным зрелищем, в котором все внешние проявления Жизни, казалось, ежеминутно обнаруживали природную возвышенность Чувств и Мыслей, тонкий и правильный Вкус, учтивость манер. Аристократизм манер создавал красивые иллюзии относительно Природы Человека, и, хотя картина часто была ложной, зрителям она доставляла высокое Наслаждение. Глава XV О том, насколько степенны американцы и отчего это часто не мешает им поступать опрометчиво Люди, живущие в демократических странах, не ценят тех наивных, грубых и шумных увеселений, которым предается простонародье аристократических Государств; они считают их ребячеством или глупостью. Но не большую склонность они проявляют и к интеллектуальным, изысканным развлечениям аристократических Классов; им необходимы полезные, основательные Удовольствия, и им хочется, чтобы в самой их радости было нечто прибыльное. В аристократических Обществах Народ охотно отдается порывам бурного, шумного веселья, которое сразу заставляет их забывать свои несчастья; жители демократических стран не любят столь неистового самозабвения и всегда испытывают сожаление, когда теряют над собой контроль. Порывам фривольного веселья они предпочитают степенные, немногословные развлечения, которым они предаются по-деловому, не забывая при этом и о своих делах. Есть такие американцы, которые вместо того, чтобы отправиться в общественные места и весело танцевать там в часы досуга, как это продолжают делать их коллеги в Большинстве стран Европы, остаются одни в стенах своего дома, чтобы выпить. Такие Люди сразу испытывают двойную радость: они обдумывают свои дела и благопристойно хмелеют у домашнего очага. Раньше самым степенным Народом на земле я считал англичан, но, увидев американцев, я изменил своё Мнение. Я не собираюсь утверждать, что Характер жителей Соединенных Штатов не определяется в значительной мере их темпераментом. Тем не менее я Думаю, что политические Институты оказывают на них ещё большее влияние. Я считаю, что степенность американцев частично порождается их Гордостью. В демократических странах даже бедняк имеет высокое Представление о своем личном Достоинстве. Он охотно размышляет о самом себе, считая, что другие обращают на него внимание. Подобное умонастроение заставляет его тщательно следить за своими словами и поступками и держаться замкнуто, дабы не обнаружить своих недостатков. Ему представляется, что, если он хочет выглядеть заслуживающим уважения, ему необходимо сохранять степенный и серьезный вид. Я, однако, вижу другую, более глубокую и сильную Причину, естественным образом порождающую у американцев ту серьезную степенность, которая меня удивляет. При Деспотизме Народ время от времени охватывают порывы буйного веселья, но в целом он угрюм и сдержан, потому что живет в Страхе. При абсолютной Монархии, смягченной Традициями и нравственными устоями, часто можно видеть спокойные, жизнерадостные лица, так как, имея некоторую Свободу и достаточную гарантию безопасности, Люди не обременены самыми важными проблемами человеческого существования. Все свободные же Народы глубокомысленно серьезны, поскольку их головы обычно заняты обдумыванием каких-либо рискованных или трудноосуществимых замыслов. 441 В особенности это свойственно тем свободным Народам, которые создали демократические формы государственного Правления. В этом случае во всех Классах данного Общества встречается немалое число Людей, постоянно занятых серьезными государственными делами, а те из Граждан, кого не привлекает Идея личного участия в Судьбах страны, целиком поглощены заботами об увеличении своей частной Собственности. У такого Народа серьезность не является более специфической особенностью склада отдельных Индивидуумов, она становится чертой национального Характера. Говорят, что в небольших демократических Государствах античного мира Граждане появлялись в общественных местах украшенными венками из роз, что они почти все своё время тратили на танцы и театральные Представления. В существование подобных Республик я верю не больше, чем в существование Государства Платона; и если действительно там все происходило так, как об этом рассказывают, я беру на себя смелость утверждать, что эти так называемые "Демократии" были созданы из совершенно иного материала, чем наши, и что между ними нет ничего общего, кроме названия. Не следует, впрочем, думать, что Люди, живущие в демократическом Обществе и вынужденные много Работать, считают, что они заслуживают сочувствия: как раз наоборот. На свете нет Людей, более приверженных своему Образу Жизни. Если бы их освободили от забот, доставляющих им беспокойство, они обнаружили бы, что их Жизнь стала пресной, и потому они испытывают более глубокую привязанность к своим заботам, чем Аристократия — к своим Наслаждениям. Теперь я задаюсь вопросом, отчего те же самые демократические Народы, которым свойствен столь серьезный склад Ума, ведут себя подчас столь легкомысленно и опрометчиво? Американцы, почти всегда сохраняющие степенность манер и холодность обращения, тем не менее часто оказываются во Власти какой-либо внезапной Страсти или же необдуманного Суждения, выходящих далеко за пределы разумного, под влиянием которых они с самым серьезным видом совершают немыслимые безрассудства Это противоречие не должно удивлять Крайняя степень гласности порождает своеобразное невежество. В деспотических Государствах Люди не знают, что делать, потому что им ничего не Говорят. Люди, живущие в условиях Демократии, часто действуют наобум потому, что им Говорят все. Первые ничего не знают, вторые все забывают. Они не воспринимают основных линий картины потому, что их внимание рассредоточено на множестве мелких деталей. В свободных и особенно в демократических Государствах все те необдуманные высказывания, которые иногда позволяют себе общественные деятели, как это ни странно, не вредят их репутации, тогда как в абсолютных Монархиях достаточно нескольких случайно сорвавшихся слов, чтобы Человек навсегда утратил Авторитет и загубил карьеру. Это объясняется тем, что уже было сказано выше. Когда Человек говорит что-то,находясь в многолюдной оживленной Толпе, многие из его слов остаются неуслышанными или тотчас же вылетают из памяти его слушателей. Напротив, среди молчаливой неподвижной Массы Народа, в царящей вокруг тишине ухо улавливает самый легкий шепот. В демократических Обществах Люди всегда подвижны; тысяча случайностей беспрестанно заставляет их менять Образ Жизни, которая всегда подвержена чему-то неопределенно-непредвиденному и неожиданному. В этой Связи они часто вынуждены заниматься тем, что плохо умеют делать, и Говорить о том, в чём едва ли разбираются, и хвататься за ту Работу, которой они не были обучены в течение длительного периода ученичества В аристократических Государствах каждый имеет только одну цель, которую он постоянно стремится достичь. В демократическом Обществе Жизнь более сложна и запутанна: редко бывает так, что один и тот же Человек не стремится к достижению множества целей одновременно, и цели эти часто весьма далеки друг от друга. И поскольку он не может хорошо знать все объекты своих Желаний, Человек легко удовлетворяется не вполне совершенными Представлениями о них. Даже в том случае, если житель демократической страны не испытывает лишений, его Желания всё равно заставляют его действовать, так как, окруженный со всех сторон материальными благами, он не видит среди них ничего такого, что было бы для него абсолютно недоступным. Поэтому он все делает в спешке, довольствуется не совсем тем, что хотел, и для обдумывания всякого своего действия останавливается лишь на мгновение. 442 Его Любознательность беспредельна, но в то же самое время эту Любознательность очень просто удовлетворить, поскольку он сам внутренне предрасположен узнать побыстрее как можно больше, нежели глубоко изучать немногое. Он не располагает временем и вскоре теряет Желание во что-либо глубоко вдаваться. Таким образом, Мышление демократических Народов отмечено серьезностью потому, что социально-политические условия их существования постоянно заставляют их заниматься серьезными делами, а поступают они опрометчиво потому, что мало времени и внимания уделяют каждому из этих дел. Привычный недостаток внимания следует считать самым главным пороком Демократии. Глава XVI Отчего национальное тщеславие у американцев носит более беспокойный и сварливый характер, чем у англичан Все свободные Народы гордятся собой, однако национальная Гордыня проявляется у них по-разному. В своих отношениях с иностранцами американцы оказываются нетерпимыми к любой критике и постоянно жаждут славословий. Им нравятся самые скромные выражения одобрения, но их редко полностью удовлетворяют даже самые невоздержанные восхваления; они неотступно преследуют вас своими ожиданиями похвал, и, если вы не уступаете их настоятельным просьбам, они хвалят себя сами. Словно сомневаясь в своих собственных Достоинствах, они жаждут постоянно иметь перед глазами их изображения. Их Тщеславие отмечено не только жадностью, но также беспокойством и завистливостью. Постоянно требуя все, оно ничего не дает взамен. Оно бранчливо вымаливает подачки. Я говорю кому-либо из американцев, что он живет в прекрасной стране, и он отвечает: "Верно, в мире нет другой такой страны!" Я выражаю восхищение той Свободой, которой пользуются Граждане его страны, и он отвечает: "Свобода — это драгоценный дар! Но мало кто из Народов достоин им пользоваться". Я отмечаю чистоту Нравов, царящую в Соединенных Штатах, а он говорит: "я полагаю, что иностранец, глаз которого привычен к той испорченности, которая наблюдается у всех других Народов, должен быть потрясен созерцанием подобной чистоты". В конце концов я предоставляю ему Возможность рассуждать на эту тему в одиночку, но он вновь принимается за меня и не оставляет в покое до тех пор, пока не заставит повторить все то, что я уже говорил. Трудно представить себе более докучливое и более словоохотливое проявление Патриотизма. Оно утомляет даже тех, кто относится к нему с уважением*. Иное дело — англичанин. Он спокойно наслаждается теми подлинными или же воображаемыми преимуществами, которыми, на его Взгляд, обладает его страна. Нисколько не жалуя другие Народы, он ничего от них не требует для своего Народа. Его нисколько не трогают ни их порицания, ни их одобрения. Перед лицом всего мира он сохраняет сдержанность, полную пренебрежения и нежелания его знать вообще. Его Гордыня не нуждается в подкреплении, так как подпитывается сама собой. Удивительно, что два Народа, лишь недавно отделившиеся от одного основания, столь противоположны друг другу по манере чувствовать и Говорить. В аристократических странах Вельможи обладают огромными Привилегиями, на которых покоится их Гордыня, и не стремятся пользоваться преимуществами, которые вытекают из этих Привилегий. Эти Привилегии достаются им по Наследству, и они в определенной мере рассматривают их как часть самих себя или по меньшей мере как естественное, лично им принадлежащее Право. Поэтому их Чувство собственного превосходства отмечено некоторой безмятежностью; им и в голову не приходит хвастаться своими прерогативами, которые очевидны каждому и которые никем не отрицаются. Их положение столь естественно, что не требует никаких разговоров. 443 Окруженные ореолом своего одинокого Величия, они сохраняют неподвижность, уверенные в том, что видны отовсюду без всяких со своей стороны усилий показать себя всему свету, и в том, что никто не пытается заставить их покинуть своё место. Когда общественные дела находятся в ведении Аристократии, национальная Гордость естественным образом принимает форму сдержанного, безразличного ко всему, высокомерного Чувства, проявления которого копируют все остальные Классы нации. Напротив, когда социальные различия весьма незначительны, самые ничтожные преимущества приобретают большое значение. Поскольку каждый видит вокруг себя множество Людей, охваченных сходными или аналогичными стремлениями, его Чувство собственного Достоинства становится взыскательным и ревнивым. Оно цепляется за ничтожные безделицы и упрямо их защищает. При Демократии, когда имущественное положение Граждан крайне неустойчиво, Люди почти всегда обладают лишь недавно обретенными преимуществами. Именно поэтому демонстрация этих преимуществ доставляет им безграничное Удовольствие, убеждая их и окружающих в том, что они действительно наслаждаются этими преимуществами. А поскольку в любой момент они могут их лишиться, они испытывают беспрестанное Чувство Тревоги и принуждают себя показывать всем, что они их ещё сохраняют. Люди, живущие в демократическом Обществе, любят свою страну так же, как любят самих себя, перенося формы личного Тщеславия на Чувство национальной Гордости. Это беспокойное, неутолимое Тщеславие демократических Народов всецело обусловлено Равенством и неустойчивостью условий существования, ибо даже представители самой родовитой части Аристократии подчас проявляют те же самые Страсти, когда какая-либо из незначительных сторон их существования приходит в некоторую неустойчивость и оспаривается. Класс Аристократии всегда резко отличается от других Классов масштабами и незыблемостью Привилегий, однако многие из его представителей почти ничем не отличаются друг от друга, не считая эфемерных преимуществ, которые ежедневно могут ими утрачиваться или приобретаться. Известно, что представители могущественной Аристократии, собравшись в столице или при дворе, с остервенением оспаривали между собой пустые Привилегии, зависящие от капризов моды или прихоти господина. В этом случае они проявляли по отношению друг к другу ту же самую ребяческую завистливость, которая движет Людьми при Демократии, подобное же ревностное Желание завладеть самыми незначительными выгодами, оспариваемыми равными им Людьми, и аналогичную Потребность выставлять на всеобщее обозрение те преимущества, которыми они пользуются. Если бы придворным когда-либо пришла в голову Мысль о Чувстве национальной Гордости, я не сомневаюсь, что оно проявилось бы у них в формах, совершенно аналогичных тем, в которых проявляется Патриотизм демократических Народов. Глава XVII Отчего общественная жизнь в соединенных штатах выглядит одновременно бурной и однообразной Ничто, казалось бы, не может вызывать и поддерживать столь острое любопытство, как внешние проявления Жизни в Соединенных Штатах. Материальное положение Людей, Идеи, Законы здесь беспрестанно меняются. Говорят, что сама неподвижная Природа приходит здесь в движение — настолько ощутимо она ежедневно преобразуется трудом человеческих рук. Тем не менее столь бурное Общество, если его долго Наблюдать, начинает казаться однообразным, и зритель, созерцающий эту живую картину, испытывает скуку. У аристократических Народов каждому Человеку приблизительно определена своя сфера общения, сами же Люди, однако, совершенно не похожи друг на друга: их Чувства, Мысли, Привычки и Вкусы в корне различны. Ничто не движется, но все разное. 444 В демократических Обществах, напротив, все Люди похожи друг на друга и поступают они примерно одинаково. Они подвержены, это верно, постоянной суровой игре случая; но, поскольку их взлеты и падения беспрестанно повторяются, пьеса остается одной и той же, меняются только имена актеров. Внешний облик американского Общества выглядит оживленным, поскольку Люди и обстоятельства здесь постоянно изменяются; но внешность эта однообразна, так как меняются они все на один манер. Люди, живущие в демократические времена, наделены многими Страстями, но они большей частью сводятся к Любви к Богатству или же проистекают из неё. Это происходит не потому, что их Души более черствы, но потому, что в такие времена значение Денег действительно возрастает. Когда все Граждане независимы и безразличны друг к другу, каждый из них может получить чью-либо помощь, только если оплатит её. Это до бесконечности расширяет сферу приложения Богатства и увеличивает его Ценность. Поскольку престиж, связанный со старыми Понятиями, исчез, Люди больше не различаются или почти не различаются по своему происхождению, положению, профессии. Едва ли остается нечто такое, помимо Денег, что может сразу выделить Человека из Массы и поднять некоторых Людей над общим уровнем. Отличия, порождаемые Богатством, возрастают по мере того, как уменьшаются и исчезают все остальные. У аристократических Народов Деньги обеспечивают удовлетворение лишь незначительного числа Желаний из всего их широкого спектра; при Демократии кажется, что они делают доступными предметы всех Желаний. Поэтому обычно оказывается, что основным или дополнительным мотивом, лежащим в основе поведения американцев, является Любовь к Богатству. Это придает всем их Чувствам черты родового сходства и вскоре делает картину их Жизни утомительной для наблюдателя. Это вечное повторение одной и той же Страсти становится монотонным, равно как и однообразные конкретные приемы, используемые этой Страстью для своего удовлетворения. В таком законодательно установленном, мирном демократическом Обществе, каким являются Соединенные Штаты, где Человек не может обогатиться ни на Войне, ни на государственной службе, ни с помощью политических конфискаций, Любовь к Богатству в основном побуждает Людей к занятиям промышленностью. А ведь в промышленности, хотя она часто приводит к сильному смятению Страстей и к великим несчастьям, нельзя тем не менее преуспеть иначе, кроме как овладев чрезвычайно упорядоченными навыками, целым комплексом мелких, однообразных операций. Чем сильнее Страсть в Душе Человека, тем более регламентирован Образ его Жизни и тем более однообразны его движения и поступки. Можно сказать, что сама страстность Желаний делает американцев столь аккуратными, размеренными Людьми. Страсть волнует их Души, но упорядочивает их Жизнь. То, что я говорю об американцах, приложимо почти ко всем остальным Людям нашего времени. Род людской лишается разнообразия разновидностей; во всех уголках земного шара обнаруживается один и тот же Образ действий, Мыслей и Чувств. Это происходит не только потому, что все Народы стали больше общаться и больше уподобляться друг другу, но ещё и потому, что в каждой стране Люди, все более и более последовательно отказываясь от тех особых Представлений и Чувств, которые были связаны с их кастовой, профессиональной или семейной принадлежностью, одновременно приближаются к естественному состоянию человеческой Природы, Сущность которой повсюду одинакова. Таким образом, они уподобляются, хотя и не подражают друг другу. Они подобны путникам, поодиночке блуждающим по огромному лесу, все тропинки в котором ведут в одно и то же место. Если все разом замечают эту центральную точку, они, хотя и не ищут, и не видят, и не знают друг друга, незаметно сближаются. И каково же будет их удивление, когда все они встретятся в одном месте. Все те Народы, которые взяли за объект своего изучения и подражания не какую-либо определенную Личность, но Природу Человека как такового, придут в конечном счёте к одним и тем же Нравам, подобно тем путникам, что собрались на лесной поляне. 445 Глава XVIII О понятии чести в соединенных штатах и в демократических обществах1 --------------------------- 1 Слово "Честь" во французском Языке не всегда употребляется в одном и том же Смысле. 1.. Прежде всего оно означает почет, Славу или же то уважение, которыми Человек пользуется среди своих сограждан; именно в этом Смысле говорится, что он "удостоился заслуженной Чести". 2. Слово "Честь" также означает тот кодекс правил, с помощью которых можно заслужить эти Славу, почет и уважение. В этом случае говорится, что "такой-то Человек всегда строго соблюдает правила Чести" или что он "нарушил правила Чести". В настоящей главе я всегда использовал слово "Честь" в этом последнем Смысле. Люди, по-видимому, формируя общественное Суждение о действиях себе подобных, пользуются двумя совершенно различными Критериями их оценки: либо они оценивают их в соответствии с простыми, разделяемыми Людьми всей земли Представлениями о Справедливости и неСправедливости, либо рассматривают их в свете чрезвычайно специфических Понятий, сложившихся лишь в конкретной стране в определенную историческую эпоху. Часто случается, что нормы этих требований различны, иногда они являются противоборствующими, но, никогда не совпадая полностью, они полностью друг друга не уничтожают. Во времена своего наивысшего Могущества кодекс Чести Управляет Волей Людей в большей мере, чем их верования, и, хотя Люди ему без всяких колебаний, безропотно Подчиняются, они всё же сохраняют какое-то инстинктивно-смутное, но сильное ощущение того, что существует также более общий, более древний и более святой Закон, которому они подчас не Подчиняются, не переставая тем не менее его признавать. Существовали поступки, которые в одно и то же время считались доблестными и позорными. Отказ от дуэли часто расценивался подобным образом. я полагаю, что такие явления объясняются иначе, чем простым капризом определенных Индивидуумов или определенных Народов, хотя это до сих пор именно так и объяснялось. Род людской испытывает постоянные общие Потребности, порождающие нравственные Законы, несоблюдение которых все Люди естественным образом повсеместно и во все времена связывали с Идеями вины и позора. Выражение "поступать плохо" означало уклонение от этих Законов, "поступать хорошо" — подчинение им. Кроме того, в недрах огромного человеческого сообщества сложились более частные образования, получившие название "Народы", а внутри этих последних сформировались другие, ещё более мелкие сообщества, которые стали называться "Классами" или "кастами". Каждое из этих сообществ представляет собой как бы определенную разновидность, которые в своей совокупности составляют человеческий род, и, хотя их представители по своей Сущности не отличаются от всех прочих Людей, они держатся от них несколько особняком и испытывают ряд Потребностей, свойственных только им. Именно эти особые Потребности в определенных странах обусловливают специфическое восприятие человеческих поступков и связанных с ними оценок. Общий и постоянный Интерес рода людского требует того, чтобы Люди не убивали друг друга, однако может случаться так, что частный, временный Интерес какого-нибудь Народа или Класса в определенных случаях не только оправдывает, но даже чтит человекоубийство. Кодекс Чести есть не что иное, как свод этих частных правил, обоснованных конкретной общественной ситуацией, с помощью которых данный Народ или Класс порицает или же превозносит своих представителей. Нет ничего менее продуктивного для Ума, чем абстрактная Идея. Поэтому я спешно обращаюсь к Фактам. Пример пояснит мою Мысль. Я выберу самую необычную концепцию Чести из всех когда-либо появлявшихся в мире, которая тем не менее известна Нам лучше всего, —  кодекс аристократической Чести, рожденный в недрах феодального Общества. Я объясню его при помощи того, что было сказано выше, а он в свою очередь пояснит вышесказанное. 446 Я не собираюсь расследовать здесь, когда и каким образом зародилась средневековая Аристократия, почему она столь глубокой пропастью была отделена от остальной части нации и что основывало и укрепляло её Власть. Я беру её как существующую данность и пытаюсь понять, отчего она Большинство поступков Людей рассматривала и оценивала столь своеобразно. Прежде всего меня поражает то, что в феодальном мире поступки не оценивались только положительно или отрицательно с точки зрения их внутреннего содержания, но подчас воспринимались исключительно с учетом того, кем было действующее лицо или объект действия; это отвергается Понятиями общечеловеческой Совести. Определенные поступки, таким образом, вполне простительные для простолюдина, считались позорящими дворянскую Честь; оценка других поступков менялась в зависимости от того, кто именно страдал от них—представитель Аристократии или же Человек, не принадлежавший к её кругу. Когда подобное различие подходов только зарождалось, Дворянство представляло собой организованную группировку, отделенную от Народа, над которым оно господствовало, будучи на недостижимой высоте собственного превосходства, в котором оно и замкнулось на самом себе. Чтобы сохранить своё особое положение, составлявшее его Силу, оно нуждалось не только в политических Привилегиях: ему нужны были также свои особые Представления о Добродетелях и пороках. То, что те или иные Добродетели или пороки были в большей степени свойственны знати, чем простолюдинам, что определенные деяния по отношению к виллану считались нормой, но становились наказуемыми, если они были направлены против Дворянина, носило произвольный Характер, но то, что Честность или бесчестность поступков Человека оценивалась в зависимости от его положения, являлось уже результатом самого устройства аристократического Общества. Это наблюдалось практически во всех странах, имевших Аристократию. Пока в Обществе сохраняется хотя бы один из аристократических пережитков, эти Предрассудки в нём существуют: совращение чернокожей девушки едва ли испортит репутацию американца, женитьба на ней считается бесчестьем. В определенных случаях феодальная Честь предписывает отмщение, клеймя позором того, кто готов простить оскорбление; в других случаях она повелительно требует, чтобы Люди сдерживали свои Чувства, приказывая им забывать самих себя. В этом кодексе Чести не было никаких Понятий ни о человечности, ни о доброте, но в нём превозносилась щедрость; широта Души в нём оценивалась выше благотворительности, он позволял Людям обогащаться с помощью азартных игр, на Войне, но не трудом; крупные преступления в нём предпочитались мелким махинациям. Алчность считалась менее отвратительной, чем скупость. В нём часто одобрялось Насилие, тогда как хитрость и предательство всегда осуждались с презрением. Подобные странные Представления не были порождены исключительно причудами тех, кто создавал эти нормы. Класс, которому удается стать во главе, возвысившись над всеми остальными, и который постоянно прилагает усилия для того, чтобы сохранить своё господство, должен в особенности чтить те внутренние качества, которые имеют прямое отношение к Величию и Славе и легко сочетаются с Гордостью и Властолюбием. Этот Класс бесстрашно ломал все естественные человеческие Представления, чтобы поставить указанные духовные качества выше всех остальных. Напрашивается Мысль, что они охотно ценили отдельные виды дерзких, блестящих пороков выше мирной и скромной Добродетели. Некоторым образом подобные Воззрения данного Класса были вынужденными, обусловленными его положением. Вместо многих Достоинств и выше их всех средневековая знать ставила воинскую отвагу. Подобное специфическое Представление опять-таки с неизбежностью порождалось своеобразием социального устройства. Феодальная Аристократия была создана Войной и для Войны; свою Власть она обрела и удерживала с помощью оружия. Поэтому для неё не было ничего важнее воинской доблести, и отвагу она ставила, естественно, превыше всех остальных Достоинств. Следовательно, все то, что служило внешними проявлениями этой отваги, даже в ущерб Здравому Смыслу и человечности, одобрялось, а часто и предписывалось ею. Фантазия отдельных Людей могла влиять только на детали этой Системы Ценностей. 447 Обычай, согласно которому Человек, получивший удар по щеке, должен был считать себя страшно оскорбленным и обязанным убить на поединке того, кто несильно его ударил, — этот Обычай был создан игрой случая, но правило, по которому Дворянин не мог спокойно сносить оскорбление и считался обесчещенным, если позволял ударить себя без боя, вытекало из самих принципов Власти и Потребностей военной Аристократии. Следовательно, в некотором Смысле можно утверждать, что Законы Чести носили случайно-произвольный Характер, однако их произвольность всегда была ограничена некоторыми необходимыми рамками. Этот свод частных правил, называвшийся нашими предками "кодексом Чести", кажется мне столь далеким от Произвола случайности, что я без труда смогу объяснить даже самые непоследовательные и странные из его предписаний их Связью с немногими постоянными, неизменными Потребностями феодального Общества. Проследив действие кодекса феодальной Чести в области Политики, я без особого труда объясню его демарши. Социальное устройство и политические Институты средневековых Государств были таковы, что центральная Власть никогда прямо не управляла Гражданами. Можно сказать, что в их глазах эта Власть вообще как бы не существовала: каждый знал лишь определенного Человека, которому был обязан Подчиняться. Посредством этого Человека он, не осознавая ситуации, был связан со всеми остальными Людьми. Таким образом, все устройство феодального Общества держалось на Чувстве верности персоне конкретного сеньора. Когда это Чувство исчезало, тотчас же наступала Анархия. Все представители Аристократии, следовательно, ежедневно ощущали значение Чувства верности своему политическому вождю, так как каждый из них был одновременно и сеньором и вассалом и должен был как командовать, так и Подчиняться. Сохранять верность своему сеньору, при необходимости жертвовать собой ради него, делить с ним удачи и неудачи, помогать ему в любых его начинаниях — таковы главные требования кодекса феодальной Чести в области Политики. Измена вассала осуждалась Общественным Мнением с чрезвычайной суровостью. Её называли особо позорным словом — "вероломство". Напротив, в средние века можно обнаружить лишь немногие следы того Чувства, которое составляло Жизнь античного Общества. Я имею в виду Патриотизм. Само это слово в нашем Языке появилось не так давно 2. ------------------------- 2 Само слово "patrie" (отечество) встречается у французских Писателей лишь начиная с XVI века. Феодальные Институты заслонили собой отечество от людских взоров, сделав Любовь к родине не столь обязательным Чувством. Воспитывая в Человеке страстное Чувство преданности конкретному Человеку, они заставляли Людей забывать о нации. Поэтому в феодальном кодексе Чести никогда не было строгого Закона, требовавшего от Человека верности своей стране. Это не значит, что сердца наших предков не испытывали Любви к родине, однако эта Любовь носила Характер инстинктивного, неопределенного и слабого Чувства, которое стало осознаваться и усиливаться по мере того, как разрушались Классы и начался процесс Централизации Власти. Различие отчетливо выявляется в противоречивости тех Суждений, которые выносятся Народами Европы по Поводу событий собственной истории и выражают мировосприятие поколении, высказывающих эти Суждения. Коннетабль Бурбона в глазах своих современников обесчестил себя тем, что поднял оружие против своего Короля. С нашей же точки зрения, он больше всего опозорил себя тем, что воевал против своей страны. Мы столь же страстно клеймим его, как и наши предки, но по иным мотивам. С целью пояснить свою Мысль я взял кодекс феодальной Чести, поскольку его особенности наиболее рельефны и Мы знакомы с ним лучше, чем со всеми остальными сторонами той эпохи; но я мог бы взять другие примеры и пришёл бы к тому же результату иным путем. Хотя Мы менее осведомлены о древних римлянах, чем о наших предках, Мы тем не менее знаем, что на Славу и бесчестье у них имелись особые Взгляды, которые не были непосредственным выражением всеобщих Представлений о добре и зле. Многие из человеческих поступков они оценивали по-разному, в зависимости от того, кем являлось совершившее их лицо: был ли это римский Гражданин или чужеземец, свободный Человек или же Раб. Они прославляли отдельные пороки, и определенные Добродетели считались у них выше всех остальных. 448 В то самое время, утверждает Плутарх в жизнеописании Кориолана, храбрость в Риме почиталась и ценилась больше всех других Достоинств. Это подтверждается тем, что храбрость стали называть словом virtus, то есть словом, обозначающим Добродетель, нравственное Совершенство, применяя к конкретной разновидности человеческого Достоинства общеродовое имя. Дошло до того, что по-латыни о Добродетели стали Говорить как о мужестве. Кто способен не разглядеть в этом Потребностей уникального политического сообщества, созданного с целью завоевания мира? Аналогичные Наблюдения могут быть сделаны по отношению к любой нации, ибо, как я уже говорил, всякий раз, когда Люди собираются в определенное сообщество, среди них тотчас же формируется Понятие Чести, то есть подходящая им совокупность Взглядов и Мнений по Поводу того, что следует хвалить или порицать. Своеобразие Обычаев и особые цели сообщества всегда являются источником конкретных правил нравственного поведения. В определенной мере это приложимо к демократическому Обществу, как и ко всем другим. Мы обнаружим, что эти Наблюдения подтверждаются также Жизнью американцев3. --------------------------- 3 Здесь я говорю об американцах, проживающих в тех Штатах, где не существует Рабства. Только эти Штаты дают полную картину действительно демократического Общества. У американцев ещё встречаются некоторые разрозненные Представления, заимствованные из старинного европейского кодекса аристократической Чести. Эти традиционные Взгляды весьма немногочисленны; они не имеют глубоких корней и серьезного влияния. Эти Взгляды подобны религиозному учению, отдельные храмы которого разрешили сохранить, но в которое больше никто не верит. На фоне этих полустертых экзотических Понятий о Чести появились новые Представления, в совокупности составляющие то, что можно было бы назвать современным американским "кодексом Чести". Я показал, каким образом Жизнь беспрестанно заставляет американцев заниматься коммерцией и промышленностью. Их происхождение, общественный строй, политические Институты, сама земля, на которой они живут, неудержимо влекут их в данном направлении. В настоящее время, следовательно, они представляют собой почти исключительно промышленно-торговое сообщество, населяющее новую огромную страну, разработка ресурсов которой является их главной целью. Эта характерная черта в особой мере отличает в наши дни американский Народ от всех остальных Народов. Значит, все те возможные Достоинства, которые способны регулировать Жизнь Общества и благоприятствовать торговле, должны быть в особом почете у этого Народа, и Люди, пренебрегающие ими, не смогут избежать общественного осуждения. Напротив, все те неугомонные проявления доблести, которые часто приносят Обществу Славу, но ещё чаще — волнения, должны цениться меньше во Мнении того же самого Народа. Ими можно пренебречь, не теряя уважения своих сограждан, и, более того, Человек, приобретая подобные Достоинства, рискует потерять это уважение. Не меньшим своеобразием отмечена и американская классификация пороков Существуют определенные склонности, осуждаемые с точки зрения здравого Смысла и всеобщих нравственных Представлении Человечества, которые отвечают конкретным, сиюминутным Потребностям американского Общества, и оно весьма неохотно их порицает, а иногда даже одобряет. Для примера я привел бы их особую Любовь к Денгам и связанные с ней, производные от неё склонности. Для того чтобы распахать, окультурить, преобразовать этот огромный малонаселенный континент, который является их достоянием, американцам необходимо ежедневно находить внутреннюю опору в виде какой-либо сильной Страсти. Такой Страстью может быть только жажда обогащения. Поэтому Любовь к Денгам не только не клеймится в Америке, но и считается достойной уважения в случае, если она не перешагивает установленных для неё Обществом границ. Американец называет благородной и почтенной ту самую Страсть, которую наши средневековые предки считали презренной алчностью. Со своей стороны он назвал бы нелепой и варварской яростью ту жажду побед и воинский пыл, которые постоянно вели их все в новые и новые сражения. 449 В Соединенных Штатах состояния относительно легко теряются и обретаются вновь. Ресурсы этой бескрайней страны неистощимы. Этот Народ, наделенный всеми Потребностями и аппетитами растущего организма, всегда видит вокруг себя больше материальных благ, чем он может ухватить, несмотря на все свои усилия завладеть ими. Для такого Народа Опасность таится не в гибели нескольких Индивидуумов, тотчас же восполняемой, а в бездеятельности и апатии всех Людей. Смелость промышленного предпринимательства — основная Причина их быстрого развития, их мощи и Величия. Индустрия этому Народу представляется в виде большой лотереи, в которой незначительное число Людей ежедневно проигрывает, но благодаря которой Государство постоянно обогащается. Такой Народ должен поэтому благосклонно относиться к предпринимательской смелости и высоко её чтить. Однако любое смелое предприятие подвергает риску состояние того, кто на него решается, а также Деньги всех тех Людей, которые доверились ему. Американцы, наделившие деловую решительность своего рода высоким Достоинством, в любом случае не должны клеймить смелых предпринимателей. Этим объясняется то, что в Соединенных Штатах к обанкротившемуся коммерсанту относятся с чрезвычайной снисходительностью: подобное несчастье не считается для него бесчестьем. В данном отношении американцы отличаются не только от европейских Народов, но и от всех современных торгующих наций; по своему положению и Потребностям они также не похожи ни на одну из них. С суровостью, неведомой в остальном мире, в Америке относятся ко всем тем порокам, которые по своей Природе способны испортить чистоту Нравов и подрывают прочность брачных уз. На первый Взгляд это обстоятельство кажется странно противоречащим той Терпимости, которая проявляется в прочих вопросах. Сосуществование у одного и того же Народа столь мягких и столь строгих моральных предписаний не может не удивлять. Эти явления, однако, оказываются куда более взаимосвязанными, чем можно предположить. В Соединенных Штатах Общественное Мнение лишь мягко обуздывает Страсть к Богатству, которая способствует росту промышленности и Процветанию нации, с особой решительностью осуждая те нравственные пороки, которые отвлекают Людей от поисков Благосостояния и расстраивают внутренний покой Семьи, столь необходимый для успешного ведения дел. Чтобы пользоваться уважением сограждан, американцы вынуждены вести благопристойный Образ Жизни. В этом Смысле можно сказать, что они целомудрие считают делом Чести. Американские Представления о Чести совпадают со старинным европейским кодексом Чести в одном отношении: и там и там мужество ставится во главу всех остальных Добродетелей, так как мужество считается самым важным и необходимым Достоинством Мужчины. Однако в это Понятие ими вкладывается разное содержание. В Соединенных Штатах воинская доблесть ценится невысоко. Лучше известен и более высоко почитается тот вид мужества, который позволяет Человеку пренебрегать яростью бушующего океана, чтобы как можно быстрее приплыть в порт назначения, выносить без жалоб тяготы Жизни в дикой глуши и то одиночество, переносить которое мучительнее всех остальных лишений; то мужество, которое дает Возможность Человеку почти бесстрастно пережить утрату великим трудом приобретенного состояния и тотчас же заставляет его предпринимать усилия вновь, чтобы сколотить себе новое состояние. Мужество этого рода особо необходимо для поддержания и Процветания американского Общества, и поэтому оно пользуется у него особым почетом и Славой. Человек, обделенный им, лишается уважения. Я приведу ещё одну, последнюю черту, которая поможет рельефнее выделить основную Мысль данной главы. В любом демократическом Обществе, подобном Обществу Соединенных Штатов, где состояния невелики и ненадежны, работают все без исключения и Работа приносит Людям все. Эта ситуация стала связываться с Понятием Чести и использоваться против праздности. В Америке мне иногда встречались богатые молодые Люди, по складу своего Характера вообще не расположенные трудиться, и всё же они были вынуждены овладевать какой-либо профессией. Их натура и их состояние предоставляли им Возможность сохранить праздность; Общественное Мнение властно запрещало им это, и ему следовало Подчиниться. 450   Напротив, в европейских странах, где Аристократия всё ещё борется с уносящим её потоком, я часто встречал Людей, Потребности и склонности которых постоянно побуждали их к действию, но которые, однако, дабы не лишиться уважения со стороны равных себе Людей, пребывали в праздности, предпочитая скучать и жить в стесненных обстоятельствах. В этих двух столь противоположных обязанностях нельзя не усмотреть проявления двух разных Законов, каждый из которых тем не менее порожден Понятием Чести. То, что наши предки величали "Честью" как таковой, было в действительности лишь одной из её форм. Они наделили родовым именем Чести не что иное, как одну из её разновидностей. Поэтому в века Демократии кодекс Чести играет ту же роль, что и в аристократические времена. Не составит, однако, труда показать, что он выступает здесь в ином обличье. Изменилось не только содержание его предписаний, но и, как Мы вскоре увидим, значительно уменьшилось их число; Законы стали менее чётко сформулированными, и им не Подчиняются столь неукоснительно, как прежде. Положение любой касты всегда гораздо более щекотливо, чем положение Народа На свете нет ничего исключительнее той ситуации, когда маленькое сообщество, состоящее из членов одних и тех же семейств, как, например, Аристократия средних веков, считает своим долгом сконцентрировать и удержать в собственных руках все образование, Богатство и Власть, передавая их по Наследству. Но чем исключительнее положение того или иного сообщества, чем более многочисленны его особые Потребности, тем больше возрастает число правил в его кодексе Чести, — правил, соответствующих данным Потребностям. Следовательно, в количественном отношении предписаний Чести всегда будет меньше у Народа, не разделенного на касты, чем у всех других Народов. Если когда-либо появятся нации, в которых будет трудно обнаружить даже следы классового расслоения, кодекс их Чести ограничится небольшим числом правил, да и сами эти правила мало-помалу будут сближаться с нравственными Законами, принятыми всем Человечеством. Таким образом, Законы кодекса Чести у демократического Народа должны быть менее причудливыми и менее многочисленными, чем у Аристократии. Они также должны быть менее чёткими; это с неизбежностью следует из всего, сказанного выше. Когда правила Чести не столь многочисленны, а их характерные особенности не столь своеобразны, часто их бывает трудно распознать. На это имеются и другие Причины. В средние века у аристократических Народов, несмотря на смену поколений, каждое семейство оставалось бессмертным и незыблемым; не менялись ни Идеи, ни условия существования. Поэтому в те времена каждый Человек имел перед собой одни и те же предметы, которые он рассматривал с одной и той же точки зрения; его глаза постепенно изучили эти предметы до мельчайших подробностей, и его взор с течением долгого времени не мог не обрести проницательности и зоркости. Вследствие этого Люди, жившие при феодализме, отличались не только тем, что их кодекс Чести составляли крайне необычные нравственные Представления, но также тем, что каждое из этих Представлений отпечатывалось в их Сознании в формах отчетливых и точных. Этого никогда не может быть в такой стране, как Америка, где все Граждане находятся в постоянном движении, где Общество, ежедневно преобразовываясь само, вместе со своими нуждами меняет и Воззрения. В подобной стране Люди, мельком замечая существующие правила Чести, редко имеют свободное время для того, чтобы пристально их рассмотреть. Но даже в совершенно неподвижном Обществе было бы очень трудно установить для слова "Честь" неизменное значение. Поскольку в средние века у каждого Класса было своё Понятие о Чести, к согласию по этому вопросу могло прийти лишь ограниченное число Людей, что являлось залогом чёткости и определенности этого Понятия. Кроме того, все те, кто признавал Понятие Чести, занимали в Обществе одинаковое и свойственное только им положение и вследствие этого были естественным образом расположены к тому, чтобы соглашаться с предписаниями Законов, созданных только для них. 451 Посему Понятия Чести приобрели завершенную, тщательно детализированную форму кодекса, в котором все предусматривалось и предписывалось заранее и которым устанавливались твердые, всегда очевидные нормы поведения. У такой демократической нации, какой является американский Народ, где все ранги и чины перемешаны и где Общество в целом представляет собой единую Массу, сплошь состоящую из сходных, но не абсолютно подобных элементов, заранее никогда нельзя быть полностью уверенным в том, что кодексом Чести дозволяется, а что запрещается. Этот Народ, безусловно, осознает в глубине Души наличие общенациональных задач, порождающих сходные Воззрения в сфере Нравственности; однако подобные коллективные Суждения никогда не появляются в Сознании всех Граждан одновременно, в одной и той же форме и с одной и той же Силой. Закон Чести у них существует, но он часто нуждается в истолкователях. Ситуация представляется ещё более запутанной в такой демократической стране, как наша, где различные Классы старого Общества, достигшие некоторого сближения, но ещё не сумевшие перемешаться, постоянно обмениваются друг с другом различными, часто противоположными Понятиями Чести, где всякий по своей собственной прихоти отвергает одну часть Мнений, унаследованных от его предков, сохраняя другую их часть. Разнобой произвольных оценок достигает такого размаха, что вообще не позволяет установить какое-либо общее правило. В итоге здесь почти невозможно сказать заранее, какие поступки будут в Чести, а какие заслужат осуждения. Это мерзкие времена, но они не продлятся долго. У демократических наций неизбежно кодекс Чести, будучи не вполне точным, не имеет особой Силы, ибо плохо понимаемый Закон не так-то просто применять с уверенностью и твердостью. Общественное Мнение — естественный и суверенный толкователь Законов Чести — всегда выносит свой приговор с колебаниями, если не видит ясно, в какую сторону надобно склониться, осуждая или хваля то или иное деяние. Иногда общественное Мнение в этом случае разделяется на противоположные точки зрения, а часто сохраняет безучастность, не вмешиваясь в происходящее. Относительная слабость Законов Чести в демократических Обществах обусловлена также множеством других Причин. В аристократических странах идентичные Понятия Чести всегда принимаются лишь определенным кругом Людей, часто весьма ограниченным и всегда отделенным от всех остальных себе подобных. Поэтому в Сознании этих Людей Представления о Чести легко смешиваются со всем тем, что выделяет их из Массы. Честь начинает восприниматься ими как отличительная черта их социального облика; они применяют различные правила её кодекса с пылом личной заинтересованности и проявляют подлинную страстность, если так можно выразиться, в Желании Подчиняться им. Истинность данного Утверждения с полной очевидностью подтверждается чтением в сводах средневековых постановлений обычного Права тех статей, которые относятся к судебным поединкам. В них вы обнаруживаете, что Дворяне, решая свои тяжбы, должны были пользоваться копьем и мечом, тогда как вилланы сражались на палках, "принимая во внимание то, — утверждается в судебниках, — что вилланы не имеют Чести". Это не значит, как можно вообразить себе в наши дни, что эти Люди считались презренными; это означает лишь то, что их поступки оценивались по иным Критериям, чем поступки Аристократов. Поразительной на первый Взгляд представляется следующая закономерность: в периоды наивысшего Могущества кодекса феодальной Чести его предписания в целом оказываются наиболее странными, настолько странными, что может показаться, будто беспрекословность подчинения им прямо связана с тем, насколько они отходят от требований Здравого Смысла. Данная закономерность подчас наводила на Мысль о том, что Сила Чести обусловливалась именно экстравагантностью её Законов. Оба эти явления в действительности имеют единое происхождение, но они не вытекают одно из другого. Причудливость кодекса Чести находится в прямо пропорциональной зависимости от того, насколько полно и точно он выражает специфические Потребности, ощущаемые очень узким кругом Людей, а его Могущество обусловлено тем, что он выражает потребности именно этого круга Власть имущих. Таким образом, влияние кодекса Чести не определяется тем, что он причудлив, но его причудливость и Могущество вызываются одной и той же Причиной. 452 Ещё одно замечание У аристократических Народов наблюдается строгое различие всех по рангу и чину, но они все строго определены. Каждый Человек в своем круге занимает место, которое он не может покинуть, и его Жизнь протекает среди Людей, аналогичным образом привязанных к своему положению. У таких наций никто не может надеяться на то, что он незаметен, или же бояться этого. Всякий, сколь бы низким ни было его положение, имеет свою роль на общественной сцене и не может избежать порицания или хвалы благодаря своей безвестности. Напротив, в демократических Государствах, где все Граждане смешаны в одну постоянно движущуюся Толпу, Общественному Мнению не за что уцепиться; интересующие его субъекты все время ускользают от его внимания. В подобной ситуации применение кодекса Чести всегда должно быть менее требовательным и настойчивым, поскольку Понятие Чести отличается от простой добропорядочности, существующей сама по себе и вполне удовлетворяющейся Сознанием своего Достоинства, именно тем, что оно действует лишь тогда, когда привлекает к себе внимание широкой общественности. Если читатель хорошо усвоил все вышесказанное, он должен был понять, что между социальным неравенством и тем, что Мы называем "Честью", существует тесная, необходимая взаимосвязь, которая, если я не ошибаюсь, никогда прежде не подчеркивалась. Поэтому мне следует предпринять ещё одно, последнее усилие, дабы лучше высветить эту взаимосвязь. Нация самоопределяется как самостоятельная часть человеческого рода. Помимо некоторых общих Потребностей, свойственных всем Людям, она обретает собственные Интересы и особые Потребности. И как только они устанавливаются, в недрах этой нации тотчас же формируются определенные Суждения относительно того, что достойно порицания или поощрения, характерные именно для данного сообщества и называемые его Гражданами кодексом Чести. Когда внутри данной нации складывается высшая каста, в свою очередь отделяющая себя от всех остальных Классов, у неё появляются свои особые Потребности, которые соответственно порождают и специфические Мнения. Кодекс Чести этой касты, причудливо сочетая характерные национальные Воззрения с более специфическими Представлениями данной касты, отдаляется, насколько это можно вообразить, от простых и всеобщих человеческих Ценностей. Достигнув этой высшей точки, вернемся назад. Сословия перемешиваются, Привилегии упразднены. Люди, составляющие нацию, вновь уподобляются друг другу и уравниваются между собой. Их Интересы и Потребности становятся сходными, и постепенно все те особые Представления, которые каждая каста называла кодексом Чести, исчезают. Кодекс Чести начинает выражать только специфические Потребности нации, представляя её самобытность среди других Народов. Если дозволено будет предположить, что в конечном счёте все Расы смешаются друг с другом и что Народы мира достигнут к этому моменту такого состояния, когда все они будут иметь одни и те же Потребности и Интересы, не отличаясь более друг от друга какими-либо характерными особенностями, Человечество полностью откажется от Привычки наделять поступки Людей условной значимостью. Все Люди будут оценивать их одинаково: общие Потребности Человечества, осознаваемые Умом и Совестью каждого, станут всеобщим Критерием их Ценности. В этом случае в мире сохранятся только самые простые, общие Понятия о добре и зле, имеющие естественную и необходимую взаимосвязь с Идеями одобрения и порицания. Итак, попытаюсь сжать свою Мысль до размеров одного-единственного определения: кодекс Чести порождается не чем иным, как несходством и неравенством Людей; его влияние слабеет по мере того, как эти различия стираются, и он исчезает вместе с ними. 453 Глава XIX Отчего в соединенных штатах встречается так много честолюбивых людей и так мало — подлинных честолюбцев Первое, что поражает в Соединенных Штатах, — это бесчисленное множество Людей, стремящихся изменить своё общественное положение. Второе — почти полное отсутствие неуёмных честолюбцев в стране, где честолюбивы все. Нет американца, который бы не был снедаем Желанием выйти в Люди, но почти никто из них не питает чрезмерных Надежд и не метит очень высоко. Все хотят беспрестанно приобретать состояния, репутацию, Власть, но лишь немногие мечтают достичь подлинного размаха во всех своих начинаниях. Это на первый Взгляд кажется удивительным, так как вы не заметите ни в Нравах, ни в Законах Америки ничего такого, что ограничивало бы их Желания и препятствовало бы им устремляться в любом направлении. Не так-то просто, по-видимому, установить причинную Связь между Равенством условий и столь необычным положением дел, поскольку у Нас это самое Равенство, едва установившись, тотчас же привело к расцвету почти беспредельного Честолюбия. Я убежден тем не менее, что Причину отмеченного выше обстоятельства следует искать главным образом в социальном устройстве и демократических Нравах американцев. Все Революции приводят к росту Честолюбия у Людей. Это особенно справедливо для Революции, свергающей Аристократию. Когда прежние преграды, отделявшие Толпу от Славы и Власти, внезапно оказались разрушенными, началось всеобщее неудержимое восхождение к тем издавна желанным вершинам Величия, насладиться которыми наконец-то представилась Возможность. В период первоначального Возбуждения от победы ничто не кажется Людям невозможным. Они не только не осознают пределов своих Желаний, но и Возможность их удовлетворения представляется им почти безграничной. В атмосфере стремительного обновления Обычаев и Законов, когда все Люди и все нормы втягиваются в один огромный водоворот, Граждане поднимаются на вершины Величия и падают с них с неслыханной быстротой, и Власть столь быстро переходит из рук в руки, что никто не должен отчаиваться, ожидая своего шанса схватить её. Следует, кроме того, помнить, что Люди, уничтожающие Власть Аристократии, жили под её Законами; они наблюдали Аристократию во всём её великолепии и бессознательно впитали порожденные ею Чувства и Идеи. Поэтому в то время, когда Аристократия исчезает, её Дух продолжает витать над Массой, и аристократические Инстинкты ещё долго сохраняются в Людях после победы над самой Аристократией. В Связи с этим честолюбивые Желания, пока продолжается демократическая Революция, будут почти безмерными; они останутся такими же и некоторое время после того, как Революция завершится. Из памяти Людей не стираются в одночасье воспоминания о тех необычайных событиях, свидетелями которых они были. Страсти, возбужденные Революцией, не исчезают вместе с ней. Ощущение нестабильности сохраняется и с восстановлением общественного Порядка. Идея о Возможности легкого успеха переживает те странные превратности Судеб, которые и породили её. Желания остаются слишком грандиозными, несмотря на то, что Возможности их удовлетворения уменьшаются с каждым днём. Хотя колоссальные состояния становятся редкостью, стремление к большому Богатству продолжает жить в Душах Людей, повсюду возбуждая беспочвенные амбиции, тайно дотла сжигающие сердца тех, кто их питает. Между тем последние следы битвы постепенно стираются, и пережитки аристократического прошлого исчезают окончательно. Забываются те великие события, которые сопровождали падение Аристократии. Война сменяется безмятежным покоем, и в недрах нового мира вновь рождается Власть Порядка: Желания Людей начинают соизмеряться с их Возможностями, устанавливаются взаимосвязи между Потребностями, Идеями и Чувствами, и Люди становятся более или менее равными — демократическое Общество обретает наконец прочное основание. Если Мы станем рассматривать демократическое Общество, достигшее этого устойчивого и нормального состояния, то оно явит нашему взору картину, совершенно отличную от той, которая только что была изучена Нами, и Мы сумеем без труда определить, что Честолюбие, усиливающееся в процессе уравнивания условий существования, ослабляется тогда, когда эти условия становятся равными. 454 Когда огромные состояния дробятся, а ученость получает распространение, ни один Человек не оказывается совершенно лишенным Знаний и Имущества; когда упразднены классовая привилегированность и классовая недееспособность и когда Люди навсегда разорвали путы, удерживавшие их в неподвижности, Идея прогресса воспринимается Сознанием каждого из них; Желание возвыситься рождается разом во всех сердцах, и каждый хочет покинуть своё прежнее место. Честолюбие становится всеобщей Страстью. Однако Равенство условий, предоставляя всем Гражданам определенные материальные Возможности, препятствует любому из них овладеть слишком значительными средствами, и это с неизбежностью заставляет их ограничивать свои Желания довольно узкими рамками. Поэтому у демократических Народов Честолюбие отмечено пылкостью и постоянством, но по обыкновению оно не осмеливается метить слишком высоко; и Человек, как правило, всю свою Жизнь страстно стремится достичь тех мелких целей, которые ему доступны. Людей, живущих при Демократии, от великих честолюбивых помыслов отвращают не столько Скромность их состояний, сколько те напряженные усилия, которые они предпринимают с целью улучшить своё положение. Все Силы своей Души они мобилизуют на достижение заурядных целей, и это непременно вскоре ограничивает их кругозор и обедняет духовно. Они могли бы, имея значительно меньше средств, сохранить Величие своей Души. Небольшое число очень состоятельных Граждан в демократическом Обществе не составляют исключения из этого правила. Человек, постепенно обретающий Богатство и Власть, усваивает в процессе долгого труда Привычку к бережливости и Скромности, от которой он не в Силах потом избавиться. Душа, в отличие от архитектурного сооружения, не может достраиваться постепенно. Аналогичное Наблюдение справедливо и в отношении сыновей такого Человека. Сами они с рождения принадлежат к высшим общественным слоям, однако их родители некогда занимали весьма скромное положение; дети росли в атмосфере таких Чувств и Идей, от которых позднее им не так-то легко освободиться. Можно считать, что они одновременно наследуют как состояние, так и Инстинкты своего отца. Напротив, случается и так, что куда более бедный отпрыск некогда могущественного аристократического семейства одержим куда более обширными честолюбивыми замыслами, так как традиционные Воззрения Людей его породы и общие умонастроения его касты позволяют ему ещё некоторое время держаться на плаву, независимо от Скромности его достатка. Люди демократических веков не позволяют себе увлекаться грандиозными честолюбивыми замыслами ещё и потому, что они хорошо представляют, сколько времени утечет прежде, чем они будут в состоянии приняться за их осуществление. "Великое преимущество благородного рождения, — сказал Паскаль, — заключается в том, что Человек в восемнадцать или двадцать лет занимает такое положение, которое простолюдин может получить лишь в пятьдесят; таким образом, он без труда выигрывает тридцать лет". Честолюбивым Людям в демократическом Обществе, как правило, и не хватает этих тридцати лет. Равенство, предоставляющее каждому Человеку Возможность добиваться всего, препятствует быстрому возвышению Людей. В демократическом Обществе, как и в любом другом, можно сколотить лишь определенное число крупных состояний, и, поскольку пути, ведущие к ним, открыты для всех без различия, совершенно естественно, что продвижение каждого Человека по ним оказывается замедленным. Когда все претенденты кажутся более или менее равными и трудно выделить из них кого-либо, не нарушая принципа Равенства, высшего Закона для демократических Обществ, первая Мысль, которая приходит на Ум, — заставить их всех идти нога в ногу и всех подвергнуть испытаниям. Следовательно, по мере того как Люди становятся все более и более похожими друг на друга и принципы Равенства, не встречая сопротивления, все больше пронизывают общественные Институты и Нравы, правила продвижения по социальной лестнице становятся все менее гибкими, а само продвижение замедляется; быстро достичь определенного веса в Обществе становится все труднее. 455 Питая Ненависть к Привилегиям и испытывая сложности с избранием достойных, Общество приходит к необходимости заставлять всех Людей, независимо от их данных, проходить ряд одних и тех же испытаний и всем без различия выполнять множество мелких предварительных обязанностей, на которые они тратят свою молодость и во время исполнения которых их Воображение угасает настолько, что они уже отчаиваются когдалибо насладиться долгожданными благами. И когда они в конце концов обретают Возможность совершать незаурядные деяния, они уже утрачивают Вкус к ним. В Китае, где Равенство условии является широко распространенной, издревле установленной нормой, Человек может перейти с одной общественной должности на другую лишь после того, как пройдет конкурсные испытания. Его экзаменуют при каждом шаге по служебной лестнице; эта Идея очень глубоко вошла в их нравственные Представления, и я помню, как в одном из прочитанных мною китайских романов герой после многих превратностей Судьбы покоряет наконец сердце своей дамы тем, что успешно сдает экзамен. Грандиозным честолюбивым замыслам трудно дышится в подобной атмосфере. То, что я говорю о Политике, относится ко всем сторонам Жизни: Равенство повсюду приводит к одним и тем же результатам. Там, где движение Людей не регулируется и не сдерживается Законами, и то и другое вполне достигается конкуренцией. Поэтому в хорошо устроенном демократическом Обществе столь редки блестящие, стремительные карьеры; они представляют собой исключения из общего правила. Именно их исключительность заставляет забывать о том, сколь они немногочисленны. Люди из демократического Общества в конечном счёте постигают все эти Истины. С течением времени они осознают, что Законы открывают перед ними почти неограниченное поле деятельности, на которое все могут с легкостью ступить, сделав несколько шагов, но при этом никто не может тешить себя Надеждой на быстрое продвижение. Между собой и конечными большими целями своих Желаний они видят множество мелких промежуточных преград, которые им необходимо медленно преодолевать; подобная перспектива, заранее утомляя их, убивает охоту к честолюбивым замыслам. Они отрекаются от далеких, сомнительных ожиданий, предпочитая искать менее возвышенные и более доступные Наслаждения. Никакой Закон не ограничивает их Возможностей, они сужают их сами. Я сказал, что великие честолюбцы в века Демократии встречаются реже, чем в аристократические времена; добавлю также, что, когда они, несмотря на все естественные препятствия, всё же рождаются, само их Честолюбие имеет совершенно иной облик. В аристократических Государствах дорога, открывающаяся перед честолюбивыми Людьми, часто весьма широка, но её границы неизменны. В демократических странах, как правило, мечтающие о карьере вынуждены ступать на очень тесную тропу, но, как только они её преодолевают, их деятельность больше уже ничем не ограничивается. Поскольку Индивидуумы здесь не обладают Могуществом, изолированы друг от друга и находятся в беспрерывном движении, поскольку Прецеденты также не имеют особой Силы, а действие Законов весьма непродолжительно, демократическое Общество оказывает лишь слабое сопротивление всяким нововведениям, а его социальная структура, по-видимому, никогда не отличается ни жесткостью, ни большой прочностью. Поэтому честолюбивые Люди, взяв однажды Власть в свои руки, считают себя вправе делать всё, что им угодно, и, когда Власть ускользает от них, они тотчас же начинают обдумывать Возможность совершения государственного переворота, чтобы вернуться к Власти. Это придает политическому Честолюбию при Демократии неистовый, революционный Характер, который редко в сколь-либо сходной степени обнаруживается в Людях, живущих в аристократическом Обществе. Картина нравственного состояния демократических наций обычно представляет собой равнину, усеянную бесчисленным множеством мелких, очень трезвых Желаний, над которыми то тут, то там изредка возвышаются сильные необузданные Страсти честолюбцев. Хорошо взвешенные, сдержанные, но далеко идущие честолюбивые замыслы здесь почти не встречаются. Выше я уже показал, с помощью какой тайной Силы Равенство сумело покорить сердца Людей, отдав их во Власть Страсти к материальным Наслаждениям и исключительной влюбленности в сиюминутное настоящее; эти Чувства, не имеющие ничего общего с Честолюбием, тем не менее примешиваются к нему настолько, что оно окрашивается, так сказать, в их цвета. 456 Я Думаю, что честолюбивые Люди в демократическом Обществе менее чем когда-либо и где-либо ещё озабочены Судьбой и Мнениями грядущих поколений: они увлечены и захвачены только Интересами текущего момента. Они быстро решают множество насущных вопросов, предпочитая подобную активность задаче возведения монументальных нерукотворных памятников: сиюминутный успех они ценят выше долговечной Славы. От Людей они прежде всего требуют подчинения. Больше всего на свете они жаждут Власти. Их манеры почти всегда отстают от приобретаемого ими общественного положения, в результате чего, даже обладая огромными состояниями, они часто сохраняют настолько вульгарные Вкусы, что может показаться, будто они только для того и добивались верховной Власти, чтобы обеспечить себе Возможность с большей легкостью удовлетворять свои заурядные, грубые Потребности. Я считаю, что в наши дни честолюбивые Чувства Людей необходимо облагораживать, упорядочивать, придавать им какую-то соразмерность, но при этом Желание их чрезмерного ослабления или же подавления было бы чрезвычайно опасным. Необходимо попытаться и заранее установить для честолюбивых помыслов их крайние пределы, за которые им никогда не будет дозволено выйти, но следует внимательно следить, чтобы им не слишком мешали развиваться внутри разрешенных границ. Я вынужден признаться в том, что, по моему Мнению, демократическому Обществу следует опасаться не столько дерзости, сколько заурядности Желаний сограждан; что самой страшной мне представляется Возможность того, что в беспрестанной суете мелочных забот частной Жизни Честолюбие окончательно утратит свои Силы и размах; что человеческие Страсти одновременно начнут как успокаиваться, так и опошляться, в результате чего Общество более безмятежно и неторопливо будет двигаться к куда менее высоким целям. Я Думаю поэтому, что руководители нового Общества совершат ошибку, если захотят убаюкать своих Граждан в состоянии слишком спокойного, слишком безмятежного Счастья, и что было бы лучше, если бы руководство возложило на них исполнение какихлибо трудных и опасных дел с целью пробудить их Честолюбие и предоставить им Возможность применения своих Сил. Моралисты беспрестанно сетуют на то, что излюбленным пороком нашей эпохи стала Гордыня. В определенном Смысле это верно: фактически каждый считает, что он лучше своего соседа, и никто не хочет Подчиняться вышестоящему. Однако в другом Смысле это Мнение совершенно ошибочно, так как тот же самый Человек, который не способен ни Подчиняться субординации, ни сохранять действительное Равенство, сам себя тем не менее презирает настолько, что считает, будто он рожден только для того, чтобы наслаждаться вульгарными Удовольствиями. Он охотно отдается во Власть ничтожных Желаний, не осмеливаясь браться за что-либо значительное и возвышенное; он едва ли представляет себе толком, что это такое. Поэтому я не только далек от Мысли рекомендовать нашим современникам смирение, но и хотел бы, чтобы были предприняты попытки внушить им более высокие Представления о себе и о человеческом Достоинстве; смирение для них не безвредно; больше всего им, на мой Взгляд, недостает Гордости. Я охотно уступил бы несколько наших ничтожных Добродетелей за один этот порок. Глава XX Об искателях доходных мест у некоторых демократических народов Когда Гражданин Соединенных Штатов получает какое-либо образование и обретает Собственность, он пытается разбогатеть, занявшись торговлей или промышленностью, или же он покупает земельный участок, сплошь покрытый лесом, и становится Пионером. От Государства он требует только, чтобы оно не мешало ему Работать и гарантировало бы получение плодов его собственного труда. 457 В большей части европейских стран Человек, когда он начинает ощущать свои Силы и когда его Желания возрастают, в первую очередь задумывается о том, как бы ему занять какую-нибудь официальную должность. Столь противоположные следствия, вызываемые одной и той же Причиной, заслуживают того, чтобы Мы кратко на них остановились. Покуда государственные должности немногочисленны, плохо оплачиваемы и ненадежны и покуда производство, напротив, предоставляет самые широкие Возможности и превосходные перспективы, все те Люди, в ком Равенство ежедневно вызывает новые, нетерпеливые Желания, устремляются в промышленность, а не в административные органы. Если же, однако, в то время как положение различных общественных слоев уравнивается, Люди не обладают достаточным образованием или же им не хватает Силы Духа, а торговля и промышленность, сдерживаемые в своем развитии, предоставляют лишь трудные, медленные способы обогащения, Граждане, отчаявшись улучшить своё положение собственными Силами, с поспешностью обращаются к главе Государства и требуют его помощи. Возможность облегчить свою Жизнь за счёт общественного достояния начинает представляться им если и не единственным, то по крайней мере самым простым и доступным путем для того, чтобы вырваться из тех условий, которые их более не удовлетворяют; искательство должностей становится самым распространенным из всех видов человеческой деятельности. Все так и должно происходить, особенно в крупных централизованных Монархиях, где число оплачиваемых должностей столь огромно и существование функционеров столь прочно, что никто не отчаивается получить какое-либо место и мирно наслаждаться им, как своим родовым имением. Я не стану Говорить о том, что это повсеместное неумеренное Желание добиваться государственных назначений является великим общественным злом, что оно уничтожает в Душе каждого Гражданина Чувство собственной Независимости, что оно отравляет всю нацию в целом, делая её предрасположенной к продажности и угодничеству, что оно лишает Мужчин доблести. Я не стану также рассуждать о том, что подобный род занятий порождает лишь бесполезную активность, которая будоражит страну, нисколько её не обогащая. Все это понятно само собой. Но я хотел бы подчеркнуть, что Правительство, покровительствующее данной тенденции, подвергает серьезной Опасности не только собственное спокойствие, но само своё существование. Я знаю, что в такое время, как наше, когда Любовь и уважение, которые некогда питали к носителям Власти, постепенно угасают, правителям может представиться необходимым теснее привязать к себе каждого Человека, используя его личный Интерес, и они могут посчитать удобным играть даже на Чувствах Людей, чтобы удерживать их в безмолвии и сохранять Порядок. Этого, однако, надолго не хватит, и то, что в течение определенного периода могло казаться источником Силы, в конечном счёте непременно становится источником беспокойства и слабости. Как и во всех других странах, число общественных должностей в демократиях не может быть неограниченным, тогда как число честолюбивых их соискателей у демократических Народов ничем не ограничено: оно безостановочно, неудержимо, хотя и медленно, возрастает по мере того, как условия существования все более и более уравниваются. Единственный для них предел — общая численность самого населения. Поэтому в том случае, если для Честолюбия не будет никакого иного выхода, кроме государственной службы, Правительство неизбежно когда-нибудь столкнется с наличием постоянной оппозиции, так как его задачей станет необходимость удовлетворять с помощью ограниченных Возможностей Желания беспрестанно возрастающего числа Людей. Руководству нужно твердо усвоить, что из всех Народов мира труднее всего направлять и сдерживать нацию просителей. Какие бы усилия ни предпринимали её лидеры, они никогда не смогут её удовлетворить, и всегда должно остерегаться того, как бы со временем она не перевернула вверх дном всю Конституцию страны, изменяя внешние формы государственности лишь для того, чтобы получить вакантные места. Монархи наших времен, которые стремятся привлечь к себе Людей, пытаясь удовлетворять все те их новые Желания, что порождаются Равенством, в конечном итоге будут сожалеть, что вообще ввязались в это дело. В один прекрасный день им откроется, что они подвергли Опасности свою Власть именно тем, что сделали её столь необходимой, и что было бы честнее и надежнее обучить каждого из своих Подданных Искусству обходиться собственными средствами и Силами. Содержание   www.pseudology.org