Сигизмунд Фрейд, Уильям Буллит Томас Вудро Вильсон, 28-й президент США Психологическое исследование Томаса Вудро Вильсона XXII Сила желания Вильсона возглавить крестовый поход за мир, который закончится тем, что он станет судьей мира, была видна по его желанию играть эту роль в октябре 1915 года и, по его несчастью, в последующие за маем месяцы 1916 года, когда он убедился в том, что Англия не позволит ему этого. Как только он смог заставить себя поверить в то, что сможет сделать войну крестовым походом за мир, он успокоился, стал относительно счастливым и сильным.   Для такого больного человека, каким являлся Вильсон, подобные нагрузки были весьма тяжелы, тем не менее он не испытывал "полного упадка сил". Его Супер-Эго, нарциссизм, активность и пассивность по отношению к отцу, а также реактивное образование против пассивности по отношению к отцу были обеспечены вследствие войны крайне удовлетворительной разрядкой. Нельзя отрицать, что он исполнял невозможное, был одним из величайших людей в мире, способным послать своих соотечественников на смерть и в то же время предстающим спасителем человечества, по-настоящему любившим только двух людей - жену и Хауза. Вильсон делал все для того, чтобы сделать вступление США в войну эффективным и решающим. Он выступал за введение закона о воинской повинности и добился этого. Он организовал новые правительственные агентства для решения различных военных проблем. Он назначил главами этих агентств наиболее способных людей, которых смог найти, безотносительно к их партийной принадлежности. В некоторых случаях назначенные им люди оказались крайне полезными, в других - крайне неспособными.   У него не было ни физических сил, ни желания руководить работой этих новых агентств и департаментов   Он взял в свои руки руководство внешней политикой. Сенатор Лодж, который стал председателем сенатского комитета по внешним сношениям, предлагал свое сотрудничество в области внешней политики. Вильсон, который, как мы видели, в 1916 году начал ненавидеть Лоджа интенсивной невротической ненавистью, отказался от предложенного Лоджем сотрудничества. Бальфур сменил Грея на посту министра иностранных дел Великобритании. Он прибыл в Америку в апреле 1917 года для того, чтобы сообщить Вильсону об отчаянном положении союзников и о возможном выходе из войны России. Он также рассказал об ужасном моральном состоянии французских войск и о бедственном финансовом положении Англии, в связи с чем США придется взять на себя намного более тяжелое бремя войны, чем предполагалось ранее. Он был готов открыть Вильсону по крайней мере некоторые из секретных договоров союзников и обсудить с ним военные цели, естественно предполагая, что Вильсон будет настаивать на определении именно тех целей, ради достижения которых он должен призывать народ США проливать свою кровь. Вильсон желал решить с Бальфуром вопрос о военных целях определенно и сразу. В этот момент он, вероятно, мог бы выдвинуть собственные условия мира и, возможно, смог бы обратить войну в крестовый поход за мир, который он провозглашал с трибуны. Союзники полностью находились в его власти. Но Хауз убедил его не требовать от Бальфура определения военных целей под тем предлогом, что возникшая в результате этого дискуссия помешает ходу ведения войны. И Вильсон, и Хауз проглядели тот факт, что все воюющие державы детально обсуждали свои условия мира, и это не мешало им активно участвовать в войне. Хауз также обрисовал Вильсону последующую мирную конференцию, на которой Англия будет лояльно сотрудничать с США в основании справедливого и прочного мира. И Вильсон, всегда стремящийся "уйти от затруднений", упустил возможность избежать условий Версальского договора и обеспечить справедливый мир, о котором мечтал. Вильсон и Хауз, по-видимому, абсолютно неправильно представляли себе отношение европейских правительств к Вильсону. До тех пор пока физическая помощь США имела жизненно важное значение для союзников, им приходилось считаться с мнением президента США, но Вудро Вильсон никогда не смог заставить ни одного европейского государственного деятеля "проникнуться духом самопожертвования". Бальфур упомянул Вильсону о существовании некоторых секретных договоров и обещал прислать их ему, но не вьйтолнил своего обещания и, сделав все для получения наибольшей военной помощи от США, уехал домой счастливым. Хотя Вильсону не удалось разрешить с Бальфуром вопрос о секретных договорах, во всех своих публичных выступлениях он выражал абсолютную уверенность в том, что установит справедливый и прочный мир, и снова, и снова говорил о своем расположении к немецкому народу и о своем убеждении в том, что поражение принесет ему не страдание, а благо. Например, 14 июня 1917 года он сказал: "Мы... не являемся врагами немецкого народа, и он не является нашим врагом. Не простые немцы породили эту ужасную войну или желали, чтобы мы приняли в ней участие; и мы смутно осознаем, что боремся за их дело, как они в будущем поймут, так же как и за наше дело... Великий факт, который стоит превыше всего прочего, заключается в том, что это народная война, война за свободу, справедливость и самоуправление среди всех наций мира, война за то, чтобы добиться мира для всех людей земли, включая немецкий народ". Однако неудобоваримый факт о существовании секретных договоров осел в голове Вильсона и беспокоил его   21 июля 1917 года он писал Хаузу: "Англия и Франция никоим образом не разделяют аналогичных с нашими взглядов на вопрос о мире. Когда война закончится, мы сможем принудить их принять нашу точку зрения, так как к этому времени они будут... в финансовом отношении в наших руках. Но мы не можем склонить их к этому в настоящее время, и любая попытка говорить за них или выражать наше общее мнение породит раздоры, которые неизбежно всплывут перед публикой и лишат все наши усилия эффективности... Наши истинные условия мира - те.'На которых мы, несомненно, будем настаивать, - в настоящее время не приемлемы ни для Франции, ни для Италии (даже если не рассматривать отношение к ним Великобритании)". Вильсон, с его любопытной привычкой повторять Хаузу его же собственные мысли, занял позицию игнорирования секретных договоров на протяжении всей войны, так как старался избежать трений с союзниками. Он утверждал о своей решимости принудить союзников пойти на его условия мира после победы, используя финансовую мощь США. Он был уверен, что, используя экономические санкции и свою власть над людьми посредством слов, сможет достичь желаемого мира. Снова и снова он публично обещал немецкому народу абсолютно справедливый мир. Часто утверждалось, что Вильсон был отъявленным лицемером, что он никогда не собирался обеспечить немецкому народу сносный мир и что его обещания были лишь оружием для разрушения немецкого духа, средством порождения недовольства внутри Германии. Это абсолютно несправедливо. Он полностью понимал, что его слова, разрушающие веру немецкого народа в свое правительство и заставляющие его поверить в то, что поражение принесет прочный и справедливый мир, подрывают его волю к борьбе и, таким образом, ускорят крах Германии. Но его намерение дать немецкому народу справедливый мир было абсолютно искренним. Самые глубокие влечения Вильсона стояли за его желанием добиться такого мира. В разговоре с одним из авторов этой книги после своего экзальтированного обращения от 4 декабря 1917 года Вильсон высказал свои истинные чувства: "Не правда ли, это ужасно? Все эти конгрессмены и сенаторы аплодируют всему тому, что не приходится говорить о войне, игнорируя все то, что для меня имеет действительное значение. Я ненавижу эту войну! Я ненавижу всякую войну, и единственное, о чем я забочусь на земле, - это о мире, который я собираюсь установить".   Судя по всему, Вильсон полностью верил в свою миссию. Он был сыном Бога, начавшим войну ради обеспечения совершенного мира на всем земном шаре. Он давал немецкому народу обещания абсолютно искренне. Поскольку Вильсон высказывал такие обещания, но не пытался претворить их в жизнь путем немедленных переговоров с союзниками, он чувствовал себя глубоко обязанным перед немецким, американским и всеми другими народами. Он был уверен в том, что у него хватит мужества использовать свои возможности, выполнить данные обещания и обеспечить совершенный мир. Его уверенность в своей храбрости и мудрости была абсолютной. 12 ноября 1917 года он сказал: "Я выступаю не против чувств пацифистов, а против их глупости. Мое сердце с ними, но разумом я полон к ним презрения. Я хочу мира, но я знаю, как добиться его, а они - нет". 8 января 1918 года он вручил конгрессу послание, в котором перечислил 14 пунктов, ставших основой соглашения о перемирии и Версальского договора. Для определения военных целей даже в такой общей характеристике, как эта, он не обладал достаточным знадаем Европы и основывал свои пункты главным образом на рекомендациях, полученных от исследовательской организации, состоящей из профессоров коллед-ясей, которую Вильсон предложил сформировать Хаузу в сентябре прошлого года в целях подготовки данных для мирной конференции. К январю 1918 года Вильсон полностью верил в то, что сможет обратить войну в крестовый поход за принципы, предначертанные Богом, используя силу своих слов. Его отождествление себя с Христом определяло его речи. Та степень, до которой это отождествление завладело им, иллюстрируется тем фактом, что после чтения книги Джорджа Б. Херрона, в которой автор сравнивал Вильсона с Иисусом, он дарил ее своим друзьям со словами: "Херрон - единственный человек, который действительно меня понимает". Успешное наступление Людендорфа 22 марта 1918 года принудило Вильсона сделать основой своих речей поднятие американского военного духа, оттеснив на задний план христианские мотивы.   Лишь в сентябре 1918 года, когда немецкие войска терпели поражение на всех фронтах, он снова вернулся к христианскому содержанию 2 сентября 1918 года Хауз писал Вильсону: "Не будет ли разумным попытаться склонить союзников к некоторым из тех целей, за которые мы сражаемся?" Он склонял его к проведению того курса, от которого сам же убеждал Вильсона воздержаться в апреле 1917 года, во время приезда Бальфура в Америку. Вильсон, впитав в себя мысли, высказанные Хаузом в апреле 1917 года, отказался начать переговоры с союзниками. Вместо этого 27 сентября 1918 года он снова выступал как Христос, высказав 4 принципа, на основе которых должен быть построен мир.   Первый из этих принципов гласил: "Требуемая беспристрастная справедливость не должна включать в себя какой-либо дискриминации как по отношению к тем, к кому мы хотим быть справедливыми, так и по отношению к тем, к кому мы не хотим быть справедливыми. Это должна быть такая справедливость, у которой нет своих фаворитов и которая не знает какого-либо иного стандарта, кроме равных прав всех заинтересованных лиц". 29 сентября 1918 года Людендорф, считая, что его армии стоят перед полным крахом, потребовал, чтобы немецкое правительство попросило о немедленном перемирии. 5 октября 1918 года немецкий канцлер принц Макс Баденский попросил немедленного перемирия и принял "как основу для мирных переговоров программу, выдвинутую президентом США в послании к конгрессу от 8 января 1918 года и в его последующих заявлениях, особенно в его речи от 27 сентября 1918 года". XXIII Вильсон послал Хауза в Париж для обсуждения с союзниками переговоров о перемирии 19 октября 1918 года. Когда Клемансо, Ллойд Джордж и Сон-нино встретились с Хаузом, они отказались заключать перемирие на основе 14 пунктов. Хауз угрожал заключением сепаратного мира. Вильсон поддержал Хауза следующей каблограммой: "Я считаю моей священной обязанностью уполномочить Вас сказать, что не могу согласиться принимать участие в мирных переговорах, которые не включают в себя пункт о "свободе морей", так как мы взяли на себя обязательство сражаться не только с прусским милитаризмом, но с любыми проявлениями милитаризма. Я также не могу участвовать в переговорах о мире, которые не включают в себя создание Лиги Наций, так как в противном случае такой мир приведет к тому, что спустя несколько лет не будет никакой иной гарантии независимости, кроме военной, то есть кроме всеобщего вооружения, что явилось бы катастрофой. Я надеюсь, что мне не придется принимать такое решение публично". Так Вильсон начал свою борьбу с союзниками, поддержав угрозу Хауза заключить сепаратный мир, и добавил к этому личную угрозу сделать публичным свое расхождение с лидерами союзников, если они откажутся от выполнения 14 пунктов. Никакие слова, допустимые в дипломатических переговорах, не могли бы показать более ясно его решимость бороться за тот мир, который он обещал человечеству, или силу его желания быть справедливым судьей человечества.   Его отождествление себя с Божественной Троицей полностью владело им 14 ноября 1918 года Вильсон послал каблограмму Хаузу относительно организации мирной конференции: "Я также смею предполагать, что буду избран председательствовать". Хауз ответил, что, так как мирная конференция должна проводиться в Париже, дипломатический этикет требует, чтобы председательствовал Клемансо, и что для Вильсона, может быть, неразумно участвовать в мирной конференции. Вильсон был крайне недоволен. 16 ноября 1918 года он послал каблограмму Хаузу: "Это расстраивает все наши планы. Такое изменение программы приводит меня в крайнее замешательство... Я могу только предположить, что французы и англичане боятся, что американский президент поведет против них малые нации. Я крайне возражаю против того, чтобы гордость могла помешать нам достичь тех результатов, к которым мы стремились всем сердцем..." Утверждение Божьего закона перед нациями предлагало такой великолепный выход для глубочайших влечений Вильсона, что простое предложение о том, что для него может быть более разумным не участвовать в конференции, повергло его "в крайнее замешательство". Он хотел лично быть судьей мира, реально присутствовать, восседая на троне и обладая неограниченной властью. Он не мог отказаться от участия в мирной конференции. Обдумывая стоящую перед ним задачу, Вильсон сказал своему секретарю: "Ну, Тьюмалти, это путешествие окажется либо величайшим триумфом, либо небывалой трагедией во всемирной истории, но я верю в Божественное провидение. Если бы я не обладал верой, я сошел бы с ума. Если бы я считал, что направление дел в этом беспорядочном мире зависит от нашего ограниченного разума, я не знал бы, как рассматривать мое стремление к здравомыслию; но я верю в то, что никакая группа людей, как бы они ни напрягали свои усилия или использовали свою власть, не может сокрушить это великое мировое предприятие, которое в конце концов является делом Божьей милости, мира и доброй воли". Так же как в 1912 году он чувствовал, что избран Богом для того, чтобы стать президентом США, так ив 1918 году Вильсон полагал, что Бог приказал ему принести на Землю вечный мир. Он отправился в Париж как посланник Бога. Вильсон намеревался сам заключить мир с ненавязчивой помощью Хауза, и, несмотря на тот факт, что республиканцы завоевали большинство мест в сенате на ноябрьских выборах и что договор, относительно заключения которого он собирался вести переговоры, потребует ратификации большинством в /з голосов в сенате, он отказался от предложения республиканцев заручиться их поддержкой при условии, что возьмет с собой двух выдающихся лидеров республиканской партии. Как посланец Бога он чувствовал уверенность в своих силах преодолеть любую возможную оппозицию со стороны сенаторов. Он также отказался взять с собой личного секретаря   Его смешанные чувства по отношению к Джо Тьюмалти, корень которых уходил в ту амбивалентность, которую разбудил в нем маленький брат Джо Вильсон, породили это необычное явление. Он до такой степени не доверял Тьюмалти, что не мог взять его с собой на мирную конференцию. Однако Вильсон столь сильно любил Тьюмалти, что не мог оскорбить его чувств, взяв другого секретаря. Он отправился переделывать мир с женой и со своей личной свитой, состоящей из врача и двух стенографов. Он также взял профессоров из организации "Исследование", которые прочли много книг, но не были искушены в международных переговорах. Во время аудиенции на борту корабля "Джордж Вашингтон", во время которой он продемонстрировал свое невежество в европейских делах, Вильсон сказал им: "Говорите мне, что правильно, и я буду сражаться за это; дайте мне твердую позицию". У него не было никакого детального плана ведения дипломатической кампании, но это его не тревожило до тех пор, пока он не обнаружил, что секретарь и помощники секретаря американской делегации - это люди Лансинга, к которым он питал личное презрение. Он был взбешен.   По прибытии в Париж 14 декабря 1918 года Вильсон сказал Хаузу, что намеревается уволить своих секретарей и выбрать других. Хауз убедил его не принимать никаких мер. Послушавшись его совета, Вильсон избегал любого контакта с Лансингом и секретариатом американской делегации, таким образом полностью отказавшись от той помощи, которую мог бы получать от них. Хауз убеждал Вильсона немедленно взять нового личного секретаря. Вильсон отказался, говоря: "Это разобьет Тьюмалти сердце". Затем Хауз предложил Вильсону воспользоваться услугами своего личного штата, возглавляемого его зятем, которого Вильсон недолюбливал. Секретариат Хауза размещался в отеле "Крийон"; Вильсон остановился во дворце Мюрата, в полумиле от них. Результатом этого явилось то, что он ни разу не воспользовался услугами секретариата Хауза. Он выполнял свою работу сам, уделяя внимание тысячам несущественных дел, которые никогда не должны были бы занимать его внимание. Неразбериха в его работах и его рассудке стала ужасной. Тем не менее во время первых недель пребывания в Европе он верил в то, что собирается дать миру обещанный им совершенный мир. Он встречался с народами Европы как Спаситель. К низкопоклонству Франции и Англии добавилось восхищение Италии, где крестьяне зажигали свечки перед его портретом, и отчаянной верой в него Германии, где усталые солдаты, возвращаясь домой, распевали о нем песни. Вильсон провел в Европе три счастливые недели, наслаждаясь своей славой, и неудивительно, что возросла его уверенность в себе и своей миссии. В Букингемском дворце после обеда он произнес речь, в которой царственно отзывался о гражданах США как о "своих людях". В Милане он, побив все пресвитерианские прецеденты, отправился в оперу. Здесь крикливое обожание толпы перешло в исступление. Вильсон обменивался с толпой воздушными поцелуями, пока бредовое состояние толпы не перешло в экстаз. Неудивительно, что он возвратился из своих поездок, убежденный в том, что народы Европы поднимутся и пойдут за ним даже против своих правительств. XXIV Он вернулся в Париж 7 января 1919 года с желанием приступить к работе. Но не было достигнуто соглашения относительно какой-либо программы конференции. Вильсон лично отверг логическую программу ведения конференции, предложенную Францией, так как она ставила рассмотрение вопроса о Лиге Наций последним, а он желал, чтобы Лига Наций была основана до того, как будут обсуждаться условия мира. Он настаивал на том, чтобы США получили гарантию мира до соглашения о каких-либо условиях мира. Он объяснил Хаузу свое предпочтение этой процедуры 14 декабря 1918 года, говоря, что намеревается "сделать Лигу Наций центром всей программы... А раз это станет свершившимся фактом, почти все серьезные трудности отпадут". Практические невыгодные стороны предложенного Вильсоном плана конференции были очевидны   Путем гарантирования условий мира до того, как он мог знать, что они будут справедливыми и удовлетворительными и что их следует поддерживать, он рисковал тем, что в конце конференции он найдет, что от имени США дал обещание сохранять условия мира, которые являются несправедливыми и не должны были быть поддержаны, и что вследствие этого станет неизбежным вовлечение народа Америки в будущие войны. Более того, заранее гарантируя мир, он давал государственным деятелям союзников один из сильнейших дипломатических козырей. Главной надеждой Ллойд Джорджа, Клемансо и Орландо было получение от США гарантии на аннексии, которые они намеревались осуществить.   Англичане пытались получить такую гарантию посредством Лиги Наций еще со времен переписки Грея с Хаузом в 1915 году. И 7 января 1919 года, когда Хауз указал Клемансо, который был готов поддержать создание Лиги, но скептически относился к ценности такой организации, что тот сможет добиться гарантии Соединенными Штатами границ Франции через Лигу Наций, Клемансо стал выступать за намного более могущественную Лигу, чем та, которую хотели создать как англичане, так и Вильсон.   Если бы Вильсон придерживался своей точки зрения, неоднократно высказываемой им в речи от 22 января 1917 года и вновь подтвержденной им в письме к Хаузу от 22 марта 1918 года, о том, что, являясь доверенным лицом американского народа, он может гарантировать мир лишь при условии, что "конечные территориальные договоры, достигнутые на мирной конференции, будут справедливыми и удовлетворительными и их следует поддерживать", то лидерам союзников, для того чтобы добиться гарантии США, пришлось бы пойти на более справедливые условия.   Но, заранее имея гарантию от США, они чувствовали себя свободными настаивать на крайних своих условиях Так что практические преимущества плана Вильсона относительно ведения конференции были, мягко выражаясь, довольно проблематичными. Он считал, что основание Лиги Наций посредством установления безопасности, предшествующей миру, даст государственным деятелям, собравшимся в Париже, такое чувство безопасности и братства, что сможет вызвать у них отношение ко всем нациям в духе божественных предначертаний и что "все очень серьезные трудности отпадут". Однако изменения позиций Ллойдом Джорджем, Клемансо и Орландо были столь сомнительными, что мы должны подозревать, что рассудок Вильсона снова действовал в угоду его либидо и что реальные мотивы его поступков находились в его бессознательном. Война была окончена. В финансовом отношении союзники оказались в руках Вильсона, как он и предполагал. Резкая каблограмма президента США во время ведения переговоров заставляла поверить в то, что когда он приедет в Париж, то скажет Ллойду Джорджу, Клемансо и Орландо: "Джентльмены, я приехал сюда заключить мир на основе моих 14 пунктов, и ни на какой другой основе. Эти пункты должны быть интерпретированы в духе абсолютно беспристрастной справедливости, о чем я в последний раз говорил 27 сентября. Принятием соглашения о перемирии вы взяли на себя обязательство заключить мир на этой основе. Если вы попытаетесь нарушить свое слово и уклониться от обязательств, вытекающих из соглашения о перемирии, я ни при каких условиях не стану обязывать народ Америки гарантировать предлагаемый вами мир, вовлекая его в будущие войны, которые породит заключение несправедливого мира. Я не стану принимать участия в конференции, публично осужу вас как врагов прочного мира, откажу вам в финансовой и экономической помощи, благодаря которой вы можете держаться, заключу сепаратный мир на справедливых условиях с Германией и оставлю вас лицом к лицу с вашими народами, которые хотят справедливого и прочного мира". Если бы он следовал этим курсом, он, возможно, смог бы добиться "справедливого и прочного мира", который обещал человечеству. Но в какое-то время между переговорами о перемирии и его приездом в Париж 14 декабря 1918 года он решил сражаться за желаемый им мир не этими мужскими, а женскими средствами, не силой, а убеждением. В его руках были крайне могущественные экономические и финансовые средства борьбы. Все страны союзников жили на поставках и кредитах из Америки. Но использование этих средств подразумевало как раз такую борьбу, которую он никогда не вел и не мог вести лично, если его не принуждало к этому реактивное образование против пассивности по отношению к отцу.   Он никогда не осмеливался в своей жизни участвовать в кулачной драке   Он воевал словом. Послав из Белого дома резкую каблограмму Хаузу, он предоставил возможность сражаться ему одному. Изолированный в своей "комфортабельной цитадели", он мог греметь подобно Иегове, но когда он лично приблизился к полю битвы с Клемансо и Ллойд Джорджем, глубокая женская основа его натуры начала контролировать его действия. Вильсон обнаружил, что не хочет сражаться с ними посредством силы. Он мечтЪл, как Христос, через проповедь обратить их в праведников. В Париже он был истинным сыном преподобного Джозефа Раглеса Вильсона, переполненным пассивностью по отношению к отцу. Рассудок Вильсона, находящийся в услужении у испытываемого им страха мужской борьбы, и его бессознательное желание быть Христом изобрели успокаивающую теорию о том, что он может достичь всего желаемого без борьбы, что он может передать все средства борьбы своим врагам и превратить их вследствие этого благородного жеста в святых. Он решил не использовать экономические и финансовые средства воздействия, не воздерживаться от гарантии мира до тех пор, пока условия мира не будут составлены таким образом, как он того желал. А вместо всего этого он решил продолжать давать колоссальные кредиты союзникам, основать Лигу Наций и гарантировать мир до того, как условия мира будут рассмотрены.   Послушный рассудок говорил Вильсону, что государственные деятели, собравшиеся в Париже, ощутят в этом случае такое чувство безопасности и братства и такую любовь к его благородной натуре, что послушаются его призывов относиться ко всем нациям в духе Божьего милосердия. Он начал рассматривать мирную конференцию в той форме, которая была знакома и глубоко близка ему: в форме братского дискуссионного клуба, в форме клуба "Быстроногих" и дискуссионных клубов Дэвидсона, Принстона, Виргинского университета, Университета Джона Гопкинса и Уэслианского университета.   Он снова намеревался составить конституцию для дискуссионного клуба, который будет назван Лигой Наций, и представлял себя произносящим речь на братской ассамблее во время мирной конференции, чтобы "повести малые нации" против более могущественных. Профессора из организации "Исследование" скажут ему, что нужно делать, и во время дебатов он будет за это бороться. На этой ассамблее "братьев" он "заставит людей исполниться духом самопожертвования" и преодолеет, говоря его словами, любую оппозицию, а также приведет человечество к прочному миру, а себя - к бессмертию. Такая перспектива чрезмерно прельщала его. Она не только позволяла Вильсону "увильнуть от опасности", но также давала возможность показать перед правителями мира те из его качеств, которыми он больше всего гордился. К сожалению, его гипотеза не имела ничего общего с фактами   Вера Вильсона в то, что, если Лига Наций станет свершившимся фактом, почти все серьезные затруднения отпадут, не имела реальной основы, а имела источник лишь в его бессознательном. Основание Лиги Наций ни в коей мере не изменило характеры государственных деятелей, собравшихся в Париже. На самом деле ее основание дало им последний козырь для использования против Вильсона. Они вскоре осознали, что Лига Наций стала для Вильсона святым делом, частью его самого, его титулом к бессмертию, его законом. Они поняли, что он не сможет заставить себя отказаться от гарантии мира безотносительно к тому, какие условия мира они потребуют, и что они сами могут использовать Лигу как оружие против него, угрожая ему потерей ее, если не будут приняты их условия. Убедив себя в том, что если будет основана Лига Наций, то все тени исчезнут перед солнцем христианской любви, Вильсон всю свою энергию направил на разработку устава Лиги. Он не обращал внимания на военные, экономические и территориальные проблемы конференции. Так продолжалось вплоть до 24 января 1919 года, когда он был вынужден взглянуть в лицо неприятной реальности. В этот день, выступая от лица Британской империи, Ллойд Джордж сказал, что он против возвращения Германии какой-либо из ее колоний. Пункт пятый из 14 пунктов Вильсона гласил: "Свободное, открытое и абсолютно беспристрастное урегулирование всех колониальных притязаний, основанное на строгом соблюдении принципа суверенитета интересов всех проживающих на этих территориях народов, которые должны иметь право голоса наравне со странами, чьи права на эти территории будут рассматриваться". Вильсон столкнулся с первым испытанием. Его ответ ожидался с острым нетерпением не только из-за интереса к колониям, но также потому, что данный ответ должен был характеризовать тот способ, которым президент США намеревался бороться за свои 14 пунктов. "Президент Вильсон сказал, что, по его мнению, все согласны в том, чтобы воспрепятствовать восстановлению немецких колоний". Таким образом, сражения не получилось. Вильсон не дрался. Германия потеряла свои колонии, а Вильсон начал свой путь к Версальскому договору. Ллойд Джордж, ободренный неспособностью Вильсона сражаться, перешел к более смелому наступлению. "Он хотел бы, чтобы конференция считала захваченные территории частью тех государств, которые их захватили". Это было уже чересчур для Вильсона. Он сделал огромную уступку в том, что колонии должны быть отняты у Германии, но не мог заставить себя допустить, что они уже были аннексированы Британской империей. Он настаивал на том, что моральная завеса, называемая мандатом, должна составляться по поводу каждой аннексии. Это была единственная конкретная проблема условий мира, которую Вильсон рассмотрел до своего возвращения в Америку 14 февраля 1919 года. Он без споров уступил по основному пункту и отказался уступить в менее важном, так как чувствовал, что аннексию нельзя примирить со словами, которые он произносил в своих речах, и что это может угрожать созданию Лиги Наций. 14 февраля 1919 года, перед своим отплытием в Америку, Вильсон зачитал на пленарной сессии мирной конференции соглашение о создании Лиги Наций.   Он ликовал   Он был уверен в том, что это соглашение положит прочный мир во всем мире, заключив свою речь словами, которые ясно показывали, какое воздействие, по его мнению, это соглашение окажет на все человечество, включая Ллойд Джорджа и Клемансо: "Много страшных событий произошло в ходе этой войны, джентльмены, но в результате ее произошли также некоторые чудесные вещи.   Несправедливость была побеждена. Человечество ощутило все величие справедливости. Люди, ранее с подозрением относящиеся друг к другу, теперь могут жить как братья и друзья в единой семье и желают так жить. С миазмой недоверия и интриг покончено. Люди смотрят в глаза друг другу и говорят: "Мы братья, и у нас общая цель. Мы не осознавали этого раньше, но мы осознали это теперь, и это есть наше соглашение о мире и дружбе"". Он верил в то, что принес человечеству мир. Весь страх, ненависть, жадность и жестокость исчезнут. Соглашение стало свершившимся фактом. XXV Вечером 14 февраля 1919 года, в день отъезда Вильсона в Америку, Хауз записал в своем дневнике: "Президент сказал мне со слезами на глазах: "Прощай!" - пожал мне руку и обнял меня..." Это было в последний раз, когда Вудро Вильсон обнял полковника Хауза. Немало работ посвящено взаимоотношениям Вильсона и Хауза. Их авторы пытались докопаться до истинной причины, положившей конец этой дружбе. Одни изображают миссис Вильсон как некую "женщину-демона", "женщину в красном", которая разрушила чудесную дружбу; другие представляют Хауза Иудой, в замыслы которого входило отделить вопрос о создании Лиги Наций от мирного договора в то время, когда Вильсон был в Америке. Для большинства же авторов этот вопрос является трагической тайной. Однако исследование фактов убеждает нас в том, что миссис Вильсон не была "женщиной-демоном", а Хауз - Иудой и что этот вопрос не является тайной. Мы также, к сожалению, убеждены в том, что нам придется долго обсуждать этот вопрос, так как публичные действия Вильсона и его личные реакции в течение остающегося периода его жизни не могут быть поняты, если не будет пролит свет на его отношение к Хаузу. Давайте начнем с напоминания читателю о том, что Вильсон был связан с Хаузом как сознательными, так и бессознательными узами. Его зависимость от советов Хауза была громадной, и он, по крайней мере частично, осознавал те выгоды, которые получал от услуг Хауза. Но основой любви Вильсона к Хаузу был тот факт, что в его бессознательном Хауз представлял маленького Томми Вильсона. Посредством отождествления себя с отцом, а Хауза с собой Вильсон был способен возродить в своем бессознательном отношение к "несравненному отцу" и в лице Хауза получать для себя ту любовь, которую хотел и не мог более получать от отца. Таким образом, путем двойного отождествления пассивность Вильсона по отношению к отцу находила выход через Хауза. У него был еще один важный выход для этого влечения, его бессознательное отождествление себя с Иисусом Христом; но любовь к более молодому мужчине была не менее важна для его счастья. Любовь Вильсона к Хаузу, которая с самого начала их отношений в 1911 году была интенсивной, достигла своего апогея в течение 6 месяцев, последовавших за смертью его первой жены. С августа 1914 по январь 1915 года Хауз являлся главным объектом его любви. В добавление к его пассивности по отношению к отцу, которая, как обычно, находила выход через Хауза, его пассивность по отношению к матери, вероятно, также находила в то время выход через его друга. Мы отмечали, что в эти месяцы, последовавшие за смертью Эллен Эксон, Вильсон заменил потерянную им мать субститутом, отождествив себя с матерью. Хауз, представляющий маленького Томми Вильсона, должно быть, получил от Вильсона в эти месяцы по крайней мере часть той любви, которую Вильсон хотел и не мог получить от своей матери или ее представительницы.   Таким образом, до того как Хауз отправился за границу в январе 1915 года, Вильсон был способен в некоторой степени возродить свое отношение к отцу и к матери, играя по отношению к полковнику роль отца и матери, и неудивительно, что в его глазах стояли слезы, когда он сказал "прощай" лицу, представляющему его самого. Как мы уже отмечали, Вильсон стал испытывать страшное одиночество и был близок к нервному расстройству   Его врач, Грейсон, настоял на том, чтобы в Белом доме звучала музыка и бывали гости. На одном из вечеров Вильсон увидел миссис Голт и сразу же в нее влюбился. Когда в июне 1915 года Хауз возвратился в Америку, он застал президента сияющим от счастья. Но эмоциональная зависимость Вильсона от своего друга осталась почти столь же огромной, как и до отъезда полковника. Он рассказал Хаузу все о своей любви, продолжал обращаться к нему в своих письмах как к "Моему дорогому, дорогому другу" или "Дражайшему другу" и спрашивал у Хауза совета, когда и как ему следует объявить о своей помолвке и вступить в брак. Вильсон женился на миссис Голт 18 декабря 1915 года, а спустя 10 дней Хауз покинул Америку, чтобы убедить английское правительство позволить Вильсону диктовать условия мира. Когда Хауз возвратился в Вашингтон (6 марта 1916 года), Вильсон, уверенный в том, что Хауз все подготовил для того, чтобы его назвали спасителем человечества, встретил полковника с распростертыми объятиями. В конце зимы и начале весны 1916 года Вильсон верил в то, что вскоре провозгласит окончание войны. Огромное количество либидо, получаемое от его пассивности по отношению к отцу, заряжало его бессознательное отождествление себя с Иисусом Христом. Заряд его либидо был столь могущественным, что Вильсон не мог отказаться от отождествления себя с Христом даже в мае 1916 года, когда стало очевидным, что его не призовут спасать человечество. Он был вынужден попытаться стать таким же Спасителем в мире реальности, каким он был в своем бессознательном. Его бессознательное отождествление себя со спасителем, по всей видимости, стало фиксацией. Но в декабре 1915 года Вильсон верил, что Хауз подготовил для него божественный путь, на котором он не встретит каких-либо преград, и поэтому питал к полковнику сильную привязанность. Подавание надежды и последующее разочарование являются могущественными факторами в бессознательном. Хауз обещал Вильсону сделать его исполнителем "самой благородной роли, которая когда-либо выпадала на долю человека", - спасителя человечества. Хауз первый высказал эту мысль, вел переговоры и заставил Вильсона поверить в то, что близится тот момент, когда Вильсон сможет предстать "принцем мира". Он был ответственен как за надежду, так и за разочарование Вильсона. Хауз не оправдал его надежды, чем вызвал сильное раздражение. Ранее Вильсон считал себя в своем бессознательном Сыном Бога. Но его брат Джо ворвался в его мир и разрушил его.   Мы уже отмечали, что доля пассивности Вильсона к отцу достигала его более молодых друзей через брата Джо и что все эти друзья были не только представителями маленького Джо Вильсона, но также в некоторой степени представителями маленького Джо Вильсона - первого предателя. Летом 1916 года, когда те ожидания, которые Хауз возбудил в Вильсоне, не оправдались, враждебность, подозрение и ощущение предательства, которые были связаны с младенцем Джо, по-видимому, были в некоторой мере перенесены на Хауза. Такая замена Хаузом первоначального разрушителя надежд и предателя, хотя была и не столь важной в 19 16 году, несомненно, явилась первичным фактором в постепенном угасании любви его к Хаузу. Летом 1916 года для Вильсона было нетрудно уменьшить количество либидо, которое находило выход через Хауза. Он просто крайне усилил поток либидо, направленный на бессознательное отождествление себя с Иисусом Христом. Как его любовь к Хаузу, так и его отождествление себя со Спасителем были выходами для одного и того же огромного источника либидо - его пассивности по отношению к отцу. Поэтому, когда его бессознательное отождествление себя с Христом возросло, потребность в любви Хауза уменьшилась. Однако его пассивность по отношению к отцу была наиболее могущественным из всех влечений, поэтому он нуждался как в отождествлении себя с Христом, так и в любви какого-либо представителя маленького Томми Вильсона для достижения адекватного выхода этого влечения. Хауз оставался наиболее ценным представителем Томми Вильсона, но летом 1916 года он, по-видимому, предпринял важный шаг к повороту основного заряда либидо, порождаемого его пассивностью по отношению к отцу, от Хауза к бессознательному отождествлению себя с Христом. Затуханию любви Вильсона к Хаузу содействовало также влияние его жены   Не то чтобы она недолюбливала Хауза, просто ей не очень-то нравился контроль Хауза над ее мужем. Она негодовала на растущую в Америке веру в то, что мысли и действия ее мужа зарождались в голове Хауза. Всю свою жизнь Вильсон был чувствителен к атмосфере, создаваемой представительницей матери. После своего переизбрания в ноябре 1916 года Вильсон снова желал предложить посредничество. Хауз яростно противился любому шагу к открытию этого выхода, куда был направлен основной поток пассивности Вильсона по отношению к отцу. Вильсон несколько раз спорил с Хаузом, и это так сильно расстраивало его, что он не мог спать в последующие ночи. В конце концов, поступая против совета Хауза, он решил опубликовать свое воззвание к миру.   Так осенью 1916 года Хауз встал на пути громадного количества либидо, которое заряжало бессознательное отождествление Вильсона с Христом. Хауз более не был представителем Бога, а вместо этого пытался на деле помешать Вильсону попытаться стать Спасителем. Нетрудно представить, что творилось в бессознательном Вильсона. В глубине своего рассудка он, должно быть, ощущал, что Хауз выступает против того, чтобы он был единственным любимым Сыном Бога, что Хауз стал таким же врагом, каким был его брат Джо. Он решил, несмотря на оппозицию Хауза, что будет Спасителем. Вильсон опубликовал свое воззвание к миру 18 декабря 1916 года, а в январе 1917 года перестал обращаться к Хаузу в своих письмах как к "Дражайшему другу" и вернулся к обращению "Мой дорогой Хауз". В январе этого же года он величественно говорил в своей речи о "мире без победы" и в конце этого же месяца написал под гравюрой со своим изображением удивительные слова: "Пусть этот автограф напоминает тем, кто увидит его, о хорошем человеке, который преданно любил своих сограждан". Нетрудно видеть, что случилось в бессознательном Вильсона. Он просто повернул большое количество либидо, которое проистекало из его пассивности по отношению к отцу, от Хауза к отождествлению себя с Иисусом Христом. Хауз все еще оставался для него наилучшим субститутом маленького Томми Вильсона, но побочным выходом для его пассивности по отношению к отцу, отождествление же с Христом стало основным проводником для громадного потока либидо. И ни Хауз, ни кто-либо иной из его друзей не мог противостоять ему, а мешая такому отождествлению, мог достичь лишь одного статуса в бессознательном Вильсона, статуса друга спасителя, оказавшегося предателем, Иудой Искариотом. Таким образом, разочарование в надежде, которую Хауз возбудил в Вильсоне, поддержка испытываемого им раздражения против Хауза со стороны миссис Вильсон и противодействие Хауза его желанию стать спасителем сделали полковника из "Дражайшего друга" "Моим дорогим Хаузом". Хауз все еще представлял собой маленького Томми Вильсона, но не совершенного Томми Вильсона, который обладал явным привкусом маленького Джо Вильсона, первоначального предателя, который положил конец счастливому уникальному положению Вильсона в качестве единственного любимого сына своего "божественного" отца. Комната в Белом доме, известная как "комната полковника Хауза", продолжала держаться взаперти, ожидая его прибытия   Всегда, когда Вильсону предстояло выступить, он обращался к Хаузу за советом по поводу того, что следует сказать, и редко принимал важное решение, не спросив мнения Хауза. Хотя интеллектуальная зависимость Вильсона от Хауза продолжала оставаться огромной на всем протяжении 1917 и 1918 годов, две личные акции полковника сильно задели президента. Осенью 1917 года (после получения согласия от Вильсона) Хауз основал организацию "Исследование", состоящую из профессоров колледжей и предназначенную для сбора данных для мирной конференции. Директором этой организации Хауз назначил своего шурина Сиднея Эдварда Мезеса, президента колледжа в городе Нью-Йорке.   Вильсон не любил Мезеса еще со дня его избрания президентом колледжа, так как на это место претендовал его шурин. Он считал назначение Мезеса актом "семейственности" со стороны Хауза и был им недоволен. Затем, когда потребовался человек, ответственный за личную телефонную связь между Нью-Йорком, где находился государственный департамент полковника Хауза, и Белым домом, Хауз снова выбрал члена своей семьи, своего зятя Гордона Очинклоса, молодого человека, не имеющего никакого отношения к государственному департаменту и не обладающего опытом в иностранных делах. Вильсон также невзлюбил Очинклоса и неоднократно критиковал полковника за "семейственность". Однако он никогда не высказывал прямо свое недовольство Хаузу, и тот продолжал оставаться в неведении относительно того, насколько его шурин и зять раздражали Вильсона. Таким образом, очевидно, что, несмотря на тесное интеллектуальное сотрудничество в вопросах внешней политики, Вильсон перестал быть полностью откровенным с Хаузом. Миссис Вильсон стала его доверенным лицом. В конце концов, вполне нормально, что человек должен быть до некоторой степени сдержан в разговоре даже со своим самым близким другом; и ясно, что в бессознательном Вильсона до соглашения о временном перемирии Хауз все еще представлял собой маленького Томми Вильсона, хотя уже и не являлся более совершенным маленьким Томми Вильсоном. "М-р Хауз является моим вторым "Я". Он - мое независимое "Я". Его и мои мысли - одно и то же". Эти слова, произнесенные Вильсоном в 1912 году, показывают, до какой степени он относился к Хаузу как к самому себе; но это чувство идентичности с полковником проявилось почти столь же полно в октябре 1918 года, когда он послал Хауза в Европу для ведения переговоров о временном перемирии, не дав ему каких-либо инструкций на этот счет. Хауз отметил в своем дневнике: "Когда я отправлялся, он сказал: "Я не даю Вам каких-либо инструкций, так как считаю, что Вы сами знаете, что делать..." Я отправляюсь с одной из самых важных миссий, когда-либо имевших место, но с его стороны не последовало никаких указаний или совета". Деликатное предложение Хауза о том, что Вильсону не следует приезжать в Париж, было поэтому воспринято Вильсоном как понуждение к самоотречению от своего отцовского права в Белом доме. Ни в планы Вильсона, ни в планы миссис Вильсон не входило, что Хауз должен стать спасителем мира.   Они отправились в Париж Среди приглашенных на конференцию был и зять Вильсона Сайрэ, являвшийся членом организации "Исследование", но Вильсон был решительно против его поездки. Сознательная нелюбовь Вильсона к "семейственности", каким бы бессознательным ни был ее источник, стала интенсивной. Ранее он отдал распоряжение, чтобы все сотрудники, входящие в американскую мирную делегацию, отправлялись на конференцию без жен. Однако на борту корабля "Джордж Вашингтон" он увидел не только Мезеса, но также миссис Мезес и очаровательную дочь Хауза, миссис Очинклос. Вильсон был менее, чем когда-либо, расположен поощрять тенденцию Хауза покровительствовать своим родственникам. Хауз абсолютно не подозревал об этом факте, и, когда Вильсон, по прибытии в Париж, яростно осуждал секретариат, выбранный Лансингом, Хауз великодушно предложил ему воспользоваться услугами Очинклоса!   Вильсон отказался, поблагодарив. Но во время поездки Вильсона в Лондон для встречи с королем Хауз ввел Очинклоса в президентскую свиту для того, чтобы тот проинструктировал Вильсона относительно английского этикета, включив туда же сэра Уильяма Уайзмена, чтобы тот в свою очередь проинструктировал Очинклоса! Вильсон был взбешен увещеваниями Очинклоса. В январе 1919 года Хауз, абсолютно не осознавая всю глубину неприязни, которую президент питал к Очинклосу, вновь убеждал Вильсона взять его секретарем. Вся эта история с Очинклосом не имела бы большого значения, если бы она не пошла дальше довольно комических попыток Хауза убедить Вильсона вступить в тесные отношения с человеком, которого тот не любил. К тому же зять Хауза имел обыкновение весьма пренебрежительно отзываться о Вильсоне и распространял слухи о том, что Хауз и он контролируют действия Вильсона. Некоторые лица в свите Хауза также разделяли эти мысли Очинклоса. Миссис Вильсон начала верить тому, что Хауз поощряет своих подчиненных неодобрительно отзываться о ее муже, чтобы на таком фоне казаться великим человеком Америки. Между прочим, Хауз так же, как и всегда, находился в стороне   На встречах комитета по созданию Лиги Наций он столь заметно проявлял субординацию, что даже не претендовал на роль второй скрипки; он просто "перевертывал листы партитуры для своего господина". Вильсон был так глубоко тронут преданностью Хауза, что предложил ему занять свое место в Совете десяти на время своего пребывания в Америке. Он попросил Хауза разработать с представителями союзников условия предварительного мира. Ясно, что, несмотря на уменьшение количества пассивности Вильсона по отношению к отцу, которая находила выход через Хауза, его отождествление Хауза с маленьким Томми Вильсоном оставалось нетронутым до отъезда Вильсона в Америку 14 февраля 1919 года. Собственные слова Вильсона относительно того курса, который он хотел, чтобы Хауз проводил в его отсутствие, могут быть найдены в документах Высшего военного совета от 12 февраля 1919 года и в дневнике полковника Хауза от 14 февраля 1919 года. Во время утренней встречи в Высшем военном совете 12 февраля 1919 года Вильсон решительно поддержал предложение Бальфура о том, что "окончательные морские и наземные условия мира" должны быть как можно скорее разработаны и навязаны Германии. Клемансо возражал, говоря/что сугубо военные условия мира будут зависеть от политических, экономических и финансовых условий. В полдень, во время собрания Совета, когда возобновилось обсуждение, Вильсон говорил о том, что можно свести на нет возражение Клемансо путем сокращения немецких вооруженных сил до минимального уровня: "До количества вооруженных сил, требуемых Германии для поддержания внутреннего порядка и подавления большевизма". Неважно, какие другие условия мира могут возникнуть, будет явно нецелесообразно сокращать вооруженные силы Германии ниже этого уровня. Клемансо, ясно видя те преимущества, которые дает Франции предложение президента США о сокращении немецких вооруженных сил до такого минимального уровня, и вполне понимая, что мирный договор - будет он или нет назван "предварительным" - будет означать мир, и все еще полный решимости включить политические, экономические и финансовые условия, сказал, что готов согласиться с предложением Вильсона, "однако до этого ему хотелось бы получить более точную информацию по определенным пунктам... Хотя отчет экспертов будет вскоре получен, он не хотел бы обсуждать такой важный вопрос в отсутствие президента Вильсона". Вильсон ответил, что м-р Клемансо чересчур переоценивает его. В технических вопросах он в основном пользовался услугами иностранных специалистов, которые находятся в Париже. Поэтому он отправится с легким сердцем, если будет полагать, что его план принят в принципе... Если с его планом согласятся в принципе, он сможет уехать и оставить своим коллегам право решать, будет ли подходящей программа, предложенная техническими консультантами. Он не хочет, чтобы его отсутствие тормозило столь важную, существенную и неотложную работу, как подготовка предварительного мира. Он надеется возвратиться к 13 или 15 марта, позволив себе лишь недельное пребывание в Америке. Но он не хочет, чтобы во время его отсутствия поднимались такие вопросы, как территориальный вопрос и вопрос о компенсации. Вильсон попросил полковника Хауза на время его отсутствия занять свое место. М-р Клемансо сказал, что он "полностью удовлетворен". И у него были все основания для полного удовлетворения, так как Вильсон предложил уничтожение немецкой армии и флота, кроме сохранения минимальных сил для поддержания внутреннего порядка, и не стал противодействовать включению в предварительные условия мира тех территориальных и финансовых условий, которые Клемансо считал необходимыми. Перед концом обсуждения Вильсон ясно дал понять, что имеет в виду, по крайней мере в данное время, действительный мирный договор, который положит конец временному перемирию, сказав, что он за возобновление перемирия на неопределенный срок: "Затем временное перемирие закончится вследствие сформирования определенных предварительных условий мира на военных условиях". Однако Вильсон добавил, что "вопрос о Кильском канале и вопрос о подводной связи, включенные в морской перечень, следует отделить от чисто морских условий, которые должны будут вступить в силу в конце временного перемирия. Эти вопросы имеют отношение к окончательному миру". Невозможно избежать заключения о том, что Вильсон имел в виду три разных состояния международных отношений: "временное перемирие", "предварительный мир" и "окончательный мир". И также очевидно, что он упустил из виду тот факт, что мирный договор, называется он или нет предварительным, означает мир и должен быть ратифицирован сенатом США для того, чтобы быть утвержденным в Америке.   В международном кодексе нет такого понятия, как состояние предварительного мира Есть война, временное перемирие и мир. Слово "предварительный" ничего не меняет   "Предварительный мирный договор" с Германией, включающий в себя одни лишь военные условия, должен быть ратифицирован сенатом США, а после ратификации покончит с состоянием войны и восстановит мир. Последующий договор, содержащий дополнительные требования, называемый окончательным договором, или "окончательным миром", будет договором уже не между воюющими сторонами, а между бывшими воюющими сторонами.   Таким образом, то предложение, которое Вильсон столь решительно поддерживал, включало в себя заключение мирного договора, который не включал в себя создание Лиги Наций. Самым лелеемым чаянием Вильсона было сделать Лигу Наций неотъемлемой частью мирного договора, но к 12 февраля 1919 года он выступал в защиту как можно скорейшего принятия мирного договора, хотя и названного им предварительным, но тем не менее договора о мире, который не включал в себя создание Лиги Наций, и 14 февраля указал Хаузу те положения, которые должны быть включены в этот договор. Хауз записал в своем дневнике: "14 февраля 1919 года... я наметил свой план действий во время его отсутствия: мы сможем все увязать в течение 4 последующих недель. Он, казалось, удивился и даже встревожился от такого утверждения. Поэтому я объяснил ему, что имел в виду не привести эти вопросы к окончательному решению, а подготовить их решение к его приезду... Одним из наиболее важных вопросов была выработка программы предварительных мер, необходимых для установления предварительного мира с Германией. Таким образом, программа сводилась к следующим пунктам: 1. Сокращение германской армии и флота до нужд мирной жизни 2. Определение границ Германии. Сюда должен вхо дить вопрос о лишении ее колоний 3. Та сумма денег, которую следует заплатить за репарацию, и то время, в течение которого она должна выплачиваться 4. Соглашение относительно экономического положе ния Германии Я спросил его, хочет ли он что-либо предложить в дополнение к этим 4 пунктам. Он ответил, что этого достаточно". Ясно, что Вильсон не изменил своего мнения о том, что будет желательным включить Лигу Наций в мирный договор, но он считал, что добавление слова "предварительный" к словам "мирный договор" вызовет магический результат, сделав мирный договор действительным мирным договором, когда он того пожелает, а когда он того не будет желать, этот договор не будет считаться таковым. Переговоры закончатся временным перемирием, он "свяжет" Германию и сделает "безопасность предшествующей миру", но этот договор не должен будет ратифицироваться сенатом США и не будет "окончательным миром". И снова Вильсон пришел к юмыслимому заключению из-за своей уверенности в том, что сила слов может трансформировать факты в соответствии с его желаниями. Хауз, Бальфур, Клемансо и остальные деятели, сошедшиеся в Париже, естественно, предполагали, что .сон действительно хочет заключения предвари-ного мирного договора, так как он об этом говорил и даже определил те условия, которые должны быть включены в него. Но на самом деле Вильсон не хотел ничего подобного. Он покинул Францию, питая иллюзию, что договор, называемый "предварительным", заключения которого он добивается, даст ему в руки неограниченную возможность сделать из него временное перемирие. Ему ни разу не пришло в голову, что вследствие такого договора он неизбежно будет просить совета и согласия сената ратифицировать этот договор, а также что этот договор о мире не включал в себя Лигу Наций.   Довольно любопытно, что он в точности следовал курсу, предлагаемому сенатором Ноксом, бывшим госсекретарем республиканцев, который после Лоджа был его самым могущественным противником. Но Вильсон считал, что просто нашел еще один метод сделать "безопасность предшествующей миру", и покинул Париж, убежденный в том, что обессмертил себя как человек, который принес мир на землю XXVI Несмотря на триумф бессознательного отождествления Вильсоном себя со спасителем человечества, он был крайне нервозен и истощен. В течение 5 недель в Париже он работал более напряженно, чем когда-либо до этого. Он не привык к напряженной работе. На всем протяжении его правления Грейсон защищал его от истощения, но Париж подорвал его силы. Когда он ступил на борт "Джорджа Вашингтона", он был близок к физическому и нервному истощению, а о его душевном состоянии можно судить по его самообману в вопросе о предварительном договоре. На борту корабля Вильсон услышал неприятные для себя вещи о своем друге Хаузе. Ему рассказали, что зять Хауза - Очинклос - распространяет о президенте сплетни и Хауз одобряет его действия. Вильсон был чувствителен к сплетням, особенно если они подтверждались представительницей матери, и не мог отнестись к этой истории с тем презрением, которого она заслуживала. Его неприязнь к Очинклосу была слишком интенсивной, его бессознательная привязанность к Хаузу - слишком глубокой, и его сознательная зависимость от Хауза - чересчур обширной.   Он изолировал себя от всех советников, за исключением Хауза. Он отказался взять с собой Тьюмалти и использовать секретариат американской делегации. Он игнорировал Лансинга и других членов американской делегации. Эксперты из созданной Хаузом организации "Исследование" докладывали ему свои соображения через Мезеса, шурина Хауза. Секретариат Хауза, который вследствие отсутствия у Вильсона своего собственного был единственным находящимся в его распоряжении, возглавлялся зятем Хауза. Его юридический советник был партнером по работе того же зятя Хауза.   Сам Хауз был его представителем в Совете десяти   До тех пор пока он ощущал, что полковник является его "независимым Я", эта зависимость от Хауза и от его спутников была для Вильсона приемлемой. Такая внешняя зависимость и внутренняя потребность в отношениях с Хаузом требовали не допускать возникновения даже тени обиды со стороны Вильсона. Поведение Очинклоса было лишь небольшим облачком, но оно угрожало как проводимой им работе в Париже, так и потоку его пассивности к отцу, который находил выход посредством его любви к Хаузу. Вильсон, на основании виденного и слышанного им самим, имел свидетельство того, что Хауз все еще оставался тихим, незаметным, подчиняющимся другом, превосходным маленьким Томми Вильсоном; но, под впечатлением услышанного, он начал думать, что, возможно, за его спиной Хауз был совсем иным. Он, несомненно, вспомнил, что Хауз планировал "подготовить все в течение последующих 4 недель", и, возможно, вспомнил, что Хауз вообще отговаривал его от поездки в Европу. Во всяком случае, отождествление им Хауза с собой как с ребенком претерпело удар из-за Очинклоса. В первый раз Хауз начал более походить на маленького Джо Вильсона, обманщика, соперника и предателя, нежели на маленького Томми Вильсона. 24 февраля 1919 года Вильсон высадился в Бостоне и сразу же "атаковал" своих противников эмоциональным посланием - пытаясь заставить соотечественников "проникнуться духом самопожертвования". Его речь была весьма туманна. Он говорил об американских солдатах как о "сражавшихся за мечту" и следующим образом оценил мощь своих слов: "Я получил сладостное удовлетворение. Говоря с полнейшей откровенностью от имени народа США, я называл целями этой войны идеалы, и одни лишь идеалы, и война была выиграна вследствие такого воодушевления". Его идеалы не просто выиграли войну, но также сотворили дальнейшие чудеса. "А теперь эти идеалы сотворили новое чудо, сплотив все народы Европы и вселив в них дух доверия и надежды, так как они считают, что мы находимся накануне новой эры, когда нации будут понимать друг друга, когда нации будут поддерживать друг друга в любом справедливом деле, когда нации объединят все свои моральные и физические силы для того, чтобы преобладала справедливость. Если Америка в этот момент не оправдает надежд мира, что получится из этого?" На Америку его речь не произвела большого впечатления. Она не походила на истину. Вильсон, по-видимому, пытался устранить факты посредством слов. Американские либералы чувствовали, что не Америка, а Вильсон намеревается не оправдать надежды мира, а американские консерваторы считали, что Вильсон не оправдывает надежд Америки. Противодействие договору в Америке возникло частично вследствие личной неприязни к Вильсону - например, Лодж ненавидел Вильсона почти столь же глубоко, как Вильсон ненавидел его, - но основная сила противодействия вытекала из того убеждения, что такие условия мирного договора не уменьшат возможность войн в будущем и что США окажутся втянутыми в эти войны из-за обязательств, записанных в договоре. Противники договора заняли в 1919 году позицию, в точности аналогичную той, которую занял Вильсон в величественной речи, обращенной к сенату, относительно "мира без победы" 22 января 1917 года, в которой он утверждал, что имеется лишь одна разновидность мира, гарантировать которую может народ Америки: "Договоры и соглашения, которые положат конец войне, должны выдвинуть такие условия, которые гарантируют истинный мир, стоящий того, чтобы его гарантировать и сохранять, мир, который завоюет одобрение человечества, а не такой, который будет служить интересам и сиюминутным целям вовлеченных в войну наций". Вильсон, приписывая договору почти магическую исцеляющую мощь, позабыл о своих убеждениях в предшествующие два года. Он прибыл в Вашингтон и, следуя совету Хауза, дал банкет для членов сенатского комитета по внешним сношениям   Этот банкет не вызвал того восстановления дружеских отношений, на которые рассчитывал Хауз. Сенаторы Лодж и Нокс молчали. Гнев президента был обращен против Хауза, посоветовавшего ему устроить этот банкет. Читатель помнит, что Вильсон, пока находился в Париже, избегал рассмотрения конкретных требований союзников. В Вашингтоне, через каблограммы от Хауза, он впервые осознал условия мира союзников. Хауз при передаче их требований не отзывался о них воинственным образом. Как только цели союзников были сообщены полковнику, особенно цели англичан, о которых он ранее думал как о союзниках американцев в борьбе за заключение справедливого мира, он оставил надежду на то, что заключенный мир будет напоминать тот мир, который Вильсон обещал человечеству.   3 марта 1919 года он записал в своем дневнике: "Теперь очевидно, что мир не будет таким, на который я рассчитывал, или таким, который должен был бы возникнуть вследствие этой страшной бойни... Я испытываю отвращение при мысли о том, что нас принудят заключить этот навязываемый нам мир. Мы можем кое-чего добиться, используя Лигу Наций, но даже она не является совершенным инструментом". 4 марта 1919 года Лодж объявил в сенате, что 3 7 сенаторов обязались голосовать против ратификации договора из-за Лиги Наций. Вильсон тем же вечером ответил Лоджу с вызовом и угрозой, сказав: "Когда этот договор о мире вернется сюда, джентльмены, сидящие здесь, найдут в нем не только соглашение о создании Лиги Наций, но столь много нитей договора, связанных с этим соглашением, что вы не сможете оторвать соглашение от договора, не разрушив всю органическую структуру договора". Так, его прощальная угроза Лоджу перед отъездом из Нью-Форка во Францию, истощенного и осунувшегося, была: либо соглашайтесь на договор с предложенным мною соглашением о создании Лиги Наций, либо не получите никакого договора. Вильсон произнес эту угрозу, так как знал, что народ США желал как можно быстрее прийти к миру, и был уверен, что народ предпочтет немедленный договор, заключающий в себе создание Лиги Наций, неопределенным проволочкам в демобилизации, связанным с военным положением. Таким образом, связывая в одно целое мирный договор и соглашение о создании Лиги Наций, Вильсон надеялся вызвать по отношению к Лоджу, как к противнику быстрого заключения мира, ненависть и принудить его признать создание Лиги Наций. Но он проглядел тот факт, что до своего отъезда в Париж отдал распоряжение о подготовке предварительного мира, включающего в себя военные, морские, территориальные, экономические и финансовые условия, которые могут выбить у него из рук то оружие, которое он выбрал для борьбы против Лоджа.   Сенат мог ратифицировать предварительный договор   И, таким образом, заключить мир с Германией и мог отвергнуть последующий "окончательный" договор, который включал в себя создание Лиги Наций. Очевидно, что Вильсон не имел ни малейшего понятия о том, что мирный договор - именуемый "предварительным", - за который он выступал, в действительности мог восстановить мир. Когда он в Нью-Йорке произносил эту угрозу, Хауз, преданно исполняя его приказания, напряженно работал в Париже над подготовкой договора, который сводил угрозу Вильсона к нулю. Вильсон создал для себя дилемму: либо "погубить" предварительный договор, либо "проглотить" свою угрозу Лоджу. Его ненависть к Лоджу стала более яростной, чем когда-либо ранее, и нам представляется важным отметить, что он начал бороться с Лоджем до того, как начал борьбу с Ллойд Джорджем и Клемансо. Мы видели, что Лодж давно уже являлся для него отцовским представителем и что его реактивное образование против пассивности к отцу в течение нескольких лет находило меньший выход посредством ненависти к Лоджу.   Мы также видели, что, когда действие этого реактивного образования было направлено против отцовского представителя, как в случае с Вестом, Вильсон мог бороться с беспощадной решимостью; но когда, по той или иной причине, энергия этого реактивного образования была направлена против человека, который в моральном и умственном отношении не уступал ему, он чувствовал себя слабым и не в духе. На всем протяжении 1919 года энергия его реактивного образования против пассивности по отношению к отцу была направлена против Лоджа и ни разу не направлялась против какого-либо европейского государственного деятеля, разве что, да и то ненадолго, против президента Пуанкаре. Вильсон оставался беспощадным и непреклонным в своей оппозиции к Лоджу, но никогда не был беспощадным и непреклонным по отношению к Клемансо и Ллойд Джорджу. Нежелание Вильсона относиться к лидерам союзников с бескомпромиссной враждебностью, несомненно, проистекало из его невежества в делах Европы. Он был на незнакомой почве и мог быть устрашен любыми пугалами, подобно угрозе о том, что его бескомпромиссная позиция по отношению к Ллойд Джорджу и Клемансо ввергнет всю Европу в большевизм. Когда он сражался с Лоджем, он был дома, на родной почве, уверенный в себе. Но основная причина его суровости, когда он сталкивался с Лоджем, и его безвольности при встречах с Ллойд Джорджем и Клемансо заключалась, по-видимому, в том простом факте, что Лодж, а не Клемансо пришел на смену Весту. Его ненависть к Лоджу, по-видимому, съедала всю, или почти всю, его энергию мужественности, которая никогда не была чересчур обильной.   Он боролся с лидерами союзников не мужскими, а женскими средствами: воззваниями, мольбами, уступками, подчинением На всем протяжении его 2-недельного пребывания в Америке он был крайне занят и лишь бегло просматривал каблограммы Хауза из Парижа. Он знал, что его ожидает борьба, но лишь после того, как Хауз рассказал ему о фактах, он осознал чрезмерность требований союзников и размеры битвы, ожидающей его. Вильсон был глубоко шокирован не столько самими фактами, сколько отношением к ним Хауза. Он возвратился во Францию как Сын Бога, собирающийся сражаться за Господа, своего Бога, которым в его бессознательном также был он сам. Он все еще верил в то, что Бог избрал его для того, чтобы дать миру справедливый и прочный мир, и надеялся, что, сделав "безопасность предшествующей миру", он сделал для себя возможным перевести переговоры в русло божественной проповеди. Хауз сказал ему, что основание Лиги Наций ни в какой степени не изменило требований союзников и что их условия мира являются мстительными. Он добавил, что никакие доводы не изменят требований Клемансо и Ллойд Джорджа, и посоветовал Вильсону смотреть в лицо этому факту и, так как человечество нуждается в мире, сразу же пойти на компромисс: как можно быстрее заключить несправедливый мир, который он все равно вынужден будет заключить. Хауз настолько всецело было уверен в том, что компромисс неизбежен и в действительности желаем, по сравнению с открытой борьбой, что в первый же день по возвращении Вильсона во Францию 14 марта 1919 года записал в своем дневнике: "Моим основным желанием в настоящее время является заключение мира с Германией как можно скорее". Все отождествления Вильсоном себя с Божеством протестовали против такой оценки Хаузом ситуации и против совета Хауза. Он не мог примириться с мыслью о том, что для него невозможно повернуть переговоры в Париже в русло христианских идеалов. Он не хотел признать, что после всех его благородных надежд и слов, а также обещаний, после его призыва к Америке следовать за ним в крестовом походе за прочный мир, после того, как тысячи американцев отдали свою жизнь и были затрачены громадные средства, он должен сознаться в том, что является не спасителем человечества, а орудием союзников.   Согласиться с Хаузом означало для него признаться в том, что то мрачное предвидение, которое сделало его столь нервным и несчастным летом и осенью 1916 года и преследовало его, во время написания воззвания к народам мира стало реальностью. Принять совет Хауза означало отказ от его веры в свою миссию, в свое сходство с Сыном Божьим. Эта вера стала основой его существа, центральной иллюзией, под которую должны были подгоняться все факты. Его отождествление себя с Христом было фиксацией. Как мы уже указывали, Вильсон уменьшил значение Хауза с "Дражайшего друга" до "Моего дорогого Хауза" в январе 1917 года, так как Хауз противился разрядке его либидо, связанного с этой идентификацией.   А ночью 4 марта 1919 года Хауз не только посоветовал ему отказаться от карьеры спасителя человечества, но привел его в ужас мимолетным замечанием, которое было столь шокирующим для него, что он ощутил потребность как можно скорее рассказать кому-либо об этом. Рядом оказался один из друзей, которому Вильсон и поведал о том, что Хауз не выполнил его приказа включить в предварительный договор о мире вопрос о создании Лиги Наций. Постольку поскольку Вильсон ранее приказал Хаузу подготовить именно такой договор, отрицание этого полковником было бы равносильно объявлению о том, что он умышленно не исполнил приказаний Вильсона. Президент забыл, что именно он проглядел вопрос о включении Лиги Наций, когда приказывал Хаузу подготавливать предварительный договор. Поэтому Хауз совершил, по его мнению, предательство. Хауз согласился отделить соглашение о создании Лиги Наций от мирного договора. Он лишил Вильсона его оружия в борьбе с Лоджем. Он пытался украсть у Вильсона титул на бессмертие! Нетрудно понять, что творилось в бессознательном президента США. Там он был Иисусом Христом. А Хауз предал его. Хауз не мог быть никем иным, кроме как Иудой Искариотом. Отождествление Вильсоном Хауза с маленьким Томми Вильсоном получило смертельный удар.   Оно не исчезло сразу. Давнишние отождествления умирают медленно   Жизнь понемногу уходит из них с печалью и надеждами на выздоровление. Вильсон продолжал встречаться с Хаузом, как Иисус делил хлеб с Иудой, зная страшный характер своего друга. Но эта дружба умирала, угасала бесповоротно. "Начиная с этого времени и далее отношения между ними становились все холоднее..." - записал Бейкер. "Холодность" целиком была на стороне Вильсона. Хауз всячески пытался спасти дружбу. Но бессознательное является суровым властителем. Два дня спустя после своего разговора с Хаузом Вильсон спросил одного из своих друзей, не кажется ли ему, что полковник Хауз изменился и не является более тем, кем был прежде. В бессознательном Вильсона Хауз действительно изменился и более не был тем, кем он был ранее. Прежде он был маленьким Томми Вильсоном, теперь он стал Джо Вильсоном, Гиббеном, Иудой Так 14 марта 1919 года любовь Вильсона к Хаузу начала перерастать в "холодность". Тот канал, который в течение 8 лет столь успешно давал выход значительной доле его пассивности по отношению к отцу, -был перекрыт. Его бессознательное отождествление себя с любимым Сыном Всемогущего Отца было единственным большим выходом его пассивности по отношению к преподобному Джозефу Раглесу Вильсону, и неудивительно, что по мере уменьшения его любви к Хаузу потребность Вильсона отождествлять себя с Христом становилась все сильнее. С этого времени громадное количество либидо заряжало его отождествление себя со Спасителем.   Но пассивность по отношению к отцу была сильнейшим из его влечений, и невозможно поверить в то, что это единственное отождествление могло дать ему адекватный выход. Невольно приходишь к мысли о том, что после 14 марта 1919 года значительное количество его пассивности к отцу не находило выхода, нуждалось в выходе, искало выхода. Непосредственное подчинение мужественному противнику, с сопутствующим материнским отождествлением, предлагало возможный выход. В последующие за охлаждением Вильсона к Хаузу недели он подчинился лидерам союзников. XXVII Вильсон с энтузиазмом принял один совет, который дал ему Хауз: предложение о том, что ему не следует более посещать встречи Совета десяти, а лучше договариваться об условиях мира в ходе секретных переговоров с Ллойд Джорджем и Клемансо. Несмотря на защиту Вильсоном "договоров о мире, к которым приходят в ходе открытого обсуждения", по прибытии в Париж 14 марта 1919 года он принял в офисе Хауза, расположенном в отеле "Крийон", Ллойд Джорджа и Клемансо. Вильсон был полон решимости перевести переговоры в русло божественной проповеди, не идти ни на какие компромиссы, а также направить лидеров союзников на праведный путь, а если они не изменят своих взглядов, то обрушить на них мощь Иеговы - отказать в финансовой поддеРжке США Англии, Франции и Италии, покинуть конференцию и объявить Ллойд Джорджа и Клемансо врагами человечества. Определенно известно, что 14 марта 1919 года Вильсон был полон решимости применить эти мужские средства борьбы и не идти на несправедливый мир. Но существует разного рода решимость, и есть лишь одна разновидность решимости, на которую можно полагаться: решимость, которая черпает свою силу из огромного потока либидо, подобно решимости Вильсона, когда он сражался против Веста или Лоджа. Решимость, проистекающая от Супер-Эго, часто является столь же беспомощной, что и решимость пьяницы бросить пить. Из всех слов и действий Вильсона во время мирной конференции ясно, что его решимость сражаться, при определенных обстоятельствах, не проистекала от его реактивного образования против пассивности по отношению к отцу.   Она проистекала из его нежелания нарушить те обещания, которые он дал человечеству, то есть из его Супер-Эго, и из его неспособности признать, что он не является спасителем человечества, то есть из его потребности отождествить себя с Иисусом Христом ради сохранения этого выхода своей пассивности по отношению к отцу.   Но пассивность по отношению к отцу может также находить глубокое удовлетворение в полном подчинении мужественному противнику   Таким образом, с одной стороны, его пассивность по отношению к отцу требовала, чтобы он не отказывался от своего отождествления с Христом, с другой стороны - чтобы он подчинился. Ее сила была разделена. И не следует забывать того, что Спаситель, с которым Вильсон отождествлял себя, спас мир полнейшим подчинением воле своего Отца. Для примирения этих конфликтующих требований со стороны его пассивности по отношению к отцу и для разрешения всех своих других личных затруднений Вильсон нуждался лишь в нахождении некоторой рационализации, которая позволит ему пойти на компромисс и одновременно сохранит его веру в то, что он является спасителем человечества. Но когда он говорил с Хаузом, то не находил такой рационализации или, по крайней мере, не мог заглушить свои сомнения относительно законности такого компромисса. Редко в человеческой истории будущий ход мировых событий зависел от одного человека так, как он зависел в то время от Вильсона. Когда он встретился с Клемансо и Ллойд Джорджем 14 марта 1919 года, судьба мира зависела от характера его личности. Он начал сражаться за тот мир, который обещал человечеству, сделав самую расточительную уступку, которую когда-либо делал. "В момент энтузиазма" он согласился заключить договор о союзничестве, гарантирующий немедленное вступление США в войну на стороне Франции в случае нападения на нее Германии.   Он сделал это по той же самой причине, по которой настаивал на га-антировании мира до заключения условий мира, чтобы -делать "безопасность предшествующей миру" и таким эбразом направить обсуждение действительных условий мира в русло братской любви. Вильсон надеялся возвысить Клемансо до духа братства посредством заключения соглашения. В своем безнадежном желании вести мирные переговоры в атмосфере христианской любви и не прибегать к использованию оружия Иеговы он полностью забыл о том глубоком недовольстве, которое американцы и сенат питали к заключению "обязывающих союзов". Он также забыл и о том (в чем ранее был убежден), что союзы с европейскими державами противоречат интересам американского народа. Его предложение было жестом женщины, которая говорит: "Я полностью подчиняюсь вашим желаниям, так будьте же добры ко мне. Ответьте на мое подчинение равной уступкой".   Но Клемансо остался Клемансо: стариком с навязчивым желанием силой добиться обеспечения безопасности Франции. 15 марта 1919 года Вильсон опубликовал удивительное "официальное заявление", ведя себя таким образом, как если бы он полностью забыл свои слова в Совете десяти от 12 февраля и свои приказания, данные Хаузу 14 февраля, говоря о предварительном договоре не как о своем детище, а как об "интриге" против него.   В книге м-ра Бейкера "Вудро Вильсон и вопросы мирного урегулирования" это действие Вильсона описывается следующим образом: "...Тем временем он действовал с ошеломляющей смелостью и прямотой. В субботу утром, 15 марта, около 11 часов он связался по секретному каналу, непосредственно соединяющему рабочий кабинет в его резиденции с отелем "Крий-он", со мной. Вильсон попросил меня опровергнуть молву, в то время повсеместно распространенную в Европе - и до некоторой степени и в Америке, - что будет иметь место сепаратный предварительный мирный договор с немцами за спиной Лиги Наций. "Я хочу, чтобы вы сказали, что мы находимся там же где находились 25 января, когда мирная конференция приняла резолюцию, делающую соглашение о создании Лиги Наций неотъемлемой частью общего мирного договора". Поэтому я составил заявление, принес его президенту и, получив от него одобрение, немедленно его опубликовал". Далее следует это заявление: "Сегодня, 15 марта 1919 года, президент заявил, что решение, принятое мирной конференцией на пленарной сессии 25 января 1919 года относительно образования Лиги Наций, должно стать неотъемлемой частью мирного договора. Оно является окончательным, и нет никаких оснований для сообщений о том, что намечается изменение этого решения..." "Это смелое заявление, - продолжает Бейкер, - было подобно взрыву бомбы. Оно низвергло одним быстрым ударом наиболее важные постановления союзников, принятые во время отсутствия президента. Неясные тенденции, "темные силы", которые действовали в течение прошлого месяца, были повергнуты одним ударом... Это был удар огромной силы... Он разрушил паутину интриги, плетущейся во время его отсутствия, отложил рассмотрение всей программы предварительного договора, в которой Лига не должна была иметь места". Нет сомнения в том, что Вильсон так же, как и Бейкер, считал, что все так и случилось. Бейкер в то время находился в ежедневном контакте с Вильсоном. По просьбе Вильсона он опубликовал "смелое заявление". Вильсон не читал окончательный вариант рукописи "Вудро Вильсон и вопросы мирного урегулирования", но дал Бейкеру документы и бумаги и выразил ему свое мнение по этому вопросу. Более того, Вильсон и миссис Вильсон были настолько довольны книгой Бейкера, что позднее поручили ему подготовку официальной биографии Вильсона. Поэтому несомненно, что Бейкер писал то, что думал Вильсон. На самом же деле "бомба" Вильсона от 15 марта разрушила "интригу", которая существовала лишь в рассудке Вильсона. Ранее он сам выступал за заключение предварительного договора о мире и не упоминал о включении в него вопроса о создании Лиги Наций. Кроме того, не было никаких "неясных тенденций" или "темных сил". Присутствующие на конференции Клемансо и Ллойд Джордж сражались за те же самые требования, за которые они выступали в самом начале конференции. А поверить в то, что полковник Хауз участвовал, хотя и неясно, в "интриге" с целью изменения всей программы Вильсона, значило уйти из реальности в страну фантазии, в которой факты являются воплощениями бессознательных желаний. Итак, своим "заявлением" Вильсон сообщил человечеству, что не будет предварительного мира и что уставшим солдатам придется и далее сидеть в окопах, а населению Германии и Австрии - продолжать голодать в условиях блокады, пока не будет подписан окончательный договор о мире с включением в него Лиги Наций. Вильсон столь резко изменил свою позицию от 12 и 14 февраля, что 17 марта, два дня спустя после своей "бомбы", настаивал на том, чтобы мир был заключен одновременно с Германией, Австро-Венгрией и Турцией. В своем дневнике Хауз писал: "Так как и Австро-Венгрия, и Турция лишены возможности членства, они будут откладывать заключение мира на неопределенное время". 17 марта 1919 года, на встрече Высшего военного совета, Вильсон завершил свое уничтожение предварительного мирного договора, за заключение которого он выступал на собрании того же самого Высшего военного совета 12 февраля 1919 года. Он сказал, что имел в виду временное предварительное соглашение, пока не будет готов окончательный договор, и что оно явится кратковременным военным перемирием, условия которого будут включены в формальный договор. Если бы такое предварительное соглашение было представлено на рассмотрение сенату для общего обсуждения, то, как ему известно, прошло бы несколько месяцев, до того как оно могло быть ратифицировано. Он не упомянул действительную причину своей оппозиции против предварительного договора, не сказав о том, что если предварительный договор был бы ратифицирован, то тогда бы то оружие, с помощью которого он надеялся заставить Лоджа смириться с созданием Лиги Наций, было бы выбито из его рук. М-р Бальфур произнес эпитафию предварительному договору, отцом которого был он сам, а матерью - Вильсон: м-р Бальфур высказал свое мнение о том, что заявление, сделанное президентом Вильсоном, является в высшей степени важным и серьезным. Он понимал данную ситуацию так, что следует заключить предварительный мир, каждое предложение которого должно стать частью окончательного мира. Так что посредством заключения предварительного мира будет в большой степени решена проблема окончательного прочного мира. Однако теперь, по-видимому, прояснилось, что американская конституция делает эту программу непрактичной. Вильсон продолжал считать, что Хауз, Бальфур и Фош за его спиной договорились не включать в договор вопрос о создании Лиги Наций. Таким образом, возвращение Вильсона во Францию ознаменовалось двумя поразительными политическими акциями и двумя, в равной степени поразительными, эмоциональными реакциями: он предложил союз с Францией и объявил, что не будет заключаться никакого предварительного договора без создания Лиги Наций. Вильсон начал полагать, что Хауз предавал его и что предварительный договор, относительно заключения которого он ранее настаивал, был продуктом "интриги", плетущейся во время его отсутствия с целью изменения всей его программы. Трудно не видеть в этих действиях и реакциях свидетельства отхода от реальности, который начал характеризовать душевную жизнь Вильсона.   Они были вызваны не событиями в мире фактов, а навязчивой внутренней потребностью найти выход своей пассивности по отношению к отцу через бессознательное отождествление себя со Спасителем. Вильсон быстро приближался к такому психическому состоянию, из которого немногие возвращаются назад, вступая на ту почву, в которой факты являются продуктами желаний, на которой предают друзья и на которой стул в сумасшедшем доме становится троном Бога. Содержание Психология, философия   www.pseudology.org