| |
|
Валерий
Леонидович Сердюченко
|
Домонгольские хроники |
В одном из своих
интервью ваш покорный слуга заявил, что кроме Библии, "Войны и мира" и
подшивки "Сад и огород" давно уже ничего не читает. В сказанном не было
или почти не было никакого лукавства. В названных книгах сконденсирован
весь духовный, нравственный, психологический, психофизический и аграрный
опыт человечества. Остальное, выражаясь словами Достоевского, "главное,
но не самое главное". Поднимаясь или опускаясь к изначальным
знаменателям бытия, неизбежно ревизуешь мир окружающей тебя культуры и
изумляешься, насколько она вторична. "Бывает нечто, о чем говорят: "смотри,
вот это новое"; но это уже в веках, бывших прежде нас и повторится после"
(Еккл., 1, 10). Приглашаю тебя в свой домашний кабинет, читатель. Ты
обнаружишь, что, за исключением стола, стула, компьютера и пустых пивных
банок вместо книг, ничего не обнаружишь.
К концу нельзя не впасть, как в ересь,
В неслыханную простоту.
Но иногда автор все-таки берет в руки ту или иную книжицу и тогда уж
прочитывает ее до конца. Да вот, например: "Кровные" Павла Мацкевича.
Чтение состоялось после недавнего выступления этого писателя на одном из
одесских сайтов, где он разделал под орех кривляк-постмодернистов и тем
заслужил у вашего слуги априорную симпатию.
После чтения эти симпатии усилились. Перед нами феномен жреческого
увлечения русской историей, а именно той дальней ее гранью, когда Россия
не была еще Россией, а какой-то полумифической домонгольской Киевской
Русью с малопонятными этническими корнями. Чтобы написать такой роман,
нужны годы подвижнического рытья в забытых Богом и людьми библиотечных
архивах. Кого-нибудь из здесь присутствующих интересуют все эти Ярополки
и Святополки, собачившиеся на заре веков за престольную власть? Уверен в
единодушном "нет". Откровенно говоря, автор к этому "нет" присоединяется.
- Зачем же тогда?
О, не спрашивайте об этом ушибленного своим предметом
мономана-сочинителя. На него не действуют никакие резоны. Трудно даже
предположить, что в сегодняшнем деловом, промышляющем, насквозь
прагматичном мире остались подобные подвижники. Так и видишь их,
ежедневно приковывающих себя к компьютеру и по двадцать пять часов в
сутки пишущих свой Роман под вздохи и проклятья домочадцев, крутящих за
их спиной пальцем у виска. Остановись, несчастный! Стены твоего жилища
покосились, комнаты не прибраны, детишки не кормлены, в холодильнике
пустынная зима, жена вот-вот уйдет к другому... - не слышит. Он весь в
чаду образов и слов. Он пишет, пишет, пишет и в конце концов добивается
невозможного: превращает "вещь в себе" в "вещь для нас".
Таков Павел Мацкевич и его роман. Постепенно втягиваешься в совершенно
чуждую тебе действительность и становишься как бы ее участником.
Полузабытые персонажи школьной истории наливаются румянцем и жизненными
соками, обретают трехмерность, начинают дышать тебе в ухо, хватать за
рукав и тащить в свои кровавые разборки. "Эффект присутствия" - вот как
это называется, но достигается только абсолютным, сомнамбулическим
погружением автора в материал. В случае с "Кровными" это условие
выполнено с пугающим переизбытком. Пожелаем Павлу Мацкевичу
благополучного возвращения в его одесское "сегодня", а сами пребудем еще
некоторое время в этом средневековом славянском "позавчера", изумляясь
жестокости тамошних нравов. Отнюдь не лепотная нестеровская картина
разворачивается перед нами. А кровавая война всех со всеми, подковерная
интрига, коллекция жестокостей и отрубленных голов. От воплей истязуемых
и истязующих по всему роману стон стоит, а от школьных представлений о "Руси-матушке"
и "Киеве-батюшке" не остается следа. Хороши "батюшки" и "матушки",
жертвовавшие в борьбе за власть собственными чадами, возлюбленными,
братьями и сестрами! Впрочем, братья и сестры тоже хороши, отнюдь не
демонстрируя друг к другу малейших родственных чувств.
Роман начинается с предсмертных размышлений Владимира Великого,
крестителя всея Руси, о своем наследнике. По причинам, которые здесь
долго объяснять, Владимир вознамерился передать великокняжеский скипетр
не старшему из двенадцати законнорожденных и незаконнорожденных сыновей,
а младшему, Борису. Но на Святой Руси царит такой удельно-династический
кавардак, что Борис предпочитает сохранять отцовское завещание втайне.
Завязывается кошмарный исторический гиньоль. Старшие братья Бориса,
рассевшиеся по новгородским, псковским, ростовским и прочим княжеским "столам",
начинают повальное взаимоистребление. Никто никому не верит до конца.
Жестокость и хитрость побеждаются только большей жестокостью и хитростью.
Каждый, кто проявляет в этой семейном геноциде хоть какие-то
человеческие привязанности, обречен на страдания и смерть. Павла
Мацкевича можно было бы упрекнуть в нагнетании страстей, если бы ни
изощренная фактографическая оснастка романа. Чувствуется, что автор
перетер сотни и тысячи архивных страниц, прежде чем предать их
беллетризации. Боже, каким все-таки кровавым было русское средневековье!
Из каких оно складывалось предательств и смут!
Но таково вековечное вещество власти. Ее "тогда и там" ничем не
отличается от "сейчас и здесь". От исторических хроник Шекспира волосы
тоже встают дыбом. Не менее кровавым было и французское, и испанское, и
любое другое средневековье. Основоположниками любой нации и государства
являлись личности с начисто атрофированным геном жалости к собственным
сородичам, соплеменникам и вообще к человеку. Это нам, обитателям
житейских равнин, представляется невозможным зарезать родного брата за
какой угодно престол. "Там", наверху, это происходит ежечасно. Иван
Грозный, убивающий сына, или Сталин, доведший до самоубийства жену - вот
цена и норма пребывания во власти. Роман Павла Мицкевича свидетельствует
об этом с беспощадной убедительностью. С другой стороны приходит в
голову, что по-другому и не должно быть. Правитель обязан быть жесток,
ибо только так творится порядок среди земных стад. Предоставленные самим
себе, они начинают путаться в трех соснах, предаются языческим
беснованиям - и далее см. "Историю одного города" Салтыкова-Щедрина.
Вспомним, какой глуповский шабаш не замедлил воцариться на территории
СССР, как только к власти пришел мягкотелый Горбачев.
Будучи сверхплотно записан реалиями и деталями средневекового быта,
роман Павла Мацкевича ограничен почти исключительно пространством
княжеских палат. Народ на его страницах отсутствует, или, говоря словами
Пушкина, безмолвствует, да дело в том, что он и в реальной истории был и
пребудет бесформенной массой, строительной глиной в руках у властного
меньшинства. "Чернь", "смерды", "пролы" - вот его синонимы в разные века.
Автору этих строк довелось немало лет провести среди так называемого
простого люда и каждый раз поражаться абсолютной девственности его
представлений обо всем, что выходит за пределы его урочища, насущных
трудов и забот. Нужно быть величайшим человеколюбцем и иметь
прозорливость Льва Толстого или автора "Записок охотника", чтобы
усмотреть в этой простодушной плазме зачатки сложноцветного бытия. Увы,
вашему покорному слуге Господь не отпустил такого таланту. Создателю "Кровных"
- тоже.
Зато он отпустил ему дар въедливости в историческое и "чужое". Даже
словесная ткань романа неуловимо отдает чем-то старославянским, хотя, к
чести Павла Мацкевича, он не злоупотребил словарной архаикой. Впрочем,
злоупотребил описаниями тогдашних дознаний и расправ:
"С него неспешно, лоскутами, сдирали кожу, аккуратно посыпали раны
мелкой солью, причем не гнушались тщательно втирать ее в кровавое мясо,
ломали по одному ребра. Напоследок вздернули на дыбу и оскопили. Вися на
веревке, перекинутой через блок у потолка с грузом, привязанным к левой
ноге, время от времени отпускаемый и резко подтягиваемый вверх, от чего
кости выходили из своих сочленений, он все же начал говорить."
Прервем цитату и пощадим дамские уши и глаза. Но если изъять из романа
подобные сцены, он сократится едва ли не на треть. На ту же треть
следовало бы сократить и историю человечества, а, впрочем, почему? Оно
таково, каково оно есть, и больше никаково. Прошу поверить старой
литературно-критической крысе, которой кого-нибудь похвалить, что
соляной кислоты напиться: Павел Мацкевич, сам того не подозревая,
написал онтологический роман.
Источник
Сердюченко
www.pseudology.org
|
|