Фатех Вергасов Борис Гитманович Каплун Муж Спесивцевой - Борис Каплун, - племянник Урицкого, друг всесильного Зиновьева и репетитор его детей, в двадцать пять лет ставший управляющим делами Петроградского Совета, слыл любителем искусств и балета в особенности. Надо отдать ему должное - он помогал многим литераторам, играя своеобразную роль спонсора петроградской богемы, приложил определенные усилия, чтобы воспрепятствовать закрытию Мариинского театра, где в благодарность за ним была закреплена особая ложа. Ему же принадлежала инициатива открытия первого в Петрограде крематория. И он частенько возил туда Спесивцеву, возил так, как возят в театр, на вечеринку или в модный ресторан. Это было что-то вроде ни на что не похожего развлечения.   Свидетелем каких кошмарных танцев она становилась, наблюдая за происходящим в оконце гудящей печи? Для ее ли хрупких нервов и ранимой психики предназначались подобные зрелища? Забудьте, мадам. Легко сказать. В ней таилась и ее же сжигала, лишая покоя, воли и энергии, какая-то навязчивая страсть ко всему запредельному. Ее героини - Жизель, баядерка Никия, цыганка Эсмеральда, белый лебедь Одетта - несли в себе предчувствие беды и неминуемой катастрофы. Даже от улыбки ее Одиллии, с которой она легко, без усилий крутила знаменитые тридцать два фуэте в сцене на балу, исходили тревога и смутное ощущение опасности. От нее веяло демонизмом, как и от всего облика танцовщицы в черной пачке с огненными всполохами и алыми перьями на изящной головке, и особенно - от белого загробного видения ее Жизели. Каплун довольно скоро исчез из жизни Спесивцевой - постоянство вообще ей было несвойственно. Но именно он помог ей эмигрировать, за что потом его постигли крупные неприятности. Позже, в начале тридцатых годов, он неожиданно появился в Париже. Говорили, для того, чтобы убить Ольгу. Не тогда ли ею овладела мания преследования? Про Каплуна и до этого ходили нехорошие слухи, к счастью, не подтвердившиеся, - якобы о его причастности к нелепой гибели молодой и очень талантливой балерины Лидии Ивановой. "О, кавалер умученных Жизелей", - восклицал его друг поэт Михаил Кузьмин. Но зачем было убивать Ольгу? Из ревности? Он мог сделать это еще в России. Или потому, что она отклонила его предложение работать на советскую разведку? А было ли вообще такое предложение? Трудно сказать. Вот еще одна тайна Спесивцевой. Источник Каплун...участвовал во вскрытии царских гробниц ... после Петросовета работал в Промбанке, был арестован в 1937, вышел из лагерей после смерти Сталина Софья Гитмановна Спасская О том, по какому параграфу была осуждена Соня, мы узнали только под самый конец нашего совместного пребывания в Баиме. Чтобы отвлечь Соню от тяжелых мыслей, очень симпатичный коллектив лагерной аптеки хотел устроить ее к себе на работу. Об этом было подано соответствующее заявление в надлежащий отдел, но пришел отказ «по статейному признаку» Оказывается, статья у Сони была 58-8, то есть террор! Все мы были поражены Сониным «террором» и допытывались: в чем он состоял? Оказывается, на допросах Соня честно перечисляла собрания и лекции, на которых молодой девушкой бывала в революционные годы, в том числе и клуб террористов. Между прочим, Алексей Толстой расспрашивал Соню о собраниях в этом клубе и описал их с ее слов в романе «Хождение по мукам». Многое в образе Даши взято Толстым от Сони. Следователи ухватились за клуб террористов и стали оформлять Соне ее террористическую деятельность: обвинили ее в попытке взорвать памятник Урицкому. Когда Соня возражала, что никаких мотивов к такому поступку у нее не могло быть, так как Урицкий — ее родной дядя (брат ее матери), власть имущие говорили, что это не имеет значения. Тогда Соня обоснованно поясняла, что никакого памятника Урицкому в Ленинграде вообще не было (собирались поставить на Дворцовой площади, но это осталось только проектом) — на эти доводы просто не обращали внимания. На основании этого удивительного обвинения Соня получила 8 лет. Они должны были закончиться осенью 1946 г. (она была арестована в 1938 г.). В то время ее маленькой дочери Веронике было пять лет. Ее сразу же взяла к себе и заменила ей мать сестра Сони — Клара, художественный редактор одного из ленинградских издательств. «Маркиза», как звали ее из-за совершенно белых, пышных и прелестно причесанных волос. Кроме того, по своей стройности и изяществу она была такой же, как и Соня, — настоящей статуэткой. Мне посчастливилось знать многих умных и образованных женщин. Теперь, оглядываясь назад, мне кажется, что Софья Гитмановна была самой образованной и эрудированной именно в тех областях искусства, к которым так тщетно всю жизнь тянулась я, — в поэзии, литературе и живописи. Софья Гитмановна Спасская была скульптором. Рассказывали, что когда она по состоянию здоровья попала в инвалидный лагерь Баим, то начальник лагеря Тютюнник, увидев по картотеке, что прибыл скульптор, радостно вызвал ее к себе в кабинет и заявил, что жить она будет в отдельной кабине, ей будет назначено особое питание и выделено помещение под мастерскую, что она будет обеспечена всем необходимым для лепки бюста Сталина и получит перед этим две недели отдыха. Соня, все выслушав, сказала: «Ни-за-что!!!» 2   Это, конечно, не могло способствовать процветанию в лагере, даже могло принести дополнительный срок. Однако Тютюнник оказался неплохим человеком и оставил Сонин дерзкий поступок без последствий. Лагерные врачи — да будет благословенна память о них — освобождали Соню от всякой работы, выписывали ей пеллагрозное питание, Клара Гитмановна регулярно присылала книги и посылки, но на Соне лежал какой-то гнет, и только впоследствии мы узнали причину этого: муж Сони, поэт Сергей Спасский, увлекся в эвакуации молодой певицей и женился на ней. В квартире № 34 на Мойке 11, где Соня прожила свои девические годы вместе с матерью и братом, бывало много писателей, поэтов и людей искусства. Это был последний дом, в котором был в гостях Николай Гумилев за день до своего ареста. Соня говорила мне, что смогла передать в какой-то архив (уже после расстрела Гумилева) его письма. Приняты они были в неофициальном порядке. Увы, я по наивности была уверена, что все будет сразу же обнародовано, и не запоминала, о каком архиве шла речь. О брате своем Соня почти не говорила — он жил за границей и тоже являлся существенным пунктом в ее обвинении. Одно только я от нее слышала, что ее брат всю жизнь был влюблен в красавицу-балерину Ольгу Спесивцеву и какое-то время был ее мужем. Теперь я знаю о Борисе Гитмановиче Каплуне больше: из книги В. Богданова-Березовского «Встречи» и книги художника Ю. Анненкова «Дневник моих встреч». Юрий Анненков пишет: «<...> я встречал его (Гумилева) у председателя Петросовета (что-то вроде советского петербургского губернатора), молодого Бориса Каплуна, где мы порой засиживались вместе с Евгением Замятиным, Всеволодом Мейерхольдом и с молчаливо-мечтательной красавицей балериной Ольгой Спесивцевой, которой Каплун оказал большую услугу, выдав ей бумаги на выезд за границу, где она вскоре стала первой балериной, «звездой» в театре Парижской оперы.   Студент технологического института Каплун сделал свою административную карьеру благодаря одной случайности: он был племянником Урицкого и репетитором сына Зиновьева (или наоборот). К революции он относился без всякого интереса, но очень увлекался вопросами искусства и литературы. В качестве влиятельного партийца Каплун сделал много страшных вещей, но много и очень добрых (я стараюсь быть объективным). Однако, несмотря на это, спасти Гумилева ему не удалось. Что стало впоследствии с Каплуном, мне неизвестно». Богданов-Березовский не скрывает своей влюбленности и очарованности Спесивцевой, о многом он просто не осведомлен. Борис Каплун был племянником Урицкого, а не «близким сотрудником». Урицкий ведь был убит в 1918 г.! О Соне пишет как о какой-то скульпторше, пришедшей в гости, а это была родительская квартира Сониных девических лет! Я была в ней в первый раз летом 1946 г. по пути из Сибири в Эстонию и потом еще несколько раз уже у Сони. Описание комнат и обстановки волнует меня узнаваемостью и сжимает сердце. 3   Борис Каплун помог Спесивцевой уехать за границу и сам не вернулся в Советский Союз. По словам Сони — ради Спесивцевой, хотя она стала уже женой другого. Была на вершине успеха, окружена почитателями. Богданов-Березовский пишет, что первые признаки душевной болезни проявились у нее во время триумфальных гастролей в Австралии, в середине 30-х гг. В начале войны она переселилась из Европы в Соединенные Штаты. Елена Георгиевна Мюленталь, пожизненный друг мой, писала мне в одном из писем из Нью-Йорка, где она жила с 1947 г., что как-то навещала одного одинокого старого человека в русском инвалидном доме, основанном Александрой Львовной Толстой близ Нью-Йорка. В коридоре к ней легкой походкой подошла небольшого роста стройная старая дама, державшая рукой чуть приподнятый край юбки, взяла ее под руку и, любезно разговаривая, хотела увести к себе. Как потом объяснили, это была Спесивцева. Она прожила в этом доме более 20 лет. Соня была в дружбе с Андреем Белым и высоко его чтила. Из-за него одно время увлекалась теософией и Штайнером. С нежностью рассказывала о больном и странном Пясте, покачивая головой — об Алексее Толстом. С большим чувством говорила о Мандельштаме и Пастернаке, знала и любила Ахматову. Для меня это был целый чудесный мир. И поэты, знакомые мне только по именам, обрастали как бы плотью, рассказами, стихами, которые я слышала впервые. О Софье Гитмановне Каплун есть упоминания у Блока. (А. Блок. Записные книжки 1901-1920. М., 1965, с. 490, 491). О ней говорится в замечательном альманахе «Ново-Басманная, 19» (М.: Художественная литература, 1990), изданном к 60-летнему юбилею издательства, — «Письма Андрея Белого к С. Д. и С. Г. Спасским». Статья и примечания Н. Алексеева: «<...> Белый и Спасский познакомились в апреле 1918 г. в Москве. <...> По всей вероятности, в те годы Спасский был для Белого лишь одним из многих и многих молодых людей, окружавших его и стремившихся соотнести свое творчество с его художественными устремлениями. Гораздо более дружеские отношения связывали Белого с С. Г. Каплун. Она была членом семьи, не только симпатизировавшей Белому, но и покровительствовавшей по мере сил ему, заботившейся о нем в те нелегкие для существования годы. Ее брат Борис Гитманович, управляющий Управления делами Петроградского Совета рабочих депутатов, брал на себя многие материальные заботы Белого, ее сестра, Клара Гитмановна, была начальницей Белого по службе в библиотеке Наркомата иностранных дел, где тот работал в 1921 г. Среди тех, кто с Белым «чаще всего виделся» в марте-августе 1921 г. в Петрограде, он называет С, Г. и К. Г. Каплун». Н. Алексеев приводит далее дарственные надписи Белого на книгах, хранящихся в собрании В. С. Спасской, полностью публикует девять писем (1931-1933), в каждом из которых —добрые дружеские слова, обращенные к Софье Гитмановне. Пишет: «Таким образом, Белого с этой семьей связывали достаточно давние, хотя и прерывавшиеся на время отношения. В центре дружеских связей стояли, бесспорно, духовные проблемы, решавшиеся сходным образом. С. Г. Спасская-Каплун была деятельной участницей встреч в Вольфиле (Вольной философской ассоциации), испытывала сильное влияние антропософии, остававшейся для Белого до конца жизни важнейшей областью жизненных устремлений». 4   В мае 1946 г. мы с Соней провожали Марию Леопольдовну (она освобождалась по ходатайству С. В. Короленко) — целый день ходили с ней вместе, она прощалась с людьми лагеря. Когда я 15 июля 1946 г. неожиданно добилась полного освобождения и вернулась в лагерь, усталая и взволнованная, Соня до темноты ходила со мной по лагерю, впервые рассказывая о себе. Я заранее сказала на вахте, что дежурю ночью в больнице, и осталась ночевать в бараке рядом с Соней. И мне открылась ее сложная и трагическая жизнь. Я запишу Сонин рассказ так, как он был мне доверен. Соня вышла замуж за Сергея Спасского по большой любви, которая так и осталась неизменной до конца дней. Казалось, о большем душевном контакте и мечтать было нельзя. Теперь, вспоминая ее рассказ, я дополняю его стихами из книжечки Сергея Спасского, изданной в Ленинграде в 1967 г. Вот стихотворение, написанное в 1930 г., еще до женитьбы. Над ним посвящение — С. Г. К. (Софье Гитмановне Каплун). Если слово в строки тянется и, в трущобы звуков канув, Я глотаю ритм, как пьяница глушит водку из стаканов, И закусываю углями рифм, и рот в сплошном ожоге, И тоска зрачками круглыми смотрит, вставши на пороге. Ты с покупками с поспешностью вот войдешь, и в легкий роздых Мир опять проветрен нежностью, будто вывешен на воздух, Иль окликнешь в глине по локоть. Улыбнемся, посудачим. — День дохнет, как полый колокол, полным голосом удачи. Нам поэзия — советчица. Глянь, слетев к рукам упорным, Стая слов щебечет, мечется, словно голуби за кормом. Нет ни хмурости, ни старости. Разве мы заглохнем? Мы-то? До смерти брести сквозь заросли озабоченного быта. Когда Соня ждала ребенка (вопреки запрещениям врачей), в доме усиленно готовились и шили. Была молоденькая портниха Надя, милая и привлекательная. Почти одновременно родились дети: у Сони — девочка, у Нади — мальчик. Днем Сергей Спасский беседовал с Соней на возвышенные темы и спорил об искусстве, вечером принимал гостей, ночь проводил во второй семье. Когда мальчику было 3 или 4 года, случилось страшное несчастье: Надя попала под трамвай, и ей отрезало стопы ног. Представляю, в каком ужасе и отчаянии была Соня! Она сразу же взяла к себе мальчика, окружила вниманием и заботой несчастную Надю.   Несмотря на прекрасную больницу и идеальный уход, она умерла. Очередным ударом для Сони был приезд из деревни матери Нади, которая увезла к себе мальчика, а Соня привязалась к нему, как к Веронике. Затем в 1938 г. арест и разлука с дочерью. Распространился слух, что Соня умерла, и Сергей Спасский написал целый цикл стихотворений, посвященный ее смерти. Соня с доброй, чуть насмешливой усмешкой рассказала: когда выяснилось, что она жива, муж прислал ей все эти стихи с оптимистической концовкой, что это был сон. В 40-м году Сергей Спасский приезжал на свидание к жене. Об этом свидании, о Мариинске и о нашем Баиме есть стихотворение. Я в скромном городке смотрел закаты, Прогуливался, заходил в кино. Над бледной речкой вспоминал утраты И то, что было приобретено. Шел мимо рощи настом деревянным, Подпрыгивавшим, будто по волнам. Был редким гостем, другом безымянным Всех неизвестных, обитавших там. Забор, распахиваются ворота, Грузовики вступают в глубь двора. Там длительная спорится работа, С пригорка даль обширна и сыра. Хлябь облаков колышется тягуче. Вон — поезд выполз, к западу спеша. О, почему неизлечимо жгуче Днем этим вялым тронута душа? Окно в заборе. Как любой прохожий, Смотрю в него. В квадратной глубине Ты движешься в пальто из желтой кожи, Меня не видя, видимая мне. Это пальто из желтой кожи было предметом постоянных тревог: за ним охотились урки, дважды его похищали и чудом — за деньги — удавалось его возвратить. Затем война, тревога за близких, успокоенность, что все они вместе в эвакуации на Каме. Потом долгое, необъяснимое молчание мужа и новый удар для Сони, на этот раз самый страшный — полное душевное отдаление. Соня читала мне стихи мужа, которые запомнились только тоской в сердце. Стихи о счастье нового чувства, трогающие своей нежностью и чистотой. Он и их присылал жене! И тут же замечательное стихотворение Соне: Как странно верить, ты была женою, Твой голос я улавливал извне. Теперь ты стала кроткой тишиною И добротою, спрятанной во мне, Не воссоздать лицо твое и тело, О, не спеши, повремени еще. Ты невесомой ласточкой слетела И опустилась на мое плечо. Где ж ревность, зависть? — «Это клубы дыма, Перенестись нельзя им за межу». О, сколько раз была руководима Душа тобой. И я тебе служу. До самых недр, до самой сердцевины, До тайного тебе я виден дна. И ты одна мои не судишь вины, И счастье мне прощаешь ты одна. И как ни трудно было Соне, но она, действительно, всей душой простила Сергею Спасскому его счастье. Через месяц после моего отъезда пришло освобождение и Соне. Как страстно все мы ждали освобождения, считали, что тогда начнется счастливая жизнь. Увы, для большинства свобода оказалась относительной, а семью, некогда рухнувшую, невозможно было восстановить. Соня героически вывезла из Баима лежачую больную, политкаторжанку Варвару Яковлевну Рейфшнейдер — умирать к родным. Взяла с собой безденежную и больную Бетти Эльберфельд. В Ленинграде Соне жить не разрешалось — она и Бетти первое время жили в Луге на деньги, присылаемые Кларой Гитмановной. С дочерью у Сони никакого контакта не получилось. Веронике очень импонировала новая жена отца — молодая, красивая, светская. От матери Вероника сообразила отстраниться, как только пошла в школу, сказав, что мать умерла. Я видела Веронику красивой 13-летней девочкой, когда после освобождения ехала из Сибири в Эстонию. Приехав вечером на Мойку, 11, в чудесную Сонину квартиру, я пила кофе из чашки роскошного сервиза, подобного тем, которые я только что видела в Эрмитаже, и от всего сердца рассказывала о Соне. Клара, принявшая меня как родную, слушала со слезами на глазах. Вероника, сидевшая тут же, слушала радио, надев наушники и держа перед собой книгу! В конце концов и она не выдержала: сняла наушники, опустила книгу. Но все это оставило во мне прочную тяжелую память, и я никогда не прощу ей бессердечия по отношению к матери, неоднократно потом подтверждавшегося. Из Луга Бетти переехала к нам в Тарту, а Соня жила то в Луге, то тайно у Клары, прячась от дворничихи. Приезжала и ко мне, а я дважды была у нее в Ленинграде. Соня была стремительная и легкая в движениях, определенная во вкусах, резкая в суждениях. Что она со мной делала, водя по Русскому музею! Не позволяла мне задерживаться около картин Айвазовского, смотреть на «Явление Христа народу» — только на гениальные эскизы к картине. О передвижниках и говорить нечего— пробегала мимо. Зато восхищенно стояла перед старинными иконами, перед портретами Боровиковского и Левицкого и, конечно, перед всеми картинами Сурикова. В конце 1948 г. серьезно заболела Клара — инфаркт! Соня не отходила от больной сестры, которую не успели вовремя перевезти в больницу. Чтобы больше не прятаться, пошла в НКВД с бумагой от врача, где говорилось, что больная нуждается в постоянном уходе. Просила разрешения быть около сестры. Разрешили, но через несколько дней пришли и арестовали Соню. Был декабрь 1948 года — начинали брать «повторников» и оформлять их в бессрочную ссылку! Клара вскоре умерла. Соня оказалась в одном из районов Красноярского края. Очень болела. Тяжело переносила условия ссылки. Как-то работала. Теперь забота о студентке Веронике, да и о Соне, была на муже Клары — человеке мягком и добром. Наконец, «Мудрейший» умер и скоро был разоблачен — людей стали отпускать и реабилитировать. Сонины надежды жить в любимом городе, в своей квартире, заботясь о дочери и об овдовевшем муже Клары не оправдались. Дочь, увлекшись кем-то, уехала учиться в Москву, муж Клары, не выдержав одиночества, женился, искренно полюбив новую жену. В доме была заботливая хозяйка. Союз художников принял участие в Сониной судьбе: помогли найти комнату, снять ателье, снабдили многими скульптурными заказами. Дали возможность отдыхать в Домах творчества. Потряс меня рассказ Сони: стараясь как-то обставить свою комнату, она написала Сергею Спасскому, прося прислать ей секретер, когда-то подаренный ей матерью, всю остальную мебель она оставляла ему. Спасский безмятежно ответил, что привык к секретеру и не хотел бы с ним расстаться, но раз она хочет какую-нибудь вещь из прошлого, то вот — он посылает ей статуэтку, которую она в начале их женитьбы для него изваяла! Ужасно, будто слон вытоптал душу этого человека. И еще рассказывала Соня, а мы поражались и не верили, что в кабинете директора Эрмитажа, за тяжелой бархатной портьерой находится Сикстинская Мадонна, и для своих ближайших друзей директор отодвигает портьеру! Мы ведь тогда думали, что картины из Дрезденской галереи бесследно пропали. А Соня говорила, что они спешно реставрируются и делаются копии. Она оказалась права... Благодаря напряженному труду и выполнению скульптурных заказов Софья Гитмановна Спасская сделала себе хорошую пенсию и очень скоро после этого, в 1962 г., умерла. Милютина Т.П. Люди моей жизни / Предисл. С.Г. Исакова. - Тарту: Крипта, 1997. - 415 с. - Указ. имен.: с. 404-412. Покровитель Вольфилы Евреи   www.pseudology.org