Сигизмунд Фрейд, Уильям Буллит Томас Вудро Вильсон, 28-й президент США Психологическое исследование Томаса Вудро Вильсона XIII Итак, босс Смит, полагаясь на обещания Вильсона не пытаться разрушить его власть, предписал, хотя и без особого энтузиазма, выдвинуть кандидатуру Вильсона на пост губернатора штата Нью-Джерси. 15 сентября 1910 года Вильсон получил голоса тех демократов, которых контролировал Смит. Семь недель спустя Вильсон, избранный губернатором штата Нью-Джерси, начал борьбу со Смитом. Спустя семь месяцев после данного им обещания не разрушать организацию Смита он полностью разрушил ее. Вильсон понимал, что его политический статус и шанс быть выдвинутым от демократов на пост президента США возрастут, если он станет известен как человек, положивший конец власти Смита.   Так как он считал, что является представителем Бога на земле, для него было нетрудно поверить в то, что продвижение его собственной карьеры является более высокой моральной обязанностью, нежели верность данному им слову. Позднее он часто спорил со своими близкими, утверждая, что ложь оправданна в случаях, когда речь идет о чести женщины либо благосостоянии нации. Считая, что благосостояние нации может быть достигнуто лишь при условии его собственного руководства ею, он придерживался этого же принципа в случаях, от которых зависела его карьера. Когда Вильсон начал борьбу со Смитом, он впервые близко столкнулся с Джозефом П. Тьюмалти, способным молодым католиком-юристом, который позднее стал секретарем в Белом доме. Тьюмалти, считая Вильсона человеком Смита, препятствовал его избранию, но, когда Вильсон начал борьбу со Смитом, Тьюмалти стал страстно предан ему и оставался его верным другом в последующие годы. В привязанности Вильсона к Тьюмалти всегда имел место некоторый элемент недоверия.   Он любил Тьюмалти и высоко ценил его проницательность как политика; но, несмотря на тот факт, что Тьюмалти был ниже него ростом, моложе и к тому же блондином, а также относился к Вильсону с уважением, напоминавшим восхищение Томми Вильсоном своим "несравненным отцом", он никогда не раскрывал перед Тьюмалти свою душу, из которой выбросил Гиббена. За периодами большой близости Вильсона с Тьюмалти всегда следовали периоды отчуждения. Он не взял бы Тьюмалти с собой в Белый дом, если бы не влияние, оказанное на него миссис Вильсон. Определение такого источника чередующейся любви и недоверия по отношению к Тьюмалти представляется на первый взгляд довольно трудной задачей. Здесь могло быть задействовано большое число факторов. Тьюмалти имел обыкновение быть откровенным с Вильсоном, и его недостаточное послушание, возможно, вызывало недовольство Вильсона. Тьюмалти был католиком, а Вильсон обладал свойственным пресвитерианцам недоверием к католикам. Однако когда исследуешь их отношения с первого до последнего дня, то сталкиваешься с некоторыми фактами, которые приводят к иной оценке этих отношений. Однажды Вильсон, выйдя из комнаты, в которой только что умерла его жена, зарыдал на плече Тьюмалти, говоря: "О, Джо! Ты знаешь лучше, чем кто-либо еще, что значит для меня ее смерть!"   Он пригласил Тьюмалти переселиться в Белый дом После своего вторичного брака и переизбрания на пост президента Вильсон высказал свое недовольство работой Тьюмалти и даже предложил ему подать в отставку, но был столь тронут его слезами, что взял назад свои слова. Он отказался взять Тьюмалти на мирную конференцию, но оставил его своим секретарем. Позже он все же избавился от него, обвинив во лжи и неверности в дружбе. Все эти факты указывают на глубокую эмоциональную основу перемежающейся привязанности и недоверия, которые Вильсон ощущал к Тьюмалти, нежели просто недостаточное послушание со стороны Тьюмалти и религиозную предубежденность Вильсона.   Если вспомнить тот факт, что схожие имена почти всегда вызывают отождествления в бессознательном, когда имеется хотя бы небольшое сходство между носителями этих имен, почти неизбежным становится заключение о том, что амбивалентные чувства, которые питал Вильсон к Тьюмалти, проистекали, как мы уже отмечали, из того, что Тьюмалти звали, подобно младшему брату Вильсона, Джо. Представляется вероятным, что в бессознательном Вильсона Джо Тьюмалти представлял его младшего брата, рождение которого возбудило в Вильсоне смешанные чувства любви, неприязни и ощущение предательства, и что Тьюмалти, будучи отождествляем с Джо Вильсоном, стал вместилищем этих эмоций.   После того как Вильсон разрушил власть босса Смита и торжественнр провозгласил программу прогрессивного законодательства, он решил выдвинуть свою кандидатуру на пост президента США. Он отправился в предвыборное турне на Запад. Чем дальше он отъезжал, тем более радикальными становились его речи, пока он не начал ратовать в защиту ряда мер, против которых совсем недавно выступал. Он объяснял непоследовательность своих высказываний тем, что узнал много нового, и это заставило его изменить свои взгляды. Он знал, что волна радикализма, затоплявшая страну, продвигалась столь быстро, что он не мог бы надеяться быть избранным кандидатом в президенты США от демократов, если не будет находиться на гребне этой волны или по крайней мере чуть позади. Тем временем его кампания на Востоке успешно прогрессировала   Гарви, как обычно, был занят. Уильям Ф. Маккомбс, молодой юрист, который учился под началом Вильсона в Принстоне, создал в Нью-Йорке комитет для ведения предвыборной кампании по избранию Вильсона президентом. Маккомбс боготворил Вильсона, говоря, что тот оказывает на него почти гипнотическое воздействие. Вильсон не любил Маккомб-са. Однажды после разговора с Маккомбсом он писал, что у него такое чувство, "будто вампир сосал из него кровь". Но он был рад использовать Маккомбса или любого другого человека, который мог помочь ему стать президентом США. Среди тех людей, которых он надеялся привлечь для достижения этой цели, был известный политик полковник Эдвард М. Хауз, который имел большое влияние в штате Техас, Он добился встречи с Хаузом, которая состоялась в Нью-Йорке 24 ноября 1911 года. Вильсону снова "не хватало" друга, которого бы он мог "прижать к своей груди". Потеря Гиббена оставалась незаживающей раной в его эмоциональной жизни. 12 февраля 1911 года он писал: "Почему не заживает эта рана в моем непослушном сердце? Почему я оказался столь недальнозорким и достаточно глупым, чтобы любить людей, которые оказались мне неверны, и не могу любить, а могу лишь с признательностью восхищаться теми, которые являются моими истинными друзьями... Возможно, лучше любить людей в массе, нежели индивидуально". Когда Гиббена избрали президентом Принстона, Вильсон с горечью писал: "В университете случилось худшее из всего, что можно было ожидать. Гиббен был избран президентом!"   Он не разговаривал с Гиббеном, но поселился рядом с ним в Принстоне, а не в Трентоне, столице штата. 1 апреля 1911 года он писал: "Нам повезло, что мы нашли такое место, я уверен, что найду здесь отдохновение, даже если моими ближайшими соседями являются Гиббены". На своих невидимых скрижалях его бессознательное, несомненно, записало: "Так как моими ближайшими соседями являются Гиббены". Очевидно, что он все еще был связан с Гиббеном могучими амбивалентными влечениями. Значительная доля его либидо все еще текла по направлению к Гиббену и не находила выхода. Он очень нуждался в заместителе "друга, которого он прижал к своей груди". 24 ноября 1911 года Вильсон приехал в Нью-Йорк-Сити и поселился в отеле "Готэм", решив обратить свою любовь на Хауза. Он сразу же перенес на Хауза то либидо, которое ранее находило разрядку через Гиббена. Хауз писал в своем дневнике: "Спустя несколько недель после нашей встречи мы поведали друг другу такие конфиденциальные сведения, которыми редко обмениваются мужчины после нескольких лет дружбы. Я спросил его, осознает ли он тот факт, что мы знакомы лишь несколько недель. Он ответил: "Мой дорогой друг, мы всегда знали друг друга".   В следующем году Вильсон сказал: "М-р Хауз является моим вторым "Я". Он - мое независимое "Я". Его и мои мысли одно и то же. Если бы я был на его месте, то поступал бы так, как он предлагает... Если кому-либо кажется, что посредством любого своего действия он отражает мое мнение, то так оно и есть". Вильсон позднее часто не мог вспомнить, родилась ли та или иная мысль в его мозгу или в мозгу Хауза, и часто повторял Хаузу от первого лица те мысли, которые ранее были высказаны самим Хаузом. Все те многочисленные факты, которые мы смогли собрать относительно дружбы Вильсона и Хауза, ведут к заключению о том, что Хауз, подобно любимому Гиббену, представлял в бессознательном Вудро Вильсона маленького Томми Вильсона.   И снова, посредством нарцисстического выбора объекта любви, Вильсон восстановил инфантильное отношение со своим "несравненным отцом". Посредством отождествления себя с Хаузом, с одной стороны, и со своим отцом - с другой, он мог получать для себя ту любовь, которую хотел, и не мог более получать от покойного экстраординарного профессора риторики.   И снова его пассивность к отцу могла находить выход посредством страстной дружбы Хауз идеально подходил для того, чтобы играть роль маленького Томми Вильсона. Он был ниже ростом, моложе и, подобно Томми Вильсону, имел белокурые волосы. Он также перенес тяжелое заболевание в детстве, и ему приходилось заботиться 6 своем здоровье. Подобно Томми Вильсону, у него была страсть к политике. Однако он, вероятно, не мог считаться противником Вудро Вильсона, так как не рвался к власти. Он хотел лишь быть тайным другом мужчины, находящегося у власти. Так, посредством Хауза, Вильсон смог в совершенной форме воссоздать свои отношения с отцом. С точки зрения Хауза, их отношения также были превосходными. Он желал контролировать президента Соединенных Штатов.   Он любил Вильсона и в то же время видел его насквозь. Однажды он сказал своему другу, что, несомненно, придет время, когда тот повернет против него и "выбросит его на свалку". Но это не беспокоило Хауза. Он был счастлив пользоваться своей властью столь долго, сколь она могла длиться. Вскоре он узнал, что Вильсон не любит открытой оппозиции, и взял для себя за правило высказываться осторожно, не затрагивая вопросы, которые могли бы вызвать возражения со стороны Вильсона.   Спустя несколько недель он вновь высказывал те же самые мысли в чуть видоизмененной форме, будучи уверенным в том, что Вильсон ответит ему его же собственными словами. Так без споров, которые могли бы поставить под угрозу их дружбу, Хауз влиял на Вильсона. Он знал, что принятие им любого поста под началом Вильсона будет фатальным для их отношений (ему пришлось бы открыто выступать против Вильсона на заседаниях кабинета), и отказывался от подобных неоднократных предложений со стороны Вильсона. Он справедливо замечал: "Если бы я попал в кабинет, то не удержался бы там и 8 недель". Таким образом, громадное влияние, которым обладал Хауз на Вильсона, поддерживалось его тактом, но основа его была в том, что для Вильсона он являлся частью его самого: он был маленьким Томми Вильсоном. Вильсон был так ослеплен дружбой с Хаузом, что, когда тот сказал ему, что без поддержки Уильяма Дженнингса Брайана он не сможет быть выдвинут кандидатом на пост президента и что Брайан считает его "орудием Уолл-стрита" из-за энтузиазма Гарви, Вильсон не задумываясь расстался с Гарви. Разрыв отношений с человеком, который первым выступил за выдвижение его кандидатом в президенты и трудился для достижения этой цели без какой-либо выгоды для себя в течение б лет, породил общее мнение, что Вильсон не позволит ни дружбе, ни благодарности или лояльности стоять на пути его карьеры. Рекламные агенты Вильсона распространили историю о том, что разрыв с Гарви произошел из-за того, что Вильсон отказался получить финансовую помощь от одного из друзей Гарви с Уолл-стрита. Затем Гарви был публично осужден как ложный друг, оставивший Вильсона из-за его почетного отказа, а Вильсон был провозглашен "бескорыстным" поборником "простых людей".   В этой истории не было ни слова истины, но это беспокоило Вильсона ничуть не больше, чем то, что он не только испортил карьеру Гарви, но и нанес ему оскорбление. Он был столь озабочен своей карьерой, столь нарцисстичен и столь уверен в своей миссии, что не мог позволить никакому факту встать у себя на пути. Он нуждался в поддержке Брайана.   Поэтому Гарви пришлось уйти   Он наконец завоевал доверие Брайана, посвятив страстную речь превозношению этого старого демократического лидера, которого он презирал. Брайан "обнял Вильсона и дал ему свое благословение". Поддержка Брайана, усилия Хауза и Маккомбса, деньги Кливленда Доджа, Баруха и Моргентау и его публичные выступления были основными факторами, обеспечившими ему выдвижение кандидатом в президенты от демократов 2 июля 1912 года. 5 ноября 1912 года Вудро Вильсон был избран президентом Соединенных Штатов. У двух республиканских кандидатов, Теодора Рузвельта и Уильяма Хоуар-да Тафта, суммарно было на 1 312 000 голосов больше, чем у Вильсона, но он опередил Рузвельта, своего ближайшего соперника, на 2 170 000 голосов. Группе студентов, которые пришли поздравить его, он сказал следующее: "Я не чувствую себя ликующим или радостным. Я ощущаю большую торжественность. У меня нет какого-либо побуждения прыгать от радости и ломать себе шею. По-видимому, на меня давит тяжелый груз серьезности и ответственности. Я испытываю большое желание преклонить колени и молить Бога ниспослать мне силы сделать то, что от меня ожидается". А Маккомбсу, председателю комитета по его избранию, он сказал: "Много или мало вы сделали, помните, что Бог предначертал, чтобы я был следующим президентом Соединенных Штатов. Ни ты, ни кто-либо из смертных не смог бы помешать этому".   М-р Рей Стэн-нард Бейкер записал, что позднее, когда Вильсону советовали принять меры для своей безопасности, он ответил: "Я бессмертен до тех пор, пока не наступит мой час". Читатель, следивший за развитием отношений Вильсона с Богом, не удивится, что он верил в то, что Бог избрал его президентом США или что в Белом доме он чувствовал себя личным представителем Всемогущего. А также что в тот момент, когда Вильсон достиг честолюбивого желания своей жизни, он чувствовал себя не "ликующим или радостным", а "торжественным", с "тяжелым грузом серьезности и ответственности", давящим на него. Избрание президентом Соединенных Штатов принесло Вильсону лишь чувство того, что он сделал недостаточно много. Его Супер-Эго было ненасытным. 4 марта 1913 года он вступил в Белый дом   Он чувствовал себя уставшим, больным человеком, не мыслящим своего существования без таблеток. К тому же его беспокоило финансовое положение: он задолжал 5000 долларов. Он считал профанацией начинать свою административную деятельность с традиционного бала, посвященного вступлению в должность нового президента. Он был избранником Божьим, осуществляющим Его миссию на земле, а танцы не считались хорошей традицией среди пресвитерианцев. Он отменил бал. XIV То, что мужчина 56 лет, с физическим и душевным состоянием, как у Вудро Вильсона, окажется в состоянии выполнять ту работу, которую выполнял Вильсон в течение шести с половиной лет, отделявших его вступление в должность президента в марте 1913 года до полнейшего упадка сил в сентябре 1919 года, является крайне необычным. За этот период времени он перенес несколько кризисов, но ни разу не был полностью сломлен болезнью. По-видимому, этому способствовали два фактора: внимательная забота Кэри Т. Грейсона, его личного врача в Белом доме, и необычная комбинация психических удовлетворений. Грейсон тщательно изучил каждую деталь личной жизни Вильсона. Он прописал президенту строгую диету и заставил его отказаться от многих лекарств, которые тот долгое время употреблял. Он также убедил Вильсона каждое утро, если только это возможно, играть в гольф, а в полдень совершать длительную прогулку на автомобиле. Грейсон следил за тем, чтобы у президента было 9 часов никем не нарушаемого сна. Тем не менее президент выглядел весьма уставшим. Но в действительности он редко сидел за письменным столом больше четырех часов в день. Он никогда не работал вечерами, за исключением поры больших политических кризисов, любил ходить в театр и проводить время в кругу семьи.   Чтение вслух успокаивало его нервы, так же как и просмотр водевилей в театре Кейта Президент вел необычно изолированный образ жизни: почти совсем не встречался с членами кабинета и лидерами своей партии в конгрессе, так как не доверял им. Принимал гостей весьма скупо, вызывая этим различные толки и обиды. Вильсон не курил и не пил и считал, что и гостям не стоит этого предлагать. Он принял решение ежемесячно экономить 2,000 долларов и поступал соответственно. Серьезный разговор во время еды вызывал у него расстройство желудка. Вильсон избегал личных контактов и во многом полагался на мнения Хауза и Тьюмалти. Он отказался стать членом загородного клуба "Чейви Чейз", где мог бы войти в контакт с лидерами политической и социальной жизни, предпочитая играть в гольф в одиночестве или с Грейсоном. Таким образом он сохранял физические силы для исполнения своих обязанностей президента. Несмотря на все старания Грейсона, его психические конфликты, несомненно, привели бы к обычным "расстройствам здоровья", если бы судьба не предоставила превосходных выходов для его конфликтующих влечений. Небольшой поток либидо, ранее направленный на мать, теперь направлялся на жену. Конечно, его Супер-Эго не могло удовлетвориться никаким достижением, но до тех пор, пока он был президентом, перед ним всегда вставала новая цель, достижение которой могло временно успокоить его Супер-Эго. Более того, его руководящие действия давали полнейший выход его отождествлению себя с отцом, а также его активности к отцу и большой доли его реактивного образования против пассивности к отцу.   Имелось много видных политических противников, которых он ненавидел и с которыми мог бороться, таким образом находя выход для любого избытка либидо, накоплявшегося в его реактивном образовании. Любовь Вильсона к Хаузу давала большой выход его пассивности к отцу. Кроме того, либидо, "аккумулировавшееся" через его бессознательное отождествление себя с Христом, могло находить разрядку посредством "служения" человечеству. Он "любил людей в массе" самым что ни на есть христианским образом и избегал или ненавидел их индивидуально. Наконец, публичные выступления давали выход одновременно его активности и пассивности по отношению к отцу, то есть стремлению подчиняться отцу и быть самому отцом, Богом на паперти. Поэтому до тех пор, пока была жива его жена, а Хауз оставался его другом, пока успешно продолжалась его политическая карьера, психические конфликты Вильсона не обострялись. В выборе кабинета и дипломатических представителей Вильсона направляли Хауз и Тьюмалти. А его известная программа реформ 1912-1914 годов была в основном программой из книги Хауза "Филипп Дрю: "Администратор"". Частью этой программы явилась тарифная реформа, в которую входило создание федерального резервного управления. Ее принятие принесло Вильсону не радость, а лишь свойственное ему чувство неудовлетворенности. Он ввел одно новшество в отношении администрации, которое было целиком его плодом. Своими корнями оно уходило в навязчивые идеи его молодости, когда юный Вильсон был одержим идеей перестроить работу конгресса по образцу английской палаты общин. А именно: он перестал направлять конгрессу свои письменные послания, как это было принято еще с 1797 года, а стал их зачитывать лично. Конституция США не позволяла ему быть премьер-министром. Но постолько, поскольку это было в его власти, он копировал своего кумира Гладстона. Перед вступлением в должность президента Вильсон заметил одному своему другу: "Будет иронией судьбы, если моей администрации придется в основном заниматься международными делами". В течение 40 лет он интересовался внутренней политикой государства и был уверен в своей способности решить любые внутренние проблемы, но никогда не пытался вникнуть в международную жизнь.   Его невежество в вопросе международных отношений было столь же глубоким, сколь и его незнание зарубежных стран   Правда, о Великобритании он кое-что знал. О его дилетантстве в этом вопросе свидетельствует тот факт, что он назначил государственным секретарем человека, знакомого с международной политикой столько же плохо, как и он сам, - Уильяма Дженнингса Брайана, лишь бы получить поддержку своей программы внутренних реформ. Это назначение означало, что он решил быть своим собственным государственным секретарем, ибо не доверял суждениям Брайана. Однако его презрение к интеллектуальным способностям Брайана было скорее поверхностным, нежели глубоким. Брайан вполне мог бы быть членом его семьи. Подобно Вильсону, Брайан был старшим сыном в семье и пресвитерианцем, находящим свое высшее выражение в молитве. Он ценил благие намерения и "высокие моральные принципы" выше, чем факты. Более того, со многими взглядами Брайана Вильсон был целиком согласен. Он, подобно Брайану, был уверен в том, что "принципы" плюс небольшое знание фактической стороны дела приведут к высоким достижениям в международных делах. Незнание президентом мира, окружавшего США, позволило ему более свободно использовать внешнюю, нежели внутреннюю, политику для выражения своих бессознательных влечений. Его внутренняя политика дала хорошие результаты, и к весне 1914 года внутренняя программа Филиппа Дрю была в основном воплощена в законодательстве. Международная программа Филиппа Дрю осталась нереализованной. Хауз пытался заинтересовать Вильсона своим проектом международного соглашения об оказании помощи слаборазвитым странам и сохранении мира в Европе. Хотя Вильсона мало интересовали европейские дела, он разрешил Хаузу попытаться разработать нечто похожее. Как мы уже отмечали, духовная жизнь Вильсона всегда была привязана к США и Англии. Он оставался удивительно невежественным в вопросах европейской политики, географии и национального состава. Даже после произнесения им величественных речей, посвященных международным событиям, его знание Европейского континента оставалось элементарным. Он прекрасно говорил, но часто не понимал значения собственных слов. Направляясь на мирную конференцию, Вильсон сказал, что намеревается отдать Богемию Чехословакии. Когда его спросили, каким образом он собирается поступить с тремя миллионами немцев, проживающими в Богемии, он ответил: "Три миллиона немцев в Богемии! Любопытно! Масарик никогда не говорил мне об этом!" На одном из обедов в Белом доме в феврале 1916 года разговор зашел о евреях. Вильсон настаивал на том, что еврейское население составляет по крайней мере 100 миллионов человек. Когда ему сказали, что их меньше 15 миллионов, он послал за Альманахом мира и даже после того, как увидел эту цифру, с трудом мог поверить, что ошибся. Он отдал Южный Тироль Италии, так как не знал, что южнее перевала Бреннера жили австрийцы немецкой крови. Весной 1914 года Вильсон позволил Хаузу отправиться за рубеж в качестве своего личного эмиссара. 1 июня 1914 года Хауз разговаривал с кайзером относительно желательности выработки общего понимания между Германией, Англией, США и другими великими державами. Кайзер ответил, что одобряет проект Хауза, и полковник, обрадованный, отправился в Париж, а затем в Англию для встречи с сэром Эдуардом Греем, к которому питал почти сыновье доверие. Грей заставил Хауза с неделю ожидать себя в Лондоне. 17 июня 1914 года он встретился с ним. Хотя Грей, как обычно, очаровал Хауза, он не сказал последнему ни слова для передачи кайзеру. Хауз терпеливо ждал от Грея послания к кайзеру. Но 28 июня бесспорный наследник тронов Австрии и Венгрии эрц-герцог Франц Фердинанд был убит в Сараеве. 3 июля Хауз наконец узнал от Тиррела, что Грей собирается довести до кайзера о мирных намерениях Англии с целью дальнейших переговоров. Хауз написал письмо, передающее эту информацию кайзеру, лишь 7 июля. Послание Хауза не попало в руки кайзера, так как в это время он находился в круизе у берегов Норвегии. Он получил его лишь после вынужденного возвращения в Берлин в связи с ультиматумом, сделанным Австрией Сербии 23 июля 1914 года. Так окончилась первая попытка Хауза и Вильсона выработать международное соглашение по сохранению мира.   Началась война. 4 августа 1914 года. Вильсон провозгласил нейтралитет Соединенных Штатов.   XV 6 августа 1914 года умерла Эллен Эксон Вильсон. Она была превосходной женой Вудро Вильсону: чудесной представительницей матери, "центром спокойствия". В течение 29 лет заряд либидо, помещенный в его влечениях по отношению к матери, не нуждался ни в каком другом выходе. Его отношения с женщинами всегда были лишены страсти. Количество либидо Вильсона, направленное на женщин, было чрезмерно малым по сравнению с потоком, направленным на мужчин. Но выход для этого количества либидо был тем не менее абсолютно необходим, и утрата Эллен Эксон пошатнула устои его характера. Он не мог выйти из депрессии, вызванной ее смертью. Снова и снова он выражал свою печаль и беспомощность, говоря, что чувствует себя как машина, которая сорвалась в пропасть, и что ничто больше для него не имеет значения. Он со страхом думал о предстоящих двух с половиной годах своего президентства: смерть миссис Вильсон сломила его дух, его мысли путались. Грейсон, Тьюмалти и Хауз пытались поддержать его, но безуспешно. Самым большим утешением для Вильсона была дружба с Хаузом, к которому он обращался в письмах того периода как "мой дорогой", "дорогой друг" или "дражайший друг". Однако дружбы Хауза было недостаточно. Вильсон крайне нуждался в женщине, которая бы заботилась о нем, как мать и Эллен Эксон. 12 декабря 1914 года он писал миссис Toy: "Я лишился всей своей эластичности. Я еще не научился избавляться от бацилл печали и живу, как имел обыкновение жить раньше, в мыслительной и духовной работе, несмотря на все это. Даже книги перестали иметь для меня какое-либо значение. Я читаю детективные истории, чтобы забыться, мужчина на моем месте напился бы!" Забавная описка в последней фразе показывает, что в своем бессознательном Вильсон отдалил себя от мужского пола и отождествил с женским. Мы можем быть уверены в том, что, до тех пор пока он не нашел другой представительницы матери, он заменил потерянный им суррогат матери собой, так же как он заменил свою кузину Генриетту Вудро собой, когда стал Вудро Вильсоном. Тяжелая депрессия Вильсона продолжалась в течение всех рождественских праздников 1914 года и усилилась в январе 1915 года в связи с отъездом Хауза за рубеж. Граф фон Бернсторф, немецкий посол, уверил Вильсона в том, что немецкое правительство готово заключить разумный мир и Хауз должен немедленно отправиться в Берлин. 25 января 1915 года Хауз покинул Вашингтон. В этот вечер он записал в своем дневнике: "Глаза президента были влажными, когда он говорил мне последние слова прощания. Он сказал: "Твоя бескорыстная и интеллектуальная дружба так много значила для меня" - и снова и снова выражал мне свою благодарность, называя меня своим "самым верным другом". Он сказал, что я единственный человек в мире, которому он может полностью открыть свою душу... Он настаивал на том, чтобы проводить меня до вокзала. Он вышел из машины и прошел со мной к билетной кассе, а затем к самому поезду, отказываясь уезжать, пока я не сяду в поезд". После отъезда Хауза Вильсон полностью погрузился в себя   Врач, Кэри Грейсон, опасаясь за его здоровье, настаивал на том, чтобы он принимал гостей и слушал музыку. Среди друзей невесты д-ра Грейсона была 4 3-летняя вдова по имени Эдит Бол-линг Голт. В апреле 1915 года, восемь месяцев спустя после смерти Эллен Эксон Вильсон, ее пригласили в Белый дом на музыкальный вечер. Вильсон влюбился в нее с первого взгляда. Миссис Голт была респектабельной, широкогрудой американкой, владелицей ювелирного магазина. Полная, приятная и умеренно богатая, она обладала избытком жизненных сил, но не отличалась ни интеллектуальной, ни физической живостью. Она была довольно робкой и до встречи с Вильсоном жила в тихой безвестности. Представляется долгом вежливости воздержаться от обсуждения причин, по которым Вильсон выбрал именно ее, используя некоторые черты сходства, посредством бессознательной идентификации, как заместительницу матери. Необходимо отметить, что сама личность заместителя материнского образа имела второстепенное значение.   Через эту идентификацию была осуществлена бессознательная психическая связь, и тем самым было удовлетворено требование его пассивной установки к противоположному полу. Он снова обрел "центр спокойствия" в своей жизни и "материнскую грудь, на которой мог отдыхать". Пассивность к матери побуждала его попытаться воспроизвести аналогичную ситуацию по отношению к своей второй жене. Он сказал миссис Голт, что Джо Тьюмалти советовал ему не жениться на ней! И после этого ожидал, что она будет благосклонно относиться к Тьюмалти! Однако желательно узнать, не действовал ли он в этот момент, повинуясь бессознательному желанию посеять вражду между матерью и своим маленьким братом Джо. После женитьбы Вильсон был столь поглощен своей женой, что практически не занимался общественными делами. Эллен Эксон Вильсон быстро отошла на задний план. Такой резкий поворот от покойной жены к миссис Голт являлся скорее доказательством, нежели опровержением его глубокой любви к бывшей жене. Он не мог жить без ее заместителя. Он нашел заместителя в миссис Голт и из глубин депрессии быстро вскарабкался на вершины экзальтации. XVI 58-летний президент, находящийся в упоении любви весной этого года, внезапно столкнулся с чрезвычайно серьезной проблемой. Хауз не встретил в Берлине никакого желания заключить разумный мир, а 7 мая 1915 года был потоплен английский лайнер "Лузитания", на борту которого находились 124 американских пассажира. До этого Вильсон чувствовал себя в стороне от европейского конфликта. Ему казалось крайне невероятным, что США будут втянуты в войну. Его старания положить конец войне были стараниями относительно спокойного внешнего наблюдателя, пытающегося положить конец войне, разрушающей цивилизованный мир. Потопление "Лузитании" принудило его в первый раз серьезно задуматься над вопросом: что он лично может сделать для того, чтобы уберечь США от вступления в войну? Вильсон не был пацифистом   Он сказал Хаузу, что "не разделяет точки зрения многих нынешних государственных деятелей, полагающих, что война губительна для экономики, но не видит более славного пути умереть, чем в сражении!". Более того, он сильно симпатизировал союзникам. Его английские предки, его преклонения перед Берком, Брайтом, Бэджготом и Глад-стоном, его любовь к Ридалу, его преданность идеям и идеалам английского среднего класса, его невежество относительно европейской жизни и тонкостей европейской политики сделали неизбежным то, что его симпатии оказались на стороне Англии. Однако личная симпатия не привела его в 1914 году к заключению о том, что следует ввергнуть США в войну в качестве союзника Англии. Он очень хорошо сознавал, что, хотя в Америке и имеются ярые просоюзнические и прогерманские группировки, большинство американцев вовсе не желают войны. Он понимал, что его действия не будут оправданы, если он втянет Америку в войну, которой не желает народ. Несмотря на свою симпатию к Англии, Вильсон в то время четко разграничивал интересы Англии и Соединенных Штатов, чего нельзя сказать о Хаузе. 2 дня спустя после гибели "Лузитании" Хауз, находящийся в Лондоне, послал каблограмму Вильсону: "Я считаю, что следует потребовать от Германии гарантии в том, что это больше не повторится. Если же она не даст такой гарантии, мне придется информировать правительство Германии, что наше правительство примет все необходимые меры для обеспечения безопасности американских граждан. Если в результате этого последует война, это будет не новая война, а попытка быстрее положить конец уже идущей войне". Что-то в рассудке Хауза заставило его проглядеть тот факт, что это будет "новая война" для США. и что придется платить жизнями американских граждан. Хауз обычно позволял сэру Уильяму Уайзмену, главе британской секретной службы в США, сидеть в его частном офисе в Нью-Йорке и читать наиболее секретные документы американского правительства. Все это вполне объяснимо: ведь родители Хауза были англичанами. Симпатия, питаемая Вильсоном к Англии, его романтическое чувство, что смерть в сражении является прекрасной, и влияние Хауза - все это вместе взятое пробуждало в нем желание втянуть США в эту войну. Все эти сознательные мотивы поддерживались бессознательными источниками. В своем бессознательном он отождествил себя с еврейским Иеговой, которому нравилось убивать своих врагов, а его Супер-Эго постоянно требовало, чтобы он стал правителем мира. Но с другой стороны, его чувство ответственности перед американским народом также поддерживалось бессознательной силой. Большая доля его пассивности к отцу наполняла его бессознательное отождествление себя с Христом и находила выход посредством любви "народа в массе". Он ежедневно дважды в день читал Библию, и ему, безусловно, была хорошо знакома фраза: "По делам их узнаете их". Он хотел породить не плод войны, а плод мира. В первые дни 1915 года его отождествление себя с Христом было достаточно могущественным, чтобы уравновешивать его воинственные побуждения. Потопление "Лузитании" ввергло Вильсона в состояние неуверенности, в котором он пребывал 6 дней; затем, следуя совету Хауза, он подготовил и зачитал своему кабинету ноту, требующую от германского правительства официального подтверждения непричастности к потоплению "Лузитании", репарации и обещания, что подобные акты не будут повторяться. В ноте была угрожающая фраза: "Имперскому германскому правительству не следует ожидать, что правительство Соединенных Штатов откажется от какого-либо слова или действия..."   Но как только Вильсон занял такую угрожающую войной позицию, он тут же начал колебаться После заседания кабинета, на котором была одобрена нота Вильсона, госсекретарь Брайан, будучи пацифистом, убеждал президента в том, что американский народ не хочет войны и что угроза войной со стороны Америки не находится в соответствии с христианской доктриной. Брайан начал вести переговоры о заключении мирных договоров с 30 странами. Основным условием этих договоров являлось следующее: возможные в ходе переговоров разногласия с США должны быть переданы на рассмотрение комиссии по их расследованию, во время сессий которой, в течение по крайней мере 9-месячного периода, спорящие стороны не будут предпринимать друг против друга военных действий. Германия, единственная изо всех европейских великих держав, отказалась подписать такой договор с США.   Брайан убедил Вильсона разрешить ему послать инструкцию Джеймсу В. Джерарду, американскому послу в Берлине, одновременно с нотой по поводу "Лузитании", приказывающую Джерарду уведомить германское правительство о том, что правительство Соединенных Штатов согласно предоставить рассмотрение вопроса о гибели "Лузитании" комиссии по расследованию, действующей на основании договоров Брайана. Таким образом, Вильсон решил одновременно отправить в Берлин публичную ноту протеста, грозившую войной, и секретную инструкцию, предлагающую сделать невозможным для США вступление в войну с Германией, по крайней мере в течение 9 месяцев. Конфликт в его душе вряд ли мог получить лучшую иллюстрацию. Посредством этой алогичной акции он нашел выражение как для своего желания начать войну, так и для своего желания сохранить мир. Брайан совместно с Вильсоном написал инструкцию Джерарду, которая была отправлена из Белого дома в государственный департамент для кодировки и передачи ее в Берлин. Ни одно должностное лицо американского правительства, за исключением Вильсона и Брайана, не знало о ее существовании. Случайно о ней узнал советник государственного департамента Роберт Лансинг и сразу же принял меры по предотвращению ее отправки. Практически все члены кабинета убеждали Вильсона не посылать эту инструкцию Джерарду. Вильсон сдался. В Германию была отправлена только нота по поводу "Лузитании". 28 мая из Берлина был получен ответ. В нем говорилось, что "Лузитания" была вооруженным крейсером и транспортом и, следовательно, являлась военным судном. 9 июня 1915 года Вильсон отклонил эти доводы как необоснованные и потребовал гарантий в том, что подобный акт не повторится. Брайан, разочарованный тем, что сорвался его план с инструкцией Джерарду, и чувствуя, что нота американского правительства неминуемо приведет к войне, вышел в отставку. Вместо него государственным секретарем был назначен Лансинг. Германское правительство медлило с ответом на вторую ноту Вильсона по поводу "Лузитании". А 19 августа 1915 года был потоплен английский пароход "Арабик", державший курс на Нью-Йорк. На его борту находились двое американцев. 21 августа Вильсон написал Хаузу, прося у него совета, как поступить в связи с гибелью "Арабика". Хауз в ответ посоветовал Вильсону отозвать Джерарда и отправить домой Берн-сторфа и добавил, что это означает войну. Вильсон не захотел последовать его совету, и Хауз отметил в своем дневнике: "Меня удивляет занимаемая им позиция. Он явно стремится как можно дольше оттягивать вступление США в войну". 1 сентября 1915 года терпение Вильсона было вознаграждено   Бернсторф официально сообщил Лансингу: "Лайнеры не будут потопляться нашими подводными лодками без предупреждения и без сохранения жизни невоенному персоналу при условии, что они не будут стремиться уйти и не окажут с опротивления..." Несмотря на официальное заявление немцев, Вильсон понимал, что нападения на корабли будут возобт новлены, как только немецкое правительство сочтет целесообразным начать военные действия против них. Более того, его сильно беспокоили натянутые отношения между Англией и США. В конце лета 1915 года он понял, что члены его правительства все более и более клонят его к наложению эмбарго на поставку военных запасов и снаряжения англичанам, которых он любил, и, таким образом, к помощи в обеспечении победы Германии, которую он ненавидел. Вильсон не знал, что делать. Он был шокирован оккупацией Бельгии, ужаснулся при известии о гибели "Лузитании" и возмутился по поводу жестокостей, будто бы имевших место в Бельгии, в истинности которых ручался лорд Брюс. Более того, его "односторонний рассудок" был занят миссис Голт, и поворот от личных дел к общественным стал для него весьма трудным делом.   Он влюбился в эту женщину с безрассудством 60-летнего человека, внезапно ощутившего чудо возрождения страсти и почувствовавшего себя молодым, полным страсти, сил, богоподобным. Контроль Хауза за политическими действиями Вильсона никогда не был столь полным, как осенью 1915 года. Вильсон, обремененный поисками выхода и уставший от забот, связанных с войной, спросил Хауза: "Неужели мы никогда не выйдем из этого лабиринта?" Полковник ответил: "Только путем принятия позитивной политики" - и разработал план выведения Вильсона из состояния замешательства посредством вовлечения США в войну на стороне Англии. XVII Полковник Хауз предложил Вильсону выступить организатором мирной конференции, на которой он должен заявить, что США поддержат любую воюющую сторону, принимающую условия мира, способные обеспечить безопасность Европы от агрессии в будущем, и объявить, что США вступят в войну против любой страны, которая отвергнет предложенное Вильсоном решение данного вопроса. Условия мира, которые, по мнению Хауза, должен был составить Вильсон, основывались на провозглашенных союзниками военных целях. Хауз был почти наверняка уверен, что Центральные страны не примут эти условия и поэтому США вступят в войну против Центральных стран. Чтобы гарантировать, что этот план ни при каких обстоятельствах не сможет привести США к войне против союзников, Хауз посоветовал Вильсону убедить английское правительство в том, что США готовы вступить в борьбу за провозглашенные союзниками военные цели и что президент не станет предпринимать никаких действий до тех пор, пока не получит "добро" от правительства Англии. План Хауза шел вразрез с убеждением Вильсона в том, что ему следует держать США в стороне от европейского конфликта, а также с традиционной американской политикой - быть в стороне от войн в Европе. Хауз записал свою первую попытку убедить Вильсона принять его план следующими словами: "Я очень коротко обрисовал ему пришедший мне в голову план... Я считаю, что мы упустили возможность порвать дипломатические отношения с Германией... шансы Германии на победу были велики как никогда, а если Германия победит, то следующими на очереди окажемся мы; а мы не только не были подготовлены к этому, но и не имели ни одного союзника, который помог бы нам вынести первый шок. Поэтому следовало предпринять нечто решительное - нечто, что должно было либо покончить с войной таким образом, чтобы положить конец милитаризму, либо привести нас в лагерь союзников, чтобы помочь им покончить с войной. Мое предложение заключалось в том, чтобы попросить союзников дать мне неофициально знать о том, будет ли для них приемлемым, если мы потребуем прекращения боевых действий. Мы выдвинули бы такое требование на высокоморальном основании: нейтральные страны страдают вместе с воюющими сторонами, и мы имеем такие же, как и они, права, и поэтому мирные переговоры должны начаться на базе широкого, как военного, так и мирного, разоружения... Если союзники поймут нашу цель, мы можем на словах быть так же строги по отношению к ним, как и к Центральным странам. Союзники, после некото^ рого колебания, могут принять наше предложение или требование, и, если его примут и Центральные страны, тогда нам удастся завершить мастерский дипломатический ход. Если же Центральные страны откажутся принять это предложение, тогда мы сможем усилить наш нажим до такой степени, что вначале будут разорваны дипломатические отношения, а позднее все силы нашего правительства - и, возможно, силы всех нейтральных стран - смогут быть направлены против них. Президента поразил этот план. Он, казалось, давал молчаливое согласие. У меня не было времени добиваться дальнейшего продвижения этого плана, ибо вся наша встреча продолжалась не более 20 минут". Вероятно, Вильсона поразили слова: "Я считаю, что мы упустили возможность порвать дипломатические отношения с Германией". Должно быть, он почувствовал, что, действуя в соответствии с планом Хауза, почти неизбежно вызовет войну между США и Центральными странами. Хауз принес Вильсону секретное послание, полученное им от сэра Эдуарда Грея, министра иностранных дел Великобритании, датированное 22 сентября 1915 года. Грей писал: "Для меня великая задача искоренения милитаризма и разбоя на морях является залогом обеспечения в будущем гарантии против агрессивной войны. Насколько решительно готовы Соединенные Штаты двигаться в этом направлении? Не предложит ли президент создать Лигу Наций, обязующуюся выступить против любой страны, которая нарушит договор, или нарушит определенные правила ведения войны на суше или на море (такие правила, конечно, следует выработать после окончания этой войны), или откажется, в случае спора, принять некоторый другой способ разрешения спора, кроме военного? " Так в первый раз в секретном послании английского правительства американскому правительству появляются эти слова: Лига Наций. Английское правительство надеялось, что сможет убедить американцев гарантировать нужные ему условия для навязывания Центральным странам окончания войны. Президент Вильсон "согласился, что Хаузу следует вчерне набросать ободряющий ответ сэру Эдуарду Грею как первый шаг в предоставлении американской помощи, если Германия откажется принять условия США, которые совпадают с провозглашенными союзниками военными целями". Эти цели включали в себя возвращение Эльзаса-Лотарингии Франции, полное восстановление границ Бельгии и Сербии, передачу Константинополя России и создание Лиги Наций, чтобы гарантировать выполнение условий мира и предотвратить агрессивную войну. Секретные военные цели союзников были совсем другими. Затем начались продолжительные переговоры, которые вел полковник Хауз   Но ответственность за их ход лежала целиком на Вильсоне, так как Хауз являлся лишь его представителем. Хауз не занимал какой-либо официальной должности. Он был просто вторым "Я" Вильсона. Именно он, Вильсон, был президентом Соединенных Штатов - доверенным лицом американского народа, решившим под вывеской высокого гуманизма вовлечь этот народ в войну, чтобы обеспечить выполнение провозглашенных союзниками военных целей. Такое решение является тем более замечательным, что у него не было каких-либо сомнений относительно желаний американского народа. В декабре 1915 года, после того как он предложил втянуть США в войну, он сказал Брэнду Уайтлоку: "Я не чувствую себя вправе навязывать свое мнение народу США и вовлекать его в войну, целей которой он не понимает". Трудно анализировать поведение Вильсона за период с октября 1915 по май 1916 года. Его слова и действия были столь противоречивыми, что их невозможно объяснить как результат одной рациональной идеи; но с помощью логики мы сможем, возможно, объяснить их иррациональность. Давайте попытаемся это сделать. Вначале осознаем, что Вильсон столкнулся с очень трудной ситуацией. Он любил Англию и ненавидел Германию. Он опасался победы Германии, которая усугубила бы и без того трудное положение союзников, которое могло возникнуть в результате вынужденного частичного разрыва английской блокады. Более того, он не верил немцам, обещавшим не нападать на суда нейтральных стран, и чувствовал, что взял на себя и США такие веские обязательства, что, связанный долгом чести, вынужден будет ответить на возобновление военных действий немецкими подводными лодками разрывом дипломатических отношений с Германией. А такой разрыв неминуемо приведет к войне. Таким образом, он считал, что война с Германией практически неизбежна. Он опасался, что в случае вступления США в войну без заключения предварительного соглашения с союзниками об окончательных условиях мира после победы над Германией он может столкнуться с шовинистическими правительствами в Англии, Франции и России, которые будут стараться навязать Германии Карфагенский мир, отличный от провозглашенных военных целей союзников.   В этом случае он наверняка окажется не в состоянии помешать установлению мира, который будет не миром, а продолжением войны в иной форме. Хауз внушил Вильсону полное доверие к Грею, поэтому он считал, что провозглашенные английским правительством цели в данное время были истинными целями Англии. Эти соображения привели его к заключению, что для него лучше теперь привести США к войне на основе соглашения о том, что последующий мир должен строиться в соответствии с провозглашенными военными целями союзников, нежели быть втянутым в войну позднее и в конце обнаружить, что США действовали в интересах шовинистов. Такое интеллектуальное оправдание его действий основывалось на столь многих гипотезах, что, безусловно, само по себе оно не обладало бы никакой силой, если бы за ним не стояли могущественные бессознательные влечения. В действительности здесь мы сталкиваемся еще с одним примером способности его бессознательного использовать рассудок для нахождения предлогов, оправдывающих желаемые им действия. Мы отмечали, когда изучали поведение Вильсона в ходе подготовки первой ноты по поводу гибели "Лузитании" и противоречивой добавочной инструкции, что его желания, вызванные войной, находились в состоянии конфликта. Нота по поводу "Лузитании" ослабила его враждебность к отцу, а добавочная инструкция дала выход его пассивности по отношению к нему. Эти желания все еще находились в состоянии конфликта. С одной стороны, он хотел выразить свою сознательную ненависть Германии и свое бессознательное желание быть Иеговой. С другой стороны, мечтал быть принцем мира. Его проблема заключалась в нахождении некоторого образа действий, который удовлетворит оба эти заряда либидо и в то же самое время будет приемлем для его Супер-Эго.   Схема, предложенная Хаузом, давала великолепный выход, в высшей степени приемлемый как для его Супер-Эго, так и для его конфликтных желаний. Если посредством победы над Германией он сможет продиктовать условия прочного мира для всего человечества, он действительно будет принцем мира! Хауз убедил Вильсона, что это явится результатом вступления Америки в войну на стороне союзников после предварительного обсуждения с ними условий мира.   Вот что он писал по этому поводу Вильсону 10 ноября 1915 года: "...Мне представляется, что мы должны использовать влияние нашей нации в целях защиты плана, который будет предписывать выполнение международных обязательств, посредством осуществления которого может сохраняться мир во всем мире. Нам следует сделать это не только ради будущего цивилизации, но и ради нашего собственного благосостояния - ибо кто может сказать, когда мы можем быть втянуты в мировую войну, опустошающую в настоящее время Европу. Не следует ли нам быть стороной, выступающей в защиту новых и более гуманных приемов ведения войны, и не должны ли мы использовать свое влияние для достижения свободы на земле и на море? Эту роль, как мне кажется, предназначено судьбой сыграть Вам в этой мировой трагедии, и это самая благородная роль, которая когда-либо выпадала на долю человека. Страна последует по этому, указанному Вами пути и не остановится ни перед какими жертвами". Вудро Вильсон, который в своем бессознательном был Богом и Христом, не мог устоять перед такими словами   Все его отождествления себя с Божеством требовали, чтобы он сыграл "самую благородную роль, которая когда-либо выпадала на долю человека". Хауз убедил его в этом. Таким образом вся сила его отождествления себя с Христом была переведена со стороны мира на сторону войны. Он решил продолжать воевать за мир. Будучи ребенком, он много раз пел с отцом: "Сын Бога отправляется на войну, чтобы завоевать королевскую корону". Завоевать королевскую корону принца мира стало целью жизни Вудро Вильсона. Его Супер-Эго, его активность и пассивность к отцу объединили свои силы в этом желании, и оно стало крайне мощным. Для его бессознательного было нетрудным делом заставить рассудок найти интеллектуальные оправдания для этого действия, свершения которого он столь глубоко желал. Начиная с этого времени он не испытывал сомнений в том, что хочет делать, но время от времени он все же сомневался в том, может ли осуществить задуманное. Всегда, когда он сталкивался со значительным числом фактов, заставляющих его осознавать, что, вступив в войну, он, возможно, достигнет не божественного мира, о котором мечтал, а порочного мира, отождествление себя с Христом снова заставляло его испытывать отвращение к самой мысли о вступлении в войну. Он мог воевать лишь ради достижения мира. 17 октября 1915 года Хауз и Вильсон совместно подготовили письмо сэру Эдуарду Грею, подписанное Хаузом, в котором предлагалось вовлечь США в войну "для достижения мира на основе тех принципов", которые ранее обсуждались. Вильсон "признавал это предложение абсолютно справедливым" и молил Бога, чтобы оно принесло результаты. Среди ожидаемых им результатов были смерти тысяч американских юношей и уничтожение биллионов долларов американского богатства. Но его глаза смотрели на другие вероятные результаты: он станет диктатором условий мира, мировым судьей; он заложит такой прочный фундамент для мира, что люди более никогда не будут погибать в войнах; он будет принцем мира, который в конце войны станет судить как живых, так и мертвых. Вильсон не сомневался в том, что ему удастся убедить народ Америки последовать за ним в этот крестовый поход. Он знал, что многих американцев уже убедили видные английские пропагандисты в том, что эта война является "войной за окончание всякой войны", и его уверенность в могуществе своего ораторского дара была громадной. Однажды он сказал: "Я бы желал, чтобы нашелся великий оратор, который смог бы своими речами зажечь в народе дух самопожертвования". Очевидно, он имел в виду себя. Позднее, когда он привел Америку к войне, он доказал, что его уверенность в своих ораторских способностях была справедлива. Он действительно зажег в американском народе дух самопожертвования. XVIII Как только Грею было отправлено это письмо, Вильсон вновь занялся своими любовными делами. Миссис Голт была для него в данный момент важнее, чем все остальное человечество. Хауз, с нетерпением ожидающий в Нью-Йорке ответа Грея, записал в своем дневнике: "20 ноября... Сообщения из Вашингтона говорят о повсеместно наблюдаемой любопытной инерции. Конечно, она главным образом обусловлена поведением президента. Он столь поглощен своей невестой, что не уделяет достаточного внимания делам. Я отправился бы в Вашингтон, только знаю, что буду не очень желанным гостем в данное время, особенно если попытаюсь пробудить его к действию... Время от времени более полно проявляется одна особенная черта характера президента, а именно что он избегает затруднений. Если я докладываю ему о чем-то неприятном, то потом с очень большим трудом могу побудить его обсуждать данный вопрос. Я убежден, что некоторые из его затруднений в Принстоне были вызваны такой проволочкой в решении неприятных проблем... Еще одной его характерной чертой является крайняя предубежденность против людей. Он любит немногих и очень лоялен по отношению к ним... Он испытывает большую трудность при беседе с людьми, против которых по какой-либо причине испытывает предубеждение и у которых он не может найти никаких положительных качеств..." "27 ноября... Перед обедом и во время обеда мы с президентом имели непродолжительный конфиденциальный разговор. К моему большому удивлению, он сказал мне, что не читал письма сэра Эдуарда Грея, которое я ранее отослал ему и содержание которого очень важно. Он принес его с собой, чтобы мы совместно обсудили его содержание..." Письмо от сэра Эдуарда Грея, прочесть которое у президента не было времени из-за миссис Голт, было ответом на его предложение о вступлении США в войну на стороне союзников для достижения провозглашенных ими военных целей. Во время чтения письма Вильсон был до некоторой степени шокирован, обнаружив, что Грей проявил слабый интерес к их предложению. Хауз читал это письмо несколькими днями раньше и, глубоко разочарованный, записал в своем дневнике от 25 ноября 1915 года: "...предложение, сделанное мною в этом письме, - которое практически обеспечивало победу союзникам - должно было встретить более теплый прием. Англичане во многих отношениях тупы". Ни Вильсон, ни Хауз не подозревали в то время, что Грей ведет секретные переговоры о разделе Германской и Оттоманской империй и что секретные военные цели англичан совпадали с провозглашенными ими военными целями лишь по одному пункту - восстановлению Бельгии. Секретные военные цели англичан были следующими: уничтожение германского ВМФ, конфискация германского торгового флота, ликвидация Германии как экономического конкурента, получение от Германии всевозможных контрибуций, аннексия германской Восточной Африки и Камеруна, аннексия всех германских колоний, расположенных на юге экватора и в Тихом океане, включая территорию острова Науру, контроль над Месопотамией, Трансиорданией, Палестиной и частью Сирии, которую удастся отхватить у Франции, расширение своего влияния в Персии, признание своими протекторатами Кипра и Египта и большое число менее важных пунктов. В действительности все эти секретные военные цели англичан были в той или иной форме достигнуты по соглашению Версальского договора; и письмо Грея Вильсону, в котором он отказывался от помощи США в деле достижения провозглашенных военных целей Англии, знаменует собой начало сражения "за" и "против" Версальского договора.   Если бы Грей принял предложение Вильсона, Англия могла бы получить после окончания войны в лучшем случае лишь то, что было провозглашено в ее военных целях, которые были достаточно респектабельны, чтобы их можно было опубликовать. Тогда ей пришлось бы отказаться от тех колоссальных преимуществ, которые она получила после войны. Не желая отказываться от этих преимуществ, правительство Великобритании считало более предпочтительным сражаться без помощи США. Вильсон и Хауз, полностью доверявшие Грею и не подозревавшие о действительных целях Англии, заключили, что Грей просто-напросто является тупицей и что Хаузу следует отправиться в Лондон, чтобы лично объяснить Грею желательность предложенных ими действий. 18 декабря 1915 года Вильсон, вне себя от счастья, женился на миссис Голт   28 декабря 1915 года Хауз отправился в Англию. Вплоть до 22 февраля 1916 года он пытался убедить Грея позволить США вступить в войну на основе соглашения о том, что условия мира будут соответствовать провозглашенным военным целям союзников, которые включали в себя восстановление Бельгии, возвращение Эльзаса-Лотарингии Франции и аннексию Константинополя Россией. То, что Вильсон просил разрешения, чтобы американцы отдавали свои жизни и средства для того, чтобы Константинополь отошел к России, указывает на силу желаний, побуждающих его действовать. Грей отказался брать на себя какие-либо обязательства, но заставил Хауза поверить в то, что позднее примет его предложение. Грей и Хауз подписали меморандум, состоящий из предложения Хауза и уклончивых ответов Грея, и Хауз возвратился в Вашингтон. Вильсон встретил Хауза 6 марта 1916 года с распростертыми объятиями. После двухнедельного "медового месяца" он вернулся к радостям прежней семейной жизни и находился в состоянии экзальтированного счастья. Он снова обладал представительницей матери и считал, что Хауз устроил все для того, чтобы его призвали диктовать мир на земле. Все основные потоки его либидо нашли более обширные выходы, чем когда-либо ранее. Хауз выразил Вильсону свою уверенность в том, что Грей согласится с их проектом.   При прощании президент положил руку на плечо полковнику и сказал: "Невозможно представить себе более трудной задачи, чем та, которая легла на Ваши плечи, но Вы справились с ней выше всяких похвал. Вы должны гордиться собой, так как все это сделали Вы". Пребывая в состоянии счастья, президент ожидал разрешения от министра иностранных дел Англии на вступление США в войну для достижения провозглашенных военных целей союзников и становления Вудро Вильсона принцем мира. XIX Ответа от Грея не приходило, а 24 марта 1916 года счастье Вильсона было поколеблено торпедированием в Ла-Манше французского судна "Сассекс". Хауз советовал отослать Бернсторфа домой и готовиться к немедленной войне. Вильсон колебался. Его желание продиктовать совершенный мир имело столь глубокие корни, что он не мог от него отказаться. Его главным желанием было ввести США в войну после достижения соглашения с союзниками о том, что ему будет позволено диктовать условия мира. Но он все еще с ужасом думал о перспективе вступления Америки в войну, которая может закончиться заключением несправедливого мира. Он хотел породить мир, а не войну, окончательный совершенный мир был для него всегда благородным концом, оправдывающим военное вмешательство. Он откладывал принятие мер в связи с потоплением судна "Сассекс" в течение 4 недель и пытался в это время убедить Грея позволить ему вступить в войну принцем мира. 6 апреля 1916 года он собственноручно напечатал следующую каблограмму Грею: "Так как представляется вероятным, что нашей стране придется порвать отношения с Германией из-за разбоя ее подводных лодок, если не случится что-либо необычное, и так как нашей стране придется когда-либо стать воюющей стороной, а война, несомненно, будет продолжительной, осмеливаюсь предложить Вам действовать в соответствии с планом, относительно которого мы договорились ранее. Прошу Вас проконсультироваться с союзниками относительно начала немедленных действий". 9 лет спустя, 14 марта 1925 года, вспоминая об этих переговорах, полковник Хауз писал: "Мне кажется, что, отослав каблограмму Грею, мы совершили ошибку. Нам следовало бы знать, что она не принесет желаемого результата. Я не уверен, что мы не совершили еще большей ошибки, оттягивая созыв мирной конференции, наконец, оставляя за союзниками право быть судьями". Каблограмма Вильсона действительно была до некоторой степени наивной. Для английского министерства иностранных дел она означала: Вильсон признает, что вскоре должен вступить в войну с Германией, поэтому можно считать обеспеченным поражение Германии и достижение наших секретных военных целей; мы сможем аннексировать германские колонии и контролировать обширный район турецкой территории, простирающийся от Египта до Персии; мы сможем уничтожить германский ВМФ, конфисковать германский торговый флот и разрушить экономическую мощь Германии.   Теперь Вильсон просит нас отказаться от этих преимуществ - ради чего?   Ради удовольствия стать диктатором условий мира. Ответ, который Вильсон с нетерпением ждал от Грея, не пришел. Вильсон, надеясь, что каблограмма от Грея спасет его от необходимости вступить в войну без гарантий относительно окончательных условий мира, оттягивал заявление своей ноты Германии до 18 апреля. Затем, чувствуя себя очень несчастным и понимая, что эта нота будет означать войну, он написал: "Если имперское правительство не провозгласит немедленно и не осуществит отказ от военных действий против пассажирских и грузовых судов, у правительства США не будет другого выбора, кроме полного разрыва дипломатических отношений с Германией".   К крайнему изумлению и облегчению Вильсона, 5 мая 1916 года Германия подчинилась этим требованиям. Переданная Вильсону полковником Хаузом 12 мая 1916 года каблограмма от Грея разрушила его надежду на то, что союзники собираются приглашать его диктовать условия мира. Его чувства по отношению к войне сразу же изменились. Он начал подозревать, что Грей не является архангелом, каким представлял его себе Хауз, но он все еще питал надежду на то, что сможет убедить Грея позволить ему воевать ради заключения мира. 16 мая 1916 года он сказал Хаузу, что пришло время проводить "более жесткую" политику: Америка должна либо сделать решающие шаги к заключению мира на прочной основе, или твердо настаивать на своих правах против Великобритании, как и против Германии; бездействовать больше невозможно. Он попросил Хауза подготовить резкую каблограмму Грею. Вильсон наконец начал понимать, что союзники, а не Германия стоят между ним и осуществлением его желания быть спасителем человечества. Он перестал говорить о войне таким образом, как если бы вся правота была на стороне союзников, а вся несправедливость - на стороне Германии. 23 июля 1916 года он писал Хаузу: "Я должен признаться, что приходит конец моему терпению относительно Великобритании и союзников. Их интриги являются последней каплей... Я серьезно думаю попросить конгресс наделить меня полномочиями запрещать займы и ограничивать поставки союзникам. Для меня становится ясным, что эта политика прикрывает желание помешать нашим торговцам закрепиться на рынках, которые ранее контролировались и доминировались Великобританией. Полк и я составляем ноту. Я могу оказаться вынужденным составить ее такой же резкой и окончательной, как и моя нота Германии относительно действий подводных лодок. Каково твое мнение по этому вопросу? Можем ли мы и далее терпеть все это?" С 17 октября 1915 года, когда Вильсон отослал письмо Грею, которое, как он считал, приведет к тому, что он станет вершителем дела мира, до 26 марта 1916 года, когда торпедирование "Сассекса" сделало почти неизбежным вступление в войну США без предварительного соглашения с союзниками о том, что президенту США будет позволено диктовать условия мира, Вильсон находился в состоянии экзальтированного счастья: у него была любимая жена, и он взял мир под свое личное покровительство. Как только перспектива стать принцем мира стала отдаляться, он вновь почувствовал себя неудовлетворенным и больным. Опять появились изматывающие головные боли и участились желудочные приступы. Он стал проявлять несдержанность в отношениях со своими коллегами. А 3 мая 1916 года он объявил, что не желает более занимать пост президента и мечтает об отставке. Единственным близким человеком в этот период была для него миссис Вильсон. 16 июня 1916 года Вильсон был единогласно переизбран демократами, и лозунг его 2-й кампании в борьбе за президентство первым прокричал губернатор Нью-Йорка Глинн: "Он уберег нас от войны!" Вильсон, зная, что в предшествующие 8 месяцев он делал все возможное для вступления Америки в войну на его собственных условиях, чувствовал себя столь неловко, что избегал в своих предвыборных речах затрагивать этот вопрос.   Он также старался не давать каких-либо обещаний по поводу этого на будущее   Тем не менее он понимал, что не сможет быть переизбранным без голосов от западных штатов, настроенных весьма резко против войны. Поэтому он санкционировал использование лозунга "Он уберег нас от войны!" его партией; и через тысячи плакатов и тысячи голосов эта идея вби-лась в головы американцев: Вильсон уберег нас от войны и спасет нас от нее в будущем. Голосовать за Вильсона значило голосовать за мир. Если бы американцы знали об истинном положении дел, он потерпел бы сокрушительное поражение. На всем протяжении президентской кампании Вильсон продолжал находиться в плохом настроении. Он срывал свое раздражение как на друзьях, так и на врагах. Сенатор Лодж узнал об инструкции Джерарду, которая была подготовлена Вильсоном и Брайаном для сопровождения первой ноты по поводу потопления "Лу-зитании". Лодж произнес в Бостоне речь, утверждая, что резкая нота Вильсона в Берлин была смягчена намеком на то, что ее не следует принимать всерьез и что Германия продолжала нарушать американские права, так как знала или верила в то, что, пока Вильсон остается президентом, США не будут защищать свои права.   Вильсон ответил: "...Заявление, сделанное сенатором Лоджем, несправедливо. Я никогда не писал и не собирался писать никакого постскриптума или поправки к ноте по поводу "Лузитании", за исключением вставленных мной самим изменений, которые усилили и сделали более резким выражаемый протест. Предлагалось, после того как нота была готова к передаче, послать германскому правительству намек на то, что будет приемлемым предложение о третейском суде. Один член кабинета говорил со мной по этому поводу, но это предложение никогда не обсуждалось на заседании кабинета, и не делалось какой-либо угрозы ухода в отставку по той простой причине, что я отверг это предложение после того, как уделил ему достаточное внимание, какого, я считаю, заслуживает любое предложение, затрагивающее столь важный вопрос. Оно было несовместимо с целью ноты. Публике известно все, что было сказано германскому правительству". Читатель помнит, что Вильсон и Брайан совместно подготовили эту инструкцию и отправили ее в государственный департамент, чтобы ее вручили немецкому правительству одновременно с нотой по поводу "Лузитании". Каждое отдельное утверждение, высказанное Вильсоном в ответ на заявление Лоджа, является в его толковании верным. Отрицание своего участия в целом - это очень ловкое уклонение от истины. Однако намного более важным является тот факт, что в этот момент Вильсон начал ненавидеть сенатора Лоджа. Мы ранее отмечали, что со времени учебы Вильсона в колледже Лодж являлся для него отцовским представителем. Когда Лодж вынудил его воспользоваться столь ловким уклонением от истины, он начал использовать Лоджа, как ранее использовал Веста, в качестве выхода для своего реактивного образования против пассивности к отцу. Начиная с этих пор его отношения с Лоджем контролировались не разумом, а навязчивостью. Он был принужден стараться победить Лоджа, как ранее он был вынужден стараться победить Веста. Так как союзники отказывались признать его спасителем человечества, он начал считать их почти такими же могучими врагами Бога, как и немцев, которых называл "дикими гуннами". Его желание превратить войну в крестовый поход, который он сможет возглавить, и его растущая уверенность в том, что союзники могут оказаться столь же неверными, как и немцы, перемешались в его речи от 5 октября 1916 года, в которой он сказал: "Необычность настоящей войны заключается в том, что ее причины и цели не были открыты... Для объяснения этой войны потребуется длинное историческое исследование. Но Европа не должна понять нас неправильно. Мы держимся в стороне не потому, что являемся менее озабоченными, а потому, что, когда мы применяем силу нации, мы хотим знать, ради каких целей мы это делаем... Когда нас спрашивают: "Не хотите ли вы воевать?" - ответ: "Да, мы ожидаем чего-то стоящего, чтобы за это сражаться; мы не ищем пустяковых ссор, а ищем такой ссоры, в которой затрагиваются все права человека, мы ищем некую причину, которая возвысит наш дух, а не ввергнет его в уныние. Такую причину, за которую почетно пролить человеческую кровь, если это окажется необходимым". Это до некоторой степени расплывчатое заявление, переведенное на простой язык, означает: "Союзники, вероятно, столь же эгоистичны, как и немцы. Я не желаю вступать в войну из-за "мелочной ссоры" с Германией по поводу применения ею подводных лодок. Я крайне желаю возглавить крестовый поход за совершенный мир"". Спустя 2 недели он получил сообщение от германского правительства, которое информировало его о том, что, если он в скором времени не осуществит шагов к мирному урегулированию, будут возобновлены неограниченные военные действия подводных лодок   Его настроение резко ухудшилось   Даже Хауз начал ощущать тяжесть его гнева. 2 ноября 1916 года Хауз записал в своем дневнике: "Прибыл президент. Мак-кормик и я встретили его и отправились с ним на яхту "Мэйфлауэр". Мы беседовали с ним в течение полутора часов, и это было наиболее язвительное обсуждение, которое я имел с ним за длительный промежуток времени... Он считал, что Нью-Йорк "прогнил до сердцевины" и его нужно снести с карты земли... Он считал, что у Маккормика и у меня были свои люди в Нью-Йорке и что кампанию следует вести где-нибудь в другом месте... Однако перед тем, как мы расстались, президент обнял нас обоих и выразил признательность за все то, что мы делаем... Он сказал: "Я не верю, что американский народ пожелает вступить в войну безотносительно к тому, сколь много американцев погибнет на море". Он сказал, что ему жаль, что это так, но тем не менее таково его мнение". Вильсон потерял интерес к предвыборной кампании. Несмотря на свой нарциссизм и Супер-Эго, которые, конечно, требовали победы, временами, казалось, он испытывал полнейшее безразличие к тому, переизберут его или нет. Хауз записал в своем дневнике: "Президент препоручил все нам и не звонит, не высказывает какого-либо предложения и не подает никакого совета, хотя его шансы на успех весьма проблематичны". Вильсон решил немедленно уйти в отставку, если будет избран Хьюз, вместо того чтобы находиться на посту президента в течение еще 4 месяцев своего конституционного срока. 7 ноября 1916 года Вильсон был переизбран президентом США. Своим избранием он был обязан голосам "сомнительных" западных штатов, настроенных резко против войны. Летом и в начале осени 1916 года президент был не в ладах почти со всеми и со всем в жизни. Еще зимой и в начале весны 1916 года он чувствовал себя счастливым человеком. Что привело его к разочарованию? В его личной жизни не произошло никаких изменений. Второй брак Вильсона принес ему такое же удовлетворение, как и первый. Жена полностью удовлетворяла его; но удовлетворение слабого потока его либидо, которое было направлено на женщин, не могло компенсировать отсутствие удовлетворения для тех огромных потоков либидо, которые были направлены на его отца. Зимой и в начале весны 1916 года он был так счастлив, он верил, что вскоре США вступят под его началом в войну и он станет диктовать условия мира. Мы видели, что этот проект давал великолепный выход всем потокам его либидо, направленным на отца. В течение лета его вынудили осознать более ясно, чем когда-либо прежде, что люди Америки ждут от него мира.   Так он вынужден был отказаться от этого выхода для своих влечений, направленных на отца, которые давали ему такое счастье. Ранее он представлял себя выполняющим "самую благородную роль, которая когда-либо выпадала на долю человека". Все основные заряды его либидо объединились в непреоборимое желание играть эту роль. Он не мог быть счастлив без надежды на то, что он скоро станет спасителем человечества. Если он не мог возглавить США в войне, которая могла бы стать крестовым походом за мир, продиктованный им, он не очень заботился о том, будет он президентом или нет. Вильсон почувствовал ужас, исходивший от германского сообщения от 18 октября 1916 года.   Он понял, что может оказаться вынужденным втянуть народ США в "мелочную ссору", в результате которой не только погибнут тысячи американцев и будет нанесен огромный экономический ущерб стране, но также установится несправедливый мир. Ему ничего не было известно о секретных целях союзников. Но их отказ принять помощь США ради достижения провозглашенных ими военных целей убедил его в том, что секретные цели союзников были ничуть не более благородными, чем цели Германии. Его желание избежать войны, в результате которой установится несправедливый мир, который неизбежно приведет к новым войнам, было почти столь же сильным, как и его желание стать во главе крестового похода за совершенный мир. Он хотел породить не войну, а мир. Его бессознательное отождествление себя с Христом удерживало его от вступления в войну без твердой уверенности, что это будет война за мир. XX После своего переизбрания Вильсон решил, что имеется лишь единственный путь выхода из затруднений: он должен требовать прекращения войны во имя благоденствия человечества независимо от того, будут ли его действия одобряться Англией или нет. Он считал, что такое моральное требование приведет к переговорам и миру на основе сохранения довоенного статус-кво. Хауз резко выступал против такого курса. Зависимость Вильсона от Хауза все еще была очень велика. Его презрение к Лансингу возросло, а недоверие к Тьюмалти побудило попросить своего секретаря покинуть Белый дом. Но он не смог вынести слез Тьюмалти и оставил его своим секретарем, однако принял меры предосторожности для того, чтобы скрыть свои намерения как от Тьюмалти, так и от Лансинга. Кроме миссис Вильсон и д-ра Грейсона, Хауз был единственным человеком, которому он доверял. 14 ноября 1916 года Вильсон послал за Хаузом, и они весь день спорили, "снова и снова рассматривая вопрос о том, что лучше всего предпринять". Хауз утверждал, что на данный момент нет необходимости предпринимать что-либо и что следует ждать дальнейшего развития событий; президент утверждал, что ситуация, вызванная действиями подводных лодок, не позволяет им оттягивать решение этого вопроса и что имеет смысл обдумать последствия, прежде чем разрывать отношения с Германией. Хауз записал в своем дневнике: "Было 11 часов ночи, когда он предложил идти спать, и я видел его глубокую обеспокоенность". На следующий день Хауз писал: "Я завтракал один. Президент пришел необычно поздно, что говорило о плохо проведенной ночи. Я испытывал сожаление, но ничего нельзя было поделать. Я не люблю приходить в Белый дом с плохими известиями... Я сказал ему, что Лансинг, Полк и другие не видят какого-либо кризиса в полемике относительно использования германских подводных лодок, и попросил его забыть на данное время этот вопрос. Это заметно успокоило его и улучшило настроение..." Несмотря на доводы Хауза, Вильсон решил написать воззвание к миру, но Хауз убедил его сделать воззвание менее эмоциональным и подождать с его распространением. Воззвание было готово, но Вильсон все еще испытывал колебания относительно его оглашения, когда 12 декабря 1916 года германское правительство опубликовало заявление, выражающее готовность Германии принять участие в мирной конференции. Вильсон, не проконсультировавшись с Хаузом, опубликовал свое воззвание, снабдив его объяснением по поводу того, что оно не было вдохновлено германским предложением. Это воззвание подписал секретарь Лансинг. В нем Вильсон ясно давал понять, что стал относиться к союзникам и к немцам почти с одинаковым подозрением. Он писал: "...те цели, которые были официально провозглашены государственными деятелями обеих воюющих стран, являются, в сущности, одними и теми же, как они излагаются в общем виде перед народами этих стран и всего мира". Воззвание Вильсона не привело ни к какому конкретному результату, и он был крайне подавлен неудачей своей попытки умиротворения   Однако ужас перед тем путем, который он видел перед собой, был столь велик, что Вильсон продолжал бороться за достижение немедленного мира, несмотря на усилия Хауза убедить его ничего не делать. Хауз считал, что Вильсону следует отказаться от надежды на мир и начать немедленную подготовку к войне. Вильсон не стал предпринимать никаких шагов в этом направлении. Он обратился к германскому правительству без заискивания, но с той же самой надеждой, с которой годом раньше обращался к правительству Англии. Вильсон пытался получить от Германии официальное заявление о разумных условиях мира и был готов, если Германия передаст свои условия мира в его руки и они окажутся приемлемыми, принудить союзников принять их.   Он столь сильно желал уберечь США от войны с Германией, что иногда подумывал о заключении договора с немцами, который отдалит угрозу войны для США хотя бы на 9 месяцев. Таким образом, он приближался к той пацифистской позиции, которую побуждал его занять Брайан после потопления "Лузитании". Действительно, Вильсон никогда не был столь убежденным пацифистом, как в течение этих 2 месяцев, которые предшествовали объявлению неограниченного ведения боевых действий немецкими подводными лодками. Сдерживаемый в своем желании вступить на путь войны, видя себя в роли спасителя человечества, он остается принцем мира, но чуть меньшим. 27 декабря 1916 года граф фон Бернсторф зашел к Хаузу и предложил, если президент Вильсон не возражает, послать каблограмму своему правительству с предложением выступить посредником при передаче немецкой стороной условий мира американскому президенту. Президент принял это предложение с огромной благодарностью. Бернсторф сделал все, что было в его силах, чтобы убедить свое правительство послать ему разумные условия мира для передачи их президенту, и путем неоднократных бесед с Хаузом убедил президента в том, что он, вероятно, получит такие условия. Вильсон начал верить в то, что немецкое правительство намеревается позволить ему диктовать условия мира, как год тому назад он ждал такого жеста от английского правительства. 4 января 1917 года он сказал: "Не будет никакой войны. Наша страна не желает быть вовлеченной в эту бойню. Мы являемся единственной из великих наций, свободной в настоящее время от бремени войны, и будет преступлением против цивилизации, если мы также в нее вступим". Он начал питать дружеские чувства к Бернсторфу, который чистосердечно помогал президенту в его попытке положить конец войне, и был весьма враждебно настроен по отношению к Лансингу, который, по его мнению, "не симпатизировал его цели не быть вовлеченным в войну". 11 января он сказал Хаузу: "Для Лансинга большую опасность представляет не Бернсторф, а он сам, ибо я был очень близок к тому, чтобы просить его об отставке, когда он зачитал ответ на последнюю ноту". К 19 января 1917 года Вильсон был настолько уверен в том, что Германия намеревается передать ему свои условия мира и эти условия будут разумными, что попросил Хауза заранее подготовить и зашифровать послание к Бальфуру и Ллойду Джорджу, излагающее условия немцев и предпринимаемые ими шаги, указывающие на их готовность заключить мир на этих условиях. В этот же самый день, без ведома Вильсона, Бернсторф получил от немецкого правительства не разумные условия мира, а сообщение о том, что с 1 февраля 1917 года будут возобновлены неограниченные военные действия подводных лодок. Вильсон, веря в то, что он стоит накануне заключения мира, произнес 22 января 1917 года одну из самых выдающихся речей в своей жизни, требуя "мира без победы" (какой-либо из сторон). Бернсторф, все еще пытаясь предотвратить войну с США, но понимая, что она неизбежна, написал Хаузу 20 января 1917 года: "...я боюсь, что ситуация в Берлине уходит из-под нашего контроля. Чрезмерные требования наших врагов и их резкие послания президенту, по-видимому, привели в ярость общественное мнение в Германии до такой степени, что результатом может быть все, что угодно, кроме благоприятных для нас мирных планов". Хауз послал это письмо Вильсону. И 24 января 1917 года Вильсон ответил ему: "То, что можно прочесть между строк послания Шарпа, дополняет сведения, полученные Гувером, и убеждает меня в том, что, если Германия действительно хочет мира, она может получить его, и довольно быстро, если только доверится мне и даст мне шанс. То, что Бернсторф сказал Вам на днях, будучи уравновешено и сбалансировано тем, что он написал впоследствии, ничего не объясняет в деле подготовки переговоров между воюющими странами. Мне кажется, что Вам будет необходимо немедленно встретиться с Бернсторфом (не там, где могли бы заметить Вашу встречу, как получилось в последний раз, а в каком-либо укромном месте) и сказать ему, что пришло время что-то завершать, если они действительно и искренне хотят мира. Что до нас доходят сведения, которые позволяют нам поверить в то, что, если будет предложено что-либо разумное какой-либо из сторон, я смогу провести это предложение в жизнь. В противном случае... отношения между США и Германией смогут подойти к разрыву, и все примет другой оборот. Ни здесь, ни там нет оскорбленных чувств и раздражения. Действительно ли они хотят мира? Я имею право знать это, так как поставил себя в такое положение, что придется оказывать помощь без покровительства какой-либо из сторон... Еще раз прошу у Вас одобрения и помощи, которые Вы постоянно даете мне. Иногда я чувствую себя очень одиноко, а иногда нахожусь в очень подавленном настроении, несмотря на все мои старания". Невозможно удержаться от выражения симпатии к Вудро Вильсону, написавшему вышеприведенное письмо   В январе 1917 года он говорил, писал и вел себя как великий человек; и не его вина в том, что глубоко искренние усилия, которые он предпринял в то время в целях достижения мира, закончились войной. То, что каждый человек должен был считать его спасителем мира, является, возможно, абсурдным, но человечеству повезло бы много больше, если бы в тот момент посредничество, взятое на себя Вильсоном, было принято великими державами. Хауз, отвечая на письмо Вильсона, писал 27 января: "Я сказал ему (Бернсторфу), что Германия должна предложить Вам для дальнейшей разработки нечто определенное, и немедленно. Я предложил, чтобы они заявили о том, что готовы полностью вывести свои войска из Бельгии и Франции и что они согласны на взаимное "восстановление, репарацию и компенсацию"". Если бы Вильсон получил от немецкого правительства условия, записанные в соответствии с вышеприведенным предложением, он использовал бы всю свою власть для того, чтобы добиться мира на этой основе. В то время союзники столь полно зависели от США в поставках вооружения и финансовой помощи, что не смогли бы противостоять угрозе эмбарго. Вряд ли можно сомневаться в том, что Вильсон смог бы навязать им "мир без победы". Но немецкое правительство не хотело мира без аннексий и контрибуций.   Так же как и английское правительство в 1915 и 1916 годах предпочитало сражаться за секретные военные цели без помощи США, так и немецкое правительство в 1917 году, рассчитывая на огромные территориальные приобретения и контрибуции, предпочло сделать США своим военным врагом. 31 января 1917 года граф фон Берн-сторф, выполняя приказы из Берлина, написал 2 письма: секретарю Лансингу, которое содержало декларацию об объявлении неограниченных военных действий подводными лодками, и полковнику Хаузу, в котором излагались немецкие условия мира - условия, выполнение которых сделало бы кайзера диктатором Европы. XXI Вильсон был потрясен   До этого он надеялся, что, не вовлекая США в войну, ему удастся добиться справедливого мира. Теперь он понял, что ему, по всей вероятности, придется вовлечь США в войну без какой-либо гарантии того, что последующий мир будет справедливым. Он пришел к мнению о том, что цели союзников были такими же эгоистичными, как и цели Центральных стран, и чувствовал, что может стать орудием союзников. Ему придется вступить в войну без конечного справедливого мира. Для отождествления им себя с Христом это было непереносимо. Хауз записал в своем дневнике: "Президент был печальным и подавленным, и в течение всего дня мне не удалось изменить его настроение. Он был глубоко разочарован внезапной и необоснованной акцией немецкого правительства. У нас были все основания полагать, что в течение месяца воюющие стороны сядут за стол переговоров. Президент сказал, что у него такое ощущение, будто мир перевернулся; что земной шар начал вращаться в обратном направлении и он не может обрести равновесие... Дольше всего мы обсуждали вопрос о том, сразу ли отдать Бернсторфу его паспорта или лучше подождать До тех пор, пока немцы совершат некий явный акт. Когда пришел Лансинг, обсуждение возобновилось, и мы остановились на том, что лучше отдать ему паспорта сразу, так как это может образумить немцев... Президент сказал, что сделает все возможное, чтобы избежать вступления в войну. Он еще раз высказал свое мнение о том, что для правительства будет преступлением быть захваченным войной до такой степени, что впоследствии это сделает невозможным спасение Европы. Он говорил о Германии как о "сумасшедшем, которого надо обуздать". Я спросил его, считает ли он справедливым по отношению к союзникам предоставлять им право обуздания Германии без нашего вклада в это дело. При этих словах он заметно изменился в лице, но все же продолжал говорить о своей решимости не быть вовлеченным в войну, если только это будет возможно". 3 февраля 1917 года Вильсон объявил конгрессу, что принял решение порвать дипломатические отношения с Германией. Он подчеркнул при этом мирный характер политики, которую надеялся проводить. Он не мог заставить себя признать тот факт, который понимал почти всякий американец, что за разрывом дипломатических отношений неизбежно последует война. Он все еще с ужасом отворачивался от судьбы, которую столь долго пытался избежать. Он не возражал против войны в принципе, но одобрял один вид войны и ненавидел другой. Он с огромной радостью возглавил бы США в войне, которая, по его мнению, была бы крестовым походом за мир; но отнюдь не был уверен, что эта война будет таковой. Действительно, он был почти уверен в том, что война кончится несправедливым миром. Эта мысль была для него слишком тяжела. Ему надо было найти некоторый выход для своего желания быть принцем мира. Гнев против Германии переполнял его   Германия заставила его оказаться в таком положении, в котором было невозможно отождествление себя с Христом. К гневу примешивалось горькое негодование против немецкого правительства. Он считал, что правители Германии дурачили его, обманывая относительно своих намерений в январе 1917 года, и поклялся, что никогда более не поверит немецкому правительству. Он испытывал ненависть ко всему правящему классу Германии. Этот класс стал для него гидрой, втягивающей его в такую войну, против которой он столь долго боролся. Он продолжал включать в свою "любовь человечества" немецкий народ, но правители Германии стали для него с этих пор дьяволами. Это различие, которое Вильсон неизменно проводил между немецким правительством и немецким народом, вначале было сделано в его бессознательном. Он почувствовал себя очень больным. Его мучили бессонница, сильные головные боли и диспепсия. До 31 марта 1917 года он держался против растущей волны общественного мнения, которая поднялась после опубликования послания Циммермана германскому послу в Мексике. Ранним утром 1 апреля 1917 года он написал декларацию об объявлении войны. Знаменательная беседа м-ра Франка Кобба с Вильсоном в этот день ясно показывает, что, когда Вильсон писал эту декларацию, он с ужасом и беспомощностью предвидел перспективу вступления Америки в войну за несправедливый мир. Он чувствовал, что вступает не в ту войну, в которой ему хотелось участвовать, а в войну, "которую хотели союзники, и что они будут следовать курсом, против которого выступала и боролась Америка". Тем не менее перед народом он выступал, как если бы возглавлял США в крестовом походе в борьбе за совершенный мир. Это похоже на лицемерие, но тщательное исследование показывает, что это не было лицемерием. Лицемерие Вильсона было почти всегда самообманом. Он обладал громадной способностью игнорировать факты и огромной верой в слова. Его отношение к фактам и фразам было прямо противоположно отношению к ним ученого. Он не мог позволить, чтобы прекрасная фраза была убита неоспоримым фактом. Он радовался, позволяя прекрасной фразе уничтожать неприятный факт. Когда он изобретал чудесную фразу, он начинал в нее верить безотносительно к каким-либо фактам. В начале марта 1917 года он оказался перед дилеммой, решить которую вначале ему не представлялось возможным. Факты говорили ему, что война закончится несправедливым миром. До тех пор пока он придерживался фактов, у него было лишь два выбора.   Он мог занять позицию: война закончится несправедливым миром, но действия Германии принуждают нас вступить в войну, или, так как война закончится несправедливым миром, я отказываюсь вступить в нее, несмотря на провокации со стороны Германии. Он не мог заставить себя принять какую-либо из этих двух альтернатив. С одной стороны, он столь ясно и неоднократно заявлял о намерении США вступить в войну, если Германия возобновит без предупреждения потопление судов, что отказ от вступления США в войну сделал бы его и США всемирным посмешищем.   С другой стороны, он не мог заставить себя сказать конгрессу: Германия совершает против нас военные действия, поэтому нам придется объявить войну. Я сожалею, так как война будет стоить нам много тысяч жизней, и громадных ресурсов, и расходов и в конечном счете будет заключен несправедливый мир, который обречет человечество на новую войну, еще хуже предыдущей. Его отождествление себя с Христом было столь сильным, что он не мог ратовать за войну, если только она не будет средством достижения мира.   Ему оставалось верить, что каким-либо образом он выйдет из этой войны спасителем человечества. В конце марта 1917 года ему пришлось просить об объявлении войны. Он не мог делать это иначе, как в качестве крестового похода за мир. Он знал, что это не будет крестовый поход за мир. Факты вступили в противоречие с его желанием.   И аналогичным образом, который стал для него столь обычным, он ушел от решения этой дилеммы путем игнорирования фактов В провозглашенной им декларации об объявлении войны он выразил не свое желание, чтобы война была крестовым походом за мир, а свою веру, что она будет таким походом, и забыл факты. Но факты все еще ярко стояли в его памяти при разговоре с Коббом, которому он сообщил факты. После этого он сделал все возможное, чтобы вытеснить неприятные факты, и в большей степени ему это удалось. Факты войны стали для него не действительными фактами, но фактами, которые он изобретал для выражения своих желаний. Время от времени действительные факты всплывали на поверхность, и он вытеснял их опять посредством новых воображаемых фактов, которые выражали его желания. Он был убеждаем собственными словами. Вильсон начал целиком доверять своим фразам. Своими словами он заставил многих людей поверить в то, что война закончится справедливым миром. Он заставил всю Америку "исполниться духом самопожертвования". Но ни один человек не обманывался или опьянялся его словами более, нежели он сам. С 1 апреля 1917 года и до его смерти в рассудке Вильсона были 2 абсолютно разных набора фактов, имевших отношение к войне и миру: действительные факты, вытесненные настолько, насколько это было возможно, и факты, которые изобретали его желания. Отрыв от реальности, который в конечном счете привел его к прославлению Версальского договора как "99%-ной гарантии против войны", несомненно, корнями уходил в его детство, но начал свободно проявляться в ту ночь, когда он писал декларацию об объявлении войны и не мог смотреть в лицо фактам. Вильсон объявил, что война является крестовым походом за мир, хорошо зная в глубине своего рассудка, что "его крестоносцы" никогда не достигнут "святой земли", но веря, что посредством тех слов, которые он узнал, сидя на коленях отца, он приведет все армии дорогой бескорыстия к "священной гробнице" всеобщего мира, где они найдут его самого. Неуверенность Вильсона в течение двух месяцев, которые отделяют объявление неограниченных боевых действий подводными лодками с 1 февраля 1917 года от его решения вступить в войну 1 апреля 1917 года, по-видимому, требует некоторого дополнительного комментария. Даже после написания им декларации об объявлении войны продолжала иметь место его нерешительность.   В воспоминании Кобба о разговоре с Вильсоном 1 апреля 1917 года содержится следующий отрывок: "Я никогда не видел его таким усталым. Он выглядел, как будто не спал всю ночь, и сказал, что действительно не спал. Вильсон заявил, что, вероятно, собирается выступить перед конгрессом с просьбой об объявлении войны и что никогда в жизни он не испытывал таких больших колебаний, как по поводу этого решения. Он сказал, что ночи напролет лежал без сна, вновь и вновь обдумывая создавшееся положение..." Отождествление Вильсоном себя с Христом, несомненно, было главной психической силой, которая сделала Для него столь трудным принятие решения, но, по-видимому, такая его чрезмерная нерешительность была вызвана еще одной причиной.   Сцена в кабинете Белого дома, после того как Вильсон произнес свою декларацию об объявлении войны в конгрессе, осталась необъясненной. Тьюмалти описал ее следующим образом: "В течение некоторого времени он сидел в кабинете бледный и молчаливый. Наконец он сказал: "Подумать только, чему они аплодируют. Моя сегодняшняя декларация означает смерть для наших молодых людей. Как странно аплодировать этому... Хотя я казался безразличным к критике, которая доставалась на мою долю в эти критические дни, немногие попытались понять мою цель и симпатизировали мне на всем протяжении борьбы за претворение ее в жизнь. ...Например, редактор одной из крупных газет Спрингфилда понимал меня с самого начала и симпатизировал мне все это время... Я хочу прочесть тебе письмо, полученное мною от этого чудесного старика". Когда он читал, то теплые слова письма вызвали у него сильные эмоции... Он вынул из кармана платок, вытер обильные слезы и затем, положив голову на стол, зарыдал, как ребенок". До тех пор пока был жив отец, Вудро Вильсон никогда не принимал какого-либо важного решения, не посоветовавшись с ним. И его нерешительность, проявленная при столкновении с самой главной задачей в своей жизни, по-видимому, проистекала от того простого обстоятельства, что он не мог попросить у отца совета. Ему приходилось принимать решение самостоятельно. Только что приняв решение, он прочитал письмо "нежной симпатии" от "прекрасного старика", затем, "положив голову на стол, зарыдал, как ребенок".   Маленький Томми Вильсон все еще крайне нуждался в нежной симпатии и одобрении своего несравненного отца. Содержание Психология, философия   www.pseudology.org