Лев Васильевич Пирогов Секрет негодного маляра Введение в постинтеллектуальную поэтику Прекрасного не понимает никто. И слава Богу. Надысь листал дневники Юли Фридман и обнаружил интересное наблюдение, сделанное ею во время чтения "Структурной лингвистики" Ю.М. Лотмана, автора "Структурной лингвистики". Ты белых лебедей кормила, Я рядом плыл. Сошлись кормила… Лотман восхищается омонимической рифмой - насколько, мол, она информативнее, чем, скажем, тавтологическое: Ты белых лебедей кормила, А после ты гусей кормила! "Любой заметил бы, насколько стихи улучшены нечаянной заменой, - только не Лотман", - резюмирует Юля. Можно добавить, что тавтология указывает на удвоение - архетипический принцип, лежащий в основе поэзии: "палка - селедка" просто тезис, тогда как "палка, палка" - поэзия в чистом виде. Однако в свете оплодотворяющего учения постинтеллектуализма нас интересует не это. Нас интересует "мовизм". Мовизм - это средство искоренения "приёма". Скажете, "палка, палка" - приём? Отнюдь, нет. Приём - это "палка - селедка". "Палка, палка" - это эмоция. За мовизм Однако, прежде чем углубиться в теорию, которой, конечно же, не поймет любезный читатель (во всяком случае, в этом меня убеждает редакция), скажу главное. На самом деле мовизм в поэзии является хорошим, а вовсе не плохим тоном. Нарушения метра и нарочито примитивные рифмы суть выражения рефлексии по поводу гармонии и красоты - той рефлексии, которая в безупречных по форме текстах отсутствует.   В живописи дурным тоном считается детализированное, лессировочное письмо. Настоящий художник лишь указывает на красоту, а не пытается присвоить её. Картины Сезанна заканчиваются за мгновение до акта творения, уравнивая зрителя с Творцом в правах и в ответственности: вот глина, догадайся, что было дальше. На такой же эффект рассчитаны и приёмы мовистов; это, если хотите, защита от дурака, система распознавания "свой - чужой": примитивный читатель, лишенный интуиции, гарантированно остается вне кода. Поэзия, лишенная этих опознавательных знаков, не гарантирована от читателя-потребителя: недаром странный коррелят "Пастернак - Мандельштам" является любимым брендом постсоветской толпы. Кстати сказать, совершенные тексты (в которых метр совпадает с ритмом и не входит в конфликт с синтаксисом) невозможны в принципе - поэтому даже и Пастернака с Мандельштамом спасает не соблюдение недостижимой "нормы", а всякого рода "сдвиги": усиление экспрессии, сознательное подчинение синтаксиса и ритма метру, а в глазах толпы - и вовсе не являющаяся необходимым качеством поэзии метафора, плюс музыка Никитиных, плюс фильм Рязанова и так далее. Брюсова же и вовсе ничего не спасает: какая-то, в самом деле, птичница, лирический герой, который мочит зад в пруду с лебедями, странное столкновение: то ли с этим задом, то ли с кормой, то ли, если следовать этимологии, с рулем (зачем он у прогулочной лодки?) - в общем, материал для литературной пародии (что, кстати, Лотман сразу же и почувствовал). Однако герметизирующие приёмы - это только поверхность проблемы. Нас интересует не то, как искусство сводится к приёму, а то, как приём забывает себя. Против приёма Как говаривал еще старина Леви-Стросс, приём - это машина по уничтоженью эмоций. За технологиями удобно прятать отсутствие пассионарной энергии. Кризис современной литературы вызван не столько исчерпанностью традиций, сколько тем, что её покинули пассионарии, а их место заняли более или менее владеющие "приёмом" медузы. Постмодернизм лишь усугубил ситуацию. В руках постмодернистов мовизм превратился из оружия против ханжества и творческого бесплодия в романтическую жизненную позицию. Вспомним рассказ Курицына о том, как потел и стеснялся Яркевич, когда подсевший к ним в ресторане представитель народа стал выпытывать, "какие книжки вы написали". Почему стеснялся? Не потому, что "бедный онанист", а потому, что он так не живет. У него это "приём", а приёма не разъяснишь народу. В отличие от "постмодернистской иронии" постинтеллектуальная ирония огульна и беспощадна. Пока Яркевич будет стесняться, спортсмен, бизнесмен и папа троих здоровых детей Нескажу набьет хаму рыло. Не случайно проживающий в городе Вашингтоне писатель Дмитрий Крылов как-то высказался в том духе, что постин-практика и теория до жути напоминают ему творчество американских негров, которые славны тем, что ругаются матом и больно дерутся. Не случайно, но и не правильно. Разница в малом, но она просто чудовищна. Темнокожие атлеты протестуют против репрессивной культуры, а наш рубаха-постинтеллектуалист выше этого. Он не отрицает разумного-вечного, он выкапывает разумное-вечное из-под завалов традиции, дегуманизирующей субъекта. Постинтеллектуальный мовизм - это протест против приёма, а не против культуры, понимаемой как громокипящая чаша с жемчугоносным, громобулькающим навозом. Собственно, идеальный постинтеллектуалист - это гений, но институт гениальности, "большого художества" упразднен в современном мире, вот и приходится рефлексировать по поводу собственного несуществования. Это отчетливо видно на примере произведения "Прекрасные стихи" Андрюши Колотилина, одного из основоположников постинтеллектуализма. Тезис - попытка ложной коммуникации. Антитезис - попытка коммуникации истинной. Синтез - смерть: медиа убивают мессадж [message]. Несчастье непостинтеллектуальной репрезентативной культуры в том, что афоризм Маклюэна (the media is the message) описывает не только механизм масскульта, но и механизм деланья культуры "высокой". Главной её ценностью является "культурная вменяемость", то есть саморепрезентация. Поборники "культурной вменяемости" очень похожи на прохановских патриотов: не тот хорош, кто родину любит, а тот, кто громче орет, что он патриот, и зорче бдит за всеми "непатриотами". Если искусство, как учили Шкловский и Якобсон, сводимо к приёму, то демонстрация средств поэзии - это и есть поэзия. Вероятно, Шкловскому и Якобсону сделали мозги символисты, страдавшие, как известно, многими сомнительными перверсиями. Совсем плохо стало, когда формалисты разбудили Бродского: теперь что ни вошь, так обязательно ею "Язык говорит". А удаленным денотатом в самовоспроизводящейся системе языка стала личность. Рождение автора Чем же мовизм постинтеллектуалистов отличается от постмодернистского пародийного приёмоцентризма? Тем, что у постинтеллектуалистов есть яростный, непоколебимый стержень - источник речи. В постмодернизме, как и в пародируемой им традиции, источником говорения считались "язык", "сама поэзия", интертекст, коллективное бессознательное, массовое сознание и прочая общая, а значит, колхозная, а значит, ничья требуха. Между тем в литературе, как в море, главное - удержит вода или не удержит. Хорошо, если можно опереться на автора. Предельно, казалось бы, дистанцируясь от лирического героя, поэты-мовисты на самом деле оказываются гораздо искреннее поэтов-постмодернистов (сравните, например: Пригов - Бродский). Однако Мирослав Немиров, как мне уже приходилось писать, оказывается гораздо искреннее Пригова (ровно настолько, насколько, скажем, Зощенко был искреннее Платонова: Платонов вещал от имени сверхсубъекта, а Зощенко без претензий создавал портрет "человека труда"). В отраженном свете Немирова, пусть классика и титана, но все же слегка форсирующего формальную сторону (взять хоть тот же пресловутый мат), Владимир Важенин уже целиком и полностью сливается со своим текстом - это ли не тот "деревенский поэт", "каких много" и от чьего имени пишет Андрюша Колотилин, подобно Немирову отстоящий от Важенина ровно на одну ступень постинтеллектуальной эволюции? Стихи Владимира Важенина наименее "репрезентативны", и вместе с тем (более того - именно поэтому) он наиболее выдающийся поэт-постинтеллектуалист с точки зрения чистоты метода. Заметим, что, как и другой соратник по школе - Нескажу, он обращается к сугубо провинциальной жизни, на фоне которой с наибольшей ясностью предстают глубокие противоречия природы и технической цивилизации. Это противоречие, быть может, есть коренная проблема постинтеллектуализма как социального явления: в конце концов постмодернизм был культурой камня - города и монастыря, и об альтернативе ему не скажешь ничего лучше пушкинского "о rus, о деревня". * * * В заключение, чтобы вознаградить любезного читателя за долготерпение, расскажу исторический анекдот, предшествовавший написанию стихотворения "Прекрасные стихи" основоположником постинтеллектуализма Андрюшей. В годы юности основоположник Андрюша всячески ухаживал за одной девочкой. А у той, надо сказать, были одни пятерки и папа-полковник. И вот однажды пригласил Андрюша свою дульцынею на идиотское мероприятие под названием "конкурс поэтов и бардов". Та спрашивает: "А ты будешь читать?" Андрюша отвечает: "Зачем? Ты ведь знаешь, какие у меня стихи". И девочка произносит коронную фразу: "Можно же написать хорошие!"... Андрей Колотилин Стихотворение "Прекрасные стихи" Чудесные стихи я сочинил вчера И бросил их к ногам той, что читать не может За отсутствием ни уха, ни глаза, Ни носа, попы ни, усов и даже ножек. Чудесные стихи я сочинил вчера И бросил их к ногам той, что читать может За имением и уха, и глаза, И носа, попы и, усов и даже ножек. Чудесные стихи завяли, как лоза, Усохли их цветы, лишенные тычинок, И пестик мой, увы, угас уж навсегда, Его не воскресить навязчивым признаньем! Cтихи деревенского поэта (таких много) ты вышла каравай меж грудей сжимая и сразу встала заря над землей ты вошла так странно сухая словно вскормленная в кручину змеей словно пушкин тобой восхищался словно лермонтов тебя любил истощил он тебя этот лермонтов но только дурень себя погубил о тебя истощить любовными муками затея пустая ведь ты велика как земля сама русская руками ты своими сильна, далека я сей стих сочиняю безвольно любимый слушая твой глас лишь одним желанием полный хоть разок заглянуть в русый глаз! Последнее мая Я со слезами на глазах смотрю На петлю троса кранового Что Ленина за шею - цап! И тянет, тянет с пьедестала Горячая слеза на грудь Кап, кап, согреет ненависть Стар я, но ты, сынишка, не забудь Тех, кто выкорчевал Ленина А на дворе цветут черешни И иволга детей плодит Но нет уж Ленина на площади На верный путь он нас не проводит О люди жалкие, одумайтесь! На что вы руку подняли! Уж детки у иволги вылупились А Ленин, оскорблен, на свалке все лежит Я скорбь свою вам всем поведаю Но лишь рискну надеяться я впрок Что воскресит любимый трупик Ленина Один кудрявый паренек Владимир Важенин * * * О сколько битого стекла у городского гастронома! Здесь драка сильная была. Народу дралось очень много. Виной всему явилась Ирма: Она накрасилась как мымра * * * Ничего приятней нету, Чем бродить по белу свету С собачатами на пару, Словно в ту лихую пору, Когда я мальчишкой был, И с отцом дрова рубил. А вставал я спозаранку, И бежал крутить баранку, Потому как был шофером, На концерты ездил с хором Сельского родного клуба - Им гордилась даже Куба, Когда лет пять тому назад Летал на этот остров-сад. А теперь все изменилось, Мне такое и не снилось, Что буду я водить машину Даже к городу Ишиму * * * Моя крестьянская деревня - До ста дворов стоят подряд. Ты поражаешь всегда меня, Тебя я видеть очень рад. В избе, которой я родился, И даже, может быть, женюсь, Старушка-мать носочки вяжет, И мирно тикают часы. Зайду я в горницу, как прежде, Под образами помолюсь, Понаблюдаю у порога, Как странным сном спят сладко псы. В своей светлице моя сестренка Читает книжку про любовь, А на груди у ней лежит Пушистый Васька-крысолов, Её он лижет нежно в бровь, И тут не нужно лишних слов. Возьму я в руки пару ведер, Пойду тихонько за водой, [видимо, по воду] В сенцах спугну я воробья, Зерно клюет, ну и хитер, Как говорится, парень свой. Обрыдалово Нескажу (Владимир Брунов) Днесь Саша Щипин обронил слышанную им строчку из народного творчества: "Это дочь твоего же отца". Он заметил, что по этой строке можно восстановить все произведение. Меня захватила эта идея мгновенно, такие штуки пленяют меня, невзыскательного. Короче, вот что получилось (это петь надо, естессно): Одинокая женчина с сыном В неприметном поселке жила, Она тайну годами хранила, У ней тайна от сына была. Сын подрос - Анатолий, сынишка, Взматерел и в Москву укатил, Он ведь с детства дружил только с книжкой, В ПТУ без проблем поступил. На каникулы в дом возвратился И, рыдая, заплакал: "О, мать! Я в девчонку такую влюбился - Красивее нигде не сыскать! Её волосы нежного цвета, Её тело лишает ума... Мама, мама, скорей посоветуй, Ты же, мама, любила сама! Она с преподом мне изменила, За пятерки он ей обладал..." Мать немедля к знахарке сходила, Для любви порошок принесла. Анатолий, пылая любовью, Той девчонке подсыпал в еду... Ой, не верьте вы магии черной - Окозалась девчонка в гробу! Мать примчалася к сыну в психушку, Фотографью в руке он сжымал, Там девчонка была - хохотушка, Он её без конца целовал. Анатолий, ох Толечка, Толька! Быстро кровь отлила от лица, И промолвила женчина горько: "Это дочь твоего же отца! Тут уж мать в ПТУ подалася Штобы преподу плюнуть в лицо, А увидев, воскликнула: "Вася!"- Анатолию был он отцом! "Как же ты не узнал нашу дочку? Как же сына ты, гад, не узнал?" "Я все годы прожил в одиночку Когда бросил тебя и сбежал, Наша доч воспеталась в деддоме, Мне узнать было трудно её... Что с тобой?!" - а она уже в коме, Рядом ссыном уж койка её. Анатолий узнал про папашу - Фотографья упала с руки, Стал он чуствовать лучше тотчас же: Прояснились от стреса мозги. Видит он: рядом мама на койке. "Ах зачем при уме я опять?!" После выписки дали общагу, И забрал биздыханную мать. Ну а препод за серце сфатился, Он уроки закончил с трудом И, шотаясь, к пруду удалился, - Ево тело нашли лиш потом. Он в последней предсмертной записке Так прощенья у всех умолял! "Как жыстоко наказан я жызнью!" - Сваей кровью вканце приписал. Но не умерла девушка Галя! В Склифасовске такие врачи! По ошибке её записали, А потом с тово свету спасли. Галка долго в больнице валялась, Познакомилась с класным врачем: Молодой и высокий красавиц, Все при нем - и машина и дом. На суботу назначили сватьбу, Врачь купил дорогое кольцо, - От Голины тут бывшему парню С приглошеньем летит письмецо: "Анатолий, прасти, если можеш! Мне такое пришлось пережить... Жызнь, дружок, по другому не сложиш, Так давай уж хотя бы дружить..." Со слезами читает он маме, Что все в коме - с утра до утра: "Вот написано все в телеграме - Веть жива наша доч и сестра!" И заплакал опять, как ребенок - Нелехко веть такое узнать! Оп! Тут дрогнули веки легонько - И в сознанье вернулася мать. Анатолий закончил учиться, Стал он в бизнасе много иметь И на скромной девчонке женился, Не с Москвы, но красивая ведь! Счас в трехкомнатной с евроремонтом Вместе с мамой, и трое детей, Чясто видясь с родною сестрою, Анатолий жывет без затей. Наша жызнь как кода повернетца, Вот историе этой конец, Лиш отец уш тиерь не вернеца, Патомушто всегда был падлец! Ну и прозаический эпилог. Домик мамы в неприметном поселке продали негодной знахарке, причем задорого. Вот и пришлось ей, - истратив все денюшки! - варить винт и самогон на продажу, при чем и убита была ОМОНом с перестрелкою. А на вырученные от продажи домика много денег купили маме однокомнатную на площадке напротив. В то время она уже работала у Анатолия в фирме пиар-менеджером. Дети же Анатолия, расплодясь, повылезали кто где: один в Литинститут поступил, другой культовым критиком заделался, третий... самый умный, конешно, все эти события поэмой описал, издал, а гонорар... Ну хорошо, гонорар он пропил, предварительно проиграв его в казино Источник Литература   www.pseudology.org