1998

Зинаида Михайловна Кобозева
 Введение в ностальгию
Статья "Введение в ностальгию" – это своего рода эссе-размышление об исторических судьбах русского дворянства, создавшего ту уникальную среду, в которой жили Пушкин и декабристы, Толстой и Тургенев, и которая долгое время в исторической науке была заклеймена как крепостническая, реакционная. Автор делает первые шаги в неизведанную область дворянского психологического быта, символизм аристократической этики, пытаясь применить методы смежной науки литературоведения к области исторического анализа

Бывают ночи: только лягу, в Россию поплывет кровать...
В. Набоков

Повседневная бытовая жизнь – это та область, которая, как писал Ю. Лотман, часто ускользает от внимания историков, в то время как для людей определенной эпохи она "составляла одну из наиболее ощутимых сторон реальности" [11, С.5].

Дворянский быт, в том числе и быт психологический, исследован в постреволюционной историографии чрезвычайно слабо [6, С.5]. Хотя изучение народной культуры и быта обычно относится к области этнографии, каждодневная жизнь той среды, в которой жили Пушкин и декабристы, Стива Облонский и провинциальные Левины, долго оставалось в науке "ничьей землей" [10, С .15].

В этом сказывались прочно сложившиеся стереотипы массового мышления, придающие негативный оттенок всему, к чему приложим был эпитет "дворянский". Даже в современной исторической науке, в отечественной и в особенности американской, воспевающей разночинскую интеллектуальную историю конца ХIX – начала XX в.в., забывается, что "та великая русская культура, которая стала национальной культурой и дала Фонвизина и Державина, Радищева и Новикова, Пушкина и декабристов, Лермонтова и Чаадаева, и которая составила базу для Гоголя, Герцена, славянофилов, Толстого и Тютчева, была дворянской культурой" [10, С .15].

2
 
Князь Александр Дмитриевич Голицын родился в 1874 г. Окончив в 1896 г. юридический факультет Петербургского университета, в 1900 г. был избран председателем Харьковской уездной управы и в том же году Харьковским уездным предводителем дворянства.
 
С началом русско-японской войны 1904-1905 гг. организовал сеть лазаретов Красного Креста. В 1905 г. до избрания в члены III Государственной думы был председателем Харьковской губернской земской управы. И кроме того, князь Голицын являлся одним из основателей "Союза 17 октября" [8, С .47].

После развала Добровольческой армии и ухода Деникина он эмигрирует со своей семьей и после четырехлетнего скитания почти по всей Европе, в 1923 г. оказывается в Джамболе , пограничном городе Новой Сербии с Румынией. Недалеко от Джамбола было расположено огромное имение одного бывшего Австро-Венгерского магната, позднее отошедшее к Сербскому государству.
 
Имение подлежало разделу между сербскими гражданами – участниками минувшей войны – и находилось в ведении главного комиссара-серба, к которому из гуманитарных соображений были прикомандированы русские беженцы, тоже в качестве комиссаров. Многие эмигранты впоследствие отмечали особенную помощь правительств славянских государств, которые первое время после "Великой войны" выдавали субсидии и стипендии, создавали русские учебные заведения, тем самым помогая значительному количеству русских людей найти себе возможность трудового существования [12, С .34].

Русским, прикомандированным к комиссару, предоставлялось безопасное жилье и небольшое жалование, покрывающие расходы на продовольствие. Среди эмигрантов, получивших подобное назначение, был и князь А.Голицын. Прибыв в Джамбол в конце лета 1923 г., он нашел там уже немалое количество русских беженцев, поселенных в огромном охотничьем доме бывшего владельца имения.
 
Жил там и князь Николай Николаевич Львов, которого А.Голицын знал по общеземским делам в Москве в период 1905 года и затем как члена III Государственной думы, где они "хотя и находившиеся в различных политических партиях, очень сходились взглядами и мнениями почти по всем вопросам" [2.f.1109.p.1].
 
Князь Львов "принадлежал к тому поколению русских политических деятелей, которые инстинктивно шли на слияние с народом. Одни разрешали эту задачу, идя просто в народ и проповедуя там свои либеральные, часто революционные идеи, другие пытались слиться с народом путем своего опрощения, отказываясь от европейской одежды и одеваясь в свитку или поддевку.
 
Наконец, третьи осуществляли идею слияния с народом путем женитьбы на крестьянках своих родовых сел. Вот к этому разряду людей своей эпохи принадлежал Н.Н. Львов. Идеалист до мозга костей, горячо любивший свою родину, крупный земский деятель, он очень тяжело переживал крушение всех идеалов своей жизни и свое вынужденное изгнание"[2, С.2].

Князь Голицын часто заходил навестить своего бывшего коллегу и они просиживали вечера в беседах о пережитом, об ошибках, доведших до теперешнего состояния.
 
Однажды, зайдя к Николаю Николаевичу, князь Голицын застал его сидящим за какими-то набросками:

– Что это Вы зарисовываете так старательно? – обратился Голицын к Львову.

– А вот видите, я стараюсь с возможной точностью воспроизвести рисунок той домашней мебели, которая наполняла дом моей деревенской усадьбы и которую местное население под влиянием преступной анархической пропаганды, разграбило, сожгло, уничтожило, придав огню потом вообще всю усадьбу. И вы спросите: к чему это? На что я Вам отвечу: "помещичий быт отошел в вечность. Возродиться ему нет никакой возможности, но сохранить его облик до мельчайших подробностей – долг каждого, кто его пережил. Для потомства, для которого будет чрезвычайно важно воскресить этот своеобразный быт, который в конце концов, в XIX в. дал такие непревзойденные величины , как Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Тургенев, Толстой. Этот быт был началом культуры, просвещения и прогресса среди моря невежества, грубости и отсталости, в которую была погружена остальная Россия" [2, С .4].

Князь А.Д. Голицын покинул Н.Н. Львова глубоко потрясенный мыслью о том, что их жизнь, их дворянская Россия, их барский двор канут в лету и потомки никогда не узнают о красоте и колорите дореволюционной помещичьей культуры. "Разве это память у Вас, когда Вам приходится говорить, например, по-французски? – писал И.А. Бунин Алданову, – Нет. Это в Вашем естестве" [15.p.485]. И рассказать об этом "естестве", о его природе и генезисе было необходимо. Так рождались мемуары эмиграции, в том числе и "Воспоминания князя А.Д. Голицына".

3
 
И большинство из них начиналось с описания старинного усадебного дома. "Наш дом не был выдержан в каком-то определенном стиле, не был особенно красив", но балконы были усыпаны цветами, внутреннее убранство "картины, отделка – все создавало приятную атмосферу для любого вкуса. С незапамятных времен все эти фамильные вещи окружали нас и слились с семьей" , – писала в своих воспоминаниях Елизавета Исаакова [2.f.1402.p.1].
 
Самые ранние воспоминания Елизаветы Исааковой были связаны с так называемыми "верхними" комнатами. Особенно привлекала внимание тогда еще маленькой Лизы "мамина" комната: с тяжелыми шелковыми портьерами и махагоновой мебелью. Красивое старое трюмо с позолотой завораживало своей таинственностью. Другая верхняя комната была вся выдержана в розовых и голубых тонах. В одном ее конце стоял большой диван. Напротив – висели папки для книг и игрушки. В центре стоял круглый стол. Окна, одно из которых было из цветного стекла, выходили на балкон, увитый плющом и диким виноградом. "Люблю цветные стекла окон и сумрак от столетних лип. Звенящей люстры серый локон. И половиц прогнивших скрип. Люблю неясный винный запах, из шифоньерок и от книг В стеклянных невысоких шкапах , Где рядом Сю и Патерик" – писал в 1906 г. И. Бунин [3, С .50].

Все комнаты верхнего этажа были светлые и просторные, со множеством стульев. Вниз спускались две деревянные лестницы, покрытые одна – красными коврами, другая – темными. На нижнем этаже находилась бальная зала с прекрасным паркетным полом. Между окон были расположены высокие зеркала , и во время праздников скользившие в танце пары – отражались в них. В будние дни большая зала была наполнена звуками фортепиано: хозяйка дома играла Шопена или дети разучивали новые "па" из чаконы или менуэта.

В библиотеке с камином семья обычно проводила время осенью, когда, собравшись вместе после охоты, согретые теплым дыханием огня, пили чай и ели пирожные за большим круглым столом [3, С .50].
 
Родовая усадьба князя А.Д. Голицына, где прошло его детство, юность, первые годы после женитьбы находилась в 30 верстах от Харькова и называлась "Должик". Здесь мы имеем более древний и великолепный образец барского дома, скорее напоминающий дворец и относящийся к Елизаветинским временам. Рядом с домом находились церковь и парк того же времени. Ныне от былого великолепия не сохранилось ничего.

Дворец вмещал в себя 42 комнаты, причем высота комнат в нижнем этаже – была 7 аршин, а в верхнем – 5 [2.f.1109.p.4]. "Белые дома с колоннами в тенистой чаще деревьев..." [4, С.51] – той России нет и не будет. Она осталась только в "видениях художников "мира искусства", в тургеневских романах [4, С.2], и в памяти тех, доживающих свой век в эмиграции, кто гордо выпрямившись, подобно пламени свечи, собираются на службу в Russian ortodox church за рубежом.
 
4
 
Бахметьевский архив в Колумбийском университете г.Нью-Йорка хранит богатые фонды их воспоминаний. Но судьба дворянской эмиграции в США – не радостна.
Рукоплеща русской интеллегенции, американская научная общественность не признает величия и заслуг высшего российского благородного сословия. И поэтому те , кто еще связывает себя с российским дворянством, не афишируют это в Америке, очень осторожно идут на контакты с представителями современной России, считая, что на Родине кардинально ничего измениться не может.

Они собираются в церкви: благородные, сдержанные, величественные, но страшно одинокие. Кто сможет ответить, как удалось этим беженцам сохранить в себе достоинство былой России в этом мишурном Диснейленде, что зовется Америкой?

Исключением для меня явилась встреча с милейшей старушкой, Ульяной Сергеевной Осорьиной, чей род идет от той самой известной российской благотворительницы Ульяны Осорьиной, воспетой В.О. Ключевским в "Добрых людях Древней Руси" [9, С.106-124].

Незаметный английский акцент не мешал наслаждаться изяществом правильной и красивой речи. Слава богу, что уцелели эти люди. Но они не вечны. И блестящие образцы дореволюционного дворянского образования канут в прах, если не записывать то, что еще можно записать, иначе нам суждено будет только
 
"Одну тоску нести, где дед раскладывал пасьянс ,
И где влюблялись тетки в юности
И танцевали контрданс.
И сердце мучится бездонное,
Что им владеет лишь одна
Такая скучная и темная,
Незолотая старина..." [7, С.76].

5
 
Современная отечественная историческая наука может собою гордиться! Наукообезличенная, она воспитала целое поколение молодых историков, которые отметают чувственность былых времен как ненужный хлам.

Работа мощнейших интеллектов подобна бормашине. Но засушенный цветок, забытый среди пожелтевших писем Павла Бакунина к Екатерине Вульф , – это ли не величайшее откровение истории? Это ли не оставленный нам прошлым шанс возродиться и очеловечиться?

Сам П. Бакунин жаловался, что "из этого юного мира толки, речи, радости, горе, похождения, планы, мечты, затеи – все доходит до нас в образе каких-то смутных слухов и неясных образов. .." [14 , С.263]. Так и нам из былого дореволюционного мира доходят только "неясные образы", мы не видим "ни солнца, ни луны, ни звезд, ни облаков, ни грозы..."

Ныне уже несколько неактуально убеждать всех, что русское дворянство – это не одни лишь Салтычихи и Фамусовы... Однако, некоторая небрежность в оценках так же непозволительна. Один американский профессор, интеллигентнейший и глубоко знающий русскую историю человек, небрежно взмахнув рукой предложил мне перечитать Чеховский "Вишневый сад", вместо того, чтобы посвящать целый учебный курс истории российского дворянского сословия.

Я же открываю опубликованные письма Павла Бакунина, написанные им в родовом имении Прямухино, о котором я уже писала в одной из своих статей, посвященных князю С.Д. Урусову и его взаимоотношениям с младшим из Бакуниных, Александром.

"Милая Катюша, ... – я тебе рассказываю, потому что невольно, всякий раз , когда видишь что-нибудь светлое и хорошее, в душе тотчас сказывается неодолимое желание сказать это тем , кого любишь, кто сердцу дорог: иначе и светлое делается тусклым, и радостное – не радует. Вся сила, все богатство жизни в любви и в дружбе. А поэтому, когда нет ни той, ни другой, когда оглядываешься кругом и не находишь кому сказать, кому передать, что радует взор и сердце, когда вместо былого пламени находишь одну холодную золу и уже угасающие, полуобгорелые пни, то становится вдвойне сумрачно и холодно..." [14,С.263].

Или еще: "Вчера, милая душа моя Катя, получил твое длинное, в три листка письмо ... и не знаю, как мне благодарить тебя, как приласкать за всю сердечную ласку. Ты живой стебелек, который еще связывает меня, полуиссохший, пожелтевший лист, со старым пнем нашей былой, Прямухинской жизни..." [14, С.266-267]
 
"Сердце дома. Сердце радо. А чему?
Тени дома? Тени сада? Не пойму.
Сад старинный, все осины – тощи, страх!
Что утрат-то!..." [1, С.148].
 
Но "приют печальный", который находили русские дворяне в своих родовых усадьбах , был в одночасье отнят, уничтожен, но не забыт. В.В. Набоков, живя в эмиграции, не отвечал на вопросы интервьюеров: "Почему при своих умопомрачительных доходах господин Набоков не покинет отель и не купит в частное владение дом?" [5, С.116].

Скорее всего потому, что его Домом, был единственный дом, наша Выра, имение под Петербургом. Все остальное – "временное пристанище". Эта мечта об утраченном объединяла всю эмиграцию. "Быть может, когда-нибудь, на заграничных подошвах и давно сбитых каблуках, – писал В. Набоков, – чувствуя себя привидением, и без видимых спутников, пешком, пройду стежкой вдоль шоссе с десяток верст до Лешина" ... [5, С .117].

6
 
Ныне мы переживаем замечательное время. Железный занавес рушится. Ученые мира начинают узнавать друг друга. Но в эйфории взаимопроникновения культур хотелось бы, чтобы наша историческая наука не стала столь же теоретизированной и бездуховной, как основная масса, скажем, американской исторической мысли.

Михаил Осоргин (настоящая фамилия – Ильин) в эмиграции писал: "Я люблю Россию не наивной любовью человека русской культуры, созданной поколениями идеалистов и реалистов. Я прожил за границей почти четверть века. Проклинаю и благодарю за это реалистов русской политики, по праву власти калечивших мою судьбу. Я не стал европейцем, просвященным мещанином, крохоборцем и служителем полицейского культа. Но я знаю Европу и потому люблю Россию" [13, С .295].

Бытовое поведение личностей в истории – отдельное самодостаточное явление. Поэтому, как писал Ю. Лотман, "нельзя в областях культуры и быта априорно отвергнуть тот или иной элемент, как незначительный" [10, С .387].

Это касается и стилистики речи высшего благородного сословия. И манеры одеваться, устраивать свой домашний быт, любить и ненавидеть. В свое время Л.Н. Толстой не испугался "ввести в "Войну и мир" обильную французскую речь, причем характерно, что французским языком наделяется особенно щедро русское светское общество" [10, С.387].

Не испугаемся и мы начать серию статей о русских помещиках на службе и дома демонстрацией прекрасных образчиков их эпистолярно-мемуарных творений, ибо чувство сопричастности к истории индивидуально и мы его черпаем прежде всего в языке людей прошлого.
 
Литература

1. Аненнский И.Ф. Старая усадьба // Памятники Отечества. Мир русской усадьбы. М., 1993. С.148.
2. Bakmeteff Archive. Columbia University Libraries. Alexandr D. Golisyn. f.1109; Elizaveta V.Isaakova. f.1402.
3. Бунин И.А. Свет потомкам // Памятники отечества. Мир русской усадьбы. 1992, N 25, С.50.
4. Врангель Н. Помещичья Россия // Памятники Отечества. Мир русской усадьбы. 1992. N 25. С.51.
5. Геccен Т. Дом с колоннами // Памятники Отечества.
6. Гордин Я.А. Дуэли и дуэлянты: Панорама столичной жизни.Спб.,1996. С.5
7. Гумилев Н.С. Эхо "серебряного века" // Памятники отечества. Мир русской усадьбы. 1992. N 25.
8. Дворянские роды Российской империи. Спб., 1995. Т.2.
9. Ключевский В.О. Афоризмы. Исторические портреты и этюды. Дневники. М., 1993.
10. Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII – начало XIX вв.). Спб., 1997.
11. Лотман Ю.М., Погосян Е.А. Великосветские обеды. Спб.,1995.
12. Пио-Ульский Г.Н. Русская эмиграция и ее значение в культурной жизни других народов. Белград, 1939.
13. Письма и статьи Михаила Осоргина // Cahiers du monde russe et sovietique, XXV (2-3), ab-sept. 1984.
14. Письма Павла Бакунина к Е.Н. Вульф // Cahiеrs du Monde russe et sovietigue, XXVI (2-3), avr-sept. 1984.
15. Темира Пахмус. Из архива Мережковского: письма З.Н. Гиппиус к И.А.Бунину // Cahiers du monde Russe et sovietigue. 22(4) 1981.
----------
Кобозева Зоя Михайловна
 
www.pseudology.org