Валерий Леонидович Сердюченко Художник и власть Анатолий Васильевич Луначарский уже высказался по этому поводу, но автор сего самодеянно полагает, что у него тоже найдутся читатели и единомышленники. Положено считать, что второе противопоказано первому. Но почему же? Настоящему художнику хорошо только тогда, когда ему по-настоящему плохо. Писателя нужно выводить голыми пятками на снег, ограничивать карандашом-обмылком и обрывком бумаги, всячески третировать и унижать. Страдание и нищета, а не преуспеяние и комфорт - вот залог вдохновенных творений искусства. Исключения лишь подтверждают правило. Хотите ли узнать, какая коленно-локтевая позиция наиболее всего выгодна для подлинного творчества? "Если же кругом тебя люди злобные и бесчувственные, и не захотят тебя слушать, то пади перед ними и у них прощения проси, ибо воистину и ты виноват в том, что не хотят тебя слушать. А если уж не можешь говорить с озлобленными, то служи им молча и в уничижении, никогда не теряя надежды. Если же все оставят тебя и уже изгонят тебя силой, то, оставшись один, пади на землю и целуй ее, омочи ее слезами твоими, и даст плод от слез твоих земля, хотя бы и не видал и не слыхал тебя никто в уединении твоем" (Ф. Достоевский, "Русский инок") Сказано, впрочем, о религиозном, а не о художническом служении, но и оно тоже очень здесь при чем. Ибо на каком-то сакральном витке разница между ними исчезает. Достоевского мы только что цитировали, а вот Пушкин: Пока не требует поэта К священной жертве Аполлон В заботах суетного света Он малодушно погружен ---------------------------- Но лишь божественный глагол До слуха чуткого коснется, Душа поэта встрепенется, Как пробудившийся орел. Тоскует он в забавах мира, Людской чуждается молвы. К ногам народного кумира Не клонит гордой головы --------------------------- Бежит он, дикий у суровый, И звуков, и смятенья полн, На берега пустынных волн В широкошумные дубровы... Или вот, например, из Владимира Высоцкого: Поэты ходят пятками по лезвию ножа И режут в кровь свои босые души. Видите? Во всех трех случаях - аскеза и схима, добровольное отречение от мира с его суетными соблазнами. Пушкин, положим, был бабник, каких свет не видывал. Достоевский не уступал ему в сладострастии. Читать без краски смущения его переписку со второй женой невозможно, при том, что "прюдствующая" Анна Григорьевна вытерла наиболее интимные "цалования" своего супруга. О Льве Толстом тоже не приходится говорить. Воистину, художник - то место, "где дьявол с Богом борется, а поле битвы сердца людей". И все-таки не языческие, а христианские заповеди торжествует в "Повестях Белкина", "Бедных людях" и "Анне Карениной". Писателями не становятся, ими рождаются. Рожденный писать - не писать не может. Другой вопрос, есть ли у него при этом еще и талант. Опыт показывает, однако, что если графомана долго и нещадно пороть, он оставит в конце концов перо и бумагу. А у подлинного писателя не так: он будет глаголать, пока летейские воды не зальют его горла. Но мы взяли слишком высокую ноту. Усмирим интонацию, возвратимся в пределы реального исторического дня и констатируем, что "золотой век" русской литературы состоялся не вопреки, а благодаря цензуре. В ссылке побывали и Пушкин, и Лермонтов - именно за свое писательство, ни за что другое. Ведомство Бенкендорфа не знало устали. Ни один из классиков не чувствовал себя защищенным от его недреманного ока. Неистовый и ужасный Салтыков-Щедрин сгибался в три погибели, когда появлялся в служебном кабинете Лазаревского с очередным номером "Отечественных записок". Достоевский имел неразрешимые проблемы с "монастырскими" эпизодами в "Братьях Карамазовых". И даже Толстой, великий Лев Толстой учитывал цензурную возможность тех или иных дворцовых сцен в "Войне и мире". Не менее, а более свирепой была цензура советских времен. Определив писателей на казенный кошт, Сталин потребовал от них абсолютной благонадежности в смысле политической и любой другой морали. И что же? Русско-советская литература 20-х годов оказалась объектом восхищенного внимания по обе стороны океана. Боже, какое соцветие талантов! Алексей Толстой и Михаил Булгаков, Олеша и Зощенко, Ильф и Петров, Твардовский и Паустовский, Багрицкий и Бабель, Маяковский и Пастернак! У каждого из этих авторов были проблемы с Главлитом - но исключительно к их творческому благу, потому что... см. выше. Нынешние постмодернистские литкувыркания не идут ни в какое сравнение с целомудренной чеканной графикой фадеевского "Разгрома" или жизнедышащей барочностью бабелевской прозы. Пресс политической несвободы непостижимым для простого смертного образом катализирует творческие силы художника. Его произведение обогащается особой жизненной упругостью, энергией преодоления, образной изощренностью и тщательной выверенностью каждого грамматического знака. Трава, взламывающая асфальт - вот метафорическое разрешение этой коллизии "художник и власть". То, что противопоказано "человеческому" в художнике, отнюдь не противопоказано "художественному" в нем. Пока Солженицына содержали в черном теле, он написал "Один день Ивана Денисовича", пронзающий душу и сердце экзистенциально-художественный шедевр. Когда же цензурные рогатки вокруг него разжались, Солженицын пустился в неподъемные "Архипелаги ГУЛАГи" и "Красные колеса". Кто-нибудь из присутствующих дочитал эти "Колеса" и "Августы" до конца? Поднимите мне веки, я хочу видеть этого человека. Настоящий художник слишком ответственен перед своим предназначением и талантом, чтобы разменивать их на голое политическое противостояние. Пастернак и Ахматова инстинктивно удержались от срыва в диссидентское подполье и в результате полностью реализовали себя, как художники. У Солженицына же, прости Господи, не достало на это ни ответственности, ни чутья. Потеряв в авторе "Иване Денисовича" великого прозаика, мы обрели взамен занудного публициста, довлеющего политической дневи. А как выглядит сегодняшний российский литературный ландшафт? Абсолютно безнадежно. Это только казалось, что рухнут цензурные запреты - и отечественный парнас наполнится произведениями неслыханной красоты и силы, прилетит птица Феникс и расцветет сто цветов. Просто поразительно, сколь скудным оказался идейно-художественный резерв оппозиционной культуры, когда она выбралась на очищенную от цензуры и соцреализма поверхность. Отнюдь не гомеры духа и не кудесники слова возобладали на постсоветском литературном пространстве. А ущербные посредственности, исчерпывающие свои претензии к режиму в основном невозможностью явить себя на его литературных страницах. Все эти новейшие Пелевины-Приговы и Сорокины - это так, литература для бедных, детский крик на лужайке, боборыкающие бо-бо. Они неистовствуют, а мы зеваем. Они кощунствуют, а нам скучно. Они даже выматериться как следует не умеют, а половые акты списывают, скорее всего, с порнографических кассет, потому что и в "этом деле" оказались слабаками, в отличие от литературных "отцов". Автор уже изнемог в борьбе с ними. Он стыдил, уличал, раздавал критические уплеухи, пока не понял, что имеет дело с generation P, особым чернильным племенем, способным существовать только в режиме культурного полураспада. Утешает лишь то, что их никто не читает. Когда ты последний раз держал в руках толстый литературный журнал, приятель? Вот видишь, ты задержался с ответом. Скорее всего это были шестидесятые-семидесятые годы, когда свершали свой крестный подцензурный подвиг Юрий Трифонов и Владимир Высоцкий, поздний Валентин Катаев и Иосиф Бродский, Евгений Евтушенко и Булат Окуджава, Лев Аннинский и его блистательные соратники по эзоповым критическим статьям. Короче говоря, кончается цензура - кончается литература. Так было, так есть и так пребудет всегда. Авторы "РП"! Требуйте для себя самой свирепой и недреманной цензуры! Источник Сердюченко   www.pseudology.org