Евгений Александрович Гнедин Выход и лабиринта Мемуары, дневники, письма II. Жизнь бежит, как кровь из раны. Письма из лагеря «14 января 1942 года. Дорогие мои, милые мои, наконец, сегодня получил первые известия от вас за 2 1/2 года. Я получил Надину открытку 5 от 14/XII и мамину 1 от 11/XII. Жду, когда дойдет письмо, написанное Танюшей и ваши прочие письма. Хотя я оставался неизменно прежним оптимистом при самых неожиданных обстоятельствах, все же получение ваших писем осмыслило мою жизнь. Я здоров, бодр, не теряю надежду, и вижу сны, подобно тем, о которых пишет мама... Я нахожусь, примерно, в обычных для моего положения условиях, но в состоянии выше среднего, безусловно... Денег пришли немного, продукты, видимо, нельзя. Из вещей нужны обувь и прочие носильные вещи, кроме пальто, пиджака (по недоразумению, я привез сюда только кое-что из полученных в Москве в 1939 г. передач)... Обнимаю вас троих крепко, дорогие. Пишите, пишите. Всегда ваш Женя» «21 января 1942. Дорогие мои, повторяю вкратце сказанное в предыдущих письмах: я получил в середине января от вас телеграмму, открытку Нади 5, мамы 1 и послал телеграмму, две открытки и письма. Я здоров, не теряю ни надежды, ни бодрости. Вести от вас придали мне силы жить и надеяться. У меня работа по моим силам и самочувствие выше среднего. Я по-прежнему оптимист. Здесь я с августа. Писать мне можно сколько угодно, вс дело в почте. Пишите часто, обо всем вас касающемся, о родных и друзьях и даже о книгах. Денежные переводы разрешены, но не знаю, доходят ли... Если принимает почта вещевые посылки (продуктовые, говорят, нельзя), то пошлите такие мелочи: носки, мыло, бумагу, карандаши, иголки, нитки, кашне, полотенце, трубку и табак, махорку. Я одет и обут по-зимнему, буду нуждаться в ботинках. Если сохранились мои вещи, пошлите брюки, верхнюю рубашку, белье. Не надо добывать и много посылать. Попытайтесь послать бандеролью журналы (можно и старые), книги. Но, главное, пишите, чтобы не прерывалась столь драгоценная, кровная связь. Я, как и вы, верил и верю, что увидимся, встретимся. Живите, дорогие, бодро, хорошо, живите, не беспокоясь обо мне, и я верю, что моя жизнь далеко не исчерпана, тем более, что я е люблю по-прежнему, как вас, мои дорогие. Ваш Женя «19 января 1942 года. Дорогая Наденька. День так сложился, что могу вспомнить не только о дате, [«19 января 1920 года. Он любит меня. Верую, Господи.» — из дневника тринадцатилетней Нади, которая потом «стала его невестой, женой. Подругой. Пожизненно. Он одарил меня радостями, высокими и простыми, — он это удивительно умел. Но за свой Мир мы заплатили муками...»] но и о юности... Какое счастье, что я знаю, куда писать и надеюсь, что письмо дойдет. Словами на бумаге чувств и мыслей не передать, но, назвав дату письма, я сказал многое...» «6 июня 1942. Дорогие, только что в здешней конторе маленькая девочка лет шести со мною играла, как в старину моя дочка и другие дети. Это впервые за три года, и мне стало так тепло на душе, что добыл открытку и вот вам пишу. Я здоров, конечно, бодр и работаю чуть полегче, возможно, будет ещ легче. Очень скучаю без ваших писем.» [весна 1949 года] «... Дорогая Танюша, сегодня перед отъездом перечел твои письма за четыре года и мысленно с тобой беседовал. Не только твоя жизнь, но вся наша эпоха всплыли передо мной. Ведь даже об атомной энергии ты писала. И сегодня читать эти строки очень интересно... Что касается меня, то я начинаю новые странствия в полном здравии и бодрости. В конце концов и сквозь туман пробираться романтично. Как прибуду на определенное место, дам о себе знать. А пока — терпение...» Надежда Гнедина Княж-Погост 1945 г. Сейчас самый опасный момент моей жизни. Такой тоски, пожалуй, ещ не было. Нет воли ни к чему, кроме воли к его присутствию. Написала два заявления с просьбой разрешить свидание с Женей. Начальнику Гулага и начальнику лагеря. Первого сентября 1945 года в два часа дня приехали в Княж-Погост. Деревянная платформа. Маленькая железнодорожная станция. Поезд стоит в Княж-Погосте несколько минут. Ехать в Вожаель пока не нужно. Женя ещ на сплаве (на «караван-барже»). Мне сообщают, что на мо и Женино заявление был дан формальный отказ. Хозяйка избы, где я остановилась, предлагает мне пойти на радиоузел. Оттуда разговаривают с диспетчером. Он обещает мне дать телефон. Это было утром. Вечером бежим в диспетчерскую. Чуваш (бывший секретарь обкома) соединяется с караваном. Говорит: — Евгений Александрович, сейчас с вами будут говорить. Передает мне трубку. Закрываю глаза и говорю: — Алло? Женин хриплый голос: — Надя? — Да, Женюша, это я. — Ты волнуешься? — Нет, вс замечательно. Женя говорит что-то неясное. Я слышу, что плачет. Спрашиваю: — Когда приедешь? Знакомый смешок. Решаем, что я поеду к нему. Проходят дни хождения с повторными заявлениями. Получаю разрешение на свидание в течение трх часов. Снова еду в Княж-Погост. Пережидаю всех и выхожу последней. Подлезаем под составами, бежим закоулками между домиков. На ходу мне дают старый ватник, а мо английское пальто забирает Маруся. Какой-то казах ведет меня в Запань. Поднимаюсь на железную дорогу. Читаю и жду. Сейчас придет Женя после 6 лет и 4 месяцев. Медленно хожу взад и вперд. Боюсь надеть очки. И вижу, вижу ясно без очков — внизу от баржи идт маленькая фигурка большими шагами. Идт, идт в гору, вот идт по линии. И ноги меня ведут навстречу. И вот он здесь. Медный от загара. В засаленном ватнике, в гимнастрке и галифе, заправленных в чулки, в американских ботинках, что я ему послала. Небритый. Борода седая. Глаза нестерпимо ясные и светлые. Хватаю его за шею. Мы ходим по рельсам. Он: «Как во сне. Ты не изменилась». Наспех, прерывая друг друга, говорим главное: о заявлении, о здоровье. Приходит казах. Обнимаю Женю ещ раз. Он, уходя, смотрит так, что мне кажется будто в сердце входят гвозди. Медленно ухожу. Бессонная ночь. Наутро приходит стрелок и указывает дорогу за конторой. Дверь открывается. Вхожу. Сажусь за столик, накрытый кружевной накидкой, и жду. Жду долго. Наконец, приходит Женя. Он побрит, молод, красив. Глаза ясные и какие-то глядящие внутрь. Сидим так, взявшись за руки, изредка целуясь, за столом. Его рассказ... Здесь перо мое захлебнулось, а сердце дало трещину. Когда-нибудь запишу по памяти... Содержание Чтиво   www.pseudology.org