1998. Ленинград—Санкт-Петербург—Париж Анатолий Александрович Собчак Из Ленинграда в Петербург. Путешествие во времени и пространстве Глава 4. Август 1991 глазами ленинградца Чем дальше в прошлое уходят события августа 1991 года, тем яснее становится их значение как переломного момента нашей истории, приведшего к крушению коммунистической системы. Этим же моментом обозначен и отсчет нового времени в истории России. Корни многих проблем и трудностей нынешней политической и социальной жизни России находятся там - в событиях 1989-91 годов, завершившихся августовским путчем. О том, что и как было в Москве 19-22 августа 1991 года, написано много. Гораздо менее известно, что происходило в эти дни в Ленинграде и какова его роль в провале путча. Первое и самое сильное ощущение, оставшееся от этих дней, - полнейшая неожиданность произошедшего. События августа 91 года грянули, как говорится, подобно снегу среди лета и для общественного мнения страны, и для лидеров демократического движения. Мы, конечно, помнили предостережение Э.А. Шеварднадзе об угрозе диктатуры и переворота, которое он сделал при объявлении о своей отставке и уходе из правительства еще в декабре 1990 года, и понимали, что такая опасность существует, однако серьезного значения этому предостережению придано не было. Отношение к этой угрозе было абстрактным: все признавали, что она существует и что коммунисты могут попытаться использовать военную силу для сохранения своего режима. Как вспоминает в своей книге тогдашний посол США в Москве Д. Мэтлок, еще в июле 1991 года мэр Москвы Г.Х. Попов предупреждал его о возможности именно такого развития событий. Однако никто не задумывался над этим вопросом конкретно: как действовать в подобной ситуации, что предпринять, на кого опереться и т.д. Впрочем, все мятежи и революции для подавляющего большинства населения всегда и везде происходят, несмотря на, казалось бы, очевидную логику развития событий, внезапно: такова уж человеческая природа - “авось, пронесет”! Поэтому все наши действия 19 августа и в последующие дни были сплошной импровизацией, придумывались и осуществлялись на ходу, в самой гуще событий. Сегодня, спустя почти восемь лет, когда оглядываешься на прошлое, кажется просто удивительным, что мы не заметили растущей реальной опасности путча, потому что все говорило о том, что коммунистическое руководство Советского Союза, особенно его ортодоксальная часть во главе с Е.К. Лигачевым и генералитетом, собирается взять реванш и остановить дальнейшую демократизацию и либерализацию страны. А ведь надо было помнить, что в январе 1991 года в Прибалтике уже предпринималась попытка ввести войска и подавить демократическое движение силой, затем в конце марта, перед открытием Съезда народных депутатов России, под предлогом защиты депутатов и создания нормальных условий для их работы М.С. Горбачев вводит войска в Москву и, наконец, в июле В.С. Павлов, тогдашний председатель Правительства СССР, совместно с будущими участниками путча В.А. Крючковым, Д.Т. Язовым, Б.К. Пуго и другими министрами пытается получить от Верховного Совета СССР особые, чрезвычайные, полномочия по решению внутренних проблем страны. Эта попытка была сделана за спиной Горбачева и в его отсутствие. Она была предотвращена лишь в результате активных выступлений демократической оппозиции в Верховном Совете. Депутатов Межрегиональной группы тогда поддержали представители союзных республик, и попытка союзного правительства получить чрезвычайные полномочия в целях подавления демократического движения была провалена. К этому же времени относится острый конфликт, возникший между парламентом Советского Союза и новым парламентом (Верховным Советом) России по вопросу департизации, то есть запрещения деятельности комитетов коммунистической партии в государственных органах и силовых структурах, потому что организационных структур других партий в государственных органах просто не было. В начале июля Б.Н. Ельцин издает указ (это был один из первых его указов в качестве Президента России) о запрещении создавать и осуществлять деятельность партийных структур в государственных органах, в армии, милиции и органах безопасности. Это, конечно, ускорило подготовку путча и повысило решимость заговорщиков пойти на крайние меры, так как руководство компартии почувствовало, что почва уходит у них из-под ног. Какой же была принципиальная расстановка политических сил на политической арене и ключевые фигуры в руководстве Советского Союза на момент путча? С одной стороны - ортодоксальное номенклатурное руководство компартии, представленное в основном людьми старшего поколения, сделавшими карьеру еще при Брежневе и продолжавшими занимать ключевые позиции в руководстве КПСС и в правительстве страны. Эти люди (такие, как Е.К. Лигачев, А.И. Лукьянов и пр.) органически не могли принять демократизацию и либерализацию страны. Они имели мощную поддержку в армии, КГБ и других силовых структурах, а также сильные позиции в правительстве и в окружении президента. Горбачев пытался одновременно и избавиться от этой категории людей (достаточно вспомнить, как в апреле 1989 года он сумел отправить на пенсию 110 членов Центрального Комитета компартии - почти треть его состава), и достичь с ними компромисса, сохраняя их на ключевых постах в руководстве страны. Характерно, что за весь период своего нахождения у власти Горбачев ни на один пост в Правительстве не назначил представителей либерально-демократических сил. Лишь после провала августовского путча он ввел в состав своего Президентского Совета лидеров демократического движения. Но было уже поздно. "Поезд ушел", как говорят в таких случаях в России. С другой стороны, в качестве оппозиции коммунистическому руководству страны выступали демократические силы (Межрегиональная парламентская группа народных депутатов СССР, движение “Демократическая Россия” и другие демократические организации, возникавшие тогда, как грибы после дождя), а также националистически настроенные руководители союзных и автономных республик, боровшихся за расширение своих полномочий и большую независимость от центра. Важное значение имело и то, что в двух главных городах страны, Москве и Ленинграде, у руля исполнительной власти, избранные населением этих городов, находились люди, которые были признанными лидерами демократического движения в стране. В этой сложной ситуации, когда коммунистическое руководство страны впервые почувствовало, что власть ускользает из их рук, Горбачев пытался играть роль координирующего центра, стоять “над событиями”. Но, к несчастью для него, всякий раз, когда он испытывал давление со стороны номенклатурных ортодоксов, вместо того, чтобы опереться на поддержку демократических сил, - он уступал и дрейфовал “вправо”. Поэтому процесс демократизации страны происходил в 1990-91 годах не столько по воле Горбачева, сколько вопреки его позиции и действиям. Он бы и рад был его остановить, но этот процесс уже вышел из-под контроля руководства страны. В этом-то как раз и заключалась основная причина, побудившая реакционную часть руководства КПСС решиться на государственный переворот. С их точки зрения, Горбачев был неспособен остановить процесс распада коммунистической системы, поэтому они решили устранить его и попытались снова загнать страну в жесткие рамки тоталитарного режима. Хорошо помню, что именно к этому времени в стране снова возник режим двоевластия. Я только что был избран первым мэром Ленинграда и объявил о том, что любой чиновник городских структур власти, который выполнит какое-либо указание организаций коммунистической партии - обкома, горкома или райкомов компартии, - будет немедленно уволен с государственной службы. Я объявил также о том, что в городе отныне существует только одна власть - законно избранная народом, а структуры коммунистической партии не имеют права вмешиваться в государственную деятельность. Но между этими декларациями и реальной политической ситуацией был большой разрыв, потому что Смольный оставался в руках коммунистов, здесь продолжали работать сотни функционеров (общий состав аппарата обкома КПСС насчитывал тогда более трех тысяч человек), и эти люди обладали реальным влиянием, связями, деньгами, вследствие чего многие вопросы продолжали решаться не в структурах городской власти, избранных населением, не в Мариинском дворце, где была резиденция мэра и Ленсовета, а в Смольном, где продолжали работать областной и городской комитеты коммунистической партии. Очень многие руководители государственных предприятий и организаций по привычке продолжали выполнять указания партийных органов, а не городских властей. И мы буквально каждый день сталкивались с фактами саботажа, с противодействием, но шаг за шагом укрепляли свои позиции, а позиции компартии с каждым днем ослабевали. Саботаж в этот период проявлялся в том, что не выполнялись распоряжения мэра города и различных структур городской власти. Причем это было и внутри самой мэрии. Напомню, что мэром города я был избран в июне. После избрания я сразу же столкнулся с тем, что все структуры городской власти представлены людьми из коммунистической номенклатуры, многие из которых враждебно относятся к новым порядкам. Тогда и было принято решение о постепенной замене этих людей, чтобы не нарушать управляемости городом. Особенно сильное сопротивление деятельности новых органов власти оказывалось со стороны руководства силовых структур. Напомню, что по заведенному коммунистами порядку весь офицерский корпус и все руководство этих структур (МВД, КГБ, прокуратура, судебные органы, армия, внутренние и пограничные войска) формировалось только из членов компартии. Не удивительно, что по отношению к демократически избранным органам власти эти люди в подавляющем большинстве были настроены или враждебно, или настороженно и занимали выжидательную позицию. Образно говоря, эти люди сидели на заборе, ожидая, чья возьмет, чтобы присоединиться к тем, кто одержит победу. Именно так они повели себя (к нашему счастью) в дни августовского путча. Так обстояло дело не только в Петербурге, но в большинстве других регионов, включая Москву. В этих условиях я вынужден был уже через неделю после моего избрания председателем Ленсовета (в мае 1990 года) освободить от занимаемой должности председателя Исполнительного комитета Городского Совета, который возглавлял исполнительную власть до моего избрания, а до того работал секретарем городского комитета партии. Уже через год никого из прежнего состава городского правительства коммунистического периода не осталось. Все они были заменены новыми людьми. В 1991 году сложилась очень трудная ситуация со снабжением Петербурга и других крупных городов продовольствием, была реальная угроза голода, и наиболее острые факты саботажа наблюдались в этой сфере. Здесь шла упорная борьба между мэрией и обкомом партии, который пытался вызвать против нас недовольство рабочих крупных предприятий и своими действиями не только не помогал, а наоборот, ухудшал ситуацию со снабжением города. Главная причина, по которой обком стремился дестабилизировать положение в городе, состояла в том, что они видели, как с каждым днем теряют власть, и пытались эту власть сохранить. Даже в деталях. Например, я отдаю распоряжение прекратить обслуживание обкома партии служебными автомобилями из гаража мэрии. Это было воспринято очень болезненно. Конфликты возникали буквально каждый день. В своем кабинете в Смольном продолжал сидеть первый секретарь обкома партии, который опирался на поддержку московских партийных и правительственных структур и которые, естественно, не поддерживали моих действий. По тем же причинам в тот год мне было очень трудно решить хоть какой-то вопрос в правительстве или в московских министерствах. В аналогичном положении был и Ельцин как руководитель России, и Попов как мэр Москвы. Ельцину и российскому правительству в условиях жесткой централизации власти и постоянного противодействия союзных партийных и государственных структур тогда мало что удавалось сделать. В этом состояла одна из самых больших сложностей того периода. У Попова в Москве ситуация была еще труднее, потому что в Москве, кроме городского комитета компартии, был еще и Центральный комитет КПСС, а также руководство Компартии России, которые постоянно вмешивались в деятельность городских властей. При некоторых различиях общим было одно: первые представители демократических сил, получившие власть в результате выборов, находились в условиях, когда все структуры государства были чуждыми и даже враждебными по отношению к ним. Сейчас, вспоминая прошлое, я могу только удивляться, как нам удалось пережить это время и сохранить власть. При всех трудностях того времени мы проводили политику активного наступления на коммунистов, тактику давления и “выдавливания” их из политической жизни. В Петербурге я опирался в этом на поддержку Ленсовета, большинство депутатов которого были представителями демократических сил. Это были новые люди, избранные в марте 1990 года на волне демократического подъема. Среди них было немало и демагогов, и людей с нарушенной психикой, но, тем не менее, самое ценное состояло в том, что все они были противниками коммунизма и оказывали безусловную поддержку в борьбе с коммунистическими структурами. Благодаря этому, в самое трудное время перемен нам удалось сохранить спокойный ритм жизни, не допустить политических столкновений и жертв на почве политической борьбы, вернуть городу его подлинное имя и, в конечном счете, добиться новой репутации города как центра демократического движения в России, как самого демократического города в России. Это особенно ясно проявилось на парламентских и президентских выборах 1995-96 годов, где более 60 процентов избирателей нашего города вновь проголосовали за партии и блоки демократического направления. В 1991 году своеобразие расстановки политических сил заключалось в том, что в оппозиции коммунистам выступали не только демократы, но и руководство союзных республик. В противостоянии между Союзным центром и республиканским руководством России, Украины и других республик Советского Союза первые места занимали не только (а часто и не столько) идеологические разногласия, сколько разграничение общесоюзных и региональных интересов. Здесь была скорее борьба союзной и региональной элит. Но на поверхности все это выглядело как борьба националистического руководства республик или демократических сил, находящихся в оппозиции с центром, а в Москве и Петербурге это было еще и противостояние старого коммунистического руководства и демократических сил, добившихся победы на последних выборах. Ожесточенная борьба взглядов и интересов вела к серьезной деструктуризации политической жизни в стране. Можно даже говорить о состоянии политического хаоса. И только сейчас, спустя несколько лет после тех событий, во всех бывших республиках Советского Союза, и в России в том числе, заново (на новой основе) происходит постепенная структуризация политической жизни, появление настоящей многопартийной системы, выявление основных течений в политической жизни. Затяжной характер этого процесса станет понятен, если вспомнить, что только в марте 1990 года была отменена монополия коммунистической партии на власть, и был официально признан принцип многопартийности. Ведь тогда у нас в стране говорили не столько о многопартийности, сколько о политическом плюрализме, потому что других партий, кроме коммунистической, вообще не было. Формальная отмена авангардной роли или доминирования коммунистов в политической жизни еще не означала, что у нас сразу появилась многопартийность. Понятно, что многопартийную систему в один день создать невозможно. Чтобы процесс создания новой политической системы происходил более эволюционно, без потрясений, лидеры демократического движения в стране пытались еще летом 1990 года во время XXVIII (оказавшегося последним) съезда КПСС реформировать партию, разделив ее на две части: партию ортодоксальных коммунистов и социал-демократическую партию (на базе так называемой “демократической платформы” в КПСС). Если бы руководство компартии, и прежде всего Горбачев, прислушались тогда к нам, - появился бы шанс создать на первых порах двухпартийную систему, которая могла стать основой постепенного формирования настоящей многопартийной системы. Ретроспективно оценивая наши тогдашние предложения с позиций сегодняшнего дня, особенно ясно понимаешь, что для КПСС это был последний и, по существу, единственный шанс еще на какое-то время сохраниться у власти. Но и этот шанс был ею упущен. Вместо этого на фоне постоянного ухудшения экономической ситуации и распада государственной власти реакционное крыло в руководстве КПСС приняло решение о государственном перевороте, смещении Горбачева и наведении в стране “порядка” с помощью армии и других силовых структур. Накануне путча (17-18 августа) по приглашению демократических организаций Литвы я находился в Вильнюсе, где имел ряд встреч и выступил перед демократической общественностью с докладом о политической и экономической ситуации в Советском Союзе. В этом выступлении я говорил о необходимости объединения демократических сил и о том, что придется еще много времени бороться за постепенное отвоевывание власти у коммунистов. Незадолго до поездки в Литву я встречался с Б.Н. Ельциным, Г.Х. Поповым, Ю.Н. Афанасьевым и другими лидерами демократического движения. На этой встрече мы обсуждали тактику наших действий на ближайшее время и пришли к общему мнению, что наиболее правильная тактика борьбы должна состоять в постепенном отстранении коммунистов от политической власти путем усиления демократических начал в жизни общества и разоблачения тоталитарной сути существующего строя. Тогда мы считали, что для окончательного отстранения коммунистов от власти, а самое главное, для создания сильных демократических партий, которые смогли бы заменить коммунистов во властных структурах, нам понадобятся годы. Таких партий в России не было, хотя уже существовало движение “Демократическая Россия”, а также Межрегиональная депутатская группа народных депутатов СССР, которую возглавляли Ельцин, Попов, Афанасьев, академик А.Д.Сахаров (до его смерти) и др. Именно они и возглавляли силы демократии в стране. На встрече обсуждалась также необходимость радикальных экономических реформ в стране. Напомню, что к этому времени общественность Советского Союза активно обсуждала концепцию Шаталина-Явлинского под названием “500 дней” - план вывода экономики Советского Союза из кризиса. Всем уже тогда было ясно, что без проведения радикальных экономических реформ дальнейшая демократизация страны невозможна. Вечером 18 августа я прилетел из Вильнюса в Москву, чтобы 20 августа в составе государственной делегации Российской Федерации принять участие в подписании нового союзного договора. Проект этого договора был подготовлен в рамках так называемого “ново-огаревского” процесса с участием руководителей союзных республик. И хотя сам текст договора был далек от совершенства, так как сохранял основные рычаги власти в руках союзного центра, и время для его подписания было упущено (это нужно было сделать в мае 1991 года, по горячим следам апрельского референдума, когда подавляющее большинство населения страны - более 80 процентов - высказалось за сохранение “обновленного” Союза), - тем не менее, если бы этот договор был подписан 20 августа, мы и сейчас бы жили в единой стране под названием Советский Союз. По мнению Горбачева, путчистов подтолкнуло к выступлению то обстоятельство, что они узнали от председателя КГБ Крючкова о существовании договоренности, достигнутой между Горбачевым, Ельциным и руководителем Казахстана Н.А. Назарбаевым о необходимости после подписания договора смены главы правительства СССР и ключевых министров, а также о проведении новых президентских выборов. Боязнь утраты своего положения во власти и подтолкнула Янаева, Павлова и компанию на совершение государственного переворота. Несомненно, что шкурные интересы указанных лиц сыграли свою роль в том, что попытка государственного переворота была приурочена именно к этой дате и была направлена на срыв подписания нового союзного договора, в конечном счете на то, чтобы не допустить возникновения принципиально новой политико-государственной ситуации, если бы договор был подписан. Однако сегодня нет никаких сомнений в том, что государственный переворот был задуман и готовился давно, а его истинной целью было стремление остановить процесс либерализации страны, начатый Горбачевым, убрать самого Горбачева с его колебаниями, нерешительностью, двойственной политикой и попытаться снова закрутить гайки однопартийно-тоталитарной государственной машины. Наиболее зловещими среди представителей номенклатурного руководства компартии были фигуры Лигачева, Лукьянова и Крючкова, фактических идеологов и организаторов путча. К сожалению, следствие по государственному перевороту 19 августа 1991 года так и не было завершено, заговорщики были амнистированы и пострадали только те, кто покончил жизнь самоубийством после поражения путча (такие как министр внутренних дел Пуго, маршал Ахромеев), либо те, кто погиб при загадочных обстоятельствах сразу после поражения путча, как это случилось с рядом ответственных за имущество и деньги партии работников Центрального Комитета компартии, смерть которых покрыла тайной и “исчезновение” партийных денег. Как известно, амнистия путчистов была осуществлена 1 марта 1994 года Государственной Думой, в составе которой было много коммунистов и националистов, причастных к коммунистическому путчу 91-го года и мятежу Верховного Совета 93-го года. Когда принималось это решение, Горбачев уже давно был отстранен от власти, а Ельцин был не в состоянии помешать его принятию, потому что не имел поддержки большинства в парламенте. К сожалению, люди, которых коснулась эта амнистия, продолжают играть определенную политическую роль в жизни страны. Часть из них ушла из политической жизни, но другие остались в ней. Например, один из идеологов августовского путча, Лукьянов, в новой Государственной Думе занял пост председателя Комитета по законности и законодательству. Генерал В.И. Варенников, который был одним из военных организаторов путча и настаивал на физическом уничтожении Ельцина и других демократов, сегодня также является депутатом Государственной Думы и работает в Комитете по обороне и безопасности. Заместителями Председателя Государственной Думы сегодня являются два активных участника мятежа Верховного Совета в 93-м году - С.Н. Бабурин и С.П. Горячева. Кроме того, среди депутатов Государственной Думы немало тех, кто в октябрьском мятеже 93-го года принимал активное участие с оружием в руках. Например, генерал А.М. Макашов и некоторые другие экстремисты. О чем это говорит? Конечно, не о народной любви и поддержке, а, прежде всего, о безнаказанности этих людей. Ведь они были избраны в парламент не по мажоритарным округам, а по партийным спискам как представители коммунистов и националистов. И конечно, существует разница между коммунистами, которые были организаторами и участниками путча в 91-м году, и нынешними коммунистами. Это очень разные люди по возрасту и по взглядам. Августовский путч 91-го года организовали ортодоксальные коммунисты старшего поколения, входившие в высшую партийную и государственную номенклатуру. Большинство из них были убежденными сторонниками коммунизма. Нынешние коммунисты, включая самого Г.А. Зюганова, на самом деле с марксизмом и коммунизмом имеют мало общего. Это люди, которые пытаются поделить коммунистическое наследство, хотя и не имеют права на него. В действительности же нынешние коммунисты - это прагматики национал-социалистической окраски, которые используют недовольство трудностями переходного периода и ностальгию по прошлому у людей старшего поколения. Это партия реванша, мечтающая о возврате к власти и расправе со своими политическими противниками. Они еще не потеряли вкуса к власти. Запах власти - самый сильный раздражитель для них. Отсюда ненависть к тем, кто у власти сегодня. Не идеологические разногласия, а стремление добраться до пирога власти - вот истинные цели и истинная религия сегодняшних коммунистов в посткоммунистическом мире, в какие бы одежды (националистические или социал-демократические) они ни рядились. Сразу после прилета в Москву я позвонил Александру Николаевичу Яковлеву и договорился с ним о встрече. Это умнейший человек, которого я глубоко уважаю, и мне хотелось поддержать его морально, потому что за несколько дней до этого ЦК КПСС объявил о его исключении из рядов компартии, а в прессе была развязана кампания травли и обвинений в его адрес. Мы встретились у А.Н. Яковлева дома, в удивительно теплой семейной атмосфере по-настоящему интеллигентных людей, и весь вечер говорили о его статье, которую он только что закончил. Это было открытое письмо ко всем членам компартии, в котором Александр Николаевич говорил об усиливающейся в руководстве партии агрессивности и стремлении остановить демократические преобразования в стране, а также предлагал провести широкое обсуждение новой программы и нового устава партии, говорил о необходимости реформирования самой партии, без которого ей грозит опасность распада. Расстались мы поздно вечером, а на следующее утро, в половине седьмого, меня разбудил звонок знакомого журналиста, который сказал, что в стране совершен государственный переворот и чтобы я включил телевизор и прослушал сообщение о создании Государственного Комитета по чрезвычайному положению (ГКЧП). Так я узнал о начале путча. Его возглавили представители старой коммунистической номенклатуры, которые и без этого занимали ключевые посты в руководстве партии и страны. Они представляли интересы партийной элиты, военно-промышленного комплекса и рассчитывали на поддержку армии, КГБ и других силовых структур. Важно отметить, что все они получили свои должности из рук Горбачева и только благодаря Горбачеву, а не своим личным заслугам. Более того, демократическая оппозиция в парламенте пыталась помешать Горбачеву в назначении этих людей на высшие государственные должности. Достаточно вспомнить истории, связанные с назначением П. Болдина на пост члена и секретаря Совета безопасности страны и избранием Г. Янаева на пост вице-президента. При утверждении Верховным Советом состава Совета безопасности Горбачев предложил кандидатуру Болдина. Против этого выступил я и другие депутаты от Межрегиональной группы - в результате при первом голосовании Болдин не прошел. По инициативе Горбачева, которого поддержал Лукьянов, ведший заседание Верховного Совета, было проведено повторное голосование по кандидатуре Болдина, в результате которого он все-таки получил этот пост с небольшим перевесом голосов “за”. Аналогичная история произошла и при выдвижении Янаева на пост вице-президента. Выбор, сделанный Горбачевым, удивил даже преданных его сторонников: об ограниченности, пьянстве и, если сказать мягко, невысоких моральных качествах этого человека знали все. Негативная реакция большинства депутатов на это предложение была естественной. Против Янаева были даже многие из ортодоксальных коммунистов, поэтому при первом голосовании его кандидатура не собрала необходимого количества голосов. По настоянию Горбачева Съезд народных депутатов вернулся к этому голосованию во второй раз. В виде протеста представители Межрегиональной группы избрали тактику неучастия в голосовании и, когда были объявлены результаты, оспаривали их законность, так как на руках у депутатов осталось более двадцати неиспользованных бюллетеней, которые, однако, были включены в общий подсчет голосов и окончательные результаты голосования. Прозвучали обвинения в подтасовке результатов голосования, но, тем не менее, съезд утвердил эти результаты и избрал Янаева вице-президентом. В перерыве между первым и вторым голосованием я подошел к Горбачеву и сказал ему: “Подумайте, Михаил Сергеевич, зачем вам такой вице-президент? Если вас убеждают в том, что Янаев как фигура малозначительная и несамостоятельная будет послушно выполнять все, что вы ему скажете, то подумайте и о другом: что именно в силу несамостоятельности этого человека его могут использовать другие люди и в целях борьбы против вас!” Горбачев задумался, но ничего мне не ответил. Думаю, что он был твердо убежден, что сумеет сохранить контроль над таким человеком, как Янаев. Уже потом, спустя месяцы и годы после августовского путча, при встречах с Горбачевым и его женой я каждый раз слышал от них, что больше всего их задело предательство не Янаева или Павлова, а Язова, который почти ежедневно обедал вместе с ними, жил с ними в одном доме, они каждый день встречались и их связывали не только служебные, но и личные отношения. Таким образом, Горбачев с удивительным упорством сам, своими руками, создавал себе враждебное ему окружение. Подлинная трагедия этого человека как государственного деятеля состояла в том, что он органически не доверял политикам из демократического лагеря (большинство из которых, кстати, были именно им и его политикой либерализации режима призваны к политической деятельности). Они притягивали его, могли ему по-человечески нравиться, но в работе он предпочитал опираться на “проверенные” кадры из числа старой номенклатуры. А эти люди, даже самые близкие к нему, - такие, как Лукьянов (однокашник по Московскому университету), Язов (из рядового генерала, служившего на Дальнем Востоке, возведенный Горбачевым в ранг министра обороны) и др., - внутренне отвергали его политику, считали, что он губит своей мягкотелостью страну и партию. Это, в конечном счете, и привело их к мысли о необходимости убрать Горбачева. Он часто ошибался в людях - многие из тех, кому он доверял, при первой же возможности предали его. Впрочем, как показали последующие события, предательство первых лиц в государстве их приближенными приняло в нашей стране характер эпидемии (достаточно вспомнить имена Руцкого, Хасбулатова, Баранникова, Коржакова и т.п.). Или это, может быть, одна из черт нашего менталитета? Сразу же после провала августовского путча немало писалось и говорилось о роли Горбачева в его организации. Прозвучали обвинения в том, что именно он был закулисным режиссером этого действа. Убедительности подобным обвинениям придавало то, что все без исключения руководители путча были людьми, близкими к Горбачеву, обязанными именно ему своей карьерой, а значит... Считаю эти обвинения абсолютно беспочвенными. Более того, по моему мнению, эта версия была запущена в оборот противниками Горбачева по каналам КГБ. Потерпевшим поражение путчистам было выгодно свалить все на Горбачева, возложить на него вину за случившееся и тем самым обелить себя и руководство компартии в глазах общественного мнения. Несмотря на всю абсурдность этих обвинений, - ведь своим острием путч был направлен против Горбачева, имел своей целью отстранение его от власти (более того, уверен, что в случае успеха путча, “тяжело заболевший” президент обязательно бы вскоре скончался), несмотря на то, что он был единственным, кто мешал путчистам навести .порядок, приструнить республиканских и региональных руководителей и т.п., - осадок подозрительности и недоверия к Михаилу Сергеевичу у людей остался, что в немалой степени сказалось на результатах его участия в кампании 1996 года по выборам Президента России. 19-21 августа события развивались стремительно. Рано утром 19 числа, сразу же после того, как узнал о путче, я позвонил в приемную Ельцина в Белый дом. Дежуривший у телефона помощник Бориса Николаевича передал мне его просьбу срочно приехать к нему на дачу в Архангельское. Я вызвал депутатскую машину из гаража Верховного Совета СССР, позвонил своему охраннику и вскоре уже ехал по Рублевскому шоссе, а потом по кольцевой дороге - в сторону Архангельского. Навстречу нам к центру города двигались колонны танков и бронетранспортеров - это больше всего убедило меня в серьезности намерений организаторов путча. К моему счастью, ни около депутатского дома на Рублевском шоссе, где я жил, ни по дороге в Архангельское нас никто не остановил. Скромный стандартный 2-х этажный коттедж, в котором жила тогда семья Ельцина, в это утро собрал всех лидеров демократического движения страны. Там были Полторанин, Бурбулис, Попцов, Хасбулатов, Шахрай, Ярошенко и др. Все, кто оказался в тот день в Москве. Обезглавить российскую демократию в тот момент было проще простого. Кроме нескольких вооруженных охранников Ельцина некому было бы защитить нас от ареста или даже физического уничтожения. Слава Богу, все обошлось! Происходило все это (отсутствие более серьезной охраны, открытое передвижение и общий сбор, несмотря на опасность) от неопытности и неготовности к подобного рода событиям. Да и как к ним подготовиться - они всегда как снег на голову! Пока мы обсуждали возникшую ситуацию и коллективно сочиняли текст обращения к гражданам России, время шло, и войсковые колонны продолжали двигаться к центру Москвы. После обмена мнениями приняли решение как можно скорее добраться до Белого дома и попытаться собрать там как можно больше депутатов российского парламента, чтобы с их помощью организовать сопротивление путчистам. Оставаться в Архангельском дальше было бессмысленно и крайне опасно. В Москву решили двигаться общей колонной - с машиной ГАИ, закрепленной за Ельциным, впереди, с президентским флажком на капоте машины, в которой ехал Ельцин, и на самой большой скорости, которую только позволит ситуация. Был шанс проскочить к Белому дому без остановок, ну, а в противном случае, как говорится: на миру и смерть красна! Характерная деталь: на всех нашелся один бронежилет, который заставили - он не хотел - надеть Ельцина. Провожали нас жена и дочь Ельцина, Татьяна, которые держались удивительно мужественно. Отправляя самого близкого им человека, может быть, даже на смерть, они успокаивали его, а Татьяна повторяла: “Папа, держись! Теперь все зависит только от тебя!” А ведь и в самом деле, другого человека, способного противостоять путчистам, в этот момент в стране не было! Все без исключения руководители союзных республик (даже Назарбаев, который всегда держался независимо) в эти критические часы и дни заняли выжидательную позицию - ни один из них не выступил публично с осуждением заговорщиков и с поддержкой Горбачева. Сам Горбачев в это время находился в изоляции (в крымской резиденции в Форосе), а большинство из его окружения предало своего Президента, став организаторами путча или пособниками путчистов. Верховный Совет СССР был в это время на летних каникулах, но даже те его структуры, которые продолжали функционировать в это время, никак не отреагировали на государственный переворот, хотя и председатель Верховного Совета Лукьянов, и его заместители находились в Москве. Это обстоятельство красноречивее всего подтверждает причастность Лукьянова к заговору, хотя формально он и не вошел в состав ГКЧП (в предусмотрительности, осторожности и уме ему не откажешь!). Уже после того, как эти события произошли, депутаты Верховного Совета СССР подали целый ряд заявлений на имя Лукьянова с требованием немедленно созвать Верховный Совет, что он и сам как председатель обязан был сделать в соответствии с нормами действовавшей тогда Конституции СССР. Но вместо этого Лукьянов поручил рассмотреть этот вопрос в Комитете по законодательству, как будто речь шла о рутинной парламентской процедуре, а не о жизни или смерти существующего государственного строя. Перед выездом из Архангельского Ельцин подошел ко мне и попросил как можно скорее вернуться в Ленинград и организовать там сопротивление заговорщикам. Я согласился и сказал, что поеду вместе со всеми до Рублевского шоссе, а затем по кольцевой дороге в аэропорт “Шереметьево”, если, конечно, все пройдет благополучно. Так и сделали. Наш расчет оказался правильным: по окружной дороге и Рублевскому шоссе продолжалось движение войск к центру города, но президентскому кортежу они уступали дорогу. К тому же, скорость была такой, что разглядеть, кто едет в правительственных машинах, да еще в сопровождении милиции, было просто невозможно. Благодаря чему дорогу до Москвы проскочили без инцидентов. А далее мой путь лежал в “Шереметьево”. На утренний рейс я опоздал и пришлось дожидаться дневного (в 14 часов) рейса. Часы ожидания были наполнены раздумьями о случившемся и о том, что следует предпринять по возвращении в Ленинград. Опасался я и возможного ареста в аэропорту, поэтому навсегда сохраню чувство благодарности к работникам аэропорта и дежурившим там милиционерам, которые помогли мне связаться по телефону с Ленинградом и отдать необходимые распоряжения, а главное - предупредить о моем возвращении в город. Чтобы я не мозолил глаза в депутатском зале ожидания, они предложили мне перейти в одну из комнат центра управления полетами, где я в одиночестве дожидался своего рейса, а затем проводили до трапа самолета. В начале четвертого часа дня я прилетел в Ленинград. Уже позднее, после провала путча, я узнал, что ленинградским КГБ готовилась акция по моему аресту, и в аэропорт приехала за мной группа захвата. Но и здесь обошлось: грамотно сработали преданные мне ребята из охраны и местная милиция. Вообще, должен сказать, что в эти дни я постоянно ощущал поддержку со стороны окружающих, которые либо прямо говорили: “Держитесь! Мы с вами!”, либо давали понять это своим поведением. Прямо от трапа самолета я сел в машину и приказал шоферу сразу везти меня в штаб Ленинградского военного округа. Почему я так поступил - не могу объяснить до сих пор: видимо, сработала интуиция, потому что, когда я приехал на Дворцовую площадь в штаб округа, там шло заседание местного ГКЧП в кабинете у командующего округом генерала Самсонова. Я потребовал от собравшихся, среди которых был первый секретарь Ленинградского обкома КПСС Б.В. Гидаспов и несколько генералов, немедленно разойтись, так как в городе все спокойно и нет никаких причин для введения чрезвычайного положения. Я напомнил собравшимся конституционные положения о порядке введения чрезвычайного положения и что этот порядок в данном случае не был соблюден, так как не было ни решения Президента, ни согласия парламента на подобные действия, ни тех, перечисленных в законе, ситуаций, которые требуют введения чрезвычайного положения (эпидемии, стихийные бедствия, массовые беспорядки и т.п.). Это означает, - пояснил я, - что любой, кто выполняет требования незаконно созданного ГКЧП, сам нарушает закон и становится преступником. После этого все разошлись, а я еще долго говорил с генералом Самсоновым. Прежде всего я поинтересовался, есть ли у него письменный приказ возглавить в Петербурге ГКЧП и ввести чрезвычайное положение в городе. Когда выяснилось, что такого приказа нет, я напомнил ему о событиях 9 апреля 1989 года в Тбилиси (в то время генерал Самсонов служил в Тбилиси начальником штаба Закавказского военного округа), где была аналогичная ситуация с отсутствием письменного приказа. В итоге же виновными оказались военные, так как телефонные разговоры к делу не приложишь, а все партийные руководители высокого ранга, которые отдавали приказ на разгон митинга с помощью армии, потом, когда произошла трагедия, отказались подтвердить это. Наш разговор закончился тем, что генерал дал слово не вводить войска в город, если не произойдут какие-либо чрезвычайные события, а я пообещал обеспечить в городе спокойствие и безопасность. После разговора с Самсоновым я договорился с руководством Ленинградского телевидения о выступлении в прямом эфире. Надо отдать должное мужеству тогдашнего руководителя ленинградского канала Б.М. Петрова. Его не пришлось долго уговаривать. Передача назначена на 20.20. в телепрограмме “Факт”. Связываюсь с председателями Ленсовета А.Н. Беляевым и Облсовета Ю.Ф. Яровым. Оба меня поддержали и согласились выступить с осуждением государственного переворота совместно. К вечеру в город, прервав отпуск, возвратился В.Н. Щербаков, бывший тогда вице-мэром. Поэтому в студии нас было четверо. В своем выступлении я называю членов ГКЧП преступниками и “бывшими”: бывший вице-президент, бывший министр обороны и т.д. Это производит сильное впечатление. Уже после поражения путча мне рассказали, что, как только началась наша передача (в то время ленинградское телевидение смотрели и в Москве, и в большинстве регионов России), член ГКЧП Крючков лично позвонил на передающую станцию и потребовал немедленно отключить трансляцию питерского телевидения на Москву и другие регионы. Ему ответили, что по чисто техническим причинам сделать это сразу невозможно, и доложили об отключении только после окончания передачи. И таких эпизодов, когда на каждом шагу действия путчистов парализовались теми, кто не выполнял их приказы, было множество. От работников КГБ, так и не арестовавших, вопреки приказу, лидеров демократического движения, - до оператора телевидения, который мастерски сделал символом путча трясущиеся руки Янаева во время пресс-конференции. В эти дни было множество людей, которые безоговорочно выступили на стороне демократии против заговорщиков, без колебаний встали на защиту Белого дома в Москве и Мариинского дворца в Ленинграде. Честь им и хвала! Но еще больше (особенно среди чиновников госаппарата, в КГБ, милиции, армии) было колеблющихся, усомнившихся в возможности и необходимости силой подавить выступление народа против заговорщиков. Однако, именно они - эти безымянные тысячи и тысячи колеблющихся - помогли в конечном счете одолеть заговорщиков и провалить путч. Хочу подчеркнуть, что 19 августа 1991 года ленинградское телевидение было единственным в Советском Союзе, которое осмелилось выпустить в эфир передачу, направленную против путча. По остальным станциям передавали “Лебединое озеро”. В конце передачи мы призвали всех горожан утром 20 августа собраться на Дворцовой площади на митинг протеста. Это сыграло свою роль в организации той мощной демонстрации, которая на следующий день всколыхнула весь город. Но самое главное - люди обрели уверенность в возможности сопротивления заговорщикам, что и обеспечило, в конечном счете, победу. После возвращения с телевидения мне стало известно, что по Киевскому шоссе к Петербургу движутся части Псковской воздушно-десантной дивизии. Остановить их удалось лишь в районе Гатчины (это менее часа езды на автомобиле до Петербурга). В конце концов, генерал Самсонов сдержал данное слово. Хотя, как он потом мне рассказывал, из Москвы беспрестанно звонили и требовали ввода в город войск. За одну эту ночь генерал Самсонов стал седым, но на сторону путчистов не перешел. Это была первая бессонная ночь, которую я и мои помощники провели в Мариинском дворце, ежеминутно ожидая новостей из Москвы или известий о передвижениях войск, Приходило множество людей с различными предложениями и сообщениями. Передавали информацию о возможном штурме Мариинского дворца спецподразделениями КГБ, о том, что во дворец уже заброшена группа гэбистов под видом добровольцев, которыми был полон дворец и площадь перед ним, об обнаружении склада с автоматами, которыми можно вооружить добровольцев и т.д., и т.п. У Мариинского дворца уже к середине дня 19 августа собралось множество людей, шел практически не прекращавшийся митинг. Я несколько раз выступал перед собравшимися прямо из открытого окна второго этажа дворца, стоя на подоконнике. Зачитал обращение к народу, подписанное Ельциным, говорил о том, что мы обязательно победим, если будем вместе. Тысячи людей остались на ночь у Мариинского дворца, чтобы защитить его, если понадобится. На прилегающих улицах началось возведение баррикад из подсобных средств. Люди узнавали о движении войск к Ленинграду и готовились к отпору. Слава Богу, что войска не вошли в город, иначе кровопролития избежать бы не удалось! Сегодня, спустя много лет после этих событий, когда меня спрашивают о том, что я считаю своим самым важным делом за время, когда возглавлял город, - я без колебаний отвечаю: то, что за все шесть лет на почве политической борьбы в городе не было пролито ни капли крови. Не было этого в критические августовские дни 91 года, не было и в последующие, очень трудные годы перемен. Из Москвы все время приходили тревожные вести об осаде и возможном штурме Белого дома. Но параллельно с этим продолжалась обычная городская жизнь с ее проблемами (ремонт коммуникаций, распределение продовольствия, обеспечение нормальной работы транспорта и т.д.), которые нужно было оперативно решать. 20 августа весь день прошел под знаком грандиозной манифестации на Дворцовой площади и на прилегающих к ней улицах города. Стояла прекрасная солнечная погода и, казалось, весь город вышел на улицы, чтобы сказать свое “Нет!” путчистам. Петербург был единодушен в отпоре путчу. По замечанию Виктора Гюго, “есть какая-то великая тайна в этом превращении толпы в народ в периоды революционных потрясений”. 20 августа 1991 года на улицы Ленинграда и Москвы людей вели благородные чувства и побуждения: они вышли на защиту своей свободы, закона и законной власти, а значит, вышел народ, а не толпа. И этот порыв навсегда останется в российской истории как одна из самых светлых и романтических ее страниц. Никогда - ни раньше, ни потом - я не видел таких просветленных, гордых и счастливых лиц. Воодушевление и подъем были необычайными. Множество людей, раньше никогда не интересовавшихся политикой, буквально в считанные часы были втянуты в самую гущу событий. И что важнее всего – по их собственной воле. Гражданское самосознание людей росло не по дням, а по часам. В ответ на мой призыв выйти на массовую демонстрацию протеста против заговорщиков, с которым я обратился к ленинградцам вечером 19 августа по телевидению, - 20-го на Невский проспект, на Дворцовую и Исаакиевскую площади вышло около миллиона жителей города. Это была самая массовая манифестация за всю его историю. Хочу подчеркнуть, что это был также первый случай в истории России, когда народ поднялся на защиту законной власти. До революции цари нередко сменялись в результате дворцовых переворотов. Но народ при этом безмолвствовал. Молчал он и при коммунистическом режиме, когда один генсек в результате кремлевских интриг сменялся другим. А здесь все было по-другому. Народ поднялся на защиту законно избранной власти, в конечном счете, на защиту своей свободы. И нужно было видеть вдохновенные лица сотен тысяч горожан, скандировавших: “Фашизм не пройдет!”, “Долой коммунистов и их преступных вождей!” и т.п. В Москве ситуация была сложнее, и мы понимали, что судьба страны решается именно там. Однако на случай поражения демократов в Москве мы готовились к противостоянию: обсуждался план перевода городских властей на Васильевский остров с разводом мостов, чтобы не могла пройти бронетехника; обсуждались варианты создания противотанковых заграждений на основных въездах в город. Я поддерживал постоянную связь с Ельциным и его окружением по телефону, но мои попытки связаться с кем-либо из руководства Верховного Совета СССР, чтобы добиться его немедленного созыва, оканчивались безрезультатно: кремлевские телефоны молчали. Лишь утром 21 августа, когда дело приближалось к очевидной развязке, меня соединили с Лукьяновым, который был тогда Председателем Верховного Совета. Лукьянов сказал мне, что он не может созвать Верховный Совет, так как все депутаты находятся в отпусках, но что он сам собирается совершить дерзкий поступок и полететь в Форос к Горбачеву. Я продолжал настаивать на созыве Верховного Совета, хотя и понимал бесполезность моего обращения к такому человеку, как Лукьянов. Зная о степени его влияния в руководстве компартии и страсти к интригам, я и сегодня уверен, что именно Лукьянов был идейным вдохновителем путча 1991 года. К вечеру 20 августа напряжение достигло своей высшей точки. Каждую минуту можно было ожидать штурма Белого Дома путчистами, а значит, и развязки событий, которая не могла не затронуть и Петербург. Для усиления наших позиций и влияния среди силовых структур я предложил Ельцину издать указ о назначении моего вице-мэра, имевшего звание контр-адмирала, руководителем, координирующим действия всех силовых структур в городе (Ленинградского военного округа, Северо-Западного пограничного округа, Северо-Западного округа внутренних войск). Когда мы по факсу поздно вечером получили текст этого Указа, я почувствовал облегчение. Теперь, опираясь на авторитет Президента России, с военными можно было говорить более уверенно. После бессонной и тревожной ночи с 20 на 21 августа утром 21-го стало понятно, что путч провалился. Уже во второй половине дня 21 августа я отдал указание начать разборку баррикад и полностью восстановить в городе обычный нормальный ритм жизни. Так закончились для Петербурга события тех исторических дней, пролетевших столь стремительно, что иногда кажется - все это приснилось! Когда плывешь в лаве, не чувствуешь температуры, - точно заметил один из писателей. Лишь сегодня, спустя годы, понимаешь, каким высоким был накал событий и чем мы рисковали. Тогда же и я, и люди, окружавшие меня, делали то, что требовала ситуация: ни думать о будущем, ни, тем более, оценивать историческое значение происходящих событий было просто некогда. Каждый из нас на своем месте делал то, что должен был делать, чувствуя и опираясь на поддержку абсолютного большинства жителей города и страны. А в итоге мы добились свободы для себя и страны! Рухнула ненавистная коммунистическая система, которая за почти 75 лет своего господства принесла столько несчастий стране. Бесконечные репрессии, ложь идеологии и ложь обещаний светлого будущего, подавление любого проявления свободной мысли, а в итоге - нищая, разоренная, милитаризованная страна, не способная ни прокормить себя, ни одеть, - не говоря уже о большем! Окончательный приговор путчистам вынес сам народ, вышедший на улицы, чтобы бороться за закон, чтобы поддержать законную власть, и наглядно продемонстрировавший свою волю и решимость сопротивляться. Путч провалился еще и потому, что он был безликим. Сама система десятилетиями выращивала и продвигала наверх особую породу безликих, усредненных исполнителей, одновременно уничтожая все талантливое, яркое и самобытное. К нашему счастью, среди этих безликих людей, которые сами по себе, в отрыве от занимаемого ими в государственной или партийной иерархии места, ничего собой не представляли, не нашлось того, кто взял бы на себя ответственность за принятие решения об использовании армии против народа, за возможные жертвы и все последующее. Практически все три дня путча заговорщики совещались, подталкивая друг друга к решительным действиям. Путч был обречен, потому что встретил твердое сопротивление народа, и его организаторы не решились подавить силой, потопить в крови это сопротивление. Прочитал недавно в одной петербургской газетке воспоминания об августе 1991 года В.Н. Щербакова, И.Ю. Артемьева и др. Картина того, что происходило в те дни в Ленинграде, в них намеренно искажена, кажется, с единственной целью замолчать или извратить мою роль в этих событиях. Я не стал бы об этом писать, если бы они не ссылались, как на доказательство их правоты на тот факт, что Собчак (“недаром”, как полагают они) не был награжден российским руководством за эти события. С этим связана любопытная история, о которой я и хочу рассказать. Спустя несколько дней после поражения путча ко мне пришла целая делегация от депутатов Ленсовета со списком на награждение государственными наградами, в котором было более двухсот фамилий (в основном - депутатских). Мне было сказано, что в Москве все согласовано, и награды будут - нужна только моя подпись как руководителя города. Я ответил, что считаю недопустимым награждать кого-либо за участие в подобных событиях (внутренней смуте) и ничего подписывать не буду. При очередной встрече с Ельциным я высказал ему свою позицию, и на этом дело кончилось. Ни один из ленинградцев государственных наград за противодействие путчу не получил. Тогда нам казалось, что с коммунизмом покончено навсегда. Как же мы ошибались! Напуганные поражением путча и притихшие вначале коммунистические функционеры быстро оправились. Когда они увидели, что никто не собирается применять к ним репрессии, что даже не состоялся суд над компартией за преступления, совершенные ее руководством против своего народа, - они очень быстро подняли голову и начали активные действия по дискредитации демократии и реформ. Спекулируя на трудностях переходного периода и снова обманывая людей несбыточными обещаниями, на июньских выборах президента в 1996 году коммунисты еще раз поставили Россию перед выбором своего исторического пути. Как и в 1917 году, снова попала под угрозу, казалось, уже навсегда завоеванная свобода, и снова возник соблазн особого, только для России уготованного пути развития. Ведь казалось, что уже все исторические эксперименты над нашей страной осуществлены. Коммунистический эксперимент провалился повсюду в мире - достаточно вспомнить, чего достигли в развитии страны, разделенные на две политические системы: Западная и Восточная Германия, Южная и Северная Корея. Но, оказывается, нет. Сила инерции, социальная зависть, трудности переходного периода, ностальгия по прошлому - вновь возродили в нашей стране (как и в других посткоммунистических странах, только в более опасной форме) иллюзии возможности возврата в коммунистическое прошлое. Время, переходное от тоталитарной коммунистической системы к демократии, от времени стабильного, оформившегося в определенную систему, отличается тем, что содержит множество потенциальных возможностей, и неизвестно, какая из них реализуется. Иначе говоря, это период, отличающийся повышенной непредсказуемостью будущего. Если же учесть существующую опасность возрождения коммунизма в новом обличье - национал-патриотическом, которое в России питается имперскими амбициями и воспоминаниями, - то возникает вопрос: а не получим ли мы в ближайшем будущем такого мутанта, как российский фашизм. Другого источника, другого ресурса для обновления и возрождения коммунизма в новом историческом варианте просто не существует. В 1996 году мы перешли свой рубикон, и Россия снова сделала свой исторический выбор в пользу свободы и демократии. Однако трубить окончательную победу над призраком коммунизма рано - он все еще стоит перед глазами и в памяти многих моих сограждан Оглавление   www.pseudology.org