Борис Софронович Коверда Покушение на полпреда Войкова гипертекстовая версия Настоящая запись является свидетельским показанием, с целью восстановить обстоятельства и подробности дела, в котором мне пришлось быть главным участником, - совершенного 7 июня 1927 г. в Варшаве покушение на советского посла Войкова. Вокруг этого дела возник ряд легенд и предположений, в большинстве случаев не соответствующих действительности или дававших неполную или одностороннюю картину происшедшего.   Я воздерживался от опровержения или дополнения появившихся в печати сведений, хотя уже по освобождении в беседах с друзьями не скрывал подробностей дела. Считаю, однако, что картина произошедшего и действительное положение вещей должны быть известны историку, который коснётся этого дела. Кроме того, считаю, что не надлежит умалчивать об участии в деле других лиц. Эти соображения и побудили меня составить настоящую запись. В предшествовавшие годы я, будучи учеником сначала белорусской, а затем русской гимназии в Вильне, одновременно служил в издаваемой доктором Арсением Васильевичем Павлюкевичем еженедельной газете "Белорусское Слово", антикоммунистического направления. Я заведовал конторой, одновременно выполняя обязанности корректора, выпускающего и переводчика на белорусский язык.   До перехода в русскую гимназию до VI класса я учился в белорусской гимназии и хорошо знаю белорусский язык. Поэтому на мне лежала также обязанность "выправки" идущего в газету материала. Павлюкевич был решительным антикоммунистом, и меня с ним связывали не только служебные, но и дружеские отношения. В это же время у меня возникли связи и знакомства с представителями русских антибольшевистских кругов в Вильне.   В частности, у меня наладились дружеские отношения с проживавшим в то время в Вильне есаулом Михаилом Ильичом Яковлевым, бывшим в годы гражданской войны командиром так называемого "Волчанского отряда", сначала действовавшего на юге России, а в 1920 г.- на польском фронте. Яковлев также издавал в Вильне русскую еженедельную газету "Новая Россия". В середине 20-х годов русская Белая эмиграция ещё расчитывала на возможность возобновления вооружённой борьбы с коммунистической властью в России. В активной и непримеримой по отношению к большевизму части эмиграции возникли разнообразные проэкты и планы продолжения борьбы, и существовало убеждение в целесообразности ведения антибольшевистской террористической деятельности.   Вопрос продолжения борьбы любыми средствами часто поднимался и в моих беседах с Павлюкевичем и Яковлевым. Оба хорошо знали один о другом. Но они до того не сотрудничали и ограничивались шапочным знакомством. Возможно, что происходившие между мной и названными лицами разговоры не имели бы для меня лично последствий, если бы не то, что на должность советского посла в Варшаве был назначен Войков, известный большевик, проехавший в своё через Германию в запломбированном вагоне, вместе с Лениным, и роль которого в убийстве Царской Семьи последующем уничтожении тел убитых была известна из книги Соколова и других источников. Об этом писалось и в польских газетах, в связи с назначением Войкова в Варшаву. Тем не менее польское правительство согласилось принять Войкова в качестве советского посла, или, как тогда говорилось, полпреда, в Варшаву. Мысль о возможности покушения на Войкова поднималась в моих беседах с Павлюкевичем и Яковлевым всё чаще и чаще, и в конце концов, к началу 1927 г., я выразил желание совершить это покушение. Павлюкевич согласился предоставить необходимые средства, а Яковлев должен был оказать содействие в организации покушения. Первоначально возникла мысль осведомить о подготовке покушения проживавшего в то время в Варшаве писателя М.П.Арцыбашева, автора статей, печатавшихся в издаваемой Д.В.Философовым газете "За Свободу" и затем вошедших в сборник под названием "Записки Писателя". Позже такое намерение показалось мне не имевшим смысла, так как его осуществление могло иметь нежелательные последствия и усложнить дело. Но в первой половине 1927 г. Арцыбашев умер, и поэтому намерение в какой-то степени посвятить его или вовлечь в подготовку покушения не было осуществлено. Павлюкевич располагал ограниченными средствами. Поэтому на многое с его стороны нельзя было рассчитывать. О надлежащей подготовке покушения, т.е. организации слежки за Войковым, его выездами, передвижениями и т.п.(как то делалось в дореволюционную эпоху при подготовке покушений на царских министров и многих других, ставших мишенью для революционеров, сановников, когда в некоторых случаях в подготовке и осуществлении покушений участвовали большие группы лиц), из-за недостатка средств не могло быть и речи, и фактически никакой предварительной подготовки к покушению на Войкова не могло быть. Правда, вначале предпологалось привлечь к участию в покушении и других лиц. Выбор пал на двух моих хороших знакомых, известных мне своими национальными убеждениями. Но по разным причинам ничего из этого не получилось. Предварительной разведкой должен был заняться уезжавший на службу в Варшаву бывший чин "Волчанского отряда" Константин Шипчинский. Ему было поручено узнать, по мере возможности, об образе жизни Войкова, его передвижениях, т.п. Основной задачей было установить, где Войкова можно встретить и приблизиться к нему. В начале мая Шипчинский выехал в Варшаву, получив на росходы, данные Павлюкевичем 200 злотых. Вскоре Яковлев передал мне пистолет и патроны к нему. Было установлено, что после покушения я буду говорить, что купил пистолет у служащего типографии в Вильне Юдницкого, бывшего членом польской организации допризывной подготовки. 22 мая я выехал в Варшаву, тоже имея в кармане 200 злотых от Павлюкевича и немного своих денег. В Варшаве остановился на одни сутки в отеле "Астория" на Хмельской улице. На следующий день встретился в условленном месте с Шепчинским, и он меня устроил на квартиру на улице Бугай, № 26. Оказалось, что Шипчинский ничего не разузнал и не установил. Его дальнейшее "участие" в подготовке покушения выразилось лишь в том, что он провёл меня к зданию советского посольства на Познанской улице. Притом, по желанию Шипчинского, "по конспиративным соображениям", мы шли к посольству не рядом, а в 40-50 шагах один от другого. Конечно, я был разочарован, увидев, что ничего не сделано, и, признаюсь, у меня возникло сомнение в возможности встречи Войкова, так как имевшихся денег могло хватить лишь на 10-12 дней пребывания в Варшаве, и, кроме того, мне вообще нельзя было продолжительно отсутствовать, так как моя семья не имела понятия, где я нахожусь, да и ждали меня некоторые дела.   Не рассчитывая больше на помощь Шипчинского, я решил самостоятельно "произвести разведку" и искать возможности встретить Войкова. Я не видел для этого иной возможности, как самому побывав в посольстве или консульстве. На третий день пребывания в Варшаве я пришёл в консульство и "начал хлопоты" о предоставлении мне въездной визы в СССР. Это был благовидный предлог для посещения консульства. В здании посольства были два входа – один в посольские помещения, другой в консульскую канцелярию, куда я и направился. В небольшом вестебюле, перед входом в приёмную, находилась изолированная кабинка с окошечком, вроде билетной кассы. Сидящий в ней чиновник опрашивал посетителей и затем, нажимая кнопку, открывал дверь приёмной или входную, автоматически затем закрывающиеся. Без всяких затруднений чиновник пропустил меня в приёмную. Это было узкое продолговатое помещение со столом посредине, во всю его длину. За столом на стульях довольно тесно сидело около двух десятков посетителей, заполнявших бумаги, ожидавших вызова или просматривавших лежащие на столе советские газеты. У открытой двери, ведущей во внутренние помещения, находился столик. Стоявший за ним чиновник давал справки, выдавал бланки, вызывал посетителей и т.п. Я сказал ему о желании выехать в СССР, получил от него соответствующие бланки и анкеты и, найдя место за столом, уселся для их заполнения. Просидел так около часа, наблюдая за обстановкой. Затем поднялся и, подойдя к чиновнику, сказал, что окончательно заполню анкеты дома и принесу их в следующий раз. Всего, подыскивая благовидный предлог, я побывал в консульстве четыре раза. Из разговоров с чиновником выяснилось, что шансов на получение визы в СССР, "для получения там образования" или "устройства на работу" - нет. Мне вернули мои заполненные анкеты, и дальнейшая возможность посещения консульства оборвалась, так как могли возникнуть подозрения. Конечно, ничего интересующего меня я не узнал. Тем не менее посещения консульства сыграли важную роль в дальнейшем ходе дела. Во время одного из таких посещений, когда я, как обычно, сидел за столом и делал вид, что вожусь с моими анкетами, в ведущей из внутренних помещений двери вдруг появился Войков, взглянул на сидящих в приёмной, положил руку на плечо дающего справки чиновника и увёл его внутрь. С наружностью Войкова я был знаком по фотографиям в газетах и журналах. Самым важным для меня был снимок в журнале "Святовид", где Войков, в числе других членов дипломатического корпуса в Варшаве, был на приёме у Пилсудского. Появление Войкова на один момент в дверях консульской приёмной было для меня полной неожиданностью, и поэтому не могло быть и речи о том, чтобы я успел подняться, выйти из-за стола и приблизиться к нему. Но Войков, если можно так выразиться, представился мне, и в дальнейшем, когда я увидел его на варшавском вокзале, у меня не было сомнений, что это именно он. А там, забегая вперед, отмечу, что не всё сложилось так, как я ожидал и предпологал. Итак, мои посещения консульства прекратились. Правда, я попробовал посетить также торгпредство, находящееся в другом месте, на Маршалковской улице, и посидеть в его приёмной. Но очень скоро мне предложили оттуда уйти, так как никакого серьёзного предлога, оправдывающего моё там присутствие, я не мог придумать. Между тем мои деньги были на исходе и дальнейшее пребывание в Варшаве стало мне казаться бесцельным. В Варшаве я каждый день просматривал несколько польских газет и русскую "За Свободу". И вот, 3 июня, когда я уже думал об отъезде, в вечерней газете "Курьер Червоны", с датой последующего дня, я натолкнулся на краткое сообщение о том, что "советский посол Войков выезжает в Москву". Мне стало ясно, что если Войков выезжает в Москву, то это единственный и последний шанс на возможность встречи с ним. Сразу же я отправился на вокзал, чтобы узнать, когда и какие поезда уходят в московском направлении. Поезд уходил в Москву в 9.55 ч. утра. Начиная с 4 июня я стал приходить на вокзал за час до отхода московского поезда. Сначала я болтался около выходов на перрон, а затем, заблаговременно запасшись перронным билетом, минут за двадцать до отхода поезда сам выходил на перрон и прохаживался вдоль московского поезда. Так прошло три дня. К 7 июня мои деньги иссякли. Кроме того, у меня возникло сомнение: либо я не заметил и пропустил Войкова, либо он садился в поезд не в Варшаве, а на какой-нибудь другой станции. Я решил последний раз пойти на вокзал 7 июня и затем возвращаться домой в Вильну. В этот день почти сразу по моём приходе на вокзал случилось нечто, сбившее меня с толку. Минут за 50 до отхода московского поезда я увидел Войкова, но не направлявшегося на перрон к поезду, а идущего с перрона в вокзальное помещение, в обществе какого-то другого лица. На Войкове был котелок, и он был в зелёном весеннем пальто. Случившееся не соответствовало моим ожиданиям, и я растерялся.   Я пытался убедить себя, что за Войкова принял какого-то приехавшего пассажира. После краткого момента колебания я прошёл в вокзальное помещение, куда направились потерянные мною из виду Войков и его спутник. Я волновался, спешил и не зашёл в вокзальный ресторан, где они в это время были. Не найдя Войкова, я поспешил обратно, вышел на перрон и стал прохаживаться вдоль поезда, как и в предыдущие три дня. Я старался держаться ближе к выходу, чтобы встретить Войкова до того, как он успеет войти в вагон. И незадолго до отхода поезда я снова увидел Войкова, вместе с другим, уже виденным мною лицом, с которым перед тем он вышел с перрона. Они, разговаривая, медленно шли вдоль поеда. Позже, уже в ходе следствия, выяснилось, что Войков не собирался ехать в Москву. Я же так никогда и не узнал, откуда в газете появилась приведшая меня на вокзал фатальная для него заметка. Оказалось, что ранним утром 7 июня он получил из Берлина телеграмму от едущего из Лондона советского представителя Аркадия Розенгольца, выдворенного из Англии после разгрома советского торгового представительства, насившего название "Аркос". Войков пришёл на вокзал, чтобы встретить проезжавшего через Варшаву Розенгольца. Он пришёл к приходу берлинского поезда, встретить Розенгольца, и они отправились пить кофе в вокзальный ресторан. Поэтому в первый раз я увидел Войкова не идущим на перрон, а выходящим с него. Таким образом, моя встреча с Войковым на варшавском вокзале, хотя я её и искал, была совершенной случайностью. Был тут какой-то фатум. Ведь даже если бы Розенгольц проезжал через Варшаву днём позже, то покушения не было бы. Деньги у меня, как я уже упомянул, иссякли. На покупку перронного билета я израсходовал последние бывшие у меня 20 грошей. В приведшей меня на вокзал газетной заметке было сказано, что "Войков выезжает сегодня или завтра". Между тем со времени появления этой заметки пошёл уже четвёртый день. Я пошёл навстречу Войкову, вынул из кармана пистолет и начал стрелять. Войков резко бросился назад, а я пробежал несколько шагов за ним, стреляя ему вслед, пока не выпустил все находившиеся в пистолете шесть пуль. Как позже было установлено, в Войкова попали две пули. Войков же, пробежав несколько шагов, прислонился к вагону и начал отстреливаться. Розенгольц прыгнул с перрона на путь и между двумя вагонами и остался у меня позади. Отмечу ещё, что у меня было предположение, что уезжавшего в Москву Войкова может провожать кто-то из польского министерства иностранных дел, и я, увидев Розенгольца вместе с Войковым, подумал, что это именно и есть представитель министерства. На перроне во время покушения было мало публики, и ко мне и Войкову быстро подбежали полицейские. Меня схватили, а Войков опустился на перрон. Один из арестовавших меня полицейских спросил, в кого я стреляю. Я ответил, что в советского посла. Полицейский тут же сказал: "Жаль, что не в Троцкого". Из окна одного из вагонов раздался враждебный по моему адресу выкрик. Возможно, что кричало сопровождавшее Розенгольца лицо. Меня привели в вокзальный полицейский участок. Сюда же принесли и положили на пол раненого Войкова. С него сорвали рубашку. Очень скоро его увезли Сразу же в помещении появился Розенгольц, бросивший на стол визитную карточку. В участке началась суматоха. Стали появляться разные лица. Одно из них стало кричать на меня, спрашивая, зачем я это сделал. Я ответил, что действовал в интересах моего Отечества. Спрашивавший заявил, что это "медвежья услуга". Позже я узнал, что это был Суханек-Сухецкий, начальник отдела безопасности в министерстве внутренних дел. Очень скоро явился следователь и стал составлять протокол первого допроса. Допрос продолжался более часа. Затем меня посадили в такси между двумя полицейскими и в сопровождении второго такси с полицейскими отвезли в тюрьму "Павяк" и там отвели в камеру. Часа через два меня провели в кабинет, в котором находились три лица. Одно из них заявило: "Я судебный следователь Скоржинский, а это прокуроры Рудницкий и Светковский. Войков умер от нанесённых ему ран, и сейчас нам надлежит выяснить все обстоятельства дела".   Мне начали задавать вопросы. Одним из первых был – откуда я знал, что Войков приедет на вокзал. Я рассказал, что это было, т.е. что прочитал в газете о его предстоящем выезде и после этого каждый день стал приходить на вокзал. На допросе Скоржинский протоколов не писал, а лишь делал заметки на листах. Допрос продолжался около двух часов, после чего меня отправили обратно в камеру. Часа через два-три Скоржинский снова меня вызвал и уже записываал мои показания на машинке в протокол, давая подписывать каждый лист. Скоржинский допрашивал и записывал не спеша и отпустил меня часа через три, уже поздней ночью. Допрос и дальнейшее составление потокола продолжались ещё полных два дня с небольшими перерывами.   Я должен был рассказать всё о себе, о родственниках и знакомствах, по возможности описать дни моего пребывания в Варшаве и моё времяпрепровождение, рассказать о мотивах покушения, подготовке к его совершению и сопровождающих обстоятельствах. Я придерживался схемы, ранее установленной и обдуманной, т.е. сообщников у меня нет, никто о моём намерении совершить покушение не знал, что основной причиной, побудившей меня стрелять в Войкова, было намерение отомстить за причинённые России коммунистическим режимом бедствия, а Войков был активным деятелем этого режима. 13 июня меня отвезли в суд и привели в кабинет председателя окружного суда Гуминского, вручившего мне обвинительный акт и сообщившего, что дело будет рассматриваться в чрезвычайном ускоренном порядке. Как известно, по окончании следствия судебными властями был поставлен на разрешение вопрос о том, в каком порядке будет происходить судебное рассмотрение дела – чрезвычайном или обычном. В то время в Польше вошёл в силу декрет о возможности чрезвычайного судопроизводства по отношению к виновным в совершении некоторых видов преступлений, в том числе и направленных против государственных служащих. Войков, поскольку он был аккредитован при польском правительстве, был формально приравнен к государственным служащим. Судебные власти распологали в этом отношении свободой выбора и обычно руководствовались указаниями правительства. Было решено предать меня чрезвычайному суду.   Думаю, что так было сделано по распоряжению центральных властей, опасавшихся, что рассмотрение дела в обычном порядке окружным судом затянет и расширит его, а это было нежелательно по ряду соображений. польское правительство стремилось в кратчайший срок покончить с этим в высшей степени неприятным для него делом, могущем осложнить польско-советские отношения, в то время как Польша стремилась к тому, чтобы они были добрососедскими. Определённо думаю, что советскому правительству не были желательны расширение дела и новые возможные осложнения, так как после разгрома "Аркоса" и других одновременно произошедших событий, например в Китае, возникла обстановка, благоприятствовавшая "новым авантюрам", которые были Москве крайне нежелательны. Кроме того, у Москвы несомненно было опасение, что может произойти повторение "дела Конради", застрелившего в Швейцарии за несколько лет до того советского деятеля и дипломата Воровского. Судебное разбирательство этого дела продолжалось несколько дней и фактически явилось рассмотрением дела не столько Конради, сколько коммунистических злодеяний в России. Думаю поэтому, что ускорение в рассмотрении моего дела произошло в результате негласного соглашения польского и советского правительств. И Москве, и Варшаве расширение дела не было выгодно. Оба правительства желали скорейшего исчерпания этого "инциндента". Поэтому процесс оказался скомканным, продолжался всего один день и многие вопросы были обойдены. Это относится и к офицальному протоколу судебного заседания. В газетных отчётах о процессе можно найти значительно больше того, что имелось в записи судебного секретаря. Заканчивая эту часть моей записи, хочу прибавить, что названные в ней А.В. Павлюкевич и М.И. Яковлев погибли при трагических обстоятельствах. Яковлев, принимавший участие в обороне Варшавы от немцев в 1939 г. в качестве начальника штаба в кавалерийском подразделении ген. Булак-Булаховича, был арестован летом 1940 г. и отправлен в концентрационный лагерь Освенцим. Там при невыясненных обстоятельствах он погиб в апреле 1941 г. Павлюкевич участвовал в движении Сопративления в Варшаве, был арестован немцами и расстрелян. Незавидна оказалась и участь присутствовавшего при покушении на Войкова большевика Розенгольца. Он был одним из обвиняемых на московских процессах 1937 г. и расстрелян. Источник --------------- Коверда, Борис Софронович (21.08.1907-18.021987) Чтиво   www.pseudology.org