|
|
ВОПРОС ВОЗВРАЩЕНИЯ II:
"ВЕЛИКИЙ ПЕРЕЛОМ" И ЗАПАД В БИОГРАФИИ И.Э. БАБЕЛЯ НАЧАЛА 1930-Х ГОДОВ1)
Стэнфордский университет Наст статья впервые опубликована в Stanford Slavic Studies 4-2, 1991 Copyright
© 1991 by Gregory Freidin 1
Настоящая статья основана на материалах, собранных при поддержке
американского Управления по международным исследованиям и обмену (IREX)
и Центра по международным исследованиям
Стэнфордского Университета
(Center for
International Studies,
Stanford University).
Пользуюсь случаем поблагодарить Институт мировой литературы им. Горького в лице
его директора Ф. Кузнецова и Куратора
Отдела рукописей Е. Литвин за любезно предоставленную мне возможность работать в
архиве Института летом 1989 г. Благодарю также Национальный фонд гуманитарных
наук за финансовую поддержку во время написания настоящей работы. Pourqoi
demander l'impunite pour le littera- ture? [...] La pensee est aussi dangereuse
que des actes. Nous sommes des gens dangereux. C'est un honneur que d'etre
condamne sous un tel regime. Andre
Gide (в ответ на
приглашение присоединиться к протесту против судебного преследования
Луи Арагона
за стихотворение "Front rouge"
в 1931 г.)2
[...] наш молодой ученый знает, что вечных истин нет. [...] На примере
Беломорско-Балтийского канала, Болшевской и других колоний этого типа мы,
литераторы, должны понять, какие блестящие результаты дает наша система
воспитания правдой и как велика сила этой этой единственной
подлинно-революционной правды.
Максим Горький, "О точке и о кочке" (1933 г.) [In
the absence of State] No arts, no letters, no society, and, which is worst of
all, continual fear and danger of violent death, and the life of man solitary,
poor, nasty, brutish and short. Thomas
Hobbs, Leviathan 2
Andre
Breton, Misere de la poesie (Paris: Editions Surrealistes, 1932), ñ. 3 2
Долгие периоды пребывания И.Э. Бабеля в
Западной Европе, как и длительные и частые путешествия других советских
писателей в 1920-е годы, можно рассматривать как желание воспользоваться
профессиональными и другими возможностями, которыми ни Советская Россия ни
Запад, взятые отдельно, предоставить не могли. Однако политическая ситуации в
России и за рубежом обязывала к выбору. Теперь можно только догадываться,
почему, несмотрая на поразительную широту кругозора, видимое отсутствие
признаков властолюбия и тщеславия,3 глубокую осведомленность в
политических делах (как о том убедительно свидетельствуют записи
Фурманова и Бориса Суварина4), непосредственное знакомство с ужасами
коллективизации
5) а также отличное владение французским языком и культурой и, наконец,
переселение за границу близких членов семьи, -- Бабель, находясь за границей,
отказывается от ухода в эмиграцию и троекратно возвращается в СССР. Более того,
с конца 1920-х годов чуть ли не вплоть до самого его ареста 15 мая 1939 г.
Бабель, если верить письмам писателя и другим документальным свидетельствам, не
теряет надежды на возвращении в СССР матери, сестры с мужем (Шапошниковы)
и жены с дочерью (Евгения Гронфайн и Натали
Бабель).6 Несоменно, письма за границу из СССР могли писаться в
расчете на почтовых
перлюстраторов. Но можно ли не доверять письмам писателя, которые он
отправлял из Парижа в Брюссель (где обосновались мать его и сестра)?7
Многие из писавших о Бабеле, в том числе его дочь, Натали Бабель,8
объясняют этот
парадокс верностью России, политическими убеждениями автора "Конармии" и
говорят о его советском патриотизме,9 преданности режиму, опрокинувшему
царизм, столь ненавистный для большинства русской
интеллигенции и особенно для выходцев из еврейской среды. 3
Письмо к Кашириной (Ивановой) 21 сентября 1928 г: "В литературных или
начальственных кругах вращаться не собираюсь. Хотелось бы пожить в тишине". Т.
Иванова, "Работать по правилам искусства", Воспоминания о Бабеле, сост.
А.Н. Пирожкова и Н.Н. Юргенева (Москва:
"Книжная палата", 1989 г.), стр. 131. 4
Дневник
Фурманова
1926 г.: "И вдруг, вовсе неожиданно, начал он подробнейше о статьях
Каменева-Зиновьева-Сталина
по части
троцкизма, даже сравнивать их начал, особенно низко расценивал сталинскую,
высоко -- каменевскую. Меня это и порадовало, т.е. факт интереса к статьям, и
удивило, признаться, немало: ишь-ты, братец мой! Даже
рыковские статьи помнит, а от
Дзержинского прямо в восторге! Точен, краток, практик! Отговорили". --
Дневник
Фурманова. Отдел рукописей ИМЛИ, ф. 30, оп. 1, ед. хр. 791. Souvarine, Boris. Souvenirs sur Isaak Babel, Panait
Istrati, Pierre Pascal; suivi de Lettre _ Alexandr Soljenitsine. Paris,
1985. По-русски воспоминания опубликованы в
Континенте № 23 (1980), стр. 343-78. 5
По словам друга Бабеля Ильи Львовича
Слонима, который делился с автором настоящей статьи своими воспоминаниями в
1960-е годы, Бабель, вернувшись из очередной поездки по районам коллективизации,
говорил ему, что происходящее в деревне намного страшнее того, что ему
доводилось видеть в гражданскую войну. Дошедшие до нас рассказы Бабеля о
коллективизации, "Гапа Гужва" и "Колывушка", могут служить косвенным
подтверждением этому свидетельству.
6
В письме родным в
Брюссель 3 апреля 1939 г. Бабель сетует о том, что
Евгения Гронфайн просрочила и свои документы, и документы дочери.
Несомненно, Бабель имел в виду их советские паспорта. См. Isaac Babel,
The Lonely Years: 1925-1939, Introduction by Natali
Babel, translated by Max Hayword and Andrew MacAndrew (New York, 1964), p.
375. В своем вступлении к сборнику
Натали Бабель красноречиво говорит о желании своего отца воссоединиться с семьей
именно в Советском Союзе. Подготовленный ею сборник рассказов и документов,
относящихся к жизни Бабеля в период 1925-1939 гг., содержит до сих пор наиболее
полную публикацию писем писателя сестре и матери. Помимо особо оговоренных
случаев, все ссылки на переписку Бабеля с родными делается на это издание. 7
См. письма родным из
Нальчика 8 ноября 1933 г. (стр. 242) и 11 июля 1935 г. из
Парижа (стр. 286). 8
См. Вступление к кн. The Lonely Years (стр. XXI
и след.). 9
По словам сестры писателя, Бабель никогда не
говорил плохо о Совестком Союзе. См. Judith Stora-Sandor, Isaac Babel:
l'homme et l'oeuvre (Париж, 1968), стр. 63. 3
Однако, как бы справедливы ни были эти утверждения в общем плане, понятие патриотизма в применении к Бабелю и его соотечественникам-современникам трeбует особого уточнения. Действительно, советский патриотизм на втором десятилетии переменчивой советской власти, -- это состояние не только сердца, но и ума, причем состояние, в котором сложным образом переплетаются политические, нравственные и практические соображения и оценки, и, что еще существеннее, реакция писателя на события за рубежом. При всей его очевидной лояльности, у Бабеля все эти соображения складывались в сложную картину. "Родина,"-- писал он своему другу Исааку Леопольдовичу Лифшицу в 1928 г., встретила меня грустно -- осенью, слякотью и бедностью такой, что не расскажешь. Только теперь, насмотревшись на богатых, я знаю истинную цену этой бедности.” А через несколько дней ему же: "Здесь тебе не Париж -- заработать можно."10
Мог Бабель и оскорбиться известными нападками
Буденного, но вместо этого он воспринимает их как подспорье в расширении
популярности Конармии и сборника рассказов Король:
Я думаю, что письмо
Буденного должно способствовать расхождению Конармии. Поэтому прошу тебя
справиться в главном складе (хорошенько справиться) об оставшихся экземплярах
3-го издания Конармии и второго издания Короля. Если Госиздат откажется
переиздавать, я немедленно продам эти книги в другое издательство. Я думаю, что
такой дар небес, как письмо
Буденного, надо всемерно использовать.11
Казалось бы, что возвращение Бабеля в СССР в 1928 г. после длительного
пребывания во Франции должно было говорить само за себя и ставить лояльность
писателя вне подозрений, но даже такой доброжелательный и искушенный
наблюдатель, как редактор Нового мира
Вяч. Полонский, мог в 1931 г. писать о Бабеле как о человеке "крайне чуждом
революции":
Странная судьба писателя. С одной стороны, бесспорно: он "честен" -- и не может
приспосабливаться. С другой -- становится все более ясно, что он чужд крайне
революции, чужд и, вероятно, внутренне враждебен. А значит притворяется,
прокламируя свои восторги перед строительством, новой деревней и т.п.12
Малоизвестные документы, публикуемые ниже, дополняют и, я бы сказал, усложняют
оценку позиции одного из самых ярких советских писателей в начале тридцатых
годов, писателя, обладавшего редкой в сталинскую эпоху привилегией --
возможностью выбирать место жительства по обе стороны границы СССР.
10 "Письма И.Э. Бабеля Лифшицу, Исааку Леопольдовичу (17/iv/1923
-- 28/xii/1937)". ЦГАЛИ, ф. 1559, оп. 1., ед. хр. 15. Письма от 16 и 22 октября
соответственно.
11 Там же. Письмо из Киева 31 октябра 1928 г.
12 В.П. Полонский, "Из дневника." Воспоминания о Бабеле (1989), с. 196.
4
|