1904 — Из сборника "Короли и капуста" O'Henry — William Sydney Porter The Admiral — Адмирал Spilled milk draws few tears from an Anchurian administration. Many are its lacteal sources; and the clocks' hands point forever to milking time. Even the rich cream skimmed from the treasury by the bewitched Miraflores did not cause the newly-installed patriots to waste time in unprofitable regrets. The government philosophically set about supplying the deficiency by increasing the import duties and by "suggesting" to wealthy private citizens that contributions according to their means would be considered patriotic and in order. Prosperity was expected to attend the reign of Losada, the new president. The ousted office-holders and military favourites organized a new "Liberal" party, and began to lay their plans for a re-succession. Thus the game of Anchurian politics began, like a Chinese comedy, to unwind slowly its serial length. Here and there Mirth peeps for an instant from the wings and illumines the florid lines. A dozen quarts of champagne in conjunction with an informal sitting of the president and his cabinet led to the establishment of the navy and the appointment of Felipe Carrera as its admiral. Next to the champagne the credit of the appointment belongs to Don Sabas Placido, the newly confirmed Minister of War. The president had requested a convention of his cabinet for the discussion of questions politic and for the transaction of certain routine matters of state. The session had been signally tedious; the business and the wine prodigiously dry. A sudden, prankish humour of Don Sabas, impelling him to the deed, spiced the grave affairs of state with a whiff of agreeable playfulness. In the dilatory order of business had come a bulletin from the coast department of Orilla del Mar reporting the seizure by the custom-house officers at the town of Coralio of the sloop Estrella del Noche and her cargo of drygoods, patent medicines, granulated sugar and three-star brandy. Also six Martini rifles and a barrel of American whisky. Caught in the act of smuggling, the sloop with its cargo was now, according to law, the property of the republic. The Collector of Customs, in making his report, departed from the conventional forms so far as to suggest that the confiscated vessel be converted to the use of the government. The prize was the first capture to the credit of the department in ten years. The collector took opportunity to pat his department on the back. It often happened that government officers required transportation from point to point along the coast, and means were usually lacking. Furthermore, the sloop could be manned by a loyal crew and employed as a coast guard to discourage the pernicious art of smuggling. The collector also ventured to nominate one to whom the charge of the boat could be safely intrusted—a young man of Coralio, Felipe Carrera—not, be it understood, one of extreme wisdom, but loyal and the best sailor along the coast. It was upon this hint that the Minister of War acted, executing a rare piece of drollery that so enlivened the tedium of executive session. In the constitution of this small, maritime banana republic was a forgotten section that provided for the maintenance of a navy. This provision—with many other wiser ones—had lain inert since the establishment of the republic. Anchuria had no navy and had no use for one. It was characteristic of Don Sabas—a man at once merry, learned, whimsical and audacious—that he should have disturbed the dust of this musty and sleeping statute to increase the humour of the world by so much as a smile from his indulgent colleagues. With delightful mock seriousness the Minister of War proposed the creation of a navy. He argued its need and the glories it might achieve with such gay and witty zeal that the travesty overcame with its humour even the swart dignity of President Losada himself. The champagne was bubbling trickily in the veins of the mercurial statesmen. It was not the custom of the grave governors of Anchuria to enliven their sessions with a beverage so apt to cast a veil of disparagement over sober affairs. The wine had been a thoughtful compliment tendered by the agent of the Vesuvius Fruit Company as a token of amicable relations—and certain consummated deals—between that company and the republic of Anchuria. The jest was carried to its end. A formidable, official document was prepared, encrusted with chromatic seals and jaunty with fluttering ribbons, bearing the florid signatures of state. This commission conferred upon el Señor Don Felipe Carrera the title of Flag Admiral of the Republic of Anchuria. Thus within the space of a few minutes and the dominion of a dozen "extra dry," the country took its place among the naval powers of the world, and Felipe Carrera became entitled to a salute of nineteen guns whenever he might enter port. The southern races are lacking in that particular kind of humour that finds entertainment in the defects and misfortunes bestowed by Nature. Owing to this defect in their constitution they are not moved to laughter (as are their northern brothers) by the spectacle of the deformed, the feeble-minded or the insane. Felipe Carrera was sent upon earth with but half his wits. Therefore, the people of Coralio called him "El pobrecito loco"—"the poor little crazed one"—saying that God had sent but half of him to earth, retaining the other half. A sombre youth, glowering, and speaking only at the rarest times, Felipe was but negatively "loco." On shore he generally refused all conversation. He seemed to know that he was badly handicapped on land, where so many kinds of understanding are needed; but on the water his one talent set him equal with most men. Few sailors whom God had carefully and completely made could handle a sailboat as well. Five points nearer the wind than even the best of them he could sail his sloop. When the elements raged and set other men to cowering, the deficiencies of Felipe seemed of little importance. He was a perfect sailor, if an imperfect man. He owned no boat, but worked among the crews of the schooners and sloops that skimmed the coast, trading and freighting fruit out to the steamers where there was no harbour. It was through his famous skill and boldness on the sea, as well as for the pity felt for his mental imperfections, that he was recommended by the collector as a suitable custodian of the captured sloop. When the outcome of Don Sabas' little pleasantry arrived in the form of the imposing and preposterous commission, the collector smiled. He had not expected such prompt and overwhelming response to his recommendation. He despatched a muchacho at once to fetch the future admiral. The collector waited in his official quarters. His office was in the Calle Grande, and the sea breezes hummed through its windows all day. The collector, in white linen and canvas shoes, philandered with papers on an antique desk. A parrot, perched on a pen rack, seasoned the official tedium with a fire of choice Castilian imprecations. Two rooms opened into the collector's. In one the clerical force of young men of variegated complexions transacted with glitter and parade their several duties. Through the open door of the other room could be seen a bronze babe, guiltless of clothing, that rollicked upon the floor. In a grass hammock a thin woman, tinted a pale lemon, played a guitar and swung contentedly in the breeze. Thus surrounded by the routine of his high duties and the visible tokens of agreeable domesticity, the collector's heart was further made happy by the power placed in his hands to brighten the fortunes of the "innocent" Felipe. Felipe came and stood before the collector. He was a lad of twenty, not ill-favoured in looks, but with an expression of distant and pondering vacuity. He wore white cotton trousers, down the seams of which he had sewed red stripes with some vague aim at military decoration. A flimsy blue shirt fell open at his throat; his feet were bare; he held in his hand the cheapest of straw hats from the States. "Señor Carrera," said the collector, gravely, producing the showy commission, "I have sent for you at the president's bidding. This document that I present to you confers upon you the title of Admiral of this great republic, and gives you absolute command of the naval forces and fleet of our country. You may think, friend Felipe, that we have no navy—but yes! The sloop the Estrella del Noche, that my brave men captured from the coast smugglers, is to be placed under your command. The boat is to be devoted to the services of your country. You will be ready at all times to convey officials of the government to points along the coast where they may be obliged to visit. You will also act as a coast-guard to prevent, as far as you may be able, the crime of smuggling. You will uphold the honour and prestige of your country at sea, and endeavour to place Anchuria among the proudest naval powers of the world. These are your instructions as the Minister of War desires me to convey them to you. Por Dios! I do not know how all this is to be accomplished, for not one word did his letter contain in respect to a crew or to the expenses of this navy. Perhaps you are to provide a crew yourself, Señor Admiral—I do not know—but it is a very high honour that has descended upon you. I now hand you your commission. When you are ready for the boat I will give orders that she shall be made over into your charge. That is as far as my instructions go." Felipe took the commission that the collector handed to him. He gazed through the open window at the sea for a moment, with his customary expression of deep but vain pondering. Then he turned without having spoken a word, and walked swiftly away through the hot sand of the street. "Pobrecito loco!" sighed the collector; and the parrot on the pen racks screeched "Loco!—loco!—loco!" The next morning a strange procession filed through the streets to the collector's office. At its head was the admiral of the navy. Somewhere Felipe had raked together a pitiful semblance of a military uniform—a pair of red trousers, a dingy blue short jacket heavily ornamented with gold braid, and an old fatigue cap that must have been cast away by one of the British soldiers in Belize and brought away by Felipe on one of his coasting voyages. Buckled around his waist was an ancient ship's cutlass contributed to his equipment by Pedro Lafitte, the baker, who proudly asserted its inheritance from his ancestor, the illustrious buccaneer. At the admiral's heels tagged his newly-shipped crew—three grinning, glossy, black Caribs, bare to the waist, the sand spurting in showers from the spring of their naked feet. Briefly and with dignity Felipe demanded his vessel of the collector. And now a fresh honour awaited him. The collector's wife, who played the guitar and read novels in the hammock all day, had more than a little romance in her placid, yellow bosom. She had found in an old book an engraving of a flag that purported to be the naval flag of Anchuria. Perhaps it had so been designed by the founders of the nation; but, as no navy had ever been established, oblivion had claimed the flag. Laboriously with her own hands she had made a flag after the pattern—a red cross upon a blue-and-white ground. She presented it to Felipe with these words: "Brave sailor, this flag is of your country. Be true, and defend it with your life. Go you with God." For the first time since his appointment the admiral showed a flicker of emotion. He took the silken emblem, and passed his hand reverently over its surface. "I am the admiral," he said to the collector's lady. Being on land he could bring himself to no more exuberant expression of sentiment. At sea with the flag at the masthead of his navy, some more eloquent exposition of feelings might be forthcoming. Abruptly the admiral departed with his crew. For the next three days they were busy giving the Estrella del Noche a new coat of white paint trimmed with blue. And then Felipe further adorned himself by fastening a handful of brilliant parrot's plumes in his cap. Again he tramped with his faithful crew to the collector's office and formally notified him that the sloop's name had been changed to El Nacional. During the next few months the navy had its troubles. Even an admiral is perplexed to know what to do without any orders. But none came. Neither did any salaries. El Nacional swung idly at anchor. When Felipe's little store of money was exhausted he went to the collector and raised the question of finances. "Salaries!" exclaimed the collector, with hands raised; "Valgame Dios! not one centavo of my own pay have I received for the last seven months. The pay of an admiral, do you ask? Quién sabe? Should it be less than three thousand pesos? Mira! you will see a revolution in this country very soon. A good sign of it is when the government calls all the time for pesos, pesos, pesos, and pays none out." Felipe left the collector's office with a look almost of content on his sombre face. A revolution would mean fighting, and then the government would need his services. It was rather humiliating to be an admiral without anything to do, and have a hungry crew at your heels begging for reales to buy plantains and tobacco with. When he returned to where his happy-go-lucky Caribs were waiting they sprang up and saluted, as he had drilled them to do. "Come, muchachos," said the admiral; "it seems that the government is poor. It has no money to give us. We will earn what we need to live upon. Thus will we serve our country. Soon"—his heavy eyes almost lighted up—"it may gladly call upon us for help." Thereafter El Nacional turned out with the other coast craft and became a wage-earner. She worked with the lighters freighting bananas and oranges out to the fruit steamers that could not approach nearer than a mile from the shore. Surely a self-supporting navy deserves red letters in the budget of any nation. After earning enough at freighting to keep himself and his crew in provisions for a week Felipe would anchor the navy and hang about the little telegraph office, looking like one of the chorus of an insolvent comic opera troupe besieging the manager's den. A hope for orders from the capital was always in his heart. That his services as admiral had never been called into requirement hurt his pride and patriotism. At every call he would inquire, gravely and expectantly, for despatches. The operator would pretend to make a search, and then reply: "Not yet, it seems, Señor el Almirante—poco tiempo!" Outside in the shade of the lime-trees the crew chewed sugar cane or slumbered, well content to serve a country that was contented with so little service. One day in the early summer the revolution predicted by the collector flamed out suddenly. It had long been smouldering. At the first note of alarm the admiral of the navy force and fleet made all sail for a larger port on the coast of a neighbouring republic, where he traded a hastily collected cargo of fruit for its value in cartridges for the five Martini rifles, the only guns that the navy could boast. Then to the telegraph office sped the admiral. Sprawling in his favourite corner, in his fast-decaying uniform, with his prodigious sabre distributed between his red legs, he waited for the long-delayed, but now soon expected, orders. "Not yet, Señor el Almirante," the telegraph clerk would call to him—"poco tiempo!" At the answer the admiral would plump himself down with a great rattling of scabbard to await the infrequent tick of the little instrument on the table. "They will come," would be his unshaken reply; "I am the admiral." Адмирал   Анчурийским властям не свойственно горевать о том, чего нельзя воротить. Источников дохода у них сколько угодно; любой час дня и ночи - самый подходящий для выкачивания средств. И даже обильные сливки, снятые околдованным Мирафлоресом, не заставили удачливых патриотов тратить попусту время на бесплодные сожаления. Правительство поступило мудро: оно немедленно стало пополнять дефицит повысило ввозные пошлины и намекнуло ряду богатых граждан, что посильные пожертвования с их стороны будут расценены как проявление патриотизма, и притом очень своевременное.   Казалось, что правление Лосады, нового президента, сулит государству немало добра. Обойденные чиновники и фавориты из армии организовали новую "либеральную" партию и снова стали строить всевозможные планы для свержения власти. Политическая жизнь Анчурии снова начала, как китайская пьеса, медленно развертывать бесконечные, похожие друг на друга картины. Порой из-за кулис выглядывает Шутка и озаряет цветистые строки. Дюжина шампанского в сочетании с неофициальным заседанием президента и министров привела к тому, что в стране появился военный флот, а Фелипе Каррера был назначен его адмиралом. Шампанское, впрочем, было не единственной причиной возникновения флота. Немалую роль в этом деле сыграл также новый военный министр дон Сабас Пласидо. Президент предложил кабинету собраться, чтобы обсудить ряд политических вопросов и провести несколько текущих государственных дел. Сначала заседание шло вяло и нудно; дела и вино были сухи. Неожиданная шалость, зародившаяся в уме дона Сабаса, придала не в меру серьезной правительственной процедуре оттенок приятной игривости. На беспорядочной повестке дня стояло донесение береговой полиции о том, что в городе Коралио таможенные захватили шлюпку "Ночная звезда" с контрабандой: галантерейные товары, медицинские снадобья, сахарный песок и коньяк с тремя звездочками, а также шесть винтовок системы Мартини и бочонок американского виски. Так как шлюпка была схвачена в то время, когда она перевозила контрабанду, она по закону считалась собственностью государства. Начальник таможни в своем донесении осмелился отступить от строго установленных правил и указал, что конфискованное судно могло бы послужить для нужд республики. Это было первое судно, захваченное таможенным департаментом за десять лет. Начальник таможни воспользовался случаем погладить свой департамент по головке. Судно действительно могло пригодиться Чиновникам! нередко случалось передвигаться вдоль берега по делам службы, и перевозочных средств у них не хватало. Кроме того, шлюпку можно было бы предоставить верным и надежным матросам, которые, в качестве береговой охраны, отбили бы у контрабандистов охоту заниматься столь неблаговидным ремеслом. Начальник таможни позволил себе даже указать то лицо, которому, по его мнению, с великой пользой для дела могло быть поручено управление судном. Это молодой уроженец Коралио, некто Фелипе Каррера. Правда, он не слишком умен, но он предан правительству и слывет лучшим моряком на побережье. Вот это-то указание и дало военному министру возможность спастись от скуки заседания при помощи забавной буффонады. В конституции этой маленькой приморской банановой республики была полузабытая статья, которая предусматривала создание военного флота. Эта статья вместе со многими другими, более мудрыми, лежала без всякого движения с первого дня основания республики. У Анчурии не было флота, и флот ей не был нужен. Характерно, что именно военный министр дон Сабас, человек веселый, ученый, отважный и своенравный, стряхнул пыль с этой дряхлой и спящей статьи ради того, чтобы в мире стало немного больше веселья, чтобы его снисходительные коллеги улыбнулись. С великолепной наигранной серьезностью он внес в Высший совет предложение создать флот. Он с таким веселым и остроумным пылом доказывал, каким образом эта государственная мера покроет республику славой и сослужит ей великую службу, что перед его пародией спасовала даже та чванная важность, которая отличала президента Лосаду. Шампанское игриво кипело в жилах веселых сановников. Не в обычае солидных управителей Анчурии было оживлять свои заседания этим напитком, который набрасывает всеизменяющий покров на всякое серьезное дело. Вино было любезным подношением от представителя фруктовой компании "Везувий" в знак дружбы и кое- каких деловых отношений, существующих между этой компанией и Анчурийской республикой. Шутка была доведена до конца. Был изготовлен внушительный официальный документ, украшенный печатями всех цветов радуги, а также развевающимися пестрыми лентами. На документе были кудрявые подписи всех анчурийских министров. Эта бумага давала сеньору Фелипе Каррера звание флаг-адмирала республики. Таким-то путем в какие- нибудь двадцать минут и с помощью дюжины бутылок extra dry (1) Анчурия заняла подобающее ей место среди морских держав мира, а Фелипе Каррера получил право требовать салюта из девятнадцати пушек всякий раз, когда он появлялся в порту. Южные расы не обладают тем особенным юмором, который находит приятность в несчастиях и увечьях людей. Отсутствием этого юмора объясняется то, что они никогда не смеются, как смеются их братья на Севере, над юродивыми, сумасшедшими, больными, калеками. Фелипе Каррера был послан на землю с половиной ума. Поэтому жители Коралио называли его "El pobrecito loco" бедненький помешанный - и говорили, что бог послал его на землю лишь в половинном размере и что другая его половина находится где-нибудь на небе Мрачный и горделивый Фелипе почти никогда не произносил ни единого слова. Его сумасшествие сказывалось лишь негативно. На берегу он обычно уклонялся от всяких разговоров. Он как будто догадывался, что на суше, где требуется столько различных родов понимания, ему лучше молчать, но на воде его единственный талант уравнивал его с другими людьми. Даже те мореплаватели, которых бог делал тщательно, не наспех, не в половинном размере, и те едва ли могли управлять парусной лодкой так искусно. Когда стихии бушевали и заставляли всех людей дрожать, тогда слабоумие Фелипе не служило ему помехой. Он был несовершенный человек/но морское дело знал в совершенстве. Собственного судна у него не было, но он работал матросом на тех шхунах и шлюпках, которые постоянно шныряют вдоль берега, перевозя фрукты на пароходы в тех местах, где нет пристани. Начальник таможни и советовал предоставить в его распоряжение конфискованную шлюпку именно потому, что уважал его отвагу и талант, а кроме того, чувствовал к нему сострадание. Когда маленькая шутка дона Сабаса приобрела форму внушительного государственного акта, начальник таможни улыбнулся. Он не ожидал, что его предложение будет выполнено так скоро и в таких преувеличенных формах. Он сейчас же послал muchacho за будущим адмиралом. Начальник таможни ожидал его в своей официальной конторе. Управление таможни помещалось на Калье Гранде, и в окна всегда врывались легкие морские ветерки. Начальник в белом костюме и в парусиновых туфлях сидел за древним письменным столом, перебирая бумаги. Попугай, забравшись на подставку для перьев, смягчал скуку, исходившую от казенных бумаг, огнем отборных кастильских ругательств. Рядом с комнатой начальника помещались две другие. В одной из них мелкочиновная рать, состоящая из юношей всевозможных оттенков кожи, исполняла с большой пышностью свои многообразные обязанности. В другой комнате можно было усмотреть бронзового младенца, нагишом резвящегося на полу. Тут же в гамаке худощавая женщина бледно-лимонного цвета играла на гитаре и с удовольствием покачивалась под дуновением прохладного ветра. Сочетая таким образом выполнение своих высоких обязанностей с видимыми признаками семейного благополучия, начальник таможни чувствовал себя еще более счастливым оттого, что ему была предоставлена власть даровать счастье "скудоумному Фелипе". Фелипе пришел и стал перед начальником таможни. Это был юноша лет двадцати, довольно благообразный, но с выражением какой-то рассеянности и задумчивой пустоты. На нем были белые хлопчатобумажные брюки, украшенные по швам красными полосами, в чем сказывалось смутное желание приблизиться к военной форме. Его синяя рубаха была открыта у ворота; ноги были босы; в руке он держал самую дешевую соломенную шляпу американской работы. - Сеньор Каррера, - сказал начальник важно, показывая пышную бумагу. - Я послал за вами по приказу самого президента. Этот документ, который ныне я передаю в ваши руки, возводит вас в чин адмирала нашей великой республики и предоставляет вам полную власть над всеми морскими силами нашей страны. Вы, может быть, скажете, милый Фелипе, что флота у нас еще нет, но знайте: шлюпка "Ночная звезда", отнятая у контрабандистов моими храбрыми людьми, отдается вам под начало. Шлюпка будет служить государству. Вы должны быть готовы во всякое время перевозить чиновников по морю в любое место, куда им понадобится. Вы также будете по мере сил охранять берег от контрабандистов. Вы будете поддерживать на море честь и престиж вашей родины и примете все меры, чтобы Анчурия заняла первое место среди морских держав мира. Вот инструкции, которые военный министр поручил мне передать вам. Por dios! Я не знаю, как вы исполните эту волю властей, так как в приказе министра ни слова не говорится ни о матросах, ни о суммах, ассигнованных на флот. Может быть, матросов вы должны добыть себе сами, сеньор адмирал, этого я не знаю, но все же вам оказана высокая честь. Теперь я передаю вам этот государственный акт. Когда вы будете готовы принять под свою команду наше судно, я распоряжусь, чтобы оно немедленно было предоставлено вам. Других инструкций у меня нет. Фелипе взял из рук начальника бумагу. Некоторое время он смотрел в открытое окно на блиставшее море с обычным видом глубокого, но бесплодного раздумья. Потом повернулся, не сказав ни единого слова, и быстро зашагал по горячему песчанику улицы. - Pobrecito loco! - вздохнул начальник таможни, и попугай, сидящий на подставке для перьев, закричал: "Loco! loco! loco!" На следующее утро по улицам к зданию таможни потянулась странная процессия. Впереди шел адмирал флота. Кое-как ему удалось наскрести жалкое подобие военной формы - красные штаны, грязную короткую синюю куртку, обильно расшитую золотой тесьмой, и старую солдатскую фуражку, которую, должно быть, бросил за ненадобностью в Белисе какой-нибудь британский солдат, а Фелипе подобрал во время одного из своих плаваний. К его поясу была пристегнута пряжкой старинная морская шпага, подаренная ему булочником Педро Лафитом, который с гордостью утверждал, что унаследовал ее от своего великого предка, знаменитого пирата. За адмиралом шествовали его матросы, только что призванные на его корабль, - тройка улыбающихся, лоснящихся черных караибов, обнаженных до пояса и поднимавших босыми ногами целые тучи песку. В кратких выражениях, с большим достоинством потребовал Фелипе у начальника таможни свое судно. Тут ожидали его новые почести. Супруга начальника, которая весь день играла на гитаре и читала в гамаке романы, таила в своей желтой беззлобной груди большую любовь ко всему романтическому. Она разыскала в одной старой книге изображение флага, который в незапамятные времена был якобы морским флагом Анчурии. Может быть, идея его принадлежала еще родоначальникам нации; но так как флота им создать не удалось, флаг погрузился в забвение. Старательно, своими собственными ручками романтическая дама изготовила флаг по рисунку: красный крест на сине-белом поле. Она поднесла его Фелипе с такими словами: - Отважный мореплаватель, это флаг твоей родины. Будь верен ему и, если нужно, умри за него! Да хранит тебя бог! Впервые на лице адмирала появился проблеск какого-то чувства. Он взял шелковый стяг и благоговейно погладил его. - Я адмирал, - сказал он, обращаясь к супруге начальника. К более подробному выражению чувств на суше он не мог себя принудить. Но на море, когда он, увенчает переднюю мачту своего флота флагом, у него, может быть, найдутся более красноречивые слова. После этого адмирал удалился в сопровождении своих подчиненных. Три дня они трудились на берегу над "Ночною звездою": красили ее в белый цвет с голубою каймой. После этого Фелипе украсил себя новыми знаками отличия - воткнул себе в фуражку яркие перья попугая. Затем он снова проследовал со своей верной командой к зданию таможни и официально уведомил ее начальника, что шлюпке дано новое название: "El Nacional". Нелегко пришлось флоту в первые месяцы. Ведь и адмиралы не знают, что им делать, если они не получают приказов. Но приказов ниоткуда не поступало. Не поступало и жалованья. "El Nacional" праздно качался на якоре. Когда жалкие сбережения Фелипе истощились, он пошел в таможню и поднял вопрос о финансах. - Жалованье! - воскликнул начальник таможни, поднимая руки к небесам. - Valgame dios! (2) Я сам не получаю жалованья, ни сентаво за последние семь месяцев! Сколько полагается адмиралу, вы спрашиваете? Кто знает! Не меньше, чем три тысячи песо! Скоро в стране будет опять революция. Первый знак, что идет революция: правительство только и делает, что требует у нас золота, золота, золота, а само не платит нам ни реала. Фелипе повернулся и ушел. На его мрачном лице появилось даже какое-то подобие радости. Революция - это война, а если война, значит адмирал не останется без дела. Довольно унизительно быть адмиралом и не делать ровно ничего. А тут еще голодные матросы ходят за тобою по пятам и надоедают, чтобы ты дал им на табак и бананы. Когда он вернулся туда, где его ждала команда его беспечальных караибов, все они вскочили на ноги и отдали ему честь, как он сам научил их. - Вот в чем дело, muchachos, - сказал он им, оказывается, наше правительство бедное. У него нет денег ни для меня, ни для вас. Будем же сами зарабатывать на прожитье. Этим мы послужим родине. Скоро, - и тут его тусклый взгляд засветился, - она обратится к нам за помощью. С этого времени "El Nacional" перестал выделяться из числа других прибрежных лодок. Он превратился в обыкновенное рабочее судно. Наравне с плоскодонками работал он, перевозя бананы и апельсины на пароходы, которые останавливались за милю от берега. Военный флот, не требующий у казны ассигновок, заслуживает того, чтобы быть отмеченным ярко-красными буквами в бюджете любой страны. Заработав достаточно, чтобы обеспечить и себя и команду на целую неделю вперед, Фелипе ставил свое судно на якорь и отправлялся, в сопровождении свиты, к маленькому зданию почтово-телеграфной конторы. Глядя со стороны, можно было подумать, что это прогоревшая опереточная труппа осаждает укрывающегося антрепренера. В сердце у Фелипе никогда не умирала надежда, что вот-вот ему пришлют какой-нибудь приказ из столицы. Большой обидой для его самолюбия и его патриотизма было то, что в нем, как в адмирале, никто не нуждался. Всякий раз, придя на телеграф, он спрашивал очень серьезно, с надеждой во взоре, нет ли телеграммы на его имя. Телеграфист делал вид, что роется среди телеграмм, и неизменно отвечал одно и то же: - Покуда нет, Senor el Almirante1 Poco tiempo! (3) А на улице, в холодке под лимонными (Деревьями, его команда жевала сахарный тростник или безмятежно спала. Какое удовольствие служить государству, которое довольствуется столь малой службой! Однажды, в начале лета, в стране вспыхнула революция, предсказанная начальником таможни. Она давно уже тлела под спудом. При первом же раскате революционной грозы адмирал направил свое судно к берегам соседней республики и променял наскоро собранные фрукты на патроны для пяти винтовок системы Мартини - единственных орудий, которыми мог похвалиться флот. Потом он вернулся домой и поспешил на телеграф. Мундир его вылинял, длинная сабля цепляла о пунцовые штаны. Он растягивался в своем излюбленном углу и снова принимался ждать телеграмму - эту телеграмму, которая так долго не приходит, но теперь придет непременно. - Покуда нет, Senor el Almirante, - говорил телеграфист. - Poco tiempo! При этом ответе адмирал, гремя саблей, опускался на стул и снова ждал, когда затикает аппарат на столе. - Придет! - говорил он с уверенностью. - Я адмирал! --------------------- 1) - Сухое (шампанское) (англ.). 2) - Боже милостивый! (испан.). 3) - Подождите! (испан.). —————————————— Перевод — Корней Чуковский index   www.pseudology.org