Воспоминания Марии Борисовны Цизман-Тит Часть 1 Я родилась 16 августа 1926 года в селе Познановка Емельчинского района Киевской [ныне Житомирской] области. В 30-е годы, когда началась коллективизация, я хоть и маленькой была, но помню как у людей все отбирали. Приходили и к нам с длинными пиками, прокалывали сено, лазили на чердак. Но мама всегда имела своих знакомых среди чиновников продотряда, частенько они у нас ночевали, мама их кормила, поила и у нас ничего не брали.   Иногда налёт был на деревню, тогда срочно прятяли перины и подушки в яму. Милиционеры также останавливались в нашем доме, с винтовками и пистолетами за пазухой, иногда они появлялись среди ночи. Мама рассказывала мне, что их главный по фамилии Дубровский очень меня любил и я сама помню, как сидела у него на коленях. Он наливал вино в маленькую красивую крыночку, 20-25 грамм, и говорил мне: "Попробуй". Мой папа, Бертгольд (Борис) Фердинандович Цизман (родился 22 марта 1906 года), был из богатой семьи, а мама из очень бедной. Он был моложе мамы на один год, очень веселый и музыкальный, нас любил и никогда не обижал.   Мама, Эмма Даниловна Цизман, в девичестве Файст (родилась 20 февраля 1905 года), была не просто строгой, но даже очень суровой, работала как ишак, умело и экономно вела огромное хозяйство, дочерей приучала к труду с самого раннего детства. Где бы мы не жили, одеты мы были, да и питались, лучше всех. И это была заслуга матери. После свадьбы мама и папа жили в доме маминых родителей, Данилы и Альбины Файст. Moя бабушка не любила маму и однажды побила её уже замужнюю, когда дедушки не было дома. Мама пожаловалась своему отцу и тот дал взбучки своей жене. Я родилась в их доме, но затем родители построили свой собственный. Когда дедушка умирал, он позвал маму и очень её жалел, зная о бабушкиной нелюбви к ней, ему было 49 лет, в семье осталось семеро детей, бабушка стала усердно молиться, днём и ночью, и вскоре заболела - тронулась умом.   Когда взрослые ткали лён я должна была няньчить детей тёти Фриды- Рихарда и Маргариту. Я хорошо помню, как бабушка мне сказала, когда я грела для них молоко: "Выпей его сама, а их посади на горячую плиту". Когда она начинала буянить, её закрывали в столовой, где в углу стояла её кровать. Однажды в воскресенье мы были в гостях у тёти Фриды, кушали вареники, так бабушка вскочила со своей кровати, схватила нож и выбежала на улицу. Никто не мог её остановить, только мой папа, её зять, мог. Она отдала ему нож и вернулась домой. Говорили, что она его очень любила. Её отправили в Киев лечиться, где она и умерла в 1933 году. Мама и дядя Роберт, муж Фриды, поехали в Киев и там же её похоронили   Кроме Фриды у моей мамы были еще три сестры, Августа, Гульда и Марта, а также два брата, Эргарт и Эвальд Папиной сестре Эльзе было уже 14 лет и я помню, что она все ещё сосала палец и очень долго играла в куклы. Мама была очень энергичной, работящей и предприимчивой, содержала всю нашу семью. Часто ездила в Киев поездом на базар: обматывала своё тело салом или заворачивала в детское одеяло, как будто везла ребёнка. У неё были знакомые паровозники, доставлявшие её в Киев. Оттуда она привозила крупы и другие продукты, которых не было в деревне, и иногда втихаря продавала односельчанам. Однажды маму в Киеве взяли, но она сумела откупиться. Иногда у нас жил молодой милиционер из Киева, я его помню, он всегда привозил нам конфеты – цветной горошек. Моя бабушка по папиной линии Эмма Цизман (в девичестве Давид) родилась 08 марта 1885 г.) и дедушка Фердинанд Цизман (1887 года рождения) жили от нас недалеко, на высоком месте, был у них новый дом, весь резной, и большой сад. Летом меня всегда посылали к ним за яблоками, грушами, сливой. Их считали кулаками и позднее выслали в г. Миас Челябинской области, в места необыкновенно красивые. В их доме устроили школу, а в саду, где росла высокая трава, пасли скотину. Однажды папа в воскресенье утром запряг лучших лошадей, якобы на базар, это были мамины самые любимые лошадки, она их вырастила. Наступил вечер, а отца всё нет. Пришли две женщины и сказали что её муж у любовницы, Марты, родной сестры Атыны Риве, что впоследствии стала свекровью моей младшей сестры Лизы. Пришла бабушка Эмма, а мама с милиционером ушли и через некоторое время заносят папу, связянного веревкой, и бросили в заднюю комнату. Бабушка просила маму развязать его, ей было жалко сына, и его высвободили. Уже взрослой мама мне рассказала, как было дело.   Перед тем как пойти за отцом, мама надела на палец кольцо с тремя камнями, которое взяля у своего брата. Как только вошли, мама сразу ударила любовницу в лицо и выбила ей золотой зуб, всё лицо было в крови. Папа хотел маму ударить, но милиционер сказал ему: "Тронешь жену – пристрелю". Милиционер заставил Марту принести веревку и отца связали.   Любовница подала в суд и маме присудили отработать две недели и заплатить Марте 20 рублей, что были большие деньги по тем временам. Вернувшись с суда домой, мама собрала корзину с едой и самогоном и велела отцу нести это судьям, что он и сделал, освободив её от принудительных работ. Сестра моего отца, тётя Эльза, впоследствии подтвердила всё это. Папа разводил кроликов и голубей   Однажды под рождество крольчиха принесла маленьких крольчат и отец принес их всех из холодного сарая в дом и устроил в теплом месте под железной плитой, стоявшей на высоких подпорках. Хорошо помню, это было в субботу, нас всех троих выкупали в большом круглом жбане и уложили спать, когда родители услышали шум на кухне. Оказалось хорек вырыл ход под плитой, перетаскал всех крольчат и стал гоняться за крольчихой. Когда родители подоспели, хорёк скрылся в своей норе.   Тогда отец потушил лампу и стал ждать, а когда зверек вылез, он быстро закрыл ход в нору и стал бить хорька палкой. Тот укусил его, папа закричал и я проснулась, папа убил его, ударив об пол, затем содрал с него шкуру, вонь стояла на весь дом, мама крутила отцу папиросы одну за другой. Я помню эту шкурку, висевшую в сенях на дощечке. Крольчиха осталась жива. Позже мама мне рассказывала,что в эту ночь она сказала отцу: " Еще одну драму с бабами устроишь – отрублю голову и в реку спущу". После этого в доме было тихо, отец знал крутой нрав своей жены, мама и впрямь бы сделала. Кода мы были ещё маленькими, мама взяла мальчика из бедной семьи девяти лет, был он худой и плохо одет. У нас он поправился, ему купили матросский костюм, чему он был несказанно рад. В его обязанности входило смотреть за нами, тремя девчонками. Однажды я вылезла в окно и хотела пойти к бабушке, но заблудилась и ушла в поле, где росла пшеница. Нашли меня только ночью, я спала в борозде и этот мальчик понёс меня домой. Через год с небольшим приехали его родители и увезли с собой. Мама очень плакала, он был послушным и хорошим помощником по хозяйству. Когда начали создавать колхозы, отца взяли на работу заместителем председателя, у него было 4 класса школы. Его заставляли ходить по избам и отнимать у бедняков последнее, что ему очень не нравилось. Однажды ему дали задание забрать у его друга, немца по фамилии Босс, два мешка муки. Он жил на возвышении и имел девять детей и маленькую собачку, которая на меня всегда бросалась, когда я проходила мимо.   Отец ему сообщил, что завтра придут и велел рассыпать всю муку на девять частей и посадить на каждый мешочек по ребёнку. Тот так и сделал. Когда пришли, дети сидели на узлах и плакали, и кричали. Мой отец сказал: "Видите, сколько ртов, да еще отец и мать!".   И отцу было сказано, что работать дальше с ним нельзя и посадили в каталажку на две недели. Когда его выпустили, его друг Босс пришел к нам с самогоном и благодарил отца за спасение его семьи от голода. Отцу грозила тюрьма за то, что он отказывался отнимать добро у крестьян, и ,чтобы избежать её, родители начали собираться в Cибирь. Был 1934 год   Быстро и тихонько всё распродали, небольшой багаж с собой, самым ценным был велесипед. Повезли нас за речку в украинское село, где неподалёку жила тётя Фрида, всех выкупали в кадушке и той же ночью бежали в Киев, а оттуда на восток, куда глаза глядят. Помню, что Лизу всегда прятали, когда проверяли билеты. Первую остановку сделали под Уфой, уж больно места были живописные, отцу понравились. Сняли квартиру, рядом с рекой Белой. Отец не работал и всё время проводил на рыбалке, маме это не нравилось и она его уговорила ехать дальше.   Приехали в Омскую область поздно вечером, переночевали в бане, которая топилась по-чёрному. Помню мама очень плакала, но утром за нами приехали их знакомые и увезли нас в деревню. Там нас приютила одна семья, Лида и Андрей, сразу дали нам молоко с хлебом, а хлеб был сладкий, и хоть не душистый, а вкусный. Я спросила, почему хлеб сладкий, и тетя Лида рассказала, что в том году рано выпал снег и вся пшеница замёрзла в поле. Все мы, девять человек, жили дружно в одной большой комнате, было очень весело и много ели мяса с картошкой.   Жили мы в совхозе, который немного погодя переименовали в колхоз. Папа не захотел оставаться в колхозе и мы с его другом Серба и его семьёй двинулись дальше. Ехали в бричке целый день а к вечеру въехали в лес и решили заночевать посреди поляны. Когда развели костёр и начали кушать, услашали как завыли волки. Лошади страшно рычали, нас положили в бричку и накрыли перинами, а волки приближались всё ближе. Папа и дядя Серба стали бросать в них горящие головешки и это продолжалось больше часа и наконец волки ушли. Утром поехали дальше и остановились жить на какой-то станции. Я помню в какое-то воскресенье мы пошли на базар и в этот день лучших работников, стахановцев, катали на самолетах и один из них пролетел так низко, что у одного хозяина лошади от испуга рванулись и перебили все его горшки. Когда самолёт сел, из него вышла молодая женщина, вся мокрая, видно описалась от страха, и сразу убежала. Мама покупала здесь много масла, а вечером отжимала морковный сок и добавляля в это масло и оно приобретало очень красивый цвет. Затем она набивала масло в форму по 400 грамм и возила в Омск на базар, там оно стоило много дороже, так мы и кормились.   Но жили мы там недолго и опять подались дальше Позднее к нам приехала папина сестра Эльза, а затем и дедушка с бабушкой, но жили они отдельно. Летом переехали в какой-то совхоз и построили все вместе дом в лесу. Я и дедушка пасли коров, папа работал с лошадьми, а мама была дояркой. В стаде был бык, всё время на меня бросался и вот папа мне говорит: "На тебе палку, как бык пойдёт на тебя – ты его бей, да посильнее, и не бойся, я спрячусь в кустах на всякий случай". Как бабка пошептала, стал бык смирный. Было мне 10 лет. Дедушка с бабушкой и тётей Эльзой, которой в ту пору исполнилось 18, переехали в Омск и жили там в центре города. Каждые три дня мама отправляла в Омск молоко и масло и я часто на молоковозке ездила к бабушке. Дети смотрели на меня косо, одета я была не по-городскому, в длинное платье, поэтому дня через три меня уже тянуло домой. Тетя Эльза работала в больнице санитаркой, бабушка уборщицей в конторе, а дедушка там же швейцаром. Когда мы с бабушкой шли в контору, я прыгала по диванам и звонила по телефону, но больше всего мне нравилось сидеть на балконе и смотреть вниз. Контора была на 3-м этаже рядом с большим парком, назывался он "Сад Куйбышева", вечером всегда были танцы и я наблюдала за влюблёнными парочками. После мы перебрались жить на другую станцию в 50 км от Омска. Я пошла в школу, это была одна комната, где учились вместе 1-3 классы. Помню у 3-го класса спросили, как называется главный город Украины, и никто не знал, а я подняла руку и ответила, что Киев, хотя была в 1-м классе, чем заслужила похвалу учительницы.   Сначала папа работал на хлебовозке, затем путейщиком на железной дороге. Наш дом стоял так близко к железной дороге, что когда проходил поезд,- все стёкла дрожали. У нас было много кур и они часто попадали под поезд. Родители снова тронулись в путь   Остановились на хуторе, где жили мы и ещё одна семья. Жили в одной комнате с русской печкой, мама не работала а папа возил на лошади вино в Омск. Недалеко была деревня, где жило папино начальство. Как-то под Рождество папа повез вино в город, было очень холодно и он не вернулся, мама не спала, переживала. И вот под утро отец приехал, но в дом не зашёл, мама выскочила и нашла отца, спящего в санях и пьяного. Когда папа протрезвел, он рассказал, что сильно замерз, пока сдавал вино и, чтобы согреться, выпил изрядно, сел в сани и уснул, а лошадь сама дорогу нашла и привезла его домой. После этого он сразу уволился.   В нашем доме было полно крыс, спустили в погреб 3 мешка картошки, а когда полезли вниз – пусто, крысы всю сожрали, испортили перину и много других бед наделали. Я решила их напугать, когда родители ушли вечером в соседнюю деревню. Поставила тазик с картофельными очистками в центр комнаты, керосиновую лампу совсем убавила, взяла палку, села на кровать, под которой была их нора, и жду. Крысы появились моментально и все к тазику, и давай драться между собой, и тогда я стала бить палкой об пол, они устремились к норе и тут я их колотила, что было сил.   В сарае стояля маслобойка, в которую отец специально насыпал немного зерна и крысы набивались туда битком. Люди подсказали как с ними бороться. Живую крысу папа облил керосином и поджёг, и она, ещё живая, уползла в нору, и после этого их не стало. Один человек с этого же хутора рассказал, что ехал верхом на лошади по степи и в поле, где была скошена пшеница, увидел тысячи крыс, испугался, развернул лошадь и ускакал от них. Женщины, да и бабушка, говорили, что это к беде. Вскоре мы переехали на другое отделение совхоза "Победитель", которое называлось "Единство". Там у нас была очень хорошая корова, но на неё навели порчу, когда мы жили в многосемейном бараке. Молоко её испортилось и сама она билась так, что родители связывали её верёвкой. Тогда же к нам приехали Лида и Андрей с семьёй, у которых мы жили на первых порах в Сибири, было очень тесно и полно тараканов. И снова отправились в путь   Следующая остановка – Дом Инвалидов. Сразу дали отдельный дом, папа работал со скотиной, а мама – поваром, трижды в день готовила горячие обеды. Жизнь вели скучную, инвалиды всё больше пожилые. Я привязалась к одной девушке по имени Лида, была она вся корявая и ноги кривые, а с ней в комнате жила татарка 104-х лет. Лида меня полюбила и я часто ходила к ней в гости. При Доме Инвалидов рос огромный сад и начальник, тоже пожилой, всех, кто мог, заставлял работать в этом саду, и я частенько помогала Лиде собирать малину. Я и Лиза ходили в школу в деревню в 5 км от нас, и мама сказала отцу, что дети уже большие и не будут больше бросать школу. В 1936 году у нас родился братик, папа был вне себя от радости, но мальчик заболел и умер, так и остались мы, три сестры. Недалеко от нас был совхоз "Козловка", где половина населения были немцы, и в 1938 году мы перебрались туда. Сколько было радости, деревня большая, школа рядом, не надо топать 5 км. Дали нам маленький домик, папа работал плотником с другом по фамилии Дер. Мама ухаживала за телятами, работала на ферме, Когда она била совхозное масло, то мы все и папа, и его друг мазали масло на хлеб сколько кто захочет, а когда она топила масло, то пекла из выжимков очень вкусные пряники. Помню однажды мама положила мне в бидон масло, залила его молоком и отправила домой. Тут меня остановил какой-то работник совхоза, открыл бидон, вылил молоко и забрал масло, и пошла я домой пустая. Были у мамы неприятности, но как-то всё загладилось. Моя учительница, Ольга Александровна, очень меня любила, я выдумывала всякие танцы и мы часто выступали. Ходили по деревне, просили дать красивые платки и платья для выступления. У меня было собственное, из белого крепжоржета, и туфли. Учительница жила при школе и, когда дети шалили, она стращала их своим мужем, человеком злым. Однажды мой одноклассник Федя, сидевший сзади меня, бросил чернильницей в другого мальчишку, да не попал, облил стену. Муж учительницы пришёл и схватил Федьку за волосы, да давай его головой вытирать чернила со стены, зрелище было ужасное, но после этого в классе было тихо. Мне было 12 лет когда в меня влюбился парень 16-ти лет, был он немец и звали его Адольф   Как-то на 8-е марта родители ушли гулять и к нам в гости пришли три парня, все немцы и старше меня, Андрей, Яша и Адольф. Яша мне нравился, был он кудрявый и носил шапку лётчика. С Андреем у меня был неприятный случай еще раньше, когда мы еще жили при Доме Инвалидов. Я шла домой, он меня встретил и сказал,что я ему нравлюсь и он всегда будет со мной. Я ответила: "Никогда", и тогда он на меня кинулся, мы стали драться, он свалил меня, но я вырвалась и убежала. На следующий день я написала записку об этом, отдала учительнице, она меня вызвала и я всё рассказала. Дошло до его родителей и я слышала, как он сказал: " Я её прибью", но этого не случилось, я его ненавидела. Ребята уже работали и когда пришли на 8-е марта, у нас были две моих подружки, и мы затеяли игру, которую я не знала. Все мы шестеро сели по парам, со мной Адольф. Андрей снял свой ремень и началась игра, называлась она "Сосед соседкой доволен, если он меняет свою девушку".   Когда подошли к нам, Адольф сказал, что соседкой доволен и не хочет её менять, за это его ударили ремнём 5 раз по ладошкам и так продолжалось до конца игры. Я сказала ему, что почти не знаю его, он работал скотником вместе с моей мамой на ферме, на что услышала в ответ очень красивые слова: "Слушай меня, с этой минуты, с этого часа, с этого дня и с этого года ты будешь моей подругой, я тебя никому не отдам и буду ждать до твоих 18 лет, и тогда мы поженимся".   Он ещё раз спросил, всё ли я поняла, я сказала "Да", Адольф пожал мне руку и встал. Ребята не хотели уходить, но он уговорил их, сказав,что скоро придут родители. Был он высокий, волосы черные, обыкновенный парень, я его очень полюбила. Жил он с мачехой, женщиной очень строгой, а отец его сидел в тюрьме. Мы знали, что встречаться нам не разрешат, я ёще ребёнок почти, и мы договорились, что я буду свистеть, когда проходить мимо его дома, но он должен подождать минут 10 и выйти. Мы стояли за домом, он меня ласкал, гладил мои волосы, один поцелуй в щёку и я бежала домой. Когда он стал работать на конном дворе рядом со школой, мы виделись часто и кто-то на нас донёс, и получила я строжайшее предупреждение от мамы. Как-то мама собралась ехать в Омск и попросила отца подежурить ночью на ферме вместо неё, где она подрабатывала охранником. Вернувшись через несколько дней из города, после очередного дежурства на ферме мама пришла домой, взяла верёвку и давай меня бить. Я выбежала во двор и бросилась в огромный котлован, что был вырыт у нас во дворе. Папа услышал шум, выскочил, отобрал верёвку и загнал маму домой. В этот день я должна была ехать в поле со школьниками, я вылезла из ямы и спряталась, дожидаясь нужного часа ехать на прополку.   За что меня наказали - я не знала. Моя подруга Каролина была старше меня, знала всё про мою дружбу и рассказала Адольфу о случившемся. Вечером того же дня Адольф пришёл к нам домой и спросил маму: "За что вы побили дочь и что вам наговорили злые языки?" При всей семье он рассказал, как всё было. Он с товарищами зашел к нам в дом, взрослых не было, а мы уже спали. Ребята хотели нас разбудить, но Адольф не разрешил, и они ушли. Мама молчала, а отец заверил Адольфа, что этого больше не повторится. Как я позже узнала, ночь была лунная и заведующая фермы Эльвира Андреевна видела как ребята пошли к нам, ферма была метрах в 600 от нас, но как они вышли, она не заметила и всё рассказала маме.   И второй раз мне попало от мамы за Адольфа   Дядя Серба, что отбивался с папой от волков, перебрался к нам и поехал в район учиться на шофёра, а семья его ещё задержалась. В районе было голодно и все наши женщины, чьи мужья уехали на учёбу, решили послать им продукты. Мама тоже собрала сумку для дяди Сербы и велела мне отнести её на постоялый двор, где был сборный пункт. Рано утром я вышла из дома, а навстречу Адольф на лошади, взял сумку, посадил меня в сани, укрыл тулупом. Я не хотела оставаться с ним, но он уговорил, сказав, что только заедем к Завьяловым за продуктами и всё. На всё ушло минут 20, не больше.   Когда ехали обратно, мама уже стояла на углу и ждала нас, она видно знала ,что продукты повезёт Адольф, и решила проверить меня. Когда я слезла с саней, она бросилась на меня и начала бить. Отец опять защитил меня, они долго ссорились, но больше я не помню, чтобы мама наказывала меня за любовь. Я часто ездила с отцом за дровами и соломой, Адольф приходил иногда, предлагал свою помощь отцу вместо меня. Зимой к нам в гости приехали братья Риве, Рудольф и Ваня. Помню, как папа послал меня на "Ясную Поляну" за водкой. Вскоре папина сестра Эльза вышла замуж за Ваню и переехала из Омска в Никоновку. Весной мы стали собираться на "Ясную Поляну", совхоз в двух километрах от нас, я очень переживала, что уезжаю от любимого человека. С первой повозкой уехали мама, Лиза и Аля. Я ждала папу и должна была вести корову, он приехал за остатками вещей, пришёл Адольф, помог всё сложить, привязали корову к повозке. Адольф сказал: "Не горюй, я буду приезжать", пожелал отцу всего хорошего, а у меня ком в горле, а когда тронулись и Адольф остался позади, слёзы полились сами собой. В "Ясной Поляне", отделении совхоза "Победитель" было всего 18 дворов. Нам дали квартиру с одной комнатой. Прекрасно помню, как первый раз Адольф приехал к нам верхом на лошади. Я пошла за водой к колодцу, набрала два ведра и с коромыслом стала подниматься, когда вижу всадника – это мой Адольф, вёдра так и упали. Он подскочил, обнял, нежно поцеловал в щёку, помог набрать воды и я пошла домой, а он рядом верхом на лошади. Мамы не было дома и он разговаривал с отцом, был недолго и быстро ускакал, сославшись на срочные дела. Время шло, Адольф приезжал, но очень редко. Наступил 1939 год   По соседству жил Лёнька Баранов, был он на год старше и часто помогал мне решать задачки, мы были друзьями. Мы жили в одной комнате, в школе, которая не работала, так как не было учеников 1 и 2 классов. Вскоре мы переселились в дом, сложеный из пластов дёрна, с толстыми стенами и тремя окнами. Одна комната и небольшие сенцы ничем не отапливались и папа нанял печника сложить печь. Стало тепло и мама начала печь хлеб. Зимой нас возили в школу.   В феврале 1940 года я заболела тифом, у меня была такая высокая температура, что я не помню, как сорвала велосипед со стены, где он всегда висел зимой. Мама сказала тёте Ирине, Лёнькиной матери, что надо доставать где-то белый материал, чтобы меня похоронить, и что в лучшем случае я проживу 12 дней. Я это всё слышала, не ходила, на горшок меня сажала мама, встать не было сил. Под подушкой у меня было маленькое зеркальце, я его достала, посмотрелась, губы все потресканы до крови, про себя я говорила, что люди будут по земле ходить, а я в земле лежать, я не плакала, но слёзы тихо текли по щекам.   Когда наступил 13-й день, папа пришёл с работы, а был он токарем в совхозе, и я сказала ему, чтобы мне не давали спать, и он лёг рядом со мной на табуретки, приставленные к кровати. Я боялась заснуть и умереть, поэтому попросила папу всё время со мной разговаривать и он стал рассказывать всякие случаи из его жизни. Утром я проснулась, а отца уже не было. Отец решил везти меня в больницу в район и в эту ночь случился сильный буран, весь дом оказался под снегом, долго выкапывались, меня укутали периной, обвязали верёвкой и положили в сани.   Отцу пришлось идти рядом с лошадью, пока не выбрались на просёлочную дорогу, а ехать 25 км. Как заехали в село Черниговка, лошадь снова заупрямилась и отец вылез из саней и давай погонять её кнутом, пока не выбрались из деревни, а она была большая, я её запомнила потому, что в войну нас, учеников, заставляли возить зерно в район на быках. Приехали мы в Кормиловку засветло, отец занёс меня в больницу, высвободил из перины и стали меня стричь наголо. Сидеть я не могла и папа поддерживал меня на табуретке. Я плакала, а пожилая женщина, что стригла меня, сказала: "Не плачь, у тебя вырастут красивые кудрявые волосы и все будут завидовать". Папа отнёс меня в палату и уехал. Света не было, горела маленькая свеча и была я одна. Свеча стояла на столе и, видимо, ночью она упала, я проснулась, вся комната в дыму, а дверь закрыта. Я с трудом сползла с кровати и ползком к двери, стала стучать и кричать, прибежали сёстры и перенесли меня в общую палату. Утром пришёл врач, назначил лечение: пить бычью кровь и ставить банки на всю спину. Через 10 дней начала кушать и учиться ходить, сначала от койки до койки, а затем выходить в коридор и в туалет. Когда отменили банки, мне снова стало плохо и врач велела их ставить, но сокращать с каждым днём. В начале апреля отправили домой   Первое, что мама сделала- побрила мне голову, потому что волосы все выпадали. Я повязала платок и он так прилип к голове, что я кричала, когда его снимали. Несколько дней я ходила без платка, а когда волосики стали отрастать, снова его надела. В школу я пошла в мае, отстала, было трудно догонять ребят, но меня перевели в 4-й класс. Всё лето ходила в платке, в сентябре снова в школу. Директор школы Владимир Иванович Травинский вел у нас русский язык и литературу и называл меня Мэри.   Он и его жена Елена Сергеевна приехали из Ленинграда и были лучшими учителями. Они уважали меня за активность, я проводила перемены в младших классах, пели песни, держась за руки,играли в разные игры. В 5-м классе я сидела с двумя девочками, Клавой Ленской и Верой Шуленко, а впереди сидел Гриша Гоголь, белобрысый пацан, который вечно корчил рожы и строил гримасы, а мы укатывались от смеха. Частенько его выгоняли из класса, но он учился хорошо.   С ним за партой сидел племянник директора, красивый мальчик, полный и высокий, но очень стеснительный, с нами никогда не разговаривал, хотя всем девочкам нравился. У меня был дневник, на котором было написано: "Цизман Мария Борисовна, родилась в 1926 году,16 августа, в 4 часа утра". Директор взял его, посмотрел, сказал: "Ну, Мэри, и всё ты точно знаешь". Я записывала в него всякие случаи и происшествия.   Когда мои волосы отросли и стали выглядывать, директор спросил меня, почему я всё ещё в платке, ведь видны из под него красивые кудряшки. Я промолчала и он велел ребятам снять с меня платок, я засунула голову под парту, но они стащили мой платок и директор сказал: "Смотрите какие красивые волосы, а она их прячет". С этого дня я платок уже не надевала. В 5-м классе меня выбрали старостой и я должна была подавать каждому учителю дневник, в который ставилась оценка классу за поведение. В классе было много ребят, но они меня уважали, и если я просила не шалить, то так оно и было, и оценка за все пять уроков была 5. Помню как-то отвечала и слово произнесла неправильно, все засмеялись, а я им говорю: "Какого хрена вы смеётесь, во-первых я не русская и мне простительно, а во-вторых хрен в огороде растёт", они ещё больше смеются, а директор, тоже рассмеясь, сказал: "Садись, Мэри, ты оправдалась". В это время моими друзьями были Лёнька Баранов, самый развитый из нас, Коля Золотухин, самый близкий мой товарищ и одноклассник, и Сергей Ковалёв, хохол, которого в школе почему-то не уважали. Однажды зимой, когда из-за сильного бурана за нами не приехали и пришлось всем заночевать в школе, Лёнька пришёл ночью в класс, где спали девочки, и позвал меня. В коридоре он мне открыто предложил спать с ним в одном из классов, где был он один, не помню, что я ему сказала, но быстро открыла дверь и вернулась к своим девчонкам.   Никогда больше он не подходил ко мне с такой просьбой и я перестала обращаться к нему за помощью в решении задач. Отец его был пьяницей и бил свою жену, тётю Ирину, хорошую женщину. Она была изуродована, частенько приходила к нам и плакала, а мама моя ей говорила, что на её месте давно бы его убила. В войну он бросил свою семью и женился на женщине с 4-мя детьми, но вскоре умер. Моя первая любовь закончилась   В 1941-м году Адольфа взяли в трудармию и вскоре пришло известие, что он умер. Папиного друга Сербу сразу забрали туда же и я часто помогала его жене Агате няньчить 3-х детей. Серба изрядно гулял и жил с другой женщиной, она была сестрой моей подруги Каролины. Агата была беременна, когда Сербу забрали, она очень страдала из-за измены мужа и через 6 месяцев после рождения мальчика умерла. Старшему сыну Данилу было всего 6 лет. Сёстры Агаты, а их было четверо, приехали и увезли детей Сербы и тут же вскорости пришло извещение о его смерти. На "Ясной Поляне" жили три семьи немцев. Курцы, наши соседи по общему двору, были очень бедные и имели 7-х детей, мама по праздникам всегда стряпала и носила им угощение. Сам Курц, дядя Адольф, был очень болтливым человеком, его вместе со старшим сыном Володькой посадили в тюрьму сразу же, как началась война. Тётя Гульда, тихая и спокойная, всю войну работала вместе с мамой. Их дочери Марта и Миля были вместе со мной в трудармии, после войны попали в город Отрадный Куйбышевской области, где живут и теперь. Мы встречались каждый раз, когда я приезжала туда. 22 июня 1941 года я, Лиза, её подружка Рая, Лёнька и Коля сидели в тени возле нашего дома на одеяле, постеленном на траву. папа построил скворечник и мы набдюдали, как птички кормят своих птенцов, шутили и смеялись. Подошёл мужчина и сказал: "Что вы так веселитесь, война началась". Радио у нас не было и мы всё узнали только в два часа дня. Мама тогда работала на кирпичном заводе здесь же, на Ясной Поляне, вставала очень рано и частенько я должна была помогать ей, завод работал только летом. папа сказал мне, что я ещё не всё понимаю, но нам придётся трудно. И ещё он сказал, что мы победим Гитлера, его мама, моя бабушка, прочитала это в божьем писании.   На папу наложили бронь на три месяца, его не трогали, хотя всех его друзей уже угнали в трудармию. На Ясную Поляну были высланы молдаване и кавказцы, за одного из них вышла замуж Ольга Курц, родила от него троих девочек, все чернявые, похожи на отца. Рядом с нами поселили большую молдавскую семью, они постоянно жарили пшеницу и ели её. Мама иногда давала им картошку и капусту, а они нам - самотканные полотенца.   У них было много ковров, тоже домотканных, по утрам мы слышали, как они молились и плакали. Отца их звали Афанасием, он был отменный картёжник, всегда помнил, кто чем бил. Частенько звали Лёньку и играли двое надвое, я с Афанасием, а папа с Лёнькой, и мы почти всегда выигрывали. Как война закончилась, они постепенно разъехались. Ещё до войны из нашей школы сделали магазин и иногда завозили дефицитный товар Чтобы можно было подольше погулять вечером, мы с Лёнькой придумали вот что: Лёнька кричал на всю улицу: "Завтра привезут товар, занимайте очередь!". Он был первым, я – второй, сеседи Курц – третьи, дальше- остальные. Так как мама любила принаряжать нас, то оставляла меня на ночь держать очередь, из каждой семьи были подростки, было весело, играли в городки. Набегавшись вдоволь, девчонки собирались в кучу и засыпали, а мальчишки поджигали вату, совали нам под нос и мы просыпались от дыма. Наступал день, товара не было и взрослые ворчали, что, наверное, Ясную Поляну обошли.   В следующий раз мы с Лёнькой узнавали в "Победителе", когда привезут что-то наверняка, наша процедура повторялась, но товар поступал и родители были довольны. В магазин стали привозить хлеб, сахар, конфеты, молодую продавщицу Шуру мама взяла к нам на постой, она уезжала домой только на выходные. Она меня любила и, конечно, знала, когда и что привезут, пришлось ей всё рассказать, мама, мол, строгая а погулять хочется и она нас покрывала, говоря, что сегодня на Ясную Поляну ничего не дали. Как началась война, она сразу же ушла добровольцем на фронт и осенью вернулась оттуда слепой, были у неё две сестры и мать, я часто проведывала её. Жили они в "Победителе", когда весной наступал паводок, я оставалась у них жить на неделю, пока не сойдёт вода. В марте 1942 года мама поехала навестить папину маму и сестру Эльзу. Через несколько дней пришла повестка отцу в трудармию, приказ Сталина снять бронь с немцев. Папа велел мне ставить тесто и спечь хлеб ему в дорогу, с его помощью посадила хлеб в печку и рано закрыла задвижку, мы все угорели и встали утром с больной головой. Собрали отца в дорогу, перед отъездом он сказал: "Вот дети, я бы пошёл сейчас на передовую, пусть бы меня убили за родину. Знайте, что больше я вас не увижу, нас, немцев, Сталин всех угробит".   Так оно и вышло   Меня ещё раз отпустили из школы попрощаться с папой. Через два дня приехала мама, как только узнала, что всех забирают. Напекла пряников и поехала в Кормиловку, ещё застала папу и успела с ним проститься. Cначала папу отправили в город Ивдель Свердловской области, где он работал плотником. Мама посылала ему крупу, одежду и табак. Поскольку табак был дорогой, папа его продавал и жил на это.   Через год его перевели в город Котлас на север Архангельской области, где и сбылись его прощальные слова. Прислал нам письмо, что работать на улице уже не может, слабый, заставили убирать в бараках, просил маму копить масло и яйца, надеялся, что его, как больного, отпустят домой. Мама ждала три месяца, затем написала туда письмо и отправила посылку, но ей ответили, что здесь он не числится. Уже больной он написал мне одно письмо в 1944 году в Похвистнево, куда меня забрали, и в том же году он сгинул, как и десятки тысяч других немцев, погибших от голода, холода и непосильного труда в советских концлагерях, названных трудармией. Мама продолжала работать, но уже шли слухи, что женщин будут забирать тоже. Она поехала в район, нашла какого-то врача, возила ей масло, сало, и та выдала справку о том, что мама очень больна. Когда в октябре мама собралась за справкой и сказала, что вернётся только завтра, мы с друзьями собрались у нас, смеялись, шутили, когда вдруг разбилось стекло и в комнату влетел кирпич. Мы схватили лампу и все семеро побежали в сени, откуда был ход в тёплую землянку, где мы держали корову. Петя Чехов не спустился, а скатился по ступеням вниз и оказался весь в коровьем дерьме. Просидели в землянке около часа и я первая поднялась в комнату, где лежали два кирпича, за мной остальные. Сколько ж было смеху пока отчистили Петю! Я нашла фанеру и ребята забили ею окно, в два часа ночи разбежались по домам, я , конечно, переживала, что влетит от мамы. На другой день мы ей всё рассказали и не были наказаны, мама была в хорошем настроении, сказала, что откупилась, и показала справку. В ту осень я работала в совхозе   Меня прикрепили к комбайнёру Ивану Тимофеичу, он был очень спокойный человек и часто давал мне штурвал. Как-то после обеда подъезжают на двуколке два парня и спрашивают Ивана Тимофеича, кто я. Он ответил, что Маруся Цизман с Ясной Поляны, ребята сказали ему "спасибо" и укатили. Интересуюсь, зачем они приезжали, оказалось, хотели увидеть меня, но я их не знала. Прихожу вечером домой, меня ждут в плите на углях мои любимые картофельные пирожки с творогом внутри, сижу ем, когда появляется Коля Золотухин и стоит в дверях. "Что за тайна опять?" - спрашивает мама.   Выходим на улицу и Коля говорит, что меня ждут два парня и хотят со мной познакомиться. Я их сразу узнала, один из них, Сергей, взял меня под руку и повёл к бывшей школе метрах в 50 от дома, сказав, что хочет поговорить. Мы сели на крылечко и он рассказал, что прослышали про меня, якобы я симпатичная, волосы у меня красивые, волнистые, и решили познакомиться. Я ему говорю: "Так вас двое, и разве у вас нет девочек?" Сказал, что есть, но не такие. Они с Иваном, как оказалось, договорились, кто первый меня за руку возьмёт, тот и будет дружить со мной. Прощаясь, Сергей сказал, что придут вдвоём в субботу.   Я с Сергеем дружила всего 2 недели, он мне не нравился, уж больно хвастлив был. Однажды мама пришла с работы и сказала, что два друга подрались меж собой, разбили балалайку и стали врагами из-за меня. Стала меня ругать, но я чуствовала, что в душе она мной гордилась. Когда я перестала дружить с Сергеем, его друг Иван стал к нам похаживать, он мне понравился, хотя дружбу не предлагал. Он постоянно носил шарф на шее и рубашку с высоким воротником-стойкой, позже я узнала, что шея у него больная, вся как тесто, и можно заразиться, и я подумала: "зачем он мне такой?". Я прозвала его "прощай квашня, я гулять пошла", а Сергея прозвала "большое зеркало", он мне сказал, что дома у них есть большое зеркало, а это была неправда. А ещё я нравилась одному нашему парню Мишке Беккеру, был он из очень бедной немецкой семьи и родители наши дружили, но я его не уважала и мы даже с ним дрались. Так этот Мишка пригрозил мне, что расскажет Ивану про данное ему прозвище, и я дала Ивану от ворот поворот, сказав , не приходи больше на Ясную Поляну, мол у вас свои девчата есть.   Больше мы его не видели, он помирился с Сергеем и они решили меня избить   Надо признаться, я их боялась, знала, что попадёт мне от них, если выследят одну. Как-то Коля Золотухин взял у меня учебник, а книги тогда не у каждого были, и я пошла к нему домой, метров 800 от нас и застала там Лёньку. Сидим, разговариваем, когда подъезжают Сергей с Иваном, вошли в дом, поздоровались и сели. Стала я соображать, как же смыться отсюда, книга уже в руках. Минут через 10 встала, дошла до плиты и вроде как разговариваю с Колиной сестрой Машей вполголоса.   Она была уже взрослая, но невзрачная девушка, сестра же её, Галя, 12 –ти лет, была красавица, писала картины и мечтала стать художницей. Были они сиротами, их родители умерли. Так вот шепчу Маше, открой мол дверь и подмигиваю, и когда она сообразила и открыла дверь, я пулей выскочила, а они за мной. На полпути к дому стоял колодец, я прямиком через него, а Сергей с Иваном его обежали и я скорей была дома, благо сени были открыты и я успела закрыть дверь на засов.   Мама лежала, а Лиза делала уроки, стали ребята барабанить в оконное стекло, мама вскочила и давай кричать на них, а они говорят: "Берегите свою дочь, мы её всё равно поймаем". Как стало известно, они же и разбили окно, бросив в комнату 2 кирпича. Мама просила меня не ездить в школу одной, а только со всеми вместе, а Лёнька просил их оставить меня в покое, если не хотят неприятностей, вы мол взрослые, а Маруся ещё школьница. Так всё и обошлось. Летом приехали городские помогать с уборкой урожая, мама тогда работала поваром и кормила их   У нас жила Клавдия Владимировна из Омска с дочкой восьмиклассницей, звали её Кастуся, она мне рассказывала много интересного, про кино, про мальчишек. Прожили они у нас до октября, уехали и мама дружила с ними долгие годы. В августе 1942 года мне исполнилось 16 лет, а в ноябре уже пришла повестка мне и маме. На утро я поехала в школу, директор написал мне справку и сказал: "Мэри, поверь, я бы сейчас отдал десять человек за тебя". Я попрощалась, поехала домой, мама просто была убита, ведь так много продуктов отдала врачице и получила повестку, мои младшие сестры Лиза и Аля остаются одни. Стали собираться, каждой по мешку, туда же по подушке. Утром приехала машина, забрались в кузов, Лиза с Алей стоят сиротливо возле дома, все плачем, машина тронулась и мы стоя поехали на отделение "Единство", где жили Сергей и Иван.   Сергей сразу же поднялся на машину, обнял меня и сказал: "Прости за всё, что было. Мы с Иваном едем на фронт, наверное больше не увидимся". Подал руку и спрыгнул с кузова, мы забрали ещё две семьи немцев и поехали в район, Кормиловку. Поселили в большом доме и объявили, что те, кто считают себя больными, должны идти к врачу. Мама пошла и вернулась со слезами на глазах, сказала, что едет домой, оказалось та же самая врач принимала и, конечно же подтвердила мамину болезнь.   Я очень обрадовалась за моих сестёр. Мама пересыпала мне половину своих сухарей, подушку и остаток сухарей отдала Марте и Миле Курц, переночевала с нами и утром пошла 25 км пешком домой. Через день нас отправили дальше, когда прибыли в Омск я надумала уйти к бабушке, авось не станут искать, но старшие удержали, сказав, что всё равно найдут, да ещё накажут. Из Омска в телячьих вагонах привезли нас в Куйбышевскую область, дальше на санях в Чувашскую деревню Рысайкино, где по двое стали расквартировывать. В дороге я познакомилась с молодой учительницей Олей, ей и предложила свою компанию и сказала, что дом на постой надо выбрать побогаче. Так и сделали, хотя выбирать было не из чего. Хозяйкой нашей оказалась старушка лет 60-ти, она дала нам какую-то подстилку, со своей подушкой мы устроились на полу и моментально заснули, так как в дороге изрядно намёрзлись, ведь был декабрь месяц. Утром бабка нас разбудила, сказала на ломаном русском, что уезжает на три дня к родственникам, и ушла.   Мы с Олей всё осмотрели, решили, что очень грязно в доме и начали уборку. Полы вымыли, стол и скамейку выскоблили, посуду и кочерги почистили, в общем навели порядок на свой лад. В обед пришла хозяйкина дочь, она работала в магазине и могла что-то достать, но денег у нас не было. Через три дня вернулась хозяйка, увидела чистоту и порядок, похвалила за трудолюбие и дала кислого молока, топлёного в духовке, жёлто-коричневого и вкусного. Когда жителям деревни сказали, что привезут немцев, они думали, что мы с рогами, а мы оказались даже симпатичными – поведала хозяйка, - и давай нас расхваливать на всю деревню, мол ей достались самые хорошие девочки. Через несколоко дней пришёл внук хозяйки Серёжа и стал нас звать на улицу   Под Рождество я пошла с ним погулять, было весело, много молодых на улице, но очень холодно и решили забраться в баню, которая топилась по-чёрному. Сидели там с лампой, деревенские болтали на Чувашском меж собой, а Серёжа со мной на плохом русском, я ему нравилась. В 12 часов ночи стали расходиться, Серёжа проводил меня домой, я запомнила его белые вязаные перчатки. Их девчата носили плетёные лапти, они красиво скрипели и были у них очень модными. Питались мы дома, выдали нам по 20 кг муки на месяц. Двадцатого января нас послали на работу в лес за 4 км и поселили в маленькой деревеньке, называлась она "Крестьянка". У новых хозяев нас было уже пятеро, к нам добавили трёх переселенок из Саратова в возрасте 40-50 лет, все жили в одной комнате, спали на жёстком полу. Наша бригада состояла из сибирских немок, бригадиром была переселенка из Молдавии 32-х лет, полукровка Гаша, отец её – немец, мать – молдаванка. Когда мама собралась домой, она попросила Гашу присмотреть за мной и та как-бы была за меня в ответе. В бригаде работали мои соседки, сёстры Марта и Миля Курц, их двоюродная сестра Гульда Беккер, я была самая младшая, но норма заготовки леса была одинаковой для всех: 2,5 кубометра на человека и всё должно быть сложено.   Каждый раз, возвращаясь с работы за 3 км, несли дрова своим хозяевам. Денег нам не платили, а лишь выдавали 700 грамм хлеба в день. Мама присылала мне каждый месяц 800-1000 рублей, тратила я их так: одно ведро картошки, самой мелкой и дешёвой - 300 рублей, 1 кг мяса, пол-литра подсолнечного масла, 5 стаканов муки по 25 руб за стакан, лук, соль и лаврушку, всё это рапределяла на месяц. Каждое утро хозяйка топила печку и готовила себе обед, и я тоже ставила свой черпак, клала в него картошку, чуть мелко нарезанного мяса и приправу, уходила на работу и вечером с радостью возвращалась домой, зная, что в печи томится и ждёт меня ужин. Тяжко было видеть соседок, никому из них ничего не присылали, к Тому же женщины горевали по оставшимся дома детям. Проработала я в этой бригаде недолго: пришёл десятник и сказал Гаше, что забирает меня кипятить воду и разносить по бригадам. Я, конечно, обрадовалась и Гаша тоже - не надо вырабатывать мою норму. И вот я кипячу воду на костре, переливаю в ведро с крышкой и несу, сперва своим ясно-полянцам, потом в другие бригады, где работали почти одни переселенки, по-русски почти не говорили, понимала я их плохо, называли они меня "руссе мачка", что как-бы значило "купленая русачка". Я не обижалась, одеты они были в широкие самотканные юбки, мужские шапки, обуты кто в чём и сверху лапти, продавали их по 5 рублей за пару. Одна из них, Миля Блем, была очень интересная женщина, любила слушать всякие рассказы и всегда, когда я приносила кипяток, брала корочку хлеба, натирала её чесноком и нюхала с нескрываемым удовольствием. В феврале я заболела, мой правый глаз перестал видеть, 20 дней я ходила в больницу за 9 км, каждый день 18 км   Иногда появлялись солдаты и спрашивали, почему у меня один глаз чёрный, а второй – белый. Хозяйка моя сказала, что меня сглазили, потому что я красивая, и посоветовала идти к старой чувашке, которая снимает сглаз. На утро я не пошла на работу, а отправилась в Рысайкино, где мы прежде жили, нашла её дом. Старая бабуля расспросила меня на ломаном русском, посадила на табуретку, я сняла свою белую цегейковую шапку. Чувашка взяля тарелку, налила в неё воды, положила гриб, что растёт на деревьях, кажется он называется "чага", и добавила горящие угли. Повалил дым, бабуля моя молилась и что-то приговаривала, часто повторяя моё имя, и длилось это минут двадцать, затем она спросила меня, знаю ли я какую-нибудь молитву. Я ответила, что не знаю, тогда она сказала: " Ты ещё молодая, зла никому не сделала, перед сном проси Бога своими словами помочь тебе". Денег у меня не было, я поблагодарила старуху и ушла, и стала молиться, как могла. И буквально через три дня мой глаз стал отходить, "белая розочка" сошла и я стала видеть. Когда у хозяев отелилась корова, телёнка принесли из хлева к нам в комнату, затем овца принесла ягнёнка, и его тоже к нам, а когда он немного подрос, то стал прыгать по нас и не давал спать. Я набралась смелости и сказала своим, что прибью его. И вот как-то хозяйка встала рано и пошла доить корову, а ягнёнок давай резвиться и прыгать на нас, я его с размаху ударила, он отлетел и ударился об столб, что стоял посреди комнаты, упал и подался на своё место. Через час мы все встали, а ягнёнок лежит, хозяйка запричитала на своём Чувашском, мол видно заболел. Мы ушли на работу, а когда вернулись, узнали, что ягнёнок сдох. Мы были рады, хотя убивать я его не хотела, но так уж вышло, хозяйка ничего не узнала.   Я очень быстро научилась понимать Чувашский, хозяйка даже остерегалась говорить при мне что-то не для наших ушей. Наша хозяйка была очень грязная, в глазах всегда был жёлтый гной, полы они мыли из того-же ведра, в котором держали воду для питья. Тараканов в доме бала туча, когда они варили и ели "юшку", суп по Чувашски, и попадался таракан, то его просто выбрасывали и продолжали есть дальше.   Весной мы помогли хозяйке перекопать огород и она накормила нас всех обедом, позже мы пошли к татарам в выходной день копать огород за обед, но у них в доме было чисто. У наших хозяев была дочь Татусь, что по русски Таня, моя ровесница, она часто звала меня с собой погулять, но мне было не до того, очень я уставала на работе. Рядом с нами жила девушка, она была в деревне как-бы старшая, жила с родителями, была очень шустрая, сносно говорила по-русски, в доме у них было чисто. Иногда она забирала меня к себе, я любила за ней наблюдать, как быстро она делала домашние дела, мне это нравилось и я думала, что если у меня будет семья, я тоже буду работать так-же быстро, как она. Настала весна и как-то в апреле наш десятник пришёл и сказал, что началось половодье и нужно идти за хлебом и принести 3-х дневную норму, иначе останемся голодными. Из каждой бригады выделили по человеку и мы пошли лесом, вода со снегом по колено, куски льда плавают вокруг нас. Я ушла вперёд, все отстали и вот Миля Курц скрестила свои руки, смотрит в небо и кричит мне, чтобы я остановилась, что ноги окоченели и снова руки воздела к небу, как-будто молит Бога. Было очень смешно видеть это и я остановилась. Лес кончился и началась пахота, как вступили на поле, как-будто в тесто провалились, грязь по самые уши, еле дошли. Получили хлеб и той же дорогой назад, с трудом отмылись от грязи и снова на работу. Оглавление   www.pseudology.org