Павел Щербинин
Плод страсти роковой
Неопределенное положение детей, рожденных солдатскими женами, отражало реалии российского общества, в котором положение ребенка целиком зависело от социального положения его отца на момент рождения. В архивных источниках такие материалы представлены в избытке1.

На рождаемость в солдатских семьях оказывали влияние несколько факторов
 
Привычное демографическое поведение российского крестьянства диктовало вероятность большого числа рождений, однако длительная разлука, порой на десятилетия, очень редкие встречи при возможном отпуске солдата или поездке жены на время к месту дислокации воинской части мужа формировали особый тип сексуальных и семейных отношений.
 
Часто и муж, и жена искали партнеров на стороне, но если для мужчины это в худшем случае заканчивалось венерическим заболеванием и поркой в казарме, то женщине приходилось расплачиваться за случайную связь кризисом семейной жизни, осуждением и отвержением ее ближайшим окружением и обществом в целом. Один из курских священников оставил весьма интересные наблюдения о брачном поведении солдаток, сохранившиеся в Тенишевском архиве: "Выходя замуж в большинстве случаев лет в 17- 18, к 21 году солдатки-крестьянки остаются без мужей. Крестьяне вообще не стесняются в отправлении своей естественной потребности, а у себя дома еще менее. Не от пения соловья, восхода и захода солнца разгорается страсть у солдатки, а от того, что она является невольной свидетельницей супружеских отношений старшей своей невестки и ее мужа. Всколыхнет и в ней чувство, и за эту вспышку она дорого заплатит, даже иногда ценой всей жизни. Родится ребенок, и родится как-то не вовремя. Вычисления кумушек не совпадут ни с возвращением мужа из солдат, ни временной побывки его. Злословие не пощадит такую мать, ее мужа и ребенка. Это и будет причиной всех мучений жизни ребенка и его матери. Еще только чувствуя его, мать уже проклинает ребенка, как вещественное доказательство ее вины. Кто знает, может именно та ночь, которую она провела в коноплях с первым попавшимся парнем, была последним счастливым мигом в ее жизни. Она знает, что у нее уже не будет ни одного счастливого дня. Вечные попреки и побои мужа, насмешки домашних и соседей если и не сведут ее преждевременно в могилу, то мало утешительного дадут в тяжелой ее жизни. И родится на свет божий ни в чем не повинный ребенок с проклятиями. Он никого не любит из своих родных, да и те дают ему почувствовать, что он представляет что-то особенное от остальных детей. Инстинктивно он ненавидит своего отца, так как его тятька не усомниться назвать его "выблядком", а с ранних лет начинает смутно осознавать, что тятька ему не отец. Мать же, единственное лицо, могущее согреть его своей любовью и сделать из него равноправного члена деревни, вечно униженная, боится даже приласкать его и возбуждает в нем только сожаление, вместо детской святой и горячей любви"2.

Этнографы часто отмечали, что жена изменяла солдату-мужу и имела незаконных детей3. Специальные социально-демографические исследования также свидетельствуют, что именно солдатки составляли основной контингент женщин, рожавших незаконных детей. Регулярность присутствия данной категории среди рожениц свидетельствует о том, что родственники, даже со стороны мужа, не стремились регламентировать поведение солдаток, как, к примеру, поведение незамужних дочерей.

Солдатки, по наблюдениям современников, "в громадном большинстве случаев ведут жизнь страшно распутную. Понятно, что муж таковой, вернувшись, сейчас же узнает про это и начинает жену наказывать, т.е. бить. Еще хуже бывает, если он находит прижитых ею за это время детей. Тогда семейное счастье разрушено навек"4.
 
Кроме того, вернувшиеся со службы рекруты, обнаружив незаконнорожденного ребенка, имели
право отказаться от него, передав на воспитание в другие семьи, как сироту
 
За воспитание такого "сироты" воспитателям выплачивалось по пять рублей серебром в год. Конечно, положение солдатских детей, оставшихся сиротами, было незавидным. Несмотря на компенсацию воспитателям таких детей, в повседневной практике призрения солдатских сирот было мало хорошего. Многие из них, по признанию самого МВД, были принуждаемы своими воспитателями просить милостыню и с юных лет приучались к бродяжничеству.

Разъяренные мужья могли поступать со своими женами как им заблагорассудится: истязать и избивать их постоянно, унижать и постоянно напоминать о "грехе". Обычное право крестьян было равнодушно к судьбе несчастной женщины: расправы солдат с неверными женами нередко заканчивались убийством. Так, один из солдат, пришедший на побывку, подвесил жену за руки и за ноги к перекладине полатей и стал поджаривать ее на огне. Пытка закончилась смертью несчастной женщины. Другой солдат бросил супругу в колодец, и она утонула5.

Нередко, вернувшиеся со службы солдаты становились грубее и деспотичнее. Они вносили в семейную жизнь элементы постоянного унижения: обычай заставлять жен кланяться себе в ноги при всех для того, чтобы показать свою власть над нею; обычай заставлять их себя разувать. По наблюдениям одного из земских начальников, два брата, оба бывшие на военной службе, дошли до того, что, жалея лошадей, заставляли своих жен таскать на себе тележки с навозом на огород. Жены их обе умерли; они женились вторично, причем обращение с новыми женами было не лучше6.

Женщине-солдатке нередко приходилось скрывать рождение не только незаконных, но и законных детей
 
Женщины-солдатки стремились скрыть рождение мальчиков, которым была уготована участь отцов. Примечательно, что даже беременная в период призыва мужа в рекруты женщина лишалась естественного права на своего ребенка, так как если мальчик рождался, то автоматически записывался в кантонисты. К солдатскому сословию законодательство причисляло и всех незаконнорожденных детей, произведенных на свет рекрутскими женами, солдатками, солдатскими вдовами и их дочерьми. Таким образом, военное министерство стремилось обеспечить себя дополнительными солдатами, ибо все солдатские сыновья (кантонисты) подлежали обязательному призыву.

Несмотря на жестокие кары, русские женщины боролись за судьбу своих чад -  скрывали беременность, заявляли о рождении мертвого ребенка или о выкидыше, а при возможности уходили в соседнее село или к знакомым в город, оставляли своих малюток знакомым или родственникам, которые объявляли о "неизвестных подкидышах" и брали их на воспитание. Порой мать "усыновляла" и брала к себе в дом "неизвестного подкидыша", но такое положение было скорее исключением, чем правилом. Правительство вынуждено было признать, что "естественная любовь родителей к детям, а отсюда опасение разлуки, часто побуждают их к сокрытию рождения… Солдатки при наступлении времени родов нередко оставляют настоящее местопребывание и, возвращаясь с новорожденными, называют их приемышами или подкидышами, неизвестно кому принадлежащими; иногда даже после разрешения в том месте, где постоянно живут, они тотчас отсылают новорожденных в другие селения и даже в другие губернии"7.

При рождении детей у солдаток в метрических книгах особо оговаривались сроки отпуска мужа или ее поездки к мужу в армию, чтобы доказать законность появления ребенка на свет и отнесения его к солдатскому сословию. "Рапорты и ведомости уездных городничих о количестве солдатских детей за 1815- 1816 годы" доказывают, что большинство детей солдаток признавались незаконнорожденными, а имена их отцов не указывались. Фамилии и отчества часто давались таким детям по их крестному отцу8.

За судьбы и будущее солдатских детей боролись также помещики и правительство
 
Помещики стремились сохранить у себя будущую рабочую силу, а правительство прежде всего интересовалось стабильным пополнением запасов "пушечного мяса". Таким образом, и матери-солдатки, и солдатские дети занимали ненадежное социальное положение в обществе.

Незаконными детьми признавались по российскому законодательству в том числе:
 
1) рожденные вне брака, хотя бы их родители потом и соединились законными узами;
2) произошедшие от прелюбодеяния;
3) рожденные более чем через 306 дней после смерти отца или расторжения брака разводом;
4) все прижитые в браке, который по приговору духовного суда признан незаконным и недействительным9.
 
Власти всегда стремились прежде всего к контролю над противозаконными половыми связями. Согласно Кормчей книге, женщина считалась виновной в убийстве, когда оставляла младенца на дороге или в каком-либо безлюдном месте. Наказанием для нее было церковное покаяние. Однако такое наказание не было действенным. Наказывали и ссылали, как женщин, убивавших младенца, так и произведших изгнание плода. Наказание максимально ужесточилось в XVII веке. Так, например, в Соборном уложении 1649 года была установлена смертная казнь для женщин, лишающих жизни своих незаконнорожденных детей, но отношение к убийству собственных законных чад оставалось снисходительным.

Создание большой регулярной армии в XVIII веке увеличило и количество незаконнорожденных детей. Целенаправленная деятельность по призрению "государственных младенцев" начала осуществляться при Петре I, когда были изданы указы о запрете детоубийства незаконнорожденных (1712, 1715) и их воспитании. В Москве и других российских городах были открыты госпитали для зазорных (незаконнорожденных) детей, в которых с целью снижения количества детоубийств была введена практика "тайного приноса" младенцев через окно, с целью сохранения анонимности принесшего младенца. Незаконнорожденные дети должны были по взрослении отдаваться в гарнизонные школы, а потом пополнять ряды российской армии. Однако переполнение "гошпиталей" безродными детьми привело к тому, что мальчиков с 10 лет стали определять в матросы или отдавали детей на фабрики.

Екатерина Великая также стремилась сократить сферу свершения детоубийств, открыв специальные приюты для подкидышей. И.И. Бецкой разработал целую программу воспитания и социализации "приносных детей". Правила приема в воспитательный дом были следующими: брали всех детей с одним лишь вопросом -  крещено ли дитя и какое ему дано имя. За каждого ребенка доставлявшему платили 2 рубля. Караулам предписывалось оказывать всяческое содействие приносящим детей ночью. При каждом воспитательном доме был открыт секретно-родильный госпиталь, где роженицы имели право не называть свое имя. Позволялось даже рожать в маске10.

Однако, положение подкидышей и в этих воспитательных домах оказывалось незавидным
 
Многие из них погибали в первый же год жизни из-за нехватки кормилиц, а искусственное вскармливание было весьма несовершенным. Например, в первые четыре года существования московского дома выживал лишь каждый 5-й ребенок. В провинции ситуация была еще хуже и смертность детей была непомерно высока. Так, в Архангельске из 417 принятых детей умерли 377.

Уже с 1821 года из-за недостатка средств правительство стало ограничивать устройство воспитательных домов в провинции. Начались и поиски путей ограничения приема детей: установили прием только младенцев; отменили плату за принос безродного ребенка. Большинство же детей стали отправлять на вскармливание и воспитание в благонадежные крестьянские семьи, сначала до 9 месяцев, потом до 5 лет, затем до 7 лет. В конце концов "казенный ребенок" оставался в крестьянской семье до совершеннолетия и в 17 лет мальчиков причисляли в казенные крестьяне.

Денежное вознаграждение, выплачиваемое доставившему ребенка в воспитательные дома, привело к возникновению промысла по торговле детьми. Торговки приносили в воспитательные дома детей, скупая по деревням новорожденных у многодетных крестьянок. Младенцев перевозили как котят -  в кошелках и корзинах под скамьями вагонов последнего класса, а смертность среди них была семь из восьми. Под видом "зазорнорожденных" нередко попадали и дети законного супружества. Власти вынуждены были прекратить тайный прием детей в воспитательные дома, а с 1867 года разрешалось принимать детей только в первые десять дней после рождения.

Как же призревались подкидыши в провинциальных губернских учреждениях?
 
Приюты для подкидышей перешли в ведение губернских земств от Приказа общественного призрения в том же 1867 году. Незаконнорожденные дети, брошенные родителями, передавались полицией в богоугодные заведения, где они вскармливались кормилицами, а затем раздавались желающим или безвозмездно, или с платой по 1 рублю 50 копеек в месяц до 5 лет и по 70 копеек до 12 лет. В отчетах врачей указывалось, что часто в отделениях отсутствовало белье, "если не считать ужасных рубашечек и тряпок, в которые скручивали детей. Детское белье шилось из обрезков и остатков больничного полотна и имело рубцы, врезавшиеся в тела несчастных. Ребят отдавали в те семьи, где не было своих детей, при наличии у приемных родителей земельного надела. Но смертность и розданных детей была очень высокая -  76 процентов.

Указами XVIII- XIX веков незаконные дети были рассортированы по различным ведомствам в зависимости от состояния и сословной принадлежности их матери: одних приписывали в посады и цехи, других прикрепляли к помещикам, к фабрикам, заводам, третьи отбывали рекрутскую повинность -  зачислялись в кантонисты или солдаты.

Незаконные дети солдаток часто принадлежали помещикам и были приписаны к ним по ревизским сказкам. Если помещики действительно содержали кого-нибудь из этих детей, то законодательство разрешало им закрепощать такого ребенка. Правда, это было возможно только в том случае, если родители или родственники не могли обеспечить его пропитание. В реальной жизни такое ограничение было невозможно отследить, и правительство, допуская подобное, указало в законе 1816 года, что все солдатские дети (законные или незаконнорожденные), по ошибке приписанные к гражданскому ведомству или помещику в течение первых шести ревизий, должны были оставаться в своем настоящем положении.
 
Однако неверная регистрация продолжалась и в дальнейшем. Как это часто происходило в имперской России, разоблачение нарушений было случайным и сложным. Один из таких случаев получил огласку после того, как из деревни, принадлежавшей княгине Голицыной, двое незаконных сыновей солдатки были призваны в армию. В отличие от первого сына, второй, когда стал рекрутом, потребовал свободы от крепостного звания на том основании, что его отец был солдатом. Суд удовлетворил его прошение, а жалобу княгини, попытавшейся оспорить дело в сенате, отвергли, оштрафовав помещицу и за представление на рассмотрение неподобающего прошения.

На поиск правды и законного решения могли уходить долгие годы
 
Солдатки, как принадлежавшие к военному сословию, могли подавать прошения в любые инстанции без гербового сбора, на обычной бумаге, и на эти прошения обязательно давался ответ. Солдатка Спасского уезда села Салогорье Мария Петрова подала в 1850 году прошение к окружному начальнику о том, что муж ее крестьянин поступил в 1812 году рекрутом, в отпуске не был, писем не присылал, а через некоторое время умер. После его смерти она вступила во второй брак -  с государственным крестьянином Степаном Саблиным и прижила с ним троих сыновей, которые внесены были в военные кантонисты. Причем первый уже поступил на службу, а второго должны были также отправить служить. Солдатка-крестьянка просила оставить ей для помощи в старости и пропитания хотя бы третьего сына и записать его по ревизии к ее семейству11.
 
Неожиданно для заявительницы второй брак был признан духовным судом законным, и все трое сыновей были отнесены к гражданскому ведомству и освобождены от службы. Такая счастливая развязка этого дела наступила только после пятилетнего разбирательства.

В 1850 году МВД специально разъяснило в своем циркуляре, чтобы матери солдатки направляли свои прошения непосредственно в Военное министерство, а не по линии МВД, что создавало большой поток лишней переписки и волокиты. В некоторых городах России существовали целые группы "общественных защитников", которые активно эксплуатировали солдаток в период выдачи рекрутских квитанций. Такса за их труды определялась часто лишь косушкой вина.

Интересно, что в метрических книгах данные о матери записывались только у незаконнорожденных12. Иногда фамилия незаконнорожденного образовывалась от имени деда или крестного отца. В данных о крещении до конца 1880-х годов тщательно фиксировался факт незаконного происхождения ребенка.
 
Даже у женщин, состоящих в браке, ребенок мог быть записан "прижитым блудно". В случае рождения ребенка, свадьба матери которого состоялась менее чем за 9 месяцев до его рождения, вносилась запись, что он незаконнорожденный, поскольку мать "венчалась, будучи беременною девицей"13.
 
Таким образом, венец не покрывал грех
 
При этом ребенку впоследствии чаще всего давалась фамилия мужа матери, но отчества у него не было. Анализ метрических книг Тамбовской губернии показывает, что матери незаконнорожденных особенно часто являлись временно проживающими в этом селе. Очевидно, они таким способом старались скрыть факт незаконного рождения ребенка.

При крещении подкидыша в метрические книги записывалось, к чьему двору и при каких обстоятельствах был подкинут младенец. Возраст подкидыша никого не интересовал, а датой рождения записывалось то же число, что и дата крещения. Фамилия подкидышу давалась по фамилии хозяина двора или крестного отца, при этом в последующих записях, например о смерти ребенка, также записывался двор, к которому он был подкинут14.

Пушкин в письме к жене из Болдина 15 сентября 1834 года пишет об одном забавном случае, когда солдатка пыталась "узаконить" незаконнорожденного ребенка: "Ну, женка, умора. Солдатка просит, чтобы ее сына записали в мои крестьяне, а его-де записали в выблядки, а она-де родила его только тринадцати месяцев по отдаче мужа в рекруты, так какой же он выблядок? Я буду хлопотать за честь оскорбленной вдовы"15.
 
Обратим внимание на то, как поэт называет замужнюю (!) солдатку. Солдатка не воспринимается уже полноценным членом общества, а человеком, у которого нет ни собственного выбора, ни реальных шансов повлиять на будущую жизнь.

Рекрута провожали нередко как покойника, а жена причитала так, будто жизнь ее на этом заканчивалась
 
О рекрутчине сложено немало поговорок: "У царя есть колокол на всю Русь". И этот колокол, по воспоминаниям очевидцев, "звонил так, что при первом ударе его пробегал трепет по крестьянской душе, содрогался весь крестьянский люд от малого до взрослого. Как грозная туча шел набор, неся с собой слезы, неутешное горе, безысходные страдания. Красная шапка являлась чуть ли не страшнее красного петуха… Помню целые партии проходивших мимо нашего дома в кандалах под караулом солдат, а сзади огромная толпа, по преимуществу женщин, причитавших и плакавших раздирающим душу голосом"16.

Стремясь скрыть позор, женщины часто стремились избавиться от нежелательного ребенка. Современники отмечали, что "изгнание плода практикуется часто, прибегают к нему вдовы и солдатки, для этого они обращаются к старухам ворожейкам, которые их учат, как нужно извести плод. Пьют спорынью, настой простых спичек фосфорных, поднимают тяжелые вещи. Одна девица была беременна и извела плод тем, что била себя лапотной колодкой по животу. Народ не обращает на это особого внимания"17.
 
До нас дошли описания самых невероятных средств, к которым прибегали женщины, чтобы избавиться от нежелательного ребенка: пили отвар пороха, селитры, мелко истолченные стекло и песок, керосин, глотали серу, сулему и даже ртуть. Прыгали с высокой лестницы, с изгороди, с сеновала. Нередко такие опыты избавления от "греха" приводили к "смертельным исходам с кровотечениями и в мучениях".

Некоторые солдатки шли даже на убийство своих новорожденных, чтобы скрыть незаконное рождение
 
Так, например, Екатерина Сатина из села Рамзы Кирсановского уезда в 1839 году скрыла беременность и роды, не позвала повивальную бабку, ребенка зарыла в землю, но потом сама призналась. Еще имела четверых законных детей. Женщина была наказана церковным покаянием и десятью ударами плетьми18.
 
По подсчетам С. Максимова, в XIX веке убийство детей было вообще самым распространенным женским преступлением в России. Автор исследования называл и причины детоубийства: зимние стоянки громадного количества солдат, из которых значительная часть покидает на местах родины и в постойных городах своих жен -  солдаток19.

Но все же большинство женщин в силу религиозного воспитания и нежелания губить живую душу на убийство не решались, а стремились куда-нибудь подбросить ребенка. Очень часто матери подбрасывали своих детей ко двору, где у одной из женщин был или только что умер грудной ребенок. Расчет делался на жалость и физическую возможность выкормить ребенка.

Если в XVIII веке незаконнорожденные были позором и встречались лишь в среде солдаток, которые годами не видели своих мужей, или в среде дворовых, которые приживали детей со своими хозяевами, то в XIX столетии такие дети стали массовым явлением. Современники отмечали, что основная масса незаконнорожденных приходилась на представительниц низшего класса: "Женщины же высшего класса преспокойно отправляются за границу, там рождают своих незаконных детей и там же оставляют их на попечение бедных семейств за высокую плату. Одинокая же служанка, вдова крестьянка и солдатка вынуждены родить там, где застали их родовые боли"20.

Общественное мнение по-прежнему было нетерпимо к незаконным рождениям
 
Женщине, родившей вне брака, грозили позор, презрение односельчан, а без помощи родителей или родственников -  и нищета. Случаев усыновления было очень мало, так как крестьяне не знали законов об усыновлении, боялись больших издержек, отказа в получении на приемыша земельного надела от сельского общества. Неудивительно, что при подобном отношении к внебрачным детям "незаконные" рождения составляли в год в среднем около 2 процентов.
 
По мнению ряда исследователей, действительное число внебрачных рождений у крестьян было выше, так как незамужние крестьянки стремились рожать таких детей в городе, где новорожденный регистрировался, отдавался в "люди" или оставлялся в приюте. На рубеже XIX- XX веков в Центральной России внебрачная рождаемость не превышала в среднем за год 2,5- 3 процента21.
 
В Петрограде к 1915 году "гражданские браки" -  а дети, рожденные в них, признавались незаконными, - составляли уже 10 процентов.

Сравнивая число незаконнорожденных в России и в других странах Европы в XIX веке, современники отмечали: "Незаконнорожденные дети составляют главный контингент среди отверженных детей (на сто родившихся детей незаконных оказывается в Австрии 11,3, Пруссии -  7,1, Франции 7,1, Швеции -  6, 5, России -  2,9)"22.

В представлениях россиян сформировался особый образ "незаконного" младенца
 
Отношение к ним было презрительным и неприязненным. Такой ребенок являлся иным, чужеродным, по крайней мере наполовину. Отсюда и название -  половинкин сын. Неполнота родственных связей имела своим следствием представления о нем как о части природы, неизвестной находке, обнаруженной взрослыми. Именно эта идея лежит в основе самой обширной группы обозначений незаконнорожденного: боровичок, капустничек (Казанская губерния), крапивник (повсеместно), луговой (Курская), подзаборник (Новосибирская область), находка (Смоленская и Воронежская губернии), Богданыч ("Бог дал").

Многолетняя разлука с мужем ломала привычный уклад жизни и повседневности солдатки, вынося ее на обочину традиционной семейной жизни. Сам "военный фактор", то есть постой войск, ограничения (экономические, социальные, правовые и сословные) вынуждали солдатку менять свое сексуальное поведение, изменять "далекому и недоступному" мужу.
 
При этом общественное мнение окружения солдатки было "уверено" в ее потенциальной неверности, постоянно напоминая несчастной "соломенной вдове", что она неизбежно придёт к подобию "падшей" женщины и это ее рок, ее судьба.
 
Сложившаяся в России система призрения подкидышей и незаконнорожденных детей мало способствовала ограничению детоубийств, и не случайно солдатки, около трех процентов в составе российского населения составляли более половины осужденных за это преступление.

Примечания

 1. До сих пор к изучению этой проблемы обращались лишь американские историки: Hoch S. Serfs in Imperial Russia: Demographic Insights//Journal of Interdisciplinary History. 1982. № 13. P. 222; Ransel D. L. Mother of Misery: Child Abandonment in Russia. Princeton. 1988. P. 21- 22, 154- 158. Kimerling E. C. Soldiers Children, 1719- 1856: A study of social engineering in imperial Russia//Forschungen zur osteuropäische Geschichte, 1982. № 30; Farnsworth B. The Soldatka: Folklore and Court Record//Sr. 49. 1990. P. 58- 73; Виртшафтер Э. К. Социальные структуры: разночинцы в Российской империи. М. 2002. С.106- 110 и др.
 2. Архив Русского Этнографического музея (далее -  АРЭМ). Ф. 7. Оп. 1. Д. 1027. Л. 5.
 3. Тенишев В. Административное положение русского крестьянина. СПб. 1908. С. 104.
 4. Новиков А. Записки земского начальник. СПб. 1899. С. 188.
 5. Соловьев Е. Т. Преступления и наказания по понятиям крестьян Поволжья//Сборник народных юридических обычаев. СПб. 1900. С. 293.
 6. Новиков А. Указ. соч. СПб. 1899. С. 68.
 7. Лапин В. Семеновская история. Л. 1991. С. 38.
 8. Государственный архив Тамбовской области (ГАТО). Ф. 2. Оп. 140. Д. 498. Л. 1- 142; Ф. 2. Оп. 1. Д. 675. Л. 12, 97,114.
 9. Котляревский. Отверженные дети//Дело. 1879. № 8. С. 56.
10. См.: Власов П. В. Благотворительность и милосердие в России. М. 2001. С. 33.
11. ГАТО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 1398. Л. 2.
12. Там же. Ф. 1049. Оп. 3. Д. 1637. Л. 1.
13. Там же. Д. 5677. Л. 609.
14. Там же. Д. 1713. Л. 26; Д. 3357. Л. 9.
15. Пушкин А.С. ПСС. М. 1999. Т. 15. С. 192.
16. Белов И. Д. Наш солдат в песнях, сказаниях, поговорках//Исторический вестник. 1886. август. С. 315.
17. АРЭМ. Ф. 7 Оп. 1. Д. 947. Л. 7.
18. ГАТО. Ф. 888. Оп. 2. Д. 13. Л. 1- 11.
19. Максимов С. Сибирь и каторга. Ч. 2. Виноватые и обвиненные. СПб. 1871. С. 65.
20. Энгельштейн Л. Ключи счастья. Секс и поиски путей обновления России на рубеже XIX- XX вв. М. 1996. С. 119.
21. См.: Морозов С. Д. Крестьянская семья Центральной России в 1897- 1917 гг.: социально-демографическое развитие//Семья в ракурсе социального знания. Барнаул. 2001. С. 169.
22. Котляревский. Указ. соч. С. 56.

 Источник
Чтиво
 
www.pseudology.org