Переводчик Джон Галепено Отпечатано в Англии. Бристоль, типографская компания Бартон манор – Ст. Филипс, 1973 год Борис Фёдорович Соколов На берегах Невы Часть 9 Доктор Бетвугин На фронте было всё спокойно. Дни проходили монотонно. Вокруг была осень, бриллиантово - жёлтая, со случайными дождями и непременными туманами. Свободный от дневной рутинной работы, я погрузился в научную работу, которую я делал ещё до призыва на фронт: возможное бессмертие живых клеток. Тема привлекла моё внимание ещё в университете. Я прочитал об этом в американских источниках и постарался копировать их работу. Возможно ли бесконечно долго держать образец ткани, извлечённый из живого организма? Сколько времени можно продолжать клеточный марафон, если поддерживать хорошие условия содержания ткани?   Когда я впервые прочитал о подобном эксперименте Росса Гаррисона из Йельского университета, я страшно заинтересовался этой работой. Я думал, вот, что нам ответит на вопрос об извечных проблемах жизни и смерти. Если бы мы были способны взять клетки у старого человека и держать их после его смерти, это помогло бы по-новому взглянуть на многие биологические проблемы. Это бы помогло доказать, что наш организм состоит, на самом деле, из бессмертных клеток, и только дефекты в сложной организации внутри тела делают человека смертным. Сразу после окончания университета я пришёл на работу в Петербургскую Биологическую Лабораторию при курсах Лесгафта. Её директором был Сергей Метальников. Метальников. Он был необычным человеком: вежливый и чувствительный, он был постоянно углублён в науку. Он был человеком видения и энциклопедического знания и обладал настойчивостью, без которой немыслимо достижение научных результатов. Будучи директором Петербургской Биологической лаборатории Метальников горячо одобрил мои планы по созданию непрерывных живых культур ткани. Зарплата была мизерной. Я едва сводил концы с концами, но работа была захватывающей. - Почему мы должны использовать лягушек или цыплят? – Спросил Метальников, когда лаборатория была готова к работе. – Давайте сделаем шаг вперёд. Давайте работать с человеческой тканью. В Обуховской больнице, к которой я относился, старый пациент умирал от рака. Я попросил его разрешения взять кусочек ткани из его живота. В хирургических условиях, взяв образец ткани, я принёс его в лабораторию. Моя помощница Анна дала свою кровь. Я разрезал образец на мелкие кусочки и поместил их в углубления лабораторных стёклышек, добавив кровяной плазмы. Накрыв образцы для стерильности плоскими стёклышками, я поместил их в термостат, который поддерживал температуру человеческого тела. Будет ли ткань расти? Будет ли она жива? Я ждал два дня и был разочарован: не было ни признаков роста, ни деления ткани. Я ждал ещё два дня. На этот раз я заметил нити клеток вылезающие во все стороны из культивируемого образца. Я побежал к Метальникову крича: "Они растут!". И они росли. Ткань умершего человека оставалось живой и росла, начиная с этого незабываемого дня. Она продолжала существовать и существовала ещё в 1942 году, когда доктор Стрельников, который остался вместо меня, в последний раз написал мне, что "Лопухинская ткань ещё жива". Лопухин - фамилия человека, чью ткань я использовал. Мы развернули наши исследования на полную мощь. Мы культивировали человеческую ткань из самых разнообразных органов. Нервная, мышечная, эпителиальная ткани – все они, хотя и с разной скоростью, росли при наличии нормальных условий. Наша лаборатория сразу стала известной. Много позже Метальников получил Пастеровскую премию за книгу "Бессмертие", которая была основана на нашем материале. К своему удовлетворению мы доказали, что потенциальное бессмертие присуще всем живым клеткам. (Прим. переводчика: Они не учли человеческий фактор - смертного человека, который должен всё время менять среду "бессмертной культуры"). Однако, наше открытие не опровергло грустный факт, что наш организм, состоящий из бессмертных клеток, сам по себе смертен. * * * * И теперь в моей маленькой лаборатории на Юго-Западном фронте я пытался восстановить мой петербургский эксперимент. В сентябре, проверяя культуру, я был прерван грубым стуком в дверь. У меня даже не было времени сказать "Войдите", как вошёл главный хирург доктор Георгий Бетвугин. Он был краток: "Я застрелил её" – сказал он спокойно, – "Пожалуйста, пойдите посмотрите, жива ли она. Я не хочу смотреть на неё…." И он быстро вышел. * * * * Полгода назад я был удивлён переводом доктора Бетвугина в наш госпиталь. Его репутация блестящего хирурга была прочно установлена. Он был знаменит ещё в Московском медицинском институте, где исполнял отчаянные операции, о которых я читал в медицинских журналах. Он вполне мог рассчитывать на работу в огромном военном госпитале. Вместо этого я узнаю, что он едет к нам, в какую-то дыру. Это было странно и непостижимо. С его приездом наше удивление только возросло. Мы все болтали и обедали в нашей ординаторской, когда вошёл прекрасный незнакомец. Его внешность была бросающейся в глаза: высокий, стройный, с сине-чёрной Ван-Дайковской бородкой и короткими усами, тёмные седеющие волосы и лёгкие, голубые глаза. С иголочки одетый в военную форму с дорогими бриджами и сверкающими шпорами, он выглядел как один из гусаров Его Величества. Он молчал минуты две, как бы высматривая кого-то в комнате. - О, нет! – раздался женский голос. Повернувшись к концу стола, я увидел главную сестру, закрывшую руками лицо. - Что всё это значит? – спросил я. Затем я повернулся к незнакомцу и довольно грубо спросил: - Вы кого-нибудь ищите? Он улыбнулся и ответил: - Я прошу прощения за вторжение, но меня прислали в этот госпиталь. - В этот госпиталь? - переспросил я. - Да, главным хирургом. Я – доктор Бетвугин. Когда он произнёс свою фамилию, упало кресло, и главная сестра выбежала из ординаторской. Доктор Бетвугин не обратил внимание на такое поведение главной сестры. Он сказал как ни в чём не бывало: - Я извиняюсь за прерванную трапезу. Я представил его персоналу, и он с каждым поздоровался за руку и представлял себя. Он был очень вежлив и спрашивал нас о нашей работе. Его внешний вид резко контрастировал с нашими заношенными гимнастёрками. - Он выглядит как принц! – сказала моя сестра. Он, впрочем, и выглядел как принц из сказки Вечером я готовился спать, когда Илья сказал, что главная сестра хочет видеть меня - Она сильно расстроена. Плачет Елена фон Т. была только недавно прислана в наш госпиталь, и она быстро стала любимицей всего персонала. Хирурги были очень удовлетворены её работой. Она имела опыт и готова была помочь любой сестре. Пациенты говорили: " Она просто ангел". Она и выглядела как ангел, с её светлыми волосами и прекрасным, точёным лицом. Тактичная и скромная, она не принимала участия в сплетнях, как это обычно водится в больницах. Все юные врачи были влюблены в неё и напрасно пытались за ней ухаживать. Она много читала, и время от времени просила у меня медицинские книги. Она, видимо, была из зажиточной семьи, но никто про неё не знал ничего. - Она – наша загадка, – постоянно повторял молодой хирург Полевицкий. – Пусть так ею и останется. И вот она сидела в моей комнате и горько плакала. - Я должна сейчас же уехать из госпиталя, – жалко пробормотала она. - Почему? – спросил я её. Она не ответила. - Из-за доктора Бетвугина? Она кивнула. - Так вы его знаете. - Да. Он мой муж, но…, - она поправилась, - Мы разошлись. - Сколько вы были замужем? - Три года. - Он кажется обаятельный человек. - О, да. Но... И запинаясь, но постепенно оживляясь, она рассказала мне историю их странных отношений с Бетвугиным. Её отец был уголовным адвокатом, человеком весьма образованным, но очень деспотичным по натуре. "Он был деспотом и управлял семьёй железной рукой", – сказала она. Он обожал её, свою единственную дочь, но он замучил её своими требованиями. Жену свою, он вообще низвёл до уровня несопротивляющегося существа. "Она никогда не осмеливалась выразить своё мнение или желание. Она была очень несчастлива, моя мама, и я очень любила её. Она дрожала в его присутствии и боялась произнести слово. Когда мне было десять лет, она приняла яд и умерла у меня на руках". Хотя Елена была очень юной, чтобы понять запутанность отношений её отца и матери, она тем не менее поняла, что в основе такого отношения отца лежит извечная история ревности. По-видимому, её мать любила молодого бедного деревенского доктора, но её родители заставили её выйти замуж за старого, но богатого юриста. - Ваш отец изменился после самоубийства матери? – спросил я. Елена снова начала плакать. - Только к худшему. Теперь вся его привязанность старого человека, выплеснулась на неё. Для него теперь Елена была воплощением матери, которую он ненавидел и любил как безумный. Он не разрешал ей встречаться с молодыми людьми, ходить на вечеринки или даже в школу. Он нанял частных учителей и держал её всё время дома, пока он не был занят на работе. - Я знала, что он любит меня, но я ненавидела этого человека, который убил мою мать. Когда Елене было семнадцать лет, её отец заболел кишечной инфекцией, которая требовала срочной операции. Позвали доктора Бетвугина, который уже был известным хирургом. Её отец после операции вскоре умер. "А я, я влюбилась в молодого доктора". По его совету она записалась в сестринскую школу при московской больнице. После двух лет ухаживания Бетвугин женился на ней. - Он был женат до этого? - спросил я. - Да…, - её голос заколебался. – Он был женат, его жена умерла за несколько месяцев до нашей свадьбы. Я не знаю причины её смерти. В течение полугода ухаживаний Бетвугин был очень внимателен к ней. - Да, он был очень внимателен, весёлый, галантный, очень лёгкий и приятный человек. Он старался предугадать и выполнить все мои желания. Он предоставлял мне полную свободу, и это очень мне нравилось. Он был совсем другой, нежели мой отец. Моя жизнь на протяжении этих шести месяцев была счастливой. Я был первый раз счастлива. Я дышала свободно. Всё это закончилось в один день, когда они расписались. Тут открылась истинная натура Бетвугина. Он оказался вылитым отцом с его совершенно маниакальной ревностью. Елена сразу была лишена всех свобод и стала его рабой и собственностью. Она была шокирована такой переменой в своей личной жизни. - Мне трудно описать свои чувства. Конечно я его любила…, но что-то было сломано во мне, в моих чувствах по отношению к нему. Я была не согласна. Ночью рядом с ним у меня было такое чувство, что отец жив и лежит рядом со мной. Моя ненависть к отцу вернулась и направилась на человека, которого я обожала всего несколько недель назад. Возможно, я сама виновата, что влюбилась в него, а возможно, у меня комплекс насчёт свободы. Однако, это чувство сильнее меня. Она сказала, что стала угрюмой и раздражительной. Она избегала его ласк, отказывалась выходить с ним и держалась от него подальше. Их брак разваливался. Неспособный понять её, он обвинил её в неверности. Он преследовал её с претензиями. Они постоянно ссорились. Он был груб и угрожал. Она была угрюма и замкнута в себе. Однажды, выведенный из себя, он дал ей пощёчину. На следующий день она ушла, забрав кое-какие свои вещи. - Я уехала в Петроград и взяла распределение в этот госпиталь, и здесь я счастлива. Здесь я обрела покой. Но он нашёл меня. - Вы по-прежнему его любите? - Я не знаю, каким-то странным чувством мне иногда его не хватало. Но когда он теперь здесь, я в таком состоянии, что я не могу здесь оставаться. Я допускаю, что это всё моя ошибка, но что я могу сделать? Я не мог предложить ей никакого решения. Ещё одна закомплексованная личность, расплачивающаяся своей личной жизнью за душевные раны, причинённые ей ещё в детстве. - Я сделаю, что смогу, - ответил я ей. – Получить разрешение из штаба на ваш перевод, может занять несколько дней. На это время я дам вам больничный. Оставайтесь в своей комнате, можете даже кушать, никуда не выходя. Затем немного смущённый официальностью своего голоса, я сказал: - У нас у всех есть похожие проблемы. Нам будет грустно расстаться с вами. До свидания, госпожа Бетвугина. Назавтра у меня не оказалось времени побеседовать с Бетвугиным, как я предполагал вначале. Привезли нескольких раненных, и он был в операционной целый день. Бетвугин изумил нас своим хирургическим мастерством. Мы все готовы были признать, что он гениальный хирург. Исполнение удаления желудка было просто фантастическим. Когда он оперировал солдат с проникающими ранениями брюшной полости, у нас просто рты не закрывались. Он был быстр, точен и эффективен. В одном безнадёжном случае проникающего осколочного ранения живота он сделал одновременно удаление желудка и вывел наружу прямую кишку. Раненый был спасён. Однако у Бетвугина было странное требование, чтобы всем пациентам удалялся аппендикс, независимо от их заболеваний. Это было его навязчивым желанием. Сначала это нас забавляло. Однако после того как он быстро сделал более десяти аппендектомий без всяких на то показаний, я решил поговорить с ним. - Почему вы удаляете аппендикс без признаков его воспаления? - спросил я его. - аппендикс, мой друг, это рудимент, – начал излагать он. – Его присутствие плохо влияет на человеческий мозг. Он вызывает скотские инстинкты. аппендикс должен быть удалён у всех, независимо от ничего. В моём отделении в Москве ни один человек не выходил из больницы с аппендиксом. Я хранил все удалённые мной аппендиксы в формалине. Конечно, я предпочитаю удалять аппендикс классически, по Мак Бюрнею, но к сожалению, не всегда так получается. Я указал ему, что в армейских госпиталях оперируют только доказанные случаи аппендицита. Бетвугин пропустил всё мимо ушей и продолжал стричь аппендиксы. Скоро это стало поводом для трений между ним и другими врачами. За обедом в ординаторской он всё время возвращался к любимой теме, приставая к другим врачам и сёстрам с предложением удалить аппендикс. - А ваш-то аппендикс удалён, доктор Бетвугин? –спросил как-то Шеллинг. - Зачем? Конечно, нет. - Ответил он, улыбаясь. - Мне не нужно удалять аппендикс. Мой аппендикс не влияет на мой мозг. Мой мозг вне физических воздействий. Он выше этого. Конечно, я не удалял аппендикс….. * * * * Через несколько лет в 1926 году, будучи в Праге, я прочёл в газете доклад, который Бетвугин сделал в Москве. К этому времени он уже стал большой шишкой в комиссариате здравоохранения. - аппендикс, - провозгласил он, - Это буржуазный рудимент. Нет места для аппендикса в новой пролетарской республике. Мы должны освободить себя от этого пережитка капиталистического прошлого. Периодически достигали новости, что Бетвугин в большом фаворе у руководителей Советского государства. Писалось, что он сделал операцию то одному, то другому руководителю, то чьей - то жене. Один московский врач, которого я встретил на медицинском симпозиуме в Будапеште, сказал, что Бетвугин - это самый верх Советской медицины. Он жил в необычайной роскоши даже для коммунистического фаворита. - У него две машины, лошади…, – жаловался доктор, - И огромный дом только для него и его новой жены, бывшей балерины досоветской эры. Однажды я у него был, лакей, настоящий лакей открыл мне дверь…. Парадоксы жизни страны пролетариата. Но, очевидно, Бетвугин где-то перегнул палку, так как он вскоре исчез. Никто ничего о нём не знал. Ходили слухи, что его ликвидировали или выслали в Сибири. * * * * Дни проходили, и Бетвугин преуспел в деле в ублажении своей жены. Елена больше не оставалась в своей комнате и проводила большую часть времени в операционной, ассистируя своему мужу. За едой она сидела рядом с мужем, и хотя была тише воды и ниже травы, улыбалась его шуткам и разговорам. Несколько раз, когда я прогуливался по берегам реки Мальты, я видел их, катающихся верхом на лошадях в тесном контакте друг с другом. - Он её снова покорил, варвар, – горько заметил Полевицкий, наш молодой врач. – Но это не надолго. Однажды, когда я вечером рассматривал срезы тканей, ко мне вошёл Бетвугин. Вежливо он попросил разрешения поговорить со мной. - Я немного выпивши, - извинился он, - Но только немного. У меня неконтролируемое желание поговорить с вами. Я знаю, что вы меня не любите. Искренне, я тоже не люблю людей вашего типа. Но лично вы мне нравитесь. Вы удивлены? Точно, я был удивлён. - Имеется два типа людей в этом огромном мире человечества, - начал он закуривая сигарету. - Одному типу, и к нему принадлежат люди типа вас и ваших друзей, чужды сильные, раскрепощённые эмоции. Они ничего не знают о всеохватывающей страсти. Они переносят свои слабенькие эмоции в свой мозг и делают их своими смутными неопределёнными эмоциями. Они просто обезьянки с идеями и умственной чувственностью евнуха. Они плодят эти идеи, они комбинируют их и в этой коллекции бесплодных идей находят своё счастье. Сильное, решительное действие чуждо этим людям. Их можно назвать интеллектуальными сенсуалистами. Даже в науке, которая сама по себе плодородное поле, они ничего не добиваются. Они не способны ни на что, кроме опубликования бесконечных статей, которые только лишний раз демонстрируют их эмоциональное бессилие. И есть люди другого сорта, К счастью, или к несчастью, они в меньшинстве, по крайней мере, в нашей любимой стране. Эти люди простых и ясных идей, люди действия. Они как дважды два – четыре, а не пять, как описывал Тургенев. Они способны на огромные эмоции потому, что они способны наоборот, перенести свои простые идеи в эмоции. Люди именно этого типа создают империи, делают революции и двигают миром. Я знаю, что вы скажете. Вы сейчас мне расскажете о людях, которые убили царя, сделали революцию…. Но, старик, это же было ничего. Как жест, апофеоз эмоционального бессилия, самовозвеличивание через самопожертвование. Кому это интересно? Я не политик, мне всё равно революция или монархия, но мне нравятся люди, воодушевлённые идеей. Которые знают, что такое страсть, потому, что страсть может сокрушить всё на своём пути к достижению цели. Я не психолог, но я чувствую, что что-то есть внутри человеческой конституции, что делает его или чувствительным интеллектуалом или человеком страстного действия. Пожалуйста, не перебивайте меня, во мне слишком много алкоголя, и я могу забыть, что я хочу сказать. …. Да. Я пришёл к вам не обсуждать человечество в целом. Я хотел рассказать историю о своём старом друге. Интересная история. Я надеюсь, что она вам не понравиться. Мне, старик, и не нужно твоё одобрение. У меня был друг, блестящий хирург. Он был гений в своей области. Никто не мог превзойти его в хирургии. Он был человеком необычной решимости. Ешё мальчиком он решил стать хирургом, и его ничего больше не интересовало. Он был человеком одной идеи. Однажды утром его позвали к старому больному с острым аппендицитом. В доме больного он увидел девушку. Была ли девушка красивой – это неважно. Важно то, что когда мой друг встретил эту девушку в этом мрачном доме, он сразу знал, что это девушка предназначена ему. Он сразу знал, что пока он живёт, эта девушка принадлежит ему одному. Невиданная страсть вспыхнула в нём. Это была больше чем страсть, больше чем любовь – наваждение. После осмотра отца девушки, мой друг понял, что эта девушка никогда не будет принадлежать ему, пока жив пациент. Это следовало из различных незначительных деталей её разговора, а мой друг был хорошим наблюдателем. Что вы бы сделали на месте моего друга? Конечно, ничего. Вы могли бы изводить себя безнадёжностью ситуации. Но только не мой друг. Он был человеком действия, воспалённый страстью. Он потребовал госпитализировать больного и сразу взял его на стол. Он открыл его живот, в котором не было ничего особенного, за исключением немного воспалённого аппендикса. Секунду, да, только короткую секунду мой друг колебался, а может быть, и вообще не колебался; его рука непроизвольно двинулась и оставила маленькую дырочку в стенке воспалённого аппендикса. Вот такой случай. Мой друг ничего не делал умышленно, что запрещает его профессиональная этика. Он не приговаривал пациента к смерти. Его рука двигалась сама собой. Его скальпель двигался подсознательно. Это был несчастный случай, убеждал себя мой друг. Был ли это несчастный случай? Вы, мой учёный друг, можете поразмыслить над этой психологической загадкой…., если вам будет угодно. Он засмеялся и продолжил: - Однако это была только часть его проблем. Девушка стала свободной после смерти отца, но мой друг был женат на женщине, которая была для него пустым местом. Только его жена стояла между ним и заветной целью. Его жена часто болела. У неё были частые маточные кровотечения и боли в матке. Он привёз её в больницу и осмотрел в присутствии медицинской сестры. Он ясно видел, что на шейке матки язвенный рост - не было никакого сомнения, что это рак шейки матки. Её ещё можно было спасти, сделав немедленное удаление матки. Мой друг уже намеревался произнести: "Подготовить к операции", но вместо этого продиктовал: "Доброкачественная фиброма". И произнося эти слова, он осознал, что кто-то другой произносит эти слова, а не он. Эти слова означали ложный диагноз, обрекающий его жену на медленную смерть от рака.   Какая сила толкнула его? Какая сила заставила его забыть законы профессиональной и человеческой этики? Или это была непреднамеренная небрежность, обмолвка? Это, старик, тебе решать. Вот и все истории с моим другом, которыми я хотел тебя развлечь. Бетвугин встал и зажёг ещё одну сигарету. - К чему вы рассказали мене эту отвратительную историю? - спросил я сердито. - Почему? Просто так, старик. И выходя из комнаты, он обернулся и сказал: - А может быть, я просто хотел произвести впечатление на вас с тем, чтобы вы не пытались вмешиваться в мои отношения с Еленой. Это небезопасно. И он вышел. * * * * Меня настолько возмутило его поведение, что я немедленно записал всю его историю, стараясь припомнить его личные слова. Я решил направить рапорт командованию на следующий же день. Но ранним утром Бетвугин драматично и грубо объявил мне, что он застрелил свою жену. Он не убил её. Я нашёл её в комнате в полубессознательном состоянии и она сильно кровила. Рана была серьёзной, но не смертельной. Пуля прошла через левое плечо рядом с сердцем, и кости были тоже не задеты. На операционном столе она молчала. Она не упоминала ни своего мужа, ни само происшествие. Через два часа после операции я зашёл к ней и нашёл её уже в нормальном состоянии. - Всё началось с того момента, когда он сказал мне уехать с ним в Москву. Я отказалась, он вышел из себя так, как я ещё не видела. Он говорил ей, что она принадлежит ему, и ни одна сила на земле не заберёт её от него. Он сказал ей, что он готов на любое преступление ради того, чтобы она была с ним. Он угрожал ей, но она отказала ему. Внезапно он вынул револьвер и выстрелил два раза. - Я приготовилась умереть…., я хотела умереть. Это всё было безнадёжно…. Чудо, что она уцелела.Я пытался найти Бетвугина, но мне сказали, что он покинул Рожище с вещами. Как только Елена более или менее пришла в себя, она была переведена в госпиталь в Ровно. Вечером перед её отъездом мы делали её прощальный ужин. Это было тёплое застолье с разными излияниями чувств, особенно от наших молодых докторов. - Вы ангел! - кричал Полевицкий в возбуждении. – Чистый и божественный и прекрасный…. Но дьявол овладел вашей душой, и этот дьявол – ваш муж. Он целовал ей руки и упрашивал стать его женой. Было много тостов и обычной болтовни за русских женщин и их судьбу, и их преданность никчёмным мужчинам. Елена всхлипывала и сделала признание, что она любит всех нас. - Я была очень счастлива здесь. После её отъезда жизнь в госпитале успокоилась, и все сконцентрировались на работе, на бридже и политических разговорах. * * * * Через десять лет во Франции в Ницце, я делал утренний обход в больнице Сан-Рош. Доктор Луи Прат, главный хирург, остановил меня. - Ваш соотечественник, русский хирург, будет демонстрировать свою технику удаления аппендикса. Говорят, он это делает за три минуты. Фантастика. Я пошёл. Операционная была полна молодых хирургов и интернов. - У него своя сестра, – сказал мой друг Картотто. – Она потрясающая красавица. Не удивительно, что он делает чудеса в хирургии. Мы тихо ждали появления неизвестного хирурга. Прямо как в театре, думал я. Это было действительно как в театре, когда появился Бетвугин, сопровождаемый Еленой. Оба они были в белейших халатах, он почти весь седой; и она, молодая и прелестная, потрясающе красивая и элегантная. Доктор Прат представил меня им. Бетвугин не ожидал меня здесь встретить. Однако, если он и не обрадовался, то не показал своих чувств. Он горячо пожал мою руку и заметил Прату на превосходном французском: "Мы все друзья". Он мало изменился. Только больше седины, а так, тот же самый. Красивый и надменный, весь в себе, представительный, он отточил хирургию до совершенства. Когда Бетвугин прибыл, пациент уже был готов к операции. Он медленно помыл руки и, надевая перчатки, он кратенько рассказал о технике, которую он использует. Он снова повторил свою навязчивую теорию о том, что аппендикс должен быть удалён у всех. На этот раз аудитория встретила это предложение с энтузиазмом. В принципе, нет ничего невозможного в том, что аппендикс может влиять на психику, но это не факт, и влияние болезней тела на психику человека, в то время ещё не рассматривалось. Психосоматическое направление в медицине было ешё впереди. И надо понимать сердца юных хирургов, которые всегда с энтузиазмом воспринимают все призывы в пользу того, чтобы резать. Они думали о том, сколько новой работы сулит им предложение этого элегантного русского хирурга. В одной только Ницце можно было удалить не меньше сотни тысяч аппендиксов – безграничные возможности. - Дорогие коллеги, - заключил Бетвугин, - Удаление аппендикса, исполненное правильно, требует всего двадцать минут. Я, достиг такого совершенства в этой области, что я могу удалить его за три минуты. Пожалуйста, засеките время…, раз, два, три. Без всякого сомнения его техника была совершенной. Его руки мелькали так быстро, и разрезы были такие точные, что казалось скальпель является продолжением его руки. Он кончил в две минуты пятьдесят пять секунд от разреза до последнего шва. - Это рекорд, – объявил он гордо. – Большое спасибо, джентльмены, за то, что вы дали мне возможность продемонстрировать свою технику. И он быстро покинул аудиторию, и за ним Елена. Присутствующие были в шоке. - Вот это человек! – сказал Картотто, грустно тряся головой, - Вот это хирург! Только доктор Прат, один из ведущих хирургов Франции, не проникся увиденным. - Ваш соотечественник должен выступать на сцене, – саркастически произнёс он. – В нём, однако есть что-то нечеловеческое. Я не сказал ничего Этим же вечером, прогуливаясь по набережной, и я увидел Елену, сидящую за столиком у отеля "Негреско". Она увидела меня и помахала рукой, приглашая меня за столик. Она была одна. - Где он? - спросил я. - Я не знаю. Она была не в настроении, почти сердитая. - Я ненавижу каждую минуту с ним. - Но вы, тем не менее с ним? - Да, я пыталась много раз убежать от него. Он всегда меня находит. Я была просто счастлива, когда он уехал в Москву и женился на другой женщине. Я снова чувствовала себя свободной. Я чувствовала себя как надо. Я уехала в Париж и начала работать в госпитале. Я даже поступила в медицинский институт. И вдруг полгода назад он объявился в Париже. Из ниоткуда. Я молила, чтобы его убили его друзья коммунисты, которых он так обожал. Но он тут…. - Как он убежал из России? - Я не знаю. Я о нём ничего не знаю, и меня это вообще не интересует. Что меня волнует, это то, что я безнадёжно впуталась с ним, безнадёжно. - Но он вас любит. - Да, - сказала она сердито. – И в этом-то вся проблема. Если бы только он перестал меня любить…. Я ненавижу его всей душой и телом. Я хочу, чтобы он умер, раз и навсегда. - Наверно, вам не следовало бы говорить такие вещи.... Тем не менее, я её понимал. - Да, это ужасно. Но я знаю, что это правда. Я не могу ничего поделать. Я не могу. Когда-нибудь я упрусь в тупик и покончу с собой. Я ненавижу его так, как будто я ненавижу самое дорогое в моей жизни. Я подхлёстываю свою ненависть, выдвигая против него всё новые обвинения. Когда он меня бьёт, я испытываю наслаждение, потому что это помогает мне ешё больше его ненавидеть. И тем не менее, часть моей души принадлежит ему. Это безумие. Я знаю, что он мерзавец, жестокий и преисполненный тщеславием. И как только господь создаёт таких людей? Я его раба…. И она расплакалась. - Он идёт! – пошептал я ей. Весёлый и вальяжный, Бетвугин сел за столик. - Приятно встретить старого друга после стольких лет. Как дела? Всё ещё смотрим в микроскоп, пытаясь решить вечные вопросы жизни и смерти? Он развалился в кресле - Что вы пьёте? Вермут? Напиток буржуазии. Я предпочитаю шампанское. В Москве оно у меня было каждый день. Они мне давали лучшее шампанское в России. - А в Сибири они вам тоже давали лучшее шампанское? – перебил я его. Он улыбнулся, и его глаза не ответили на этот вопрос. Я не мог скрыть своё раздражение, встал и покинул их, сказав только короткое "До свидания". Я не мог забыть Елену в её отчаянии и её безвыходной ситуации. Странное предчувствие заставило меня снова искать встречи с ней. В течение следующих десяти дней я не мог найти её. Я искал её снова и снова, но всё безуспешно. Я постоянно гулял вокруг отеля "Негреско", ходил по казино, по барам, в надежде встретить её. Они пропали, и я подумал, что они уехали из Ниццы. Через десять дней после моего разговора с Еленой доктор Картотто остановил меня в вестибюле больницы. - Вы газеты читали сегодня? – спросил он возбуждённо. - Нет ещё, у меня нет время на газеты. - Взгляните, - и он сунул мне газету. – Что вы скажете? На первой странице газеты была фотография Бетвугина, и я прочёл, что известный русский хирург-эмигрант доктор Бетвугин был убит своей собственной женой Еленой в отеле в Бьюло. Это был случай явного убийства-самоубийства. Она была тоже мертва. Мотивы этого преступления были неизвестны. В газете говорилось, что со слов работника отеля, они казались счастливейшей парой в мире. В газете не было фотографии Елены. Они не нашли ни одной фотографии в их багаже. Даже после смерти он оставался эгоистом. Братья Пятаковы Однажды группа медицинских студентов и интернов болтала в лаборатории Ивана Павлова в ожидании его прихода. Это было во время моего первого года работы после института. И хотя я не был последователем Павлова, я проводил много времени в его лаборатории. Разговор обратился к предчувствиям – не очень популярной теме у "Павловцев". Большинство отказывалось допустить всякое научное обоснование существования шестого чувства. И только один робко возражал против отрицания этого "жизненного фактора человеческой жизни". Это был доктор Рождественский, способный физиолог, который признался, что сам чувствует строгое и сильное предчувствие. "Я отчётливо вижу, как будто открываю дверь лифта, и падаю вниз в глубокую шахту. Падая, я слышу, как моя жена кричит: "Не пользуйся лифтом, он сломан". Самое интересное во всём этом деле, что у меня это предчувствие не во сне, а когда я ещё в полусне, то есть это не сон, а как реальное видение" - сказал он, наблюдая скептические улыбки своих коллег. Мы пропустили историю мимо ушей, и только иногда подшучивали над ним в плане советов ходить пешком и не использовать лифт. Через полгода нас пригласили домой к одному из коллег, который жил на шестом этаже. Вечеринка была весёлой, и было уже поздно, когда мы все вышли. Мы все были под градусом. Мы вызвали лифт, который был довольно примитивного устройства и Николай, который обсуждал один из последних экспериментов Павлова на собаках, открыл дверь и шагнул. Именно в этот момент жена нашего хозяина прокричала: "Не пользуйтесь лифтом, он сломан!" Николай летел три этажа и упал на крышу стоящего лифта. Он выжил, но у него были переломаны ноги и руки, и было сильное сотрясение мозга. Он провалялся в больнице почти год и перенёс бесконечное количество операций. В конце концов, он выздоровел и вернулся к работе. Когда Павлову сказали об этом предчувствии, он сразу отмёл это в сторону: "Чистое совпадение, нет такого явления – предчувствия" – кратко отбросил он. Для биологов и людей науки трудно признать наличие шестого чувства, которое никак нельзя измерить. Однако если любой из нас испытает то, что испытал доктор Рождественский, мы уже склонны допустить, что может быть, наука и не права, и мы уже склонны допустить существование области непостижимой для человеческого ума, которая может быть никогда и не будет познана. Именно поэтому события 29 сентября 1917 года выгравировались в моей памяти навсегда. Вообще-то, почему бы германской бомбе и не попасть в наш вагон? В определённом смысле на войне в этом ничего не было удивительного. Ужасным было то, что бомба убила моего друга и помощника Шеллинга и разнесла два вагона в щепки. Менее понятным для меня является факт, что я избежал смерти на время, равное меньше минуты. Конечно, это был несчастный случай на войне, однако, в этом случае было нечто, что я не могу просто так забыть. Я помню это ясно как сейчас. Я валялся на кушетке в полусне. Звук был оглушающий, у меня было ощущение, что аэроплан прямо над крышей вагона. Я отчётливо вижу лицо немецкого лётчика, хотя мои глаза и закрыты. И затем я слышу, как Илья кричит: " Вот …, Господь спасёт нас", и кто-то бормочет: "Шеллинг убит". Я в ужасе вскочил с кровати и поднял занавеску. Было раннее утро, за окном щебетали птицы. Было тихо, только Шеллинг похрапывал в соседнем купе. Что это было? Кошмар? Наверно, но как только я начал анализировать обстоятельства, у меня появились вопросы. Весь этот сон я совершенно чётко слышал тиканье будильника на моём столике. Об этом можно долго спорить, но факт остаётся фактом, через шесть часов мы обсуждали с Шеллингом микроскопический срез ткани. Мы оба согласились, что это безнадёжный случай костной саркомы. Шеллинг готовился показать мне другой срез, но я отошёл в своё купе за сигаретами. Купе размещалось на противоположном конце вагона. Внезапно я услышал звук аэроплана. И только я вошёл в своё купе, как всё вокруг взорвалось, и я потерял сознание. - Он жив, - услышал я голос Полевицкого. - Несчастный Шеллинг мёртв. Это был голос Ильи. * * * * Шеллинг был мёртв. В молчании мы стояли у свежей могилы, в то время как местный священник служил молебен. Кто управляет человеческой судьбой, думал я. Какие-то секунды отделили меня от судьбы Шеллинга. Было ли это предназначено судьбой свыше? Или это чистый несчастный случай? Мои мысли были прерваны Ильёй, который раздобыл в Луцке мраморную доску, и даже организовал выгравировать на ней имя и фамилию Шеллинга и даты жизни.   Первая мировая война кончилась для Шеллинга, а также и для всех русских людей. Мы вступали в кровавую бойню гражданской войны, последствия которой никто даже близко не мог себе представить. Мы всё ещё жили в идеалистическом мире нашего гуманитарного воспитания. У нас не было реалистического практицизма более опытных европейских наций. * * * * В мои студенческие годы я обедал в университетской столовой самообслуживания. Открытая до восьми вечера, она была местом студенческих сборищ. То тут, то там можно было видеть студентов, горячо обсуждавших философские и социальные проблемы и поглощающих чай в больших количествах, так как он был бесплатный. Многие болтались в столовой, прогуливая занятия. Студент не был обязан посещать лекции, ему надо было только сдать экзамен. Плата за семестр была двадцать пять рублей. Студент мог взять любое количество предметов без дополнительной платы.   То есть плата за высшее образование была очень маленькой и любой, даже самый бедный, мог позволить себе учиться в университете. Большинство студентов было из низших и средних классов. Аристократические классы посылали своих детей в специальные учебные заведения типа Имперского лицея или Правоведческой школы. Правоведческая школа была юридическим институтом, где дети, преимущественно дворянства, подготавливались к различным государственным должностям. Мы в университете наслаждались полнейшей свободой печати и слова. Никто нам не слова не говорил, если только студенты просто не хулиганили. ("Не менее 50% студентов зарабатывали на жизнь преподавательской работой. Университетские стипендии и другие виды финансовой помощи от разных организаций были очень распространены" Игнатьев, Одинец, Новгородцев. " Русские школы и университеты" Йельский университет. 1929 год). Однажды в столовой я заметил человека, который всегда был окружён толпой студентов. Ему было лет тридцать и у него было лицо мыслителя. Большие, тёмные глаза, огромный лоб, коричнево-золотистые волосы и сильный рот. Он был в толстовке с пояском. Говорил он очень медленно, часто не успевая заканчивать предложения. Периодически кто-то задавал ему вопрос, и он медленно отвечал, как будто пытаясь дать чёткую формулировку. - Кто этот человек? – спросил я рядом стоящего студента. - Мы зовём его Невским Сократом, - ответили мне. – Он из "старичков". Его фамилия Честер, наверное, от английских предков. - Семья Честеров владеет текстильными фабриками в Петербурге, – заметил я. - Возможно, он один из них, я не знаю. Честер был успешным адвокатом, но потом что-то произошло, он всё бросил и поступил в университет. В результате он окончил Имперский Лицей и занялся философией. Я часто вижу его на семинарах профессора Лосского о Канте. Он потрясающий человек, но немного эксцентричный, на мой взгляд. Он сколько уже в университете? - Я не знаю, он уже тут был, когда я пришёл, а я на последнем курсе, то есть он тут минимум пять лет. - Вечный студент? - Наверно. Я подошёл к этой группе студентов за столиком Честера. Он обсуждал моральность человека. - Человек имеет душу, мы все соглашаемся с этим, – говорил он. - Но не все из нас, – ввернул кто-то. - Мы все должны согласится с этим, - упрямо продолжал Честер. – Я не даю определение души. Это подобие вместилища интеллектуальных и моральных признаков человека. - Смутное определение, – заметил один из слушателей. - Не такое смутное, как вам кажется. Каждый из вас чувствует присутствие души. Несмотря ни на что, она в вас. Именно благодаря ей, вы демонстрируете мудрость и глупость, хорошее и плохое.…. Мы не должны отягощаться вопросами умозрительной или опытной философии. Мы должны иметь ввиду только основные вопросы теории познания и этики. Его голос был глухой, в котором была некая гипнотическая сила. Слова мало значили. Человек, который произносил эти слова, был человеком страстных и неколебимых убеждений. Однако он никого не уговаривал. Он не пытался ничего никому внушить. Он не доказывал, он просто говорил от чистого сердца. Его отношение к слушающим было дружеским, даже ласковым, однако, он был как бы повёрнут внутрь. - Вы толстовец, Честер? – спросил кто-то. Он отрицательно замотал головой. Студент, сидевший рядом с ним, видимо его ярый приверженец, ответил за него: - Конечно, нет. Толстой ищет в морали убежище от внутренних, личных конфликтов. Этот студент был почти что оскорблён: - У Толстого для всех один стандарт. Мы не пропагандируем никакие обобщения в этой области. Человек должен сам найти свою душу. Человек должен самораспознать свои собственные врождённые ценности. Все люди в основном добрые. Если они делают зло, это потому, что они не знают свою собственную душу. Их незнание уводит их не туда. Из этих соображений мы против наложения любых правил и устоев на индивидуумов. Каждый человек должен найти себя сам через познание своей собственной души. - Но человек слаб, – возразил первый студент, возможно, последователь Толстого. – В нём один дьявол. Он должен иметь чьё-то руководство или устои. - Толстой, - проповедовал приверженец Честера, - Не понимает ценность индивидуума и её роль в развитии морали. У него ложное понимание хорошего. Да! Есть много несоответствие в жизни людей, много слабости. Но моральная слабость и проступки людей всегда непроизвольны, это их реакция против подавления индивидуальности человеческой души. Человек никогда не делает зло ради его самого. - Не означает ли это, Честер, что ты против любой формы тирании, религиозной, политической и социальной? - кто-то спросил Честера. - Тиран - это воплощение зла. Это источник всего зла на земле, – опять ответил студент Честера. Я побежал в свой лабораторный класс, на который я опаздывал из-за встречи с интересным человеком. Я решил встретиться с Честером. Однако прошло несколько недель, прежде чем мне представилась эта возможность. Был поздний июльский вечер, белая ночь. Было немного туманно. Я прогуливался вдоль берега Невы. Я спустился к реке и нагнулся зачерпнуть воды. Только тогда я заметил человека, сидящего на ступеньках. - Я знал, что ты придёшь, – сказал он. Это был Честер. - Но вы меня не знаете, – я был озадачен Он молчал, как будто я ничего не сказал. - Вообще-то я хотел с вами поговорить, – пробормотал я. - Я знал это. У вас беспокойная душа. Но со временем вы найдёте себя так же, как я нашёл себя. - Как? Ответа не последовало. Мы сидели в тишине несколько минут. Он даже не двигался, и глаза его были закрыты. Было даже не слышно, как он дышит. Вдруг он открыл глаза и произнёс: - Я вижу вас стоящим на улице, это Москва. Вы в форме британского офицера. Она вся порванная и грязная. У вас очень длинные волосы. Вы улыбаетесь и выглядите счастливым. Вы узнали меня и сделали движение поприветствовать. Я шёл в группе людей по середине улицы, похожей на Тверскую. Все были мрачные и некоторые плакали. Мы были окружены охранниками: дюжиной людей в странной форме с какими-то эмблемами в форме красных молотков. - Очень интересный сон, - заметил я. – Вы шутите? - Это не сон, это видение, – мрачно сказал Честер. – Иногда у меня бывают эти видения, предчувствия. В такие моменты я полностью теряю контакт с реальностью. Моё шестое чувство становиться предельно чутким. - Ваши предчувствия всегда сбываются? - Всегда, - он был твёрд. – Вы увидите. Я не верил. Это был 1910 год. Я был первокурсником. Через десять лет, когда меня только выпустили из Бутырской тюрьмы, я стоял на улице Москвы, оказываясь верить своему счастью. Позади было четыре месяца тюрьмы. Мне надо было перейти через Тверскую улицу, когда я заметил группу заключённых, окружённую чекистами. Они шли вдоль улицы. В первом ряду шёл высокий, прямой человек. Он выделялся среди группы несчастных и испуганных заключённых своим невозмутимым видом. Он повернул голову в мою сторону и улыбнулся – это был Честер. Он не изменился. В той же самой Толстовке, без шапки, чисто выбритый, с длинными золотистыми волосами, он, казалось, был оторван от действительности. Инстинктивно я поднял руку, чтобы поприветствовать его, но осёкся: это было небезопасно. - Я не сумасшедший, – сказал он, улыбаясь, когда мы сидели на ступеньках возле Невы, и ласково посмотрел на меня. - У некоторых людей есть эта способность предвидеть события. Это наиболее удручающая способность. Однако пойдемте ко мне перекусим. Он жил на Мойке. Его двухкомнатная квартира была очень простая и очень чистенькая. Почти аскетическое место. Несколько стульев, несколько книжных полок, маленький стол. Я заметил много книг по уголовному праву. - Я был адвокатом, – заметил он, пока готовил чай и бутерброды. - У меня была большая практика. Но затем я начал думать. Это довольно обширный процесс. Но постепенно я решил оставить адвокатскую практику и посвятить себя полностью отысканию смысла человеческого существования. Когда я защищал убийц, которые всегда были жертвами своих конфликтов с окружающим миром, я нашёл, что мне было мало известно относительно мотивов, которые двигают человеком. Один из моих клиентов был очень богатый человек, который потерял на бирже всё своё состояние. Что он сделал: он убил свою жену и двоих детей. Он выжил, и его судили. Абсурд! Другой клиент. Пожилой человек, ревновал свою жену, подозревал в неверности. Он убил её. Чушь! Люди этого сорта абсолютно не имеют здравого смысла и нормальной оценки жизни. Современный человек потерял ощущение всех настоящих ценностей, которые были известны даже древней Греции. Поэтому я бросил адвокатскую практику и посвятил свою жизнь познанию самого себя. Я пожертвовал своё состояние государственным образовательным институтам, потому что настоящее существование просто. Современный человек обставлен многочисленными вещами. Он никогда не бывает счастлив. Он сам всегда возбуждает свои внутренние конфликты и он внутренне болен. - Чем вы зарабатываете на жизнь? - спросил я. - Я преподаю математику в вечерней школе. - У вас когда-нибудь было предчувствие о судьбе России? – рискнул спросить я. - Нет, мои предчувствия всегда связаны с моей собственной жизнью. - И что вы знаете о своём будущем? - Несколько раз у меня было одно и тоже видение: я убиваю человека. - Вы убиваете? – я был в ужасе. - С вашей философией? С вашим самопознанием? - Возможно, противоречие до абсурда. По крайней мере, в моём сне. Но обстоятельства этого извинительны. - Есть ли обстоятельства извинить убийство? – Я было начал спорить. Но он рассказал предчувствие. - Я заключённый на каторге и работаю где-то на строительстве железной дороге на Севере. Зима, всё покрыто снегом, кроме дороги, на которой мы работаем. Заключённые представляют собой самых разнообразных людей: старые и молодые, мужчины и женщины. Они все мне кажутся безликими, кроме двоих: коменданта и юной девушки. Я раньше её не встречал, да и вообще таких девушек. Она была мне совершенно незнакома, однако, в моём предчувствии она была моей частью. Я возвращаюсь с работы и слышу её крик о помощи из домика начальника лагеря. Я иду туда и вижу, как он пытается изнасиловать её. Мои руки внезапно вспухли и стали огромные; они заполнили всё поле зрения и задушили начальника. Это было ужасно: мои огромные пальцы душат шею злодея. - Как кончается ваше видение? - Дальше видения не было. Оно заканчивается на задушении начальника этого загадочного лагеря. В 1932 году бывший заключённый, который бежал из трудового лагеря Сегозеро в районе реки Кемь, рассказал мне историю, которая случилась перед его побегом. Честер был убит охранниками за убийство коменданта. Он не знал почему, но ходили слухи, что он защищал девушку из заключённых от изнасилования. * * * * Я был свидетелем ещё одного примечательного случая предчувствия в Обуховской больнице в Петербурге. Врач среднего возраста по фамилии Лутугин обладал шестым чувством. Много раз он угадывал смерть пациентов, которые, ну ни как, не могли умереть от маленькой операции типа вырезания аппендицита. Однажды в больницу поступила молодая здоровая девушка для удаления аппендицита по поводу мягкого случая воспаления. Её температура была нормальной, и её не беспокоило ничего, кроме умеренной боли в области аппендикса.   Было решено её взять на стол, но Лутугин был против. "Если вы её возьмёте, то она умрёт", – упрямо твердил он. Главный хирург сказал, что это всё вздор. Начали операцию, и девушка умерла на операционном столе от наркоза. Русские всегда прислушиваются к этим вещам. Не прошло много времени, как хирурги уже запрашивали Лутугина по каждой планируемой операции. Это у них стало правилом. Но в одном случае он оказался неспособен предвидеть будущее: когда он сам поступил в больницу с камнями в почках. Надо было срочно делать операцию, и он сказал, что операция должна пройти нормально; но он умер через несколько часов после операции, которая закончилась нормально. Причиной его смерти было внутреннее кровотечение, осложнённое циррозом печени. Странная история с Лутугиным снова всплыла в моей памяти, когда я столкнулся с трагическим случаем с братьями Пятаковыми. * * * * Вечером того же дня как был убит Шеллинг, я уехал с фронта. Мне надо было в Петербург, докладывать в департамент, что моя лаборатория разрушена. На пути в Киев я остановился в Луцке, где меня информировали о том, что меня выдвинули кандидатом в депутаты во Всероссийское Учредительное Собрание по мандату Трудовой партии. Выборы по 13-й армии были назначены на ноябрь, и мне предписывалось после Петербурга срочно вернуться на фронт. В тылу царил полный хаос – резкая противоположность дисциплине и порядку, которые были на фронте. Поезда были забиты дезертирами с оружием и часто пьяными, а военная полиция не могла поддержать даже видимость порядка. То тут, то там коммунисты открыто обвиняли демократическое правительство в защите интересов буржуазии и интернациональных "капиталистических собак". Они призывали к немедленному миру без аннексаций и требовали земли для крестьян и фабрик для рабочих. Их речи оставляли глубокое впечатление на некоторых слушателей, которые хотели побыстрее домой... и гори всё огнём. Несмотря на полный хаос на транспорте, продуктов было навалом.   Можно было купить чего угодно в магазинах и ресторанах по вполне умеренным ценам. Никакого голода, холода и экономического спада, на которые потом стали валить необходимость прихода к власти большевиков. Вот когда пришли к власти большевики – вот тогда всё, как корова языком слизнула. И возник страшный голод и холод, и кровь, и весь этот кошмар наступил буквально сразу, как только они пришли к власти. Можно сказать, что это был сплошной кошмар, который никогда потом не кончился. Что было осенью 1917 года, так это усталость от войны и жажда мира. Однако войска в основной части были верными правительству и оставались на фронте. Трусы слушали большевиков и становились дезертирами, и ехали домой самотёком, делая, так сказать мир, для себя лично. Киев, весёлый и всегда нарядный город, всегда был как во время ярмарки. Хорошо одетые, весёлые люди наполняли Крещатик. Конец сентября 1917 года, в Киеве, кроме отдельных мужчин в полевой военной форме, не было никаких внешних признаков войны и революции. Открытые лавки на улицах города ломились под тяжестью фруктов и овощей. Цветы благоухали, всех цветов и оттенков. В воздухе, несмотря на осень, пахло любовью. Юноши и девушки галдели в переулках и открытых кафе. * * * * Я зашёл в штаб фронта, где мой друг, Михаил Майданский был начальником медицинской службы Юго-Западного фронта. Мы не виделись с ним больше года. Он жаловался мне на искреннюю наивность украинских националистов, их самолюбие и политическую близорукость.Эта националистическая близорукость угрожала будущему демократической России. - Эти политические дешёвки, - сказал он, - Отказываются посылать хлеб и продукты в Сибирь. Это преступление, и при этом они заявляют, что они либералы и верят в Демократию. Это так смешно, что просто плакать хочется. Я упомянул, что собираюсь зайти к Пятаковым. - Да интересная семейка. И он рассказал мне, что отец-Пятаков умер несколько лет назад. Он сам выбился в люди. Сначала он был бригадиром на сахарном заводике. Затем он открыл свой заводик и развился до такой степени, что стал самым крупным сахарозаводчиком на Украине и одним из самых богатых людей в Киеве. Однако старик жил скромно и оставил состояние своим трём сыновьям. - Старший Николай ведёт отцовский бизнес. Средний, Григорий, стал воинствующим большевиком и шляется по тюрьмам. Он ненавидит старшего брата и их нелюбовь – взаимная. Говорят, что в большевизме Григория больше эмоций, чем логического рассуждения. Своегорода отдушина. И я почти ничего не знаю о младшем Михаиле. - Это мой друг, - ввернул я, - Это он попросил меня зайти к нему домой, если я поеду через Киев. Михаил был моим соседом по лабораторному столу в зоологической лаборатории Петербургского университета. Очень высокий, под метр девяносто, с длинными русыми волосами, с усами и бородой он напоминал типичного Чеховского героя. Он был молчун и отличный работник. Я знал, что его отец очень религиозен, и был удивлён материалистическими убеждениями Михаила. - Будь осторожен, - предупредил меня Майданский, - И не натолкнись на Григория. Я только позавчера встретил его в публичной библиотеке, и он до сих пор ещё в городе. Иногда, когда он в городе, он останавливается в их доме, мне кажется, чтобы досадить Николаю.   Таким образом, я отправился к Пятаковым. Майданский подвёз меня к дому. - Будь осторожен, Пятаковы очень взрывоопасны в политическом смысле, - ещё раз предупредил он меня и уехал. Улица на высоких холмах, окружающих Киев, была очень приятная. Было как-то странно тихо под высоким липами, которые толпились в переулках. Не было ни звука, ни голосов, и не видно никого. Название улицы было Подлипная - и она была таковой, и как бы, предавалась медитации. Дом Пятаковых, большой и белый, был в колониальном стиле и имел два крыла. Его украшали мраморные подоконники, и он тоже, как и улица, молчал. Вокруг дома был большой вишнёвый сад и кусты чайных роз. Я позвонил в звонок. Сначала никто не отвечал, но затем массивная дверь медленно приоткрылась, и старый слуга впустил меня в вестибюль. Я попросил доложить меня Николаю Пятакову. Слуга был глух, и мне пришлось приложить некоторые усилия, чтобы растолковать ему. Он сказал мне идти за ним, и еле-еле передвигаясь, провёл меня в большую, полутёмную комнату с массивной мебелью. Через несколько минут вошёл Николай Пятаков. Мне он сразу понравился. Очень высокий, блондин, он смутно напоминал брата Михаила, но без его обиженного выражения лица. Он был чисто выбрит; прямолинейный и открытый он произвёл на меня впечатление своей искренностью и живостью. "Вот настоящий человек, образец своей человеческой расы!" – подумал я. Мы сидели у камина и пили украинское вино, принесённое слугой. Мы говорили о России и большевизме, украинском национализме и его сахарном бизнесе, который процветал несмотря на хаос. Мы говорили о Бунине и Куприне. Мы говорили о его надеждах и планах. Его разговор был ободряющим, а его идеи здравыми и полными смысла. И тем не менее, беседуя с ним, у меня было впечатление, что я беседую с человеком, который скоро умрёт. Это было, одно из самых странных ощущений, которые я когда-либо испытывал. Этому ощущению не было объяснения. Однако у меня никогда не было такого сильного предчувствия и, я надеюсь, больше не будет никогда. Это было пугающее и неприятное чувство. Передо мной сидел молодой, полный жизни человек, обречённый умереть. Меня настолько потрясло это предчувствие, что я не в состоянии был слушать то, что он говорит. - Вы чем то обеспокоены? – спросил меня Николай, улыбаясь. Я отнекивался. - Вы собираетесь в Петербург? Я кивнул - Вы Керенского знаете? Вы увидите его? - Я мог бы. Я знаю его хорошо. Я мог бы, если необходимо. - Необходимо. У меня срочное послание Керенскому, послание чрезвычайной важности. Я собирался ехать сам, но мне сейчас нужно быть в Киеве. Могу я на вас рассчитывать? – спросил он с беспокойством. Я уверил его в том, что я доставлю его послание Премьер - Министру. Затем с неохотой он вспомнил историю с его братом Григорием, который связался с коммунистами и сразу стал близок к Ленину. - Его ненависти к семье и всему, что с ней связано, трудно поверить. Однако он держит здесь свои комнаты и останавливается тут, когда он в Киеве. Почему? Я не знаю. Возможно, это часть его конспираторской деятельности. Григорий приехал в Киев несколько дней назад, – сказал он несколько возбуждённым образом. – К нему много приходили всё это время, и несколько собраний было в обстановке строжайшей секретности. Николай признался, что он настолько стал подозрительный к деятельности брата, что обыскал его комнату, когда тот отсутствовал. - Я никогда раньше не делал такие постыдные вещи, но я чувствовал как гражданин, что мне необходимо знать в чём причина всего этого ажиотажа. Он нашёл документ в столе Григория. Это было письмо Ленина Григорию Пятакову, написанное собственной ленинской рукой. Письмо извещало, что вооружённое восстание против правительства Керенского планируется на 16 октября; и что он, Григорий, должен организовать группу в пятьсот большевиков, вооружить их и обеспечить их прибытие в Петербург за несколько дней до 16 числа. - Вот само письмо, - сказал Николай, передавая его мне. Я в изумлении замер. У меня перехватило дыхание. Ко мне вернулось заикание: - Подлинное письмо Ленина! Понимая всю важность протянутого мне документа, я тут же я сделал своё решение: - Я сегодня же еду в Петербург и найду Керенского. Николай горячо пожал мне руку. - Спасибо, у меня как камень с сердца свалился. Я быстро оставил Николая и спустился вниз. В вестибюле я почти столкнулся с высоким, бородатым мужчиной, который был как близнец Михаила. Это был Григорий. - Вы кто? – грубо спросил он меня. – Вы что здесь делаете? Я объяснил, что я друг Михаила и пришёл к нему. - Его здесь нет. Надеюсь, вы не встречались с другим моим братом, который полнейший мерзавец. "Этот человек - моральный урод. Он соображает вообще, что он говорит?" - подумал я. Ничего ему не ответив, я поспешил из этого дома, где странный сын мультимиллионера мнил себя большевиком, а был самой настоящей свиньёй в своём собственном доме. Через несколько дней в Петербурге я прочёл в газетах, что Николай Пятаков, директор сахарных заводов и лидер либеральной партии, был убит при попытке вооружённого грабежа его дома. Группа грабителей перевернула вверх дном весь дом в поисках денег и ценностей. Но я-то знал, что это Григорий с дружками искал у брата письмо Ленина. Через годы, я узнал, что Григорий Пятаков расстрелян НКВД. "Какое хорошее НКВД!", - подумал я. Во все последующие вихревые годы, когда моя жизнь постоянно подвергалась опасностям гражданской войны, я уже не мог небрежно относится к предчувствиям. Когда я был в Бутырской тюрьме, и каждый момент ожидал смертной казни, у меня было предчувствие, что я останусь в живых. А когда я пустился в опаснейшую авантюру путешествия в Уфу на повторное Учредительное собрание, у меня было полнейшее предчувствие, что всё как-нибудь обойдётся. В станице "По приказу красного командира красноармейцы привели в Ларемную больше ста казачек. Однако беляки освободили их, а красноармейцев казачки подвергли мучительной смерти", – писала газета "Известия" от 15 января. Колёса телеги шумно вертелись, и всё вокруг благоухало запахом свежескошенного сена. Мы сидели в телеге, изнывая от длинного пути, и тупо смотрели на дорогу. Разговор временами вспыхивал, а временами, становясь бессмысленным, затихал. Моя попутчица, юная казачка с роскошными тёмными волосами, спокойно и безучастно рассказывала о том ужасе, который произошёл в станице. Её голос был странным образом монотонен, а сама она была похожа на придорожную траву. Длинная, зелёная трава напрасно сопротивлялась серой придорожной пыли. Трава выцветала и выдыхалась, а колёса телеги монотонно скрипели и скрипели. * * * * На рассвете гонец из казацкого штаба примчался на лошади в Ларемную. Созвали всех станичников. Множество народа пришло послушать новости. - Чего случилось-то? - Командир приказал срочно известить вас, что завтра в Ларемной будут красные. Сколько их – неизвестно. У них есть пулемёты, и даже пушка. Наши люди не могут с ними справиться. Наше дело предупредить. А вы делайте, что хотите. Хотите - сражайтесь, хотите - бегите. Поднялись крики. Молодёжь кричала: - Ура! Да здравствуют красные! Покончим со старыми порядками! Долой буржуазию! Старики сердито ворчали. Старый Гаврила, староста, набросился на молодёжь: - Побойтесь бога! Предатели! Я вам покажу кузькину мать с большевиками якшаться! Его без труда успокоили. Казаки начали думать. Сначала высказался молодой казак Парфён Пименов. У него были мягкие, похожие на женские волосы, усы, и на щеке у него был шрам от пули. На гимнастёрке он носил Георгиевский крест. Он размахивал руками и умолял казаков сопротивляться. Он насмехался над односельчанами. - А может, вы трусы? Вы, может, боитесь сражаться с красными? Может, вы дрожите от одной мысли о красных? - Этот Парфён хвастун, – отвечал крупный и бородатый казак Ситов. Он был торговцем - О чём ты говоришь? Какое сопротивление? Какое сопротивление у соломинки? Штыки против пушки! Надо выбрать середину. - Какую середину, Емельяныч! - поднялись голоса. - Они говорят, что красные воюют только с казаками. Ясно, что нам тут оставаться нечего. С женщинами – другое дело, женщин они не тронут. Судите сами. Если мы уйдём - они разграбят станицу, а может, и сожгут. Если мы останемся – это тоже ничему не поможет. Мое мнение: надо оставить баб стеречь избы, а самим, ясно дело, тикать. - Отличная идея, большой дурень! - Закричала старая вдова Митрохина, женщина огромных размеров и с ногами, как телеграфные столбы, - Бросить женщин на произвол судьбы! - Не пугайся, старая перечница, тебя они не тронут! На твою красоту они не клюнут! Смех, крики, споры, продолжались ещё долго. С наступлением сумерек вдалеке послышались выстрелы пушки. Казаки, которые решили оставить баб в станице, быстренько собрались. Как и водиться, бабы сильно вопили и плакали, провожая казаков до околицы. Проводя казаков, бабы по быстрому заперлись в избах и закрылись на все ставни. - Странно, как будто все они вымерли. Часом, они не убежали? Крепко сложенный красный командир с багровым лицом и револьвером в руке, остановил отряд у входа в церковь. Отряд составляло человек сто красноармейцев, несколько пулемётов и всего одна пушка. - Товарищи, они прячутся! Видите, все двери позакрывали. Светловолосый красноармеец с широкими скулами излагал какие-то свои идеи командиру, по-приятельски похлопывая его по плечу. Солдаты и командиры были пьяны, и многие с трудом держались на ногах. Они отпускали вульгарные шутки и ржали. - Вы чего? Найдите мне жителей! Вот хата попа! Подать его сюда! Еле-еле, медленно несколько красноармейцев пошли искать попа, лузгая семечки. Другие разбрелись по станице, гоняясь за курами и утками и выламывая ставни и двери. Шум, перемешанный с руганью, распространился по станице. Вдруг шум заметно усилился, к кудахтанью кур добавились вопли и крики женщин. Вместо попа, который ушел с казаками, привели его жену. Она была юной и красивой, с тёмными глазами. Испуганная, она плакала, как ребёнок и умоляла отпустить её. - Мальчики! Берите всё, хлеб, мясо, только отпустите меня. Красноармейцы не обращали внимания. Возбуждённые её молодым телом, они тащили её, задирая её, и щипая со всех сторон. Во дворе старой Митрохиной двое красноармейцев гонялись за индейкой. Старуха с огромной кочергой гонялась за ними. Прижатый к углу двора маленький курносый красноармеец с глупым лицом вытащил револьвер и, полузакрыв глаза, выстрелил. Митрохина рухнула на землю. Солдат, улыбаясь, обшарил её карманы. Вытащив ключи и кошелёк, он показал их товарищу, и оба растворились в хате. Дворняжка подбежала к неподвижному телу и опустила хвост.   Вдруг, увидя кровь, дворняга начала лизать её - Чего вам надо? - Впускай! А то сломаем дверь! - Муж ушёл в поле! - Открывай без разговоров! Красноармейцы ломились в большую хату Ситова. Его темноглазая жена была станичной красавицей. Она в страхе забилась и боялась двигаться. В углу плакала её трёхлетняя дочь, испуганная стуками и криками красноармейцев. Наконец дверь не выдержала, и трое красноармейцев ввалились внутрь. - Что вы хотите? Что вы вламливаетесь как бандиты? Вид красивой женщины, рассерженной их поведением, ещё более разохотил красноармейцев. Без лишних слов огромный бородатый красноармеец с сифилитическим носом сгрёб её груди и повалил её на пол. Женщина, отчаянно крича и сопротивляясь, притянула к себе своё дитя, как будто стараясь защититься им. Мужик, взбешённый помехой, схватил ребёнка за ноги и зверски саданул ребёнка головкой о печку. Брызги крови разлетелись по комнате. Затем он набросился на обезумевшую несчастную женщину всем телом и под одобрительные крики товарищей изнасиловал её. Командир восседал в центре квадрата, очерченного стоящими красноармейцами. На своих коленях он держал жену попа, заливающуюся слезами. Подзадоренный толпой красноармейцев, он бесстыже целовал жену попа и, гнусно смеясь, пробовал петь революционные песни. Одобрительная ржачка раздухаряла его всё больше, и больше. * * * * К вечеру кошмар в станице достиг своего разгара. Чтобы наказать всю станицу за бегство казаков, командир красных приказал доставить к нему сто самых красивых девушек и женщин станицы Ларемной. Среди пыли и проклятий красноармейцы волокли казачек. К себе в повозку красный командир взял изнасилованную и обезумевшую жену попа.   Всю ночь опушка леса, которую красноармейцы выбрали местом для оргии, была свидетельницей скотских сцен. Для сопротивляющихся женщин они вкопали столбы и привязали несчастных к ним. Сначала красноармейцы разорвали их одежду, а затем как с животных содрали кожу. Однако их веселье было прервано обезумевшей, молодой женой Ситова. Она полностью потеряла рассудок, плакала и смеялась одновременно и кричала непонятные слова. - Убей ты её! - сказали красноармейцы бородачу. - Такую красотку вряд ли ещё где найдёшь. - Да найдём мы тебе в следующем селе, сколько хочешь. И..., следуя совету товарищей, бородач убил несчастную, просто выстрелив ей в спину. * * * * На следующий день отряд казаков окружил лес, освободил женщин и взял красных в плен. Женщины ни секунды не сомневались в том, что они делают. После того, как они всех кастрировали, они убили всех до одного. Красного командира мучили гораздо дольше, чем остальных. * * * * Колёса телеги скрипели и скрипели, и юная казачка, одна из тех самых несчастных женщин, тихо плакала под мелодию этих колёс Оглавление   www.pseudology.org