Валерий Леонидович Сердюченко Между стройбатом и храмом "Who are You, m-r Levit-Broun?" Валерий Сердюченко и Уильям Шекспир. (Из неопубликованного) Вот именно. Начать с того, что такой фамилии не может быть, потому что её не может быть никогда. Это, вот именно, какой-то ономастический парадокс. Тем не менее она существует и имеет физического носителя. Более того, в узких кругах широко известного и даже знаменитого. Знакомьтесь: автор пяти поэтических сборников, романа, двух книг религиозно-философских текстов и… альбома эротической графики! Как тебе этот антропологический коктейль, читатель? Хочется сказать словами Достоевского: "широк, слишком широк Борис Левит, я бы сузил". Иным из нас Бог и природа отпустили витальной энергии немерено, другим - с гулькин нос. Например, у автора этих строк её и на донышке не осталось. Проснувшись, он долго размышляет, открывать ли ему вообще глаза, затем, бреясь, с трудом удерживается от соблазна плюнуть в собственное отражение, и лишь утренняя бутылка пива возвращает ему волю прожить ещё один день. "Не-на-вижу!" - назвал он один из очерков о самом себе. А у других не так. По утрам, заглотив кислород, которого и на всех-то расчитано не было, они громко поют в клозете, затем устремляются на разнообразные ристалища жизни, возвращаются оттуда кто со щитом, кто на щите, но в неизменном присутствии духа и назавтра снова готовы восклицать "и вечный бой, покой мне только снится!" Персонаж нашего очерка – из их числа. То он выступит с религиозной диссертацией, то повергнет к стопам ошарашенного читателя 250-страничную "Раму судьбы", название которой говорит само за себя, а то вдруг залудит автобиографический роман "Внутри Х/Б", где перетрёт между пальцами каждую минуту своей воинской службы. Воистину, человек-оркестр, ренеcсансная личность. Читать "Раму судьбы" автор этого очерка начал с "Послесловия", подписанного доктором философии, профессором В. И. Шубиным. Оно называется "Поэт, беллетрист, мыслитель". Что ж, в том, и другом, и третьем качестве Борис Левит-Броун вызывает чувство белой… да чего там белой – добротной чёрной зависти. Другое дело, что от этого полифонического изобилия пухнет голова, но это уже, так сказать, читательские проблемы. Не хочешь пухнуть - не читай, а писать не мешай. Помните, князь Мышкин был знаменит, кроме всего прочего, тем, что умел писать разными почерками? Левит-Броун пишет разными "я". Если бы не одно и то же имя на обложках, трудно было бы предположить, что "Рама судьбы" и "Внутри Х/Б" созданы одной рукою. В первом случае перед нами изощрённый этико-философский трактат, во втором - горестное описание мук, которые герою пришлось претерпеть в армии. Дрожь берет, когда знакомишься с мартирологом унижений, оскорблений и обид, которые он разгребал от подъёма до отбоя и от отбоя до подъема два года подряд. Особенно скрупулёзно описаны не столько сами армейские тернии, сколько переживания по их поводу. Книга, как это ни неожиданно может показаться, представляет собой скорее лирический дневник, чем событийное повествование. Об этом даже её подзаголовок свидетельствует: "Впечатление". Немного манерно? Пожалуй, да. Но жанровая суть передана абсолютно точно. Ваш покорный слуга тоже отдал армии часть жизни. Поэтому читал "Внутри Х/Б" с ревнивым чувством, пристрастно проверяя роман на фактическую (правильнее сказать, фактографическую) точность, но не смог в этом смысле придраться ни разу (а как хотелось!). В довершение к перечисленным талантам у нашего фигуранта ещё и поразительная, просто-таки чудовищная память. Это же надо: через долгие-долгие годы, на шестом их десятке, прожив по крайней мере три биографии, в том числе одну эмигрантскую, вернуться в армейскую младость, в начало начал - и воспроизвести его с фотографической скрупулёзностью. Охарактеризовав роман "лирическим дневником", мы не погрешили против истины. Но мы не сделали бы этого, назвав его и путеводителем по армейскому быту позднесоветских времён. Если среди читателей этого очерка есть военные, предлагаю пари: на глазах у того, кто сумеет найти в фактуре "Х/Б" придуманно-несуществующее, обязуюсь съесть собственную шляпу. Ручаюсь, однако, что фетр не пострадает. Первая часть романа даже строится, как расписание: "Подъём", "Зарядка", "Завтрак", "Политзанятия" - не пункты из "Устава Внутренней и Гарнизонной службы СА", а названия глав. Роман буквально звенит строевыми командами, уставными формулировками, казарменным слэнгом. Но не только ими. А ещё и анафемой всему этому из уст главного героя и автора. Дело здесь отнюдь не в какой-нибудь антисоветской настроенности. Дело в психической структуре личности. Призывник, новобранец, курсант, рядовой и, наконец, сержант Левит-Броун чувствует себя отвратительно во всех этих ипостасях и качествах. Потому что он не такой, как все. Он - особенный. Армии же существуют для того, чтобы сводить все эти особенности к единому антропологическому знаменателю, и ещё вопрос, нарушают ли они тем волю Господа. В "Раме судьбы" есть любопытные и неожиданные размышления, которыми Левит-философ едва ли не противоречит Левиту-писателю. "ЧЕЛОВЕК НУЖДАЕТСЯ В РАМЕ" - звучит одна из максим трактата, начертанная таким вот именно крупным шрифтом. Другое дело, что она перенасыщена всевозможными религиозно-философскими a propos, но, взятая в первичной семантической наготе, очень даже могла бы послужить возражением Левиту-писателю. Для одних армия - Голгофа. Для других, например, для автора этих строк - оптимум человеческого существования. Честное слово, читатель, автор не шутит и не потешает тебя парадоксами. Шесть лет, проведённых в армии, он вспоминает как счастливейшие в своей жизни. Он, видите ли, никогда не терзался самолюбивыми размышлениями о себе, единственном и неповторимом. Ему всегда нравилось находиться в чьём-нибудь строю, жить и быть, как все, а не как какой-нибудь Чайльд-Гарольд или Фауст. "Ты полковник - я дурак, я полковник - ты дурак" - мудрее этой армейской мудрости ему не приходилось слышать. "Прежде, чем повелевать, нужно научиться подчиняться" - а это разве неверно, неправильно? Рискну добавить к процитированным афоризмам собственный, воспользовавшись термином Левита: "Жить нужно в Раме, а не за её пределами". Ибо Рама - это Закон, Дисциплина и Порядок. Тому, кто имеет что-нибудь возразить на это, придется доказывать, что держащиеся на этих трёх китах цивилизации бесчеловечны (и доказать это будет нетрудно!). Вернёмся, однако, вовнутрь "Х/Б", потому что именно туда приглашает нас название романа, тоже снайперски точное, кстати. Просто поразительно, какими скорпионами и тарантулами наполнено это пространство. Жалят, они, разумеется, только хозяина этого "Х/Б", а не окружающую скверну. Но - внимание! Иногда, с нашей точки зрения, - а иногда и с авторской! - за дело. Чего стоят, например, такие признания: "Я взялся писать про армию, не видя и близко ничьих бед, кроме своих. Это и есть моя правда без риторики. " "Всё это от сочинительства. Врём, чтобы разукрасить повесть. Только и было, что немытых ног. " "Может, каждый защищается от жизни как может – кто лопатой, кто шариковой ручкой? Но тогда за что они не любили меня? А впрочем, за что я не любил их?" Или, например, такое: "Меня Клинов не любил. Он порицал меня этически, не разумея отлынивания из ряда. Его душа знала милосердие, но не знала выкрутас. И курсантом не любил, и потом, когда я остался на их плечах бесполезным сержантом. А мне и трудно возразить. За что было любить пришедшего служить со всеми, но не желавшего служить как все? В людях неумираемо живет чувство коллективной участи, коллективного протеста и коллективного смирения. Несмирённость одного они понимают как вызов, как несмирность, как нежелание разделить. И называют это поиском лёгких путей. Правильно называют!" Так бы и расцеловать героя-автора за эти неожиданные и жестокие саморазоблачения. Тем более, что они корреспондируют с основным корпусом его религиозно-философских текстов, где смирение и взгляд на мир снизу вверх безусловно преобладают над гордыней и взглядами сверху вниз. Там мы имеем весьма строгого, дисциплинированного христианина-мыслителя, симпатичного уважительным вниманием к тем именно, кому от него так досталось на страницах "Внутри Х/Б". Парадокс? Парадокс. Но в конце концов Борис Левит симпатичен даже этим. Нет, немого не так: именно этим он и симпатичен. А ещё - не поддающимся здравому смыслу импульсом покинуть трибуны и кафедры высокодумных собраний, отодвинуть в сторону собственные тома "Писем учёному соседу", выбросить в окошко дипломы, научные степени и регалии, и написать прекрасный, художественно-поэтический, а в конечном итоге ностальгический отчёт о своём армейском, проклято-благословенном солдатско-курсантско-сержантском прошлом. А ещё - вот этим: "Мне, наверно, не стоило писать об армии." Стоило, стоило, дорогой сержант запаса Борис Левит. Благодаря вам Валерий Сердюченко тоже пережил собственную молодость ещё раз. Старший лейтенант запаса, автор двух диссертаций филологических наук, Источник Сердюченко   www.pseudology.org