Karen Horney. Neurosis and Human Growth: The Struggle Toward Self-Realization. N.Y.: W.W.Norton & Co, 1950 Карен Хорни Невроз и личностный рост Борьба за самоосуществление Глава 14. Путь психоаналитической терапии Несмотря на то что иногда невроз вызывает острые нарушения, а иногда положение дел остается довольно статичным, заболевание по своей природе не подразумевает ни того, ни другого состояния. Это процесс, который нарастает по инерции и с собственной беспощадной логикой захватывает все новые области личности. Это процесс, порождающий конфликты и потребность в их решении. Но поскольку решения, которые находит невротик, чисто искусственные, то у него возникают новые конфликты, и они требуют новых решений, которые позволили бы ему более гладко функционировать. Это процесс, который уводит его все дальше и дальше от подлинного я и тем самым ставит под угрозу развитие личности. Нам должно быть ясно, насколько сложен этот процесс, чтобы воздержаться от фальшивого оптимизма, сулящего быстрое и легкое излечение. Фактически слово "излечение" годится, только пока мы имеем в виду облегчение симптомов, вроде фобий или спазмов кишечника, а это, как нам известно, можно сделать разными путями. Но мы не можем "вылечить" неверный ход развития пациента. Мы можем только помочь ему постепенно перерасти свои трудности так, чтобы развитие могло пойти в более конструктивном русле. Мы не можем обсуждать здесь, как сложно определялась цель психоаналитической терапии. Естественно, для каждого аналитика эта цель вытекает из того, в чем он видит суть невроза. Пока, например, мы верили, что решающим фактором при неврозе являются нарушения человеческих отношений, целью терапии было помочь пациенту установить хорошие отношения с другими. Теперь, увидев природу и важность внутрипсихических процессов, мы склонны формулировать цель не путем исключения нежелательных факторов, а путем включения желательных. Мы хотим помочь пациенту найти себя и тем самым получить возможность работать над своим самоосуществлением. Его способность устанавливать хорошие человеческим отношениям – существенная часть самоосуществления, но последняя включает также способность к творческой работе и к принятию ответственности. Аналитик должен помнить о цели своей работы с самой первой сессии и до последней, поскольку цель определяет предстоящую работу и ее дух. Чтобы получить самую первую оценку трудностей терапевтического процесса, мы должны подумать, что он включает в себя для пациента. Не входя в детали, пациент должен преодолеть все те потребности, влечения или установки, которые препятствуют его росту: только когда начинают рассеиваться его иллюзии о себе самом и его иллюзорные цели, у него появляются шансы овладеть заложенными в нем возможностями и развить их. Только в той степени, в какой он оставит свою ложную гордость, он сможет быть менее враждебным к себе, и его уверенность в себе окрепнет. Только когда его Надо потеряют свою власть, он сможет открыть свои подлинные чувства, желания, мнения, идеалы. Только встретившись лицом к лицу со своими конфликтами, он получит возможность стать подлинно цельной личностью – и так далее. Но хотя это совершенно несомненно и ясно для аналитика, пациент так не считает. Он убежден, что тот образ жизни который он решил вести, правильный, и что только так он сможет найти мир в душе и осуществить себя. Он считает, что его гордость придает ему внутреннюю силу и достоинство, что без Надо его жизнь превратилась бы в хаос и т.п. Объективному постороннему наблюдателю легко сказать, что все эти ценности – ложные. Но пока пациент считает, что других у него нет, он должен за них держаться. Более того, он должен держаться за свои субъективные ценности, потому что иначе подвергается опасности все его психическое существование. Решение, которое он нашел для своих внутренних конфликтов (мы кратко охарактеризовали его как выбор "власти", "любви" или "свободы"), не только кажется ему правильным, мудрым и желанным, но и единственно безопасным. Оно дает ему чувство цельности; перспектива столкнуться со своими конфликтами ужасает его – он полагает, что рассыпется от этого на части. Его гордость не только дает ему чувство собственного достоинства или значимости, но и охраняет его от столь же ужасной опасности быть поглощенным ненавистью или презрением к себе. От понимания своих конфликтов или ненависти к себе пациент оберегает себя во время анализа теми особыми средствами защиты, которые доступны ему в соответствии с его невротической структурой в целом. Захватнический тип избегает осознания того, что у него есть какие-то страхи, чувство беспомощности, потребность в привязанности, заботе, помощи или сочувствии. Смиренный тип старательнее всего отводит глаза от своей гордости или от того, что он всеми силами стремится к собственной выгоде. "Ушедший в отставку", чтобы не всплыли его конфликты, ставит на них неподъемный груз вежливой незаинтересованности и лени. У всех пациентов избегание конфликтов имеет двойную структуру: они не позволяют конфликтующим тенденциям подняться к поверхности и не позволяют осветить их глубину никакой вспышке внутреннего озарения. Некоторые пытаются убежать ота конфликта, прибегая ко всеобъемлющей интеллектуализации или психической фрагментации. У других защита еще более диффузная и видна в бессознательном сопротивлении тому, чтобы обдумать что-либо до полной ясности, или в бессознательном цинизме (в смысле отрицания ценностей). И нечеткость мышления и циничные установки в этих случаях так затуманивают конфликт, что становится невозможно разглядеть его. Всеми силами пациент стремится оградить себя от переживания ненависти или презрения к себе, а удастся ему это, зависит от того, избежит ли он осознания, что его Надо не выполняются. Следовательно, при анализе он должен бороться против любого реального понимания своих недостатков: с точки зрения его внутренних предписаний они являются непростительными грехами. Поэтому любое предположение по поводу его недостатков ощущается им как несправедливое обвинение, и он встает в защитную позицию. И будь защита воинственной или извиняющейся, она позволяет ему спрятаться от болезненного исследования истины. Эта напряженная потребность пациента защитить свои субъективные ценности и уберечься от опасностей (или от субъективного ощущения тревоги и даже ужаса) отвечает за ухудшение его способности к сотрудничеству с аналитиком, несмотря на добрые сознательные намерения. Защищаться ему необходимо, и он выставляет защиту. До сих пор мы видели, что защитные установки нацелены на сохранение status quo.* И это, в основном, характерно для большинства периодов аналитической работы. Например, в начальной фазе работы с "ушедшим в отставку" потребность пациента сохранить в неприкосновенности каждый кусочек своей замкнутости, отчужденности, своей "свободы", своей политики не-хочу или не-буду-бороться полностью определяет его установку по отношению к анализу. Но у захватнического и смиренного типов, особенно в начале работы, аналитическое продвижение задерживает другая сила. Как в жизни они открыты позитивным целям (достижение абсолютной власти, торжества или любви), так и в анализе они стремятся к ним всеми силами. Анализу предстоит убрать все преграды к их неомраченному торжеству или к достижению безукоризненной, волшебной силы воли; обаяния, перед которым никто не устоит; умиротворенной святости и т.п. Следовательно, здесь уже не просто пациент стоит на страже своих целей, а пациент и аналитик изо всей силы тянут в разные стороны. Пусть даже оба говорят об эволюции, росте, развитии, для них это совершенно разные вещи. Аналитик имеет в виду развитие подлинного я; пациент может думать только о совершенствовании своего идеального я. * Я предлагала такое определение "сопротивления" в "Самоанализе". Глава 10: "Работа с сопротивлениями". Все эти обструктивные силы присутствуют уже в мотивах обращения пациента за помощью к аналитику. Пациент хочет пройти анализ, чтобы избавиться от таких неприятностей, как фобия, депрессия, головная боль, трудности в работе, половые расстройства, повторяющиеся неудачи того или иного рода. Он приходит, потому что не может справиться с тяжелой жизненной ситуацией – жена изменяет, муж ушел из дома. Он может прийти и потому как смутно чувствует, что остановился в развитии. Все это, казалось бы, достаточные причины для прохождения анализа, не требующие дальнейшего исследования. Но, по только что упомянутым причинам, мы все же спросим: кто страдает? Сам человек, с его реальным желанием быть счастливым и расти, или его гордость? Конечно, здесь нельзя провести особо четкую грань, но нужно помнить, что, в основном, это гордость делает некоторые существующие расстройства невыносимыми. Уличная фобия, например, может быть невыносима для человека, потому что задевает его гордость своей властью над любой ситуацией. То, что ушел муж, становится катастрофой, если фрустрирует невротическое требование честной сделки. ("Я была такой хорошей женой, я имею право на его преданность".) Сексуальные затруднения, не беспокоящие одного, будут невыносимы для другого, который должен быть образцом "нормальности". Остановка в развитии может так сильно расстраивать из-за того, что блеска без усилий как-то не получается. Роль гордости видна в том, что за помощью могут обратиться по поводу незначительного, но задевающего гордость нарушения (дрожат руки, в лицо бросается краска, страшно выступать перед публикой), легко проходя мимо нарушений гораздо более важных, но играющих слабую роль в решении пройти анализ. С другой стороны, гордость не пускает пойти к аналитику тех, кому нужно и можно помочь. Их гордость своей самодостаточностью и "независимостью" превращает перспективу помощи в унижение. Обратиться за помощью недопустимо: нельзя "распускаться". Надо уметь со всем справляться самому. Гордость властью над собой не позволяет даже допустить существования каких-то там невротических проблем. В лучшем случае они придут проконсультироваться по поводу невроза приятеля или родственника. В таких случаях аналитик должен быть готов к тому, что это единственная возможность для них поговорить, хоть и не прямо, о своих собственных затруднениях. Гордость мешает им реалистически подойти к своим проблемам и получить помощь. Конечно, не какой-то особый вид гордости запрещает обращаться к аналитику. Мешать этому может любой фактор, вытекающий из решения внутренних конфликтов. Например, "уход в отставку" может быть так прочен, что они лучше махнут рукой на свои нарушения ("Уж так я создан"). Смирение не дает "эгоистично" сделать что-то для себя самого. Обструктивные силы видны и в тайных ожиданиях пациента от анализа – я упоминала об этом, обсуждая общие трудности аналитической работы. Повторю, что он отчасти ожидает, что анализ должен устранить мешающие факторы, ничего не меняя в невротической структуре; а отчасти, что он должен сделать реальной бесконечную мощь его идеального я. Более того, эти ожидания касаются не только цели анализа, но и способа ее достижения. Редко встречается (если оно вообще есть) у пациентов неприятное предчувствие, что придется работать. Здесь замешано несколько факторов. Конечно, любому, кто только читал об анализе или пытался анализировать себя или других, трудно предвидеть тяжелую работу, с ним связанную. Но, как это бывает со всякой новой работой, со временем пациент усвоил бы ее содержание, если бы не вмешивалась его гордость. Захватнический тип недооценивает свои трудности и переоценивает свою способность их преодолеть. При его могучем уме или всесильной воле, он Должен суметь моментально напрячь их. "Ушедший в отставку", скованный ленью и параличом инициативы, ждет от аналитика волшебного ключика к его проблемам, и с терпеливым интересом постороннего наблюдает за ним. Чем более преобладают в пациенте элементы смирения, тем больше он ждет, что аналитик, поглядев, как он страдает и умоляет о помощи, просто возьмет, да и взмахнет волшебной палочкой. Все эти верования и надежды скрыты, конечно же, под слоем разумных ожиданий. Тормозящий эффект таких тайных ожиданий достаточно очевиден. Неважно, возлагает ли пациент надежды на то, что желанный результат получится силой волшебства аналитика или его самого: слабеет его побуждение собрать необходимые для работы силы, и анализ становится, скорее, магическим процессом. Излишне говорить, рассудочные объяснения тут бесполезны, потому что нисколько не затрагивают внутренней необходимости волшебства, определяющей Надо и стоящие за ними требования. Пока эти тенденции действуют, требования быстрого излечения необычайно сильны. Пациент отворачивается от факта, что в сообщениях о мгновенных исцелениях говорится только об изменении симптоматики, и воодушевляется тем, что он принимает за легкий переход к здоровью и совершенству. Формы, в которых может во время анализа проявляться действие этих обструктивных сил, бесконечно разнообразны. Хотя аналитику важно их знать, чтобы быстро их определять, я упомяну только о немногих из них. И я не буду обсуждать их, поскольку нас здесь интересует не аналитическая техника, а суть процесса терапии. Пациент может спорить, стать саркастичным, вести себя оскорбительно; может спрятаться за фасадом вежливой уступчивости; может стать уклончивым, терять тему, забывать о ней; он может говорить со стерильной рассудительностью, будто все это касается не его; может отвечать вспышками ненависти или презрения к себе, тем самым предостерегая аналитика заходить дальше – и так далее. Все эти трудности могут проявиться в непосредственной работе над проблемой пациента или в его отношениях с аналитиком. В сравнении с другими человеческими отношениями, аналитические в одном аспекте легче для пациента. Аналитик меньше вступает с ним в игру, поскольку сосредоточен на том, чтобы понять проблемы пациента. В других аспектах они труднее, поскольку расшевеливают конфликты и тревоги пациента. Тем не менее, это человеческие отношения, и все трудности, какие только есть у пациента в отношениях с людьми, проявляются и здесь тоже. Упомянем только самые выдающиеся: компульсивная потребность пациента во власти, любви или свободе во многом определяет течение аналитических отношений и делает его сверхчувствительным к руководству, отвержению или принуждению со стороны аналитика. Поскольку его гордость обречена быть задетой в процессе анализа, он склонен легко чувствовать себя униженным. Из-за своих ожиданий или требований он часто разочарован и оскорблен. Поднявшиеся в нем самообвинения и презрение к себе вызывают в нем чувство, что его обвиняют и презирают. А когда его охватывает порыв саморазрушительной ярости, он легко становится бранчливым и держится оскорбительно по отношению к аналитику. Наконец, пациенты регулярно переоценивают значимость аналитика. Он для них не просто человек, который в силу обучения и знания себя может помочь им. Неважно, насколько искушен пациент, втайне он относится к аналитику как к врачу, наделенному сверхчеловеческими способностями к добру и злу. И страхи, и ожидания, сливаясь, создают эту установку. Аналитик властен причинить им боль, раздавить их гордость, вызвать презрение к себе – но ведь и чудом исцелить! Короче говоря, это маг, во власти которого швырнуть их в ад и вознести на небеса. Мы можем понять значение этих защит, взглянув на них с разных точек зрения. Работая с пациентом, мы поражаемся, как они затягивают аналитический процесс. Они затрудняют, а иногда делают невозможным для пациента самоизучение, самопонимание и изменения. С другой стороны, как признавал Фрейд, говоря о "сопротивлении", – они указывают нам прямую дорогу. В той степени, в которой мы постепенно понимаем те субъективные ценности, которые пациенту нужно защитить или приумножить, и ту опасность, от которой он ограждает себя, мы понемногу узнаем о том, какие силы движут им и каково их значение. Более того, хотя защиты создают многосложные помехи лечению, и (наивно говоря) аналитику иногда хочется, чтобы их было поменьше, но если бы не они, процедура анализа требовала бы куда большей осторожности. Аналитик старается избегать преждевременных интерпретаций, но поскольку у него нет божественного всеведения, то не получается избежать и того, что иногда он задевает в пациенте гораздо больше того, с чем тот может справиться. Аналитик может сделать замечание, которое кажется ему безобидным, но пациента оно встревожит. Или, даже без всяких замечаний, в силу собственных ассоциаций или сновидений, пациенту могут открыться перспективы, которые лишь напугают его, не давая каких бы то ни было указаний. Следовательно, неважно, насколько обструктивно влияют защиты, в них есть позитивные факторы постольку, поскольку они являются выражением интуитивного процесса самозащиты, необходимого из-за хрупкости внутреннего состояния, созданного гордыней. Любая тревога, возникающая в процессе аналитической терапии, обычно вызывает у пациента новую тревогу, поскольку он склонен расценивать ее как признак ухудшения. Но чаще это, на самом деле, не ухудшение. Значение тревоги можно оценить только в контексте ее возникновения. Она может означать, что пациент подошел к своим конфликтам или к своей ненависти к себе ближе, чем он может вынести в данный момент. В этом случае его привычный способ успокоить тревогу обычно помогает ему справиться с ней. Перспектива, которая, казалось, открывается перед ним, закрывается; у него не получилось ею воспользоваться. С другой стороны, возникновение тревоги может иметь глубокий положительный смысл. Она может указывать, что пациент теперь уже чувствует достаточно сил, чтобы отважиться на риск открытой встречи со своими проблемами. Аналитическая терапия следует древним путем, нахоженным за века истории человечества. Словами Сократа и индийской философии, это путь к изменению через самопознание. Нов только метод самопознания, которым мы обязаны гению Фрейда. Аналитик помогает пациенту осознать все силы, действующие внутри него, обструктивные и конструктивные, и первые – победить, а вторые – мобилизовать. Хотя разрушительная деятельность обструктивных сил идет одновременно с созидательной деятельностью конструктивных, мы обсудим их по отдельности. Когда я читала курс лекций по предмету этой книги,* после девятой лекции меня спросили, когда же, наконец, речь пойдет о лечении. Я ответила, что о нем речь и шла. Вся информация о возможных психологических осложнениях дает каждому шанс разобраться с самим собой. А когда мы спрашиваем здесь, что пациент должен осознать, чтобы искоренить гордыню и все, что из нее вытекает, мы так же можем ответить, что он должен осознать каждую грань того, что мы обсуждали в этой книге: свою погоню за славой, свои требования, свои Надо, свою гордость, свою ненависть к себе, свое отчуждение от себя, свои конфликты, свое особое их решение – и влияние, которое все эти факторы оказывают на его отношения с людьми и способность к творческой работе. * В Новой школе социальных исследовании, в 1947 и 1948 гг. Более того, пациент должен осознать не только эти индивидуальные факторы, но их связи и взаимодействия. Самое главное в этом плане – осознать, что ненависть к себе неразлучна с гордостью, и нельзя иметь только одну из них, без другой. Нужно увидеть каждый отдельный фактор в контексте всей своей невротической структуры. Например, пациенту придется увидеть, что его Надо определены особыми видами гордости и что их невыполнение влечет самообвинения, а те – потребность защититься от их бешеной атаки. Осознать все эти факторы – это не получить информацию о них всех, а узнать их, приобрести о них знание. Как говорит об этом Макмюррей: "Такую концентрацию на объекте, такое безразличие к обсуждаемому человеку, какие характерны для "информационной" установки, часто называют объективностью. Но на самом деле – это только обезличивание... Информация – всегда информация о чем-то, а не знание этого. Наука не может сделать так, чтобы Вы знали свою собаку, она может только рассказать о собаках вообще. Вы можете узнать ее, нянчась с ней во время чумки, уча ее, как положено вести себя в доме, играя с ней в мячик. Конечно, Вы можете использовать научную информацию о собаках вообще, чтобы лучше узнать свою собаку, но это другой разговор. Науке есть дело до общего, до более или менее универсальных характеристик предметов вообще, а не до отдельного случая. Но все реальное – всегда отдельный случай. Странно, но наше знание о вещи зависит от нашего личного к ней интереса". (Д.Макмюррей. "Рассудок и чувство".) Но такое знание о себе включает следующие два фактора. Пациенту ничем не поможет общая идея, что в нем есть много ложной гордости, или что он сверхчувствителен к критике и неудачам, или что он склонен упрекать себя, или что у него есть конфликты. Поэтому, первый фактор – это осознание особенных путей, которыми все эти факторы действуют внутри него, и конкретных деталей их проявления в его отдельной жизни, прошлой и настоящей. Может показаться самоочевидным, что никому не помогут, например, сведения о Надо вообще или даже о том, что они есть и у тебя лично, и что нужно выяснять их особенное содержание, особенные факторы, которые делают их необходимыми, и конкретное влияние их на твою отдельную жизнь. Но сделать ударение на отдельном и особенном необходимо, во-первых, потому что по ряду причин (отчуждение от себя, потребность скрыть бессознательные притязания) пациент склонен к неопределенности или к безличности. Во-вторых, знание о себе не должно остаться интеллектуальным знанием, хотя с такого уровня можно начать, а должно стать эмоциональным переживанием. Оба фактора тесно переплетены, потому что никто не может пережить, например, гордость вообще: пережить можно только свою гордость чем-то определенным. Почему же важно, чтобы пациент не только раздумывал о силах, действующих в нем, а чувствовал их? Интеллектуальное понимание или познание какой-то вещи в строгом смысле слова – не "понимание" и не "познание" вообще: подумав о ней, мы ее еще не "поимели" и не "познали", она не стала живой для нас, не стала нашей. Может быть, умом-то пациент верно понимает проблему; но ум, как зеркало, не впитывает лучей света, а отражает их, поэтому и прилагает он такие "озарения" не к себе, а к другим. Или же его гордость своим умом овладевает им со скоростью света: он гордится, что для него воссияла истина, от которой другие отворачиваются и закрываются; он начинает крутить да вертеть свое открытие и выворачивает его так, что тут же его мстительность или, например, обидчивость, становятся полностью разумными реакциями. Или, наконец, власть чистого разума может показаться ему достаточной для изгнания беса проблемы: увидеть – это и есть решить. В истории психоанализа интеллектуальное знание сперва казалось лечащим фактором. В то время оно означало появление детских воспоминаний. Переоценка интеллектуального знания в те времена просматривается также в предположении, что одного рассудочного признания иррациональности какой-то тенденции уже будет достаточно, чтобы все пришло в норму. Потом маятник качнулся в другую сторону: самым важным стало эмоциональное переживание, и с тех пор это всячески подчеркивалось. Фактически, это смещение акцентов представляется характерным для прогресса большинства аналитиков. Каждому из них, по-видимому, понадобилось самому открыть для себя важность эмоционального переживания.* * См. Отто Ранк и Шандор Ференци. "Развитие психоанализа" (Otto Rank and Sandor Ferenczi. "The Developement of Psychoanalysis". Neurosis and Mental Disease Publ. №40. Washington. 1925). Т.Рейк. "Удивление и психоаналитик" (Theodore Reik. "Surprise and Psychoanalyst". Kegan Paul. London. 1936.). Дж.Г.Ауэрбах. "Изменение ценностей через психотерапию" (J.G.Auerbach. "Change of Values through Psychotherapy". Personality. Vol. 1, 1950.). Более того, только пережив полностью иррациональность доселе бессознательных или полуосознанных чувств или влечений, мы постепенно узнаем, какой принудительной силой обладает наше бессознательное. Пациенту недостаточно согласиться с возможностью того, что его отчаяние из-за любви, оставшейся без награды, в реальности – чувство, что его унизили, потому что задета его гордость своей неотразимостью, или тем, что он владеет душой и телом другого человека. Он должен прочувствовать унижение и, позднее, власть его гордости над ним. Недостаточно краем глаза увидеть, что его гнев или самоупреки, возможно, сильнее, чем оправдано происшедшим. Он должен прочувствовать всю силу своей ярости или глубину презрения к себе: только тогда он как следует разглядит мощь (и иррациональность) некоторых бессознательных процессов. Только тогда у него появится мотив узнать о себе больше. 888 Важно также испытывать чувства в их правильном контексте и пытаться пережить те чувства или влечения, которые еще только понимаешь умом, но не чувствуешь. Вернемся к примеру женщины, испугавшейся собаки сразу после того, как она не смогла взойти на вершину горы – сам страх был прочувствован в полную силу. Ей помогла преодолеть этот страх мысль, что он – результат презрения к себе. Хотя последнее вряд ли было пережито, ее открытие все равно означало, что страх она испытала в правильном контексте. Но другие страхи продолжали находить на нее, пока она не почувствовала, до какой глубины презирает себя. А переживание презрения к себе в свою очередь помогло ей только тогда, когда она испытала его в контексте своего иррационального требования – владеть любой ситуацией. Эмоциональное восприятие некоторых чувств или влечений, прежде бессознательных, может случиться внезапно и произвести впечатление разоблачения. Но чаще оно наступает постепенно, в процессе серьезной работы над проблемой. Сперва, например, пациент признает, что в его раздражительности есть элементы мстительности. Он может заметить связь между этим состоянием и уколом гордости. Но в какой-то момент он должен пережить, как сильно он задет, и как влияет на его чувства желание отомстить. Другой пример: он сперва может заметить, что в каком-то случае негодует и оскорблен больше, чем оно того стоит. Он может признать, что эти чувства возникли в ответ на разочарование в неких ожиданиях. Он соглашается с предположением аналитика, что это, может быть, неразумно, но считает свое негодование и обиду совершенно законными. Постепенно он сам будет замечать у себя ожидания, которые даже его поражают своей безрассудностью. Позднее он осознает, что это не безвредные желания, а, скорее, жесткие требования. Со временем ему откроются их размах и фантастический характер. Затем ему предстоит пережить, как он бывает полностью раздавлен или бешено разъярен, когда они фрустрированы. Наконец до него доходит их могущество. Но и в этот момент ему все еще далеко до переживания того, что он скорее умрет, чем откажется от них. Последняя иллюстрация: он знает, что очень любит "устроиться" или что иногда ему нравится дурачить или обманывать других. По мере того как он все больше отдает себе в этом отчет, он может понять, как он завидует тем, которые "устроились" лучше него, и как он бесится, когда его дурачат или обманывают. Он все больше будет понимать, как на самом деле гордится своей способностью обманывать и надувать. И в какой-то момент его должно, что называется, до мозга костей пронять: его поглощает эта страсть. Но что же делать, если пациент просто не испытывает определенных чувств, порывов, стремлений – или чего-то еще? Мы не можем, в конце концов, искусственно внушать чувства. И все же здесь немного может помочь совместная убежденность пациента и аналитика в желательности того, чтобы чувства (к чему бы они ни относились) появились и проявились в полную свою силу. Это настроит обоих на разницу между работой мысли и эмоциональной вовлеченностью. Кроме того, это возбудит их интерес к анализу факторов, связанных с эмоциональными переживаниями. Они могут быть различны по своему охвату, силе и роду. Аналитику важно установить, мешают ли они испытывать чувства вообще или только определенные чувства. Выдающаяся роль принадлежит неспособности или малой способности пациента переживать что-либо предосудительное. Одного пациента, который считал себя донельзя деликатным человеком, вдруг осенило, что он бывает неприятно деспотичным. Он поспешил с оценочным суждением, что это неправильная установка и что он должен это прекратить. Такие реакции выглядят честным настроем против невротических тенденций и желанием их изменить. На самом деле в таких случаях пациента раздирают гордость и страх перед презрением к себе, а потому он поспешно пытается затушевать неудобную тенденцию, прежде чем успевает понять и прочувствовать ее во всей полноте. Другой пациент, у которого было табу на то, чтобы занимать выгодное положение или воспользоваться им, обнаружил, что под его сверхскромностью таится потребность искать свою выгоду; что фактически он приходит в ярость, если ничего не извлекает из сложившейся ситуации, и заболевает всякий раз, как побывает с людьми, некоторым образом лучше него сумевшими устроиться. И тогда он тоже, с быстротой молнии, заключил, что он мерзавец – и тем самым в корне пресек возможное переживание и последующее понимание подавленных агрессивных тенденций. Дверь захлопнулась также и для осознания существующего конфликта между компульсивной "неэгоистичностью" и равно жадным приобретательством. Люди, которые думали о себе и почувствовали некоторые свои внутренние проблемы и конфликты, зачастую скажут: "Я так много (или даже – все) знаю о себе, и это помогло мне лучше владеть собой; но в глубине-то я остался все таким же беззащитным и несчастным". Обычно в таких случаях оказывается, что их внутренние озарения были как слишком односторонними, так и слишком искусственными, то есть они не были осознанием в глубоком и всеобъемлющем смысле, как здесь разъяснялось. Но допустим, что такой человек действительно прочувствовал действие некоторых важных сил внутри него и увидел их влияние на свою жизнь; как и насколько его озарения сами по себе помогают ему освободиться? Они, конечно, иногда расстраивают его, а иногда приносят облегчение, но что же они по-настоящему меняют в его личности? Вопрос этот с первого взгляда может показаться слишком общим, чтобы дать на него удовлетворительный ответ. Но я подозреваю, что мы все склонны переоценивать их терапевтический эффект. И поскольку мы хотим узнать точно, от чего он наступает, давайте исследуем изменения, которые они приносят с собой, то есть их возможности и границы этих возможностей. Никто не может узнать о своей гордыне и нисколько не изменить свои ориентиры. Человек начинает понимать, что определенные его идеи о себе были фантастическими. Он начинает подумывать, что с такими требованиями, которые он предъявляет к себе, пожалуй, не справился бы никто, а требования, которые он предъявляет к другим, не только покоятся на шатком основании, но еще и нереальны. Он начинает видеть, что необыкновенно гордится некоторыми качествами, которых у него нет, или, про крайней мере, нет в такой степени, как он считал – например, что его независимость, которой он так гордился, похожа, скорее, на чувствительность к принуждению, чем на реальную внутреннюю свободу; что он, фактически, не такой уж кристально честный, каким себе виделся, поскольку пронизан бессознательными претензиями: что гордясь своей властью, он не властен распоряжаться в собственном доме; что добрая доля его любви к людям (которая и превращает его в такого чудесного человека) – результат компульсивной потребности в любви или в восхищении. Наконец, он начинает сомневаться в правильности своей системы ценностей и своих целей. Может быть, его самоупреки не просто признак нравственного чутья? Может быть, его цинизм не говорит о том, что он выше обычных предрассудков, а только удобный способ не считаться с собственными убеждениями? Может быть, считать каждого мошенником, это не чистая житейская мудрость? Может быть, он многое теряет от своей замкнутости? Может быть, власть или любовь – не единственный ответ на все вопросы"? Все такие изменения можно описать как постепенную работу сверки с реальностью и проверки системы ценностей. Эти шаги постепенно подтачивают гордыню. Это совершенно необходимое условие для переориентации, являющейся целью терапии. Но пока что все они ведут к избавлению от иллюзий. И они одни не будут и не могут иметь законченного и продолжительного освобождающего эффекта (если вообще будут эффективны), если одновременно не делается конструктивных шагов. Когда в ранний период истории психоанализа психиатры рассматривали анализ как одну из возможных форм психотерапии, некоторые отстаивали взгляд, что за анализом должен следовать синтез. Они принимали как данность необходимость определенных "разоблачений". Но после этого врач должен дать пациенту что-то позитивное, чем он мог бы жить, во что мог бы верить, для чего мог бы работать. В то время как такие предложения возникали, возможно, из неверного понимания анализа, и в них было много ошибочного, они были подсказаны хорошей интуицией. На самом деле, эти предложения более относятся к аналитическому мышлению нашей школы, чем школы Фрейда, потому что он видел процесс лечения иначе, чем видится нам: убрать препятствия, чтобы создалась возможность для роста. Главная ошибка тех предложений была в значении роли терапевта. Вместо того чтобы довериться конструктивным силам самого пациента, считалось, что врач достаточно искусственным путем, как deus ex machina, обеспечит ему позитивный жизненный путь. Мы вернулись в старинной врачебной мудрости, что силы выздоровления присущи самому сознанию точно так же, как они присущи телу человека, и что в случаях телесных или душевных расстройств врач только протягивает руку помощи, чтобы удалить вредное и поддержать целебное. Терапевтическая ценность процесса освобождения от иллюзий состоит в том, что по мере ослабления обструктивных сил, конструктивные силы подлинного я получают возможность для роста. Задача аналитика при поддержке этого процесса отличается от его задачи при анализировании гордыни. Та работа требует, помимо обучения технике, широких знаний возможных бессознательных хитросплетений и личного умения их открывать, понимать, расплетать. Для того чтобы помочь пациенту найти себя, аналитику также нужно добытое опытом знание о путях, которыми подлинное я может дать о себе знать, например, в сновидениях. Такое знание желательно, потому что эти пути вовсе не очевидны. Он должен знать также, как и когда привлекать сознание пациента к участию в процессе. Но важнее всего, чтобы сам аналитик был конструктивной личностью и считал, что его конечная цель – помочь пациенту найти себя. Здоровые силы есть в пациенте с самого начала. Но в начале анализа их энергия обычно недостаточна, и надо их расшевелить, прежде чем от них будет реальная помощь в битве с гордыней. Следовательно, сперва аналитик должен просто работать, прилагая добрую волю или позитивный интерес к тому, что доступно для анализа. По каким-то причинам пациент заинтересован в том, чтобы избавиться от определенных нарушений. Обычно (опять же, по каким-то причинам) он действительно что-то хочет улучшить: свой брак, отношения с детьми, половое функционирование, способность читать, сосредоточиваться, общаться, зарабатывать деньги и т.п. Ему может быть интеллектуально любопытен анализ или даже он сам; бывает, пациенту хочется произвести на аналитика впечатление оригинальностью своего ума или быстротой, с которой он достигает внутреннего озарения; бывает, он хочет понравиться сам или быть превосходным пациентом. Может пациент и хотеть сотрудничать, даже страстно хотеть этого изначально, из-за своего ожидания, что воля аналитика или его собственная могут принести волшебное исцеление. Он может, например, понять один только факт своей сверхуступчивости или сверхблагодарности за любое уделенное ему внимание – и тут же "вылечиться" от нее. Такая мотивация не поможет пройти этап первичного разочарования, но ее достаточно для вступительной фазы, которая, в любом случае, не так уж трудна. Когда пациент узнает о себе хоть что-то, у него развивается интерес к себе на более солидной основе. Аналитику необходимо использовать эти мотивации как таковые, не обманываясь относительно их природы, и выбрать подходящее время для того, чтобы сами эти ненадежные мотивации подвергнуть анализу. Казалось бы, чем раньше призвать к работе подлинное я, тем лучше. Но осуществимы ли такие призывы и имеют ли смысл, зависит, как и все остальное, от заинтересованности пациента. Пока его силы направлены на укрепление самоидеализации и, соответственно, на подавление подлинного я, эти призывы, скорее, бесполезны. Однако наш опыт такого рода невелик, и найдется, может быть, больше доступных путей, чем мы себе представляем. В начале работы, как и впоследствии, наибольшую помощь оказывают сновидения пациента. Я не могу здесь развивать нашу теорию сновидений. Достаточно упомянуть кратко ее основные положения: в сновидениях мы ближе к себе подлинным; сновидения представляют собой попытки решить наши конфликты невротическим или здоровым путем; в них могут действовать конструктивные силы даже в то время, когда они еще вряд ли заметны в чем-то другом. Из сновидений с конструктивными элементами даже в самом начале анализа пациент может поймать видение мира внутри себя, мира особенного, его собственного и более верного его чувствам, чем мир его иллюзий. Бывают сновидения, в которых пациент в символической форме выражает жалость к себе за то, что он делает с собой. Бывают сновидения, где открывается глубокий кладезь печали, ностальгии, страсти; сновидения, в которых он борется за то, чтобы остаться в живых; сновидения, в которых он сидит в тюрьме и хочет выбраться на волю; сновидения, в которых он нежно выращивает какое-то растение или открывает комнату в доме, о которой и не знал раньше. Аналитик, конечно, поможет ему понять смысл этих символов. Но вдобавок он может подчеркнуть значение того, что в своих сновидениях пациент испытывает чувства или стремления, которых не осмеливается испытывать наяву. И он может задать вопрос, например, не является ли печаль более правдивым чувством пациента по отношению к себе, чем сознательно выражаемый им оптимизм. Со временем становятся возможны другие подходы. Сам пациент может начать удивляться тому, как мало он знает о своих чувствах, желаниях, убеждениях. Тогда аналитик поддержит его озадаченность. Как он это сделает? Здесь нам кажется самым подходящим слово "естественно", которое так часто неверно употребляют. Для человека естественно (согласно его природе) чувствовать, что он чувствует, знать, на что он надеется и во что верит. И естественно удивляться, когда эти природные способности не работают. И если это удивление не возникает само, аналитик может пробудить его в нужное время. Может показаться, что этого очень мало. Но так постигается не только общеизвестная истина, что удивление – начало мудрости; важно (и это более специфично), что пациент начал осознавать свое самоотчуждение, вместо того чтобы не обращать на него внимания. Эффект можно сравнить с тем, как юноша, выросший при диктатуре, вдруг узнает о демократическом образе жизни. Сообщение может поразить его немедленно; оно может быть принято скептически, потому что демократию дискредитировали в его глазах. Тем не менее, до него постепенно доходит, что он обделен чем-то очень хорошим. Некоторое время такие замечания при случае, может быть, и все, что необходимо. Только когда пациент уже заинтересовался: "Кто же я?", – аналитик будет активнее пытаться довести до его сознания, как мало он знает или мало заботится о своих настоящих чувствах, желаниях, убеждениях. Вот иллюстрация: пациент испуган, когда видит в себе незначительный конфликт. Он боится, что у него начнется расщепление психики, и он сойдет с ума. К проблеме можно подойти с разных сторон, например, идя от его ощущения, что он находится в безопасности только когда все взято под контроль разума, или от его страха, что любой незначительный конфликт ослабит его в борьбе с внешним миром, который он воспринимает как враждебный. Фокусируясь на его подлинном я, аналитик сумеет разобраться, почему конфликт пугает пациента: из-за своего размаха или из-за того, что подлинное я пациента располагает еще слишком малыми силами, чтобы справиться даже с незначительным конфликтом. Или, скажем, пациент не может выбрать одну из двух женщин. По мере продвижения анализа все более проясняется, что для него вообще чрезвычайно трудно полностью посвятить себя чему-либо или кому-либо: женщине, идее, работе или дому. И здесь аналитик сумеет подойти к проблеме с разных сторон. Во-первых, пока всеобщность затруднения не выявлена, нужно найти, что входит в частное решение. Когда начинает вырисовываться общая нерешительность, аналитику может открыться гордость пациента тем, что он может управиться со всем (как говорится, съесть пирог и сохранить до крошки), и, следовательно, необходимость сделать выбор создает у него чувство позорного падения. С другой стороны, с точки зрения подлинного я, аналитик предположит, что пациенту трудно посвятить себя чему-либо потому, что он слишком далек от себя, чтобы знать свои предпочтения и цели. Пациент жалуется на свою уступчивость. В будни и выходные он обещает или делает ненужные ему вещи просто потому, что другие этого хотят или ждут. И здесь тоже, соответственно контексту в данное время, за проблему можно взяться с двух концов: пациент хочет избежать трений, не ценит своего времени, гордится своей способностью сделать все на свете. Однако аналитик сумеет просто задать вопрос: "А Вам никогда не случалось спросить у себя о том, чего Вы хотите или что считаете правильным?" Помимо пробуждения подлинного я таким косвенным путем, аналитик не упустит возможности явно ободрить пациента при любом признаке того, что тот проявил большую независимость мысли или чувства, принял на себя ответственность, заинтересовался правдой о самом себе, поймал себя на своих претензиях Надо или вынесениях вовне. Это включает поддержку любой попытки самоанализа в промежутке между сессиями. Более того, аналитик покажет или подчеркнет особое влияние таких шагов на отношения пациента с людьми: он стал меньше бояться других, меньше зависеть от них, а потому больше способен испытывать к ним дружеские чувства, сочувствовать им. Иногда пациента и не нужно подбадривать, поскольку он и так чувствует себя свободнее и живее. Иногда он склонен преуменьшать важность пройденных шагов. Тенденцию отнестись к ним небрежно нужно анализировать, потому что она может указывать на страх, касающийся появления подлинного я. Вдобавок аналитик спросит пациента, что дало ему в данный момент возможность быть более непосредственным, принять решение или сделать что-то для себя. Такой вопрос может помочь понять, какие факторы отвечают за то, что пациенту хватило смелости быть самим собой. Пациент понемногу обретает твердую почву под ногами, а значит и способность вступить в борьбу со своими конфликтами. Это не значит, что конфликты только теперь стали видны. Аналитик видел их давно, и даже пациент чувствовал их признаки. То же самое верно для любой другой невротической проблемы: процесс ее осознания – это пошаговый, постепенный процесс, а работа над ней идет в продолжении всего анализа. Но без уменьшения самоотчуждения у пациента нет возможности почувствовать эти конфликты своими – и сразиться с ними. Как мы видели, многие факторы вносят вклад в то, что осознание конфликтов становится разрушительным переживанием. И самоотчуждение среди них играет выдающуюся роль. Простейший путь понять эту связь – представить себе конфликт в рамках межличностных отношений. Положим, что человек теснейшим образом связан с двумя другими людьми (отцом и матерью или двумя женщинами), которые тянут его в разные стороны. Чем меньше он знает о своих чувствах и убеждениях, тем больше он будет метаться туда-сюда и разрываться на части. И напротив, чем тверже он укоренен в самом себе, тем меньше он будет мучиться от этих рывков и толчков. Пациенты начинают осознавать свои конфликты очень по-разному. Они могли отдавать себе отчет, или только теперь начали это делать, о двойственности своих чувств в определенных ситуациях (например, это амбивалентные чувства к родителям, к супругу), о противоречащих друг другу установках по отношению к сексуальности или направлениям в научно-философском мышлении. Например, пациент может знать, что ненавидит мать и предан ей. Выглядит это так, будто он осознает конфликт, хотя бы по отношению к конкретному человеку. Но на самом деле он видит это так: с одной стороны, ему жалко мать – она мученица, а потому несчастна; с другой стороны, он в ярости от ее удушающих требований исключительной преданности. И обе реакции могут быть вполне понятными для человека его склада. Далее, то, что он принимает за любовь или сочувствие, становится яснее. Ему Надо быть идеальным сыном, он Должен принести ей счастье и удовлетворение. Поскольку это невозможно, он чувствует себя "виноватым" и удваивает внимание. Это Надо не ограничивается (как далее оказывается) единственной ситуацией; в жизни просто нет таких ситуаций, где бы ему не было Надо быть абсолютным совершенством. Тогда всплывает следующая составляющая конфликта. Он еще и достаточно замкнутый человек, со скрытым требованием, чтобы его не беспокоили и ничего от него не ждали, и он ненавидит тех, кто это делает. Прогресс здесь в том, что приписывая сперва свои противоречивые чувства внешней ситуации (характеру матери), он пришел к осознанию своего собственного конфликта в отношении к конкретному человеку и наконец – к пониманию главного своего конфликта, который заключен в нем самом, а потому разыгрывается во всех сферах его жизни. Другие пациенты могут сперва лишь вспышками видеть противоречия в своей главной жизненной философии. Смиренный тип, например, может неожиданно понять, что в нем довольно много презрения к людям, или что он бунтует против необходимости быть с ними "вежливым". Или же у него может быть беглое осознание того, что он требует себе необыкновенных привилегий. Хотя сперва это не поражает его, даже как противоречие, не говоря уже о конфликте; он постепенно понимает, что это действительно противоречит его чрезвычайной скромности и любви ко всем на свете. Затем у него появляются преходящие переживания конфликта, такие, как слепая ярость на себя за то, что он "позволяет себя доить", когда в ответ на его компульсивную готовность помочь "любовь" не приходит. Он совершенно оглушен этим переживанием – и оно уходит в глубину. Затем могут появиться очертания его табу на гордость и выгоду, такие жесткие и иррациональные, что это начинает его удивлять. Когда подтачивается его гордость своей добротой и святостью, он может начать осознавать, что завидует другим; начинает видеть свою расчетливую жадность при получении и скупость при отдаче. Продолжающийся в нем процесс можно описать отчасти как расширяющееся знакомство со своими противоречивыми склонностями. И каким образом пойдет это знакомство, таким образом и ослабеет постепенно шок от увиденного. Динамически более важно, что став сильнее за время анализа, он способен уже понемногу смотреть в лицо своим противоречиям, – и, следовательно, работать над ними. А некоторые пациенты так смутно видят и форму и значение своих конфликтов, что сперва непонятно, о чем же идет речь. Они могут говорить о конфликте между разумом и чувствами или между любовью и работой. В такой форме конфликт недоступен для работы над ним, поскольку ни разум с чувствами, ни работа с любовью не являются вещами несовместимыми. Аналитик пока еще не может подойти к конфликту прямо. Он только отмечает себе, что в этой области должен быть конфликт. Помня об этом, он пытается постепенно понять его содержание у данного пациента. Нередко пациенты сперва не считают свой конфликт личностным, а приписывают его внешним обстоятельствам. Например, женщины могут подводить под конфликт между любовью и работой культуральную основу. Они укажут, что женщине на самом деле трудно сочетать карьеру с ролью жены и матери. Постепенно до них доходит, что у них есть внутренний конфликт в этой области, и он важнее реальных внешних препятствий. Короче говоря, в своей любовной жизни они могут быть склонны к болезненной зависимости, тогда как в их работе видны все родимые пятна невротического честолюбия и потребности в торжестве. Эти последние тенденции обычно подавлены, но достаточно живы, чтобы допускать какую-то продуктивность – или, по крайней мере, успех. С точки зрения теории, они пытаются вложить все смирение в любовь, а все захватнические тенденции – в работу. На самом деле, провести четкую грань невозможно. И в ходе анализа становится ясно, что влечение к власти действует также и в их любовных отношениях, а склонность пренебрегать собой – в их карьере, в результате чего они все больше несчастны. Пациенты могут также откровенно предъявлять то, что аналитику видится кричащими противоречиями в их жизненном пути и системе ценностей. Сперва они просто медовые, сама легкость, уступчивость, даже что-то жалкое может проглядывать в них. Затем на передний план выходит влечение к власти и престижу и может проявиться, например, в том, что они бьются за высокое положение в обществе, за победы над женщинами, с отчетливым оттенком садизма и хамства. Один раз они высказывают убеждение, что не вынесли бы недоброжелательства, а другой раз (не беспокоясь о противоречии) взрываются от дикой мстительной ярости. Или же, с одной стороны им хочется через анализ получить способность мстить, не дрогнув душой, а с другой стороны – святую отрешенность отшельника. И они просто не понимают, что эти качества, влечения или убеждения находятся в конфликте. Вместо этого они гордятся, что способны к такому размаху чувств или убеждений, к какому неспособны те, кто "топчется на узкой тропе добродетели". Внутренняя раздробленность доходит до крайностей. Но аналитик не может взяться за нее непосредственно, потому что пациенту требуется ее сохранить, пусть даже ценой невероятного притупления чувства справедливости и ориентации в системе ценностей, отбрасывания свидетельств реальности, увиливания от любой ответственности. Здесь тоже смысл и сила влечений к захвату и смирению постепенно будет обрисовываться все более четко. Но от одного этого не будет никакой пользы, пока не будет проделана большая работа над уклончивостью пациента и его бессознательной нечестностью. Обычно это включает работу над его чрезвычайно широким и упорным вынесением вовне, над тем, что свои Надо он выполняет лишь в воображении, над его изобретательностью в том, чтобы находить себе неубедительные извинения и верить в них, чтобы защититься от самообвинений. ("Я так старался, я болен, у меня столько неприятностей, я не знал, я ничего не мог, ведь уже есть улучшения" и т.п.) Все эти меры позволяют ему сохранить подобие внутреннего мира и спокойствия, но и ослабляют его нравственное чутье и, следовательно, способность почувствовать ненависть к себе и свои конфликты. Эти проблемы требуют продолжительной работы, но тем самым пациенты могут постепенно достигнуть достаточной внутренней цельности, чтобы осмелиться пережить свои конфликты и вступить с ним в схватку. Подведем итог: конфликты, в силу своей разрушительной природы, затемнены в начале аналитический работы. Если их вообще можно разглядеть, то только в особых ситуациях, или же они видятся в слишком неясной, слишком общей форме. Они могут являться сознанию вспышками, слишком короткими, чтобы что-то переосмыслить. Они могут быть раздробленными. Перемены отношения к конфликтам во время терапии идут в следующих направлениях: пациент понимает их именно как конфликты и как свои личные конфликты; и пациент доходит до их сути: прежде он видел только их отдаленные проявления, теперь он начинает видеть, что же именно входит в нем в конфликт. Хотя такая работа трудна и полна разочарований, она освобождает. Вместо готового ригидного решения, перед пациентом и аналитиком предстают конфликты, подвластные аналитической работе. Главное решение данной личности, ценность которого постоянно снижалась в процессе анализа, наконец лопается. Более того, раскрываются и получают возможность развития ранее непроявившиеся или мало развитые стороны личности. Несомненно, первыми всплывают на поверхность еще более невротичные влечения. Но это полезно, так как смиренной личности необходимо сперва увидеть собственную своекорыстную эгоцентричность, прежде чем создастся здоровое самоутверждение; он должен сперва испытать свою невротическую гордость, прежде чем приблизится к настоящему самоуважению. Соответственно, захватнический тип сперва должен почувствовать себя жалким, пережить острую потребность в других людях, прежде чем у него разовьется искренняя скромность и нежность. Когда вся эта работа позади, пациент способен непосредственно взяться за самый общий конфликт – между гордыней и подлинным собой, между влечением довести до совершенства свое идеальное я и желанием раскрыть заложенные в себе потенциальные возможности. Происходит постепенное размежевание сил, центральный внутренний конфликт попадает в фокус работы, и главная задача аналитика в последующее время – следить, чтобы он в фокусе и оставался, потому что пациент склонен терять его из виду. Вместе с размежеванием сил наступает самый благоприятный, но и самый беспокойный период анализа (продолжительность его и степень напряженности могут быть различными). Напряженность работы – прямое выражения ярости внутренней битвы. Она соответствует фундаментальной важности того, что поставлено на карту. По сути, это вопрос: хочет ли пациент сохранить то, что еще осталось от величия и блеска его иллюзий, требований, ложной гордости, или же он сумеет принять себя как человека – со всей человеческой ограниченностью, со своими особенными трудностями, но и с возможностью роста? Я дерзну сказать, что нет более серьезного распутья на нашем жизненном пути. Этот период характеризуется подъемами и спадами, часто быстро сменяющими друг друга. Иногда пациент делает шаг вперед, и мы можем это увидеть по многим признакам. Его чувства ожили; он ведет себя более непосредственно; он способен думать о конструктивных вещах, которые он сделает; он держится более дружественно или сочувственно с другими. Он живее осознает многие аспекты своего самоотчуждения, и сам ловит себя на них. Он может, например, быстро заметить, когда его "нет" в какой-то ситуации, или что, вместо того чтобы заглянуть в себя, он начал обвинять других. Он может понять, как мало на самом деле он сделал для себя. Он может вспомнить случаи, когда он был нечестен или жесток, с более строгим и мрачным суждением и сожалением, но без сокрушительного чувства вины. Он начинает видеть в себе что-то хорошее, осознавать у себя определенные достоинства. Он может воздать себе должное за упорство своих стремлений. Этот более реалистичный подход к себе может проявиться и в сновидениях. Так, в одном из своих сновидений пациент увидел себя в символической форме: ему приснились летние домики, подразвалившиеся, потому что в них долгое время не жили, но сделанные из хорошего материала. Другое сновидение указывает на попытку отделаться от ответственности за себя, которую, в конце концов, пациент честно признал: ему снилось, что он подросток, и забавы ради запрятал в чемодан другого мальчика. Он не хотел причинить ему вреда и не чувствовал к нему вражды. Он просто забыл о нем, и мальчик умер. Спящий вяло пытается увильнуть, но тогда к нему обращается некое официальное лицо, исполняющее свои обязанности, и указывает ему, очень человечно, на простые факты и их последствия. Такие конструктивные периоды сменяются откатом назад, существенной частью которого является возобновление приступов ненависти и презрения к себе. Эти саморазрушительные влечения могут переживаться как таковые, или могут быть вынесены вовне, через мстительность, чувство обиды, садистские или мазохистские фантазии. Или же пациент слабо осознает свою ненависть к себе, но остро чувствует тревогу, которой он реагирует на саморазрушительные импульсы. Наконец, даже тревога может не появляться как таковая, а только снова обостряются обычные защиты от нее – пьянство, половая активность, компульсивная потребность в обществе, самомнение или мстительность. Все эти расстройства следуют за реальными переменами к лучшему, но чтобы оценить их точно, мы должны принять во внимание прочность улучшений и факторы, вызывающие "откаты назад". Есть вероятность, что пациент переоценит достигнутый прогресс. Он забывает, так сказать, что Рим не в один день строился. Он уходит в "запой здоровья", как я в шутку это называю. Теперь он способен сделать многое, чего не мог раньше, и должен быть (и есть, в своем воображении) абсолютно приспособленным к жизни, совершенно здоровым человеком. В то время как, с одной стороны, он более готов быть самим собой, с другой стороны, он принимает это улучшение как последний шанс для воплощения в жизнь своего идеального я, в сияющей славе совершенного здоровья. И зов этой цели все еще имеет достаточно сил, чтобы затормозить прогресс – временно. Возбуждение приподнимает его над все еще существующими проблемами и придает ему, как никогда больше, уверенности, что теперь все трудности позади. Но при том, что общее его самопонимание теперь гораздо выше, чем раньше, такое состояние долго продолжаться не может. Он вынужден признать, что, несмотря на то, что он по-настоящему лучше действует во многих ситуациях, масса старых затруднений упорно не исчезает. Тем больнее ему столкнуться с собственной реальности – именно потому, что он чувствовал себя на высоте. Другие пациенты, кажется, более трезвы и осторожны, признавая свой прогресс перед собой и аналитиком. Они скорее склонны приуменьшать размер улучшений, часто исподволь. Тем не менее, подобный "откат назад" может начаться, когда они сталкиваются с проблемой внутри себя или с внешней ситуацией, с которыми не могут справиться. Здесь происходит тот же самый процесс, что и в первой группе, но без прославляющей работы воображения. Обе группы еще не готовы принять себя с затруднениями и ограничениями (или без необычайных достоинств). Эта неготовность может быть вынесена вовне (я-то бы принял себя, да вот люди-то не хотят, если я не совершенство. Я им гожусь, только когда из ряду вон щедр, продуктивен и т.д.). До сих пор мы видели, что резкое ухудшение вызывали трудности, с которыми пациент был еще не в силах справиться. Но сейчас мы рассмотрим случай, когда "откат назад" вызывают не трудности, которые пациент еще не перерос, а, напротив, определенный шаг вперед, в конструктивном направлении. Это не обязательно зримое действие. Пациент может просто посочувствовать себе и почувствовать себя в первый раз ни особенно чудесным, ни презренным, а борющимся и часто устающим от борьбы человеческим существом, кем он в действительности и является. До него доходит, что "это отвращение к себе – искусственный плод гордости", или что ему не обязательно быть исключительным героем или неповторимым гением, чтобы уважать себя. Подобным образом могут измениться и его сновидения. Одному пациенту приснился чистокровный рысак, который захромал и выглядел запущенным. Но он подумал: "А я его и таким люблю". Но после таких переживаний пациент может приуныть, потерять работоспособность, почувствовать общее разочарование. Оказывается, что его гордость возмутилась и взяла верх. Он страдает от острого приступа презрения к себе, и считает позором "так занизить свои цели" и "поддаться жалости к себе". Часто "откат назад" происходит после того, как пациент принял обдуманное решение и сделал что-то конструктивное для себя. Для одного пациента, например, была шагом вперед приобретенная им способность отказаться уделить время другому, не чувствуя раздражения или вины, потому что он считал свою работу более важной. Другая пациентка смогла прекратить отношения с любовником, поскольку ясно поняла, что они основывались на ее и его невротических потребностях, утратили для нее значение и не сулили ничего в будущем. Она твердо держалась своего решения, и не причиняла лишней боли партнеру. В обоих случаях пациенты сперва были рады своей способности справиться с ситуацией, но скоро впали в панику; они испугались своей независимости, испугались, что стали "неприятными" и "агрессивными", ругали себя "эгоистичными скотами" и (какое-то время) всей душой хотели вернуться в безопасное убежище сверхскромного пренебрежения собой. Подобный случай "отката назад" нуждается в более подробной иллюстрации, поскольку включает дальнейшие позитивные шаги. Мой пациент работал с братом, значительно старше него, в деле, которое они унаследовали от отца и успешно развивали. Старший брат был способным, вечно правым, подавляющим и имел многие типичные высокомерно-мстительные склонности. Младший брат всегда находился в его тени, был запуган братом, слепо им восхищался и, сам того не понимая, не шел своим путем, чтобы угодить ему. Во время анализа на передний план вышла оборотная сторона конфликта. Его настрой по отношению к брату стал критичным, открыто соревновательным и временами довольно воинственным. Брат реагировал на это; его реакция усиливала реакцию младшего, и скоро они едва могли разговаривать друг с другом. Атмосфера на работе накалилась; сотрудники и служащие разбились на два лагеря. Сперва мой пациент был даже рад, что он наконец может "постоять за себя" перед братом, но постепенно понял, что, кроме того, изо всех сил мстительно стремится стащить брата с его высокого кресла. После нескольких месяцев продуктивной аналитической работы над его собственными конфликтами, он, наконец, сумел взглянуть на ситуацию шире и понять, что на карту поставлено больше, чем личные амбиции и недовольство. Он увидел не только свой вклад в общее напряжение, но был готов к значительно большему – принять на себя ответственность за положение вещей. Он решил поговорить с братом, отлично зная, что это будет нелегко. В разговоре он не застращивал брата и не держался мстительно, но оставался на своих позициях. Тем самым открылась возможность будущего сотрудничества между ними на более здоровой основе. Он знал, что провел разговор хорошо, и радовался этому. Но ближе к вечеру того же дня он почувствовал панику, его затошнило, и в предобморочном состоянии он был вынужден отправиться домой и лечь. Он, правда, не желал покончить с собой, но у него мелькала мысль, что он понимает самоубийц. Он пытался осмыслить свое состояние, снова и снова изучал мотивы, побудившие его завести этот разговор с братом, и свое поведение во время разговора, но не мог обнаружить ничего вызывающего возражения. Он был совершенно сбит с толку. Тем не менее, он смог заснуть и утром почувствовал себя гораздо спокойнее. Но проснулся он с воспоминанием о всех перенесенных от брата оскорблениях и с новым негодованием на него. Когда мы анализировали его чувства, мы увидели, что расстроен он был по двум причинам. То, как он потребовал разговора, и в каком духе провел его, было диаметрально противоположно всей его (бессознательной) системе ценностей, в которой он жил прежде. С точки зрения его захватнических влечений он Должен был мстить и достичь мстительного торжества. Поэтому он осыпал себя бранью за то, что пресмыкался и глотал оскорбления. С другой стороны, с точки зрения остающихся еще тенденций к смирению, он Должен был кротко уступить и не выпячивать свои интересы. Тут он высмеивал себя: "Маленький братик захотел быть старше старшего!" Поняв эти причины, он стал иначе воспринимать свое поведение. Если теперь он вел себя высокомерно или умоляюще, то после мог расстроиться, но уже не так сильно, и причина этого, по крайней мере, больше не была для него загадкой. Любой человек, выбирающийся из такого конфликта, долгое время будет очень чувствителен к остаткам обеих тенденций (к мщению и к смирению), то есть будет упрекать себя, если они дают о себе знать. В нашем случае важно то, что пациент не был мстительным и не улещивал, но самообвинения возникли без такого поведения. Но он предпринял решительный и позитивный шаг, уходя от этих тенденций; он не только действовал реалистически и конструктивно, но и по-настоящему ощутил себя и "контекст" своей жизни. А именно: он сумел увидеть и почувствовать свою ответственность за эту нелегкую ситуацию, и не как бремя или давление, а как составную часть своей личной жизни. Вот он, и вот ситуация, и он честно подошел к ней. Он согласился принять свое место в мире и ответственность, вытекающую из этого согласия. Значит, он уже приобрел достаточно сил, чтобы сделать настоящий шаг к самоосуществлению, но еще и не подходил к тому конфликту между подлинным я и гордыней, который неизбежно расшевеливает такой шаг. Это жестокий конфликт, и именно его жестокость объясняет силу отката назад, происшедшего с ним накануне, когда он неожиданно столкнулся с этим конфликтом. Находясь в тисках "отката назад", пациент, естественно, не знает, что с ним происходит. Он лишь чувствует, что ему хуже. Он может почувствовать отчаяние. Может быть, улучшение было только иллюзией? Может быть, он зашел слишком далеко, и ему уже нельзя помочь? У него возникают порывы бросить анализ, хотя их могло никогда не быть прежде, даже в самые тяжелые периоды. Он чувствует себя растерянным, разочарованным, обескураженным. На самом деле, во всех случаях это конструктивные признаки того, что пациент бьется над выбором между самоидеализацией и самоосуществлением. И, возможно, ничто не показывает яснее несовместимость этих влечений, чем внутренняя борьба во время "откатов назад", и тот дух конструктивных шагов, который вызывает эти "откаты". Они происходят не потому, что он видит себя более реалистично, а потому, что он готов принять себя со своими ограничениями; не потому, что он способен принять решение и сделать что-то для себя, а потому, что он готов обратить внимание на свои реальные интересы и принять на себя ответственность за самого себя; не потому, что он утверждает себя на деле, а потому, что он готов занять свое место в мире. Скажем кратко: это боли роста. Но они приносят пользу только тогда, когда пациент осознает значение своих конструктивных шагов. Следовательно, тем важнее, чтобы аналитик не терялся перед "рецидивами", а видел бы в них колебания маятника сам и помогал увидеть пациенту. Поскольку "откаты назад" часто происходят с предсказуемой регулярностью, представляется разумным после нескольких раз предупредить пациента о следующем, когда он начинается. Может быть, это и не остановит "отката", но пациент не будет так беспомощен перед ним, если тоже будет понимать, какие силы действуют в нем в данный момент. Это помогает ему взглянуть на них более объективно. В это время, более чем когда-либо, аналитику уместно быть недвусмысленным союзником я, подвергающегося опасности. Если его взгляд и его позиция ясны, он может оказать пациенту поддержку, в которой тот так нуждается в это трудное время. Эта поддержка состоит, в основном, не в общих заверениях, а в том, чтобы указать пациенту на факт, что происходит последний бой, и показать, за что и против чего он сражается. Каждый раз, когда пациент понимает значение "отката назад", он выходит из него сильнее, чем был раньше. "Откаты" становятся все короче и слабее. И напротив, хорошие периоды становятся все более явно конструктивными. Перспектива изменений и роста становится осязаемой и лежит уже в пределах его возможностей. Но какая бы работа еще не предстояла (а ее никогда мало не бывает), подходит время, когда пациенту пора уже делать ее самому. Точно так же, как порочные круги втягивали его все глубже в невроз, теперь есть механизмы, работающие в противоположном направлении. Если, например, пациент снижает свои стандарты, не считая больше нормой абсолютное совершенство, то и его самообвинения снижаются. Следовательно, он может позволить себе быть честнее с самим собой. Он может исследовать себя, не приходя в ужас. Это, в свою очередь, делает его менее зависимым от аналитика и придает уверенность в собственных силах. В то же время слабеет и его потребность в вынесении вовне самообвинений. Так что он чувствует меньшую угрозу от других или меньшую к ним враждебность и способен испытывать к ним дружеские чувства. Кроме того, постепенно растут смелость пациента и вера в свою способность поднять самому груз ответственности за свое развитие. Обсуждая "откаты назад", мы останавливались на чувстве ужаса, являющемся результатом внутренних конфликтов. Этот ужас уменьшается по мере того, как пациенту становится ясно, в каком направлении он хочет идти в жизни. И одно это чувство направления уже дает ему ощущение цельности и силы. Однако есть один страх, связанный с шагами вперед, который мы еще не вполне оценили. Это реалистичный страх не справиться с жизнью без подмоги невроза. Ведь невротик – это вообще-то волшебник, живущий силой своего волшебства. Каждый шаг к самоосуществлению означает таяние волшебных сил и переход на те, какие уж есть в нем на самом деле. Но видя, что можно, на самом деле, жить и без волшебства иллюзий, и даже еще и лучше, он приобретает веру в себя. Более того, каждый шаг вперед создает у него чувство свершения, абсолютно не похожее на все, что он испытывал раньше. И хотя такие переживания сперва длятся недолго, со временем они учащаются и удлиняются. Но даже на первых порах они более убеждают его, что он на верном пути, чем все, что он может подумать сам, или скажет ему аналитик. Они открывают перед ним возможность чувствовать согласие с самим собой и с жизнью. Это, наверное, величайшее побуждение к работе над своим ростом, над более полным самоосуществлением. Терапевтический процесс так чреват различными осложнениями, что пациент может и не достичь обрисованной выше стадии. Но когда он продвигается успешно, это приносит заметные улучшения в отношении пациента к самому себе, к другим и к работе. Эти улучшения не являются, тем не менее, критерием для окончания регулярной аналитической работы. Они лишь зримое выражение глубинного изменения. И только аналитик и сам пациент понимают, что это за изменение: это начало перемены ценностей, направления, целей. Фальшивая ценность невротической гордости пациента, призраки власти, полного отказа от себя, свободы теряют свою притягательность, и он все больше склоняется к воплощению своих реальных возможностей. Ему предстоит еще много работать над своей гордыней, требованиями, претензиями, вынесениями вовне и т.д. Но утвердившись прочно в самом себе, он видит их тем, чем они являются: помехой росту. Следовательно, он готов раскрывать их и преодолевать в свое время. И эта готовность уже не то (по крайней мере – не совсем то) нетерпеливое желание устранить несовершенства магическим путем. Начав принимать себя таким, как есть, со своими проблемами, он принимает и работу над собой как составную часть жизни. Если говорить о предстоящей работе в позитивном смысле, то она касается всего, что входит в самоосуществление. По отношению к самому себе она означает стремление более ясно и глубоко испытывать свои чувства, желания, убеждения; найти доступ к своим ресурсам и использовать их конструктивно; яснее воспринимать направление своей жизни, с ответственностью за себя и свои решения. По отношению к другим – это стремление общаться с ними в соответствии со своими истинными чувствами; уважать в них отдельную личность со своими правами и особенностями; взаимодействовать с ними, а не использовать их как средство достижения своих целей. По отношению к работе это означает, что сама работа становится важнее, чем удовлетворение гордости или тщеславия, а цель ее теперь – открыть и развить то, чем ты одарен, и стать более продуктивным. Развиваясь в таком направлении, он рано или поздно сделает шаги, выходящие за рамки чисто личных интересов. Вырастая из невротической эгоцентричности, он увидит и в своей личной жизни, и в мире вообще гораздо более широкие проблемы. От ощущения, что он уникальное исключение из правил, он перейдет к чувству, что он – часть гораздо большего целого. И он будет готов и способен принять свою долю ответственности за это целое и конструктивно сотрудничать с ним, как только сможет. Это может касаться (как в случае молодого бизнесмена) осознания общих целей группы, в которой он работает. Это может касаться его места в семье, в обществе, в политической ситуации. Этот шаг важен не только потому, что он расширяет личный горизонт, но и потому, что найдя или приняв свое место в мире, он обретает через активное участие в жизни чувство принадлежности к миру и внутреннюю уверенность, идущую от этого чувства.   Оглавление Психология, философия   www.pseudology.org