| |
|
Валерий
Леонидович Сердюченко
|
О Викторе Топорове |
Именно так: "О
Топорове". Репутация этого критика и публициста настолько одиозна, что
требует таких же категорических интонаций. О Топорове больше
красноречиво молчат, чем спорят, и это понятно: он - паршивая овца в
садах современной российской словесности. Его описания этих садов
настолько каррикатурны, что приводят их обитателей к стойкому желанию
считать критика несуществующим. Его фамилия под благожелательным отзывом
или рецензией вызывает изумление. Даже если ему случается выговорить о
ком-нибудь доброе слово, он непременно снабдит его конвоем таких
язвительных оговорок и уточнений, что лучше бы не выговаривал. Помните,
у Гоголя? "Все мошенники, весь город там такой: мошенник на мошеннике
сидит и мошенником погоняет. Все христопродавцы. Один там только и есть
порядочный человек: прокурор; да и тот, если сказать правду, свинья".
Таков же и Топоров. Сахаров? - политический младенец, дилетант,
подчиненный Елены Боннэр. Анна Ахматова? - честолюбивая авантюристка,
изображавшая из себя одновременно вдову Блока, Пушкина и всей русской
литературы. Мемуары Эммы Гернштейн? - писания выжившей из ума старухи.
Булгаков? - "пламенно и долго взаимно любил Сталина". И так далее и тому
подобное. О менее знаковых литературных фигурах и говорить не
приходится. Его статья "Похороны Гулливера" - поименная эпитафия доброму
десятку питерских литераторов. Напомним ее начало:
"Одна и та же компания в полсотни стариков и старух то в слякоть, то в
гололедицу переползает с одного мемориального мероприятия на другое, из
последних сил имитируя всенародную славу. Одни и те же люди - со сцены,
с телеэкрана, сидя и стоя, - по третьему, по четвертому, по пятому разу
пересказывают байки даже не в довлатовском, а в
непроизвольно-хармсовском духе. Старухи сладострастно вспоминают "Чудное
мгновение" ("я помню нашу свалку на комоде"), старики твердят: "Нас
мало. Нас, может быть, трое", числя в составе великой троицы себя на
пару с "Рыжим" и категорически запамятовав имя третьего. Потом они
выезжают на Запад и делятся воспоминаниями с тамошними стариками и
старухами - а у тех свои воспоминания, точно такие же"
И это о поколении, объединенном именем Бродского! Или оскорбительная
филиппика в адрес многолетнего литературного секретаря Ахматовой, поэта
и романиста Анатолия Наймана. Найман попытался воздать задире, но
получил такой свирепый отпор, что ушел, образно говоря, в глухую защиту.
Все это не могло остаться безнаказанным. Топорову постепенно стали
отказывать в приличном обществе, а, следовательно, в доступе на страницы
респектабельной литературной печати. Его основное пристанище - журнал
"Посткриптум" - приказал долго жить в том числе невозможного характера
своего основного автора, и Главный ругатель российского парнаса сам
оказался вытесненным в малотиражные оппозиционные издания - отнюдь не
изменив своему мизантропическому демону. Он по-прежнему не устает устали
в оскорблении авторитетов и знаменитостей. Более ядовитого пера наша
критика не знала со времен Писарева. "Со времен Буренина" - поправили
меня в одном московском литературном разговоре. Да, так вернее. Как мы
знаем, Буренин плохо кончил. Сиятельные жертвы его разоблачений учинили
ему презрительный бойкот, и несчастный зоил канул в волны литературного
моря, навсегда оставшись в читательской памяти отрицательным синонимом
всяческой моральной скверны.
В подобной ситуации оказывается и Топоров. Особая пикантность ситуации
заключается в том, что перед нами бывший шестидесятник, бывший
диссидент, антикоммунист и питомец "внутреннего круга" оппозиционной
ленинградской интеллигенции 60-80-х годов. Своих персонажей Топоров
знает не понаслышке, документально-биографическая основа его памфлетов
несомненна - тем разрушительнее их ядовитый пафос.
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда -
- писала Ахматова. Критическая муза Топорова питается исключительно
"сором", но, в отличие от ахматовской музы, производит лишь анчары и
тернии.
Зададимся, однако же, вопросом, что подвигло Топорова на роль enfante
terrible новой российской словесности? Он что, родился
человеконенавистником? Нет, в его мирной переводческой биографии ничто
не указывает на это. До определенного времени он вообще не посягал на
публицистические лавры. Топоров стал тем, кем он стал, лишь в последнее
десятилетие, и есть вопрос, кто виноват в этом превращении Павла в
Савла: Топоров или его предмет.
Нравы на современном Парнасе оставляют желать много лучшего. В
тоталитарные времена писательская известность и репутация создавались
партией и правительством. Сегодня писатели стали создавать их сами. И,
увы, преуспевать не в самом благородном направлении. Чехов как-то
сказал, что если собака талантливо напишет, то и ее в конце концов
напечатают. Стало уже дежурным местом напоминать, что повесть "Один день
Ивана Денисовича" поступила в редакцию "Нового мира" самотеком. Нынешний
сочинитель предпочитает другие пути. Вот пример. Топоров цитирует стихи
Александра Тимофеевского в "Знамени", Ольги Кучкиной в "Октябре", Елены
Ушаковой в "Новом мире", Ольги Ермолаевой там же. Рядовой читатель не
знает, в каких человеческих и должностных отношениях находятся друг с
другом эти авторы. А Топорову это очень хорошо известно.
"Стоп!.. Кто печатает этот графоманский бред? Зав. отделом поэзии Олег
Чухонцев, лауреат на пару с мужем Елены Ушаковой, Александром Кушнером,
Пушкинской (Германия) премии этого года. А кого он еще печатает? Ольгу
Ермолаеву, - зав. отделом поэзии журнала "Знамя". А где печатается
Тимофеевский? В "Знамени". А кто хвалит их всех в "Литературке"? Ольга
Кучкина."
М-да. Действительно получается малосимпатичная толкучка, и чем на это
возражать Топорову? Только одним: впредь не унижать своего писательского
(и человеческого) достоинства подобным взаимообслуживанием. Литературный
свет предпочитает возражать другим образом. Он отлучает выносящего сор
из избы от своих издательских угодий - и совершает непростительную
ошибку. Высокое соревновательство в истине и красоте вырождается без
третейской критики в тусовку, торг и суету. Парнас превращается в базар,
высшим авторитетом становится гонорарная ведомость, небесталанные
Александр Кушнер, Ольга Кучкина, Елена Ушакова, Ольга Ермолаева теряют
поэтическую мускулатуру и опускаются до процитированного в топоровской
статье виршеплетства. Таким образом литературный свет сам себе вредит.
Вместо того, чтобы отмобилизоваться и ответить на критику шедеврами,
которые заставили бы Топорова и топоровых сменить хулу на осанну, он
предпочитает их замолчать и сделать вид, что они не существуют. Когда в
разговоре с одной новомировской дамой я упомянул имя Топорова , она
возмутилась и отказала мне в дальнейших любезностях. Самое удивительное,
что лично ее Топоров ни разу не задел единым словом. Дала себя знать
цеховая солидарность (и зависимость). Топоров слишком груб? Но
позвольте, дело не в форме, а в сути, суть же такова, что все приводимые
Топоровым факты действительно имеют место. Его осведомленность в кулисе
литературной жизни поразительна. Литературные, как и любые другие
кулисы, всегда малоприглядны. Если бы эта неприглядность
компенсировалась блистательными творческими успехами, Топоров разделил
бы участь Булгарина и Буренина. К сожалению, то, что обильно цитирует
Топоров, и в самом деле настолько нелепо во всех отношениях, что
начинаешь сомневаться, не написано ли все это каким-нибудь коллективным
Никифором Ляписом в похмельном помрачении рассудка. Согласимся, если А.
Найман заставляет переводимого им французского трубадура объясняться в
любви к прекрасной даме строками "Но чем я полностью задрочен", - то
здесь никакая насмешка не чрезмерна. Многажды разгромленный критиком
Александр Кушнер попытался ответить автору эпиграммой. О ее качестве
судите сами:
Как звать тебя, скажи еще раз, Топоровым?
Проси, чтобы поэт заметил твой зудеж.
И тленья убежав, прихлопнут точным словом,
Останешься в веках и вечно заживешь.
Уж лучше бы не отвечал, честное слово. Упрек Топорова в косноязычии
делается после этой невнятицы совершенно неотразимым. Рождается
подозрение, что жертвы критика предпочитают помалкивать не потому, что
считают ниже своего достоинства, а потому, что трусят или просто не
умеют ответить равноценным образом. Его разоблачают, как лжеца, но
уровень этих разоблачений примерно таков: "Топоров заявляет, что я
бездарен, завистлив и хвастлив. Топоров врет. На самом деле я талантлив,
благожелателен и скромен". Или: "Он обвиняет такого-то в несусветной
глупости. Но этого не может быть, потому что такой-то протестовал против
ввода советских войск в Чехословакию".
Очень даже может быть, скажем мы на это. Когда полысевших отцов и дедов
Арбата, но с прежним химическим составом в голове, пригласили писать
конституции, они пустились в перепевание "Русской правды" Рылеева и
Четвертого сна Веры Павловны - разумеется, нимало не подозревая об этом.
Топоров разгромил хрестоматию "Самиздат века", этот свод диссидентской
мысли 20 столетия. Возразил ли нечестивцу кто-нибудь из разгромленных?
Ни один не откликнулся, в том числе ни один из составителей сборника.
Сего удивительного факта невозможно объяснить как-нибудь иначе, кроме
как тем, что Топоров написал о сборнике правду.
И добро бы Топоров был лишь ругателем. Но нет, он ко всему еще и
талантлив - поразительно талантлив как критик. Его грубость артистична,
образы почти художественны, эстетическое чутье безупречно. Его статья
"Похороны Гулливера" стала событием в литературной критике
безотносительно к упомянутым в ней персонажам. История слова знает
периоды, когда критика глупее литературы; равна ей; и - редчайший случай
- умнее ее. Вик. Топоров, Л. Аннинский, А. Агеев, П. Басинский, Н.
Иванова, немногие другие - это когда умный пишет о глупом, талантливый о
бездарном, нормальный о ненормальном. Но только Топоров продлевает свою
критику до нравственного вещества сочинителя. Он отслеживает все, что
есть в людях литературной сцены лицедейского, непорядочного,
нарциссического и казнит беспощадно. Он единственный, кто выполняет
сегодня санитарную функцию в литературе: что это, свидетельство любви к
ней или жестокости? Кто, собственно, провоцирует постоянный конфликт
между Топоровым и сегодняшней словесностью: Топоров или сама эта
словесность? В. Князев опубликовал в Интернете статью "Топоров как
Розанов". Автор всецело "за" Топорова, но аналогия не кажется
убедительной. Топоров здоровее Розанова в сто раз. Он саркастичен, но не
юродствует. Розанов запутывает, Топоров распутывает. У Розанова
словечки, у Топорова полновесные слова.
Другие сравнивают его с Галковским. Ну, во-первых, в любом абзаце
топоровской статьи больше стилистического блеску, чем в бесконечном
"Бесконечном тупике" нашего племянника Рамо. Господь и природа обнесли
его даром слова, оставив лишь задиристость. Во-вторых, Галковский
неадекватен. У нет царя в голове, семь пятниц на неделе, слова обгоняют
мысли, а мысли сводятся... вот именно, к чему сводятся мысли у
Галковского? Понять этого решительно невозможно. Это такое
квазифилософское глаголание, "всероссийское пенкоснимательство", по
выражению С.-Щедрина. Бог с ним, с Галковским. У них с Топоровым разные
группы крови. Топоров, во всяком случае, в кифомокиевщине покамест не
замечен. Он предметен и эмпиричен, держится конкретных литературных
фактов, факты же эти таковы, что российский сочинитель все чаще
перебирается сегодня с рудинских баррикад на клубные тусовки, где делят
славу и тельца. О чем Топоров и пишет безо всяких обиняков.
"Неча на зеркало пенять, коли рожа крива".
Источник
Сердюченко
www.pseudology.org
|
|