Санкт-Петербург-Москва Анатолий Александрович Собчак Жила-была КПСС Глава 2. Избирательный марафон: уроки на будущее Возьмемся за руки, друзья, Чтоб не пропасть поодиночке. Б. Окуджава Реформа тоталитарной системы - процесс болезненный, но не безнадежный, если перемен хочет само общество. Архитекторы "первого в мире социалистического государства", казалось, предусмотрели все, чтобы в СССР были невозможны никакие демократические реформы. Тем удивительнее, что они просчитались. То, что не получилось у Хрущева и Косыгина, произошло в конце 80-х и в начале 90-х благодаря Горбачеву и Ельцину. И свершилось это путем эволюционным, а не революционным. Как ни парадоксально, но к классическим революционным методам прибегли (и даже дважды!) не реформаторы, а контрреформаторы: я имею в виду коммунистический путч в августе 1991-го и советский мятеж в октябре 1993-го. Об этом речь еще впереди, а сейчас остановимся на том, что можно назвать "избирательной пятилеткой" или "избирательным марафоном". С весны 1989-го по весну 1994-го жители Петербурга, как и вся Россия, участвовали в пяти избирательных кампаниях и в трех референдумах. А поскольку первые союзные, российские и муниципальные выборы происходили в два тура (впрочем, как и муниципальные выборы 1994 года), нетрудно подсчитать, что ленинградцы (они же потом петербуржцы) в течение пяти лет приходили к избирательным урнам в среднем раз в полгода. Вот почему "избирательную пятилетку" мы без всякой натяжки можем назвать "пятилеткой гражданской усталости". Гражданская усталость и порождаемое ею безразличие населения - плата не только за неизбежные ошибки в проведении реформ, но и за сам эволюционный, а не кроваво-революционный характер реформирования "Страны Советов". При Сталине или Брежневе в "выборах без выбора" каждый раз принимало участие по официальной статистике как минимум 99,8 процента избирателей. Тайну реальных цифр хранили журналы избиркомов: при получении бюллетеней каждый гражданин предъявлял свой паспорт и расписывался в журнале, составленном по принципу места проживания, - на несколько домов по одному журналу. (Разумеется, речь идет о среднем городском доме, а не о многоквартирном и не о сельском.) Законопослушный советский избиратель знал, что неучастие в выборах - уже протест. Избиркомовские журналы были негласными кондуитами лояльности - "кнутом про запас". Кроме кнута существовал и "пряник" - система не стеснялась устраивать на избирательных участках "выездную торговлю". Хотя бы дефицитным пивом. Мне неизвестны случаи, чтобы в брежневское время на избирателя, игнорировавшего выборы , обрушивались какие-либо репрессии. Человека могли, скажем, не пустить за границу или не повысить в должности, но никто и никогда не сказал бы ему, что истинной причиной была неявка на избирательный участок. Если же он осмеливался написать на избирательном бюллетене что-нибудь нелояльное или оскорбительное по отношению к властям, то мог последовать вызов в Большой дом для беседы, после которой у него надолго (если не навсегда) пропадала охота показывать фигу в кармане властям предержащим. О подобных случаях я знаю доподлинно по рассказам моих студентов-заочников, служивших в КГБ. Тоталитарная статистика лопнула уже на первых выборах народных депутатов СССР - весной 1989 года. При небывалой активности граждан явка все же не превышала 70-90 процентов. На следующих выборах (народных депутатов РСФСР и депутатов местных Советов), весной 1990 года, на избирательные участки пришло в среднем около двух третей населения только в крупных городах, а в сельской местности - значительно меньше. О романтика и иллюзии первых выборов "с выбором"! Романтика "митинговой демократии" и наивного антикоммунизма тех лет. Чтобы победить на выборах 1989 или 1990 года, не надо было обладать какими-то реальными политическими достоинствами. Конечно, выборы есть выборы, и потому это всегда в известном смысле - лотерея. Достаточно вспомнить историю Черчилля, приведшего Англию к победе во второй мировой войне и буквально на следующий день после ее окончания проигравшего вчистую парламентские выборы. Для победы на первых демократических выборах в СССР достаточно было преодолеть страх перед системой, осмелиться вслух обличать партноменклатуру и обещать избирателям решить их проблемы. Неплохо к тому же, если имя твое на слуху, а язык остер и тебе удалось пройти "сито" предварительного отбора, - все остальное решит степень твоей собственной активности и неутомимости. Предвыборные программы конца восьмидесятых писались довольно просто: политическая часть составлялась из пересказа общедемократических лозунгов (некая смесь из наиболее актуальных и острых публикаций журнала "Огонек" и газеты "Московские новости"), прочее - из конкретных нужд избирателей, проживающих на данной территории. Но самое удивительное, что при этом у большинства кандидатов меньше всего было цинизма и холодного расчета. Циники просто в силу природной осторожности еще не просчитали ситуации. Исключения, впрочем, были. Особенно на вторых выборах в 1990 году. Я имею в виду тех политиков, которые стартовали, казалось бы, из недр "Демократической России" или "Народного фронта", а уже через год-полтора оказались в лагере реакции. Каждый такой случай, конечно, заслуживает отдельного рассмотрения, но все они, по-моему, сводимы к трем типичным вариантам. Первый - самый, увы, распространенный: человек, чьи демократические идеалы слишком высоки и... слишком расплывчаты. Как правило, такие люди самих себя любят больше любых идеалов. Они органически не способны на черновую работу, амбициозны и обидчивы. А поскольку конкуренция среди демократически настроенных коллег весьма ощутима, то "вакансии " открываются в стане противника... Это путь перевертыша-эгоцентрика. Два других - в той или иной степени определены работой соответствующих спецслужб. Наиболее банальный случай с российским депутатом Сергеем Бабуриным... Генерал КГБ Олег Калугин раскрыл тайну этого внедренного в демократическое движение агента по кличке Николай. И самое поразительное - на следующих выборах (уже после разоблачения) он был снова избран в парламент. Здесь все, кажется, ясно, но сколько таких "Николаев" реально действовало в депутатском корпусе, мы не знаем и до сих пор. Третий случай - производный от первого и второго - является результатом не столько человеческой слабости или корысти, сколько (и чаще) пережитком имперских иллюзий и тоталитарного сознания, от которых не были свободны в той или иной степени все мы, называющие себя демократами. Депутат мог быть завербован, а мог и сознательно прийти в лагерь реакции, когда затрещал по швам СССР, когда декларации столкнулись с реалиями политического бытия. Так, например, произошло с двумя героями августа 1991-го: бывшим вице-президентом России Александром Руцким и бывшим спикером российского парламента Русланом Хасбулатовым. За два года эти люди оказались по собственной воле в одном лагере не только с Анатолием Лукьяновым и генералом Альбертом Макашовым, но и с откровенными русскими фашистами. Этим политикам не хватило даже обыкновенного здравого смысла понять, что в случае успеха октябрьского советского мятежа 1993 года они были бы в числе жертв нового режима, поскольку ни неокоммунисты, ни национал-патриоты никогда не простили бы им августа 1991 года. Логика политического противостояния тем беспощаднее, чем случайнее человек в политике. Меж тем политический дилетантизм второй волны демократических политиков вполне очевиден. Как правило, депутатами РСФСР стали те, кому пришлось пережить горечь поражения на выборах в союзный парламент. Страна, даже такая огромная, как Россия, не в состоянии ежегодно генерировать по новому поколению политиков. (Тем более что до середины 80-х в СССР политики как профессии вообще не существовало!) И если в августовском путче повинен второй эшелон коммунистической номенклатуры, то октябрьский мятеж 1993 года - дело рук той части второго эшелона новых политиков из Верховного и региональных Советов, которые возмечтали о собственном всевластии. Эти люди были калифами на час. И если Язов, Павлов или Крючков в свое время все-таки были фигурами весьма значительными, хотя и несомненными реакционерами, то Руцкой и Хасбулатов, Константинов и Уражцев не умели ничего , кроме как витийствовать на митингах или с трибуны Верховного Совета, а весь их политический опыт сводился к критике прежней номенклатуры да к некоторым благоприобретенным навыкам аппаратных игр. Политик - профессия не менее опасная, чем занятия горнолыжным спортом или альпинизмом. И если в гору всегда идти тяжелее, чем спускаться вниз, то как же может закружиться голова у того, кто был волею случая вознесен к вершинам власти, так и не узнав о трудностях, опасностях и ответственности, которые подстерегают всех, избравших эту стезю. Конечно, тогда, в конце 80-х, мы мало об этом думали. И не от дела, а от слова заходился дух на предвыборных митингах и в теледебатах. Расплата - неизбежный непрофессионализм депутатов первых призывов российской демократии. И вынужденный компромисс новых политиков с кастой "исполнителей" - чиновников, живущих по правилам прежней системы; иначе говоря, компромисс с опытной советско-партийной бюрократией. Начинаешь лучше понимать Владимира Ленина, сетовавшего на то, что советская власть была вынуждена пойти на компромисс с бюрократией Российской империи... Правда, тут, пожалуй, случай даже обратный. Новая ленинская империя была империей идеологической, и главная претензия Ильича к "спецам" состояла в том, что эти люди просто не могли воспринять методов и идеологии "победившего пролетариата". Для этого они были, как правило, слишком грамотными специалистами. Наш компромисс - компромисс со средней руки чиновниками, воспитанными в условиях коммунистического застоя. И сразу даже не скажешь, какой из них опаснее. Если большевики, придя к власти, поставили задачу сломать старую государственную машину, то демократы-реформаторы 80-х годов не были столь радикальны, а, напротив, стремились использовать кадры и организации прежнего режима, понимая, что открытая схватка с более чем трехмиллионным отрядом партийно-государственных функционеров (аппаратчиков) неизбежно выльется в гражданскую войну. А этого допустить было нельзя ни при каких обстоятельствах. Россия свою долю гражданских войн в двадцатом столетии отстрадала сверх меры. Пылкая народная любовь, как любое слишком экзальтированное чувство, быстро угасает. Большевики когда-то пели: "Никто не даст нам избавленья - ни Бог, ни царь и ни герой...". Однако в обычаях русского народа всегда надеяться либо на Бога или царя, либо, в крайнем случае, на героя. Добиваться чего бы то ни было "своею собственной рукой" мы просто не привыкли. Однако обманутых ожиданий скорого решения всех проблем ни царю, ни тем более герою русский человек не прощает. Так случилось с Президентом Горбачевым. В какой-то степени - и с Президентом Ельциным. И если в разгаре перестройки моим знакомым, путешествующим по Сибири, рыбак-крестьянин мог подарить двух огромных тайменей только за то, что они из Ленинграда ("Это вам за вашего Собчака!"), то сегодня я отдаю себе отчет: такой подарок, конечно, возможен, но такая его мотивировка - уже вряд ли. И это прекрасно! Потому что свидетельствует: люди начинают жить своим умом, без надежд и иллюзий. С детскими иллюзиями нация расстается куда труднее, чем каждый человек в отдельности. Но зато такое расставание уже необратимо. Другое дело, что политику, испытавшему на себе, что такое народное поклонение, требуются и мужество, и достаточная доза критического отношения к себе. Иначе слишком велик соблазн жить вчерашним днем, с воспоминаниями о его победах и достижениях, которых сегодня уже нет. Падение рейтинга популярности, конечно, всегда неприятно. Но катастрофа, если рейтинговая шкала становится для тебя самого чем-то самоценным. Поэтому из политики, как и со сцены, нужно уходить вовремя, чтобы спокойно смотреть в глаза людям и себе в душу. То, что я сегодня пишу, - это не мемуары в привычном смысле этого слова, не воспоминания политика, ушедшего на покой. И читателю, и самому себе мне важно объяснить происходящее. Этого не сделать ни в газетной статье, ни в телевыступлении. Для политика переходной эпохи книга - не только род исповеди "на заданную тему", но и важный инструмент политического анализа, анализа собственного политического "я". В цивилизованных странах с хорошо отлаженной политической технологией нет необходимости в таких "преждевременных мемуарах" ни у общества, ни у самого политика. Зачем? Если рецептура принятия даже самого важного государственного решения все равно рутинна, а конкретные подробности представляют ценность разве что для узкого круга профессионалов-политологов, стоит ли красть у отдыха часы для написания книги? Поэтому книги пишут, как правило, политические деятели, ушедшие в отставку. Совсем иное дело у нас. Восемьдесят шестой год породил новую "чернобыльскую" профессию - ликвидатор. Но в какой-то степени и все мы, политики первого "горбачевского призыва", вынуждены были стать ликвидаторами системы коммунистического тоталитаризма. У всех получилось это по-разному. Кто-то вошел во вкус и потерял себя, не заметив, что незримая радиация власти убивает не тело, а саму душу. Кто-то получил свою "дозу", но выжил, пройдя искушение медными и прочими трубами. А лучший, великий "ликвидатор" - Андрей Дмитриевич Сахаров - не дожил даже до отмены шестой статьи Конституции. В странах западной, классической, демократии политические книги пишут в основном специалисты: политологи, историки и журналисты. В России три эти самостоятельные профессии пока поневоле совмещаются с профессией политика. Более того, политик, и только политик, здесь может увидеть то, чего не увидит ни политолог, ни даже социолог. Поэтому совершенно закономерно на первом этапе перестройки депутатами (то есть действующими политиками) становились именно журналисты и ученые самых разных специальностей. Их вхождение в политическую деятельность происходило примерно одинаково. Попов и Тихонов, Черниченко и Емельянов, Афанасьев и Рыжов, так же как и я, стали политиками волею случая и в силу надежд на изменение страны, которые открывали перестройка и гласность. Помню, что я даже не хотел идти на предвыборное собрание трудового коллектива юридического факультета, на котором работал в то время, так как не очень верил в то, что на этот раз выборы могут быть другими, а не обычным фарсом, разыгрываемым аппаратчиками из райкома, горкома и обкома КПСС. Наш председатель профсоюзного комитета, который организовывал предвыборное собрание, сказал мне, что есть предложенная райкомом кандидатура передового судосборщика Балтийского завода, которую мы должны поддержать, однако, поскольку объявлено, что выборы альтернативные, то могут быть выдвинуты и другие кандидаты. И действительно на собрании предложили шесть кандидатур, в том числе мою, и каждому кандидату была предоставлена возможность изложить свою программу. Естественно, что никакой заранее подготовленной программы у меня не было, но я всегда размышлял над бедами и судьбой страны, поэтому мне было легко рассказать о необходимости реформ, о мерах по преодолению политического и экономического кризиса, о задачах демократизации страны. По-видимому, мое выступление убедило присутствующих, и коллеги отдали предпочтение мне. Для выдвижения кандидатуры на общеуниверситетское собрание необходимо было по положению набрать свыше 50 процентов голосов присутствующих на предвыборном собрании. Я был единственным, кому удалось это сделать. Через две недели состоялось общеуниверситетское собрание, на которое различные факультеты и подразделения выдвинули одиннадцать претендентов. От 30-тысячного коллектива университета мог быть выдвинут один кандидат, набравший свыше 50 процентов голосов от числа присутствующих на предвыборном собрании. Актовый зал университета был переполнен. Заслушивание выступлений каждого из кандидатов, ответы на вопросы, выступления в поддержку того или иного кандидата - все это длилось более восьми часов и закончилось далеко за полночь. Давно уже стены университета не слышали подобных речей и не видели такого накала эмоций. Именно в этом зале я впервые поставил вопрос о необходимости отмены шестой статьи Конституции об авангардной роли КПСС, показав, что нельзя реализовать лозунг о построении правового государства, выдвинутый Горбачевым и XIX партконференцией КПСС, в условиях сохранения однопартийной системы. Тогда в нашей аудитории это была неслыханная смелость. Может быть, поэтому присутствующие и отдали мне предпочтение - снова я был единственным кандидатом, набравшим свыше 50 процентов. Но впереди было главное испытание - окружное предвыборное собрание, на котором и завершалась процедура официального выдвижения кандидата в народные депутаты. Вход на это собрание был строго по пропускам. Местом проведения собрания стал Дом культуры крупнейшего судостроительного завода - Балтийского, передовой рабочий которого был выдвиженцем партийных органов и ему всеми способами помогали одержать победу. В зале - стенды всех кандидатов. Мой стенд - довольно скромный - изготовили за ночь студенты-добровольцы. Несколько фотографий, обложки моих книг и краткая биография. Зато у моих соперников стенды побольше и оформлены побогаче. Трудно сейчас поверить, но я провел практически всю избирательную кампанию, не имея ни гроша в кармане: собственных денег на это у меня просто не было, коммерческих структур, готовых оказать финансовую поддержку, тоже еще не существовало, а официальные государственные и партийные структуры работали против моего избрания. Все было сделано, как говорится, "на голом энтузиазме". На решающем предвыборном собрании мне выпал неудачный жребий: я должен был выступать с изложением своей предвыборной программы предпоследним. Было уже около полуночи, когда очередь дошла до меня. Все устали от выступлений и ответов на вопросы предыдущих девяти кандидатов. На изложение программы было отведено по десять минут и еще двадцать - для ответов на вопросы. В момент, когда меня пригласили на трибуну, я понял, что вся моя заранее заготовленная речь о правовом государстве, о необходимости отмены монополии компартии в политической жизни и государственного монополизма в сфере экономики, о демократизации общества и т. д. никуда не годится и ее слушать никто не будет. И тут же я вспомнил, как начинал многие свои выступления Мартин Лютер Кинг: "У меня есть мечта!" " I have a dream !", - говорил он и далее объяснял слушателям, в чем она состоит. Я так и начал свое выступление: "У меня есть мечта, что следующие выборы будут организовывать не структуры компартии, а сами избиратели и их объединения, что на предвыборные собрания вход будет не по пропускам, а по желанию, что каждый сможет выдвинуть себя или своего кандидата и что, наконец, не будет многоступенчатой системы отбора и отсева кандидатов, а им может стать любой, собравший определенное количество подписей в свою поддержку!". А затем изложил свои взгляды по наиболее острым проблемам страны и ответил на вопросы. Голосование было тайным, и до момента объявления результатов я не мог быть уверен, что прошел в списки кандидатов. На собрании присутствовало более тысячи человек и только три представителя университета, в поддержке которых я мог быть уверен, а чтобы быть официально зарегистрированным кандидатом, необходимо было набрать более 50 процентов голосов присутствующих. Голосование завершилось около двух часов ночи - требуемое количество голосов получили четверо из одиннадцати претендентов, и я в их числе. А затем была настоящая предвыборная борьба: ежедневные митинги и встречи с избирателями, выступления у станций метро и даже теледебаты, организованные по моему предложению. В итоге труднейшей борьбы я победил - стал народным депутатом СССР, членом первого советского парламента, избранного на альтернативной основе в результате свободных выборов. Тот же путь прошло большинство из народных депутатов, кроме, разумеется, "красной сотни", т. е. 100 депутатов от коммунистической партии, список которых был утвержден на Пленуме ЦК КПСС и которые даже не почувствовали накала предвыборной борьбы, что сполна испытали мы - депутаты от территориальных округов. Именно эти депутаты, прошедшие суровую, но прекрасную школу открытой политической борьбы в период избирательной кампании, и составили "штаб" перестройки снизу, начав с острых и бескомпромиссных выступлений на Первом съезде народных депутатов, затем оформившись в первую официально признанную оппозицию - Межрегиональную депутатскую группу, из которой и вышли все последующие демократические организации: "Демократическая Россия", Движение демократических реформ, Демократическая партия России и т. д. "ДемРоссия" вместе с другими демократическими организациями (объединениями избирателей и разного рода "народными фронтами") возникла в качестве альтернативной коммунистическому тоталитаризму силы, объединила людей самых разных взглядов, но выступающих против коммунизма, а потому и исчерпала себя с крахом коммунистической системы в августе 91-го. И дело даже не в том, что ушли во власть лидеры этих движений и объединений. У российской демократии не было опыта партийного строительства: она опиралась на авторитеты своих вождей, на "героев перестройки". Август 91-го показал, что демократы меньше всего были готовы принять на себя бремя власти: не было ни теневого кабинета, ни продуманной программы действий. Не было (да и до сих пор пока еще нет) сложившихся, крепко сколоченных демократических партий. Постсоветское общество было ориентировано на демократические идеалы, но ему не хватало (и не хватает до сих пор) демократической структурированности. Две большие разницы, как говорят в ныне заграничном городе Одессе... Итак, романтический, "перестроечный" период - это становление "советского парламентаризма". Мало кто догадывается, что такого политического явления нет и не может быть в природе, а упования на его создание сродни лысенковским мечтам скрестить пшеницу с яблоней. Однако это исторический факт, что в конце восьмидесятых общественная жизнь страны возродилась с последних иллюзий начала двадцатых: советский парламентаризм - это по сути лозунг кронштадтского восстания против большевиков: "Советы без коммунистов!" В борьбе со всевластием коммунистической партии мы шли на выборы под старым лозунгом "Вся власть Советам!", надеясь, что именно через Советы удастся лишить коммунистов власти. Иллюзорность этих надежд обнаружилась вскоре после выборов 1990 года: многочисленные советские "парламенты", созданные от деревенского уровня и до самого верха, практически полностью дезорганизовали государственную жизнь. Чем же так плоха советская власть и почему Советы органически не могут выполнять роль органа демократического народовластия? Ответить на этот вопрос нужно еще и потому, что до сих пор об особом, "советском" пути развития России рассуждают многие: от экс-президента СССР Михаила Горбачева и некоторых видных западных интеллектуалов, в свое время поддержавших горбачевскую перестройку, до неокоммунистов и неофашистов внутри распавшегося СССР. Конечно, мотивы у всех этих людей разные. И тем не менее сообща они пытаются тянуть Россию назад, в царство утопии. Одни потому, что не поняли самой сути происшедшего и не понимают того, что Советы сами по себе являются рассадником тоталитаризма, а другие слишком хорошо все понимают и стремятся использовать "советскую" идею для достижения власти. Идеолог советской власти Владимир Ленин очень точно определил основное отличие Советов от стандартных институтов буржуазной демократии. По Ленину Советы - это и законодательный орган, и орган исполнительный (так называемые работающие Советы), и орган, осуществляющий контроль над исполнением принятых законов. Отсюда естественно вытекает и принцип всевластия Советов, закрепленный в сталинской Конституции 1936 года и в брежневской Конституции 1977 года. Последняя действовала до крушения советской власти в октябре 1993-го. В четвертой статье ее абсолютно четко и однозначно было записано, что вся власть в Российской Федерации принадлежит народу в лице Советов народных депутатов. Именно этот принцип всевластия Советов и противостоял главному принципу западной демократии - принципу разделения властей. Отсюда и взаимная неприемлемость, нестыкуемость этих политических систем. Или с Советами, но без демократии. Или с демократией, но без советской власти. Отсюда и вся внутренняя борьба, все то противостояние советских и президентско-правительственных структур, которое привело к трагическим событиям октября 1993 года и в конечном счете похоронило советскую систему. Коммунисты были довольно последовательны, изобретя ярлык "антисоветская деятельность", или проще - "антисоветчина". Дело в том, что сама "советчина", как таковая, была лишь ширмой перед тоталитарным фасадом, а не каркасом имперского здания. Роль каркаса отводилась КПСС и ее карательным органам. Декларированные как всевластные органы народной (всенародной!) демократии, Советы ни на какую власть не претендовали. Не для того Троцкий, Парвус и Ленин их придумали еще в 1905 году, не для того крепил советскую систему человек, признававший сверху донизу только свою личную власть, - Иосиф Сталин. Всевластие Сталина могло утвердиться только благодаря всевластию коммунистической партии, которая могла подмять под себя государство и всю страну только благодаря Советам. Отсюда и простой в своей очевидности вывод: Советы - неотъемлемая принадлежность тоталитаризма. Как и любая псевдодемократическая структура, они были способны породить лишь диктатуру. С коммунистами или без коммунистов! К пониманию этого нас подвела сама жизнь. О необходимости принципиального реформирования всех властных структур, доставшихся нам от тоталитаризма, демократы говорили еще в 1989 году. Уже тогда было ясно, что и Съезд народных депутатов, и многоступенчатый парламент (съезд - Верховный Совет) равно неприемлемы независимо от состава депутатов. Состав может быть разным, но результаты работы этих органов (с коммунистами или без оных!) будут примерно одинаковы в силу конструктивной неспособности данной системы быть системой властной и одновременно демократической. В течение семи десятилетий существования советской власти в партийную номенклатуру попадали вовсе не одни лишь отбросы общества. На входе (внизу) система засасывала, как пылесос, не одну лишь пыль да прах из самой что ни на есть народной, здоровой основы. Но во что превращались эти люди, пройдя по кругам номенклатурного восхождения! И во что превратились многие народные депутаты России всего за четыре года советского барства в комиссиях и комитетах Верховного Совета... Любая неограниченная власть по своей природе самодостаточна: она не нуждается ни в обратной связи, ни в каком-либо самосовершенствовании. Как говорил Вольтер, любая власть разлагает, абсолютная власть разлагает абсолютно. В этом причина той метаморфозы, которая столь быстро произошла с Руцким, Хасбулатовым и иже с ними. Они могли искренне считать, что Верховный Совет занят делом, как проклятый принимая закон за законом, одну поправку к Конституции за другой, а некие враги из стана Президента и правительства толкают под руку, разрушают такую красивую и удобную для них законодательно-государственную химеру. В этом смысле весьма показателен процесс изменений, происшедших с Верховным Советом России с августа 1991 года до сентября 1993 года. Сейчас мало кто помнит об эпизоде, происшедшем сразу же после провала августовского коммунистического путча. На первом же послепутчевом заседании Борису Ельцину пришлось объявить перерыв, выйти на балкон Белого дома и самому поднять победный трехцветный флаг новой России. Случилось так, что депутаты уже в то самое первое утро свободной России почему-то вдруг стали цепляться за флаг РСФСР - красное знамя с голубой полоской, серпом и молотом. Почему? Ведь весь период трехдневного противостояния и ожидания штурма трехцветный флаг был символом новой, демократической России, символом победы над кровавыми полотнищами эпохи коммунизма. Этот эпизод очень характерен для Верховного Совета. Достаточно вспомнить, что в его составе было почти 84 процента функционеров бывшего режима: 24 процента - работники союзного и республиканского уровня (министры, работники центральных ведомств, сотрудники аппарата ЦК КПСС и Российской компартии и т. д.); 27 процентов - функционеры среднего (областного, краевого) звена - в основном партийные работники; 33 процента - директора предприятий, председатели колхозов, секретари райкомов и т. п. Эти люди отнюдь не были противниками коммунистического режима. В противостоянии с союзными властями у них был свой интерес: получить больше власти, стать менее зависимыми от союзных структур, выйти на политическую авансцену. К тому же они оказались (многие поневоле) в роли преследуемых, что вызывает естественную защитную реакцию. Кто-то очень точно заметил: если вы хотите заставить человека проникнуться какими-то убеждениями, начните его за них преследовать! Одно дело теоретически понимать, что Советы - не демократические и органически с демократией не сопрягаемые органы власти, другое - узнать это изнутри, убедиться в этом на собственном опыте. Наверное, мне очень повезло: в советском властном котле я варился всего два года. Срок достаточный, чтобы обжечься, но явно недостаточный, чтобы отказаться от тех идеалов, ради которых я решился на собственное "хождение во власть". При этом я, будучи "советским парламентарием" как член Верховного Совета СССР, с самого начала стал членом Межрегиональной депутатской группы, которая была первой легальной оппозицией в советском парламенте. Декабрист Михаил Лунин, уже в Сибири, однажды меланхолически заметил, что официальный его титул все удлиняется и удлиняется. Сначала - просто государственный преступник. Потом - государственный преступник, осужденный по второму разряду. Потом - государственный преступник, осужденный по второму разряду со ссылкою в Сибирь навечно. Тут-то Михаил Сергеевич Лунин и съязвил, что в Англии сказали бы короче: Лунин - член оппозиции. Так уж случилось, что за два последних перестроечных года мой титул тоже разросся. Недавно наткнулся в столе на запасы неизрасходованных собственных визитных карточек: от народного депутата СССР до члена Верховного Совета СССР, председателя Ленинградского городского Совета народных депутатов и, наконец, мэра Санкт-Петербурга (а сначала Ленинграда) - всего за два с половиной года. Из них два - в чистой оппозиции коммунистическому режиму, а затем в очень сложных оппозиционных взаимоотношениях с Верховным Советом Российской Федерации и Ленинградским (Петербургским) городским Советом (так уж произошло помимо моей воли с самого начала работы председателем Совета, а затем мэром города). Именно эта оппозиционность во многом определила мою судьбу. Собственно, только с августа 1991 года для меня по-настоящему и началось то "хождение во власть", о котором я писал еще в первой своей книге о рождении советского парламента. А значит, началась и особая пора испытаний на этом поприще. Быть в оппозиции несравненно удобнее, чем нести на себе бремя ответственности за принятие решений пусть даже на муниципальном уровне "северной столицы России". Так сложилось исторически не только в нашей стране (но в нашей, где по существу оппозиции никогда не было, эта истина только очевиднее). Оппозиционер - что-то вроде соискателя или поклонника. Он мало за что отвечает, любое его предложение заманчиво уже потому, что он критикует власти, которые всегда - в большей или меньшей степени - его опасаются. Они "не знают, как надо". Он утверждает, что знает, даже если на самом деле и понятия не имеет. У находящегося в оппозиции положение всегда более выигрышное: ведь за ним ореол борца с несправедливостью и надежда, что будет лучше. Так начиная с лета 1990 года Председатель Верховного Совета России Борис Ельцин неизменно обыгрывал в глазах избирателей Президента СССР Михаила Горбачева. Кредит доверия Ельцину был столь велик, что, став Президентом России в 1991 году, он не только сумел пережить распад СССР, сохранив Россию, но и выиграть в заведомо проигрышной позиции апрельский референдум 1993 года, когда и ситуация была сложнейшая, и сами вопросы были сформулированы его противниками отнюдь не с целью поддержать Президента. Причем к тому времени не Ельцин, а Верховный Совет России уже более полутора лет находился в оппозиции к Ельцину! У политологов и журналистов принято ругать постсоветских харизматических лидеров, но давайте представим, что должной харизмы у Ельцина не оказалось бы. Невозможна была бы и "легитимная революция" (в ответ на коммунистический путч), приведшая к принятию демократической Конституции, невозможны были бы и сами реформы (другое дело, как они проводятся!). Видимо, при реформировании тоталитарной системы одного харизматического вождя недостаточно. Кремлевская "корона" пала с головы Горбачева не только вслед за падением его харизмы. Слава Богу, что при всей неразвитости нормальных оппозиционно-демократических политических структур к этому времени нация сумела обрести другого лидера-реформатора. Можно даже утверждать, что в наших российских условиях (а может быть, в условиях посттоталитарных вообще) срок действия харизмы не превышает четырех-пяти лет. Достаточно вспомнить судьбу Суареса в Испании, Ро Дэ У - в Южной Корее и т. п. Таков, выражаясь языком физики, период полураспада этого политического элемента. Вот почему, во всяком случае на мой взгляд, Борис Ельцин должен был решительнее действовать в том же апреле 1993 года. К сентябрю гражданская апатия была уже слишком сильна. Главное отличие политика-реформатора от политика-революционера, может быть, в том и состоит, что первый по преимуществу должен быть стратегом (иначе не проведет реформ, придя к власти), а второй - отменным тактиком (иначе ему и к власти не прийти). Три из пяти избирательных кампаний последних пяти лет пришлись на романтический период становления российской демократии, и все же каждая не была похожа на другую. И прежде чем говорить об ошибках года девяносто третьего, вернемся еще раз в последние годы горбачевской перестройки, то есть в самое начало этого избирательного марафона. Ведь как бы ни складывались личные взаимоотношения реформаторов, трудно не признать, что, пока реформы идут, существует и преемственность их лидеров. Доминанта первой избирательной кампании - ее абсолютная новизна. Непривычность и необычность как для кандидатов в депутаты, так и для избирателей, а также для партийных структур КПСС, призванных обеспечивать свои же собственные политические похороны. Более или менее уверенно они могли чувствовать себя лишь где-то в глубинке. Но, конечно, не в Москве и Ленинграде. И они растерялись. Ведь эти люди за семь десятилетий комфортной политической жизни без оппозиции ( которая просто физически уничтожалась) отучились от какой бы то ни было открытой полемики. А тут - надо вступать в открытую дискуссию. И с кем?! Конечно, сельская и провинциальная глубинка, где каждый человек на виду, тоже не была подготовлена к тому, чтобы восставать против "хозяев жизни". Другое дело - крупные промышленные российские города. Парткомы, райкомы и горкомы здесь тоже еще никто не отменял, но впервые всевластие их было ограничено, появился шанс на альтернативную инициативу, а значит, и на конкуренцию партийным структурам. Представим себе на минуту, что ничего этого бы не было, кто-то (Горбачев или кто другой) указом сверху отменил или каким-то другим способом отодвинул партийные структуры от власти. Уверен, что ничего путного из этого бы не получилось. Нужна была конкуренция (пусть и в заведомо неравных условиях), нужно было, чтобы люди в предвыборной борьбе обрели свое право называться гражданами. Нужно было, чтобы общество, убаюканное коммунистическими мифами и лозунгами, проснулось. Поэтому даже там, где номенклатура на выборах победила, первое поражение ей было уже нанесено. Номенклатура лучше нас, грешных, знала, что она неконкурентоспособна в честном поединке прямых дебатов. Другое дело - донос, поклеп, навет. Вот образчик листовки из моего личного архива, иллюстрирующий это мое утверждение куда ярче, чем многое. ИЗБИРАТЕЛИ! 21 марта 1989 года, выступая в Институте Арктики и Антарктики, кандидат в народные депутаты СССР А.А. Собчак заявил о том, что является сторонником законодательного закрепления положения о стерилизации (лишении человека способности к деторождению) лиц, злоупотребляющих алкоголем. ПОДУМАЙТЕ! Он ратует за правовое государство! СЕГОДНЯ - СТЕРИЛИЗАЦИЯ, а завтра?! КАНДИДАТ В ДЕПУТАТЫ СОБЧАК ЗА РЕШЕНИЕ СОЦИАЛЬНЫХ ПРОБЛЕМ ХИРУРГИЧЕСКИМ СПОСОБОМ. ЧЕЛОВЕКУ С ТАКОЙ ПОЗИЦИЕЙ НЕ МЕСТО СРЕДИ НАРОДНЫХ ДЕПУТАТОВ! Все это ложь, но сегодня, когда я перечитывал листовку, мне бросилась в глаза фраза, на которую в далеком уже 1989-м даже не обратил внимания. А именно она-то и главная: только райкомовский аппаратчик, учуявший в моих выступлениях опасность потери своего места, мог увязать стерилизацию, за которую я якобы ратовал, с "решением социальных проблем хирургическим способом". Надо ли после этого добавлять, что подобная продукция миллионами экземпляров изготовлялась на множительной технике в райкомах КПСС? Процедура многоэтапного выдвижения кандидатов была столь же полезна, как и официальная агитация против любого независимого кандидата. Полезна, потому что втягивала в орбиту политической деятельности тысячи и тысячи людей, впервые услышавших и открытую критику властей, и публичную дискуссию по самым острым вопросам, которые до недавних пор было боязно обсуждать даже на кухне в кругу семьи. Как я уже писал, в начале избирательной кампании мне пришлось пройти несколько этапов отбора кандидатов: сначала в своем коллективе на общем собрании преподавателей и сотрудников юридического факультета, затем на общеуниверситетском собрании и, наконец, на окружном собрании представителей трудовых коллективов и избирателей по месту жительства. На всех этапах было по нескольку претендентов, и во всех случаях выдвижение и обсуждение кандидатов принимало характер многочасовой дискуссии. Была и скрытая пружина избирательной кампании - борьба с кандидатами, выдвинутыми и поддерживаемыми райкомами КПСС (а в нашем избирательном округе было три райкома - Василеостровский, Сестрорецкий и Кронштадтский и один горком - Зеленогорска). Первые свободные выборы ("свободные"?! - нет, все же пишу это слово без кавычек) - эти выборы, хотя и проводились в условиях однопартийной коммунистической системы, все же благодаря Горбачеву дали нам впервые свободу выражения своих мыслей, свободу публичной дискуссии. Для демократически настроенных кандидатов на этих выборах главной идеей, главным лозунгом была идея альтернативности кандидатов, наличие не менее двух кандидатов в каждом избирательном округе. Сегодня - спустя пять лет, когда в каждом округе на выборах в Петербурге было зарегистрировано по 15-20 кандидатов на одно депутатское место, - об этом уже никто не вспоминает. Но тогда, в 1989 году, даже выдвижение двух кандидатов было уже успехом, если вспомнить, что семьдесят лет до этого в нашей стране выдвигалось только по одному кандидату и все они подбирались по разнарядке партийных органов, в которой детально были расписаны все характеристики будущего кандидата: от пола и возраста до профессии и семейного положения. Вот почему на этих выборах для нас альтернативность и означала подлинную демократию. И лишь много позже мы убедились на собственном опыте, что альтернативность кандидатов - лишь один из элементов демократического избирательного механизма, а не панацея от всех зол тоталитарного устройства общества. В процессе этих выборов демократы почти вслепую нащупывали тактику и методы ведения избирательной кампании, которая поначалу велась практически на одном энтузиазме, без денег, без опоры на соответствующие организационные структуры, которых еще просто не было. Характерно, что многие члены компартии, как и я, на этих выборах выступали в качестве независимых кандидатов. При проведении этих выборов КПСС внедрила в тактику предвыборной борьбы невиданное доселе новшество: официальные органы компартии развернули ожесточенную травлю рядовых членов своей собственной партии, зарегистрированных в порядке самовыдвижения или выдвинутых трудовыми коллективами без согласования с инстанциями. Вот еще одна листовка из моей коллекции. ИЗБИРАТЕЛИ! На словах призывая к построению правового государства, радикальному повышению жизненного уровня народа, председатель кооператива "Юридическая помощь" Собчак А.А. (штаб-квартира на Васильевском острове, 22-я линия, д. 7, тел. 213-62-41) на деле своими "мудрыми" советами делает все, чтобы обеспечить "право" дельцов от кооперации по-прежнему выкачивать миллионы безналичных рублей из фондов развития предприятий, перековывая их в "звонкую" монету (в свой карман), делая и без того легковесный советский рубль еще менее покупателеспособным. ГОЛОСУЯ ЗА КООПЕРАТОРА СОБЧАКА А. А., ВЫ ГОЛОСУЕТЕ ЗА УСКОРЕНИЕ ИНФЛЯЦИИ, ДАЛЬНЕЙШЕЕ ПАДЕНИЕ ЖИЗНЕННОГО УРОВНЯ ТРУДЯЩИХСЯ. Место изготовления подобной продукции безошибочно мог определить каждый - один стиль с головой выдавал райкомовских и обкомовских агитаторов, которые органически были не способны понять, что такая агитация успеха не принесет. Вначале подобные средства контрагитации вызвали протест и возмущение, но очень скоро мы осознали, что нет такой подлости, на которую не пошли бы ради самосохранения себя как вида теряющие власть партаппаратчики. И чем больше грязи и клеветы лилось на наши головы, тем реальнее начинали мы, пока еще кандидаты в депутаты, осознавать, против кого мы вышли бороться. Осознавало это и население. Стихийно стали складываться группы поддержки, потом - объединения демократических избирателей. До начала строительства политических партий было еще далеко, но зачин был сделан еще тогда, весной 1989 года. Вторая избирательная кампания - весной 1990 года, по выборам депутатов местных и республиканских Советов - началась для меня с многочисленных обращений соискателей депутатских мандатов о поддержке. Мой политический рейтинг в стране как члена Верховного Совета СССР и одного из учредителей Межрегиональной депутатской группы был очень высок. Естественно поэтому, что многие кандидаты демократической ориентации хотели опереться в предвыборной борьбе на авторитет уже известных политиков-демократов. Пишу об этом потому, что кое-кто из кандидатов, которые воспользовались нашими рекомендациями и поддержкой и на этой волне были избраны депутатами республиканских или местных Советов, впоследствии очень быстро переориентировались и оказались в лагере реакции. Более того, возглавили "непримиримую оппозицию", поставившую целью свержение законно и демократически избранной власти с последующей реставрацией коммунистических порядков. В Ленинграде на весенних выборах 1990 года победа избирательных объединений демократической ориентации была более чем внушительной: они получили две трети мест в городском Совете и подавляющее большинство депутатских мандатов от города на Съезде народных депутатов России. Распространенным явлением на этих выборах было завоевание одновременно двух мандатов: и депутата городского Совета, и депутата российского парламента. Я в это время работал в Москве в Верховном Совете - был до предела загружен работой над проектами новых законодательных актов и об участии в новых выборах не помышлял. Однако случилось так, что в новом Ленинградском городском Совете неожиданно возникла тупиковая ситуация. Он никак не мог выбрать себе председателя. Победившее демократическое большинство немедленно раскололось на два примерно одинаковых и никак не могущих договориться между собой лагеря. Никто не хотел уступать! У "ДемРоссии" в Ленинграде в то время были два явно выраженных лидера: один из организаторов дискуссионного клуба "Перестройка" журналист-экономист Петр Филиппов и доктор геолого-минералогических наук Марина Салье. Оба радикально настроенные, умеющие говорить и увлечь слушателей, но совершенно не способные к компромиссу, не желающие ни в чем уступать друг другу. В результате уже избранный Совет раз за разом голосует, пытаясь избрать себе председателя, - и каждый раз дело кончается ничем: ни один из претендентов не может набрать требуемого количества голосов. И тогда (это было уже в апреле) большая группа депутатов (более 100 человек) обратилась ко мне с предложением баллотироваться во втором туре выборов на одно из оставшихся свободными в первом туре мест, чтобы затем занять место председателя Совета. Я колебался. И этому были серьезные причины. Во-первых, прямая телетрансляция заседаний Ленинградского Совета очень быстро привела к падению рейтинга новой городской власти. Неприятно было наблюдать, как часами молодые и не очень уже молодые люди играли "в парламент", изводя ведущего заседание бесконечными требованиями: "По процедуре!", "По мотивам голосования!" Уже тогда, в первые дни работы Совета, многие избиратели поняли: эти люди в демократии любят только процедуру, ибо это их родное и кровное. Для них это - цель, а не средство решения конкретных проблем. Естественно, возникало сомнение в работоспособности Совета. И ясно было, что работать в нем будет непросто. С другой стороны, все чаще у меня возникали сомнения в целесообразности продолжения работы в Верховном Совете СССР, который под руководством Лукьянова на глазах правел и становился все более реакционным. Однако решила дело мысль о том, что мой опыт парламентской работы пригодится новым депутатам городского Совета. Да и что греха таить: хотелось попробовать свои силы на новом поприще, каким бы трудным оно ни было. После долгих раздумий я дал согласие выставить свою кандидатуру в Выборгском районе, где я тогда жил. Без особого труда я победил в первом же туре двенадцать моих соперников. Главная трудность уже тогда - весной 1990 года - состояла в том, чтобы избиратели пришли голосовать. Чтобы выборы состоялись, нужно было участие в них более половины списочного состава избирателей. Через четыре года - весной 1994-го - проблемой будет собрать уже не 50, а только 25 процентов от списочного состава избирателей, чтобы выборы были признаны состоявшимися. Причина этому - и политическая усталость, и неверие предвыборным обещаниям. Люди стали задумываться: а тот ли они Совет выбрали? И что еще важнее: а нужны ли нам эти Советы вообще, если там нет конкретной работы, да и, по-видимому, не может быть?! И все-таки выборы хоть и "на грани", но состоялись. А 21 мая 1990 года на сессии Ленсовета я был избран его председателем. Буквально в первые же дни ведения мною заседаний Совета я столкнулся с жесткой оппозицией: только за одно заседание от депутатов поступало по 50-60 протестов и заявлений о нарушении процедуры работы. Я прилагал много усилий, чтобы вывести Совет из процедурного ступора, и в итоге радикал-демократы в Совете (самые "демократические демократы", как они всерьез себя называли) стали все чаще заявлять, что они не того выбрали, что они ошиблись и т. д. Я мог им только посочувствовать, особенно в связи с тем, что все их попытки добиться моего переизбрания так и не имели успеха. Третья для меня избирательная кампания - выборы мэра Ленинграда в июне 1991 года. Протекала она нестандартно. Совершенно интуитивно я сделал ход, который западными политологами и специалистами по избирательным кампаниям был даже назван "гениальным". (Жаль, что дважды им не воспользуешься!) Когда началась подготовка выборов, я сделал публичное заявление о том, что отказываюсь вести предвыборную кампанию, а полученные мною от избиркома сто тысяч рублей передаю на содержание одного из детских домов. Я сказал также, что ленинградцы хорошо знают мои взгляды и убеждения, я их неоднократно высказывал и на деле доказывал, поэтому я не собираюсь агитировать за свою кандидатуру, а приму участие в избирательной кампании Бориса Ельцина, чтобы Россия получила демократического президента. Соперником моим стал человек, имеющий в городе громкую известность главного строителя ленинградской дамбы. Еще у всех на слуху были разоблачительные публикации об этой "стройке века", затеянной бывшим первым секретарем Ленинградского обкома Романовым. Шансов приспособить "дамбу против демократии" у аппарата Смольного не было. Удивительно, но и спустя два года после первого сокрушительного поражения обкомовских чиновников они ничего не поняли! Незадолго до выборов в Ленинград приезжал Борис Ельцин. Как председатель Ленинградского Совета я встречал Председателя Верховного Совета РСФСР в аэропорту. У трапа журналисты спросили Бориса Николаевича, будет ли он баллотироваться на пост Президента России. Он ответил, что достойных претендентов будет много. Вот, мол, и Анатолий Александрович... Я тут же сказал, что в президентских выборах участвовать не буду, и предложил Борису Николаевичу стать его доверенным лицом в предвыборной кампании. Он мое предложение принял. Так получилось, что вместо ведения собственной избирательной кампании я поехал на юг России - в Ставропольский и Краснодарский края, в Ростовскую область, где работал в молодости, где меня помнили и где позиции коммунистов были особенно сильны. Не случайно эти места в шутку называли тогда "краем непуганых секретарей райкомов". Шансы Ельцина в этих регионах расценивались невысоко - на уровне 25-30 процентов. Почему я не выдвинул собственную кандидатуру на первых президентских выборах в России, хотя все благоприятствовало такому решению? Причина одна: именно Б.Н. Ельцин был тогда единственным подлинным лидером демократов и конкурировать с ним - значит лить воду на мельницу Рыжковых, Макашовых, Бакатиных и других его конкурентов из коммунистического и национал-патриотического лагеря. Противники Ельцина на этих выборах поставили задачу - не допустить его победы в первом туре (напомню, что для победы требовалось большинство от принявших участие в голосовании при явке на избирательные участки не менее 50 процентов от числа зарегистрированных избирателей). В дальнейшем они планировали объединить свои усилия в пользу Н. Рыжкова, который, несомненно, был основным конкурентом Б. Ельцина. Наша задача, напротив, состояла в том, чтобы обеспечить победу Ельцину уже в первом туре. На юг России я поехал со своими ближайшими помощниками. За четыре дня поездки мы исколесили сотни километров. Выезжали в восемь утра. Час дороги - остановка. Митинг. Опять автомобиль. Вновь митинг. Хорошо, что представители "Демократической России" и местной администрации помогли организовать эти встречи. Встречи и митинги проходили по большей части на открытых площадках (30 градусов по Цельсию в тени). Выступать приходилось зачастую с ручным мегафоном, "матюгальником", как называют его в народе. Райкомы и обкомы здесь, в краю тогдашнего лидера Российской компартии Ивана Полозкова, тоже стремились показать, что их рано еще списывать со счета. Стройными рядами стояла против нас старая гвардия режима: привилегированные депутаты местных Советов, одураченные ветераны, а также функционеры компартии. Были провокации, были и каверзные вопросы, возникали острые дискуссии. Но главное открытие заключалось в том, что этот край - на вид немного сонный, живущий по-южному, с ленцой, - вдруг проснулся. Волна демократического движения и неприятия коммунистических порядков докатилась наконец и сюда. Тогда как в Москве и Ленинграде уже начался его спад. Возвратился я из поездки окрыленный и сразу же сообщил Ельцину, что юг России должен проголосовать за него. И все же результаты выборов оказались для меня неожиданностью: 70 процентов поданных за Ельцина голосов в Ростовской области, 64-65 процентов - в Краснодарском и Ставропольском краях. Честно говоря, я был горд своим вкладом в эту победу. Мы провели за четыре дня более двадцати выступлений. И неважно, что отнюдь не все жители Ставрополя, Армавира, Кропоткина, Ростова, Новочеркасска и других южных российских городов были на этих митингах. Русское "сарафанное радио" сработало не менее четко, чем активисты из "ДемРоссии". Такова уж природа южан: пришедших оказалось ровно столько, сколько необходимо, чтобы о нашем приезде узнали в каждом Доме и в каждой семье. Опыт этой политической кампании оказался для меня, пожалуй, наиболее важным. Во-первых, он показал, что никогда нельзя полностью полагаться на заключения социологов. Записные "обкомовские социологи" вообще не в счет, но и независимые социологические службы могут не учесть каких-либо факторов. Во-вторых, бороться надо до последнего. Даже при неблагоприятном раскладе сил. Или скажем по-иному: как раз при тяжелом раскладе бороться надо до конца. То, что в Москве и Ленинграде происходило весной 1989 года, через два года дошло и до глубинки России. Это как с модой. Провинциальный человек менее подвержен новым влияниям и веяниям. Он основательнее укоренен в привычный ему быт и не спешит гнаться за столичным жителем. "Вы распробуйте, а мы посмотрим!" - так рассуждает коренной провинциал. Но рано или поздно он потянется за столичным своим собратом, если увидит, что "в Центре" дела пошли. И в отличие от москвича и даже петербуржца, сумеет быстро набрать необходимый темп. И не только набрать, но и удержать его. Во времена Великой французской революции была такая поговорка: прежде чем провозгласить республику, подумай, где взять столько республиканцев? Справедливо! Но когда ты видишь, как, преодолевая страх, с какой-то детской жадностью люди впитывают каждое слово, как медленно и с удивлением приходит к ним понимание, что свободное слово - норма общественной жизни, а не преступление, что можно называть вещи своими именами не только в тесном домашнем кругу, вопрос - "где брать республиканцев?" - отпадает сам собой. И третий вывод - политика есть профессия. Нужны серьезные и хорошо скоординированные действия слаженных команд - аналитиков, социологов, политологов и психологов. Вместо этого мы занимались импровизацией, по сути дела самодеятельностью. На фоне кризиса власти КПСС самодеятельность демократов выглядела, может быть, даже убедительней, чем точно выверенные избирательные технологии. Задним числом я поражаюсь нашей самоуверенности образца 1991 года. Единственное оправдание - мы чувствовали силу и поддержку народа. К нему мы апеллировали, этой поддержкой мы и были сильны. В то же время, выступая как доверенное лицо Бориса Ельцина, я далеко не во всем отождествлял свои взгляды и свою программу с его программой и взглядами. Напротив, я всегда старался подчеркнуть, что у меня, как и у каждого, к кому я обращаюсь, есть и собственные взгляды. Но для их реализации поле будет открыто, если мы изберем Ельцина первым Президентом России. Эта самостоятельность позиции тоже была очень важна для избирателей, увидевших демократию в действии, почувствовавших, что впервые в российской истории от их голоса многое зависит. *** Август 1991 года провел черту, разделившую XX столетие на две части. Части эти не равны. По сути, мы уже вошли в то новое тысячелетие, которое календарно начинается с 2001 года. Беда, что привычки у нас, так сказать, из предыдущей эпохи. Август был ударом не только по прежнему политическому и экономическому строю, но и, как это ни покажется странным, по демократическому движению. Мы строили свои планы из расчета еще несколько лет быть в оппозиции к режиму и не были готовы к такому повороту событий. Но режим рухнул почти без нашей помощи. В какой-то мере обломками накрыло нас всех. Как точно выразился А. Солженицын: "Все мы оказались под обломками коммунизма!" После августовских событий 1991 года демократическое движение страны на какое-то время вновь сплотилось. Начали возникать и набирать силу новые течения и партии. Те, кто отчетливо видел органические пороки "ДемРоссии", разъедаемой амбициями и радикализмом, попытались создать новое массовое демократическое движение, названное Движением демократических реформ. Вместе с Гавриилом Поповым, Александром Яковлевым, Эдуардом Шеварднадзе, Аркадием Вольским я был одним из его учредителей. Мы стремились создать респектабельное движение еще не обнищавшего советского "среднего класса". Делая ставку на профессионализм и основательность, мы искали опору в тех, кто уже успел чего-то добиться в жизни, кто революции предпочитает целеустремленную и продуманную политику реформ. Конечно, это не те люди, что ходят на митинги и разносят листовки. Но именно они лучше других понимают происходящее и видят контуры будущего общества, будущей жизни. Мы рассчитывали, что средний класс посткоммунистического общества будет формироваться именно из этих людей и именно они станут стержневой основой будущей демократической России. Однако жизнь рассудила по-иному. О необходимости новых выборов заговорили сразу после августа 91-го. Что было бы, если бы они тогда состоялись? Говорят, что история не знает сослагательного наклонения. Это правда. Но для историка и политика сослагательное наклонение - очень важная категория не одной только грамматики. Да, осенью 1991 года еще можно было попытаться принять закон о реформировании всей системы власти в стране. И можно было назначить новые выборы. Достаточно было, чтобы Борис Ельцин сам заявил о необходимости такого реформирования советской системы. Шанс этот был упущен по вполне понятным причинам. Новая политическая реальность, как и новые политические инициативы, выковывалась уже не в Москве. "Союз нерушимый" трещал по всем швам. К декабрю от него де-факто мало что осталось, и Беловежское соглашение лишь закрепило уже случившееся. Платить по векселям августа и декабря 1991 года нам пришлось в октябре и декабре 1993-го. И что толку, что и векселя-то были чужими... Итак, два года напряженных поисков выхода из нового кризиса власти, уже российского. Силы, поддерживающие Президента (да и он сам), говорили о необходимости досрочного роспуска Съезда народных депутатов и Верховного Совета. А депутаты постоянно ставили вопрос о выражении импичмента Президенту. Противостояние то затихало, то искрило ультиматумами и вспышками митингов в обеих российских столицах. Дата выборов - 12 декабря 1993 года - была определена указом № 1400. "Чем скорее оппозиция включится в предвыборную кампанию, тем скорее она покинет Белый дом" - так рассуждали в Кремле. Но непримиримая оппозиция и ее лидеры вовсе не собирались покидать свою цитадель. Они взяли курс на вооруженное восстание. Ибо их интересовала вся власть, а совсем не парламентская деятельность. После октябрьской кровавой развязки дата выборов стала еще более неприемлемой. Причем для всех. Силы, поддерживающие правительство и Президента, к выборам не были готовы ни идейно, ни организационно. И говорили об этом открыто контрреформистским силам, только что пережившим шок поражения 3-4 октября, выборы тоже были некстати. В сентябре на последнем перед мятежом красно-коричневых Президентском совете практически все члены совета говорили о невозможности нормально подготовить и провести эти выборы. Ельцин всех выслушал, но решение принял сам. Он понимал, что нужно как можно скорее положить конец всевластию Советов и юридически оформить новую российскую государственность. Иначе говоря, принять новую Конституцию. Но было, как мне представляется, и другое, более личное, нежели политическое, соображение. Президент очень болезненно реагировал на упреки в том, что он-де стремится к собственной диктатуре и установлению нового авторитарного режима. Об этом давно уже говорили в стане непримиримой оппозиции. Но в последнее время голоса стали раздаваться и с другой стороны - из лагеря демократов. Не скрывали своей озабоченности и ведущие политические лидеры Запада. Октябрь 93-го ведущие западные политики встретили, можно сказать, с пониманием. Но практически каждый счел своим долгом указать, что московские события ставят под угрозу проведение реформ и уже достигнутые Россией результаты демократических преобразований. Пресса была заполнена предсказаниями о том, состоятся или нет выборы парламента, а главное - когда будут новые президентские выборы. И если вспомнить о некоторых заявлениях, сделанных от имени Президента в последние дни сентября на переговорах с представителями Верховного Совета в Свято-Даниловом монастыре, происходивших по инициативе и под эгидой Патриарха Алексия II, в частности о готовности Президента при определенных условиях пойти на досрочные президентские выборы (называлась даже возможная дата - 12 июня 1994 года), тогда становится понятной и вполне объяснимой решимость Ельцина провести парламентские выборы в декабре, во что бы то ни стало. Более того, могу засвидетельствовать, что в одну из сентябрьских встреч (накануне самых острых дней противостояния) Ельцин говорил как о крайнем средстве, что если дело дойдет до вооруженного противостояния, то, чтобы не допустить гражданской войны, он согласится пойти на досрочные президентские выборы 12 декабря. Фактически подготовка к выборам началась после 10 октября, проводилась в страшной спешке, и немудрено, что было наделано столько ошибок. Как это ни парадоксально, демократы оказались к выборам совершенно неподготовленными: "Демократическая Россия" фактически развалилась, новые партии так и не были созданы. Поэтому выборы для нас начались с лихорадочного формирования избирательных блоков. "Выбор России" Гайдара, "Яблоко" Явлинского, ПРЕС Шахрая создавались буквально в считанные дни. Российское движение демократических реформ (РДДР), одним из руководителей которого я был и жизнь в котором едва теплилась, решало вопрос: идти на выборы самостоятельно, со своим собственным списком и своей программой, либо в блоке с другими партиями и движениями? В эти дни в Москве едва ли не каждый день проходили встречи и собрания лидеров разных политических партий и движений, а также общественных организаций (профсоюзов, экологических, творческих и др.), которые могли оказать влияние на результаты выборов. Я считал, что для победы на выборах всем организациям и партиям демократической ориентации необходимо объединиться в два избирательных блока: один - выступающий с проправительственных, пропрезидентских позиций (его ядром мог бы стать "Выбор России" Гайдара); другой - блок конструктивной оппозиции, выдвигающий демократическую альтернативу политике правительства и Президента, критикующий формы и методы проведения реформ, но твердо стоящий на демократических, реформистских позициях. Если бы это было сделано, то, во-первых, мы смогли бы привлечь на выборы больше людей, а во-вторых, демократически ориентированный, но недовольный политикой правительства избиратель получил бы серьезную альтернативу правительственному блоку. Уверен, что было бы гораздо меньше голосовавших за Жириновского и коммунистов, а демократы смогли бы рассчитывать на устойчивое большинство в Государственной думе. Я считал, что в этот блок помимо РДДР могут войти Явлинский, Вольский (с конструктивной частью промышленников), многие из бывших членов Межрегиональной группы, а также такие известные в стране люди, как А.Н. Яковлев, маршал Е.И. Шапошников, С.С. Алексеев и многие другие. В результате нескольких встреч мы были близки к соглашению, но оно так и не состоялось из-за позиции Явлинского. Григория Алексеевича Явлинского я знаю с 1989 года, когда он был мало кому известным экономистом из Комитета по труду и социальным вопросам. С первого знакомства он поразил меня оригинальностью и глубиной суждений. Я сразу почувствовал в нем человека крупного масштаба - настоящего государственного мужа, резко отличающегося от тех, кто в то время занимал высшие посты в государстве. Прошло немного времени, а сегодня уже и фамилий-то их никто не помнит - настолько безликими были эти люди. Явлинский уже тогда был готовым премьер-министром и скорее всего стал бы им, если бы не независимость и строптивость характера. Когда Ельцин предложил ему осенью 1991 года этот пост, Явлинский поставил ряд условий, и прежде всего, что всю правительственную команду будет формировать он сам. Ельцин на это не согласился, и Явлинский ушел в отставку с поста вице-премьера по вопросам экономической реформы. Его место занял Е. Гайдар, который своих условий Президенту не ставил. В эту предвыборную кампанию Явлинский решил проверить свои шансы стать Президентом России. По этим соображениям он и отвергал все предложения о совместном выступлении на выборах. Его позиция объективно нанесла большой ущерб единству демократических сил и способствовала их поражению на декабрьских выборах. А в итоге не Явлинский, а Жириновский стал победителем в борьбе по партийным спискам. Закономерным результатом такой позиции Явлинского стало и то, что ни он сам, ни члены его фракции не стали в парламенте заметными фигурами. К сожалению, и после выборов объединения демократических сил так и не произошло. Даже поражение ничему не научило наших демократических лидеров. Иногда кажется, что они готовы потерять все (и даже собственную голову), лишь бы не уступить места своим единомышленникам из демократического лагеря. Ради удовлетворения своих (пусть даже эфемерных) амбиций они готовы на все. Это про них известный анекдот советского периода - "Господь Бог явился советскому человеку и говорит: "Я выполню любое твое желание, но имей в виду, что при этом твой сосед получит вдвое больше". Подумав, советский человек отвечает: "Господи, лиши меня одного глаза!". Но куда хуже, когда Бог лишает политических деятелей не глаз, но разума. Декабрьские выборы показали, что для победы в избирательной гонке недостаточно личных качеств кандидата и его умения вести кампанию. Теперь решающими факторами становятся наличие команды профессионалов и деньги, необходимые для приобретения эфирного времени, для печатания избирательных материалов и для оплаты массовых распространителей этих материалов. Нас ждут впереди декабрьские (1995 года) выборы парламента (на которых, по моим прогнозам, не будет победы Жириновского), а главное - президентские выборы в июне 1996 года. От этих двух выборных кампаний будет зависеть судьба России, ее будущее. К этим выборам мы должны прийти во всеоружии, сделав необходимые выводы из поражения в декабре 1993 года. Судьба подарила нам еще два года напряженной работы по выводу страны из кризиса и параллельно - не менее напряженной подготовки к будущим выборам. А в том, что шансы победить у нас есть, меня убеждают результаты мартовских (1994 года) выборов в городское собрание Санкт-Петербурга: ни один из представителей партии Жириновского и других националистических групп, а также ни один коммунист не были избраны депутатами. Российский избиратель, как всегда, непредсказуем. И об этом мы не должны забывать в преддверии будущих выборов Оглавление   www.pseudology.org