Валерий Леонидович Сердюченко Любовь и sex в России По литературным страницам Автор понимает некоторую пикантность темы, вынесенной в название. И потом, любовь между мужчиной и женщиной - единственное, что не подвластно никакому национально-патриотическому рассудку. Она настигает нас, как солнечный удар. Из-за нее рушатся карьеры и судьбы, надменный аристократ превращается в блаженного ягненка, Сократ оказывается у ног Ксантиппы, а Екатерина Вторая - на груди у конногвардейского офицера. Ты любил когда-нибудь, читатель? Если да, ты согласишься со мною. Однажды Лев Толстой возмутился, что девять десятых художественной литературы посвящены добрачной любви, и написал гениальный семейный роман "Анна Каренина". Но и в этом романе все построено на грешном чувстве героини к своему незаконному возлюбленному. Любовник, любовница - обязательный персонаж любого "семейного" сюжета, будь то "Мадам Бовари" Флобера или "Сага о Форсайтах" Голсуорси. Писатель, как правило, противостоит сложившейся этике человеческих отношений. Он нонконформист, бунтарь, он ищет в окружающем мире то, что преодолевает норму и поет языческие соблазны бытия. Но не русский писатель. Это просто поразительно, насколько целомудренна русская классика в сравнении с другими. Она никогда не снимает седьмого покрывала и, так сказать, не переступает порога спальни. Что является краеугольным камнем христианской цивилизации? Совершенно верно: преодоление плоти. На этом требовании вся гигантская пирамида христианства держится. Вынь этот камень - и оно рухнет, станет непонятным, обессмыслится. Автор считает русскую классику высшим достижением христианской культуры потому именно, что там был достигнут порог целомудрия в том, что по определению вненравственно. Любой религиозный вождь начинает с изгнания за городские ворота певцов и художников и правильно делает, ибо прелесть их бесовская и языческая, требуется же воздержание, духовная строгость и чистота. Уникальное отличие русской литературы 19 века от других веков и литератур заключается в том, что она боролась с этим бесовством в самой себе. Чувственные, сладострастные сцены практически отсутствуют на ее страницах, а добрачные падения и адюльтер предстают, как катастрофа, нравственная мерзость и завершаются карою небес. Воздвигая для Pax Romana новую этическую скрижаль, Иисус начинал именно "с этого", потребовав от человека абсолютного плотского воздержания, вплоть до добровольного самооскопления (Мат. 11-12). "Кто может вместить да вместит". Как видим, Христос смягчает яростную бескомпромиссность своего императива дипломатичным "кто может вместить, да вместит": вместившие войдут в царство небесное, а вторые так и останутся с ветхим Адамом. Но слова были сказаны. Апостол Павел, наиболее преданный и глубокий ученик Христа, тоже всячески камуфлировал эту заповедь учителя, оставляя, однако, нетронутой ее суть. В 1-ом послании Коринфянам он посвятил человеческой сексуальности целую главу. Это изощренное многоходовое рассуждение, оно воспроизводит самые различные ситуации из отношений полов, но вывод каждый раз един: "Лучше мужчине и женщине вообще не касаться друг друга". И даже "выдающий замуж свою девицу поступает хорошо; а не выдающий поступает лучше" (1 Кор. 7, 38). Среди аудитории "Русского переплета" наверняка найдутся верующие отцы незамужних девушек, желающие им счастья на проторенной дороге замужества. Интересно узнать их мнение по поводу вот этого "хорошо" и "лучше". Бес похоти искушает каждого. Но одни стыдятся этого и подавляют его в себе, другие же водружают его между ног и демонстративно помавают им на людях. Автору бесконечно симпатичны первые и отвратительны вторые. Автор не верит ни в Бога, ни в небесные кущи, а знает только то, что он умрет, и из его могилы вырастет лопух . Он не уклонялся, увы, ни от каких плотских объятий жизни, но всегда как бы ощущал за спиной упреждающий перст Христа: с соблазнами "хорошо", а без них "лучше". Вернемся в русскую классику. Исповедуя национальные и патриотические приоритеты, она не распространяла их на отношения полов. Впервые на ее страницах влюбляется в иностранку Гришка Отрепьев из "Бориса Годунова" Пушкина. Дерзкий претендент на русский престол согласен пожертвовать всеми коронами мира ради обладания прелестной Мариной Мнишек. Его монолог на эту тему по сей день остается непревзойденной штудией любовного столкновения двух национальных характеров. Такое же обморочное чувство (и тоже к польке) настигает одного из сыновей Тараса Бульбы в знаменитой одноименной повести Гоголя. Более свирепой патриотической книги трудно сыскать в мировой литературе. Автор, обрусевший украинец, дал волю своим генам и залил повествование морями антиукраинской крови, но вот один из пламенных мстителей влюбляется в дочь врага - и что же? Мы бы не сказали, что сцена, где ультрапатриотический отец казнит собственного сына, сопровождается авторскими рукоплесканиями. Любовь к женщине сильнее любви к родине - вот одно из неожиданных признаний "почвенника" и патриота Гоголя. А как страстно любят друг друга Инсаров и Елена Стахова в романе Тургенева "Накануне"! Инсаров - болгарин, революционер, он прибыл в Россию, чтобы готовить восстание против турецких поработителей его родины, но и он оказывается бессильным перед чарами любви. Грехопадение Елены совершается "до" и "вне" брака. Однако интонации автора почти молитвенны, а венецианские главы их любви написаны с такой лирической силой, что у читателя увлажняются глаза. Спросят, как же тогда быть с пушкинской "Гаврилиадой", с порнопоэмами ("Сашка") Лермонтова? На это ответим, что это исключения, подтверждающие правило. Даже внутри их художественных наследий эротические эпизоды занимают ничтожное место. Пушкин был бабник, каких свет не видывал, Лермонтов не намного уступал ему в этом, другие русские писатели тоже отнюдь не страдали половым бессилием. Лев Толстой в беседах Максимом Горьким сокрушенно вспоминал, каким распутником он был в молодости. Когда читаешь интимную переписку Достоевского со второй женою, то диву даешься, какие, оказывается, сексуальные демоны терзали великого моралиста и проповедника. Но прошу поверить читателю с тридцатилетним филологическим стажем: в 30-ти томах Полного академического собрания Достоевского нет ни единой сцены соития. Тому, кто убедит меня в обратном, согласен вручить призовую сигару и съесть собственную шляпу. В том и дело, что если житейское "я" русских писателей оставляло желать много лучшего, то их литературное "я" безупречно. Они садились к письменному столу только с чисто вымытыми руками. "Серебряный век" русской литературы более раскован, но тоже нигде не физиологичен. В поэзии Брюсова, Бальмонта, в прозе Соллогуба эрос сакрализируется, наполняется полурелигиозной символикой, Девами, Вечными женами, "мистикой пола" и тому подобное. Герои отдаются друг другу часто и с готовностью, но не иначе, как с четками в руках и изысканной молитвой на устах. Тому, кто хотел бы все-таки извлечь физиологическую клубничку из дореволюционной российской литературы, рекомендуем иллюстрированную "Русскую классическую эротику", недавно появившуюся на прилавках московских книжных магазинов. Инициаторы сборника потрудились на славу: отыскано и опубликовано всё, что авторы предпочитали стыдливо держать при своей жизни в столах. Как говорил Мао-Дзе-Дун, "чтобы выпрямить, надо перегнуть". Однако же, сопроводив и без того пряные тексты разнузданными сексуальными рисунками, издатели явно перестарались. Рекомендовано к чтению и рассматриванию только за закрытыми офисными дверями, после работы и под контролем предельно эмансипированной секретарши. Половой акт дело, может быть, и хорошее, но литературе противопоказанное. Лишь гениальные художники способны изъять из него физическую составляющую. От чтения "Песни Песней Соломона" в голове стоит сплошной эротический шум - а она является двадцать второй книгой Ветхого Завета. Возлюбленные, возлегающие на ложе, прекрасны; совершенны и соразмерны сочленения их, ноздри их благоухают яблоками, их лица сияют блаженством - а если автор со своим героем видят и переживают это иначе, значит, оба они эмоционально-психологически недовоплощены, и нижняя половина туловища перевешивает у них верхнюю. Увы, именно так стали писать любовь новейшие российские сочинители с Владимиром Сорокиным во главе. Они преодолели родовое табу русской классики. В их опусах все совокупляются со всеми с младых ногтей при свете дня. Хотите ли познать "русскую любовь" в исполнении Виктора Ерофеева (о, разумеется, не в буквальном, а в литературном смысле)? Читайте его "Русскую красавицу" - а лучше не читайте. Генри Миллер с его "Тропиком Рака" покажется целомудренным мальчишкой на фоне порнографических кувырканий нашего Витька de Sad. Скандальный успех у этой литературы имеется. Но от великой традиции она отпала, и если и останется в культурной памяти потомков, то как happening шкодливых плейбоев ельцинских времен. Надо же было такому случиться, что почти одновременно с этой lettre du merde на русские читательские столы стала поступать эмигрантская проза Владимира Набокова и Гайто Газданова. No comments. И Набоков, и Газданов не чурались в своем творчестве никаких чувственных сторон любви. Почему же их произведения, с их рискованными эпизодами и сценами, вошли в фонд мировой гуманистической культуры, а не в литературно-сексуальные хрестоматии? Потому что там эти эпизоды не самоценны. Они насыщены таким этико-философским и лирическим переизбытком, что не они, а сам этот избыток уязвляет читательское сердце высокой шиллеровской поэзией. "Казалось, что чувства ее похожи на длинную шпагу, которой конец уже после того, как нанесен удар, все еще дрожит, и точно трепещет в воздухе, как знамя на ветру, или как белый край паруса над рябящим морем, или крылья птицы, садящейся на воду". Согласимся, что художник, который так описывает посторгиастическое состояние женщины, угоден богу искусства и самому Господу. Здесь эротика преобразована в высокий Эрос, она "трепещет в воздухе", а не в гениталиях персонажей. "Для меня прикосновение руки Эммы Бовари более эротично, чем вся порнография мира", - сказал однажды Лукино Висконти. Эту фразу можно поставить эпиграфом ко всему творчеству Гайто Газданова. В его "Возвращении Будды" рассказчик (следовательно, в гипотетической глубине сам автор) оказывается наедине с любовницей своего ближайшего друга. Описание их близости принадлежит к напряженнейшим эротическим страницам русской литературы; и только потом выясняется что эта обморочная любовная схватка произошла лишь в воображении героя - но описана она с таким эффектом присутствия, что сотрясает каждую клетку читательского либидо, притом что газдановский эрос - совсем не топографические описания. Эротично само звучание газдановской прозы: ее медлительно-колебательный ритм, чувственная влажность метафор и эпитетов - то, что особенно улавливается органолептикой читательницы-женщины. Впрочем, пишущий эти строки в смущении умолкает; в отличие от Газданова он никогда не был женщиной. ...За пределами нашего очерка остались Тютчев, Чехов, Бунин, Блок, а ведь они тоже оставили после себя настоящие энциклопедии любовного чувства. Но невозможно объять необъятного. И тому из зарубежных читателей "Переплета", кто хотел бы познать "любовь по-русски" до самого ее дна, можем посоветовать только одно: самому влюбиться в России. Ибо, как говорил Гете, "теория мой друг мертва, но вечно зеленеет древо жизни". Источник Сердюченко   www.pseudology.org