Валерий Леонидович Сердюченко Зона патриотической дури" Чем больше размышляешь о патриотизме, тем меньше понимаешь, что это такое. Нация, народ, отечество - понятия настолько же несомненные, сколь и иррациональные, и попытка запечатлеть их в эвклидовом слове всегда приводила к весьма проблематичным результатам. Тем не менее, размышления на эту тему представляют одно из любимых занятий просвещенного слоя нации. Простой человек к подобным материям скорее равнодушен. Он в поте лица добывает хлеб свой, заботится о материальном достатке для себя и своих ближних и не особенно склонен созерцать небеса в поисках божественных смыслов собственной жизни. Но иногда он читает газеты, журналы и смотрит телевизор. И оттуда ученые люди, не ему чета, толкуют о его национальной самобытности, отечественных святынях, пассионарности, духовном генофонде, производя в его голове непредсказуемую смуту. Простой человек слаб. Ему лестно почувствовать себя большим, чем он есть на самом деле. Только что он ощущал себя хозяином бани и огорода, как вдруг его объявляют наследником великой цивилизации, потомком каких-нибудь кшатриев, некогда поражавших мир благородством и мужеством, но затем подпавших под власть соседнего гнилозубого варвара и влачащих с тех пор жалкое существование. Доказательств, разумется, предостаточно. Извлекаютсся на свет клинописные письмена, берестяные грамоты, краледворские рукописи, копии копий тайных договоров - и очередная героическая конструкция готова. Помните, у Гоголя: "Сперва ученый подъезжает /…/ необыкновенным подлецом, начинает робко, умеренно, начинает самым смиренным запросом: не оттуда ли? Не из того ли угла получила имя такая-то страна? Или: не принадлежит ли этот документ к другому, позднейшему времени? Или: не нужно ли под этим народом подразумевать вот какой народ? Цитирует немедленно тех и других древних писателей и чуть только видит какой-нибудь намек или просто показалось ему намеком, уж он получает рысь и бодрится, разговаривает с древними писателями запросто, задает им вопросы и сам даже отвечает на них, позабывая вовсе о том, что начал робким предположением; ему уже кажется, что он это видит, что это ясно - и рассуждение заключено словами: "так вот как это было, так вот какой народ нужно разуметь, так вот с какой точки зрения нужно смотреть на предмет!" Потом во всеуслышанье с кафедры,- и новооткрытая истина пошла гулять по свету, набирая себе последователей и поклонников." С гоголевских времен подобных "ученых подлецов" не убавилось. Напротив, с развалом СССР их число увеличилось бессчетно. Всяк сегодня стал геополитиком, эт-нологом и даже этнопсихологом. Духовные наставники освободившихся неизвестно от чего племен и народов толкуют на двунадесяти языках, что родина слонов - Россия (Украина, Молдавия, Грузия, Чукотка, Мари-Эл), а родина первого разбойника и вора - это рядом, у национального соседа, что "и у нас, мол, дважды два четыре, да выходит оно как-то бойчее" и вообще, рано или поздно, а Константинополь должен быть наш. Не осталась в стороне и российская интеллигенция. Из нее тоже выделился от-ряд спасителей отечества и обосновался в ряде столичных художественно-литератур-ных журналов. Мы вступаем на минное поле. Все это крутые ребята, не чета тонкоперстым ин-теллектуалам от Букера. Как раз обзовут жидомасонской сволочью, а то и стукнут при случае по голове чем-нибудь тяжелым. Но мы надеемся все-таки на сни-схождение, потому что далеко не все в их позиции представляется безосновательным. Да, они беспощадны, но ведь и с ними не церемонятся. Средства масс-медиа, теле-, радиоэфир явно не на их стороне, там сейчас правит бал номенклатурная богема из президентского окружения. Их унижают, делают из них коверных шутов, вообще со-мневаются в их принадлежности к роду человеческому - согласимся, чтобы вынести такое, требуется немалое мужество, а это не последняя из людских добродетелей. И потом, они народны. Да, да, они ближе к той низовой, почвенной, бестолковой России, которая упорствует в своих общинно-коммунистических заблу-ждениях, упрямо не желая переходить в цивилизованное европейское качество. Они - русские, что никоим образом не является комплиментом, но лишь констатацией со стороны пишущего эти строки. Когда народы, распри позабыв, в великую семью соединятся и не станет больше ни еллина ни иудея, тогда можно будет сдать их писания в кунсткамеру древностей, но покамест человечество демонстрирует склонности скорее противоположного рода и негоже поэтому подвергать высокомерному остракизму каждого, кто произносит слово "Россия" с патриотическим придыханием. ("Россия без каждого из нас обойдется, а каждый из нас без нее обойтись не сможет".) Литературно-критический бойкот не есть лучшая форма общения с инакомыслящим оппонентом, тем более, что упомянутые издания представляют обширный фрагмент сегодняшней литературной действительности и разобраться в том, что происходит на этой территории - значит в какой-то мере определиться в собственных патриотических предпочтениях. Есть патриотизм и патриотизм. Когда писатель в искреннем порыве живописует будни своей "малой родины", открывая в прозе этих буден высокую шиллеровскую поэзию,- честь и хвала такому писателю. Если же он затевает "русский роман", где на сотнях страниц колдобродят воины-заединщики, посланники Шамбалы, галлиполийские деды русского зарубежья, добрый молодец Саддам Хусейн, вермонтский отшельник, тень Мономаха в шапке,- получается литературный китч, патриотическая клюква. К сожалению, патриотическая мысль чаще оформляется сегодня именно в таких причудливых литературных формах. Голоса "деревенской прозы" звучат в этом мисте-риальном хоре все реже и тише. Нынешний патриотический писатель предпочитает обращаться к читателю не иначе, как с философско-исторического амвона при какой-нибудь Грановитой палате, поражая его апокалиптическими предсказаниями относительно настоящего и будущего России. Но литературная муза изначально не терпит колокольного звона. Знаменитый некрасовский призыв "поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан" вы-полняется ревнителями патриотической чести с такой неуклюжей прямолинейностью, что начинает страдать само вещество художественного слова, его "пушкинско-толстовская" аура. Художественная литература - может быть, единственное, что дала Россия мировой цивилизации. Понимают ли это руководители "русских" журналов? Понимают ли они, что художественно беспомощными, подчас графоманскими публикациями компрометируют идею, которой так истово служат? Скажут, на противоположном полюсе дела обстоят не лучшим образом. Согласны, Вик. Ерофеев духовной атмосферы россиян отнюдь не озонирует, но что же этому противопоставляется? Да вот, не угодно ли: "Тощий, изможденный человек с обнаженной головой сидит на мостовой с протянутой к прохожим дрожащей рукой. Рядом лежит костыль и старая потрепанная шапка-ушанка, в которой поблескивает несколько медных монет. Впалую грудь ветерана украшают боевые ордена и медали. Сзади него, как фон, натянутое полотнище, на котором неровными буквами начертано: "Будь проклята перестройка!" Эту статую с дрожащей рукой изваял скульптор ( и тоже ветеран войны) Иванов, а созерцает ее юная журналистка монархической газеты Маша. Увиденное настолько потрясло Машу, что она "как-то неожиданно резко повернулась, сделала резкое движение к Иванову и, сказав, "Можно вас поцеловать?", не ожидая разрешения, порывисто прильнула нежными губами к его щеке. Губы ее были теплые, ласковые, они расплескали по всему телу Алексея Петровича давно забытый аромат страсти и благоденствия, волнующий порыв нежности и ласки. Он посмотрел на нее верным и тающим взглядом и тихо спросил: - Вам нравится?" "…Каллы, как три лебедя, взметнули в поднебесье свои белые шеи, и земные крылья распростерли в бездонном пространстве вселенной. Белые ангелы - лебеди - посланцы небес - воскресили в памяти Алексея Петровича чарующую и звонкую картину художника Рылова "В голубом просторе". Любопытно, что ожидая натурщицу Инну - жену сексолога, у Иванова и мысли не было о цветах. Почему же волнуется Алексей Петрович, ожидая Машу?.. Быть может, потому, что она родная дочь его первой жены?" Короче говоря, "/…/ в день встречи с Машей Алексей Петрович надел темно-коричневую рубаху и такого же цвета брюки. Поверх рубашки - белый шерстяной свитер. Статный, поджарый, не потерявший спортивной формы, он выглядел гораздо моложе своих лет" Но прежде, чем упасть семидесятилетнему ветерану в обьятия, Маша делится с ним последним сомнением: "- Неужели агрессивная толпа торговцев, состоявшая наполовину из кавказцев,- это и есть наглядный прообраз того рынка, в который с такой ожесточенной поспешностью по команде из-за океана загоняет нынешнее "дерьмократическое" правительство" Ельцина наш народ? /…/ - Давайте уточним наши разногласия,- первым начал Иванов.- Епископ Хрисанф и генерал Якубенко решительно расходятся в вопросе о революции семнадцатого года. А мы с вами? /…/ /…/ - Вы, несомненно правы в том, что во главе революции стояли главным образом евреи,- как бы мягко соглашаясь, проговорил Иванов.- Но ведь народ пошел за коммунистами, поддержал революцию. А почему?" Что это, бред? Отнюдь, это образец патриотической прозы, стремительным домкратом низвергающийся на читателя со страниц "Молодой гвардии". "Когда начались занятия, Окоемов твердо взял на себя ответственность и объявил курсантам разведроты: "С сегодняшнего дня начинаем занятия с заутрени" Это уже из другого романа, в котором тайный настоятель монастыря полковник Лебедев обучает курсантов разведроты боевым приемам "Казачьего спаса" и вообще умению переваривать басурманские пули и ходить по воде. А вот еще: роман Ю. Сергеева "Берегиня", художественная ценность которого исчерпывается его названием. Девяностолетний патриот доверяет юной Ирине тайну колчаковского клада, совокупившись перед тем с нею (по ее инициативе) для прочности Русского дела. Еще: А. Кротов, "Час Фортуны", хроника параллельного мира, продолжение романа "Охота на президента". Не вполне понятно, что подвигло И. Роднянскую, серьезного критика "Нового мира" отнестись к роману с таким повышенным вниманием. Перед нами заурядный политический триллер, пляжное чтиво, ординарный образец серийной продукции, налаженной в последнее время на страницах "Молодой гвардии". Интересно другое. Эта продукция обладает некоторой общей интонацией, свидетельствующей о том, что ее авторы всерьез верят в ими написанное! То есть мы имеем дело с особым, "сюрреалистическим" литературным мышлением, где фантом тяготеет над фактом, идефикс над здравым смыслом, левитация над гравитацией. Ели общественность время от времени ставит вопрос о психиатрическом освидетельствовании депутатов Думы, а последователи "Аум Сенрике" обнаружены в высших эшелонах власти, почему не допустить, что иная часть наших соотечественников, с иными психическими отклонениями подалась в литературу. В том числе в литературную критику: "Для того, чтобы в сознании Человечества "Слово, ставшее плотью" - Истинно Божественное Слово, а вместе с Ним и Слово Пиитически-Совершенное сохранило Свою непреложную - Живую и Бессмертную Сущность, необходимо возвратить в Него во всей полноте и подлинности всех Тех, Кто по Духовно-Творческим устремлениям своим были и являюся Русскими поэтами и Промыслителями" Со здравой точки зрения - поприщинский монолог, лингвистический сдвиг по фазе. С точки зрения редакции "Молодой гвардии" - нормальный литературно-критический текст, обзор поэтического наследия А. Передреева. Усилиями подобных критиков, прозаиков, поэтов, публицистов, но, главное, редакторов и издателей в общественном сознании создается зона устойчивого литературно-патриотического шиза, временами трогательно-нелепого, часто агрессивного, но всегда вредного для культурного здоровья нации, потому что простой русский обыватель с его традиционно доверчивым отношением к печатному слову становится носителем небезобидной духовной инфекции. В свое время М.С.-Щедрин поставил (как ему казалось) предел нелепостям, которые вызревают в головах у энтузиастов по части русской истории: "- Напротив того,- отдолбил он совершенно ясно,- я положительно утвердаю, что и Добрыня, и Илья Муромец - все это не более как сподвижники датчанина Канута. - Но Владимир Красное Солнышко? - Он-то самый Канут и есть" Сравним этот сатирический перл классика со штудиями наших современных Гесиодов: "По Египетской теории г-жи Жернаковой-Николаевой Русский народ происходит от Египтян, а, точнее говоря, от того египетского военного отряда фараона Сезостриса-Рамесу, который был им оставлен в 13-ом веке до Р.Х. на Кавказе для охраны горных переходов и там был забыт /…/ Названия Мокоши, Нерехта, Кинешма, Раком - все египетские божества". Но не верьте г-же Жернаковой-Николаевой, как не верьте и германской теории происходения россиян: "Вся грандиозность Империи готов Ерманариха, о которой так пропагандировали в 6-ом веке Кассидорус и Иорденис, при наличии текста дощечек Изенбека является лишь мыльным пузырем" То есть ни колхи, ни склабы, ни даже сиколабы, но единственно русколуни были истинными дедичами земли русской, о чем именно свидетельствуют дощечки Изенбека, восходящие в свою очередь к 38-ой и 39-ой книге пророка Иезекиля. Сколь беззубыми представляются сатирические упражения классика на фоне утверждений о том, что русские существовали уже тогда, "когда ни германцев, ни кельтов, ни даже Памира (курсив наш - В.С.) еще не было". Наша статья превращается в сплошное цитирование. Не можем, однако, не потешить читателя еще одним шедевром патриотического умопомешательства. Некто В.Оппоков выстроил собственную вертикаль жидомасонства, включив туда соратников князя Михаила Оельковича, ученых иудеев Схарию, Шмойлу Скарявого, Моисея Хапушу, полковую наложницу Марту Скавронскую, известную под именем Екатерина Первая, Феофана Прокоповича, заведующего амбулаторией табачного завода в городе Гудаута (Абхазия) Бориса Викторовича Астромова-Астрошева, он же - Кириченко, он же - Ватсон (по фамилии матери), преподавателя курсов бывшего Пажеского лицея Григория Оттоновича Мебоса, штульбрудера Абельсара, председателя Петроградской губчека Колодова, теледиктора Юрия Ростова - и закончив это список ясновидческим пассажем: "Снова воочию вижу Мессинга-Кащея, ухватившегося клешнятой старческой рукой за запястье ясноликой статной женщины. Нечестивый Кащей тянет в свое подлое царство, где чахнут над златом и прелюбодействуют, Василису Прекрасную. Нет, не Василису - растерянную, оторопевшую Россию. Но известно место, где упрятан треклятый дуб с распроклятым сундучком. Не пропадает надежда, что добрый молодец вот-вот ударит оземь адский тайник, завладеет кащеевой смертной иглой, сожмет ее сильными, честными пальцами /…/ Сгинь, Кащей! Умри, масон!" Уф, довольно. Все это шизофреническое дно патриотизма, его журнальный ад, масонская сансара. Не может быть, чтобы служение русской идее было уделом одни только поврежденных главою и бесноватых. Мы, очевидно, попали не в ту дверь. Хотя Л. Толстой назвал патриотизм последним убежищем негодяев, это не помешало ему написать "Войну и мир", величайшую патриотическую эпопею всех времен и народов, доказав тем самым, что любовь к отечеству и любовь к человечеству вещи вполне совместимые. Странно было бы не обнаружить такого понимания у нынешнего поколения русских писателей, особенно в его, так сказать, "средне-высшем" слое, представленном А. Солженицыным, В. Астафьевым, В. Беловым, В. Распутиным, В. Солоухиным, Ст. Куняевым, В. Кожиновым и др. При всей качественной и количественной разнокалиберности их дарований они объединены некоторой повышенной заботой о судьбе русского народа, а во-вторых, определенной респектабельностью, "добротностью" писательских биографий и репутаций. У большинства из них в активе общеевропейская известность, почетные звания и премии, лауреатство, участие в международных конгрессах - короче говоря, они обитатели верхнего, а не подвального этажа руского общественно-литературного олимпа. Но все они непременно желают обустраивать Россию! И во имя этого жертвуют всем, к чему предназначили их Бог, природа и, в конце концов, то же самое отечество: быть проникновенным художником слова, блестящим математиком, талантливым филологом, литературным критиком наконец, - ради злочастной склонности пастырствовать, проповедовать и восклицать подобно гоголевскому персонажу "Мой бедный народ!". Существует интересная закономерность. Стоит художнику покинуть уготованные ему судьбой пределы, как он лишается своего дара и становится "одним из многих": заурядным журналистом, дилетантом-философом, или, что еще хуже, политиком, депутатом, членом президентского совета. Даже Достоевский, даже Л. Толстой, поддаваясь искушению поучать племена и народы, превращались в "просто" публицистов. Напротив того, Пушкин, ни разу не изменивший художественной музе, сумел сказать обо всем, в том числе и о России, многое, если не все. Славянские ручьи сольются в русском море, Оно ль исчезнет. Вот вопрос. Заметьте, вопрос, а не ответ на него, но в нем аккумулирована такая национально-историческая эсхатологичность, перед которой меркнут циклопические трактаты А. Солженицына о прошлом и будущем России, с чем, положа руку на сердце, должен будет согласиться и сам Солженицын. Но у каждого исторического времени свои художники и пророки. "Один день Ивана Денисовича, "Матренин двор" А. Соженицына, "Привычное дело" В. Белова, "Письма из Русского музея" и "Третья охота" В. Солоухина, "Прощание с Матерой" В. Распутина - это жемчужины русской прозы, они достойны войти в школьные хрестоматии наряду с некрасовскими стихотворениями и "Записками охотника". А письма "Вождям Советского Союза, "Все впереди", "Читая Ленина", телепроповеди в промежутках между "Полем чудес" и рекламой сникерсов, юдофобские статьи о "малом народе" тех же Солженицына, Белова, Солоухина, Шафаревича - обычный постсоветский агитпроп, уклонение русской литературной мысли, покинувшей матренинские дворы, владимирские проселки, распутинскую Матеру и устремившейся в галапатриотические высоты. Перефразируя Станиславского, нужно любить Россию в себе, а не себя в России. На бесконечных "Круглых столах", организуемых редакцией "Нашего современника", звучат громкие разговоры об атлантизме, мондиализме, россиоцентризме, причем всяк норовит выступать от имени миллионов. Но Россия это прежде всего русские, а русские прежде всего люди, и если бы выступающие говорили о том, что роднит эллина с евреем, а не о том, что отличает их друг от друга, тогда их просветительские беседы были бы угодны Богу и гуманистическому Логосу. В противном же случае они есть раскольники рода человеческого, интеллектуальные блудники, вносящие смуту в умы соотечественников. Серебряков, инструктирующий бомбистов,- вот, увы, аллегорический образ многих сегодняшних сочинителей, возжелавших бранной славы, но стяжающих ее почему-то на страницах литжурналов, а не в окопах Чечни. Впрочем, в отечественной публицистике появился и собственный бомбист. Это Татьяна Глушкова, далеко не бесталанная поэтесса и совершеннейшая Жанна д'Арк по резкости литературных высказывний. Православно-патриоический клир, самообес-печивавший себя почетом и уважением на страницах ведомственных изданий, никак не ожидал, что подвергнется сокрушительнейшим разоблачениям - и от кого же? Да от той, которая долгие годы входила в его, так сказать, внутренний круг, координационные советы. "Младенец с окладистой бородой", заселивший "сверхноменклатурое по проис-хождению и стилю" поместье под Москвой А. Солженицын; "полемист-кадровик", "ин-тернационалист, ленинист и антикоммунист, славянофил и западник, временно испол-няющий обязанности банщика А. Солженицына", "тайный конфидент Абрама Терца" В. Кожинов; "ординарец патриотических "их превосходителств" А. Казинцев; их совместные "гимназические (при седых волосах) штудии русской истории" - далеко не самые сильные характеристики "их превосходительств", раздаваемые Глушковой. Не привыкшие к таким яростным атакам, уверенные, что правее (или левее) их никого быть не может, мэтры патри-отическорй словесности бросились было урезонивать свою взбунтовавшуюся едино-мышленницу, но получили в ответ серию еще более оглушительных оплеух. Конфуз, раскол в патриотах, скандал в благородном семействе… Но как же иначе? Как говорил тургеневский Базаров, "решился все косить - валяй и себя по ногам". Татьяна Глушкова этому самурайскому правилу следует и тем вызывает противоречивое уважение, а вот отмежевавшиеся от нее "патриотические превосходительства" - нет. Такого же противоречивого уважения достоин, с точки зрения автора этих строк, и Л. Бородин. Отсидев положенный - и немалый срок, Бородин не впал по этому поводу в антисоветскую интелигентскую истерику и не бросился стричь купоны по ведомству лагерной прозы. Он - самый немногословный из патриотических литераторов, его самиздатовские и "тамиздатовские" публикации выгодно отличаются от расхожего диссидентского трепа самобытностью содержания. Его художественные произведения не поднимаются выше уровня добротной (но очень добротной!) беллетристики, но попробуйте найти автора, который сам бы в этом признавался ("Я - среднепишущий литератор"). Однако же изобразив в романе "Божеполье" коммуниста, мало того, бывшего члена Политбюро КПСС, Бородин отнюдь не сделал из него каррикатуру, и даже наоборот, написал фигуру, во многом трагическую. Некоторое время назад Л. Бородин возглавил журнал "Москва", став тем самым одним из "превосходительств". Сегодня журнал воспринимается как приложение к "Вестнику Московской епархии". Настоящей художественной литературы, за малыми счастливыми исключениями, на его страницах не значится. No comments. Но по-другому не бывает. Любое идеологизированное сознание страдает роковым эстетическим недочувствием, заставляющим полагать политический плевел произведения важнее его художественного зерна. Подлинное искусство всегда внеполитично, "цель поэзии - поэзия". Если же художник или приставленный к нему литературный комиссар начинают впрыскивать в плоть художественного образа эссенцию политического тезиса, искусство чахнет, перестает быть таковым. Приходится еще раз подчеркнуть, что наши литпатриоты, пламенно служа русской идее, разменивают на политический пятак то единственное, чем Россия только может гордиться перед человечеством - ее художественную культуру. Перечитайте Л. Толстого, Тургенева. С.-Щедрина, перепишите знаменитую пушкинскую фразу "Черт догадал меня с моим умом и талантом родиться в России" и положите ее под стекло своего письменного стола, если вам придет в голову заняться патриотическим сочинительством. …Пастернак, Мандельштам - на что они, ведь это евреи… Да, но эти евреи обогатили космос русского поэтического слова, они перевели стрелку его возможностей до предела, который, мы начинаем подозревать, просто не воспринимается ухом ревнителей подлинного, вонмигласно-благолепного, препоясанного буквой "ять" словесы. Поэтому лучше изъять их читательского оборота соотечественников, а заодно пресмотреть на предмет масонских уклонений всю послепетровскую литературу. И вот уже одно, поднаторевшее в подобных разоблачениях патриотическое издание перепечатывает из слова в слово "Домострой", а другое навязывает читателю в качестве шедевра славянской поэтической культуры "Гадание на курицах". ("Сняв с насеста курицу, чаще петуха…"). В одном журнале публикуется штудия "Русский эрос", а в другом предлагаются его художественные образцы: "Тяжело дыша, встал у ее ног, а она этими ногами обвила его шею и повалила на себя." "Наш современник", доказывая жизнеспособность "русского романа", в течение года публикует эпопею В. Личутина "Раскол" и сопровождает ее зазывной рекомендацией: "Мы верим, что читатель "Нашего современника" поймет напряженность историофилософских исканий одного из леоновских (! - В.С.) наследников - Владимира Личутина /…/ Удивителен язык личутинского романа - северный, заповедный, настоянный ароматом столетий /…/ Мы знаем - нашего читателя не отпугнет родная архаика, древняя крастота северных речений. Мы ценим в читателе силу мысли и эстетическое чутье." На это можно было бы возразить, что силы мысли и эстетического чутья проявить в данном случае никак невозможно, потому что эпопея неподъемна размерами, писана старославянским суржиком и вследствие того практически нечитабельна. Иногда на территории патриотической словесности появляются талантливые произведения, но мера их талантливости прямо пропорциональна их свободе от патриотической фразы! С упрямством самоубийц целый отряд литературной интеллигенции гробит свои писательские, издательские, житейские, наконец, биографии, потому что они таковы, каковы они есть, потому что таков их психический склад, их ощущение мира. Оно деформировано, моноцветно, но попробуй, докажи это человеку, ушибленному идеей. Он непремено ответит, что это вся нация, вся культура шагает не в ногу, один он в ногу. Поэтому от любви к своей родине до ненависти к ней у таких людей часто один шаг. "В России нет нации. Нет нации, гордой и осознающей свои интересы. Есть только темное и забитое русскоязычное население, готовое, подобно стаду баранов, весело блеять, когда его гонят на убой. По сути дела, нет уже и великой, могучей России, а есть всего лишь евразийское геополитическое пространство, заполненное некой абстрактной массой." Возможно, это так. Но иные народы, попадавшие под власть полубезумных вождей или тщеславных прохвостов, что одно и то же - они что, вели себя когда-нибудь по-иному? Это во-первых, а во-вторых, эта евроазийская человеческая масса обладает все-таки коллективным инстинктом, некоторой роевой исторической самостью, суть которой очень остроумно сформулировал Языков: "что для немца хорошо, для русского смерть". Пару лет тому назад - автор статьи утверждает это со всей серьезностью,- мы стали свидетелями главного культурно-исторического события последнего десятилетия. Речь идет о заседании телевизионного "Пресс-клуба", на котором был подемонстрирован двухсерийный фильм А. Кончаловского "Курочка ряба". Стараниями организаторов этой затеи ей предшествовала энергичная реклама, и они своего добились: в назначенное время за телевизоры уселасть вся страна. Но дело не в самом фильме (на мой взгляд, блистательным), а в том, что за этим последовало. Как помнит читатель, прямо в телестудию была доставлена половина той самой деревни, где происходили съемки. То есть произошло имено событие: по одну сторону - просветительский авангард России, ее, так сказать, интеллектуальная элита, а по другую - глубинно-нижегородское, безымянно-деревенское российское "множество". И вот после довольно путаной дискуссии, во время которой столичные златоусты блистали красноречием, а оробевшее множество - в основном красноречивым молчанием, ведущий решил поощрить вчерашних невольников агрогулага вопросом: "Кто за то, что раньше жить было лучше, поднимите руки." Результат получился оглушительным. Без малейшей паузы, почти в рефлекторном порыве все приглашенные за исключением одного проголосовали "за". То есть за те самые, заклейменные сотнями экономистов-публицистов, гигантов мысли и отцов русской демократии, узников совести и рыцарей свободы брежневские времена. Подобное голосование стоит любого референдума. На глазах у просвещенного человечества российское "множество" от первого, так сказать, лица, безо всяких полпредов и посредников заявило о нежелании одеваться в европейское платье, как бы разумно оно ни было скроено. Если бы литературная генерация, пришедшая на смену выдохшимся соцреалистам, выработала новую национально-культурную мифологему, она, скорее всего, сомкнулась бы в конце концов с народным телом. Но она ударилась в повторение задов европейской цивилизации, в неоавангардизм, концептуализм, конкретизм - на чью, собственно говоря, поддержку она собирается в таковом качестве рассчитывать? Автор этой статьи преподает словесность в одном из окраинных университетов бывшей метрополии и может засвидетельствовать, что интерес студентов к русской литературе стойко падает по мере приближения к ее современному периоду. В такой же растерянности пребывают школьные учителя, книгопродавцы, библиотечные работники - тот самый читательский актив, которым писатель должен был бы дорожить пуще премии Букера и собственного глаза. Поражает прямо-таки младенческое недомыслие тех, кто, поливая ошарашенного читателя ушатами "срамной прозы", полагает, что служит литературному прогрессу, приобщая соотечественников к достижениям просвещенного Запада. О, конечно, патриотические камлания радетелей "четвертого Рима" украшением русской художественной культуры не являются. Но еще безнадежнее отыскивать что-либо подобное у наших космополитических ничевоков с сертификатами от Сороса. Впрочем, культурно-политическая ситуация меняется, как кажется, не в их сторону. Ничего хорошего от этой возможной рокировки нам с тобой, дорогой читатель, ожидать не приходится, потому что если "эти" развлекают нас по крайней мере своими дурацкими хеппенингами, "те" превратят литературу в подобие патриотического тропаря. Но что толку в таком патриотизме, если он выплескивает с водой и ребенка, лишает русское литературно-художественное слово его эмоционально-эстетического блеска и пушкинской всечеловечности… Источник Сердюченко   www.pseudology.org