"В П

По выражению одного из британских дипломатов, это был "саммит тихих триумфаторов", увы, оказавшийся на периферии интересов российского экспертного сообщества, занятого в большей степени конструированием "международного антитеррористического блока" и подсчетом гипотетических дивидендов от участия в нем России либо разгадкой иракского ребуса по принципу "нападет - не нападет".

Со своим соотечественником из Foreign Office солидарен и Эггерт: "Фанфар и помпы было меньше, чем в Вашингтоне 1999 г., когда в состав НАТО принимали Польшу, Венгрию и Чехию, скрытого смыла - больше. Мир, созданный Сталиным, Рузвельтом и Черчиллем зимой 1945 г. в Ялте, исчезает после того, как приглашение вступить в НАТО получили не только Румыния, Болгария, Словакия и Словения, но и три страны Балтии, которым три года назад самые отчаянные фантазеры предсказывали приглашение в лучшем случае не раньше 2005-2007 гг.".

Можно было бы, конечно, напомнить "триумфаторам" ("тихим", а равно и "буйным"), что сам блок НАТО есть порождение ялтинско-потсдамской системы международных отношений и после 11 сентября 2001 г. он все больше и больше кажется анахронизмом. Но не в этом суть. Ялтинский мир (точнее сказать, ялтинско-потсдамский мир, увенчанный Хельсинскими соглашениями 1975 г.), перестал существовать.

По этому поводу, как видим, можно испытывать "чувство глубокого удовлетворения"

Можно, как это делают российские профессиональные патриоты, переживать перманентную ностальгию (без выработки сколько-нибудь адекватных конструктивных проектов) по "великой державе" и "великой эпохе". Возможен и третий путь - умеренный пессимизм (или оптимизм, в зависимости от интерпретации данной позиции).

Пример такого подхода - оценка постъялтинского мира известным немецким генералом Нойманом, определившим эпоху "холодной войны" как "время высоких рисков и высокой стабильности", а современный период как "время низких рисков и низкой стабильности". Но не менее важно рассмотрение причин краха ялтинского мира вне зависимости от нашего отношения к нему.

Среди причин краха Ялты называют и победу единственно верного либерально-демократического учения, и триумф ценностей западной цивилизации, и нефтяной кризис, подорвавший мощь Советского Союза, и неспособность "империи зла" к удержанию завоеванных позиций в Центральной и Восточной Европе и прежде всего в Афганистане.

Не менее важными факторами политики и политологи называют распад СССР и СФРЮ и создание единой Германии. Но, говоря в одном случае о распаде некогда единых государств, а в другом - об объединении "осси" и "весси", эксперты не учитывают того, что эти события ни в коей мере не могут быть рассмотрены как причины. Они - лишь следствие внутренней противоречивости ялтинско-потсдамской международной системы.

Это - фундаментальное противоречие между принципами территориальной целостности и нерушимости послевоенных границ и правом этнических меньшинств на самоопределение

И тот, и другой принципы были зафиксированы во всех основополагающих декларациях и пактах ООН. Для того чтобы проследить генезис "культа меньшинств", который в конце ушедшего столетия по степени "культовости" далеко обогнал универсалистские культы, потребуется не статья, а монография. Достаточно сказать, что признанный лидер глобализации и "стандартизации мира" - США, готовые экспортировать свои ценности во все страны, во внутренней политике активно развивают принципы политкорректности, направленные на всесторонний учет прав и свобод различных этнических меньшинств.

Получается своеобразная антиномия - унификация на экспорт, партикуляризм - для внутреннего пользования. Но оставим до поры в стороне Соединенные Штаты. Очевидно, что культ меньшинств - порождение националистического дискурса, ставшего в конце XIX - начале XX вв. ответом на господствовавший в Европе дискурс имперский. Имперскому универсуму был предъявлен счет со стороны "пробудившихся" и пробуждающихся национальных движений Чехии, Польши, южнославянских народов.

В итоге "культ меньшинств" получил политическое оформление в либеральной версии (14 пунктов президента В.Вильсона) и в версии большевистской (ленинское "право наций на самоопределение"). Насколько служение данному "культу" было политически эффективным, показали "судетский кризис" и последовавший за ним Мюнхен, ставшие прологом Второй мировой войны.

А ведь в 1938 г. Судеты передавались Германии в точном соответствии с волей этнического меньшинства - судетских немцев, пожелавших воссоединения с Deutsche Vaterland.

Упоминание в данном контексте таких событий, как массовый "обмен населением" между Грецией и Турцией в начале 1920-х гг. (первые массовые опыты этнических чисток), кажется даже и не столь существенным, ибо по своим масштабам и последствиям далеко уступает "волеизъявлению немецкого меньшинства".

Но зачем же в таком случае ведущие мировые державы сохранили принцип защиты этнических меньшинств и право на их самоопределение после 1945 г.? Ведь очевидно, что сохранение данного принципа, как оказалось, было политической миной замедленного действия.

Но, во-первых, Ялтинский мир, в отличие от Версальского, был основан на безоговорочном разгроме проигравшей стороны (в 1918 г. Германия была не столько разбита союзниками, сколько рухнула в результате ноябрьской революции).

Во-вторых, ялтинский мир создавался друзьями- врагами (такого радикального разрыва вчерашних союзников Версальский мир не знал), что доказал и весь последующий ход истории, а потому он неизбежно базировался на "сдержках и противовесах", коими и стали, с одной стороны, нерушимость границ и территориальная целостность, а с другой - защита прав этнических меньшинств.

Но в то же время в Международном пакте о гражданских и политических правах ООН (принят 16 декабря 1966 г.) шла речь о том, что "все народы имеют право на самоопределение... Ни один народ ни в коем случае не может быть лишен принадлежащих ему средств существования". Данный пакт по сути дела юридически формировал право народа на "свою" территорию и расположенные на ней природные богатства. "Ничто в настоящем Пакте не должно толковаться как ущемление неотъемлемого права всех народов обладать и пользоваться в полной мере и свободно своими естественными богатствами и ресурсами".

Подобное противоречие открывало возможности для двойной международной бухгалтерии. Советский Союз, защищая священное право этнических меньшинств, апеллировал к борцам за "национальное освобождение" от "наследия колониализма", а США и их союзники были готовы защищать "права человека" и "ценности свободы".

В результате два столпа ялтинского мира, два "полюса" международной системы в борьбе друг с другом укрепляли этносепаратизм и, как следствие, терроризм. В одном случае можно было констатировать необходимость сохранения территориальной целостности (тогда прав был Советский Союз, подавлявший выступления различных национальных движений в 1989-1991 гг., или тот же Милошевич, боровшийся с сепаратизмом косоваров), а в другом можно было поддерживать "национальное освобождение" (тогда правы хорваты, мусульмане, отделившиеся от СФРЮ, как правы и бывшие советские республики Прибалтики).

В одном случае народ освобождается от "имперской" власти (хорваты, грузины, литовцы), в другом болеет "имперскими комплексами" (сербы, требовавшие гарантий безопасности в Хорватии и Боснии, или русские, имевшие сходные требования в период "перестройки"). Антиномии послевоенного мира вполне позволяют рассматривать абхазский или приднестровский сепаратизм как борьбу за сохранение территориальной целостности СССР и, тем самым, принципа нерушимости границ.

Но в этой связи закономерны вопросы: до какой степени должно реализовываться право этнического меньшинства?

Где границы права наций на самоопределение? И как быть в случае, если вчерашнее угнетаемое меньшинство становится доминирующим большинством? Народ Германии имеет право на воссоединение в едином государстве. Но почему в таком случае следует называть нацистами тех австрийских деятелей, которые хотят реализовать свое право на воссоединение с Deutsche Vaterland?

Достаточно ли для подобной дефиниции казуса с аншлюсом? Без ответа остается и вопрос о правах венгерских диаспор. Непонятно, как албанское экс-меньшинство, чья борьба за "свободу" получила всеобщую поддержку "международных сил демократии", сможет гарантировать элементарное выживание сербскому и цыганскому меньшинствам.

Ведь если Ялта успешно похоронена и никаких новых правил игры, кроме диктата "Четвертого Рима" - США, нет, то принцип территориальной целостности становится, как и другие атрибуты системы "Сталина-Рузвельта-Черчилля", музейным экспонатом.

Не будем забывать, что при всей противоречивости ялтинско-потсдамской системы принцип нерушимости границ играл в ней роль сдерживающего фактора. Не станет ли теперь защита и всесторонний учет прав этнических меньшинств своеобразной большой дубиной, с помощью которой можно будет убирать с дороги строптивых конкурентов?

Кто там против "разоружения Ирака"? Франция? А как там во Франции с правами корсиканцев и басков? Германия? А хорошо ли защищены права иммигрантов из Турции и Южной Европы? А может, Британия? Так на то есть влиятельное ирландское лобби в высоких коридорах власти Вашингтона. Наверное, об этом не стоит забывать мистеру Эггерту и другим "тихим триумфаторам - могильщикам Ялты", в том числе и американским.

Не следует сбрасывать со счетов и политкорректный тоталитаризм в самих США

Дело не в том, чтобы иметь право назвать негра негром. Проблема в другом. За разговорами о преодолении мрачного наследия "ку-клукс-клана" и "суда Линча" американским экспертам не дают возможности для проведения серьезной дискуссии о проблемах "черного расизма" и ксенофобии со стороны иммигрантов (будь то выходцы из Китая или Латинской Америки), о новых вызовах единству американской нации.

Вместо этого проводится целенаправленное "окукливание" отдельных этнических групп. Но ведь не сегодня, так завтра они потребуют нового политического статуса в соответствии со своим "великим значением" в политической и социально-экономической жизни США. Впрочем, это будет уже новая, постъялтинская история...

Ялта умерла, но, похоже, на ее месте никакой внятной системы просто нет. Мы не можем привычно воскликнуть: "Да здравствует!.." Так, может быть, и в международной политике наступила, наконец, эра окончательного постмодерна?