Валерий Леонидович Сердюченко O, womens! Когда Льва Толстого спросили, что он думает о женщинах, он ответствовал: "А вот стану на край могилы, скажу, прыгну в гроб - и накроюсь крышкой". Ваш покорный слуга не внял предостережению великого старца и был дважды и трижды наказан. "Не образумлюсь, виноват". Рискну высказаться ещё раз и, пожалуй, снова получу от читательниц "Переплёта" очередную порцию скорпионов и тарантулов. "Наташа не удостаивала быть умной", - сказал о своей любимейшей героине тот же Толстой. Заметь, читатель, не удостаивала, считала ниже своего достоинства, что не помешало ей прожить жизнь, которой позавидовала бы любая львица. Андрей Болконский, Анатоль Курагин, Пьер Безухов; аристократ, кавалергард, интеллектуал – каков любовный список! Процитирую самого себя, пожалуй: "Умная женщина - ошибка природы, генетическая левша. Вот он, израненный боец, уставший добытчик, только что трижды получивший от начальства "дурака", возвращается домой и ждет, что его голову положат на теплую мягкую грудь, укроют в объятьях, погладят по волосам и скажут: "Ты, ты самый хороший. Ты самый умный, неотразимый и талантливый, а они все завистливые бездари, противные уроды, не стоют твоего мизинца, и я их побью". Как вдруг его встречает вместо этого крикливое теловычитание с полуметровой сигаретой во рту и начинает с порога разоблачать в нем оппортуниста, конформиста и интеллектуального пошляка!" Короче говоря, умная женщина – это неприлично. Процитирую себя ещё раз: "Наташа Ростова не была умной. Что не мешало ей быть мудрой, а это не одно и то же. Идеальный женский тип – корова. Не случайно корова является символом одной из мировых религий. Корова – воплощение абсолютной и беспримесной доброты. Она никого не ест, а ее едят все. Ее молоко (сметана, йогурт, сливки, масло, сыр, простокваша), ее мясо, и даже ее кожа, рога, копыта – все идет на потребу людям, а корова уничтожает только травку, ну, разве еще молоко собственного изготовления. Когда я вижу женщину-корову, я преисполняюсь почти религиозного преклонения. "Сколь счастлив, - думаю я, - будет тот, кого она назовет своим избранником. Из года в год на него будет изливаться её неслышная женская ласка, забота, доброта и нежность. Он сможет играть Чайльд-Гарольда, Печорина и Гамлета, а его будут слушать, восхищаться и молчать." А есть другие. Так называемые "Интеллектуальные бедра". Они - непременные участницы всевозможных конкурсов, презентаций и фестивалей. Они врываются сразу в десять светских собраний, одновременно говорят, танцуют, хохочут, поглощают весь кислород и бездну шампанского – и, как некие провинциальные Маргариты, уносятся на новые собрания, чтобы и там произвести смятение и бучу. Но есть и третие. Назовём их "Говорящие стихами". Они не вступают в высоколобые дискуссии по поводу библейских древностей и будущего планеты. Их не влекут лавры Маргрет Тэтчер и Магрет Олбрайт. Уложив детей, супругов или возлюбленных спать, перемыв посуду и отключив телефон, они усаживаются за компьютер, подпирают щеку рукой и начинают другой рукой набирать что-нибудь, например, вроде: Всё стихло. В тишине бездонной Скрипично пауза звучит. Я слушаю завороженно, Как всё торжественно молчит. Знаете, кого мы сейчас процитировали? Фигурантку нашего очерка Татьяну Калашникову. Недавно ваш покорный слуга стал обладателем её поэтического сборника "Прощальный спектакль". Скажу сразу: более тонкоструйной poetry мне не приходилось читать. Будь автором этого сборника мужчина, его можно было бы заподозрить чёрт знает в чём, вплоть до гомосексуализма. Но Татьяна Калашникова женщина до мозга костей - и именно её стихи свидетельствуют об этом больше и лучше всего прочего. Это такой парад изысканных импровизаций на тему "полтавско-киевско-канадская Ева", ибо таковы реальные био-географические координаты нашей фигурантки. На Украине прошла её младость, сегодня она оказалась в Канаде, но её духовное "я" парит в парнасском поднебесье имени Игоря Северянина и изъясняется соответствующим образом: Вы так беззащитны, о, нежная! Мой хрупкий изысканный фавн. Глаза - голубая надежда, и Мне хочется к вашим ногам Сложить именное оружие, Смиренно колени склонив, Подола манящее кружево Лобзать, обо всём позабыв. В Вас что-то от грусти, от осени. Вы - дождь, Вы осенний разлив. Вы брошены? Может быть, бросили, Отвергнув, но не разлюбив? Или вот, например: Зеленоглазому сомненью Голубоглазая Любовь Дарила взглядом восхищенье, Его смущая вновь и вновь. Теряясь и слегка краснея Под взглядом пристальной Любви, Своё скрывая восхищенье И мысли тайные свои Но оставаясь всё же верным Себе, сомнение Любви Хотело искренне поверить, С тобой боролось: "Назови Свои былые увлеченья, Клянись, что будешь до конца Любить упрямое Сомненье, Не изменив Любви лица. А вот ещё, например: Зверёнком испуганным сжалась душа, Сокрыв утончённость и нежность свои От взглядов недобрых, колючек ежа, От льстивых улыбок, лишённых любви. Тому, кто назовёт это пародиями, автор плюнет в глаза. Перед нами завершённно-совершенный эталон женского ощущения мира. Те из женщин, что чувствуют этот мир не так, или не совсем так - не женщины, или не вполне женщины. Интеллектуальным гермафродитам типа автора этих строк не снилось подобных изысков. Они воспринимают "себя и вокруг" в ядовито-прозаической призме. От свежего воздуха они угорают, посланные в лес за пропитанием, возвращаются оттуда, укушенные вороной, с охапкой жимолости в руках и пакетом мухоморов подмышкой. Органолептические центры у них атрофированы, гениталии недоразвиты, головы забиты учёной трухой, а вместо сердечного чувствилища капустный кочан. "Яйцеголовые" - вот как мы ещё называемся. Чёрт бы побрал эту неспособность видеть мир таким, каким он предстаёт в стихах Татьяны Калашниковой, или в индийском кинематографе, что одно и то же. Наша порода раз и навсегда описана Владимиром Набоковым: " /.../ Всегда плохо выбритый, в больших очках, за которыми, как в двух аквариу-мах, плавали два маленьких, прозрачных глаза, совершенно равнодушных к зрительным впечатлениям. Он был слеп как Мильтон, глух как Бетховен и глуп как бетон. Святая ненаблюдательность (а отсюда полная неосведомленность об окружающем мире - и полная неспособность что-либо именовать) - свойство почему-то довольно часто встречающееся у русского писателя-середняка, словно тут действует некий благотворный рок, отказывающий бесталанному в благодати чувственного познания, дабы он зря не изгадил материала /.../ Лишиневский рассказывал, что Ширин назначил ему деловое свидание в Зоологическом саду и, когда, после часового разговора, Лишиневский обратил его внимание на клетку с гиеной, обнаружилось, что тот едва ли сознавал, что в Зоологическом саду бывают звери, а вскользь посмотрев на клетку, машинально заметил: "Плохо, плохо наш брат знает мир животных", - и сразу продолжил обсуждать то, что его особенно в жизни волновало: деятельность и состав Правления литераторов в Германии." ("Дар") Совсем не то прелестная Т. К. "Предисловие" Василия Пригодича к её сборнику открывается строками, являющимися как бы продолжением её собственных поэтических камланий: "Явление (выявление, проявление) поэта - процесс отнюдь не мгновенный, фанфарно-бравурный в сполохах бенгальского огня и треске фейерверка (процитирую Татьяну Калашникову: "Восторг, возбужденье, фанфары"), нет, это некое магическое действо, долгое, вязкое, почти интимное, когда в зеркале рифмованных текстов сквозь мутное стекло возникает двоящийся лик, а потом живое лицо словесника-художника". Ты что-нибудь в этом понял, читатель? Автор - ни единого слова. Но именно поэтому - и с завистью! подписывается обеими руками. А потому что ему не дано, как и абсолютному человеческому большинству, "говорить стихами". Поэты же из одних только стихов и состоят. "Поэзия, Бог мой, должна быть глупа", - сказал Пушкин. Стихи Татьяны Калашниковой отвечают этому требованию на сто процентов. Но есть просто глупость, а есть божественная глупость. Предоставляем читателю "Переплёта" самому судить, к какому разряду относится поэзия Т. К. Иногда её лирическая героиня рассматривает себя глазами мужчины, то есть не мужчины, а того, кем он, с её точки зрения, является. Читать эти "Четырнадцать взглядов" сущее наслаждение и удовольствие. Боже, как мы, оказывается, многоэтажно-противоречивы в своём отношении к женщине! Первый "Взгляд" мы уже цитировали, но там есть ещё и "Удивлённый", и "Разъярённый", и "Отчаянный" и "Саркастический", и даже "Пушкинский" и "Тургеневский" взгляды. Начитавшись этих "Взглядов", автор понял, что "героем романа" Татьяны Калашниковой ему не быть никогда. Недавно её книга и сама поэтесса удостоились презентации в Киевском фонде содействию искусств. Вашего слугу, к сожалению, на презентацию не пригласили, так что он там не был, мед-пиво не пил, по усам не текло и в рот не попадало. Но он располагает подробным фотоотчётом, свидетельствующим, на какой восторженной коде прошло это действо. Встречать заокеанскую гостью прибыли поэтические дяденьки и тётеньки из Житомира, Харькова, Запорожья, Донецка. Встречали букетами и шампанским. Всё получилось в лучших традициях салона Анны Павловны Шерер. Состоялась настоящая концертная программа. Бессмертный Юрий Григорьевич Каплан закончил вечер словами: "Вот Татьяна только что здесь говорила, обращаясь к своим друзьям детства, -- "я тогда еще не была поэтом, я была просто упрямой и непосредственной девчонкой". Так я хотел бы добавить, что из посредственных поэты не получаются". Подписуюсь под этим тоже. И тоже обеими завистливыми руками. И клянусь, во всём написанном нет малейшей иронии, но искреннее восхищение тем, что автору не дано и никогда уже не будет дано. Он несчастен именно в той мере, в какой сам не является Татьяной Калашниковой. Источник Газпром   www.pseudology.org