Издательство "Ковчег", Москва, 1998 Феликс Иванович Чуев Солдаты империи Солдат Щербина Много лет знаю Николая Васильевича Щербину, скромного труженика, доброго, душевного человека. Из того, что я не раз слышал от него, поведаю два эпизода — один военный, другой послевоенный, потому что жизнь ещё только начиналась: в 1945-м Николаю было только 18 лет. А пошел он на фронт в августе 1941-го из родного села Веселинова, что на Одесщине. И было солдату всего 14 лет... — Девятого мая праздник для ветеранов, — говорит Николай Васильевич. — Они помрут, и праздник прекратится. — И добавляет с болью, которая многих не покидает сейчас: — Были почетными гражданами Берлина Жуков, Чуйков, Берзарин. Их лишили теперь этого звания, зато присвоили Горбачеву. Не позор ли это? Я почетный гражданин молдавского села. Может, и меня лишат такой чести? Видишь, что происходит в Молдавии! Николай Васильевич каждый год ездит на "свой", молдавский плацдарм, встречается с однополчанами. Был и я на том живописном днестровском берегу. Там 17 апреля 1944 года наши перешли в наступление. Николай Щербина был уже сержантом, помощником командира взвода, и ему, семнадцатилетнему, подчинялись солдаты, среди которых одному было 42 года, другому — 46...   — В моем взводе убили на переправе командира, — говорит он. — Одиннадцать человек звание Героя получили в том бою. Там памятник стоит, где мы лробились. — Про колодец расскажи, Николай Васильевич, — напоминаю я — Там не колодец, там ручей. Молдаване сделали выемку, раковину, как корыто, чтоб вода текла... Мы копали окопы. Немцы не стреляют, когда мы копаем, и мы не стреляем, когда они копают. А пить хочется. Я взял термос литров на десять и первым пошел к ручью. Только налил два котелка — навстречу немец, тоже с термосом. И оба мы без оружия, чтоб воду, значит, легче тащить было. Суворов говорил, что в походе и иголка тяжела... Так вот, только я налил два котелка воды, тут он передо мной. — Рус, ком, ком! — пальцем поманил. Я такой простодушный, иду, думаю: "Может, он на нашу сторону хочет перейти..." Подошел я. Он мне как врежет! Я отлетел, встал. А он снова: — Рус, ком, ком! Я снова подошел, он опять как даст! И мы пошли на драку. Он мне как въебёт — до сих пор шишка на груди! Я потерял сознание. Он хотел меня сапогом добить. Но когда подошел, я очнулся, и только он ногу поднял, я его за ногу как хапану зубами! Он рукой попытался, а я ещё раз изо всех сил укусил его, и он упал в яму — там рядом яма была. Но под рукой ни одного камня, только ил. Я закидал его илом, схватил своей термос и убежал. Пришел к своим. Вызвал меня заместитель командира дивизии по политчасти и говорит: — Николай, мы тебе подберем людей, пойдешь за "языком". Без "языка" не возвращайтесь! Отправилось нас семнадцать человек, из них пятеро должны были непосредственно брать "языка", остальные — отвлекающая группа, саперы, санинструктор... — Кто идет? — "Звездочка". — Проходи. Начало смеркаться. Увидели в сумерках: семеро немцев идут на нашу территорию, как потом выяснилось, тоже за "языком". Мы залегли, травкой прикрылись. Атаковали первыми, и все решила внезапность нападения. Четверых немцев убили, одного ранили, захватили в плен немца и румына — там немецкая и румынская армии стояли. Здоровенный немец попался, Мишка Одинцов его прикладом стукнул, иначе схватить не могли. В штаб доставили. Он упирается, ничего рассказывать не хочет. "Покажите, кто меня взял!" — говорит. Чемпион по боксу оказался. Вызвали в штаб Одинцова и меня. Я как глянул: это ж мой немец у ручья! И он меня сразу узнал. "Камерад!" — кричит. И все рассказал: как мы с ним дрались, оба без оружия... Тут-то мне и влетело от замполита, почему пошел за водой без автомата... Но все ж наградили меня орденом Красной Звезды. Всех ребят из нашей группы наградили — кого орденом Славы, кого медалью "За отвагу"... А орден Славы я получил раньше — за Днепр. Лично Жуков вручал! — с гордостью отмечает Николай Васильевич. — Но я тебе скажу, что на Днестре было потрудней, чем на Днепре. Днепр с ходу форсировали, а на Днестре были ещё страшней бои. Мы друг у друга адреса переписали: погибнешь — напишу тебе домой или ты моим напишешь. После войны Николай Щербина стал строителем. — Кунцево тогда ещё не входило в Москву, — говорит он. — Первым секретарем кунцевского горкома партии был Евгений Иванович Налоев. Сталин у него на партийном учете стоял. Потом взял его в ЦК. А я в это время работал в кунцевской правительственной больнице, сделал там три комнаты с экранами от ядерных излучений на случай новой войны. Брали мы медные щиты и загибали их, как кровлю делают, обшивая стены, пол, потолок. Руководил нами Городецкий. Он потом вызвал меня и сказал: — Будешь работать в Волынском на даче товарища Сталина. Но об этом никто не знает, кроме Налоева. Если кому скажешь — голова с плеч! Отобрали туда сперва сто восемьдесят рабочих, потом сократили до ста двадцати. На сталинской даче мы тоже делали экранную защиту, но только в одной комнате. Так же обшили её медными щитами, сверху припаяли медную сетку и покрыли поверх сетки штукатуркой, смешанной с бронзовой краской. Из комнаты получилась коробка. За стеной выкопали яму метра три глубиной, припаяли к медным щитам кабель и вывели его на медный колун, опущенный в эту яму, засыпали землей — сделали заземление. Хорошие были мастера. Сварщик Саша Гусев у меня работал, позже стал Героем Социалистического Труда... С поваром Сталина Александром Ивановичем Веселовым  я там познакомился... Два дня работали. Когда все сделали, начальник смены мне сказал: — Товарищ Сталин сейчас болеет, но хотел бы с тобой поговорить. Это было 22 октября 1952 года. Иду, переживаю, конечно. Слышу: — Заходите, заходите. Он в шинели, в валенках. — Почему же ты в дом не завел человека? Угостил бы его! — говорит он повару. Заводит меня в комнату, наливает коньяку стопку и себе маленькую рюмочку: — За хорошую работу! А я уже осмелел: — За вас можно выпить, товарищ Сталин? Выпили. Он ещё наливает. Я ему говорю: — Я на работу должен приехать, товарищ Сталин. — Зачем сегодня на работу? Запиши телефон, приедешь на работу, скажи начальству, пусть позвонят по этому телефону. Машину подали — "ЗИС". Александр Иванович выносит коробку — в ней три бутылки коньяку, две бутылки вина, одна бутылка водки и четыре лимона. Все. (У Сталина росли свои лимоны на даче, и он очень ими гордился. Об этом мне говорили В.М. Молотов и А.И. Мгеладзе. — Ф.Ч).. А перед новым, 1953 годом меня пригласил Евгений Иванович Налоев и вручил красный пригласительный билет на новогодний прием в Кремль. Я приехал в Кремль, видел всех членов Политбюро и снова Сталина. В Георгиевском зале меня за самый дальний стол посадили. Выпил и закусил неплохо. Подходит человек в сером костюме: — Николай Васильевич, пора ехать домой. Выхожу — машина стоит, и в ней опять коробка, в которую на сей раз положили две бутылки коньяку, две "Столичной", три банки красной икры, трехсотграммовая баночка черной, ветчина, шоколад и, конечно, лимоны... Отвезли меня домой в Измайлово... ...В разное время мне довелось беседовать с маршалом Жуковым и отставным сержантом Щербиной. Оба солдата, оба воевали за Россию, оба не дрогнули перед врагом. Оглавление   www.pseudology.org