Переводчик Джон Галепено Отпечатано в Англии. Бристоль, типографская компания Бартон манор – Ст. Филипс, 1973 год Борис Фёдорович Соколов На берегах Невы Часть 7 "Серая Шинель" Было очень холодно, этой декабрьской ночью. Васильев и я шли по набережной Невы. Стояла полночь. Река была покрыта толстым слоем льда и полуметровым слоем снега. Улицы были пустыми, за исключением нескольких извозчиков, развозящих припозднившихся людей по домам. Мы находились в угнетённом состоянии, если не сказать, в отчаянии после проведения вечера с делегатами на Болотной улице. - Я не могу понять, – пробормотал мой друг, прикрывая рот ладонью, чтобы не застудить горло. - А кто может? - Революционеры…, славные революционеры русской революции! А теперь, как дети, играющие в парламентские игры. - Может быть, они выдохлись. Устали от всех этих лет, проведённых в ссылке и тюрьмах. - Слабое оправдание, – горько заметил Васильев. - Может, они старые. Они намного нас старше? - Может быть. Во всяком случае, всем им за сорок. - Ну не всем, но большинству. - Террористы, которые ждали смертной казни. А теперь – как ягнята. - Ну что мы можем сделать? – воскликнул я в отчаянии. - У меня есть идея, – ответил мой друг. Мы приближались к Дворцовому мосту. - В этом богом забытом городе нет ни одной газеты, которая бы не принадлежала большевикам. Мы должны иметь независимую газету, которая будет говорить свободно и громко, и атаковать тиранов. - Мечты, мой друг. Они закроют её прежде, чем она выйдет. - Не обязательно, если это будет подпольная газета, издающаяся в одном из полков, у нас есть шанс. Так родилась знаменитая газета "Серая Шинель". Целых три недели "Серая Шинель" бесстрашно атаковала большевиков. Это была единственная независимая газета в те дни. Издателями были объявлены солдатские комитеты Преображенского и Семёновского полков. Главный редактор был Борис Петров, рядовой Семёновского полка. Я был, собственно, редактором. Моё знание печатного дела существенно помогло мне в этом предприятии. Но главным двигателем всё равно был Васильев. Он отвечал за распространение. Он раздобыл несколько армейских грузовиков, и только тираж был напечатан, он тут же развозил его по разным местам. Газета продавалась на заводах, в казармах, в ресторанах и везде, где удавалось продать, не рискуя быть схваченным. Наша газета была откровенно антибольшевистской. Мы подчёркивали важнейшую роль Учредительного собрания в судьбе нашей страны. Мы обнародовали планы большевиков силой разогнать Учредительное собрание. Мы раскрывали глаза людям на то, что большевики являются реакционерами и их вся цель - это ничем не ограниченная власть. Успех газеты был фантастический. Все десять тысяч копий продавались за несколько минут, хотя цена поднялась до нескольких рублей. Второй выпуск мы увеличили до двадцати тысяч копий. Газета " Правда" сразу напала на нас, разоблачив нас, как капиталистических холуёв. Мы прекрасно понимали, что если бы не прикрытие военной силы двух полков, нас бы схватили в первый же день. С силой двух полков большевиками ещё приходилось считаться. Поэтому мы решили не заниматься самоцензурой, а кричать что есть силы. На третью ночь они, однако, прислали отряд бывших моряков и конфисковали весь третий выпуск. Но мы на этом не сдались. Мы нашли ещё одну типографию и продолжили выпуск под названием "Простреленная Серая Шинель" Мы усилили нападки на большевистское правительство. Мы обвинили их в подавлении прессы и использовании диктаторских методов. Однако теперь мы соблюдали меры предосторожности. Дежурный отряд от обоих полков круглосуточно охранял нашу типографию на улице Чернышёва. Эти дни и ночи мы были в состоянии лихорадочной активности: Петров, Васильев и я. Вместе с тремя другими солдатами, которые были раньше журналистами, мы всё время писали заметки. Один из нас рисовал хорошие карикатуры. На одной из карикатур Ленин сидел с короной на царском троне и говорил: "Я есть диктатура пролетариата". А безногий солдат спрашивает его: "А сам то пролетариат где?". А Ленин отвечает: "Меня это не интересует. Главное – это вывеска". Спрос на газету всё возрастал. Теперь она продавалась солдатами из обоих полков и по понятным причинами было только немного попыток помешать её распространению. Но после того как вышло двенадцать выпусков и тираж достиг сорока тысяч экземпляров, большевики решили предпринять энергичные меры. Второго (2) января Крыленко, который, несмотря на его фамилию, не был украинцем, а был одним из большевистских лидеров и тестем Макса Истмана, известного троцкиста из Америки, этот Крыленко (кличка "Абрам") появился в казармах Семёновского полка и созвал митинг. (Прим. Пер.Дочь Крыленко, Елена Крыленко-Истман, художница, умерла в 1956 году, будучи замужем за американским троцкистом Максом Истманом жила в Америке. Макс Истман (Max Eastman. (1883-1969) автор многих троцкистких книг и статей, например "Конец социализма в России". 1938). Крыленко был отличный оратор. Я помню его еще с тех времён, когда я учился в Петербургском университете. Он хорошо владел искусством демагогии. Он говорил сердито и не контролировал себя. Он обвинил полк в том, что он приютил врагов пролетариата и пособников мировой буржуазии, то есть нас. Он назвал нашу газету грязным листком, который настолько грязен, что его нельзя даже использовать в сортирах. "Вы хотите быть в рабстве у кровожадных международных банкиров? - вопрошал он, сам являясь агентом этих самых банкиров. - Тогда закрывайте вашу антипролетарскую газету!". Но Крыленко сделал одну большую ошибку, он начал угрожать в случае, если полк не повинуется. Это вызвало отрицательную реакцию солдат, которые под конец речи освистали его. Затем выступил Борис Петров, редактор. Он не был оратором. Он говорил очень просто и без обиняков. Он признал себя главным редактором и протестовал против гнусных обвинений Крыленко: - Кто вы, собственно говоря, такой Крыленко, чтобы учить нас и угрожать нам? Вы узурпировали власть и закрыли все газеты, кроме своей собственной. Всё, что вы говорите о нас, ложь от начала и до конца. Сегодня вы говорите одно, а завтра вы говорите другое. Вы используете лозунги, рассчитанные на полностью не информированных людей. Вы считаете, что мы сами вообще ничего не понимаем. Что это за ваши обвинения про международных банкиров? Что они Семёновскому полку деньги дают? Они вам, большевикам, деньги дают. С вами, большевиками, тут всё ясно.   Более трёх месяцев вы требовали созыва Учредительного собрания, имея виду свержение демократического правительства. Выборы вообще произошли под вашим руководством и давлением. Я сам свидетель того, как ваши люди фальсифицировали результаты выборов в свою пользу. Я лично знаю ситуации, когда тыловые армейские подразделения, находящиеся под вашим контролем, объявляли в четыре раза больше избирателей, чем у них в действительности есть солдат по штатному расписанию. И, несмотря на всё ваше жульничество, вы проиграли выборы. И теперь вы хотите разогнать силой Учредительное собрание, избранное народом. А когда нашлись ещё мужественные люди в этом полку, готовые защитить своё, да, именно своё Учредительное собрание, вы, Крыленко, осмеливаетесь угрожать им, как будто они уже ваши рабы. Постыдились бы, Крыленко! Единодушно Семёновский полк решил продолжить публикацию газеты и обеспечить ей полную охрану. Эти ночи в типографии, эта работа под прикрытием пулемётов от возможной атаки большевиков, теперь вспоминаются как удивительное время. Замёрзшие окна, метровый снег, покрывающий площадь. В типографии, которая обогревалась только одной "буржуйкой", было очень холодно. Потребляя огромное количество горячего чая, чтобы согреться, мы горячо обсуждали проекты статей и карикатур. Наибольшим успехом пользовались карикатуры. - Что вы думаете об этой карикатуре? И Сергей, художник, показывал нам карикатуру на Камкова, левого социалиста, с длинным хвостом и на четырёх лапах, лижущего руку Ленину. "Пошёл прочь, пёс! Ты больше мне не нужен", – говорил Ленин. - Отлично! Камков будет вне себя. К четырём часам утра наша четырехстраничная газета сходила с типографского станка. Мы тут же будили охранявших нас солдат и читали газету им. Нам нужен был их отзыв. - Хорошо, хорошо… - говорили солдаты. Когда мы, таким образом, получали добро, мы были уже готовы распространить газету. * * * * Второго янаваря вместо "Серой Шинели" вышла уже "Простреленная Серая Шинель. Последний выпуск "Простреленной Серой Шинели" был свёрстан ночью 4 января, а 5 января газета прекратила своё существование вместе с разгоном Учредительного собрания. Этот выпуск был составлен нами в состоянии полного отчаяния. Половина первой страницы была набрана огромными буквами: "Да здравствует Учредительное собрание!". И в самом низу страницы в чёрной рамочке объявление: "Революционный пыл умер". Много позже мне сказали, что Виктор Чернов, когда ему показали последний выпуск "Простреленной Серой Шинели" сказал: - Соколов поссорил меня с Лениным. * * * * Васильев был арестован утром 5 января, когда распространял последний выпуск газеты около Варшавского вокзала. И я тоже ожидал ареста каждый момент. Уничтожение русской интеллигенции События 5 января (по старому стилю и 18 января по новому), как я описал их в "Архивах", и как они описываются в этой главе, рассказаны почти одинаково Марком Вишняком, который был секретарём собрания, в его книге "Всероссийское Учредительное собрание". * * * * Этот день был облачный и холодный. Город, покрытый толстым слоем снега, был в мрачном и сердитом настроении. Лица прохожих были обеспокоены. То тут, то там небольшие группы людей двигались в сторону Невского проспекта. Группа рабочих и служащих шла с плакатами. Все плакаты имели одинаковую надпись: "Да здравствует Учредительное собрание!". Среди сотен плакатов и транспарантов я не видел ни одного в пользу разгона Учредительного собрания. Много невооружённых солдат и матросов примкнули к шествию, и люди скандировали: "Долой большевиков!". При подходе к Невскому проспекту народу стало больше. Настроение участников демонстрации было на грани возмущения. К одиннадцати часам дня толпы заполнили не только Невский проспект, но и все улицы, ведущие к Таврическому дворцу. Сотни транспарантов с надписью "Долой большевиков!", "Долой тиранов!" медленно двигались в сторону Таврического дворца. Авангард демонстрации достигли красного кордона, находившегося на Литейной улице. Этот кордон был маленьким, не более пятидесяти вооружённых большевиков. При виде движущейся на них огромной толпы они не выдержали и скрылись, но тридцать метров дальше уже более многочисленный отряд "прибалтов" перегораживал путь. Между ними и толпой не было ни каких баррикад, только стояло двадцать пулемётов. Толпа в тридцать тысяч человек встречалась с пятьюстами головорезами, специально экспортированными Троцким из Америки. Когда расстояние между толпой и кордоном уменьшилось до пятнадцати метров, нью-йоркские гангстеры открыли огонь, целясь в тех, кто был со знамёнами и плакатами.   Студент из Технологического института, ведущий группу своих коллег, был убит моментально. Два рабочих с завода "Треугольник" упали, серьёзно раненные, но всё еще держали транспарант "Долой убийц Демократии!" Толпа в панике подалась назад, оставляя десятки убитых и раненных. Однако, всё новые толпы людей, идущих со стороны Невского проспекта, напирали вперёд. Боевики, подкреплённые отрядом бывших моряков, открыли смертельный огонь на поражение. Теперь основные потери несли рабочие Обуховского завода, известного за его демократические тенденции. Известный член кооперативного союза рабочих Логунов был ранен в грудь, и около двадцати рабочих и зевак было убито или ранено. В этот раз толпа уже не смогла противостоять огню, медленно она откатывала назад. То тут, то там раздавались возгласы: "К оружию! К оружию!". Старый рабочий в треуголке сказал мне: "Если бы у нас был хотя бы маленький отряд солдат, мы бы легко смяли этих жидов". Но на стороне демонстрации не было никакой военной силы. Еврейские лидеры русской Демократии запретили всякое оружие на стороне демонстрации. Я оказал первую помощь Логунову и помог занести его в частный дом. Он ещё дышал, но потом умер от внутреннего кровотечения. Я оставил его и вышел на улицу. Расстояние между нью-йоркскими боевиками и демонстрантами было около шестидесяти метров. Обе стороны оставались пассивными, как будто, ожидая нового развития событий. Но и на остальных улицах, ведущих к Таврическому, дворцу была та же ситуация: нигде демонстранты не могли прорваться через кордоны. От многих людей, участников демонстрации, я слышал ту же самую историю. Баланс силы колебался между двумя сторонами. Более двухсот тысяч человек участвовали в демонстрации, требуя передачи власти в руки Учредительного собрания. Против этих возмущённых масс, большевики имели силы только-только, чтобы не допустить их до Таврического дворца. Одного бы полка было достаточно, чтобы переломить ход событий в пользу народа. В частных разговорах это признали потом многие лидеры большевиков. Они страшно боялись вспышки народной ярости. Было двенадцать дня. Город был взбешён от невозможности прорваться к дворцу. Однако пик недовольства уже был пройден, и народная ярость пошла на убыль. Холод тоже работал на большевиков. Толпы народа всё еще окружали улицы в районе Таврического дворца. Но апатия и безнадёга стали овладевать людьми. Теперь стало ясно, что только чудо может спасти Учредительное собрание. Неохотно, только из-за того, что, вроде, как по обязанности, я решил идти в Таврический дворец. Чтобы быть убитым? Я ожидал всего. Я подошёл к кордону, и был сразу же остановлен боевиками. - Какого чёрта тебе нужно? – на ломаном русском спросил их главный. Я был в своей форме армейского врача. - Я член Учредительного собрания. - Мандат. Я вынул красную книжечку за подписью комиссара, Урицкого. Боевик ничего не сказал, но позволил мне пройти. Идеи имеют магическую власть над людьми. Когда какая - нибудь сильная идея овладевает людьми, они теряют чувство реальности. Они становятся рабами своей идеи, и она парализует их способность видеть очевидные вещи. Идея Учредительного собрания доминировала в жизни русской интилигенции в течение последних десятилетий. Конституционная ассамблея, выбранная на основе всеобщего участия народа, была целью упорной борьбы, которая велась интеллигенцией. И, наконец, цель достигнута. Через несколько часов историческое Учредительное собрание должно было открыться. Несмотря на нехорошие слухи и все обстоятельства, глубоко в сердцах членов собрания, гнездилась вера в мистическую силу этого политического учреждения. Они были представителями народа, выбранные в соответствии с законом. Они были готовы умереть за идею Учредительного собрания. Однако они не были готовы к тому, что стало происходить в стенах Таврического дворца. Они не ожидали, что их просто оставят в дураках. Они плохо знали Ленина и его компанию. Таврический дворец выглядел, как военный лагерь. Вооружённые моряки, реэмигранты, выдающие себя за прибалтов, группы людей в штатском с револьверами и пулемётами присутствовали везде. Несколько пушек стояли наготове перед дворцом. Все двери были закрыты, кроме одной. Снова военный отряд проверил мои документы. Я вошёл в приёмный зал дворца, и снова вооружённый отряд проверил мои документы. Я прошёл дальше в зал собрания, где предполагалось открытие заседания. Зал был наполнен бывшими матросами и этими, якобы "прибалтами". Они разгуливали вокруг и оккупировали галереи. Члены Учредительного собрания тоже бродили вокруг и спрашивали друг друга тихими голосами: "А вообще-то собрание откроется? Может, они разгонят его до открытия?". В зале собрания было не топлено и очень холодно. Фракция коммунистов отсутствовала, проводя где-то своё собственное собрание. Часы проходили один за другим, но ничего не менялось. Только позднее мы узнали, что Ленин специально затягивал открытие, чтобы точно знать, чем разрешилась ситуация в городе. Он прекрасно знал, что демонстраторы могли прорваться к дворцу, и поэтому именно на улицах Петербурга решилась судьба Учредительного собрания. Только в четыре часа по полудни, ровно через четыре часа, как должно было открыться собрание, появились какие-то признаки деятельности. К этому времени Ленин уже имел информацию, что кордон выдержал, и что народ начинает расходиться. Теперь он мог действовать по своему хотению. Ленин уже выиграл свою битву. Однако чтобы сделать победу более убедительной, он решил подвергнуть Учредительное собрание полному унижению. "Никакого кровопролития!" – Ленин не хотел делать из депутатов мучеников за Демократию. Однако, поведение его приспешников и всей этой специально пригнанной публики, указывало, что они решили сделать из Учредительного собрания посмешище. Зал собрания постепенно наполнялся. Кресла слева заполняли большевики, а центр и кресла справа – представители демократических партий. Несколько ведущих коммунистов заняли места на сцене. Среди них был Павел Ефимович Дыбенко, будущий палач в гражданской войне, был также и Стеклов (Нахамкес). Несмотря на русские фамилии, многие из них, как например тот же Стеклов, не были русскими. Ленин сидел в ложе слева от сцены. Он был бледен и заметно нервничал. Время от времени к нему подходил Сталин и затем удалялся. Троцкий отсутствовал. Он в это время спешно продавал Россию немцам, ведя с ними переговоры где-то на Западном фронте. (Коммунист Бонч-Бруевич вспоминает: "Владимир Ильич… был нервозен и бледен как никогда до этого…. Он сидел, конвульсивно схватив себя за руки". Из работы "На сражающихся рубежах Февральской и Октябрьской революций", стр. 256). Я поднялся на галереи. Они все были заполнены бывшими матросами и реэмигрантами. Вооружённые до зубов, матросы были призваны производить устрашающее воздействие на собрание. Многие из них были пацанами, не видевшими фронта. Большинство вообще были дезертирами. Некоторые были пьяны. Там и сям они играли в карты. Я спросил одну из групп: - Вы члены партии большевиков? - Нет. - А почему вы здесь? - Нам приказали быть тут на всякий случай. Их начальником был рыжий матрос с "Авроры", и я слышал, как он инструктировал их: - Когда я подниму руку, всем кричать "Долой буржуазных наймитов!". Вы можете угрожать им оружием. Но не стрелять. Строгий приказ, сегодня больше никакой крови. Вы всё поняли? И нескольким матросам постарше он добавил: - Посматривайте за своими. Я попробовал поговорить с одним из юных матросов с открытым детским лицом. - Вам известно, что это за собрание тут будет? - Нет, – сказал он, смущённый моим вопросом. - Я ничего не знаю о собрании. Они меня послали, но я не знаю почему. Десять минут четвёртого. Высокий, седеющий человек, Лоркипанидзе, представитель Грузии, предложил, чтобы старейший участник собрания открыл его. Сергей Швецов, социал-революционер, с седой бородой и длинными седыми волосами поднялся на сцену. Он был встречен улюлюканьем, и с большевистской стороны раздались крики "Узурпатор" и "Капиталист". Швецов позвонил колокольчиком, призывая к порядку. Напрасно. Крики и улюлюканье продолжалось. Рассердившись, Швецов прокричал: - Я объявляю Всероссийское Учредительное Собрание открытым! Его слова утонули в организованном крике и гаме с галёрки. В этот момент Аванесов, секретарь большевистского Центрального комитета, перехватил колокольчик из рук Швецова и передал его Свердлову. Как по мановению руки шум стих. Наступила тишина, за которой последовали аплодисменты с галёрки и с левой, большевистской, стороны. Это продолжалось несколько минут. - Да здравствует Ленин! - Долой капиталистов! - Долой интернациональных банкиров! - кричали моряки с галёрки. Наконец, Свердлов позвонил в колокольчик и провозгласил конвенцию открытой. В его речи, которая как мы узнали, была написана Лениным, Свердлов выразил надежду, что Учредительное собрание одобрит все декреты, произведённые властью большевиков. Он требовал одобрить "диктатуру пролетариата" и отказаться от всех притязаний на демократическое государство и демократические свободы. Он предложил, в действительности, чтобы Учредительное собрание отказалось от своих целей и предало их Совету Народных Комиссаров и оставило себе функции консультативного органа при Совнаркоме. Но даже это предложение не было искренним и не отражало истинных намерений Ленина. В этом предложении Ленин просто подготавливал почву для того, чтобы несколько дней позже провозгласить, что Учредительное собрание отказалось признать "власть народа" и предпочла липнуть к власти её "капиталистических друзей". Именно поэтому он, дескать, был вынужден распустить Учредительное собрание для блага народа. Пока Свердлов читал декларацию, я видел, как Ленин пишет записку. Он послал записку одному из лидеров своей фракции. Немедленно после речи Свердлова этот лидер встал и предложил запеть "Интернационал". Опять же этот умный приём, ставил конвенцию в подчинённое положение. Поэтому всем, хочешь, не хочешь, пришлось встать и петь "Интернационал", впрочем, большинство не пело. Речь Свердлова окончилась аплодисментами с галёрки. Из центра и правой стороны зала раздались крики: "Стыд!", "Срам!". Последовали выборы председателя Учредительного собрания Виктор Чернов, бывший секретарь по сельскому хозяйству в правительстве Керенского, был избран 244 голосами против 151 голоса при большинстве воздержавшихся. Его вступительная речь ожидалась быть антибольшевистской. Вместо этого Чернов призывал к сотрудничеству с большевиками. Тем не менее, его речь была встречена галёркой враждебно. С галёрки неслось: - Буржуйский лакей! - Хватит! - Капиталистическая гадина! Снова и снова Чернов призывал к спокойствию и к уважению Учредительного собрания. В ответ шум и крики только нарастали и, наконец, оратора заглушили таким образом, что его слова вообще утонули в диком шуме и гаме. Я хотя и сидел спереди, во втором ряду кресел, мог слышать только часть того, что пытался сказать Чернов. Он выразил надежду, что между разными фракциями может быть найден общий язык, и Учредительное собрание означает окончание борьбы между фракциями. Однако не только галерка продемонстрировала своё отрицательное отношение в речи Чернова, демократические партии восприняли эту речь с молчаливым раздражением; так как все они понимали, что никакого потворства, а только сильная позиция собрания могла ещё что-то спасти. Вскоре говорил Бухарин, один из людей Ленина, и он не оставил никаких иллюзий собравшимся.   Он сказал: - Существует огромная пропасть между вами и нами. Мы хотим полной диктаторской власти над всеми политическими функциями в этой стране..., а вы защищаете вшивую демократическую республику. И он окончил мощной декларацией: "С этой платформы мы объявляем смертельную войну всем и везде демократическим идеям!". Дальше уже было некуда. Это означало, что большевики подписали смертный приговор Учредительному собранию. А Бухарин и Чернов не были русскими людьми, впрочем, как и Аванесов не был кавказцем. Наиболее блестящая речь была произнесена Церетели, социал-демократом из Грузии. Его речь тоже была встречена криками. - Предатель! - Убить его! - Капиталистический холуй! Однако его сильная речь привлекла внимание и даже заставила притихнуть галёрку. - Члены Учредительного собрания! Сегодняшние события будут иметь трагические последствия для Демократии во всём мире. Это трагический день для всех свободолюбивых наций. История не простит позора, которому мы все свидетели, неслыханного и бесстыдного поведения фракции меньшинства. Да, я повторяю, - и он сделал ударение, обращаясь конкретно к большевикам, - Вашего мерзкого и отвратительного поведения. Нет никакого оправдания вашему бесстыдству…, нет никакого оправдания людям, которые объявляют себя правительство этой страны. Это не правительство! И шаг за шагом Церетели описал всю бесстыдную тактику большевистской партии - Вы, депутаты, избраны народом, вы отвечаете перед народом. Вы, большевики, тоже избраны народом и тоже отвечаете перед народом, чтобы защищать, а не замышлять против Учредительного собрания. Вы были посланы сюда, чтобы писать законы для этой страны, демократические законы, а не пытаться установить диктатуру меньшинства, называя себя большевиками. Вы - предатели не только перед этой конвенцией, но и перед всем народом, которые избрали вас и поручили работать над демократическим законами. И он развил мысль, что даже большевики связаны обещанием писать демократические законы. Разве они не были избраны в соответствии с демократическими законами? Разве они не уверяли людей, что они сделают всё для созыва Учредительного собрания? Разве не они пытаются теперь разогнать Учредительное собрание, набрав меньшинство голосов и конспирируя самым наглым и неприкрытым способом? - Кто такие вы, что осмеливаетесь поднять руку против самого священного права любой нации - права распоряжаться своей собственной судьбой, права писать свои собственные законы? Что вы можете дать людям такого, что не может дать Учредительное собрание? Собрание готово писать законы, которые поставят Россию на дорогу прогресса и процветания. Нет ни одной социальной реформы, которая не будет рассматриваться здесь. Есть только один фундаментальный принцип, где мы не имеем права идти на компромисс – это фундаментальные принципы Демократии. В этом и только в этом существует огромная пропасть между вами и нами. Он объявил, что партия меньшинства, то есть большевиков, требует власти и больше ничего. Декреты большевиков являются набором демагогических деклараций и не стоят бумаги, на которой они написаны. - Если вы хотите власти, имейте мужество так и сказать. Он обвинил большевиков в обмане людей посредством любых лозунгов и обещаний, без внутреннего смысла и служащих только цели обмана людей. - История рано или поздно накажет вас за ваше политическое шулерство. Его речь была встречена долгой и горячей овацией. Большевики злобно молчали в эти короткие минуты триумфа Демократии. Ленин молча слушал речь Церетели. Его лицо, как у сфинкса, ничего не выражало. Если ему не нравилось то, что он слышал, то он не подал и вида. Церетели был политическим лидером безупречной репутации и был уважаем не только друзьями, но и врагами. Он был человеком высокого морального мужества и неколебимых убеждений. Его было не так то просто игнорировать. Сталин подошёл к Ленину, и двое шептались несколько минут. О чём они шептались, я не знаю, но после этого поведение вооружённых банд стало ещё более разнузданным. Некоторые моряки спустились с галёрки и заняли депутатские кресла. Их поведение было не только наглым, но и мешало проведению собрания. Каждый раз, когда представитель большинства демократических партий поднимался на сцену, раздавались такие крики и шум, что услышать ничего было нельзя. Крики " Застрелить его!", передёргивание затворов, направление ружей на ораторов, создавали нарастающую напряжённую атмосферу. Это была психологическая атака. Уже для всех стало очевидным, что вопрос об Учредительном собрании закрыт. Мы все осознали, что собрание обречено. Вопрос оставался только о сохранении лица и достоинства Учредительного собрания. Всё можно было вынести, кроме этой медленной пытки со стороны юных большевистских хулиганов. Некоторые из нас были на грани провоцирования кровопролития. Некоторые депутаты действительно были готовы пожертвовать своей жизнью, чтобы пресечь дальнейшее издевательство. Чтобы выразить наши внутренние чувства депутат Ефремов внезапно забрался на сцену. Он был простой крестьянин и говорил, как крестьянин. У него была длинная борода и лицо как у Льва Толстого. С громким, я бы сказал, даже музыкальным голосом он производил внушительное впечатление. "Братья!" – и это обращение было так неожиданно, что наступила неожиданная тишина. "Братья! - повторил он, обращаясь не к собранию, а к галёрке. - Вы угрожаете нам, своим представителям. Ваши отцы и матери послали нас на это священное собрание, и теперь вы угрожаете нам своим оружием. Мы не боимся, мы не боимся умереть. Стреляйте, если у вас есть смелости! Стреляйте в меня! - закричал он со всей силы. - Я буду рад умереть за Учредительное собрание, о котором мы мечтали десятилетия. Стреляйте. Но не смейте оскорблять нас!". Некоторое время бандиты молчали. Никто ему не ответил, никто не выстрелил, но тишина была не надолго. Было десять часов вечера, и собрание превращалось в полный хаос. Левые кресла большевиков были почти пусты. Они ушли, видимо зная, чем это всё закончится. Несколько вооруженных моряков, развалившись на креслах, курили, громко разговаривая между собой. Некоторые спали. Я поднялся на галёрку. Там был вообще ужас. Многие моряки были пьяны в стельку и валялись на полу. Другие играли в карты, не обращая ни на что внимания. Пол был усеян окурками и пустыми бутылками из-под водки и пива. Я искал молодого матросика, с которым говорил несколько часов назад. Я нашёл его с двумя его дружками, слушающих речи депутатов. - Что ты думаешь об этом Учредительном собрании? – спросил я его. Его лицо выражало смятение, и его друг быстро ответил на мой вопрос. Он тоже выглядел молодо и дружелюбно, как и его товарищ. - Что-то не в порядке, господин доктор. Мы обеспокоены… Нам это не нравиться…. - Старик, который сказал застрелить его, он хороший человек, он как мой отец. Он так просто говорил, что мы всё поняли, – сказал первый матросик. - Да, он говорил от всего сердца, – добавил второй. - Но кто прав и кто виноват? - настаивал я. - Мы точно сказать не можем, - ответил второй матросик. - Мы чувствуем, что собрание правильное. - Они, я имею виду наших товарищей, не должны так себя вести, - пожаловался первый матросик. - Что ты скажешь своему отцу. Когда увидишь его? - спросил я первого матросика. - Я не знаю, не знаю. Если правду, то он рассердится, что мы тут тихонечко сидели. - Что ты имеешь виду, сидели тихонечко? Что вы могли? - Мой отец прямой человек. Он ничего не боится. Он бы вёл себя также как это депутат, который порвал на себе рубаху и сказал застрелить его. Мой отец рассердится, узнав, что мы не защитили Учредительное собрание, – матросик готов был расплакаться. - Ладно, - сказал я. - Когда- нибудь люди России поймут, что они потеряли в этот день. Передай своему отцу привет от меня. Он, должно быть, правильный мужик. - Да, господин доктор, он хороший. До свиданья. Я спустился в зал немного в лучшем настроении. Разговор с двумя матросиками дал немного надежды, нет, не на сегодня, быть может для завтра. Несмотря на продолжающийся шум, заседание продолжалось. Депутат за депутатом говорили речи, полные надежды на демократическую Россию. Однако, кризис, похоже, приближался. Каждую минуту теперь мы ожидали чего-то со стороны большевиков. Около одиннадцати вечера большевики запросили перерыв. Они захотели обсудить между собой вопрос о дальнейшем участии в собрании. Им дали разрешение, и они собрались в отдельной комнате. (Следующий эпизод также описан коммунистом Х.Л. Мещериковым в "Пресса и революция", №4, 1924 год). Ленин сделал инструктаж на этой большевистской летучке. "Центральный комитет партии, - сказал он, - предлагает оставить Учредительное собрание после оглашения специального обращения". Григорий Пятаков высказал некоторое сомнение относительно мудрости оставления собрания большевиками. - Идея Конституционного собрания глубоко врезалась в сознание русского народа, и оставление собрания кажется не очень мудрым решением. Бухарин говорил в пользу ленинского варианта. - Не имеет смысла здесь оставаться, - настаивал он. Другие тоже согласились, и было решено оставить конвенцию Ленин предложил резолюцию, в которой большинство Учредительного собрания названо врагами народа и предателями революции. Говорилось, что уход с Учредительного собрания был вызван нежеланием большевиков кооперировать с контрреволюционными партиями, которые не пожелали признать диктатуру пролетариата и достижения Советского правительства. Раскольников, член Учредительного собрания, был выбран огласить большевистскую резолюцию. большевики готовились возвратиться в зал, как вдруг вмешался Ленин. - Вы что, товарищи, хотите возвратиться в зал и уйти, после того как Раскольников огласит резолюцию? - А что такое? – спросили его - Вы должны понять, что это невозможно. Когда резолюция будет зачитана, и вы уйдёте, это может произвести такое впечатление на галёрку, что начнётся стрельба. Я не хочу ни какого кровопролития в зале. - Нет никакого вреда, если подстрелят пару меньшевиков или эсеров, – заметил Аванесов. - Вот этого как раз я и не хочу, – сердито возразил Ленин. - Я не хочу делать святых мучеников из членов Учредительного собрания. - А многие из них хотят погибнуть, чтобы записаться в святые, – сказал Бухарин, поддерживая Ленина. - Люди на галёрке находятся в состоянии полной распущенности, – заметил Пятаков. - Жуткая банда мерзавцев, – сказал Ленин раздражённо. - Где вы раскопали такой сброд, товарищ Дыбенко? - Выбрал самых лучших, – ответил Дыбенко. - Кстати, товарищ Дыбенко, меня информировали, что вы приказали своим бандитам разогнать собрание. Это правда? - Да, – допустил Дыбенко. – Я дал приказ товарищу Железнякову. - Позовите сюда Железнякова, – приказал Ленин. Через несколько минут дезертир и бывший матрос Железняков вошел в комнату. Ленин при нём написал и подписал следующий приказ, подписанный также комендантом Таврического дворца Урицким: "Я приказываю товарищам матросам и солдатам не допускать никакого нападения на контрреволюционных членов Учредительного собрания и позволить им свободно покинуть дворец. Никто также на должен допускаться во дворец без специального разрешения". Кроме этого приказа всему своему войску Ленин также написал Железнякову письменный приказ, подтверждающий устный приказ, который тот получил до этого. "Учредительное собрание не должно разгонятся до окончания сегодняшнего заседания. Начиная с завтрашнего утра, никто не должен допускаться в Таврический дворец". Однако Железняков не выполнил этого приказа. (Предыдущее также описано во " Всероссийском Учредительном собрании", опубликованном в СССР в 1930 году, стр. 207. Этот же эпизод описан Дыбенко в книге " Восставшие" стр. 110). Было давно за полночь   Мы все сидели в зале, ожидая возвращения большевиков. Напряжение росло с каждой минутой. Наверно, подсудимый, ожидающий приговора, чувствует также. Я думал о Французской революционной конвенции. Отличаемся ли мы от них? Робеспьер, Марат и жирондисты. У них было много крови, жестокости и драки, но иногда были великие драматические моменты, когда сама смерть казалась привлекательной и влекущей неувядаемую славу. А здесь: шайка полупьяных малолетних юнцов, которые абсолютно не имеют понятия, что происходит, и главное, и не интересуются. С кем бороться? Кто нас услышит? Мы были изолированы. Не было свободной прессы. Не было сообщения с внешним миром. Железный занавес делал все наши речи бессмысленной тратой времени. В нас варилась холодная ярость. Минуты проходили быстро, и какое-либо действие казалось необходимым. Только после часа ночи заседание было возобновлено. большевики отсутствовали. Нам было ясно, что они больше не вернутся. Кресла по центру и справа были всё ещё заполнены. Раскольников зачитал большевистскую декларацию. Она была короткой и ясной. Мы провозглашались врагами народа, и как таковые, объявлялись вне закона. "Вот оно, начинается, - сказали мы себе. – Теперь они будут нас кончать со всей присущей им жестокостью". Они окружили нас со всех сторон. Мы сидели невооруженные и беззащитные. Мы сидели в напряжённой тишине, как вдруг галёрка взорвалась звериным рёвом. Это был ад. Воздух был наполнен ругательствами, которые я никогда не слышал в течение всей своей жизни. "Капиталистическая сволочь" было самым мягким ругательством. Мяуканье и свист оглушали нас. Многие были снабжены полицейскими свистками. Некоторые моряки спустились с галерки, направляя ружья на участников конвенции. - Капиталистические убийцы! – кричал один. - Прикончить их! - Наёмники французского капитала! - Лакеи Ротшильда! - Прикончить их! Это был кошмар. У нас была полная уверенность, что сейчас они начнут нас убивать. Однако шум внезапно стих, также как и возникнул, и заседание продолжило работу в гораздо более спокойной обстановке, чем до этого. Вскорости левые социалисты раскрыли своё настоящее лицо. Они объявили, что они полностью поддерживают большевиков. Их лидер Штейнберг зачитал декларацию. Он обосновал это таким образом, что, дескать, демократическое большинство отказалось подписать мир с Германией, за который выступали левые социалисты. Они ушли в тишине, и их уход не вызвал с галёрки никакой ответной реакции. Судьба левых социалистов была довольно жалкой. большевики кинули им подачку и дали им несколько мест в правительстве. Однако, как только выявилась их дальнейшая бесполезность, большевики ликвидировали их. Борис Камков и многие другие лидеры левых социалистов стали одними из первых жертв Красного террора. В течение долгих часов собрание жило в ожидании кровавой развязки. Несколько раз было ощущение, что мясорубка вот-вот начнётся. Но ничего не было, и после многих часов противостояния упадок, истощение и усталость начали проявляться в Учредительном собрании. Речи продолжались в атмосфере, в которой уже не было ни революционного энтузиазма, ни вообще никакой страсти. Мы были полностью истощены от этой длительной и абсолютно бесперспективной борьбы. Было четыре часа утра   Депутаты начали обсуждать закон о земле. Этот закон полностью менял существующие земельные отношения и наделял крестьян землёй, в которой они так нуждались. Тем временем на сцену поднялся моряк. В его виде не было ничего примечательного, кроме отпущенных длинных волос, какие были свойственны дезертирам. Довольно высокий и широкоплечий, он не отличался от других матросов, наполнявших галёрку. Он подошёл к председателю конвенции Чернову, который давал указания, кто в каком порядке выступает. Моряк ждал минуты две, а затем легонько коснулся руки Чернова. Мы не могли слышать его слов, которые тот произнёс очень тихо, но мы видели, что Чернов сердито замотал головой. Моряк снова обратился к Чернову уже более громким голосом: - У меня инструкции от товарища Дыбенко. Вы должны покинуть зал заседания. - Я отказываюсь подчиняться этому приказу, - ответил Чернов. - Гражданин матрос, Учредительное собрание может быть распущено только вооружённой силой. - Я настаиваю, чтобы вы немедленно покинули зал заседаний, – упрямо повторял моряк. - Я отказываюсь, отказываюсь, – повторял Чернов снова и снова. В течение нескольких минут между ними продолжался возбуждённый спор. Подключились другие члены президиума собрания. Они решили, что нет смысла провоцировать кровопролитие, так как сила была на стороне моряка. Закон он земле был принят тут же, меньше чем за пять минут. Наспех зачитали и приняли единогласно обращение к странам союзникам. Этим манифестом Учредительное собрание отказывалось идти на сепаратные переговоры с Германией, и провозглашалась верность союзническому долгу. И, наконец, был принят специальный закон, где Россия провозглашалась Федеративной Демократической республикой. Всё это время, пока собрание проводило это законы, моряк терпеливо стоял и ждал на сцене. Он не говорил ничего. Это был товарищ Железняков. Тот самый, которому Ленин дал приказ не прерывать заседание насильственно. Так случилось, что Железняков не был большевиком: он был анархистом. (Книга Марка Вишняка "Всероссийское Учредительное собрание" стр. 100, сообщает, что матрос Железняков через несколько лет был казнён большевиками за бандитизм). В 4:42 , утром 6 января по Русскому календарю, первый день заседаний Учредительного собрания был объявлен закрытым. Было решено открыть второй день заседаний сегодня в пять часов вечера, хотя никто и не верил в то, что это будет так. В траурной тишине мы покидали зал, ожидая нападения со стороны бандитов, которые спустились с галёрки и провожали нас до выхода. Повернув голову назад, я увидел позади себя трех матросиков, с которыми я недавно разговаривал. - Что вы здесь делаете? - спросил я их. - Мы подошли защитить вас на всякий случай, - пробормотал один из них Так, под охраной, я и покинул Таврический дворец. Как оказалось, в охране не было необходимости, ни над кем не надругались. Всем участникам Учредительного собрания позволили уйти спокойно в темноту этой зимней ночи. Через несколько дней я зашёл на Болотную улицу попрощаться со своими друзьями и коллегами. Подходя к зданию, я увидел топу зевак. - Что происходит? – спросил я. - Большевики арестовывают членов Учредительного собрания, - сказали мне Всех участников, которые не покинули город, пересажали. Всероссийское Учредительное Собрание, мечта поколений русской интеллигенции, скончалось. * * * * Большевики выдали ордер на мой арест   Я этого ожидал. Дом, в котором я жил, находился под наблюдением двух подозрительных типов. В тот момент Чека еще не была толком организована, и их деятельность ещё не была эффективной. Перед приходом домой я позвонил матери, и она сказала мне, что она заметила из окна этих типов. - Миша, (дворник) узнал, что они посланы арестовать тебя. Домой не приходи, – предупредила меня мать. Я запротестовал. Было жутко холодно, а я был без тёплой одежды и денег. Мать сказала, что она подошлёт ко мне мою сестру Наташу с деньгами и одеждой. Я ответил, что я не хочу подвергать опасности сестру, и предложил, чтобы Наташа вышла прогуляться около дома с нашими двумя огромными собаками-далматинами, которые не очень дружественно настроены к посторонним. Я сказал, что я позже перезвоню. Когда я перезвонил минут через десять, мать была обрадована. - Сработало, - сказала она. – Холод и собаки, это оказалось для них слишком. Они ушли, но ушли они в пивной бар на Садовой улице. У тебя есть минут тридцать, чтобы собраться. - Держите собак на улице, – взмолился я. Быстро я добежал до дома, быстро собрал вещи и оставил родительский дом, даже толком ни с кем не попрощавшись. Петербургская Биологическая лаборатория, где я работал, располагалась по Английскому проезду, всего в нескольких кварталах от нашего дома. Я добрался до работы нормально. Шестиэтажное здание было огромным. Часть подвала занимала анатомичка, где находились банки с формалином и законсервированными в нём человеческими частями. С помощью моей помощницы Марты, я нашёл место, где спать. Она принесла мне одеяла, подушку и бутерброды. В данной комнате находилась экспозиция, посвящённая сравнительному изучению строения сердца. Сердца людей любого возраста, начиная с эмбриона и кончая сердцем девяностопятилетнего старика; а также сердца самых разнообразных животных от рыбы до обезьяны, сотнями в банках размещались на полках и прямо на полу. У Марты было чувство юмора, она оставила мне книгу Аристотеля "История природы". - Хорошо почитать в твоей ситуации, – сказала она мне. - Аристотель утверждал, что сердце является центром умственной активности человека. - Возможно это и так, - мрачно заметил я. - Если сердце перестало биться, и помещено в банку с формалином, то мыслительный процесс конечно прекращается. Воздух в комнате был насыщен парами формалина, что наводило меня на мрачные мысли, выражающиеся русской поговоркой о том, что всё есть "Суета сует". После десяти дней в этой комнате я частично проникся правотой этой поговорки, и ночами держал длинные диалоги с сердцем девяностопятилетнего старика. После двух недель в этой комнате я решил, что уже можно уезжать из Петербурга. Я пошёл на вокзал и без всяких происшествий сел на поезд в Киев, забитый демобилизованными солдатами. Народу в поезде было как килек в банке. Я с трудом кое-как втиснулся между людьми. Моё присутствие произвело неожиданный эффект: народ отодвинулся от меня как можно дальше, а некоторые вообще ушли. Я опешил: - Что случилось? - Ты чего из больницы, что ли? – спросил один - Какой больницы? - Вы жутко воняете, товарищ, – и он тут же исчез. Только тут я понял, что я настолько пропах формалином, что вполне могу удовлетворяться пословицей: "Нет худа без добра". * * * * На фронте было спокойно. Война, в действительности, закончилась. Троцкий уже подписывал мирный договор с немцами в Брест-Литовске от лица нового советского правительства. От армии остался один скелет, солдаты дезертировали тысячами. Все он были крестьянами, которые торопились домой принять участие в разделе земли, обещанной большевикам лозунгом "Земля - крестьянам". Прошло несколько лет для того, чтобы они поняли, что коммунисты взяли власть, чтобы не дать, а отобрать у них землю. Илья снова встретил меня в Ровно. В мрачном молчании мы доехали до госпиталя, не проронив ни слова. - Когда ты уедешь, Илья? – спросил я. - Я не в спешке, командир. Старуха и моя дочь держат моё маленькое хозяйство в порядке. Пока я вам тут нужен, я буду здесь. И он спросил: - Как там, совсем плохо? - Совсем, – ответил я. В госпитале было всего несколько пациентов с лёгкими инфекциями. Делать было нечего, и персонал играл в бридж с обеда и до позднего вечера. Скоро мне пришёл приказ, чтобы мы передислоцировались в сторону Киева для демобилизации. Ночью перед отбытием я снова пришёл в старую церковь. Была ранняя весна. Через дырку в потолке я снова видел тёмно-синее небо, усеянное далёкими, спокойными звёздами. Оглавление   www.pseudology.org