Валерий Леонидович Сердюченко Вьетнамские впечатления Между прочим, автор сего четыре года прожил и проработал во Вьетнаме. Будучи человеком упрямым и выучив (что невозможно) вьетнамский язык, я выпросил под занавес у своих университетских кураторов путешествие по Меконгу. После длительных переговоров с нашим консульством формальности были утрясены, и через неделю мы плыли на арендованном катерке по величайшей реке юго-восточной Азии. Нас было четверо: я, мой проректор и два белозубых вьетнамских кегебиста, один из которых умудрился утопить свой пистолет в первый же день плавания. Пистолет выскользнул у него из-за пояся и свалился в воду. Мы переполошились, но вьетнамец беспечно махнул руками и знаками объяснил, что у него их много. Мы долго плыли на мерно постукивающей посудине вдоль берегов этого речного океана. Нас окружал совершенно незнакомый мир. Мимо нас перемещались деревни, населенные людскими множествами в набедренных повязках, леса неслыханной густоты, в которых стрекотали невиданные птицы. Неожиданно мотор забарахлил, и нас стало сносить на дикий остров, высившийся горбатым утесом в центре Меконга. Я задрал голову и обнаружил на самой его вершине крошечное строение желтого цвета. Куратор сказал, что это отшельничья пагода. Я загорелся любопытством и упросил своих спутников забраться наверх. И вот мы лезем по тернистым тропам, раскалываем о камни свои коленные чашечки, солнце лупит ультрафиолетовой пушкой, над нашими головами проносятся стрекозы размером в ворону, вьетнамцы проклинают все на свете и умоляют меня вернуться, но я не сдаюсь, и, наконец, вот она, пагода с открытым входом, за которым молчание и темнота . Вдруг из этой темноты выступила задрапированная в выгоревшую галабею фигура. Представьте себе человека с телом шестнадцатилетнего мальчика и лицом семидесятилетнего старика - это и будет обитатель сего пятачка, затерянного в немыслимых географических пространствах. Он совершенно не удивился неожиданному появлению перед собой белого волосатого чужестранца. Он просто стоял и смотрел на меня бездонными синими глазами. Он излучал улыбчивое спокойствие. Преодолев смущение, я приступил к распросам. - Скажите, почтеннейший, а как долго вы здесь находитесь? И какую именно религию вы исповедуете? Вы буддист, даосист, конфуцианец? А кем и когда была построена эта пагода? Старец благожелательно созерцал гостей... и не отвечал ни единым словом, хотя вьетнамцы старательно переводили мои шумные вопросы. Я удвоил старания: - Я из Советского Союза. Вы знаете, где это? Вы слышали что-нибудь о Юрии Гагарине? Космос, космос! Москва, ленсо, Россия!.. Понимаете?! В ответ - благожелательное молчание. Старец слышал меня, но не слушал, если читатель понимает, что я хочу сказать. Я пустился во все тяжкие, обрушил на него новые вопрошания, на которые сам же и отвечал, как вдруг лицо отшельника выразило искреннее сострадание, и он, наконец, произнес в сторону моих спутников что-то односложное. - Ну, ну, что он сказал? - набросился я на них. - Переводите же скорее! - Он сказал: как, вы, должно быть, устали. Я оторопел. Но потом вдруг увидел себя его глазами: потного, лохматого, с намотанным вокруг шеи фотоаппаратом, размахивающего руками и захлебывающегося словами. Белая, нелепая, судорожно жестикулирующая обезьяна... Я замолчал. Я опустился на каменную скамейку. Повисло общее безмолвие. На плечо старца опустился прирученный попугай. Из глубины пагоды потянуло ароматическими палочками. Мы находились в сердцевине восточного бытия. Под нами Меконг струил свои желтые воды, отражая красное небо и красные берега. На плавящемся горизонте появлялась и исчезала флотилия джонок. Справа простиралась еще более загадочная Камбоджа. Солнце плавило все вокруг, но над Камбоджей бушевала тропическая гроза. Все было не так, "наоборот", непонятно. Прошел час. Старец начал мерно рассказывать. Он живет здесь в полном одиночестве около двенадцати лет. Пагода построена в незапамятные времена какой-то местной династией Хунгов. Кто такие Хунги? Это неважно. Но чем он еще занимается кроме того, что живет? Он занимается строительством персональной гробницы. Все двенадцать лет он строит свою усыпальницу. Вот она. Старец указал на выложенный каменными плитами куб, до половины углубленый в землю. В середине куба находилась соломенная циновка. - Но какой во всем этом смысл? - снова приступил я к нему со своими темпераментными восклицаниями. - До каких таких мудрых истин вы дошли за время своего двенадцатилетнего одиночества, самоуглубления и медитации? Ответ меня поразил. Я размышляю над ним по сие время. Приглашаю к этому и читателя: "Раньше, до того, как я удалился от мира, - ответствовал старец, - я знал, что, допустим, гора это гора, река это река, а небо это небо. Но мне потребовалось десять лет, чтобы понять, что гора - это только гора, река - только река, а небо - только небо". Смысл подобных философических бдений вряд ли когда-нибудь станет доступным европейскому человеку. Я мог бы прокомментировать их таким образом, что этому дзен-буддисту открылась дискретность мира и отсутствие в нем единой построяющей идеи, но для меня это все равно будет голая, не несущая никакой пользы чепухистика, а восточная философия вся состоит их таких откровений. Латентным дзен-буддистом был Андрей Тарковский. Не случайно герой "Жертвоприношения" появляется однажды в китайском халате с иероглифом "ом" на спине. Если ежедневно - но ежедневно и на протяжении долгого времени совершать что-нибудь элементарное, простое: например, набирать в стакан воды из-под крана и медленно выливать ее в умывальник, в мире что-то изменится, - учил Тарковский. А старый молодой дзен-буддист из островной пагоды на краю мира десять тысяч раз на дню повторяет священное и бесмысленное "ом-ме пад-ме хоум", доводя себя до гипнотического экстаза. Воистину, "Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись". Еще из вьетнамских воспоминаний пишущего эти строки. Стоит вьетнамец на тротуаре и созерцает цветущее дерево. Стоит час, другой. Начинаю пялиться на дерево и я. - Скажи, Ван Ли, что ты там видишь такого, чего я не вижу. Куда ты смотришь? Вьетнамец (раздраженно): Как это куда я смотрю, что за бессмысленный вопрос. Я смотрю, чтобы смотреть. И что возразишь на это? Через некоторое время советские специалисты и вьетнамцы, работавшие в одном коллективе, начинали ненавидеть друг друга. Ненависть накапливалась от растущего непонимания. Например, я читаю лекцию, а через окно доносится развеселая мелодия "Мой адрес не дом и не улица, мой адрес Советский Союз!". Выглядываю - по шоссе движется приплясывающая процессия. Все в белом. "Это похороны" - объясняют мои студенты. Или: каждое воскресенье мне разрешалась поездка на берег Тихого океана. Однажды мне выделили для этих поездок новую "Волгу". Это была великолепная мощная машина с форсированным двигателем. Моими обязательными сопровождающими были вьетнамские коллеги. Сразу по вызде из Хошимина я попросил у водителя разрешения сесть за руль, и мы понеслись по великолепному стратегическому шоссе, построенному американцами. Я беспрерывно жал на акселератор и бурно восхищался скоростными качествами машины. А вьетнамцы за моей спиной возмущались: я ехал так быстро, что не давал им полюбоваться пейзажами, расстилающимися по обе стороны дороги. К восьмидесятым годам во Вьетнаме было советизировано все. Вьетнамцы работали на заводах, целиком перевезенных из Союза, читали советские газеты и смотрели советские фильмы. Каждый десятый обучался в Советском Союзе. Руководство вьетнамской армии говорило по-русски лучше, чем сами русские. Но настоящего контакта не получалось. Советский специалист мог пригласить к себе вьетнамского сослуживца или посетить его самому только после длительных согласований. Причем, насколько я вспоминаю, запретительная инициатива исходила от вьетнамской стороны. Любовные контакты с вьетнамскими дамами были вообще невозможны. О, я мог бы рассказать об одном случае: это была настоящая войсковая операция с привлечением массы транспортных средств, включая велосипеды и крытые продовольственные мотороллеры из гаража совконсульства. Тем не менее, на следующий день возлюбленные были разоблачены. Несчастный совспециалист был отправлен домой чартерным рейсом, судьба его пассии осталась неизвестной. В другой раз операция удалась. Но умолчу: "как вспомню, так вздрогну". Будучи во Вьетнаме, я всем этим возмущался. Сейчас - нет. Сегодня я понимаю, что "Восток" и "Запад" изначально, генетически несовместимы. "Быть вьетнамцем" значит противостоять рационалистическому, урбанистическому, инженерно-техническому Западу. Задним умом я стал соображать, что вьетнамцы не терпели нас именно в той мере, в какой мы требовали от них подчинения этим европейским стандартам жизни. "Мы не для того выгоняли американских варваров, чтобы к нам пришли другие, советские технократические варвары" . Хотел бы я побывать во Вьетнаме еще раз? Безусловно. Воспоминания об этом островном дзен-буддисте до сих пор не дают покоя. Ведь как просто: "Дерево - это только дерево, море - это только море..." Но провести там остаток жизни я бы не смог: никак не могу представить пляшущих процессий на собственных похоронах. Если бы на склоне лет я стал миллионером, я, пожалуй, переселился бы в Афганистан. Это никакое не кокетство и не интеллигентская болтовня. Дело в том, что там я тоже прожил и проработал три года. Мой "афганский" жизненный опыт превосходит по насыщенности все последующие и предыдущие. Но об этом в следующий раз. Насколько мне известно, присутствующий здесь Iouli тоже отдал Афганистану часть своей руководящей биографии. Интересно, совпадут ли наши впечатления об этой стране, которую я полюбил больше всех мест своего житейского обитания. Источник Сердюченко   www.pseudology.org