Владимир Васильевич Карпов
Генералисимус
В логове
Заминка в наступлении наших войск 16 и 17 апреля вызвала большую радость в ставке германского командования. Гитлер с воодушевлением сказал:
— Мы отбили этот удар. Под Берлином русские потерпят самое кровавое поражение, какое только вообще может быть!
Фюрер обратился к войскам со специальным обращением, в котором, опираясь на успех, достигнутый в первый день отраженного наступления советских войск, говорил: это предзнаменование будущей победы, наступает решающий поворот в войне.
Гитлер и его ближайшие соратники предпринимали лихорадочные усилия для того, чтобы не только поссорить союзников, но и заключить сепаратный мир с английскими и американскими войсками. 18 апреля в ставку прибыл Вольф и доложил о своих встречах и предварительных договоренностях с Даллесом. Гитлер так высоко оценил успехи Вольфа, что тут же присвоил ему одно из высших званий войск СС — обергруппенфюрера. Вольф получил указание продолжать контакты и как можно скорее добиться договоренностей с англоамериканским командованием.
По возвращении в Италию Вольф встретился с Даллесом, и переговоры о сепаратном мире и о послевоенном переустройстве Германии продолжились. Даллес, несмотря на то, что уже имел указания от своего правительства прекратить переговоры о сепаратном мире, поскольку советское командование, узнав об этом, заявило протест, продолжил контакты, не вняв указаниям своего правительства.
Учитывая успешность идущих закулисных переговоров с англо-американцами, командование германских войск фактически прекратило боевые действия на Западном фронте. Черчилль, а теперь еще и Трумэн всячески подгоняли Эйзенхауэра и Монтгомери, чтобы они как можно быстрее продвигались на Восток и захватили побольше территорий. Особенно усердствовал Черчилль. Он предпринимал все для того, чтобы войска союзников раньше Советской Армии вступили в Берлин.
А на Восточном фронте тем временем шли тяжелейшие и упорные бои. Особенно трудные и кровопролитные схватки шли за Зееловские высоты. В конце концов войска Жукова преодолели этот рубеж, сломили сопротивление врага. К 18 апреля Зееловские высоты были взяты. Противник бросал все имеющиеся у него резервы, чтобы восстановить положение, но наши части, имея превосходство в артиллерии, да и в численном составе, ломали это сопротивление, отбивали контратаки и продвигались вперед. К 19 апреля все рубежи обороны здесь были прорваны, и танковые соединения Жукова наконец-то получили возможность действовать, используя оперативный простор. Они ринулись в обход Берлина с северо-востока. А те танковые корпуса и бригады, которые были приданы войскам, вместе с пехотой продолжали теснить противника и наступали прямо в сторону города. Гитлеровцы отводили остатки своих частей на внешний обвод обороны Берлина. Жуков своего добился — главные силы врага были уничтожены в поле!

Дальше мне придется рассказывать о событиях, происходивших на стороне противника. Они широко известны и не раз описаны в книгах, журнальных статьях. Но чаще всего эти события описывались "по горячим следам", многое было еще неизвестно, ходило немало выдумок и слухов. Я излагаю происходившее в ставке Гитлера в последние дни с уточнениями и добавлениями, которые, может быть, неизвестны широкому кругу читателей.
20 апреля Гитлер отмечал свой день рождения. Раньше это всегда был торжественный праздник с многолюдными демонстрациями и военными парадами. Не только Берлин, но и вся страна украшалась знаменами, радио гремело о подвигах и достоинствах фюрера. Теперь Гитлер принимал поздравления в тесной комнате подземного бункера, куда заходили его ближайшие соратники и высказывали ему традиционные поздравления. Среди них были Геринг, Гиммлер, Борман, Геббельс, Риббентроп — постоянно работавший с Гитлером генералитет.
Гитлер к этому времени был развалиной: у него дрожали нога, рука, голова. Он стоял с опущенными глазами, принимая поздравления, негромким голосом благодарил и очень вяло реагировал на происходящее.
Руководитель молодежной организации "гитлерюгенд", однорукий Аксман, как и полагается молодежному лидеру, громким бодрым голосом высказал поздравления фюреру и сказал, что гитлеровская молодежь преподносит Гитлеру подарок в день его рождения. Затем он попросил Гитлера подняться из бункера на поверхность, где были построены два отряда мальчишек по 15—16 лет, вооруженных фаустпатронами.
Это был последний выход Гитлера на поверхность из бомбоубежища. С опущенными плечами и нетвердо ступая, он прошел вдоль строя, кое-кого похлопал по плечу, других погладил по щеке. Мальчики, еще опьяненные былой славой и популярностью фюрера, выпячивали хилые грудки и с восторгом смотрели на вождя.
Другие подарки в этот день были очень неутешительны. Генерал Хейнрици доложил о том, что линия обороны по Одеру на Зееловских высотах окончательно прорвана и советские войска продвигаются к Берлину. Начальник генштаба Кребс доложил, что вслед за другими фронтами перешел в наступление и 2-й Белорусский фронт, который обходит Берлин с северо-востока. Генерал Йодль тоже не порадовал, сообщив, что танки (это были танки маршала Конева) вышли в район Цоссена, где располагались управления генерального штаба гитлеровской армии. Йодль, не желая окончательно огорчать фюрера, не сказал, что бегство высшего руководства гитлеровской армии было настолько поспешным, что они не успели взорвать ни служебные помещения, пи бомбоубежища генерального штаба.
После торжественной части и бокалов шампанского состоялось совещание высшего руководства, на котором последний раз присутствовали Геринг, Гиммлер, Риббентроп и многие другие высокопоставленные нацисты. Обсуждался один вопрос — что делать дальше? Многие понимали: судьба Берлина решена, его не удержать, надо организовать руководство армией где-то вне столицы. И только Геббельс, имперский комиссар по обороне столицы, яростно настаивал на том, что Берлин должен держаться до последнего и что контакты с англо-американским командованием дают надежду на то, что скоро произойдет перелом. После долгих споров было решено разделить военно-политическое руководство на три части. Гитлер с Геббельсом и Борманом остаются в Берлине, с ними штаб оперативного руководства и часть офицеров генерального штаба сухопутных сил. Второе руководство создавалось в Баварии и в Австрии под названием "Альпийская крепость". Там высшим руководителем был назначен фельдмаршал Кессельринг. Основная его задача заключалась не столько в ведении боевых действий, сколько в содействии Вольфу. Он должен был также предпринимать все меры для достижения конкретных результатов по сговору с англо-американским командованием. В северной части Германии создавалось третье управление, где руководителем был адмирал Дениц.
После совещания все присутствовавшие в этот день на торжестве в честь дня рождения старались как можно быстрее выбраться на своих машинах из Берлина.
Последний и самый весомый "подарок" ко дню рождения Гитлера преподнесла артиллерия Сталина: в этот день ома впервые обстреляла район имперской канцелярии. Гитлер позвонил начальнику штаба ВВС и потребовал, чтобы тот авиацией подавил дальнобойные батареи противника, обстреливавшие территорию его бункера. Но начальник штаба генерал Коллер даже не осмелился доложить фюреру, что его обстреливает уже не дальнобойная артиллерия, которую надо подавлять авиацией, а обычная полевая артиллерия с окраин Берлина.

Движение, которого не было
В боях на Одере наши войска впервые встретились с власовцами. Точнее будет сказать, что в одной из стычек за плацдарм участвовала первая и единственная дивизия из так и не созданной армии Власова. Эпизод этот на общем фоне происходившего сражения был так незначителен, что Сталин даже не знал о нем. В своей книге и маршал Жуков ни одним словом не упоминает о власовцах в боях на подступах к Берлину.
Но поскольку мы эту тему затронули раньше и я обещал довести до конца рассказ об "освободительном движении", которое пытался создать Власов, придется изложить несколько заключительных эпизодов из этой истории.
После того как немецкой разведкой был создан "отдел восточной пропаганды особого назначения" в Дабендорфе, Власов и его ближайшие помощники главным образом занимались сочинением листовок и подготовкой пропагандистов, призывавших советских солдат переходить на сторону гитлеровцев.
Разведотдел штаба сухопутных войск еще до появления Власова пытался создать оппозиционное движение для подрыва "изнутри" идеологических устоев Советской Армии. В Смоленске "городской управой" был сочинен адрес "Комитета освобождения народов России", который направили фюреру. Эта идея Гитлеру не понравилась. Комитету даже не ответили, затея лопнула.
С появлением Власова руководители фашистской разведки, желая придать масштабность своей работе, попытались реанимировать "смоленский проект". Власов и его приближенные хотели использовать эту акцию в своих целях и пытались выпустить обращение от имени "Комитета освобождения народов России".
Воззвание было отпечатано миллионным тиражом. Но... поступило строжайшее указание — "сбрасывать эту листовку только над территорией противника".
О каком-то "освободительном движении" гитлеровское командование и мысли не допускало, его интересовало только разложение Советской Армии и увеличение числа перебежчиков. Катастрофа под Сталинградом привела в замешательство гитлеровское руководство. Разведчики генерала Гелена решили использовать эту беду в своих интересах и сделали еще одну попытку активизировать идею создания "освободительного движения". Они организовали агитационную поездку генерала Власова в группу армий "Север". Он выступал в лагере военнопленных, призывал их идти добровольцами в создаваемую им "Русскую освободительную армию". Генерал разгорячился до того, что разработал план под названием "Акция Просвет", в котором предлагал силами добровольцев захватить под Ленинградом Ораниенбаум и Кронштадт! Начальник разведотдела генерал Гелен готов был поддержать эту акцию — она поднимала авторитет возглавляемой им службы. Но... Опять это "но": с одной стороны — это "НО" спасло Гелена от опалы — он не успел войти с ходатайством об осуществлении "Акции Просвет", а с другой, низвергло Власова с заоблачных вершин его мечтаний на бренную землю.
А произошло вот что: из группы армий "Север" от контрразведчиков поступили доклады о том, что русский генерал в своих выступлениях договорился до какой-то "свободной России", до русской армии, которая будет всего лишь "союзницей" вермахта, и вообще: "Этот наглый русский чувствует себя уже правителем независимой России!"
Все это вызвало яростный гнев фюрера, последовало категорическое запрещение Власову заниматься политической деятельностью.
17 апреля 1943 года был издан специальный приказ:

"Ввиду неправомочных, наглых высказывании военнопленного русского генерала Власова во время его поездки в группу армий "Север", осуществленную без того, чтобы Фюреру и мне было известно об этом, приказываю немедленно перевести русского генерала Власова под особым конвоем обратно в лагерь военнопленных, где и содержать безвыходно. Фюрер не желает слышать имени Власова ни при каких обстоятельствах, разве что в связи с операциями чисто пропагандного характера, при проведении которых может потребоваться имя Власова, но не его личность. В случае нового личного появления Власова предпринять шаги к передаче его тайной полиции и обезвредить.
Фельдмаршал Кейтель".

Обращаю на этот приказ особое внимание. Сколько бы ни писали о создании "освободительной армии" — ничего этого не было. Было желание создать ее, а на деле гитлеровцы не позволили Власову осуществить задуманное, и функционировал он практически как сотрудник разведотдела генерала Гелена. На большее ему хода не дали.
Различные русские и национальные формирования были после 1943 года по приказу фюрера переведены на Западный фронт и включены под названием "четвертых батальонов" в германские полки. Они использовались для борьбы с партизанами и повстанцами в Дании, Италии, Норвегии и других странах. Руководил ими немецкий генерал Гельмих, а затем генерал Кёстринг. Их называли "генералами восточных войск", в позднее — "генералами добровольческих частей".
Власова к руководству этими частями никогда не допускали. Больше того, "генерал добровольческих частей" Кёстринг заявил Штрикфельдту, курировавшему Власова:
— Власов стал пугалом для фюрера и господ в верхах ОКБ. Поэтому я предпочитаю выполнять мои чисто солдатские и человеческие обязанности без связи с ним. Лучше, если я его не буду знать... И если в будущем нам придется когда-нибудь опереться на какую-либо ведущую русскую личность, то мы должны будем найти другого человека.
Это еще одно свидетельство, что "РОА" и "освободительное движение" всего лишь миф, созданный теми, кто об этом пишет. Чего не было — того не было!
Вот подтверждение тому одного из очень близких к Власову людей — его духовного наставника протоиерея Александра Киселева. Я познакомился с ним в Нью-Йорке в январе 1988 года. Он жил в небольшом особняке в самом конце Бродвея. В нашем обычном представлении Бродвей — это море электрического огня, рекламы, шикарные магазины, театры, казино. Однако тот же Бродвей, пересекая центральную часть города, на окраине превращается в довольно заурядную улицу с городским мусором — банками от пива, обертками от мороженого, шкурками от бананов.
Во втором или третьем особняке от угла, в переулке, и находится обитель протоиерея. На первом этаже домовая церковь — сюда приходят помолиться бывшие власовцы и кое-кто из русских эмигрантов.
Меня встретил высокий священник с белой окладистой бородой. Я ему сказал, что я советский писатель и мне хотелось бы поговорить о Власове.
Протоиерей сначала пригласил меня в свою домовую церковь, она занимает первый этаж. Здесь он показал мне икону святого Александра Невского.
— Это та самая?
— Да, с этой иконой я служил молебны перед власовскими подразделениями, благословляя их на освобождение России. Я сохранил эту святыню и привез ее сюда.
Затем мы поднялись на второй этаж, в квартиру священника. Нас приветливо встретила матушка, пригласила откушать чая с вареньями, ею сваренными.
На стенах висело множество фотографий, на коих были запечатлены бородатые лица духовных служителей. Имелся там и портрет императора Николая II. И, конечно же, генерала Власова.
Отец Александр рассказал о себе:
— Я стал священником в 1933 году, жил в Прибалтике, потом эмигрировал в Германию, служил в берлинской церкви простым священником.
— А когда вы с Власовым познакомились?
— Меня пригласили крестить новорожденного на дому. Во время крещения крестные должны читать молитву "Верую". По опыту я знал: никто не помнит слов этой молитвы, и потому я произносил слова громко, а присутствующие повторяли за мной. И вдруг я слышу — крестный отец, высокий басистый генерал, опережает меня, читая "Верую". Это был Власов, он в духовной семинарии учился, помнил слова молитвы. Потом мы встречались и позже. Я стал официальным духовником штаба армии Власова.
— Вы служили молебен в Смоленске при обнародовании манифеста?
— Нет, тогда мы еще не были знакомы. Мы сблизились в период Пражского манифеста.
— Но это уже 1945 год — завершающий этап в освободительном движении.
— Да, к сожалению, движению не дали развиться немцы. Они не поняли возможностей борьбы с большевиками через это движение. И проиграли. А если бы раньше поняли — все могло бы обернуться иначе. Великую русскую силу они не использовали. Они боялись ее. Она бы их ослабленных оттерла на второй план. Россия стала бы свободной без Сталина и Гитлера.
О многом мы поговорили с протоиереем Александром. Главным было то, что он подтвердил: движение не состоялось. "Власовское движение погибло... не по вине власовцев. Оно было дружно придушено и коммунистами, и нацистами, и демократами".
На прощание отец Александр подарил мне свою книгу "Облик генерала А. А. Власова".
Было ему в 1988 году 80 лет. Высокий, седой и крепкий, он проводил меня до Бродвея, где я остановил такси, и мы попрощались.
Утопающий хватается за соломинку. Такой соломинкой для гитлеровцев к 1945 году стал Власов с его намерением создать РОА.
О том, как Власов давал советы Геббельсу по созданию обороны Берлина, я уже рассказал. Но даже своя собственная земля горела под ногами фашистов, и они решили более широко использовать "русский солдатский материал".
Сменив гнев на милость, Гитлер разрешил Гиммлеру встретиться с Власовым. Сам Гитлер так ни разу с ним и не виделся.
О беседе и ее последствиях лучше всего расскажет тот, кто присутствовал при этой встрече — эсэсовец д'Альксн. Я располагаю его личными записями, выдержки из которых привожу с сокращениями:
"Власов произвел на Гиммлера впечатление своим ростом, достоинством и глубоким голосом.
— Было сделано много ошибок, — сказал Гиммлер, — знаю все ошибки, которые касаются вас. Поэтому сегодня я хочу говорить с вами с бесстрашной откровенностью...
(Д'Алькен был совершенно поражен тем, с какой легкостью и умением Гиммлер обошел и сгладил все то, что пропастью лежало между ним и Власовым).
— Не моя вина, что назначенная нами первая встреча была отложена, — мягко продолжал "Черный Генрих". — Вам известны причины, а также и вся ответственность, тяжелым бременем павшая на мои плечи. Я надеюсь, что вам все то знакомо и понятно!
Когда Гиммлер окончил свое обращение, Власов немного помолчал, а затем спокойно, разделяя слова, как бы облегчая работу переводчика, начал:
— Господин министр! Благодарю вас за приглашение. Верьте, я счастлив, что, наконец, мне удалось встретиться с одним из настоящих вождей Германии и изложить ему свои мысли... господин министр, вы сегодня самый сильный человек в правительстве третьего рейха. Прежде чем изложить вам свою программу, я должен подчеркнуть следующее: я ненавижу ту систему, которая из меня сделала большого человека. Но это не мешает мне гордиться тем, что я — русский. Я — сын простого крестьянина. Поэтому я и умею любить свою родину, свою землю так же, как ее любит сын немецкого крестьянина. Я верю в то, что вы, господин министр, действительно готовы в кратчайшее время прийти к нам на помощь. Если удар будет нанесен в самое чувствительное место, система Сталина, уже обреченная на смерть, падет как карточный домик. Но я должен подчеркнуть, что для обеспечения успеха вы должны вести с нами работу на принципе полного равенства. Именно поэтому я и хотел бы говорить с вами так же откровенно, как вы это сделали...
Гиммлер медленно опустил голову в знак согласия и, помолчав, сказал:
— Теперь мой черед задать прямой вопрос, господин генерал: действительно ли русский народ и сейчас поддержит вас в попытке свергнуть политическую систему, и признает ли он вас как своего вождя?
Настороженность Власова исчезла. Он почувствовал почву под ногами и спокойно, но веско ответил:
— Я могу честно сказать "да" при условии, что вами будут выполнены известные обязательства. Господин министр! Я знаю, что еще сегодня я могу покончить войну против Сталина. Если бы я располагал ударной армией, состоящей из граждан моего отечества, я дошел бы до Москвы, и тогда закончил бы войну по телефону, поговорив с моими товарищами, которые сейчас борются на другой стороне. Вы думаете, что такой человек, как, например, маршал Рокоссовский, забыл про зубы, которые ему выбили в тюрьме на допросе? Это мои боевые товарищи, сыны моей родины, они знают, что здесь происходило и происходит, и не верят в честность немецких обещаний, но если появится настоящая русская освободительная армия, носительница национальной, свободной идеи — массы русского народа, за исключением негодяев, массы, которые в своем сердце антикоммунистичны, поверят, что час освобождения настал и что на пути к свободе стоят только Сталин и его клика...
...я никогда не думал, господин министр, что мне придется так долго ждать встречи, которая произошла сегодня... Однако, несмотря на все оскорбления, на все разочарования, я и дальше придерживаюсь взгляда, что только в сотрудничестве с Германией мы найдем путь к освобождению России. Возможно, что сама судьба, успехами Сталина, ускорила это свидание. Господин министр, я — не нищий. Я не пришел к вам сюда с пустыми руками. Поверьте, что в спасении и освобождении моей родины лежит спасение Германии!
(Смел ли кто-нибудь до сих пор сказать Гиммлеру о спасении Германии? — думал д'Альке. Он никак не мог понять, что заставляло Гиммлера выслушивать Власова, не впадая в бешенство).
Власов продолжал:
— Дайте мне необходимую русскую силу! Я все время был против того, чтобы многочисленные батальоны, сформированные из моих соотечественников, перебрасывались во Францию, на Западный фронт или в любые другие места. Теперь они попали под волну англо-американского наступления. Они должны бороться, а за что — они сами не знают. Они разрознены, они разбиты. А ведь вы можете их срочно собрать, поставить под мою команду и положить этим начало большой освободительной армии!
...Еще не поздно, господин министр. Еще не поздно! Находящихся в Германии русских людей достаточно для армии в миллион и больше человек.
Гиммлер выждал, очевидно, намеренно делая напряжение еще большим, а затем бесстрастным голосом сказал:
— Господин генерал! Я разговаривал с фюрером. С этого момента вы можете считать себя главнокомандующим армией в чине генерал-полковника. Вы получите полномочия собрать офицеров по своему усмотрению, до чина полковника. Только что касается ваших генералов — я должен попросить доставлять ваши предложения начальнику кадров немецкой армии. Все, что вы мне рассказали, в высшей степени интересно.
Опять Гиммлер сделал паузу и затем продолжал:
— Я придерживаюсь мнения теперь, выслушав вас, что, конечно, существует возможность формирования армии. Как главнокомандующий резервами я имею в своих руках средства для того, чтобы это сделать. Но, к сожалению, эти средства ограничены. Возможно, что вы найдете достаточно людей, но мы не должны забывать, что те, кто устремится в вашу армию, оставят за собой пустые места на наших заводах. Мы же не смеем разрешить себе снизить продукцию нашей промышленности! Однако все же решающим вопросом является вооружение. Я могу пойти на формирование первых двух дивизий. Было бы крайне некорректно с моей стороны обещать вам сегодня больше и затем сокращать свои обязательства. Будете ли вы, господин генерал-полковник, удовлетворены моим предложением — приступить теперь к формированию только двух дивизий? Если да, то я немедленно отдам соответствующие приказания.
Лицо Власова потемнело. Он упал с высоты, на которую его подняли его стремления. В глазах ясно отразилось разочарование, но он взял себя в руки.
— Господин министр, — сказал он с глубоким вздохом, — я принимаю во внимание существующие препятствия. Но я не теряю надежды, что две дивизии — это только скромное начало, так как вы сами знаете, что одни вы не сможете пробить стену головой. Поэтому расширение формирования — в наших обоюдных интересах.
— Конечно, конечно! — торопливо и почти весело воскликнул Гиммлер, облегченно почувствовав, что все трудное и неприятное прошло.
Власов продолжал:
— Несмотря на то, что русские части во Франции разрознены и разбиты, я считаю своим долгом еще раз подчеркнуть необходимость собрать их и реорганизовать...
Гиммлер поторопился с ответом:
— Конечно, конечно, это само собой разумеется...
— Эти ваши слова я принимаю с благодарностью к сведению, — пробасил Власов, — но одновременно и как обещание прекратить распыление национальных русских сил в Германии. Если мы хотим победить Сталина, то это будет невозможно, если и дальше "Восточное министерство" будет делать что ему заблагорассудится, разбивая паши силы на разные сепаратистские группы и комитеты. Эти группы управляются честолюбивыми людьми, которым все равно, что они ведут людей бороться за чужие интересы... Если вы искренне стремитесь к победе, то вы должны снять с меня запрет вести разговоры с представителями так называемых "националов". У вас есть для этого власть. Вы можете все разрозненные силы объединить на базе предположительного федерализма, который существовал бы на протяжении всего времени борьбы с коммунизмом. В общем, я не могу скрыть от вас, что я пережил столько разочарований, что больше не хочу тратить силы на бесцельную, ненужную борьбу одних против других. Я стремлюсь к тому, чтобы прямые переговоры вести только с одним немецким авторитетом...
Гиммлер слушал, не перебивая. Ответил без всякого размышления:
— Здесь, рядом со мной, сидят два человека, с которыми вы познакомились. Трупnei[фюрер Бергер будет заменять меня во всех вопросах, касающихся вас. С ним вы будете тесно сотрудничать. Кроме того, я назначу доктора Крэгера связным...
— Благодарю вас, господин министр, — поклонился Власов. — Я даже не рассчитывал на это. Но я еще не закончил. Я должен затронуть еще некоторые факты. Наша победа над Сталиным лежит не в одном формировании освободительной армии, а в создании единого политического центра, который будет иметь право обнародовать программу нового строя на родине.
— Об этом мне уже было сообщено, — поторопился Гиммлер, — у меня есть общее представление о центре, так же как и об освободительной армии. Я предполагаю, что вы одновременно будете и главой этого центра...
— Если мы уделили сегодня столько времени всем вопросам, то я прошу разрешения дать мне возможность доложить вам об уже разработанных планах для армии и для правительства, которые мы сначала, из осторожности, назовем "комитетом".
Гиммлер заерзал. В его взгляде была неуверенность и даже растерянность, он пробормотал:
— Спасибо! Я отдам приказ просмотреть ваши предложения...
Власов продолжал:
— Я не закончил вопрос о "комитете". В связи с ним я хочу просить, чтобы план был расширен и все мои соотечественники, находящиеся в Германии, все русские подданные были бы подчинены именно комитету.
Когда Гиммлер начинал заикаться, искать слова и рассыпаться в неясных и незаконченных фразах, это обычно говорило о том, что прием завершен.
Гиммлер поднялся. Поднялся и Власов. Как любезный домохозяин, Гиммлер пригласил Власова к столу. Все последовали в столовую.
С начала разговора и до конца обеда прошло шесть часов.
Когда Власов попрощался и ушел, Гиммлер сказал эсэсовцам, назначенными кураторами к Власову:
— Вы не должны забывать, что он славянин. Я вам приказываю все время находиться начеку и немедленно докладывать мне обо всем, что будет выходить за пределы нами сегодня говоренного. Я должен все время быть настороже. Славянин остается славянином..."
Таким образом, с сентября 1944 года Власов из разведотдела был передан в подчинение рейхсфюрера СС Гиммлера. Постоянный наблюдающий от разведотдела Штрикфельдттак пишет об этих переменах:
"Немецкий штаб в Дабпдорфс отошел теперь совсем на задний план... Появились офицеры войск СС и разного рода "уполномоченные" и брали на себя функции связи с организуемыми или уже работающими русскими учреждениями".
Самого Штрикфельдта заменил постоянный представитель главного управления СС оберфюрер СС Крёгер. Общим руководителем будущей РОА был назначен обергруппенфюрер СС Бергер. Он занимался формированием первой русской дивизии. Приказ о ее создании подписал Гиммлер. Таким образом, все разговоры о РОА до марта 1945 года были просто разговорами — первая и единственная дивизия появилась лишь в самом конце войны. Вторая дивизия так и не была окончательно сформирована до капитуляции гитлеровцев.
Командиром первой дивизии был назначен немцами (не Власовым!) полковник Буняченко, которому они же присвоили в феврале 1945 года звание генерач-майора.
Полковник Буняченко, бывший командир дивизии Красной Армии, был разжалован и отправлен штрафником на основании приказа 227 от 28 июля 1942 года. После этого он перешел к немцам. Летом 1944 года он командовал русским полком на Западном фронте, где был отмечен как умелый командир. Этот полк и стал основой 1-й русской дивизии РОА. В нее включили несколько других русских формирований. Например, бригаду РОНА ("Русская освободительная народная армия"), которой в прошлом командовал Каминский, Эта бригада по немецким документам "полностью очистила от партизан обширную область между Курском и Орлом".
В 1944 году РОНА насчитывала пять полков, до 20 тысяч человек. Полк под командованием подполковника Фролова участвовал в подавлении Варшавского восстания. Вся РОНА до того разложилась и так "занималась грабежом и мародерством", что немецкий военно-полевой суд приговорил к расстрелу ее командира Каминского — "бригадного генерала, поляка по происхождению".
Вот такие кадры вливались в первую русскую дивизию Буняченко.
Сам Власов был занят созданием "Комитета освобождения народа России", который, по его замыслу, должен был объединить под его командованием все национальные формирования, все "антибольшевистские силы". Однако "силы" эти сопротивлялись, не хотели терять своей самостоятельности. Казачий генерал Краснов отказался подчиняться "бывшему красному генералу". Руководство СС приструнило всех: украинцев, кавказцев, выходцев из среднеазиатских республик и прочих — и загнало в КОНР — "Комитет освобождения народов России" под руководством Власова.
Был написан "Манифест", который приняли "представители народов" в Праге. (По желанию Власова, этот документ должен был родиться на славянской земле). Так как к тому времени под немецкой оккупацией уже не было ни одного советского города, выбрали славянскую Прагу.
Принятие манифеста пропагандировалось как большая победа в освободительном движении. Но реально ничего не изменилось, все оставалось на уровне говорильни.
Гитлеровское командование напрягало последние силы, чтобы остановить продвижение Красной Армии. Ее соединения уже вышли на Одер.
Руководители СС решили испытать в деле русское формирование. Дивизия Буняченко была передана в подчинение командующего 9-й армией генерала Буссе. Власов дал на это согласие.
Буняченко просил назначить его дивизии самостоятельную операцию, в которой без помощи немцев русские смогли бы показать свою доблесть. Немецкое командование предоставило ему такую возможность, поручив сбить советскую часть с небольшого плацдарма на Одере.
Был разработан план операции "Апрельский ветер". Он предусматривал двумя ударами с севера и с юга уничтожить советские части и очистить плацдарм. Атака была назначена на 5.15 утра 13 апреля.
Вечером 12 апреля русские подразделения заняли исходное положение. За полчаса до атаки немецкая артиллерия открыла огонь по плацдарму. В атаку пошли с севера 2-й полк подполковника Артемьева, с юга — 3-й полк подполковника Александрова-Рыбцова. Буняченко наблюдал за ходом операции с НП в стереотрубу. Русские поднялись в атаку быстро и дружно. Их поддерживала и немецкая авиация — 26 штурмовиков.
Чем все это кончилось? Ради полной объективности, сошлюсь на мнение гитлеровских офицеров и самих власовцев: "К 8 часам было... отвоевано 500 метров земли". "Оба полка оказались под фланговым огнем противника, перед советскими полевыми фортификациями и мощными проволочными заграждениями".
Из этих цитат вырисовывается весьма печальная картина: атакующие "отвоевали 500 метров" — то есть прошли нейтральную полосу, и их положили огнем советские пулеметы "перед проволочным заграждением".
Таким образом, атакующие не только не вступили в бой за плацдарм, а не отбили ни одного метра у советских частей.
Буняченко, понимая, что все кончится истреблением его полков, дал приказ отойти на исходные позиции.
Представитель немецкого командования подполковник Нотц доложил, что "отступление проходило довольно беспорядочно, на поле боя было брошено много оружия — пулеметов, автоматов, огнеметов".
Командующий 9-й армией генерал Буссе попытался привлечь к ответственности Буняченко за невыполнение приказа, но русский генерал даже не прибыл в немецкий штаб для дачи объяснений.
Он заявил, что имел приказ только на одну атаку. И коль скоро она не удалась, теперь он, "выполнив приказ", опять подчиняется только Власову. Собрав дивизию, Буняченко совершил с ней более чем стокилометровый марш и прибыл в Прагу.
В немецких штабах шла переписка о "недисциплинированности" и "привлечении к ответственности" и даже о "разоружении дивизии", но все это было оставлено без последствий, потому что 16 апреля советские войска перешли в решительное наступление на Берлинском направлении.
Дивизия Буняченко, да и сам Власов, возможно, пытались как-то себя реабилитировать перед приближавшимися советскими войсками, они поддерживали чехов, восставших в Праге, и не позволили немцам разрушить город. Но то была уже агония.
Опасаясь кары, Власов приказал дивизии Буняченко и второй, так и несформированной дивизии Зверева, идти на запад и сдаваться американцам. Сам Власов двинулся туда же, но на пути был взят в плен советскими разведчиками.
Из сказанного выше, на мой взгляд, можно сделать окончательный и вполне объективный вывод: "русское освободительное движение", которое пытался создать генерал Власов, не состоялось, "русской освободительной армии" в действительности не было. Власов, как изменник, служил сначала под руководством начальника немецкой разведки генерала Гелена, а затем рейхсфюрера СС Гиммлера. И как бы ни старались различные доброжелатели рядить Власова в благородные мундиры "патриота" и даже "освободителя", документами и фактами это не подтверждается. В перестроечное время "демократы" и бывшие диссиденты всячески восхваляли деяния Власова, говоря о сходстве его замыслов с их "демократическими" реформами. Мне кажется, они правы. Их, несомненно, объединяет предательское отношение к Родине и русскому народу.
Позорный конец генерал а-предателя зафиксирован в приговоре Военного трибунала.

Взятие Берлина
21 апреля советские войска ворвались в Берлин, на его северо-восточные окраины, а танковые соединения, обходя город, устремились на запад. К южной окраине Берлина подступили танковые соединения, которые, также обходя город, продвигались на запад. Таким образом, уже четко наметились клеши, которые вот-вот должны были сомкнуться западнее Берлина.
Берлин, как губка, впитывал в свои кварталы войска. Сохранить управление, не утратить возможность руководить ходом боевых действий было очень трудно.
Войскам, несмотря на долгую войну, не приходилось вести уличных боен в таком огромном городе. Скопище многоэтажных домов, переплетение улиц и переулков поглотили несколько армий. Сражение распалось на тысячи разрозненных схваток за дом, этаж, подвал.
Командиры не видели своих войск даже на главном направлении. Да и где оно теперь, это направление главного удара, — там, где танковые армии рвались в обход, чтобы замкнуть кольцо окружения, или в рукопашных схватках за каждый дом на подступах к рейхстагу?
Линия фронта в прежнем, привычном понимании здесь уже не существовала. На некоторых участках фронт стал вертикально — дыбом, потому что шел бой в многоэтажных домах. А в соседнем квартале передний край ушел глубоко под землю, в подвалы, канализационные шахты, в тоннели метро.
Но где бы ни шли бои, Сталин, Жуков и Конев ощущали их напряжение, знали, кто продвигается вперед, а у кого дело застопорилось. Маршалы как тысячами нервов были связаны проводами телефонной связи и невидимыми радиоволнами со всеми наступающими соединениями. Они говорили с командирами. Они слышали твердый, уверенный голос Сталина. Невидимый, Сталин был с ними повсюду, одних подбадривал, других строго подгонял, третьих бранил. Как говорится, каждому свое — что заслужил, то и получай!
В бункере Гитлера предпринимались все меры для того чтобы, с одной стороны, стянуть в Берлин войска, находившиеся поближе, и использовать еще существовавшие крупные группировки для деблокирования столицы. Утром 21 апреля в ставку был вызван командующий группой армий "Центр" Шернср. Он был самым исполнительным и даже среди немцев отличался не только педантичностью, но зверской требовательностью. Солдаты дали ему кличку "мясник" за жестокость и беспощадность в отношениях с подчиненными.
Фюрер приказал Шернеру пробиваться с его группой армий на выручку Берлина. Генерал Шернер щелкнул каблуками и бодро ответил, что приказ фюрера будет выполнен в точности. Чтобы прибавить своему спасителю энергии, Гитлер произвел Шернсра в фельдмаршалы, причем тут же собрал присутствующих в бункере военачальников и обслугу, представил им нового фельдмаршала, они поздравили его с высоким званием.
После процедуры с Шернером начальник генштаба Кребс, а также Йодль, докладывая обстановку Гитлеру на фронте, упомянули о боевой группе Штайнера. Это была небольшая группа из оставшихся частей, которые объединились под командованием генерала СС Штайнера.
Командующий группой армий "Висла" хотел прикрыть свой правый фланг этой группой. Гитлер тут же ухватился за это сообщение и приказал поставить задачу группе Штайнера ударом с юга отрезать вклинившиеся части, окружающие Берлин. Для осуществления этой задачи Гитлер приказал 56-му танковому корпусу перейти в контрнаступление навстречу группе Штайнера.
Весь этот и следующий день ждали докладов и сообщений о том, как группа Штайнера выполняет свою задачу.
На совещании в бункере Кребс и Йодль докладывали обстановку. Йодль, уже привыкший не огорчать Гитлера, пытался и на этот раз пространно говорить о каких-то частных успехах войск в Саксонии и в Италии. Гитлер прервал его:
— Что вы ублажаете меня мелочами! Где же все-таки находится Штайнер?
После продолжительного молчания и растерянности генералы были вынуждены доложить правду о том, что группа Штайнера успеха не имела и фактически разгромлена. Гитлер закатил истерику:
— Немецкий народ не понимает моих целей! Он слишком ничтожен, чтобы осознать и осуществить мои цели. Если мне суждено погибнуть, то пусть погибнет и немецкий народ, потому что он оказался недостойным меня.
Гитлер вызвал коменданта Берлина генерала Реймана и приказал ему;
— Соберите все силы и ни в коем случае не допустите прорыва противника в центр города, обеспечьте прикрытие правительственных кварталов!
Во исполнение приказа фюрера были брошены в бой 32 тысячи берлинских полицейских и одновременно из тюрем выпущены все уголовники и тоже брошены в бой. Собрав эти последние резервы, и еще солдат из разбитых частей (около 80 тысяч) и несколько батальонов фольксштурма, Рейман "сколотил" группировку численностью до 300 тысяч человек. Он прилагал все силы, чтобы выполнить приказ фюрера.
Кейтель предложил фюреру еще один, на его взгляд, довольно эффективный шаг: снять войска с Западного фронта и бросить их на деблокаду Берлина. Кейтель сказал, что это, конечно, ослабит позиции в переговорах с англо-американцами, но другого выхода нет. С другой стороны, чем быстрее антло-американцы продвинутся на Восток и встретятся с советскими частями, тем скорее произойдет между ними конфликт.
Для выполнения этой задачи предполагалось срочно развернуть 12-ю армию Венка, находившуюся на Западном фронте и ближе всех к Берлину. Йодль поддержал предложение Кей-теля и уверил фюрера в том, что Венк со своей армией способен прорваться к Берлину и деблокировать его. Гитлер после некоторого размышления отдал приказ — снять все войска с Западного фронта и перебросить их на выручку Берлина. Для выполнения этого приказа из ставки Гитлера выехал Кейтель. Он встретился с генералом Венком и объявил ему: "Мы боремся отныне только против Востока, а не против Запада".
Теперь в ставке Гитлера появилась новая надежда. Все ждали прихода армии Венка. Изыскивались возможности для того чтобы продержаться до ее прихода в Берлин. Геббельс, как всегда энергичный и верноподданный фюреру, заверил, что он, верховный комиссар Берлина, заставит каждого жителя драться с советскими войсками. Срочно печатались тысячи листовок, которые расклеивались по всему городу. В этих листовках имперский комиссар возлагал на каждого жителя города ответственность "за оборону своего дома, своей квартиры". Все члены молодежной организации "гитлерюгенд", независимо от возраста, считались мобилизованными. Фаустпатроны раздавались 12-летним мальчикам. Во всех этих распоряжениях, листовках и приказах непременно присутствовала фраза: за невыполнение распоряжения будет применяться расстрел.
Геббельс посчитал, что генерал Рейман недостаточно энергично организовал оборону города, и на его место был назначен новый комендант Берлина, полковник Кетнер.
Геринг, опасаясь, что Борман перехватит инициативу переговоров с союзниками и таким образом возглавит Германию после капитуляции, принял решение действовать более активно. Поскольку он был официально объявлен преемником Гитлера в случае его смерти, он решил воспользоваться этим своим положением, хотя и опасался вызвать гнев Гитлера. Чтобы подстраховать себя, Геринг послал Гитлеру 23 апреля следующую телеграмму:
"Мой фюрер! Ввиду Вашего решения остаться в Берлине, согласны ли Вы с тем, чтобы я немедленно взял на себя в качестве Вашего преемника на основе закона от 29 июня 1941 г. общее руководство рейхом с полной свободой действий внутри страны и за рубежом? Если я не получу ответа до 10 часов вечера, я буду считать это подтверждением отсутствия у Вас свободы действовать во имя блага нашей страны и нашего народа. Вы знаете, что я чувствую по отношению к Вам в этот суровый час моей жизни. Я не имею возможности выразить это словами. Может быть, Бог защитит Вас и быстро доставит сюда несмотря ни на что.
Преданный Вам Геринг".
Борман, давно ненавидевший Геринга и искавший возможности убрать его, решил воспользоваться удобным моментом и подсказал фюреру, что за такое предательство Геринга надо бы расстрелять. Но Гитлер, несмотря на свою ярость, посчитал это чрезмерным. И тут же вместе с Борманом сочинил телеграмму, в которой говорилось: "Время вступления в силу закона от 29 июня 1941 г. я определяю сам. Я не лишен свободы действия. Запрещаю любой шаг в указанном вами направлении".
Одновременно Гитлер устно приказал шефу службы безопасности и СД Франконии оберштурмбанфюреру Франку немедленно арестовать Геринга по обвинению в государственной измене. Приказ Гитлера был выполнен. Геринга арестовали. Вместо него командующим ВВС назначили генерала фон Грейма, бывшего командующего 7-м воздушным флотом.
22 апреля был напечатан последний приказ Гитлера:
"Запомните: каждый, кто пропагандирует или даже просто одобряет распоряжение, ослабляющее нашу стойкость, является предателем! Он немедленно подлежит расстрелу или повешению! Это имеет силу также и в том случае, если речь идет о распоряжениях, якобы исходящих от гауляйтера, министра, доктора Геббельса или даже от имени фюрера.
Адольф Гитлер".
По радио постоянно объявлялось, что фюрер остается в столице и что там, где фюрер, там — победа,
21 апреля Гитлер перешел в новое, более глубокое бомбоубежище, которое только что специально для него было достроено. Оно находилось рядом с прежним, размешавшимся под рейхсканцелярией, над новым бункером уже был 8-метровый слой бетона. Этот "фюрербункср" находился ниже прежнего на сорок ступенек, здесь располагались комнаты, предназначавшиеся для наиболее приближенных к фюреру особ. В новый бункер фюрер пригласил преданного ему Геббельса и его семью.
Управлять войсками из бункера становилось все труднее. Связь часто прерывалась. Неразбериха в руководстве все более усиливалась.
Итак, Сталин приказал Коневу повернуть танковые армии на Берлин.
Ох, не просто было повернуть круто — почти на девяносто градусов — две такие танковые махины! Причем сделать это в ограниченное время, а точнее, немедленно, в течение нескольких часов! 3-й гвардейской танковой армии под командованием генерал-полковника П. С. Рыбалко приказывалось в течение ночи на 18 апреля форсировать реку Шпрее и, развивая стремительное наступление на южную окраину Берлина, в ночь с 20 на 21 апреля ворваться в город. 4-я гвардейская танковая армия под командованием генерал-полковника Д. Д. Лелюшенко должна была к этому же времени овладеть Потсдамом и юго-западной частью Берлина.
Не раз бывая в Германской Демократической Республике, выезжал в тот район, где танковая армия Рыбалко выполняла этот стремительный поворот и ринулась на Берлин с юга. Ходил и ездил по этому району, по его небольшим городкам, полям и старался представить, как дрожала здесь мокрая, раскисшая (апрель!) земля, как рычали сотни танков, как старались танкисты осуществить маневр на незнакомой местности, да еще ночью! И как они все это блестяще выполнили! У них за плечами была большая и трудная война, огромный опыт. Они вели в бой лучшие в мире — по тем временам — танки, которые произвел народ, измученный усталостью и недоеданием. Народ, ждавший от них победы! И она была близка. Я представлял, с каким злым энтузиазмом, с какой радостью и вдохновением действовали в эту ночь чумазые от гари танкисты. Они не спали уже третьи сутки — но не ощущали усталости. Я видел, как, разя с ходу появляющихся на пути гитлеровцев, они мчались и мчались вперед — к логову врага.
Походил я и по окраинам Цоссена. 20 апреля сюда прорвались танкисты Рыбалко. Знатный подарочек они преподнесли фюреру, может быть, даже сами не зная о том, что был его день рождения. Очень символичный получился "подарок" — в Цоссене находилась штаб-квартира верховного командования гитлеровской армии. Именно здесь проходила разработка плана "Барбаросса". И вот какой потрясающий финал — советские войска громят эту адскую кухню, откуда была выпущена на свет война, громят именно в день рождения фюрера!
Я смотрел на серые особняки, двух-, трехэтажные дома довоенной постройки. Они живописно расположены в хвойном лесу. Уютно жили в этом тихом и красивом месте те, кто принес так много страданий народам Европы, да и немецкому народу тоже.
Представляю, как они ходили друг к другу в гости, как поднимали бокалы в честь захвата городов и даже целых стран — Польши, Франции, Бельгии, Дании, Греции... Как распирала их спесь, и как они уверовали сами, что представляют собой особую расу господ.
Здесь, в этих домах, уже были проложены на картах маршруты, составлены графики движения войск в Иран, Ирак, Афганистан, Индию.
Мог ли представить я, окопный лейтенант, что буду ходить под Цоссеном, среди зданий гитлеровской ставки! Даже во сне мне такое не могло присниться!
И вот я здесь спустя почти полвека после того как удирали отсюда хозяева этих домов, удирали, боясь быть пойманными, боясь ответственности за содеянное ими зло.
Как они метались по этим ухоженным лужайкам, как торопливо жгли бумаги со своими преступными планами, как бежали, понимая, что и бежать-то уже некуда, но все же уходили, уползали, только бы не быть захваченными и опознанными как работники этой главной штаб-квартиры.
Я сохранил старую вырезку из газеты со статьей Бориса Полевого. В ней приводится любопытный документ, дающий представление о том, что здесь происходило в те последние часы:
"У меня в руках оказались листки переводов последних переговоров узла связи гитлеровского верховного командования сухопутными вооруженными силами с военачальниками, находившимися на юге Германии.
Эдельвейс. Вручите немедленно генералу Кребсу. Отсутствием информации вынужден ориентироваться обстановке радиопередачам англичан. Сообщите обстановку. Сообщите дальнейшие действия. Подписано А-15.
Ответ. Вызвать кого-либо невозможно. Погребены в могиле. Передачу прекращаю.
Эдельвейс. Что за глупые шутки? Кто у провода? Немедленно позвать старшего офицера. А-15.
Ответ. Офицер насалил пятки. Все насалили пятки. Замолчи, надоел.
Эдельвейс. Какая пьяная скотина у провода? Немедленно позвать дежурного офицера.
Ответ. Поцелуй в... свою бабушку, идиот.
Эдельвейс. У аппарата А-16. Весьма срочно.
Ответ. Не торопитесь в петлю.
Эдельвейс. Не понял, повторите.
Ответ. Вонючий идиот. Все драпанули. По нам ходят Иваны. К тебе еще не пришли?.."
Сталин потребовал от маршалов Жукова и Конева не позднее 24 апреля завершить двойное окружение, в первом кольце которого остался бы Берлин, а во втором оказалась бы Франкфуртеко-губенекая группировка противника.
Войска 1-го Белорусского фронта перерезали все пути, идущие из Берлина на запад, и 25 апреля соединились северо-западнее Потсдама с войсками 1-го Украинского фронта, завершив, таким образом, полное окружение Берлина.
В тот же день войска 1 -го Украинского фронта встретились на Эльбе с войсками союзников.
Приказ Сталина об этом историческом событии вышел 27 апреля 1945 года. В нем говорилось:
"Войска 1-го Украинского фронта и союзные нам англоамериканские войска ударом с востока и запада рассекли фронт немецких войск и 25 апреля в 13 часов 30 минут соединились в центре Германии, в районе города Торгау. Тем самым немецкие войска, находящиеся в северной Германии, отрезаны от немецких войск в южных районах Германии".
28-го Кребс передал отчаянный и последний приказ:
"Всем соединениям, сражающимся между Эльбой и Одером, всеми средствами и как можно скорее привести к успешному завершению охватывающее наступление для выручки столицы рейха".
Но никто не откликнулся. Разгромленный вермахт уже не мог никого и ничего выручать.
На вечернем докладе Вейдлинг доложил о безвыходном положении берлинского гарнизона и сказал, что единственный выход — это попытаться совершить прорыв. Здесь же он подробно изложил разработанный им план. Гитлер долго молчал. Наконец он произнес довольно тихим голосом:
— Если прорыв даже и в самом деле будет иметь успех, то мы просто попадем из одного котла в другой. Я должен буду ютиться под открытым небом, или в крестьянском доме, или в чьем-либо подвале и ожидать конца. Лучше уж я останусь в имперской канцелярии.
После этого Гитлера охватила последняя вспышка злобы. Он с пеной у рта кричал, что все его предали, что немецкий народ — ублюдок и что измена — всеобщая, и пусть все погибнут вместе с ним. Он принял окончательное решение остаться в Берлине и покончить с собой.
Но, удалившись в свою личную комнату, Гитлер и здесь вынужден был решить еще одну немаловажную проблему, которую поставила Ева Браун. Она заявила фюреру;
— Не хочу уходить на тот свет твоей любовницей. Я была твоей женой и хочу уйти с тобою вместе на тот свет как твоя жена.
И вот в бункере, находящемся под артиллерийским обстрелом, под гром канонады разыгрывается некое фантасмагорическое действо. Гитлер объявляет о своем бракосочетании с Евой Браун и о том, что здесь будет проведен свадебный обряд и свадебное застолье. Срочно ищут священника, чтобы он совершил обряд венчания. Но где найти в этой сумятице священника? Наконец Геббельс находит своего подчиненного Вальтера Вагнера, инспектора по религиозным делам. Он прибывает в бомбоубежище и совершает обряд венчания, будучи одетым в военную форму с повязкой фольксштурмиста на рукаве, потому что у него не было с собой одежды, подобающей человеку духовного сана.
Гитлер едва мог расписаться в брачном свидетельстве: у него ходуном ходила рука. А Ева Браун начертала первые буквы Ева Б., а потом зачеркнула и поставила свою новую фамилию — Ева Гитлер. После этого в личной комнате состоялся свадебный ужин, где были мадам Геббельс, сам Геббельс, две секретарши Гитлера и сами новобрачные.
А между тем после этой брачной ночи, 29 апреля, советские войска уже взяли Ангальтский вокзал и по Вильгельм-штрассе рвались к имперской канцелярии. Командующий обороной бункера и ближайших подступов Монке сообщает, что ему с большим трудом удастсл сдерживать наступление советских войск, которые находятся уже в 500 метрах от бункера. Борман, Кребс и другие высшие чины на свадебном ужине изрядно накачались спиртным и даже под артиллерийским обстрелом крепко спали. А Гитлер в это время диктовал своим секретарям завещания. Их было два. Одно — "политическое", другое — "личное".
Специальные посланцы — эсэсовцы — отправляются с копиями завещаний, один — к фельдмаршалу Шернеру, а другой — к гроссадмиралу Деницу.
29 апреля в 12 часов в кабинете Гитлера по его приглашению собираются: Борман, Геббельс, Бургсдорф и Кребс с помощниками и адъютантами. У них уже нет связи с внешним миром, они совершенно не знают, что происходит там, наверху. Гитлер пытается все еще отдавать какие-то распоряжения, Йодль и Кребс передают эти распоряжения, которые, конечно же, не доходят до войск.
30 апреля Кребс докладывает Гитлеру о том, что советские войска уже овладели Тиргартеном, Потсдамской площадью; проникли на Фосштрассе, куда выходит фасад имперской канцелярии. Гитлер все еще не мог решиться на то, чтобы покончить с собой.
Но наконец, уже понимая, что нет иного выхода и его могут взять живым, он решается на последний шаг в своей жизни. Сначала он дает ампулы с ядом своей любимой овчарке Блонди и ее щенку. Яд действует мгновенно, собака издыхает. За дверью стоят Борман, Геббельс, Аксман, Гюнше, камердинер Линге, которому уже поручено раздобыть 200 литров бензина для сжигания трупов. Они ждут.
В половине четвертого дня 30 апреля они приоткрыли дверь и увидели следующую картину: Гитлер, откинувшись на спинку дивана, сидит в одном углу; Ева Браун с бледным лицом сидит в другом углу. Оба мертвы.
В газетах того периода появлялись публикации, что Гитлер застрелился. Это были последние попытки создать рыцарский ореол вокруг имени фюрера. Ни сам он в себя не стрелял, и никто другой ему не помогал. У ног его лежала ампула из-под яда — и никаких гильз.
Камердинер Линге и врач Штумпфеггер завернули труп Гитлера в армейское одеяло и через запасной выход с помощью охраны канцелярии вынесли в сад, окружавший рейхсканцелярию. Вслед за ним вынесли и тело Евы Браун. Советская артиллерия обстреливала улицы и дома, окружавшие рейхсканцелярию.
Приведу короткую выдержку из воспоминаний личного шофера Гитлера Эриха Кемпки "Я сжег Гитлера". Хотя строки эти широко известны, здесь они, на мой взгляд, будут уместны как завершающий эпизод в судьбе человека, который хотел завладеть всем миром, но так мелко и ничтожно, в какой-то яме завершал свой жизненный путь:
"Я вылил бензин на обоих мертвецов. Одежда мертвецов слегка развевалась на ветру, пока не пропиталась насквозь бензином и не опала под его тяжестью. Поднятая разрывами снарядов земля осыпала нас. Преодолевая страх смерти, я подтаскивал все новые и новые канистры. (...) Артогонь усилился до такой степени, что мы уже не решались выйти из тамбура бункера. (...) С нами вместе у выхода стояли д-р Геббельс, Борман, д-р Штумпфеггер. А снаружи неистовствовал настоящий ад!
Но как же нам поджечь бензин? Предложение сделать это при помощи ручной фанаты я отклонил. Случайно взгляд мой упал на большую тряпку, лежавшую рядом с пожарными шлангами у выхода из бункера. Гюнше схватил ее и разорвал на куски. Открыть кран канистры и сунуть туда тряпку было делом секунды. Я наклонил канистру, тряпка хорошо намокла, напиталась бензином. "Спички!" Д-р Геббельс вынул коробок из кармана и протянул мне. Я зажег спичку и сунул в тряпку, а потом высокой дугой швырнул на облитые бензином трупы. С широко раскрытыми глазами мы смотрели на лежащие там тела. В одну секунду высоко вспыхнуло бурлящее пламя, к небу поднялись темные столбы дыма. На фоне горящей столицы рейха они создавали ужасающую картину".
* * *
Считаю необходимым сказать о некоторых особенностях битвы за Берлин. Это было заключительное сражение Великой Отечественной войны, оно окончательно разрешило военно-политические противоречия между СССР и фашистской Германией.
Берлинская операция — первая, в которой при планировании учитывались не только силы, группировка и возможные действия противника, но и действия союзных англо-американских войск. Причем не в смысле взаимопомощи, взаимодействия, как то было при высадке союзников во Франции, в дни Арденнского контрудара немцев, или нашей операции "Багратион".
В Берлинской битве особенностью стало то обстоятельство, что союзные войска имели задачу упредить Советскую Армию в овладении Берлином и превращались из союзника в конкурента, оппонента, соперника.
Сталин рассчитывал ускорить взятие Берлина, подтолкнуть маршалов, но, как показал ход боевых действий, это породило не только положительные последствия, но и отрицательные. У Жукова появилась торопливость и связанные с ней ненужные потери.
Да и Конев гнал подчиненные войска "в хвост и в гриву", не считаясь с потерями, лишь бы опередить Жукова.
Вот из этого и вытекает одна особенность Берлинской операции, не украшающая наших самых крупных полководцев — Сталина, Жукова и Конева, потому что игра на самолюбии стоила многих жизней.
Хотел ли Жуков самостоятельно, без помощи Конева, взять Берлин? Конечно, хотел! Это в его характере. Отрицать фактор соревновательности — грешить против истины. Но нельзя и преувеличивать.
Правда не в том, на что, передергивая ход событий, упирают некоторые авторы, утверждая: Жуков, не щадя войск, гнал их вперед, стремясь любой ценой опередить Конева.
Нет, Жуков отнюдь не был так примитивно прямолинеен! Конечно, были и ревность, и амбиции, но маршал прекрасно понимал и то, что не нахрапом, не навалом надо решать дело в таких условиях. Хладнокровный расчет, глубочайшее проникновение в тонкости ситуации — вот чем добивался успеха Жуков в соперничестве с соседом слева.
Критикующие Жукова за Берлинскую операцию, за "преждевременный" ввод танковых армий почему-то упускают из виду важнейшую особенность обороны противника. Здесь фронт Жукова наступал "в лоб". Не было в глубине пространства для маневра. Не было вообще "оперативного простора". Потому что от Одера и до Берлина несколько оборонительных рубежей представляли собой сплошную тактическую оборону — в самом ее классическом значении.
Если в других операциях после прорыва первых рубежей сопротивление противника ослабевало, то здесь, наоборот, возрастало! И в завершение боевых действий в полевых условиях войска упирались в могучий оборонительный массив-крепость — Берлин.
Жуков понимал это, и военное искусство его проявилось в этой операции в том, что он вводом танковых армий "не по правилам" решил уничтожить главные силы врага — на первых рубежах обороны. Вложить вес, сломать, раздавить, уничтожить войска противника в поле! Тогда легче будет брать крепость Берлин. Если бы немецкие войска не понесли огромные потери в боях за Зееловские высоты и организованно отошли в город, они бы в домах-крепостях оборонялись несколько месяцев, как мы в Сталинграде. А Жуков их уничтожил, подавил, деморализовал могучими ударами в поле, и в город отошли остатки почти неуправляемых частей. За две недели прорвать 60-километровую оборону и затем за несколько дней взять такую махину, как Берлин, — победа весьма выдающаяся.
Много лет продолжается дискуссия: одни авторы видят в Берлинской операции только ее недостатки, а другая сторона отмечает только положительные стороны. Причем обе стороны, находящиеся под влиянием современных космополитических групповых схваток, забывают, что разговор идет о состоявшемся историческом событии, при объективной оценке которого недопустима однобокость, так как смещение критериев к субъективным постулатам уводит обсуждаемый вопрос из области науки (истории) в область пропагандистской возни и болтовни, давно известной как нечто лживое, грязное, непорядочное.
К сожалению, в этой политической свалке участвуют люди с учеными степенями и труды их останутся на книжных полках библиотек.
Некоторые из них особенно подчеркивают якобы напрасные большие потери в боях за Берлин, совершенно не учитывая при этом особенности Берлинской операции, которых немало. Кроме уже вышеизложенных, отмечу еще несколько, касающихся именно потерь.
Впервые за всю войну целый фронт вел бои в одном огромном городе (если не считать силы, обходившие Берлин с севера). Раньше, когда крупные населенные пункты оказывались в полосах наступления фронтов, их чаще обходили. В Сталинградской битве бои шли тоже в городе, но там наши войска вели оборонительные действия.
Такого сражения, когда фронт почти целиком вступил в огромный город, не было.
Берлинское сражение было последним, гитлеровцы стояли насмерть, отступать было некуда. И этим обстоятельством объясняется яростное сопротивление фашистов. Сравнить его можно только с нашей защитой Москвы, когда мы стояли насмерть, или битвой за Сталинград.
Почему-то, понимая и оценивая нашу стойкость под Москвой и в Сталинграде, некоторые исследователи не учитывают подобную яростную оборону противника в Берлинской операции. А это была одна из особенностей последнего сражения, которая, кстати, и объясняет наши немалые потери. Да, были недостатки и огрехи в этой операции — произошла заминка на Зееловских высотах; неоднозначно оценивается применение прожекторов. Конечно же, хотелось бы, чтобы в завершающем сражении никто не погиб — победа близка, обидно и жалко терять бойцов и офицеров, прошедших через всю войну!
Однако Маниловы бывают не только в литературе, а война есть война, и без потерь она не обходится.
Тут можно отметить и особый героизм наших солдат и офицеров: встать в атаку в последний день или даже час войны — очень не просто!
И последняя особенность Берлинской операции — она проведена в кратчайший срок. За Москву и Сталинград мы бились несколько месяцев. А Берлин был взят за 9 дней! 21 апреля войска ворвались на окраины Берлина, а в 21 час. 50 минут 30 апреля сержант Егоров и младший сержант Канта-рия водрузили Знамя на рейхстаге и командующий 3-й ударной армией генерал Кузнецов докладывал Жукову:
— На рейхстаге — Красное Знамя! Ура, товарищ Маршал! И Жуков расстроганно ответил:
— Дорогой Василий Иванович, сердечно поздравляю тебя и всех твоих солдат с замечательной победой. Этот исторический подвиг войск никогда не будет забыт советским народом!
С 16 апреля войска 1-го Украинского фронта вместе с войсками 1-го Белорусского (Г. К. Жуков) и 2-го Белорусского (К. К. Рокоссовский) принимали активное участие в завершающей наступательной стратегической Берлинской операции. Однако для И. С. Конева и руководимых им войск она не была завершающей. В тот момент, когда многие соединения фронта, и прежде всего танкисты, вышли на юго-западную окраину Берлина, соединились с войсками 1-го Белорусского фронта, наступавшими с северо-запада, штурмовали Берлин, раздался телефонный звонок из Москвы. Говорил Сталин:
— Здравствуйте, товарищ Конев.
— Здравствуйте, товарищ Сталин! Поздравляю вас с Первомаем !
— И вас поздравляю, товарищ Конев. Как у вас дела, как празднуете в Берлине?
— Дела идут хорошо, товарищ Сталин. Хороший Первомай.
— Молодцы. Передайте поздравления и вашим войскам. — Сталин помолчал. — Послушайте, Конев. Вы знаете, что в Праге готовится восстание?
— Нет, товарищ Сталин.
— Надо помочь нашим братьям. Я хотел, чтобы именно вы взяли столицу Чехословакии. Поняли?
— Понял, товарищ Сталин. Малиновскому дальше, чем нам...
— Причем тут Малиновский? — возразил Сталин.
— Я о том, что мы ближе, чем наш друг, — сделал ударение Конев на последнем слове, давая понять, что под этим подразумевает союзников, которые тоже стремятся побыстрее войти в Чехословакию.
— Жду от вас план операции по освобождению Праги. План был разработан в течение нескольких часов и на следующий день доставлен в Москву.
Сталин позвонил в полночь, сообщил, что план принимается, можно приступать к реализации, но предупредил:
— Город не бомбить. Надо сохранить древнюю столицу от разрушений.
1 мая в Чехословакии начались стычки жителей с оккупантами. А 5 мая в Праге вспыхнуло восстание. Фашистский наместник Франк и командующий группой армий "Центр" генерал-фельдмаршал Шернер решили потопить восстание в крови. К Праге с трех сторон подтягивались немецко-фашистские войска. Восставшие по радио обратились за помощью к русским, эта помощь была немедленно оказана. За трое с половиной суток танкисты 3-й и 4-й гвардейских армий совершили марш-бросок от Берлина к Дрездену, а затем сразу же, без какой-либо специальной подготовки, овладели перевалами через Рудные горы, сбили немецкие заслоны и охватили Прагу с северо-востока и северо-запада, оберегая восставший город от трагической участи Варшавы. На рассвете 9 мая советские танкисты вместе со стрелковыми соединениями вошли в столицу Чехословакии.
Злата Прага была спасена от разрушений, а ее жители — от поголовного истребления.

Капитуляция. Победа!
Советские воины так умело и старательно били гитлеровцев в их столице, что наконец-то спесивые фашистские генералы запросили пощады.
Первый сигнал об этом поступил в 3 часа 50 минут 1 мая: на командный пуню 8-й армии прибыл начальник генерального штаба германских сухопутных войск генерал Кребс. Он сообщил о самоубийстве Гитлера и вручил письмо Геббельса Советскому Верховному командованию:

"Согласно завещанию ушедшего от нас фюрера мы уполномочиваем генерала Кребса в следующем. Мы сообщаем вождю советского народа, что сегодня в 15 часов 50 минут добровольно ушел из жизни фюрер. На основании его законного права фюрер всю впасть в оставленном им завещании передал Дёницу, мне и Борману. Я уполномочил Бормана установить связь с вождем советского народа. Эта связь необходима для мирных переговоров между державами, у которых наибольшие потери.
Геббельс.

К письму Геббельса было приложено завещание Гитлера со списком нового имперского правительства. Завещание было подписано Гитлером и скреплено свидетелями.
Событие было неординарное. Несмотря на поздний час, Жуков позвонил Сталину. Тот был на даче. К телефону подошел дежурный генерал, который сказал:
— Товарищ Сталин только что лег спать.
— Прошу разбудить его. Дело срочное и до утра ждать не может.
Сталин подошел к телефону. Жуков доложил о самоубийстве Гитлера и письме Геббельса с предложением о перемирии.
Сталин ответил:
— Доигрался, подлец! Жаль, что не удалось взять его живым. Где труп Гитлера?
— По сообщению генерала Кребса, труп Гитлера сожжен на костре.
Верховный сказал:
— Никаких переговоров, кроме безоговорочной капитуляции, ни с Кребсом, ни с другими гитлеровцами не вести. Если ничего не будет чрезвычайного, не звоните до утра, хочу немного отдохнуть.
Обратите внимание на похожесть ситуаций — когда произошло нападение Германии ночью 22 июня 194I г., Сталин спал, и Жуков просил дежурного разбудить его. И вот кончается война, немцы запросили мира, и опять Жуков поднимает Верховного с постели.
Генерал Кребс хитрил, говоря о перемирии, а не о безоговорочной капитуляции.
Жуков заявил:
— Если до 10 часов не будет дано согласие Геббельса и Бормана на безоговорочную капитуляцию, нанесем удар такой силы, который навсегда отобьет охоту сопротивляться. Пусть подумают о бессмысленных жертвах.
Кребса отправили в расположение немцев. В 10 часов ответа не последовало. Жуков приказал артиллерии открыть огонь, и особенно по району рейхсканцелярии. В 18.30 войска пошли на штурм последнего убежища гитлеровского командования.
В 6 часов 30 минут 2 мая генерал Вейдлинг сдался в плен. Он отдал приказ войскам о прекращении сопротивления.
Немногие знают о том, что после водружения Знамени Победы на куполе рейхстага разведчиками Кантарией и Егоровым бои в этом огромном здании продолжались еще двое суток.
В середине дня 2 мая сопротивление гитлеровцев в Берлине прекратилось.
Умелыми совместными действиями войска 1-го Украинского и 1-го Белорусского фронтов ликвидировали и окруженные группировки гитлеровцев юго-восточнее Берлина. В честь этого был издан приказ Верховного Главнокомандующего, адресованный двоим славным военачальникам — Жукову и Коневу.
И еще один приказ Верховного Главнокомандующего, еще один салют в этот же день, 2 мая, отмечали нашу победу. Для того чтобы разделить эти два победных салюта, первый из них, о котором сказано выше, был дан в 21 час из 224 орудий, а второй — в 23 часа 30 минут, на этот раз из 324 орудий. В истории Великой Отечественной войны это был первый салют из такого количества орудий. Надо сказать, событие было исключительное — салютовали не чему-нибудь, а взятию Берлина!
Гитлеровская армия, претендовавшая на власть над всем миром, дошла до последних степеней деградации. Это состояние можно отчетливо разглядеть в той картине, которую увидел личный шофер фюрера эсэсовец Эрих Кемика, выйдя из бункера, где он находился последнее время вместе с ближайшим окружением фюрера:
"...Глазам нашим представилась потрясающая картина. Смертельно усталые солдаты, раненые, о которых никто не заботился, и беженцы лежали у стен, на ступеньках лестниц, на платформе. Большинство этих людей уже потеряло всякую надежду на бегство и было безучастно ко всему происходящему".
Каков итог: под заборами, под стенами, на асфальте лежат и солдаты и беженцы — то есть те, кто когда-то стройными, четкими рядами шел, сверкая алчными глазами, на Восток, и те, кто, вытягивая вверх руку в фашистском приветствии, неистово раздирали рты в крике "Хайль!". Когда-то они мечтали о восточных землях, о большой добыче, а теперь "потеряли всякую надежду на бегство".
Уже и бежать некуда! Полный крах всех планов, всех намерений, всех иллюзий, всех претензий, вообще всего!..
7 мая позвонил Сталин и сообщил Жукову:
— Сегодня в городе Реймсе немцы подписали акт безоговорочной капитуляции. Главную тяжесть войны на своих плечах вынес советский народ, а не союзники, поэтому капитуляция должна быть подписана перед Верховным командованием всех стран антигитлеровской коалиции, а не только перед Верховным командованием союзных войск. Я не согласился и с тем, что акт капитуляции подписан не в Берлине, центре фашистской агрессии. Мы договорились с союзниками считать подписание акта в Ремсе предварительным протоколом капитуляции. Завтра в Берлин прибудут представители немецкого главного командования и представители Верховного командования союзных войск. Представителем Верховного Главнокомандования советских войск назначаетесь вы. Завтра к вам прибудет Вышинский. После подписания акта он останется в Берлине в качестве вашего помощника по политической части.
Кончилась война, вступала в права "ее величество политика".
Вопрос о безоговорочной капитуляции гитлеровцев перед всеми союзниками был решен на Ялтинской конференции.
Приведу ниже письмо Трумэна Сталину от 26 апреля 1945 года, в котором он подтверждает правильное понимание вопроса о капитуляции.
"I. Посланник Соединенных Штатов в Швеции информировал меня, что Гиммлер, выступая от имени германского правительства в отсутствие Гитлера, который, как утверждается, болен, обратился к шведскому правительству с предложением о капитуляции всех германских вооруженных сил на Западном фронте, включая Норвегию, Данию и Голландию. 2. Придерживаясь нашего соглашения с Британским и Советским правительствами, правительство Соединенных Штатов полагает, что единственными приемлемыми условиями капитуляции является безоговорочная капитуляция на всех фронтах перед Советским Союзом, Великобританией и Соединенными Штатами..."
И все же Трумэн разрешил командованию союзников принять отдельную — сепаратную капитуляцию гитлеровцев, 7 мая 1945 года в Реймсе.
Сталин немедленно отреагировал на этот факт нарушения договоренности.

"7 мая 1945 г.
Секретное и личное послание премьера И. В. Сталина президенту г-ну Трумэну.
Ваше послание от 7 мая относительно объявления о капитуляции Германии получил.
У Верховного Командования Красной Армии нет уверенности, что приказ германского командования о безоговорочной капитуляции будет выполнен немецкими войсками на Восточном фронте. Поэтому мы опасаемся, что в случае объявления сегодня Правительством СССР о капитуляции Германии мы окажемся в неловком положении и введем в заблуждение общественное мнение Советского Союза. Надо иметь в виду, что сопротивление немецких войск на Восточном фронте не ослабевает, а, судя по радиоперехватам, значительная группа немецких войск прямо заявляет о намерении продолжать сопротивление и не подчиняться приказу Деница о капитуляции.
Поэтому командование советских войск хотело бы выждать до момента, когда войдет в силу капитуляция немецких войск, и, таким образом, отложить объявление Правительств о капитуляции немцев до 9 мая, в 7 часов вечера по московскому времени".

Вот к этому времени Жуков и его штаб стали готовить все необходимое к подписанию последней, окончательной, официальной капитуляции германского командования,
Много пришлось поработать начальнику тыла 1-го Белорусского фронта генералу Н. А. Антипенко.
Я был близко знаком с Николаем Александровичем. Однажды он приехал ко мне на дачу в Переделкино. У генерала было плохое настроение — никак не мог "пробить" переиздание своих доработанных и расширенных воспоминаний. Не надеясь, что это осуществится, Николай Александрович подарил мне ксерокопию рукописи. Разумеется, из бесед с Николаем Александровичем и из его книг я использую некоторые факты в моем повествовании.
Генералу Антипенко поручили заниматься обеспечением процедуры подписания акта о капитуляции.
Прежде всего было подобрано помещение в предместье Берлина Карлсхорсте, здесь раньше находилась столовая инженерного училища. Неподалеку подобрали дом для немецких представителей.
Антипенко рассказывал:
"— Впервые пришлось нам заниматься "снабжением" такого рода. Каждый, конечно, хорошо понимал, каковы были моральные переживания и материальные затруднения людей в связи с войной. Казалось бы, не до банкетов в такое время... Но ведь была завершена невиданная по масштабам война! Впервые собрались представители стран-победительниц по такому торжественному поводу.
Надо было хорошо принять гостей.
Днем 8 мая прибыли представители Верховного командования союзников: от американцев — командующий стратегическими воздушными силами США генерал Карл Спаатс, от англичан — маршал авиации Артур В. Теддер и главнокомандующий французской армией генерал Жан Делатр де Тассиньи.
По чинам и по именам видно отношение, а точнее пренебрежение, желание принизить значимость предстоящего подписания общего акта о капитуляции. Полагалось бы прибыть первым лицам из командования союзников: Эйзенхауэру и Монтгомери. Только хорошо воспитанных французов представлял Главнокомандующий.
Жуков поступал соответственно: он не поехал встречать гостей на аэродром Темпельгоф, прибывающие были не его ранга. Встречал их заместитель Жукова генерал армии Соколовский.
С гитлеровцами было проще — генерал-фельдмаршал Кей-тель, адмирал флота фон Фридебург и генерал-полковник авиации Штумпф прилетели на тот же аэродром под конвоем английских офицеров.
Говорят, Кейтсль, проезжая по улицам Берлина, сказал:
— Я потрясен степенью разрушения! Наш офицер из сопровождения спросил:
— Господин фельдмаршал, а вы были потрясены, когда по вашему приказу стирались с лица земли тысячи советских городов и сел, под обломками которых погибли миллионы людей, в том числе детей?
Кейтель не привык к такому обращению, побледнел, пожал плечами и ничего не ответил.
Пришло время, назначенное для официальной части, а из Москвы не поступали необходимые указания".
Антипенко волновался, рассказывая об этом даже спустя много лет:
"— Начались осложнения. К 15 часам 8 мая обед был приготовлен, а подписание акта о капитуляции откладывалось. Уже вечерело, а команды о созыве людей в зал заседания все не было. Несколько раз я обращался к маршалу Жукову, высказывая ему тревогу за качество обеда. Но не от него зависела проволочка, на то были причины высокого дипломатического порядка: Москва, Вашингтон, Лондон не могли договориться о процедуре принятия капитуляции... Поварам не было дела до этих переговоров, их беспокоило одно — как бы не ударить лицом в грязь и показать именитым европейцам во всем блеске русское поварское искусство".
Раза два Антипенко заходил в домик Кейтеля. Он сидел за столом, накрытым более скромно. За спиной у него и у других немецких представителей стояли английские офицеры. Кейтель держал себя с независимым видом, к пище едва притрагивался. Ему предстояло с минуты на минуту быть вызванным в зал заседаний и там, перед лицом всего мира, подписать документ, который навеки пригвоздит к позорному столбу германских милитаристов, — акт о безоговорочной капитуляции. Он сидел напыщенный, вытянув шею, с моноклем в глазу.
Жуков, союзники, Вышинский, Телегин и Соколовский ожидали в кабинете рядом с залом, где должно было состояться подписание акта.
Наконец "'наверху", в Москве, все утрясли и дали "указания". В 24 часа союзники вошли в зал. Они сели за стол. За их спинами были флаги СССР, США, Англии и Франции. За столами (как говорит Антипенко, буквой "П") сидели военные и многочисленные представители печати. Среди них были Симонов, Полевой и другие, каждый из них в своих статьях по-своему описали эти исторические минуты.
Я располагаю стенограммой, которая велась в тот вечер. Она короткая, но зато точно отражает происходившее.
Когда все заняли места, Жуков сказал:
"— Господа!
Здесь, в этом зале, собрались по уполномочию Верховного Главнокомандования Красной Армии — заместитель Верховного Главнокомандующего Красной Армии Маршал Советского Союза Жуков, по уполномочию Верховного Главного Командования экспедиционными силами союзников — заместитель Верховного Главнокомандующего экспедиционными силами союзников главный маршал авиации Теддер.
Присутствуют в качестве свидетелей:
Генерал-полковник американской армии Спаатс.
От французской армии — Главнокомандующий французской армией генерал Делатр де Тассиньи и для принятия условий безоговорочной капитуляции от верховного главнокомандования вооруженных сил Германии прибыли уполномоченные верховного главнокомандования германской армии — фельдмаршал Кейтель, генерал-адмирал фон Фридебург, генерал-полковник Штумпф.
Их полномочия на право подписи акта безоговорочной капитуляции проверены.
Я предлагаю приступить к работе и пригласить сюда уполномоченных представителей от немецкого верховного главнокомандования, прибывших для принятия условий безоговорочной капитуляции".
Жуков сделал паузу, дал возможность переводчикам перевести его слова.
Далее Жуков велел пригласить в зал представителей немецкого главнокомандования.
Их ввели. Кейтель старался быть спокойным. Картинно вскинул руку с маршальским жезлом, приветствуя присутствующих. Но Жуков тут же поставил его на место, коротко приказав:
— Сядьте!
В стенограмме так и зафиксировано, не "Прошу садиться" или просто "Садитесь", а именно: "Сядьте!"
— Имеете ли вы на руках акт о безоговорочной капитуляции Германии, изучили ли его и имеете ли полномочия подписать этот акт?
Этот же вопрос задает на английском языке главный маршал авиации Теддер. Кейтель глухо ответил:
— Да, изучили и готовы подписать.
Жуков встал и молвил:
— Предлагаю немецкой делегации подойти сюда, к столу. Здесь вы подпишете акт о безоговорочной капитуляции Германии.
Кейтель резко встал, глаза его горели ненавистью. Но, встретив жесткий взгляд Жукова, он опустил взор и покорно пошел к его столу. Монокль выпал и повис на шнурке. Лицо фельдмаршала покрылось красными пятнами. С Кейтелем подошли Штумпф и Фридебург. Кейтель сел на краешек стула, вставил монокль и дрожащей рукой поставил подпись на пяти экземплярах акта, Жуков четко сказал:
— Немецкая делегация может быть свободна. Их вывели из зала.
Жуков продолжал:
— На этом, господа, позвольте заседание объявить закрытым. Поздравляю главного маршала авиации Теддера, генерал-полковника американской армии Спаатса, Главнокомандующего французской армией генерала Делатра де Тассиньи с победным завершением войны над Германией.
Вот уж действительно строевик до мозга костей! На его месте какой-нибудь политик растянул бы процедуру и речи на несколько часов.
Жуков уложился в сорок минут: в 24.00 начал, в 0.43 минуты 9 мая 1945 года завершил.
Генерал Антипенко мне доверительно сказал:
— В своем мемуарах я об этом не пишу, а вам, для истории, расскажу. Вышинский для Жукова подготовил длинную речь, на нескольких страницах, ее маршал должен был произнести при открытии иди при закрытии, точно не знаю, процедуры капитуляции. Но Жуков "забыл" текст этой речи в сейфе, в своем кабинете. Я думаю, он поступил так умышленно — не любил маршал длинных политических излияний.
Текст стенограммы подтверждает предположение генерала Антипенко, в нем не сказано ни о вступительной, ни о заключительной речи Жукова, зафиксированы только те слова, которые в действительности произносил маршал.
Вышинский, несомненно, доложил Сталину о самовольстве Жукова, и, кто знает, может быть, тогда зародилась у Генсека мысль: пора маршала убирать или отодвигать на второй план (что и было сделано в 1946 году).
После официальной части начался банкет в этом же зале, только теперь столы поставили буквой "Ш" (так рассказал Антипенко).
Жуков словно оттаял. Обращаясь к присутствующим, он тепло поздравил всех с победой и предложил тост за советских воинов, за воинов союзных государств, за здоровье всех присутствующих.
Праздновали до 6 часов утра.
Мне кажется естественным и необходимым для завершения этой главы привести полный текст "Акта о капитуляции". Это последний документ войны.

Акт о военной капитуляции германских вооруженных сил
8 мая 1945 г.
1. Мы, нижеподписавшиеся, действуя от имени Германского Верховного Командования, соглашаемся на безоговорочную капитуляцию всех наших вооруженных сил на суше, на море и в воздухе, а также всех сил, находящихся в настоящее время под немецким командованием, ~ Верховному Главнокомандованию Красной Армии и одновременно Верховному Командованию Союзных Экспедиционных сил.
2. Германское Верховное Командование немедленно издаст приказы всем немецким командующим сухопутными, морскими и воздушными силами и всем силам, находящимся под германским командованием, прекратить военные действия в 23.01 по центральноевропейскому времени 8-го мая 1945 года, остаться на своих местах, где они находятся в это время, и полностью разоружиться, передав все их оружие и военное имущество местным союзным командующим или офицерам, выделенным представителями Союзного Верховного Командования, не разрушать и не причинять никаких повреждений пароходам, судам и самолетам, их двигателям, корпусам и оборудованию, а также машинам, вооружению, аппаратам и всем вообще военно-техническим средствам ведения войны.
3. Германское Верховное Командование немедленно выделит соответствующих командиров и обеспечит выполнение всех дальнейших приказов, изданных Верховным Главнокомандованием Красной Армии и Верховным Командованием Союзных Экспедиционных сил.
4. Этот акт не будет являться препятствием к замене его другим генеральным документом о капитуляции, заключенным Объединенными Нациями или от их имени, применимым к Германии и германским вооруженным силам в целом.
5. В случае, если немецкое Верховное Командование или какие-либо вооруженные силы, находящиеся под его командованием, не будут действовать в соответствии с этим актом о капитуляции, Верховное Командование Красной Армии, а также Верховное Командование Союзных Экспедиционных сил предпримут такие карательные меры или другие действия, которые они сочтут необходимыми.
6. Этот акт составлен на русском, английском и немецком языках. Только русский и английский тексты являются аутентичными.
Подписано 8 мая 1945 года в гор. Берлине.
От имени Германского Верховного Командования: КЕЙТЕЛЬ, ФРИДЕБУРГ, ШТУМПФ
В присутствии: по уполномочию Верховного Главнокомандования Красной Армии Маршала Советского Союза Г. ЖУКОВА по уполномочию Верховного Командующего Экспедиционными сипами Союзников Главного Маршала Авиации ТЕДДЕРА

И наконец настал день, когда в столице нашей Родины был издан последний приказ Верховного Главнокомандующего. Это был тот приказ, которого мы, фронтовики, ждали всю войну, к которому шли долгих четыре года через бои, кровь, подвиги и страдания. И поэтому мне бы хотелось этот приказ также привести полностью.

Приказ Верховного Главнокомандующего по войскам Красной Армии и Военно-Морскому Флоту
8 мая 1945 года в Берлине представителями германского верховного командования подписан акт о безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил.
Великая Отечественная война, которую вел советский народ против немецко-фашистских захватчиков, победоносно завершена. Германия полностью разгромлена.
Товарищи красноармейцы, краснофлотцы, сержанты, старшины, офицеры армии и флота, генералы, адмиралы и маршалы, поздравляю вас с победоносным завершением Великой Отечественной войны.
8 ознаменование полной победы над Германией сегодня, 9 мая, в День Победы в 22 часа столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует доблестным войскам Красной Армии, кораблям и частям Военно-Морского Флота, одержавшим эту блестящую победу, 30 артиллерийскими залпами из тысячи орудий.
Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины!
Да здравствуют победоносные Красная Армия и Военно-Морской Флот!
Верховный Главнокомандующий,
Маршал Советского Союза
И. Сталин
9 мая 1945 года".

Страна ликовала. Народы Европы, в том числе и немецкий народ, наконец-то вздохнули свободно. Салютовала победителям Москва, салютовали себе и сами войска. В часы, когда был дан салют, стреляли не только орудия r Москве, стреляли все, у кого в руках было оружие, стреляли, кричали "ура!", было всеобщее счастье Победы!

Портреты некоторых победителей
Пошли годы, нет в живых многих участников сражений Великой Отечественной войны. Какие они были замечательные люди! Мне посчастливилось знать многих из них. Я расскажу здесь лишь о нескольких встречах, которые имеют прямое отношение к завершающему историческому моменту в войне. Да и сами эти люди стали личностями историческими. Пройдут еще годы, не будет и меня на этом теплом свете, но, я думаю, потомки наши с благодарностью прочтут строки о нас, живших в далекие, счастливые дни, когда мы праздновали Победу.
Начну рассказ о замечательных победителях с Владимира Семеновича Антонова. Мы с ним познакомились в 1959 году в городе Ош, в предгорьях Памира. Я там командовал Отдельным горнострелковым полком, а генерал-лейтенант Антонов, будучи начальником военной кафедры в одном из институтов столицы Киргизии — Фрунзе, привозил в наш полк студентов на стажировку.
Вот в те дни он мне рассказал о боях за Берлин, в которых командовал 301-й стрелковой дивизией, и подарил свою книгу "Путь к Берлину".
Его дивизия брала главное здание гестапо, министерство авиации, Карлсхорст (где позднее была подписана капитуляция), Трептов-парк и другие крупные объекты.
Дивизия Антонова штурмовала имперскую канцелярию и взяла последнее прибежище Гитлера — фюрербункер. Владимир Семенович рассказывал:
"— Ночью и утром первого мая мы готовились к последнему штурму. В десять часов утра позвонил командир корпуса генерал Рослый, поздравил с праздником и приказал начать атаку в одиннадцать часов.
После артиллерийского налета полки ворвались в сад, в северной его части в дыму и пыли просматривалось громадное бетонное сооружение. Мы тогда не знали, что это бункер фюрера. Эсэсовцы из особых частей и охраны Гитлера оказывали яростное сопротивление. Перед самым бункером они черной волной ринулись в контратаку, схлестнулись мы с ними в отчаянной рукопашной схватке. Сад имперской канцелярии кипел как адский котел. Мне плохо было видно в дыму и пыли, что происходит в саду. Я позвонил командиру полка Гумерову, он, видавший виды подполковник, коротко ответил:
— В саду творится что-то невообразимое! Там все смешалось в рукопашной.
Из двери, ведущей в бункер, били пулеметы. Очень кстати оказался здесь сержант Тимошенко со своей "сорокапяткой". Пушечка маленькая, но дело сделала большое. Прямой наводкой сержант всадил несколько снарядов в пулеметные гнезда, и тут же в двери бункера кинулись бойцы взвода лейтенанта Пескова.
1054-й полк одолел эсэсовцев в саду в рукопашной!
Утром пришел генерал Рослый, мы спустились с ним в бункер. Я показал наши трофеи: штандарт "Адольф Гитлер". Тогда я, понятно, еще не знал, что на параде Победы его бросят на брусчатку к подножию Мавзолея.
Вскоре прибыл и командующий армией Берзарин. Я ему передал личную карту Гитлера с последней обстановкой.
Берзарин посмотрел на висевших на стенах орлов — гитлеровские символы — и приказал:
— Снять этих хищников!
Полки моей дивизии получили почетное название Берлинских, 301 -я дивизия была отмечена орденом Суворова 2-й степени".
Следующий, с кем я познакомлю читателей, — командир прославленной 150-й дивизии, штурмовавшей рейхстаг, — генерал-полковник Шатилов.
Последние годы Василий Митрофанович жил в доме на Старой площади, напротив тогдашнего здания ЦК КПСС. Место и дом престижные, здесь жили многие известные люди. На той же лестничной площадке, где была квартира Шатилова, до войны жил маршал Егоров.
Я бывал у Василия Митрофановича много раз, и он мне рассказывал подробности штурма рейхстага и водружения Знамени Победы.
"— В горячке боя едва не получился казус с этим рейхстагом, — улыбаясь, говорил Шатилов. — Звонит мне командир полка Зинченко, которому я поставил задачу брать рейхстаг, докладывает:
— Перед нами какой-то большой серый дом, он закрывает рейхстаг. Силы на него я тратить не буду, обойду справа, а там уже будет рейхстаг.
Смотрю я на карту, вроде бы большого серого дома в полосе наступления полка нет. О чем он докладывает? Спрашиваю:
— Уточни, что за дом перед тобой? Кроль-опера? Не может быть — она на юго-запад от тебя.
Разобрались. Оказалось — большой серый дом и есть рейхстаг. Вот так, чуть не обошли мы его в дыму сражения. Тяжелые шли бои, каждый метр с боем брали. Жалко было солдат, за несколько часов до конца войны жизни отдавали!
Зинченко докладывает:
— Рота Сьянова приближается к главному входу. К нему пошел комбат Неустроев — поторопить.
— А где знамя Военного совета? — спрашиваю.
— Рядом, на моем НП.
— Так его же сразу надо водружать, как ворвутся.
— Да некому этим заниматься, такой бой идет, товарищ генерал!
Я решил его попугать:
— Ну раз тебе некогда, передам знамя в полк Плеходанова. Он найдет подходящих людей.
Зинченко тут же опомнился и про бой забыл. Как же, знамя хочет комдив забрать. Кричит в трубку:
— Товарищ генерал, уже нашел нужных людей, вот они рядом со мной, боевые, опытные разведчики — сержант Егоров и сержант Кантария. Я им уже задачу ставлю.
— Ну то-то же! — усмехнулся я.
Военный совет армии выдал девять знамен — по одному каждой дивизии, наступавшей в центре города. Кто первый возьмет рейхстаг, тот и будет водружать знамя. Мы тогда его не называли Знаменем Победы..."
Не стану пересказывать другие перипетии разведчиков и знамени на пути в рейхстаг. Сразу перехожу к тому, что узнал от полковника Зинченко. Мы с ним не только были знакомы, я даже снял о нем телефильм для передачи "Подвиг", которую вел несколько лет на центральном телевидении.
Герой Советского Союза Зинченко со своим полком брал рейхстаг и был назначен первым его комендантом.
"— Бои за рейхстаг были очень тяжелые, и на подступах и в самом здании. Оно огромное, сюда несколько тысяч гитлеровцев сбилось. Сопротивлялись отчаянно. Бои шли на этажах и в подвалах. Кантария и Егоров со знаменем тоже расчищали себе дорогу огнем из автоматов"...
Но об эпизодах боя знаменосцев, узнаем от Кантарии.
А Зинченко я спросил:
— Кто придумал, кто начал делать надписи на стенах рейхстага? Может быть, ваши бойцы, как только вышли к стенам рейхстага, стали запечатлевать этот исторический момент?
— Нет, мы еще вели бои внутри здания, а надписи уже появились. Я вышел из рейхстага, смотрю, уже весь низ исписан. Стали подниматься выше, на плечи друг другу вставали. А потом лестницы нашли в подвале, притащили и расписали весь дом до самых карнизов.
— Жуков тоже расписался?
— Да, и он, и сопровождавшие его генералы.
— А как это произошло?
— Первым его встретил один из моих комбатов — капитан Неустроен, а потом и я подошел, как только мне сообщили, что командующий фронтом прибыл. Жуков читал надписи на стенах, улыбался, был очень доволен. Спросил: "Как же наверх до самого потолка добрались?" Я рассказал, показал лестницы. Неустроева спросил: "Ну вы, конечно, первыми расписались?" — "Никак нет, товарищ маршал, — ответил капитан, — пока мы немцев внутри добивали, тут уже другие свои надписи нацарапали".
Жуков больше часа беседовал с солдатами, которые ходили с ним вокруг рейхстага, а потом и сам расписался на одной стене...
Я был в рейхстаге в шестьдесят восьмом году. Внутри, на первом этаже, немцы устроили выставочный зал. Здание еще не было капитально отремонтировано, однако снаружи стены были оштукатурены и псе росписи, в том числе и Жукова, затерты.
В заключение осталась беседа с Кантарией. С ним приключился у меня сначала неприятный казус. Работал я в 1980—1986 годах главным редактором журнала "Новый мир". В одном из номеров незадачливый автор (не помню его фамилию, а комплекта журналов за те годы под рукой нет) упомянул в своей статье Кантарию как умершего после войны.
Вскоре после публикации раздается звонок телефона:
— Это говорит Кантария, которого вы похоронили...
Нетрудно представить мое удивление, а потом и стыд, который меня охватил. Я доверился автору и полагал, что он знал подлинную судьбу героя.
В общем, надо было исправлять ошибку и перед Кантария извиниться не только лично, но и публикацией в журнале.
Я немедленно отправился в гостиницу "Москва", встретился с Мелитоном Варламовичем, принес извинения от имени редколлегии. А в очередном — седьмом номере журнала за 1982 год — была опубликована моя беседа с ним. Привожу эту публикацию полностью, без изменений и дополнений.
"Кантария среднего роста, очень подвижный, несмотря на свои шестьдесят два года. Он не носит традиционные для грузин усы — гладко выбрит. Светлые глаза его улыбчивы и приветливы. Необыкновенно контактен. Может быть потому, что мы оба бывшие разведчики, и по годам почти ровесники, и Звезды Золотые у нас на груди, с первой минуты заговорили на "ты", как давние знакомые.
С естественным для него и приятным для слушающего акцентом Кантария стал свободно и весело рассказывать:
— Как жил после войны? Сам знаешь, дорогой, после войны нелегко было. Я вернулся в Очамчири, откуда ушел служить в армию. Радостное и горестное было мое возвращение. Радостно — победили! Горестно: мои односельчане, ушедшие на фронт, — их было шестьдесят один — многие погибли.
— Как налаживалась жизнь?
— Хороню налаживалась! Женился я на кубанской казачке Анне Илларионовне. Росли дети — сыновья Резо и Шота и дочка Циела. Сыновья водителями работают. Дочка замужем. Давно уж дед! У меня шесть внуков!
— А какая у тебя мирная профессия, кем работал?
— У меня самая хорошая, самая прекрасная профессия. После войны на родную землю вернулся — пять лет пахал и сеял. Потом пять лет в шахте работал в Ткварчели. А шестнадцать лет на стройках — плотником. Работать надо было. Я люблю работать. Меня за это уважают. За труд орденом Ленина наградили. Депутатом Верховного Совета Абхазии меня избрали. Вот так, дорогой.
— Не потерял после войны связь с боевыми друзьями, переписывался?
— Как можно потерять связь с друзьями! Не только переписывались — много раз ко мне в гости в Сухуми приезжали: командир нашей дивизии генерал Шатилов Василий Митрофанович, командир полка Зинченко, командир батальона Неустроев, разведчик Егоров. Все были. Все Герои Советского Союза. Еще ко мне в гости в Сухуми приедут. И ты приезжай, другом будешь. Запиши адрес.
— А сам, Мелитон, много ездишь?
— Очень много! В Москве часто бываю. В ГДР больше десяти раз был — я почетный гражданин города Берлина. Немецкие друзья наградили меня орденом Карла Маркса. Вот сейчас приехал в Москву по приглашению комсомольцев на съезд. Я ведь был комсомольцем, когда знамя на рейхстаг поднимали. В партию позднее вступил, а тогда шел на купол комсомольцем.
— О чем думал, когда взял в руки знамя и понес его в зал съезда?
— Волновался очень, много думал! Очень... Пожалел, что нет в живых Егорова. Вспомнил, как мы на рейхстаг в дыму, в огне поднимались. Кругом пули, осколки, понимаешь, летят.. А меня не зацепило! Четыре раза я был ранен до этого. А тут все мимо пролетели! Повезло, дорогой! Ну еще вспомнил себя молодым. Я ведь на съезд в военной форме пришел. Специально новую форму сшил. Погоны младшего сержанта надел.
— А какое у тебя сейчас воинское звание?
— Младший сержант.
— Но ведь после войны, когда числился в запасе, должны были повысить тебя в звании.
— Я сам просил, чтобы не повышали.
— Почему?
— Когда я шел на рейхстаг, был младший сержант. Так это всюду и записано. Пусть и останусь для всех младшим сержантом Кантарией.
— Как сейчас здоровье, ранения не сказываются?
— На здоровье не жалуюсь. Здоров, слушай, сам удивляюсь! И тут ранен, и тут, и тут, — он быстро показывает на руку, ногу, спину, — а все равно здоров! Гвардия, дорогой, не болеет!
Мы говорили еще о многом. Мелитон был весел, шутил, энергично жестикулировал. Я смотрел на него и думал о том, что таким же он был и в дни войны, и на параде Победы. Я вспоминал своих фронтовых друзей, и мне думалось: все войсковые разведчики чем-то похожи друг на друга. Много я их видел на фронте — разных национальностей: русские, украинцы, грузины, татары, сыны других народов, внешне разные и в то же время как братья, наделены чем-то общим. Может быть, вот этой, как у Кантарии, открытой душой, веселым нравом, готовностью ради друга на все. Недаром же среди военных любой профессии, будь то летчики, танкисты или моряки, высшей оценкой человека служили слова: "Я бы с ним пошел в разведку".
Мелитон Кантария из таких — верный, надежный, добрый, прочный человек!"
Вот такие у меня происходили счастливые, полезные для писателя, приятные встречи с живыми еще Героями — победителями.

Великая Держава
"…Это угрюмое, зловещее большевистское государство я когда-то так настойчиво пытался задушить при его рождении и которое вплоть до нападения Гитлера я считал смертельным врагом цивилизованной свободы…
Большим счастьем для России было то, что в годы тяжелых испытаний Россию возглавил гений и непобедимый полководец И.В. Сталин.
Сталин принял Россию с сохой, а оставил оснащенной атомным оружием"
Уинстон Черчилль

Содержание

Встречи, люди, нравы, судьбы....время

 
www.pseudology.org