Елена Рыбакова

Век Мандельштама

«Удивительно, в самом деле, что все возятся с поэтами и никак с ними не развяжутся», — эти мандельштамовские слова, произнесенные восемьдесят с лишним лет назад, кажется, так и должны застыть на губах у очередного книгочея («провиденциального собеседника», по щедрой мерке самого автора), высмотревшего на книжной раскладке обжигающе алый том «Библиотеки поэта».

В известной статье Мандельштама «Слово и культура» фраза эта, впрочем, звучит не отстраненно объективно, точнее, не спрятана под маску нарождающегося филистера советского образца; она с полным правом расположилась в зоне авторского голоса, как бы намеренно уничтожая грань между сколь угодно невежественным читателем и самим поэтом; по-мандельштамовски «двуполые», слова эти самой своей вопиющей резкостью словно удостоверяют некую правду, и без того по собственному опыту слишком хорошо известную нам о тех, кто действительно достоин именоваться поэтом. «Развязаться» с ними — это ведь прежде всего в себе самом что-то решить, «развязать», объявить себя готовым к прививке нового языка, вкуса, подчас даже удела. Без обиняков: выбор книги, а особенно книги Мандельштама, — акт почти гражданского мужества, ответственный и зрелый поступок, свободное волеизъявление свободного человека. Великие книги, недаром замечено, требуют для себя великих читателей. Пусть не великих, хотя бы адекватных...

За последние пятнадцать лет к изданиям и переизданиям Мандельштама все мы могли бы попривыкнуть, так что, кажется, вовсе не обязательно именовать появление очередного из них культурным событием года, да и просто событием, во всей выразительной полноте этого слова. Не обязательно, но иначе и невозможно, до того все эти знакомые, давно ставшие нашей собственной плотью строчки по-прежнему удивительно, ошеломляюще новы, и впрямь будто мы впервые обретаем настоящего Мандельштама, настоящий «еще не родившийся» вчерашний день, свободные от груза воспоминаний, но зато исполненные радостных предчувствий, как и было напророчено его словами. Недаром с первой страницы этой книги с застенчивой полуулыбкой глядит на нас совсем юный поэт, может быть, даже еще школяр Тенишевского училища, правда, уже с совершенно особенной, мандельштамовской, твердостью взгляда из-под осененных знаменитыми загнутыми ресницами век («Человек, — прозвучит из уст этого хрупкого юноши в середине 20-х, — должен быть тверже всего на земле и относиться к ней, как алмаз к стеклу»). Твердость в сочетании с хрупкостью — не только одно из существенных противоречий (на языке литературы о Мандельштаме — равновесий) его облика и жизненного пути, но и внутренняя пружина самого этого огненно-пурпурного тома, где под одной обложкой едва ли не впервые собран «весь» Мандельштам, то есть и стихи, и проза, и произведения, не вошедшие в его прижизненные поэтические сборники, и даже текст радиопередачи о первых литературных шагах Гете, подготовленный ссыльным поэтом в Воронеже. Опорами столь основательно возводимого здания служат обрамляющие корпус собственно мандельштамовских текстов вступительная статья и комментарии опытнейшего их толкователя Михаила Гаспарова, поразительно тонко сумевшего «зарифмовать» свои наблюдения с сочинениями (прежде всего, биографической прозой) автора. Вообще же перед нами совсем не типичный для практики отечественного книгоиздания способ комментирования художественных произведений: не отдельные пословные или построчные примечания, а как бы совместное, параллельно с читателем осуществляемое движение в глубь текста, словно багром от берега отталкивающееся от ключевых образов и слов; движение, при всей своей основательности, ненавязчивое и уж никак не рассчитанное на подмену собственной читательской работы, скорее, любовное согласие мудреца Вергилия на водительство наших неокрепших душ по лабиринту весьма замысловатых порой стихотворных и прозаических творений. Да и кто, кроме прирожденного «классика» (исследователя античности, каковым Гаспаров и является) возьмется за такое рискованное предприятие: сделать шаг к чаемой мандельштамовской ясности, ничего не утратив при этом из легендарной мандельштамовской сложности? И еще — легчайшими прикосновениями добиться отзвука всей многострунной «упоминательной клавиатуры» этих творений...

На заре «некалендарного» двадцатого века задачей выходцев из веков предшествующих Осип Мандельштам объявил высокую миссию «европеизировать и гуманизировать» новое столетие, «согреть его телеологическим теплом», не уставая повторять о жертвах, собственной кровью обреченных «склеить двух столетий позвонки». О горькой привилегии самого поэта (растерзанного исступленными приспешниками властей Орфея нового века) выбрать для себя эту жертвенную участь мы, увы, знаем слишком хорошо. Настало, как видно, время вспомнить и о его цивилизаторских, воистину гамлетовских усилиях связать, соединить так быстро расходящиеся звенья единой цепочки времен, склеить — теперь уже словом — хрупкие позвонки новых столетий. Под силу ли подобное испытание горстке рифмующихся строк — решать уже нам: ведь это в наших руках полыхающий огнем том его сочинений, тот самый «известковый слой в крови больного сына», который призван искупить взаимную вину обоих веков...

«Ты в каком времени хочешь жить?» — обращается к незримому собеседнику Мандельштам в начале одной из главок своего «Путешествия в Армению». И отвечает дальше уже сам: «Я хочу жить в повелительном причастии будущего, в залоге страдательном — в «долженствующем быть»...

www.pseudology.org