"Ain't seen you in about four years, Ham," said the seedy man. "Which way you been travelling?"
"Texas," said the red-faced man. "It was too cold in Alaska for me. And I found it warm in Texas. I'll tell you about one hot spell I went through there.
"One morning I steps off the International at a water-tank and lets it go on without me. 'Twas a ranch country, and fuller of spite-houses than New York City. Only out there they build 'em twenty miles away so you can't smell what they've got for dinner, instead of running 'em up two inches from their neighbors' windows.
"There wasn't any roads in sight, so I footed it 'cross country. The grass was shoe-top deep, and the mesquite timber looked just like a peach orchard. It was so much like a gentleman's private estate that every minute you expected a kennelful of bulldogs to run out and bite you. But I must have walked twenty miles before I came in sight of a ranch-house. It was a little one, about as big as an elevated- railroad station.
"There was a little man in a white shirt and brown overalls and a pink handkerchief around his neck rolling cigarettes under a tree in front of the door.
"'Greetings,' says I. 'Any refreshment, welcome, emoluments, or even work for a comparative stranger?'
"'Oh, come in,' says he, in a refined tone. 'Sit down on that stool, please. I didn't hear your horse coming.'
"'He isn't near enough yet,' says I. 'I walked. I don't want to be a burden, but I wonder if you have three or four gallons of water handy.'
"'You do look pretty dusty,' says he; 'but our bathing arrangements--'
"'It's a drink I want,' says I. 'Never mind the dust that's on the outside.'
"He gets me a dipper of water out of a red jar hanging up, and then goes on:
"'Do you want work?'
"'For a time,' says I. 'This is a rather quiet section of the country, isn't it?'
"'It is,' says he. 'Sometimes--so I have been told--one sees no human being pass for weeks at a time. I've been here only a month. I bought the ranch from an old settler who wanted to move farther west.'
"'It suits me,' says I. 'Quiet and retirement are good for a man sometimes. And I need a job. I can tend bar, salt mines, lecture, float stock, do a little middle-weight slugging, and play the piano.'
"'Can you herd sheep ?' asks the little ranch-man.
"'Do you mean have I heard sheep?' says I.
"'Can you herd 'em--take charge of a flock of 'em ?' says he.
"'Oh,' says I, 'now I understand. You mean chase 'em around and bark at 'em like collie dogs. Well, I might,' says I. 'I've never exactly done any sheep-herding, but I've often seen 'em from car windows masticating daisies, and they don't look dangerous.'
"'I'm short a herder,' says the ranchman. 'You never can depend on the Mexicans. I've only got two flocks. You may take out my bunch of muttons--there are only eight hundred of 'em--in the morning, if you like. The pay is twelve dollars a month and your rations furnished. You camp in a tent on the prairie with your sheep. You do your own cooking, but wood and water are brought to your camp. It's an easy job.'
"'I'm on,' says I. 'I'll take the job even if I have to garland my brow and hold on to a crook and wear a loose-effect and play on a pipe like the shepherds do in pictures.'
"So the next morning the little ranchman helps me drive the flock of muttons from the corral to about two miles out and let 'em graze on a little hillside on the prairie. He gives me a lot of instructions about not letting bunches of them stray off from the herd, and driving 'em down to a water-hole to drink at noon.
"'I'll bring out your tent and camping outfit and rations in the buckboard before night,' says he.
"'Fine,' says I. 'And don't forget the rations. Nor the camping outfit. And be sure to bring the tent. Your name's Zollicoffer, ain't it?"
"'My name,' says he, 'is Henry Ogden.'
"'All right, Mr. Ogden,' says I. 'Mine is Mr. Percival Saint Clair.'
"I herded sheep for five days on the Rancho Chiquito; and then the wool entered my soul. That getting next to Nature certainly got next to me. I was lonesomer than Crusoe's goat. I've seen a lot of persons more entertaining as companions than those sheep were. I'd drive 'em to the corral and pen 'em every evening, and then cook my corn-bread and mutton and coffee, and lie down in a tent the size of a table-cloth, and listen to the coyotes and whippoorwills singing around the camp.
"The fifth evening, after I had corralled my costly but uncongenial muttons, I walked over to the ranch-house and stepped in the door.
"'Mr. Ogden,' says I, 'you and me have got to get sociable. Sheep are all very well to dot the landscape and furnish eight-dollar cotton suitings for man, but for table-talk and fireside companions they rank along with five-o'clock teazers. If you've got a deck of cards, or a parcheesi outfit, or a game of authors, get 'em out, and let's get on a mental basis. I've got to do something in an intellectual line, if it's only to knock somebody's brains out.'
"This Henry Ogden was a peculiar kind of ranchman. He wore finger- rings and a big gold watch and careful neckties. And his face was calm, and his nose-spectacles was kept very shiny. I saw once, in Muscogee, an outlaw hung for murdering six men, who was a dead ringer for him. But I knew a preacher in Arkansas that you would have taken to be his brother. I didn't care much for him either way; what I wanted was some fellowship and communion with holy saints or lost sinners--anything sheepless would do.
"'Well, Saint Clair,' says he, laying down the book he was reading, 'I guess it must be pretty lonesome for you at first. And I don't deny that it's monotonous for me. Are you sure you corralled your sheep so they won't stray out ?
"'They're shut up as tight as the jury of a millionaire murderer,' says I. 'And I'll be back with them long before they'll need their trained nurse.'
"So Ogden digs up a deck of cards, and we play casino. After five days and nights of my sheep-camp it was like a toot on Broadway. When I caught big casino I felt as excited as if I had made a million in Trinity. And when H. O. loosened up a little and told the story about the lady in the Pullman car I laughed for five minutes.
"That showed what a comparative thing life is. A man may see so much that he'd be bored to turn his head to look at a $3,000,000 fire or Joe Weber or the Adriatic Sea. But let him herd sheep for a spell, and you'll see him splitting his ribs laughing at 'Curfew Shall Not Ring To-night,' or really enjoying himself playing cards with ladies.
"By-and-by Ogden gets out a decanter of Bourbon, and then there is a total eclipse of sheep.
"'Do you remember reading in the papers, about a month ago,' says he, 'about a train hold-up on the M. K. & T.? The express agent was shot through the shoulder, and about $15,000 in currency taken. And it's said that only one man did the job.'
"'Seems to me I do,' says I. 'But such things happen so often they don't linger long in the human Texas mind. Did they overtake, overhaul, seize, or lay hands upon the despoiler?'
"'He escaped,' says Ogden. 'And I was just reading in a paper to-day that the officers have tracked him down into this part of the country. It seems the bills the robber got were all the first issue of currency to the Second National Bank of Espinosa City. And so they've followed the trail where they've been spent, and it leads this way.'
"Ogden pours out some more Bourbon, and shoves me the bottle.
"'I imagine,' says I, after ingurgitating another modicum of the royal boose, 'that it wouldn't be at all a disingenuous idea for a train robber to run down into this part of the country to hide for a spell. A sheep-ranch, now,' says I, would be the finest kind of a place. Who'd ever expect to find such a desperate character among these song- birds and muttons and wild flowers? And, by the way,' says I, kind of looking H. Ogden over, 'was there any description mentioned of this single-handed terror? Was his lineaments or height and thickness or teeth fillings or style of habiliments set forth in print ?'
"'Why, no,' says Ogden; 'they say nobody got a good sight of him because he wore a mask. But they know it was a train-robber called Black Bill, because he always works alone and because he dropped a handkerchief in the express-car that had his name on it.'
"'All right,' says I. 'I approve of Black Bill's retreat to the sheep-ranges. I guess they won't find him.'
"'There's one thousand dollars reward for his capture,' says Ogden.
"'I don't need that kind of money,' says I, looking Mr. Sheepman straight in the eye. 'The twelve dollars a month you pay me is enough. I need a rest, and I can save up until I get enough to pay my fare to Texarkana, where my widowed mother lives. If Black Bill,' I goes on, looking significantly at Ogden, was to have come down this way--say, a month ago--and bought a little sheep-ranch and--'
"'Stop,' says Ogden, getting out of his chair and looking pretty vicious. 'Do you mean to insinuate--'
"'Nothing,' says I; 'no insinuations. I'm stating a hypodermical case. I say, if Black Bill had come down here and bought a sheep- ranch and hired me to Little-Boy-Blue 'em and treated me square and friendly, as you've done, he'd never have anything to fear from me. A man is a man, regardless of any complications he may have with sheep or railroad trains. Now you know where I stand.'
"Ogden looks black as camp-coffee for nine seconds, and then he laughs, amused.
"'You'll do, Saint Clair,' says he. 'If I was Black Bill I wouldn't be afraid to trust you. Let's have a game or two of seven-up to- night. That is, if you don't mind playing with a train-robber.'
"'I've told you,' says I, 'my oral sentiments, and there's no strings to 'em.'
"While I was shuffling after the first hand, I asks Ogden, as if the idea was a kind of a casualty, where he was from.
"'Oh,' says he, 'from the Mississippi Valley.'
"'That's a nice little place,' says I. 'I've often stopped over there. But didn't you find the sheets a little damp and the food poor? Now, I hail,' says I, 'from the Pacific Slope. Ever put up there?'
"'Too draughty,' says Ogden. 'But if you've ever in the Middle West just mention my name, and you'll get foot-warmers and dripped coffee.'
"'Well,' says I, 'I wasn't exactly fishing for your private telephone number and the middle name of your aunt that carried off the Cumberland Presbyterian minister. It don't matter. I just want you to know you are safe in the hands of your shepherd. Now, don't play hearts on spades, and don't get nervous.'
"'Still harping,' says Ogden, laughing again. 'Don't you suppose that if I was Black Bill and thought you suspected me, I'd put a Winchester bullet into you and stop my nervousness, if I had any?'
"'Not any,' says I. 'A man who's got the nerve to hold up a train single-handed wouldn't do a trick like that. I've knocked about enough to know that them are the kind of men who put a value on a friend. Not that I can claim being a friend of yours, Mr. Ogden,' says I, 'being only your sheep-herder; but under more expeditious circumstances we might have been.'
"'Forget the sheep temporarily, I beg,' says Ogden, 'and cut for deal.'
"About four days afterward, while my muttons was nooning on the water- hole and I deep in the interstices of making a pot of coffee, up rides softly on the grass a mysterious person in the garb of the being he wished to represent. He was dressed somewhere between a Kansas City detective, Buffalo Bill, and the town dog-catcher of Baton Rouge. His chin and eye wasn't molded on fighting lines, so I knew he was only a scout.
"'Herdin' sheep?' he asks me.
"'Well,' says I, 'to a man of your evident gumptional endowments, I wouldn't have the nerve to state that I am engaged in decorating old bronzes or oiling bicycle sprockets.'
"'You don't talk or look like a sheep-herder to me,' says he.
"'But you talk like what you look like to me,' says I.
"And then he asks me who I was working for, and I shows him Rancho Chiquito, two miles away, in the shadow of a low hill, and he tells me he's a deputy sheriff.
"'There's a train-robber called Black Bill supposed to be somewhere in these parts,' says the scout. 'He's been traced as far as San Antonio, and maybe farther. Have you seen or heard of any strangers around here during the past month?'
"'I have not,' says I, 'except a report of one over at the Mexican quarters of Loomis' ranch, on the Frio.'
"'What do you know about him?' asks the deputy.
"'He's three days old,' says I.
"'What kind of a looking man is the man you work for ?' he asks. 'Does old George Ramey own this place yet? He's run sheep here for the last ten years, but never had no success.'
"'The old man has sold out and gone West,' I tells him. 'Another sheep-fancier bought him out about a month ago.'
"'What kind of a looking man is he ?' asks the deputy again.
"'Oh,' says I, ' a big, fat kind of a Dutchman with long whiskers and blue specs. I don't think he knows a sheep from a ground-squirrel. I guess old George soaked him pretty well on the deal,' says I.
"After indulging himself in a lot more non-communicative information and two-thirds of my dinner, the deputy rides away.
"That night I mentions the matter to Ogden. "'They're drawing the tendrils of the octopus around Black Bill,' says I. And then I told him about the deputy sheriff, and how I'd described him to the deputy, and what the deputy said about the matter.
"'Oh, well,' says Ogden, 'let's don't borrow any of Black Bill's troubles. We've a few of our own. Get the Bourbon out of the cupboard and we'll drink to his health--unless,' says he, with his little cackling laugh, 'you're prejudiced against train-robbers.'
"'I'll drink,' says I, 'to any man who's a friend to a friend. And I believe that Black Bill,' I goes on, 'would be that. So here's to Black Bill, and may he have good luck.'
"And both of us drank.
"About two weeks later comes shearing-time. The sheep had to be driven up to the ranch, and a lot of frowzy-headed Mexicans would snip the fur off of them with back-action scissors. So the afternoon before the barbers were to come I hustled my underdone muttons over the hill, across the dell, down by the winding brook, and up to the ranch-house, where I penned 'em in a corral and bade 'em my nightly adieus.
"I went from there to the ranch-house. I find H. Ogden, Esquire, lying asleep on his little cot bed. I guess he had been overcome by anti-insomnia or diswakefulness or some of the diseases peculiar to the sheep business. His mouth and vest were open, and he breathed like a second-hand bicycle pump. I looked at him and gave vent to just a few musings. 'Imperial Caesar,' says I, 'asleep in such a way, might shut his mouth and keep the wind away.'
A man asleep is certainly a sight to make angels weep. What good is all his brain, muscle, backing, nerve, influence, and family connections? He's at the mercy of his enemies, and more so of his friends. And he's about as beautiful as a cab-horse leaning against the Metropolitan Opera House at 12.30 A.M. dreaming of the plains of Arabia. Now, a woman asleep you regard as different. No matter how she looks, you know it's better for all hands for her to be that way.
"Well, I took a drink of Bourbon and one for Ogden, and started in to be comfortable while he was taking his nap. He had some books on his table on indigenous subjects, such as Japan and drainage and physical culture--and some tobacco, which seemed more to the point.
"After I'd smoked a few, and listened to the sartorial breathing of H. O., I happened to look out the window toward the shearing-pens, where there was a kind of a road coming up from a kind of a road across a kind of a creek farther away.
"I saw five men riding up to the house. All of 'em carried guns across their saddles, and among 'em was the deputy that had talked to me at my camp.
"They rode up careful, in open formation, with their guns ready. I set apart with my eye the one I opinionated to be the boss muck-raker of this law-and-order cavalry.
"'Good-evening, gents,' says I. 'Won't you 'light, and tie your horses?'
"The boss rides up close, and swings his gun over till the opening in it seems to cover my whole front elevation.
"'Don't you move your hands none,' says he, 'till you and me indulge in a adequate amount of necessary conversation.'
"'I will not,' says I. 'I am no deaf-mute, and therefore will not have to disobey your injunctions in replying.'
"'We are on the lookout,' says he, 'for Black Bill, the man that held up the Katy for $15,000 in May. We are searching the ranches and everybody on 'em. What is your name, and what do you do on this ranch?'
"'Captain,' says I, 'Percival Saint Clair is my occupation, and my name is sheep-herder. I've got my flock of veals--no, muttons--penned here to-night. The shearers are coming to-morrow to give them a hair- cut--with baa-a-rum, I suppose.'
"'Where's the boss of this ranch?' the captain of the gang asks me.
"'Wait just a minute, cap'n,' says I. 'Wasn't there a kind of a reward offered for the capture of this desperate character you have referred to in your preamble?'
"'There's a thousand dollars reward offered,' says the captain, 'but it's for his capture and conviction. There don't seem to be no provision made for an informer.'
"'It looks like it might rain in a day or so,' says I, in a tired way, looking up at the cerulean blue sky.
"'If you know anything about the locality, disposition, or secretiveness of this here Black Bill,' says he, in a severe dialect, 'you are amiable to the law in not reporting it.'
"'I heard a fence-rider say,' says I, in a desultory kind of voice, 'that a Mexican told a cowboy named Jake over at Pidgin's store on the Nueces that he heard that Black Bill had been seen in Matamoras by a sheepman's cousin two weeks ago.'
"'Tell you what I'll do, Tight Mouth,' says the captain, after looking me over for bargains. 'If you put us on so we can scoop Black Bill, I'll pay you a hundred dollars out of my own--out of our own--pockets. That's liberal,' says he. 'You ain't entitled to anything. Now, what do you say?'
"'Cash down now?' I asks.
"The captain has a sort of discussion with his helpmates, and they all produce the contents of their pockets for analysis. Out of the general results they figured up $102.30 in cash and $31 worth of plug tobacco.
"'Come nearer, capitan meeo,' says I, 'and listen.' He so did.
"'I am mighty poor and low down in the world,' says I. 'I am working for twelve dollars a month trying to keep a lot of animals together whose only thought seems to be to get asunder. Although,' says I, 'I regard myself as some better than the State of South Dakota, it's a come-down to a man who has heretofore regarded sheep only in the form of chops. I'm pretty far reduced in the world on account of foiled ambitions and rum and a kind of cocktail they make along the P. R. R. all the way from Scranton to Cincinnati--dry gin, French vermouth, one squeeze of a lime, and a good dash of orange bitters. If you're ever up that way, don't fail to let one try you. And, again,' says I, 'I have never yet went back on a friend. I've stayed by 'em when they had plenty, and when adversity's overtaken me I've never forsook 'em.
"'But,' I goes on, 'this is not exactly the case of a friend. Twelve dollars a month is only bowing-acquaintance money. And I do not consider brown beans and corn-bread the food of friendship. I am a poor man,' says I, 'and I have a widowed mother in Texarkana. You will find Black Bill,' says I, 'lying asleep in this house on a cot in the room to your right. He's the man you want, as I know from his words and conversation. He was in a way a friend,' I explains, 'and if I was the man I once was the entire product of the mines of Gondola would not have tempted me to betray him. But,' says I, 'every week half of the beans was wormy, and not nigh enough wood in camp.
"'Better go in careful, gentlemen,' says I. 'He seems impatient at times, and when you think of his late professional pursuits one would look for abrupt actions if he was come upon sudden.'
"So the whole posse unmounts and ties their horses, and unlimbers their ammunition and equipments, and tiptoes into the house. And I follows, like Delilah when she set the Philip Stein on to Samson.
"The leader of the posse shakes Ogden and wakes him up. And then he jumps up, and two more of the reward-hunters grab him. Ogden was mighty tough with all his slimness, and he gives 'em as neat a single- footed tussle against odds as I ever see.
"'What does this mean?' he says, after they had him down.
"'You're scooped in, Mr. Black Bill,' says the captain. 'That's all.'
"'It's an outrage,' says H. Ogden, madder yet.
"'It was,' says the peace-and-good-will man. 'The Katy wasn't bothering you, and there's a law against monkeying with express packages.'
"And he sits on H. Ogden's stomach and goes through his pockets symptomatically and careful.
"'I'll make you perspire for this,' says Ogden, perspiring some himself. 'I can prove who I am.'
"'So can I,' says the captain, as he draws from H. Ogden's inside coat-pocket a handful of new bills of the Second National Bank of Espinosa City. 'Your regular engraved Tuesdays-and-Fridays visiting- card wouldn't have a louder voice in proclaiming your indemnity than this here currency. You can get up now and prepare to go with us and expatriate your sins.
"H. Ogden gets up and fixes his necktie. He says no more after they have taken the money off of him.
"'A well-greased idea,' says the sheriff captain, admiring, 'to slip off down here and buy a little sheep-ranch where the hand of man is seldom heard. It was the slickest hide-out I ever see,' says the captain.
"So one of the men goes to the shearing-pen and hunts up the other herder, a Mexican they call John Sallies, and he saddles Ogden's horse, and the sheriffs all ride tip close around him with their guns in hand, ready to take their prisoner to town.
"Before starting, Ogden puts the ranch in John Sallies' hands and gives him orders about the shearing and where to graze the sheep, just as if he intended to be back in a few days. And a couple of hours afterward one Percival Saint Clair, an ex-sheep-herder of the Rancho Chiquito, might have been seen, with a hundred and nine dollars--wages and blood-money--in his pocket, riding south on another horse belonging to said ranch."
The red-faced man paused and listened. The whistle of a coming freight-train sounded far away among the low hills.
The fat, seedy man at his side sniffed, and shook his frowzy head slowly and disparagingly.
"What is it, Snipy?" asked the other. "Got the blues again?"
"No, I ain't" said the seedy one, sniffing again. "But I don't like your talk. You and me have been friends, off and on, for fifteen year; and I never yet knew or heard of you giving anybody up to the law--not no one. And here was a man whose saleratus you had et and at whose table you had played games of cards--if casino can be so called. And yet you inform him to the law and take money for it. It never was like you, I say."
"This H. Ogden," resumed the red-faced man, "through a lawyer, proved himself free by alibis and other legal terminalities, as I so heard afterward. He never suffered no harm. He did me favors, and I hated to hand him over."
"How about the bills they found in his pocket?" asked the seedy man.
"I put 'em there," said the red-faced man, "while he was asleep, when I saw the posse riding up. I was Black Bill. Look out, Snipy, here she comes! We'll board her on the bumpers when she takes water at the tank."
Худой жилистый краснолицый человек с крючковатым носом и маленькими горящими глазками, блеск которых несколько смягчали белесые ресницы, сидел на краю железнодорожной платформы на станции Лос-Пиньос, болтая ногами. Рядом с ним сидел другой человек — толстый, обтрепанный, унылый, — должно быть, его приятель. У обоих был такой вид, словно грубые швы изнанки жизни давно уже натерли им мозоли по всему телу.
— Года четыре не видались, верно, Окорок? — сказал обтрепанный. — Где тебя носило?
— В Техасе, — сказал краснолицый. — На Аляске слишком холодно — это не для меня. А в Техасе тепло, как выяснилось. Один раз было даже довольно жарко. Сейчас расскажу.
Как-то утром я соскочил с экспресса, когда он остановился у водокачки, и разрешил ему следовать дальше без меня. Оказалось, что я попал в страну ранчо. Домов там еще больше, чем в Нью-Йорке, только их строят не в двух дюймах, а в двадцати милях друг от друга, так что нельзя учуять носом, что у соседей на обед.
Дороги я не нашел и потащился напрямик, куда глаза глядят. Трава там по колено, а мескитовые рощи издали совсем как персиковые сады, — так и кажется, что забрел в чужую усадьбу и сейчас налетят на тебя бульдоги и начнут хватать за пятки. Однако я отмахал миль двадцать, прежде чем набрел на усадьбу. Небольшой такой домик — величиной с платформу надземной железной дороги.
Невысокий человек в белой рубахе и коричневом комбинезоне, с розовым платком вокруг шеи, скручивал сигаретки под деревом у входа в дом.
— Привет, — говорю я ему. — Может ли в некотором роде чужестранец прохладиться, подкрепиться, найти приют или даже какую-нибудь работенку в вашем доме?
— Заходите, — говорит он самым любезным тоном. — Присядьте, пожалуйста, на этот табурет. Я и не слышал, как вы подъехали.
— Я еще не подъехал, — говорю я. — Я пока подошел. Неприятно затруднять вас, но если бы вы раздобыли ведра два воды…
— Да, вы изрядно запылились, — говорит он, — только наши купальные приспособления…
— Я хочу напиться, — говорю я. — Пыль, которая у меня снаружи, не имеет особого значения.
Он налил мне ковш воды из большого красного кувшина и спрашивает:
— Так вам нужна работа?
— Временно, — говорю я. — Здесь, кажется, довольно тихое местечко?
— Вы не ошиблись, — говорит он. — Иной раз неделями ни одной живой души не увидишь. Так я слышал. Сам я всего месяц, как обосновался здесь. Купил это ранчо у одного старожила, который решил перебраться дальше на Запад.
— Мне это подходит, — говорю я. — Человеку иной раз полезно пожить в таком тихом углу. Но мне нужна работа. Я умею сбивать коктейли, шельмовать с рудой, читать лекции, выпускать акции, немного играю на пианино и боксирую в среднем весе.
— Так…— говорит этот недоросток. — А не можете ли вы пасти овец?
— Не могу ли я спасти овец? — удивился я.
— Да нет, не спасти, а пасти, — говорит он. — Ну, стеречь стадо.
— А, — говорю я, — понимаю! Сгонять их в кучу, как овчарка, и лаять, чтоб не разбежались! Что ж, могу. Мне, по правде сказать, еще не приходилось пастушествовать, но я не раз наблюдал из окна вагона, как овечки жуют на лугу ромашки, и вид у них был не особенно кровожадный.
— Мне нужен пастух, — говорит овцевод. — А на мексиканцев я не очень-то полагаюсь. У меня два стада. Можете хоть завтра с утра выгнать на пастбище моих баранов — их всего восемьсот штук. Жалованье — двенадцать долларов в месяц, харчи мои. Жить будете там же на выгоне, в палатке. Стряпать вам придется самому, а дрова и воду будут доставлять. Работа не тяжелая.
— По рукам, — говорю я. — Берусь за эту работу, если даже придется украсить голову венком, облачиться в балахон, взять в руки жезл и наигрывать на дудочке, как делают это пастухи на картинках.
И вот на следующее утро хозяин ранчо помогает мне выгнать из корраля стадо баранов и доставить их на пастбище в прерии, мили за две от усадьбы, где они принимаются мирно пощипывать травку на склоне холма. Хозяин дает мне пропасть всяких наставлений: следить, чтобы отдельные скопления баранов не отбивались от главного стада, и в полдень гнать их всех на водопои.
— Вечером я привезу вашу палатку, все оборудование и провиант, — говорит он мне.
— Роскошно, — говорю я. — И не забудьте захватить провиант. Да заодно и оборудование. А главное, не упустите из виду палатку. Ваша фамилия, если не ошибаюсь, Золликоффер?
— Меня зовут, — говорит он, — Генри Огден.
— Чудесно, мистер Огден, — говорю я. — А меня — мистер Персиваль Сент-Клэр.
Пять дней я пас овец на ранчо Чиквито, а потом почувствовал, что сам начинаю обрастать шерстью, как овца. Это обращение к природе явно обращалось против меня. Я был одинок, как коза Робинзона Крузо. Ей-богу, я встречал на своем веку более интересных собеседников, чем вверенные моему попечению бараны. Соберешь их вечером, запрешь в загон, а потом напечешь кукурузных лепешек, нажаришь баранины, сваришь кофе и лежишь в своей палатке величиной с салфетку да слушаешь, как воют койоты и кричат козодои.
На пятый день к вечеру, загнав моих драгоценных, но малообщительных баранов, я отправился в усадьбу, отворил дверь в дом и шагнул за порог.
— Мистер Огден, — говорю я. — Нам с вами необходимо начать общаться. Овцы, конечно, хорошая штука — они оживляют пейзаж, и опять же с них можно настричь шерсти на некоторое количество восьмидолларовых мужских костюмов, но что касается застольной беседы или чтобы скоротать вечерок у камелька, так с ними помрешь с тоски, как на великосветском файвоклоке. Если у вас есть колода карт, или литературное лото, или трик-трак, тащите их сюда, и мы с вами займемся умственной деятельностью. Я сейчас готов взяться за любую мозговую работу — вплоть до вышибания кому-нибудь мозгов.
Этот Генри Огден был овцевод особого сорта. Он носил кольца и большие золотые часы и тщательно завязывал галстук. И физиономия у него всегда была спокойная, а очки на носу так и блестели. Я видел в Мэскоги, как повесили бандита за убийство шестерых людей. Так мой хозяин был похож на него как две капли воды. Однако я знавал еще одного священника, в Арканзасе, которого можно было бы принять за его родного брата. Но мне-то в общем было наплевать. Я жаждал общения — с праведником ли, с грешником — все одно, лишь бы он говорил, а не блеял.
— Я понимаю, Сент-Клэр, — отвечает Огден, откладывая в сторону книгу. — Вам, конечно, скучновато там одному с непривычки. Моя жизнь, признаться, тоже довольно однообразна. Хорошо ли вы заперли овец? Вы уверены, что они не разбегутся?
— Они заперты так же прочно, — говорю я, — как присяжные, удалившиеся на совещание по делу об убийстве миллионера. И я буду на месте раньше, чем у них возникнет потребность в услугах сиделки.
Тут Огден извлек откуда-то колоду карт, и мы с ним сразились в казино. После пяти дней и пяти ночей заточения в овечьем лагере я почувствовал себя, как гуляка на Бродвее. Когда мне шла карта, я радовался так, словно заработал миллион на бирже, а когда Огден разошелся и рассказал анекдот про даму в спальном вагоне, я хохотал добрых пять минут.
Все в жизни относительно, вот что я скажу. Человек может столько насмотреться всякой всячины, что уже не повернет головы, чтобы поглядеть, как горит трехмиллионный особняк, или возвращается с гастролей Джо Вебер, или волнуется Адриатическое море. Но дайте ему только попасти немножко овец, и он будет кататься со смеху от какой-нибудь песенки, вроде "Барабан, не барабань, я не встану в эту рань" — и получать искреннее удовольствие от игры в карты с дамами.
Словом, дальше — больше. Огден вытаскивает бутылку бурбонского, и мы окончательно предаем забвению наших овец.
— Вы помните, — говорит Огден, — примерно месяц назад в газетах писали о нападении на Канзас-Техасский скорый? Было похищено пятнадцать тысяч долларов кредитными билетами, а проводник почтового вагона ранен в плечо. И, говорят, все это дело рук одного человека.
— Что-то припоминаю, — говорю я. — Но такие вещи случаются настолько часто, что мозг рядового техасца не в состоянии удержать их в памяти. И что ж, преступник был застигнут на месте преступления? Или изловлен, схвачен, предан в руки правосудия?
— Он удрал, — говорил Огден. — А сегодня я прочел в газете, что полиция напала на его след где-то в наших краях. Все похищенные банкноты были, оказывается, одной серии — первого выпуска Второго Национального банка города Эспинозы. Проследили, где грабитель менял эти банкноты, и след привел сюда.
Огден наливает себе еще бурбонского и пододвигает бутылку мне.
— Что ж, — говорю я, отхлебнув глоточек этого царского напитка, — для железнодорожного налетчика не так уж глупо придумано — укрыться на время в здешней глуши. Овечья ферма, пожалуй, самое подходящее для этого место. Кому придет в голову искать такого отпетого бандита среди певчих птичек, барашков и полевых цветочков? А что, — говорю я, скосив глаза на Огдена и как бы приглядываясь к нему, — в газетах не было дано примет этого единоборца? Что-нибудь насчет объема, веса, линейных измерений, покроя жилета или количества запломбированных зубов?
— Нет, — говорит Огден. — Он был в маске, и никто не мог его хорошенько рассмотреть. Но установлено, что это известный железнодорожный бандит по кличке Черный Билл, потому что тот всегда работает один, и кроме того, в почтовом вагоне нашли платок с его меткой.
— Я одобряю Черного Билла, — говорю я. — Он правильно сделал, что спрятался на овечьем ранчо. Думаю, им его не найти.
— Объявили награду в тысячу долларов за его поимку, — говорит Огден.
— На черта мне эти деньги, — говорю я, глядя мистеру овцеводу прямо в глаза. — Хватит с меня и двенадцати долларов в месяц, которые я у вас получаю. Я нуждаюсь в отдыхе. Мне бы только наскрести деньжат, чтоб оплатить билет до Тексарканы, где проживает моя вдовствующая матушка. Если Черный Билл, — говорю я, многозначительно глядя на Огдена, — этак месяц назад подался в эти края… и купил себе небольшое овечье ранчо и…
— Стойте, — говорит Огден и с довольно-таки свирепой рожей подымается со стула, — это что за намеки?
— Никаких намеков, — говорю я. — Я беру чисто гипотонический случай. Если бы, — говорю я, — Черный Билл забрел сюда и купил себе овечье ранчо и нанял бы меня нянчить его овец и играть им на дудочке, да поступал бы при этом со мной честно и по-товарищески, вот как вы, — ему бы не пришлось меня опасаться. Человек для меня всегда человек, какие бы ни случались у него осложнения с железнодорожными поездами или с овцами. Теперь вы знаете, чего от меня ждать.
Лицо у Огдена стало черней кофейной гущи. Секунд девять он молчал, а потом рассмеялся.
— Вот вы какой, Сент-Клэр, — говорит он — Что ж, будь я Черным Биллом, я бы не побоялся довериться вам. А теперь давайте перекинемся в картишки… если, конечно, вам не претит играть с железнодорожным бандитом.
— Я уже выразил вам свои чувства в словесной форме, — говорю я, — и притом без всякой задней мысли.
Тасуя карты после первой сдачи, я, как бы невзначай, спрашиваю Огдена, откуда он.
— О, — говорит Огден, — я с Миссисипи.
— Хорошенькое местечко, — говорю я. — Мне не раз приходилось там останавливаться. Только простыни немного сыроваты и насчет жратвы не густо. Верно, да? А я вот, — говорю я ему, — с побережья Тихого океана. Может, бывали когда?
— Сплошные сквозняки, — говорит Огден. — Но если вам случится попасть на Средний Запад, сошлитесь на меня, и вам нальют кофе через ситечко и положат грелку в постель.
— Ладно, — говорю я. — Я ведь не хотел выведать у вас номер вашего личного телефона или девичью фамилию вашей тетушки, которая умыкнула пресвитерианского священника из Кэмберленда. Мне-то что. Я стараюсь только втолковать вам, что в руках у вашего овчара вы — в полной безопасности. Ну, бросьте нервничать, червы пиками не кроют.
— Втемяшится же человеку, — говорит Огден и опять смеется. — А не кажется ли вам, что, будь я Черный Билл и явись у меня мысль, что вы меня подозреваете, я давно угостил бы вас пулей из винчестера и тем успокоил бы свои нервы, если бы они у меня расшалились?
— Не кажется, — говорю я. — Тот, у кого хватило духу в одиночку ограбить поезд, никогда такой штуки не выкинет. Я не зря пошатался по свету — знаю, что у них там насчет дружбы крепко. Не то чтобы я, мистер Огден, — говорю я ему, — состоя при вас овечьим пастухом, набивался вам в друзья. Но при менее мало благоприятных обстоятельствах мы, может, и сошлись бы поближе.
— Забудьте на время овец, прошу вас, — говорит Огден, — и снимите — мне сдавать.
Дня четыре спустя, когда мои барашки мирно полдничали у речки, а я был погружен в превратности приготовления кофе, передо мной появилась некая загадочная личность, стремившаяся изобразить из себя то, что ей хотелось изобразить. Она неслышно подкралась по траве, верхом на лошади. По одеянию это было нечто среднее между сыщиком из Канзаса, собачником из Батон-Ружа и небезызвестным вам разведчиком Буффало Биллом. Глаза и подбородок этого субъекта не свидетельствовали о боевом опыте, и я смекнул, что это всего-навсего ищейка.
— Пасешь овец? — спрашивает он меня.
— Увы, — говорю я, — перед лицом такой несокрушимой проницательности, как ваша, у меня не хватает нахальства утверждать, что я тут реставрирую старинную бронзу или смазываю велосипедные колеса.
— Что-то ты, сдается мне, не похож на пастуха: и одет не так и говоришь не так.
— А вы зато говорите так, что очень похожи на то, что мне сдается.
Тут он спросил меня, у кого я работаю, и я показал ему на ранчо Чиквито в тени небольшого холма, милях в двух от моего выгона. После этого он сообщил мне, что я разговариваю с помощником шерифа.
— Где-то в этих краях скрывается железнодорожный бандит по кличке Черный Билл, — рапортует мне эта ищейка. — Его уже проследили до Сан-Антонио, а может, и дальше. Ты здесь не видал ли каких пришлых людей за истекший месяц, или, может, слыхал, что появился кто?
— Нет, — отвечаю я, — если не считать того, который появился, говорят, в мексиканском поселке на ранчо Люмис, на Фрио.
— Что тебе известно про него? — спрашивает шериф.
— Ему три дня от роду, — говорю я.
— А каков с виду человек, у которого ты работаешь? — допытывается он. — Старик Джордж Рэми все еще хозяйничает на своем ранчо? Он тут уже лет десять разводит овец, да что-то ему никогда не везло.
— Старик продал ранчо и подался на Запад, — сообщил я. — Другой любитель овец купил у него это хозяйство с месяц назад.
— А каков он с виду? — снова спрашивает тот.
— О, — говорю я, — он-то? Такой здоровенный, толстенный датчанин с усищами и в синих очках. Не поручусь, что он сумеет отличить овцу от суслика. Похоже, что старина Джордж крепко обставил его на этом деле.
Подкрепившись еще целой кучей столь же ценных сведений и львиной долей моего обеда, шериф отъехал прочь.
В тот же вечер я докладываю об этом посещении Огдену.
— Они оплетают Черного Билла цепкими щупальцами спрута, — говорю я. И рассказываю ему о шерифе, и о том, как я расписал его этому шерифу, и что тот сказал.
— Э, что нам до Черного Билла, — говорит Огден. — У нас и своих забот довольно. Достаньте-ка из шкафа бутылочку, и выпьем за его здоровье. Если, — добавляет он со смешком, — вы не слишком предубеждены против железнодорожных бандитов.
— Я готов выпить, — говорю я, — за всякого, кто умеет постоять за друга. А Черный Билл, — говорю я, — как раз, мне кажется, из таких. Итак, за Черного Билла и за удачу.
И мы выпили.
А недельки через две подошло время стрижки овец. Мне надо было пригнать их в усадьбу, где кучка кудлатых мексиканцев должна была наброситься на них с садовыми ножницами и остричь их наголо. И вот вечером, накануне прибытия парикмахеров, я погнал своих недожаренных баранов по зеленому лужку, по крутому бережку и доставил прямо в усадьбу. Там я запер их в корраль и пожелал им спокойной ночи.
После этого я направился к дому. Г.Огден, эсквайр, спал, растянувшись на своей узенькой походной койке. Как видно, его свалила с ног антибессонница или одолело противободрствование или еще какой-нибудь недуг, возникающий от тесного соприкосновения с овцами. Рот у него был разинут, жилет расстегнут, и он сопел, как старый велосипедный насос. Вид его навлек на меня некоторые размышления.
"Великий Цезарь, — подумалось мне, — спи, захлопнув рот, и ветер внутрь тебя не попадет. Тобою кто-нибудь замажет щели, чтоб червяки чего-нибудь не съели".
Спящий мужчина — это зрелище, от которого могут прослезиться ангелы. Что стоят сейчас его мозги, бицепсы, чековая книжка, апломб, протекции и семейные связи? Он — игрушка в руках врага, а тем паче — друга. И так же привлекателен, как наемная кляча, когда она стоит, привалясь к стене оперного театра в половине первого ночи и грезит просторами аравийских пустынь. Вот спящая женщина — совсем другое дело. Плевать нам на то, как она выглядит, лишь бы подольше находилась в этом состоянии.
Ну, выпил я две порции бурбонского — свою и Огдена, и расположился с приятностью провести время, пока он почивает. На столе у него нашлись кое-какие книжицы на разные местные темы — о Японии, об осушке болот, о физическом воспитании — и немного табаку, что было особенно кстати.
Покурив и насытив свой слух вулканическим храпом Генри Огдена, я невзначай глянул в окно в направлении загона для стрижки овец, где что-то вроде тропки ответвлялось от чего-то вроде дороги, пересекавшей вдали что-то вроде ручья…
Вижу — пять всадников направляются к дому. У каждого — поперек седла ружье. Один из них — тот самый шериф, который тогда навестил меня на стоянке.
Они приближаются с опаской, расчлененным строем, в полной боевой готовности. Присматриваюсь и определяю, который из них атаман этой кавалерийской шайки блюстителей закона и порядка.
— Добрый вечер, джентльмены, — говорю я. — Не угодно ли вам спешиться и привязать ваших коней?
Атаман подъезжает ко мне вплотную и вращает стволом своего ружья так, словно хочет поймать на мушку сразу весь мой фасад.
— Замри на месте, — говорит он, — и пальцем не шевельни, пока я не удовлетворю своего желания некоторым образом с тобой побеседовать.
— Замру, — говорю я, — слава богу, я не глухонемой — зачем мне шевелить пальцами и оказывать неповиновение вашим предписаниям?
— Мы ищем, — сообщает он мне, — Черного Билла, который в мае месяце задержал экспресс на Канзас-Техасской и ограбил его на пятнадцать тысяч долларов. Сейчас мы обыскиваем всех подряд на всех ранчо. Как тебя зовут и что ты здесь делаешь?
— Капитан, — говорю я, — моя профессия — Персиваль Сен-Клэр, а зовусь я овчаром. Сегодня я загнал в этот корраль своих телят… то бишь овчат. Ищеи… то есть брадобреи, прибудут завтра, чтобы причесать их, в смысле обкорнать.
— Где хозяин ранчо? — спрашивает атаман шайки.
— Обождите минутку, — говорю я. — Не было ли назначено какой-то награды за поимку этого закоренелого преступника, о котором вы изволили упомянуть, в вашем предисловии?
— За поимку и изобличение преступника назначена награда в тысячу долларов, — говорит тот. — За сообщение сведений о нем никакого вознаграждения никак не предусмотрено.
— Похоже не сегодня-завтра соберется дождик, — говорю я, глядя со скучающим видом в лазурно-голубое небо.
— Если тебе известно тайное убежище, дисклокация или пвседонимы Черного Билла, — говорит он на самом свирепом полицейском жаргоне, — ты ответишь перед законом за недонесение и укрывательство.
— Слышал я от одного прохожего, — говорю я скороговоркой нудным голосом, — что в одной лавчонке в Нуэсесе один мексиканец говорил одному ковбою, которого зовут Джек, что двоюродный брат одного овцевода недели две тому назад видел Черного Билла в Матаморасе.
— Слушай ты, мистер Язык-на-Привязи! — говорит капитан, оглядывая меня с головы до пят и прикидывая, сколько можно выторговать. — Если ты подскажешь нам, где захватить Черного Билла, я заплачу тебе сто долларов из моего собственного… из наших собственных карманов. Ты видишь, я щедр, — говорит он. — Тебе ведь ровно ничего не причитается. Ну, как?
— Деньги на бочку? — спрашиваю я.
Капитан посовещался со своими молодчиками. Они вывернули карманы для проверки содержимого. Совместными усилиями наскребли сумму в сто два доллара тридцать центов и кучку жевательного табаку на тридцать один доллар.
— Приблизься, о мой капитан, — сказал я, — и внемли!
Он так и сделал.
— Я очень беден, и общественное положение мое более чем скромно, — начал я. — За двенадцать долларов в месяц я тружусь в поте лица, стараясь держать вместе кучу животных, единственное стремление которых — разбежаться во все стороны. И хотя я еще и не в таком упадке, как штат Южная Дакота, тем не менее, это занятие — страшное падение для человека, который до сей поры сталкивался с овцами только в форме бараньих отбивных. Я скатился так низко по воле необузданного честолюбия, рома и особого сорта коктейля, который подают на всех вокзалах Пенсильванской железной дороги от Скрэнтона до Цинциннати: немного джина и французского вермута, один лимон плюс хорошая порция апельсинной горькой. Попадете в те края — не упустите случая испробовать на себе. И все же, — продолжал я, — мне еще не приходилось предавать друга. Когда мои друзья купались в золоте, я стоял за них горой и никогда не покидал их, если меня постигала беда.
— Но, — продолжал я, — какая тут к черту дружба? Двенадцать долларов в месяц-это же в лучшем случае шапочное знакомство. Разве истинная дружба может питаться красными бобами и кукурузным хлебом? Я бедный человек, у меня вдовствующая мама в Тексаркане. Вы найдете Черного Билла, — говорю им я, — в этом доме. Он дрыхнет на своей койке в первой комнате направо. Это именно тот человек, который вам нужен. Я смекнул это из разных его слов и разговоров. Пожалуй, отчасти он все же был мне другом, и будь я тот человек, каким я был когда-то, все сокровища рудников Голдонды не заставили бы меня предать его. Но, — говорю я, — бобы всегда были наполовину червивые и к концу недели я вечно сидел без топлива.
— Входите осторожнее, джентльмены, — предупреждаю их я. — Он временами бывает очень несдержан, и, принимая во внимание его прежнюю профессию, как бы вам не нарваться на какую-нибудь грубость с его стороны, если вы захватите его врасплох.
Тут все ополчение спешивается, привязывает лошадей, снимает с передков орудия и всю прочую амуницию и на цыпочках вступает в дом. А я крадусь за ними, как Далила, когда она вела Вилли Стимлена к Самсону.
Начальник отряда трясет Огдена за плечо, и тот просыпается. Он вскакивает, и еще два охотника за наградами наваливаются на него. Огден хоть мал и худ, а парень крепкий и так лихо отбивается, несмотря на их численный перевес, что я только глазами хлопаю.
— Что это значит? — спрашивает он, когда им, наконец, удается одолеть его.
— Вы попались, мистер Черный Билл, — говорит капитан, — только и всего.
— Это грубое насилие, — говорит Огден, окончательно взбесившись.
— Конечно, это было насилие, — говорит поборник мира и добра. — Поезд-то шел себе и шел, ничем вам не мешал, а вы позволили себе запрещенные законом шалости с казенными пакетами.
И он садится Генри Огдену на солнечное сплетение и начинает аккуратно и симптоматически обшаривать его карманы.
— Вы у меня попотеете за это, — говорит Огден, изрядно вспотев сам. — Я ведь могу доказать, кто я такой.
— Это я и сам могу, — говорит капитан и вытаскивает у него из кармана пачку новеньких банкнот выпуска Второго Национального банка города Эспинозы. — Едва ли ваша визитная карточка перекричит эти денежные знаки, когда станут устанавливать индентичность вашей личности. Ну, пошли! Поедете с нами замаливать свои грехи.
Огден подымается и повязывает галстук. После того, как у него нашли эти банкноты, он уже молчит, как воды в рот набрал.
— А ведь ловко придумано! — с восхищением отмечает капитан. — Забрался сюда, в этакую глушь, где, как говорится, ни одна душа живой ногой не ступала, и купил себе овечье ранчо! Хитро укрылся, я такого еще сроду не видывал, — говорит он.
Один из его молодчиков направляется в корраль и выгоняет оттуда второго пастуха — мексиканца, по прозванию Джон-Смешки. Тот седлает лошадь Огдена, и вся шерифская шайка с ружьями наизготовку окружает своего пленника, чтобы доставить его в город.
Огден, прежде чем тронуться в путь, поручает свое ранчо Джону-Смешки и отдает всякие распоряжения насчет стрижки и пасения овец, словно рассчитывает вскорости вернуться обратно. А часа через два некто Персиваль Сент-Клэр, бывший овчар с ранчо Чиквито, отбывает в южном направлении на другой лошади, уведенной с того же ранчо, и в кармане у него лежат сто девять долларов — цена крови и остаток жалованья.
Краснолицый человек умолк и прислушался. Где-то вдали за пологими холмами раздался свисток приближающегося товарного поезда.
Толстый, унылый человек, сидевший рядом, сердито засопел и медленно, осуждающе покачал нечесаной головой.
— В чем дело, Окурок? — спросил краснолицый. — Опять хандришь?
— Нет, не хандрю, — сказал унылый и снова засопел. — А только этот твой рассказ мне что-то не нравится. Мы с тобой были приятелями пятнадцать лет с разнообразными промежутками, но я еще не видал и не слыхал, чтобы ты выдал кого-нибудь полиции, — нет, этого за тобой не водилось. А с этим парнем ты делил его хлеб насущный и играл с ним в карты — если казино можно назвать игрой, — а потом взял и выдал его полиции. Да еще деньги за это получил. Нет, никогда я от тебя такого не ожидал.
— Этот Генри Огден, — сказал краснолицый, — очень быстро оправдался, как я слышал, с помощью адвоката, алиби и прочих юридических уголовностей. Ничего ему не сталось. Он оказал мне немало одолжений, и я совсем не рад был выдавать его полиции.
— А как же эти деньги, что нашли у него в кармане? — спросил унылый.
— Это я их туда положил, — сказал краснолицый, — пока он спал. Как только увидел, что они едут. Черный Билл — это был я. Смотри, Окурок, поезд! Мы заберемся на буфера, пока он будет стоять у водокачки
O'Henry — William Sydney Porter
