Санкт-Петербург, 1995 Пестов, Станислав Васильевич Бомба. Тайны и страсти атомной преисподней Глава 4. Электрон неисчерпаем. Как и атом В соответствие с мудрейшим изречением Вождя и Учителя классовая борьба нарастает по мере наступления Социализма. Те, кому очень хотелось прослыть преданным и бдительным, стали выискивать эту борьбу везде, даже в Науке. Если вначале, в разрушенной стране заниматься всерьёз Наукой мешало отсутствие даже самых примитивных условий, то по мере продвижения Социализма, Науку стала давить Идеология. Это противостояние было принципиальным и неустранимым — настоящая Наука с её бескомпромиссностью, объективностью и независимостью никак не согласовывалась с лицемерной тактикой Большевиков, с надуманными попытками объяснений провалов в хозяйственной, культурной и внешнеполитической жизни страны. Особым нападкам стала подвергаться самая развитая часть естествознания — физика, хотя, казалось, она была весьма далека от Политики. Начало этой беспрецедентной идеологической кампании по существу положил большой "учёный" Владимир Ульянов, настрочивший ещё в 1909 году примитивную брошюрку "Материализм и эмпириокритицизм", где сообщил всем, что электрон неисчерпаем. Как и атом. Нынешнюю молодежь, к счастью, избавили от принудительного изучения этого чтива, но в СССР школьники, студенты и почти всё грамотное население обязано было штудировать сей глубокомысленный труд и восторгаться глубиной мысли несостоявшегося адвоката. Современники Ульянова почти не обратили внимания на его книжонку, лишь некоторые отметили, что там "нет глубокого анализа современной физики, поскольку автор физики не знает", да ещё указали, что "полемический запал привёл к литературной развязности и к оскорбительным кличкам, сплошь и рядом "украшающим" текст ("прохвост", "лакей", "безмозглый")". Надо отметить, что с коньюктурной точки зрения момент выхода брошюрки был как нельзя кстати — рушилась окончательно, как казалось, сформированная физическая картина мира, основанная на атомистике Дальтона, механике Ньютона и электродинамике Максвелла. В самом начале века Макс Планк выдвинул идею квантов и с её помощью построил теорию излучения, а Нильс Бор создал теорию атома водорода, объяснив наблюдаемую в опытах дискретность его спектра. Эти успехи дали толчок стремительному развитию квантовой механики с её многим непонятными принципами неопределённости, дополнительности и другими трудно воспринимаемыми понятиями. Вслед за Планком Альберт Эйнштейн сформулировал специальную теорию относительности, также нашедшую блестящее подтверждение в экспериментах. Новые революционные теории нанесли серьёзный удар по механике Эфира, что вызвало неприятие и раздражение у некоторых классиков физики. В принципе некая доля консерватизма, можно сказать, даже полезна в Науке, она предотвращает шарахание в крайности и развитие лжетеорий. Именно в борьбе с консерватизмом революционные идеи чётко обозначают свои позиции и получают развитие. Хотя ещё сам Планк с иронией заметил: "Новые идеи берут верх не потому, что побеждают, а потому, что вымирают сторонники старых". К тому моменту, когда в России в основном закончились "разборки", связанные с октябрьским переворотом, весь мир признал ценность новых идей физики. Стали классиками и нобелевскими лауреатами Планк, Бор, Эйнштейн; они стали также иностранными членами Российской Академии Наук, но их идеям и теориям Большевики устроили настоящую обструкцию. Единомыслие: шаг влево, шаг вправо и прыжок вверх считается побегом В своей книжонке Владимир Ульянов чрезвычайно осерчали на эмпириокритициста Эрнста Маха, поскольку тот был неисправимый позитивист. А гадкие позитивисты считают, что всё подлинное знание — это совокупный результат специальных Наук, и сама Наука не нуждается ни в какой стоящей над ней Философии. Что особенно было огорчительно, ибо получалось, что партия не может руководить Наукой даже с помощью такой непревзойдённой Философии, как канонизированный диалектический материализм. И как в воду глядел Ульянов — нашлись в СССР физики, вроде будущего академика Михаила Леонтовича, который не постеснялся заявить: "Точным Наукам Философия не нужна". Даже, мол, на вершине обобщений. А "гнилой либерал и троцкист" Яков Френкель набрался смелости охаять вождей и объявить в стране победившего пролетариата нечто ужасное: "Ни Ленин, ни Энгельс не являются авторитетами для физиков, книга Ленина сводится к утверждению азбучных Истин, из-за которых не стоит ломать копья. Не может быть ни пролетарской математики, ни пролетарской физики". Такому святотатству был дан решительный и бескомпромиссный отпор. И ведь кто начал? — не академик, не учёный, а глубоко невежественный, ничего не понимающий в физике философ Деборин. Обругав теорию относительности последними словами — ну прямо второй Ульянов-Ленин — Деборин, взял тайм-аут отдышаться и подкопить новых ругательств для "научного" разбора квантовой механики, поддержки теории Эфира, к которому все "механисты" и прочие консерваторы питали известную слабость. Однако, грубиян Джугашвили в борьбе с главным "механистом" Николаем Бухариным в запальчивости разгромил и шайку Деборина, даже не заметив её лакейскую готовность ещё более идеологизировать Науку и в пику модным течениям дикого Запада возродить такие понятия, как флогистон и теплород. Пошатнувшееся знамя критики новых взглядов подхватил профессор физики из МГУ Аркадий Тимирязев. В физике он не оставил заметных следов, но довольно-таки опозорил свою фамилию и знаменитого отца — ботаника Клемента Тимирязева. Это был тот самый случай, когда Природа не только отдохнула на детях, но и крепко напакостила. Ничего не поняв в теории относительности, профессор Тимирязев начал громить её, для чего ну прямо-таки по-ленински приклеил новой теории ярлык "черносотенная". Физики посмеивались над "недорослем" и статей его не печатали. Пришлось нести публикации в партийную печать, тем более, что у Тимирязева были какие-то большие заслуги перед партией, отчего его приняли в ВКП(б) без кандидатского стажа. Осмелев, он начал громить "китов" физики-Тамма, Вавилова, Френкеля и всех тех, кто не пользуется "теорией" Эфира. В помощь Тимирязеву коммунистические Идеологи направили ещё одного Большевика-эфирщика, ибо к своему ужасу выяснили, что на кафедре физики МГУ всего лишь один партиец-Тимирязев. Оттого не было у физиков правильного большевистского единомыслия, а даже наоборот — проистекало самовольное разномыслие и неприятие Эфира, теплорода и флогистона. Неудивительно, что диамат у них считался помехой в развитии Науки, а Вавилов сравнивал его со схоластикой средневековья. Однако, постоянное давление на учёных, идеологизация Науки вызывали у антисоветски настроенных студентов и педагогов — а их было подавляющее большинство — яростные протесты и забастовки. В 1929 году случился скандал — в Академию Наук был выбран единственный тогда Большевик, и возмущению учёных не было предела, хотя власти уволили более тысячи сотрудников Академии по политическим мотивам. В пику антибольшевистской Академии создали Всесоюзную ассоциацию работников Науки и техники для содействия социалистическому строительству. Нечто подобное "провернули" и в литературе, там появилась на свет ассоциация пролетарских писателей — сборище графоманов и безграмотных пролетариев. Среди учёных ассоциация работников Науки и техники именовалась не иначе, как "научный отдел ГПУ". В подобных филиалах "охранки" главной деятельностью становилось сведение счётов, карьеризм, борьба завистливых и убогих с талантами и с сильными духом. Наука там была не в чести, а зарубежная — тем более. Западные революционные идеи вызывали подозрение и непреодолимое желание бороться с ними. Попытка, например, Артура Эддингтона синтезировать теорию относительности и квантовую механику привела к появлению разгромной статьи и непременного ярлыка "законченный идеалист-пифагореец". Меридиан красного цвета По-новому — широко и глубоко — взглянул на проблему большевизации Науки математик Эрнст Кольман. Бывший чешский военнопленный Кольман под влиянием пропаганды вступил в ряды ВКП(б) и верил во всё, во что велели верить вожди. Хотя три года провёл в подвалах Лубянки. Только уже значительно позже, во времена "пражской весны" у Кольмана открылись глаза, и он бежал с семьёй на Запад — подальше от Социализма и его "завоеваний". А в 1931 году Кольман дебютировал статьёй "Вредительство в Науке". Здесь уже, как видно, речь идёт не об оглядке на Запад, а о прямом "вредительстве". Причём вредительство Кольман обнаружил не только в физике, но и в математике, Биологии, экономике и других Науках. Метода обнаружения врага была чрезвычайно проста. Вот как, например, Кольман выявлял вредительство в математике. Сам по профессии математик, он писал: "…обилие вычислений и формул — главный признак вредительских работ…", ибо обилие формул скрывает вредительскую суть. С этой точки зрения получается, что самая лояльная работа только та, где нет ни одного алгебраического символа или арифметического знака, но присутствует лишь сплошной текст! Грешен тут получается и Карл Маркс, допустивший в своём "Капитале" явное вредительство, — не раз и не два он преступно применил формулу: Т-Д-Т. Случались и более анекдотические казусы. Так, в споре с одним унтер-Пришибеевым от Философии, Игорь Тамм пытался объяснить ему бессмысленность таких понятий, как пролетарская физика или большевистская математика. — Для меня, — горячился Тамм, — это такой же вздор, такой же нонсенс, как, скажем, спор о том, какого цвета меридиан — красного или зелёного… — А для меня нет! — взвизгнул унтер-философ, — для меня меридиан всегда красного цвета!! И победно оглянулся кругом — эка "уел" физика Тамма, хоть тот и считался красным профессором. Карикатура похабного содержания А Тамм действительно с самой ранней юности активно участвовал в революционной борьбе. Конечно, Большевиком он не стал, но меньшевистско-анархическим идеям был предан! Отец его, инженер, дальновидный человек, чтобы отвлечь юношу от всех "заварушек" послал сына в Англию, на учёбу. Там, в Эдинбургском университете, Игорь Евгеньевич учился вместе с другом детства Борисом Гессеном, с которым он в своё время начал и окончил в одном классе гимназию. Однако, темперамент не позволил Тамму пробыть в Англии больше года. Он снова в России, в Петербурге, где его избирают депутатом I съезда Советов. Молодого делегата, осмелившегося голосовать против своей фракции Меньшевиков, отметил лично Ульянов-Ленин. В последующие годы ужасы большевистской диктатуры отрезвили Тамма, но рецедивы "совдепии", как отмечали его ученики, не оставят Игоря Евгеньевича до конца. Тем не менее Тамм в среде учёных и студентов считался эталоном честности, порядочности и непримиримости к шарлатанству. Хотя, конечно, публичных резких обвинений в идиотизме представителей "пролетарской физики" он старался уже избегать. Ещё совсем, казалось бы, недавно можно было возразить "пролетариям от Науки", съязвить и посмеяться над ними. Так, например, молодые физики ленинградской школы-Ландау, Гамов, Иваненко, Бронштейн — направили Борису Гессену "карикатуру похабного содержания", как указывалось впоследствии в доносе. Другу Тамма Борису Гессену, бывшему в своё время и деканом физфака МГУ, и главным редактором УФН, и директором института физики при университете, редакция Большой Советской энциклопедии заказала статью об Эфире. В целом понимавший и поддерживающий новую физику Гессен на этот раз не избежал плена старых иллюзий и даже объявил Эфир "объективной реальностью". Это вызвало приступ сарказма у ленинградских физиков, и они изобразили на карикатуре Гессена в виде кота, роющегося на помойке в хламе таких старых понятий, как "Эфир", "флогистон", "теплород". Узнав об этом, Кольман настрочил донос, но Георгий Гамов отправил письмо Сталину, в котором в резкой форме выразил протест против нападок на новую физику. И это сошло ему с рук, хотя компромата на него уже было достаточно. Тогда ещё страна Социализма испытывала острую нехватку стройматериалов для возведения концлагерей — из-за этих временных трудностей многое откладывалось "на потом".   Мало того, Гамова вместе с женой выпускают на конгресс в Брюссель, откуда они уже не возвращаются в страну победившего пролетариата. Ибо через год-другой его жизнь оборвалась бы в подвалах Лубянки, как это случилось с его другом Матвеем Бронштейном, который за свою очень короткую жизнь сделал чрезвычайно много в различных областях новой физики. Расстреляли как врага народа и друга Тамма — Гессена, несмотря на его приверженность Эфиру. Казнили брата Игоря Евгеньевича, как впрочем, и многих других, кто казался подозрительным и не осознал необходимости большевизации Науки. Льва Ландау, Владимира Фока и других выдающихся физиков всего лишь посадили в тюрьму, чтобы там они поскорее усвоили пролетарскую физику. Капица "вытащил" Ландау и Фока из подвалов Лубянки, написав письма Молотову и Сталину, в которых он сравнивал пролетарских вождей с Гитлером, изгнавшим Эйнштейна из Германии. Если говорить по существу, то под страхом Смерти вынудили эмигрировать и Георгия Гамова в Соединённые Штаты, где он внёс большой вклад в развитие физики "Термояда", а также в создание американского ядерного Оружия. Останься он в России, может быть при надлежащих условиях совсем по-другому повернулась бы история создания Атомной бомбы… Те же, кто остался в Совдепии, испытывали сильнейшее давление Идеологии и репрессивных органов. Игорь Тамм, например, держал всегда наготове чемодан на случай ареста. Не случайно с приходом к власти Большевиков на протяжении последующих почти сорока лет никто из российских учёных не получил звание Нобелевского лауреата — бороться им приходилось не столько с объективными трудностями, с упрямой Природой, не желающей раскрывать свои тайны, сколько с тупостью и косностью нового режима. А унтер-философы, научная опричнина не дремали и с жаром собирали силы на окончательный разгром новой физики, математики, Биологии. Несомненно, в эту идеологическую мясорубку попали бы и те, кто занимался ядерной физикой, которая не могла существовать без результатов новейших революционных идей. Вся эта философская шпана объединилась с целью проведения Совещания (на самом деле правильнее было бы назвать его Особым совещанием), на котором хотела устроить выволочку и полный разгром физиков "новой волны". Но даже не отягчённые интеллектом Большевики не решились на устройство такого шабаша, когда увидели сколь невежественна и тупа жаждущая крови марксистско-философская мафия. Результат подобного совещания мог быть обратным и его отложили, взяв время на тщательную подготовку. А тут началась Вторая Мировая война, и запахло разгромом уже большевистского режима… Так была спасена горстка талантливейших физиков-теоретиков и немногочисленная команда ядерщиков, которые через несколько лет чрезвычайно понадобятся осатаневшему от страха ядерной Смерти Вождю и Учителю. И всё же, несмотря на концлагеря и тюрьмы, репрессии и расстрелы, российская Наука продвигалась вперёд в разных областях новой физики, в ядерных исследованиях. "Российские учёные", — говорится в одном из документов Комиссии по атомной энергии США (1953 г.), — "уже в 1932 г., задолго до Взрыва первой Атомной бомбы, высказывали предположение об исключительном значении Синтеза лёгких ядер и огромной энергии, которая выделится в результате таких термоядерных реакций". Оглавление   www.pseudology.org