Я давно догадывался, кто она на самом деле... Курехин хотел познакомить
её со
мной для совместного проведения предвыборной компании в СПб 1995, кажется,
звонил, и кажется, она была согласна...
Что-то есть в её слегка шепелявящих
интонациях... Будто ты погружаешься в сладостный кровавый туман... Её обертона
странно знакомы, но никто из известных мне людей (девушек,
женщин,
родственников) так не говорит. Так говорят иногда наши внутренности, когда им
нужна пощада. Она прощает всех, всех жалеет, у неё такое маленькое сердце, что
ей самой его жалко, и от жалости оно раздувается как воздушный шар, затмевает
солнце, становится больше неба.
В ней что-то дышит, дышит, где и как хочет...
Все уходят, стареют, красятся... Она
— остается, неброско, ненавязчиво, нежный
комок жил, обрезки ветвей, зеленая
салива ив...
Её послание целиком Холистское, интенсивно Холистское. Оно незамысловато как
примитивная
Онтофания, самая священная из онтофаний, предшествующая всему. У
Элиаде это замечательно и подробно описано. Перед тем как начинается культ
отчетливых реальностей — пусть даже ещё целиком Холистских и всеобъемлющих,
смутных — таких как Мать-Земля, не говоря уже о патерналистском светлом её
корреляте, — не является ли поклонение высоте и свету ("теллуризм"
Фробениуса)
началом доминации чистого рассудка — то есть признаком деградации, началом
конца? (это всего лишь вопрос, не более того: не является ли взгляд в небо
разрывом примордиальной мучительной
смертной радости бытия?) — так вот, перед
тем как складывается культ отчетливых реальностей, у примитивов обнаруживается
самая глубокая стадия
Сакральности — на этой стадии одно не отличается от
другого вообще. Не только не различимы пары и полы божеств и духов, ман и сил,
зверьков и кристалликов кварца — всеобщая
Сакральность Земли не отличается от
всеобщей
Сакральности всего остального, равно как и от не-Сакральности, которой
нет.
Недавно я понял, что "Символизм"
— вещь двусмысленная. С одной стороны, символ
сотериологичен — он снимает наличность вещи, дает обзор в
её свободную
интериорность, где жизнь светоносных двойников, стоящих в очереди за
трансцендентностью. Но эта наличность вещи... Так ли уж она налична, очевидна?
Откуда она берется, чтобы потом быть снятой в приравнивании вещи к символу?
Вот
именно, сам Символизм косвенно постулирует двойственность, то есть вводит в
обращение ту наличность, которую тщится затем снять. А зачем её было вводить?
Может быть, поэтому очередь во внутренних
Эонах все увеличивается, и даже в
первых рядах счастливых "близких" ("Ацилут") начинаются зловещие трения, и в
сердцах световые гиганты и бодрствующие бьют вазы...
Владыка Константин встретил меня неожиданной темой
— Ноев потоп был наказанием
за примордиальный
Матриархат. Именно в иллицитной "коммерции" с бне-Элохим
симпатичных дочерей следует искать корни кровавых культов Средиземноморья...
Постепенно разговор соскользнул на метафизику
Зоофилии и Критские лабиринты.
"Это шеддим, потомки ритуальных зоофилических браков, принесли в мир тайную
религию ведьм..." Все так, все так...
Чудак Либенфельс был помешан на расовой магии
Зоофилии — с его точки зрения,
духи элементов (гномы, нимфы, сильваны, эльфы, саламандры, террафимы и т.д.)
были реальными продуктами первертных сношений людей с биологическим населением
стихий. Странно, но и мой собеседник заговорил о волнах древних ариев,
спускавшихся в разлагающиеся регионы Юга, в объятия рогатых луноликих красавиц,
к парным молочным губам
Минотавра.
Мисты древних культов одевались в женские платья, украшались девичьими венками.
Сакральное — это женское, это только женское, женское
—
Сакральное. Женское не
избирательно, оно нацелено сразу на все и ни на что конкретно. Двигаясь к
реальностям тайн, мужчины учились поступать так же.
Я не успел рассказать ему о своих соображениях относительно метафизики
метаморфоз, которая отражает, по-моему, отказ от фиксированных видовых границ,
утверждение "эволюции видов", только в вертикальных пространствах метемпсихоза,
а не в горизонтальных волнах животных битв и адаптационных циклов. Иными
словами, зооморфизм и анголоморфизм суть частные случаи видовой открытости,
"максимального гуманизма", постулируемого
примордиальной онтологией.
Таня
Буланова уже сообщила нам со всей возможной фундаментальностью
— "что наше
лето — зима". Это абсолютно гениальные,
профетические строки. Кто
ещё так
лаконично, неотразимо, жестоко и по-кошачьи смог бы выпалить великую
метафизическую тайну — "наше лето — зима". В одной фразе мудрость веков,
поколений, страданий, падений, нервов... "Царство количества", да, "наше лето
— зима". Мы думали лето, а оказалось зима, "суд над современным миром". Да,
слегка, легковесно, но современные не выдерживают тяжести, им все надо доносить
пропорционально, как они смогут переварить, внять. И Таня делает это....
Мастерски делает это... Лучше и доходчивей "Etudes Traditionnelles" или "Милого
Ангела". Наша, наша Таня
Буланова... Это явно как-то соотносится с сорбоннским
спецкурсом Жан-Пьер
Лорана
— "La femme dans les eschatologies traditionnelles"
или что-то в этом роде. Гина Сотейра ...
И вы думаете, Таня
Буланова остановилась на этой трагичной, геноновской
констатации — мол, "наша лето — зима"? Нет. Все гораздо, гораздо серьезнее.
Вспомните последний пассаж из "Царства количества" — "в последнем счёте, конец
мира есть не что иное, как конец иллюзии". И Таня:
что наше лето зима,
то, что лето — зима,
что все время — зима — ты придумала сама!
Нельзя вкладывать слишком большой и серьезный смысл в слишком большие и
серьезные вещи — да, с нами происходит нечто жуткое, да, скорее всего мы отсюда
не выберемся, но все это "ты придумала сама", все это есть, но всего этого нет.
То есть мы имеем дело с дублем послания Валерия Меладзе
— "ты придумала сама"
ergo "жить надо непременно хорошо".
Так, кажется, получается, если я чего-то не
забыл... В общем, да — это нет.
Сегодня меня разбудил рев утреннего телевизора за стеной. Этого нельзя ни с чем
спутать — её голос. И вплетенный в поверхностный утренний сон полуразборчивый,
но невероятно интенсивный писклявый зов последних глубин... Таня со своей новой
(старой? — слушаю её случайно, все настоящее должно быть услышано вскользь)
композицией. Первое, что я разобрал, было апокалиптическое: "да — это нет".
Я всю жизнь посвятил размышлению над этой формулой, и вдруг она, она снова так
беззастенчиво, бласфемически уже вопит об этом, утром, с экрана, с крыш, всем
подряд, протирающим глаза мужикам в майках и спортивных штанах в полосу, жующим
школьникам, раздраженным бессонницей бабкам, ухоженным псам, милиционерам...
Парентезис про сон, утренний сон, мой сон: в нем я видел какой-то искусственный
мир, наполненный виртуальными кабинетами и человечками. Это было что-то вроде
компьютерной игры для малышей. Мне предстояло пройти её занудливые и
неинтересные этажи. Но внезапно стрелка перескочила на какую-то дверь, и я
оказался сразу — минуя все предыдущее — на следующем пласте. Причем я (мой
клон) был уже не гутаперчивым гномом, а получеловеком-полупризраком. Я тут же
принялся сражаться с налетевшими на меня существами. У одного была голова слона
(Ганеша, подумал я после пробуждения), в руках он держал белый меч, одет был в
бледные одежды. Я быстро сразился с ним и с ещё одной фигурой, которую не
запомнил. Далее я попал в иную комнату, где огромные титаны сгрудились над
кроватью, на которой лежала девушка. Сцена была полумультипликационной и не
предполагала жесткости, хотя из контекста была понятно, что это групповое
насилие.
Заметив меня, титаны исчезли, и я увидел нити, идущие от девушки
куда-то вверх. Они были как бы нарисованными. Девушка — теперь это был не
образ, а скорее знак на схеме тетрадного листка в квадратик — была окончанием
одной из трех линий. Тут я ясно понял — это Надежда, две других Вера и Любовь,
а верхняя точка — София. Хотя, кажется, порядок во сне был какой-то другой.
Вверху была Вера... Но точно, что освобожденная мной от титанов была именно
Надежда.
Потом я шел в метро, но у меня не оказалось денег и билетов, только в заднем
кармане какие-то устарелые жетоны на троллейбус времен ранней перестройки, я
ощупал карман, и понял, что где-то оставил удостоверение, по какому можно
ходить не только в метро, но и куда хочешь. Я решил спуститься на несколько
этажей ниже — "там пускают", отчего-то решил я — и пошёл по винтовой лестнице.
Наконец, я дошел до какого-то отверстия, которое оказалось ненормально узким.
Чтобы пролезть туда — оттуда бил желтый искусственный свет — надо было
согнуться в три погибели, и отверстие к тому же ещё сужалось. Я решил
вернуться, но все закружилось у меня перед глазами, и меня завертело в винтовую
лестницу...
Тут-то я и услышал из телевизора: ДА
— ЭТО НЕТ.
Да — это нет. Это абсолютная формула
примордиальной
Онтофании — той, которая
предшествует перводистинкции в чувстве
Сакрального.
Продолжая прерванную тему о
Символизме:
Онтофания не символична, так как в ней отсутствуют символизируемое
и символизирующее. Та вещь, которая была бы "наличной" и означала бы нечто
иное, — такой вещи нет, как нет и никакого "иного". Есть только это, которое и
есть иное, есть только иное, которое и есть это. Символизм сам утверждает то,
что потом снимает (преодолевает), значит, здесь мы имеем дело с хитрыми
стратегиями рассудка, который уже как-то вторгся в бытие и начинает его сушить,
выпаривать живительные соки.
Онтофания не знает Символизма, она в полном смысле
слова олиго-френична, в ней мало ума, и зачем он? Как мало ума в Тане
Булановой, и здесь он излишен.
Её да — это нет. Наше да — это нет. Все просто!
Удивительно просто, и в этом нет никакого Символизма, просто да
— это нет, и
все.
И Все
Психология, Философия
www.pseudology.org
|