"Молодая Гвардия", Москва, 1982 Алексей Алексеевич Гастев Леонардо да Винчи Милан. 1482-1493 13 Если ты хочешь заставить казаться естественным вымышленное животное, возьми для него голову овчарки или легавой собаки, присоедини к ней кошачьи глаза, уши филина, нос борзой, брови льва, виски старого петуха и шею водяной черепахи. Когда в погоне за истиной Мастера настигали уныние или усталость, он себя подбадривал, говоря: «Бог продает все блага ценою усилия». Имея в виду вместо истины власть, то же мог бы сказать родоначальник фамилии Сфорца, что по-итальянски означает усилие или даже насилие. Молодой Аттендоло из Котиньолы, которому неаполитанский король позднее дал это прозвище, окапывал деревья в саду, когда селением проходили солдаты. Пораженный их видом и поведением, Аттендоло забросил кирку в ветви яблони и, присоединившись к отряду, пошел с ним дорогою, приведшей его впоследствии к славе, и он сделался советником королей. Для этого на нужны ли усилия большие, чем при окапывании фруктовых деревьев? Нынешний регент Милана, внук Аттендоло и третий сын герцога Франческо Великого Сфорца, скорее хитер и коварен, нежели силен и жесток. Добиваясь полной, неограниченной власти, он действует с громадным искусством, а где искусство, там сила и власть. Что касается отдельно присвоенного регенту прозвания Моро, оно означает «мавр» и возникло из-за смуглого цвета его кожи, хотя поэты, надеясь заслужить похвалу, выводили его из свойств шелковичного дерева, также моро по-итальянски. В древние времена под ветвями шелковицы погибли несчастные влюбленные Тисба и Пирам <Тисба и Пирам. По легенде, рассказанной Овидием в «Метаморфозах», влюбленные, жившие в Древнем Вавилоне, принадлежали к враждующим семействам и погибли из-за недоразумения, не встретившись в условленном месте; отзвук этой легенды слышен в «Ромео и Джульетте» Шекспира.> и цветы этого дерева внезапно окрасились как бы их кровью. С тех пор шелковичное дерево подготавливает свое цветение незаметно для глаза, а затем это неожиданно случается. Также-де и регент Миланский: умело и ловко обхаживая противника, он затем тайно подкрадывается и хватает внезапно. Но притом что поэтическое вдохновение здесь больше служит корысти, чем истине, подобная замысловатая выдумка верно показывает обычаи и способы Моро. Унаследовавший власть от Франческо Великого его старший сын, Галеаццо Мария, насиловал родных сестер да еще и похвалялся своим преступлением - эдакая простодушная откровенность чужда была нынешнему миланскому регенту. Поэтому никому не известно, отчего после гибели Галеаццо Марии случилась скоропостижная смерть следующего за ним по старшинству Оттавиано: только, подобный тончайшему аромату шелковицы, носится слух, что он был отравлен. Наиболее предательским образом Моро, по-видимому, сумел повредить вдовствующей герцогине, принявшей опекунство над малолетним Джангалеаццо, прямым законным наследником Галеаццо Марии: Моро за деньги нанял людей, чтобы на него совершили покушение, под пыткою же захваченные преступники ложно указали, будто подкуплены герцогиней и ее канцлером. Миланцы и прежде не одобряли поведение герцогини Боны, решавшейся показываться народу, сидя в седле позади своего берейтора и обнимая его за плечи. Всего вместе оказалось достаточным, чтобы вынудить ее уступить опекунство шурину. Тот с показным огорчением принял дары, которых всячески добивался, а спустя время удалил малолетнего Джангалеаццо в Павию под предлогом, что климат Милана ему вреден, хотя в окруженной болотами древней столице воздух не здоровее. Одновременно Моро стал насаждать мнение некоторых юристов, будто бы младшие сыновья герцога Франческо имеют преимущественные права на Милан, поскольку старший, Галеаццо Мария, рожден, когда Франческо не имел еще настолько высокого титула, но служил городу как кондотьер. Поэтому, дескать, есть основания миновать при наследовании неспособного Джангалеаццо и за смертью Оттавиано Сфорца предпочесть ему Моро. Когда в 1482 году Леонардо да Винчи приехал в Милан, герцог Джангалеаццо Сфорца достиг возраста четырнадцати лет, и не только его доброжелатели, но и сам он должен был считать себя несчастнейшим из людей, поскольку не властью обладал, данной ему его саном, но одной только видимостью. Впрочем, при его болезненном состоянии, которое также человека не радует, герцог расстраивался меньше того, что можно было ожидать, так как другое его отвлекало: охота и женщины - и Моро всячески это поощрял. Леонардо, намеренный выступить соискателем одной из наград в музыкальном соревновании, устраиваемом под покровительством регента, прибыл в Милан тридцатилетним, или в том возрасте, в котором, как говорят, покойники однажды встанут для Страшного суда избавленными от телесных недостатков и крепостью против болезней превосходящими Моисея; здоровье флорентийца не оставляло желать лучшего, а сложением и красивой окладистой бородой он как раз походил на библейского праотца. Отчасти ввиду определенной направленности воображения, а еще потому, что другие не могли ему этого подсказать, в мыслях герцога внешность и повадки приезжего из Флоренции музыканта вовсе не связывались с некой замечательной вещью, которая вот уже восемь лет как находилась в павийском дворце, так или иначе свидетельствуя о ее авторе. Дело в том, что Галеаццо Мария, предпочитавший украшать свои комнаты произведениями необыкновенными или ужасными, уплатив триста дукатов, однажды приобрел у заезжих купцов круглый щит из фигового дерева, Ротелло ди фико, с превосходной живописью, если можно так выразиться, имея в виду изображение чудовища, составленного из частей всевозможных летающих, скачущих, ползающих и пресмыкающихся гадов, способное напугать впечатлительного человека до умопомрачения и принадлежащее кисти Леонардо да Винчи, о чем участвовавшие в сделке не имели понятия. Впрочем, и сам автор не знал, где находится указанная вещь, предназначавшаяся первоначально для других целей и исчезнувшая затем из его поля зрения. Играющих на лире было тогда в Италии множество, в числе их музыканты, способные вытянуть душу печальными мелодиями или, напротив, огорченного и плачущего человека заставить плясать; но Леонардо мало кому уступал. Правда, он музицировал стоя, твердо опираясь на одну ногу, и выставив бедро и наклоняясь иной раз чуть не до полу, в то время как гордящиеся правильной манерой ученые музыканты такую излишнюю подвижность порицали как непристойную. Его инструмент, не достигая размера, принятого для лиры да гамба, полустолетием позже превратившейся в виолончель, для лиры ди браччо, которую играющий упирает в плечо, казался велик, хотя отчасти отсюда ее необычайной силы и яркости звук, в басах подобный реву быка или флейте Папиния Стация, а на верхах раздающийся как скрип оси при вращении небесных сфер. Ломбардские музыканты не достигали такого звучания, и здесь больше оценивались чистота и беглость. Но и в этом Леонардо был опытен и ловок и когда дотрагивался до струн пиччикато, щипками, быстрота его пальцев оказывалась так велика, что они, подобно спицам вращающегося колеса, сливались в один неясный и смутный образ. Когда же пиччикато взбиралось к верхам, то будто бы ангел взбегал по небесной лестнице. Если же из-за явления резонанса трепетали так называемые бурдонные струны, которых пальцы исполнителя не достигают, возникало звучание низкое и грозное. Между тем прикрепленный к нижней деке инструмента серебряный щит в виде черепа лошади, образуя дополнительную пустоту или полость, каждый звук - безразлично, высокий или низкий, - еще намного усиливал. И все это в целом вызывало изумление слушателей. После выступления соло Леонардо вместе с двумя его товарищами, прибывшими с ним из Флоренции, исполнил кантату, превозносившую до небес герцога и династию Сфорца, а больше всего регента Моро. Младший из трех исполнителей - лет шестнадцати на вид, с лицом нежным и красивым - пел низким голосом; другой, старший возрастом, с всклокоченными волосами, непривлекательный и хмурый, имел голос повыше. Леонардо же брал настолько высокие ноты, что при его сложении и статности могло показаться, будто поет другой человек, где-то скрывающийся, а этот лишь делает вид, или музыканты незаметным образом обменялись устройствами, производящими звуки голоса, как, бывает, обмениваются музыкальными инструментами. И тут собравшееся общество показало себя достойным новизны, которую ему преподносили: пренебрегая неудовольствием нескольких считающих себя наиболее опытными, другие оказались единодушны, полагая флорентийца заслуживающим награды. В свою очередь, тот, воспользовавшись обстановкою доброжелательства, передал регенту Моро письмо, которым рекомендовался знающим конструктором военных орудий, опытным в фортификации: тут мы видим, что человек как раз является наилучшим примером животного, которое желает казаться естественным, придумывая самого себя, и это ему удается, даже если его деятельность и как бы он сам составлены из разнородных несоединимых частей. Пресветлейший государь мой! Увидев и рассмотрев в достаточной мере попытки тех, кто почитает себя мастерами и конструкторами военных орудий, и найдя, что устройство и действие названных орудий ничем не отличается от общепринятого, попытаюсь я, без желания повредить кому-нибудь другому, представиться Вашей Светлости, открыв ей свои секреты, и их затем по Вашему усмотрению, когда позволит время, осуществить с успехом в отношении того, что вкратце, частично поименовано будет ниже. Милан в союзе с Феррарой тогда воевал против Венеции, и следующие девять пунктов письма, где Мастер, говоря его словами, обязывался проектировать бесчисленные средства нападения и защиты, должны были представиться регенту как нельзя больше уместными и своевременными. Однако суть дела, кажется, не затронула воображения регента, если, прочитавши их, он сказал: - Хотя ты предупреждаешь о нежелании повредить другим инженерам и умалить их заслуги, все же, обещая устраивать вещи необычайные, ты причиняешь им великий урон. - Я изобретатель, - отвечал Леонардо с заносчивостью, - а изобретателей как посредников между природой и людьми в сопоставлении с пересказчиками и трубачами чужих дел и произведений должно судить и не иначе расценивать, как предмет вне зеркала в сравнении с появляющимся в зеркале подобием этого предмета: ведь предмет представляет нечто сам по себе, а его подобие есть ничто. Многие из этих людей мало чего получили от природы, ибо одеты в чужое, без которого их нельзя отличить от стада скота. Затем флорентиец, как видно в намерении полностью овладеть расположением регента Моро, рассказал ему басню про муравья: - Муравей нашел зерно проса, а зерно, почувствовав, что тот взял его, закричало: «Если окажешь мне такое снисхождение, что дашь исполниться моему желанию появиться на свет, то возвращу я тебе себя сам-сто». Так а было. Но муравей, иначе говоря, регент миланский, которому в жадную пасть досталось драгоценное просяное зерно, при своей тучности и нелюбви к физическим упражнениям и верховой езде - лицо невоенное. Его оружие - ложь, лесть и хитрость и только при необходимости яд или плаха. Короче говоря, тончайшее рукоделие политики он предпочитает грубой работе войны и славу желает добывать более благородными средствами. Поэтому неудивительно, что из пунктов письма он воодушевился последним, десятым, где Леонардо указывает: Во время мира считаю себя способным никому не уступить как архитектор в проектировании зданий общественных и частных и в проведении воды из одного места в другое. Также я буду исполнять скульптуры из камня, бронзы и глины. Сходным образом в живописи я буду делать что только возможно, чтобы сравняться с другими, кто бы они ни были. Также я смогу приступить к работе над бронзовой конной статуей, которая будет бессмертной славой и вечной честью блаженной памяти Вашего отца и всего дома Сфорца. - Конь, которого ты для нас изготовишь, не уступит великолепием замысла и новизною ни одному из твоих изобретений, - сказал Моро, и внезапно выражение его лица стало угрюмым и злобным, как если бы он вспомнил причиняющую ему огорчение неприятную вещь. Дело в том, что покойный Галеаццо Мария в свое время добивался из Флоренции мастера, который сумел бы изготовить коня в виде памятника знаменитому герцогу Сфорца, и Антонио Поллайоло, согласившись, будто бы сделал рисунки: Моро приходилось соперничать также и с мертвыми. - Мой братец полон был честолюбивыми замыслами, - сказал он язвительно, - хотя единственный памятник, каким он украсил Милан, - это набитый соломою медведь, установленный по его приказанию на северо-западной башне дворца у порто Джовио. Разрушившиеся позже ворота Юпитера, порто Джовио по-итальянски, находились в стенах древнего Медиолана близко от нынешней резиденции миланских правителей. - Бессильный против неприятеля, Галеаццо Мария пугал только мирных прохожих. Солома сгнила, медведь развалился; мои начинания все будут доведены до конца, - сказал Моро и велел записать флорентийца в коллегию герцогских инженеров с жалованием пять дукатов помесячно и предоставить ему удобное помещение в Корте Веккио, пустующем палаццо Висконти. Тут надо пояснить, что Леонардо и его спутники пользовались покуда гостеприимством придворного живописца Амброджо да Предис в доме у Тичинских ворот, которым тот владел вместе с братьями. 14 Существует род живописцев, вследствие своего скудного обучения живущих по необходимости под покровом красоты золота и лазури. Тогда как живопись только потому кажется удивительной зрителям, что она заставляет казаться рельефным и отделяющимся от стены то, что на самом деле ничто, а краски доставляют почет лишь мастерам, их делающим. Дух языческого Меркурия, бога торговли и путешествий, которому с древности посвящены ворота Тичино, не покидал их и в христианские времена, поскольку перевозчики грузов, купцы и наиболее состоятельные из пилигримов, путешествуя в Павию через Милан, останавливаются в расположенной близ ворот остерии «Три красные скамьи». Хотя в дом братьев да Предис разнообразный уличный шум проникает почти беспрепятственно, так как двери то и дело раскрываются, старшего из них, Кристофоро, это мало беспокоит, поскольку он от рождения глухонемой и не разгибаясь корпит над картинками, какими украшает, или иллюминирует, рукописи; не слышит он и громкого стука, раздающегося, когда Бернардино, ткущий ковры, передвигает раму. Для человека же, не имеющего такого природного недостатка, если другие звуки иной раз стихают, оказываются более явственными гудение и шелест станка: это Еванджелиста и Амброджо с помощью считающегося новинкой и редкостью ножного привода шлифуют камни для своих изделий; слышны еще вздохи и булькание, когда плавится олово, медь или кое-что подороже, и шипение, если закаливается инструмент. Выполняя разнообразные ювелирные работы, братья также чеканят монету казне, рисуют для гобеленов и вышивок и практикуются в живописи; при этом Амброджо, способнейший, пользуется жалованием как живописец двора. Впрочем, преимущество его таланта проявляется больше в портретных изображениях, то есть в отрасли, считающейся низшей из всех, хотя портретист, добивающийся хорошего сходства, редок. Умение Амброджо обходиться с людьми и его расторопность послужили причиною, когда при заключении договора, где, с одной стороны, участвуют францисканцы братства св. Непорочного Зачатия Девы, а с другой - братья да Предис и флорентиец Леонардо да Винчи, дело быстро сладилось. «Мы желаем, чтобы рама, включая резные капители с фигурами, была вызолочена по цене три лиры десять сольди за сотку. Item. Мадонна, поместившаяся посредине, пусть будет в ультрамариновом плаще, поверху расшитом золотом». В многочисленных пунктах расписано, каким заказчики желают видеть алтарный образ для капеллы св. Зачатия церкви св. Франциска в Милане, называемый в договоре «Мадонною в скалах», и ангелов на его боковых створках: на одной стороне - поющих, на другой - играющих, и в заключение сказано: «Во всех частях икона пусть будет расцвечена разнообразно и со всем совершенством, в греческой и новой манере». Таким образом настоятель капеллы Зачатия отец Бартоломео Скарлионис и другие участвующие в договоре францисканцы показывают, что им отчасти известно различие между новой манерой и греческой, или, как ее еще называют, готической или немецкой. Правда, может, этому не больше цена, чем латинским словечкам наподобие item, что значит «далее», излюбленным сутягами и людьми, желающими показать ученость малыми средствами, так как по другим пунктам договора можно судить, что заказчику хорошо не видна разница между стоимостью материала и достоинством выполнения и что для указанных францисканцев братства св. Зачатия золото и лазурь оказываются дороже изображения золота, хотя бы выполненного с большим мастерством. С другой стороны, если францисканцы соглашаются на преимущество флорентийского мастера в договоре, называя его магистром и ставя первым, тогда как братьев да Предис называют только по имени и помещают следом за ним, может, они отчасти понимают, что, хотя Леонардо и братья да Предис примерно ровесники, если судить не по церковным книгам, а по умению в живописи, флорентиец оказывается далеко впереди? В самом деле, Леонардо привез с собою в Милан понимание и практику живописи, представлявшиеся изумительными и необыкновенными не то что в Ломбардии, но и в Тоскане, где за его соотечественниками больше двухсот лет развития. Джорджо Вазари, живописец более плодовитый, чем выдающийся, зато величайший биограф художников и проницательный искусствовед, утверждает, что, мол, «это с тех пор, как души нового поколения в тамошних местах под влиянием легкого воздуха настолько очистились, что небо, сжалившееся над прекрасными талантами, порождаемыми повседневно тосканской землей, вернуло их к первоначальному состоянию». Вазари имеет в виду возрождение в искусстве римской и греческой древности, отчего последовавшие за тем времена известны как Возрождение. Что же касается упомянутой в договоре греческой манеры, тут речь о другом, поскольку такое название идет от наезжавших в Италию византийских греков, отпавших от собственной древности и превратившихся с течением времени в нечто полностью противоположное древним. «Они, то есть византийские греки, - разъясняет Вазари, - вместе с мозаикой завезли скульптуру и живопись в том виде, в каком были им известны, и так обучали итальянцев, то есть грубо и неуклюже: подобная живопись представляет собой не иначе как заполненные краскою контуры». Новизна нетерпима, самодовольна, нескромна и расправляется с теми, кому приходит на смену, по своему усмотрению и произволу, одних без меры превознося, других порицая. Но даже при хваткости братьев да Предис и при том, что они вовсе не имели намерения непременно отстаивать какую-нибудь привычную им старину, как иначе было действовать Мастеру, манера которого не только далеко ушла сравнительно с принятой в Ломбардии, но обогнала и тосканскую? Ведь чтобы успешно сотрудничать, надо еще до истечения предусмотренного договором короткого срока полностью переделать сотрудников; поэтому можно сказать, что мадонна для францисканцев, поистине непорочным способом зачатая и выношенная в доме братьев да Предис, родилась из кокона рассуждений и слов - имеются в виду пояснения Мастера. 15 Рассуди хорошенько, о живописец, насколько далеко от глаза должна быть твоя картина, и представь себе, что на этом расстоянии тебе видна дыра или отверстие, или окно, сквозь которое вещи, перед ним стоящие, могли проникнуть до твоего глаза. Хотя св. Франциск утверждал, что дьявол теряет власть над веселыми людьми, в то время как жалующийся и печальный легко становится добычею ада, настоятель капеллы св. Зачатия отец Бартоломео не затруднялся придать своему лицу выражение приветливости, но сохранял его хмурым и озабоченным. Когда же спустя год после заключения договора, то есть осенью 1484 года, накануне праздника св. Непорочного Зачатия Девы, он увидел представленную ему в доме братьев да Предис как готовую среднюю часть алтарного образа с Мадонной, младенцем Иисусом, Иоанном и ангелом, на его лице еще прибавилось неудовольствия. Как если бы сельский хозяин, привыкнувши видеть ворота усадьбы закрытыми и запертыми изнутри, обнаружил их распахнутыми настежь, а домашних животных бродящими в поле, отец Бартоломео скоро и решительно направился к картине, словно бы желая восстановить нарушенный внезапно порядок и сделать выговор служащим. Возможно, что наилучшая похвала живописцу есть такая решимость заказчика, если, не вдаваясь в достоинства или недостатки произведения, тот относится к нему как к природной действительности: сила и качество правдоподобия оказывались так велики, что настоятель забывал этому радоваться, но, подозревая, не произошло ли здесь нарушения, касающегося христианской религии, целиком отдавался заботам о происшествии. Относительно других качеств картины выражение лица и манеры заказчика ни о чем не свидетельствовали, но скорее противоречили всякому правильному заключению. Мало жить пятьсот лет назад и быть настоятелем капеллы св. Зачатия, надо еще обладать придирчивостью и недоброжелательным воображением, чтобы в одном из наиболее прелестных произведений за всю историю живописи усмотреть именно то, что ухитрился этот Бартоломео Скарлионис. Итак, поместившаяся в скалистом гроте возле ручейка дева Мария правой рукой придерживает младенца Иоанна, а левую простерла над Спасителем, как бы предохраняя его от грядущих страстей. Тут же находится присевший на колено ангел, в свою очередь, оберегающий младенца Спасителя на случай возможного падения в воду, тогда как кисть правой руки и указательный палец этого ангела ныряющим движением, подобным движению лебединой шеи, направлены на Иоанна. Как кажется, во исполнение воли творца ангел прислан сюда в виде кормчего - показать направление и также необходимость приуготовленной жертвы. Изяществом овал лица этого присланного сходен с куриным яичком острым концом книзу, скорлупа которого просвечивает, что объясняется падающим на щеку рефлексом. В то время глаз, плавно повернувшись в глазнице, смоченной слезной жидкостью, смотрит на приближающегося священнослужителя спокойно и ясно, тогда как улыбка у ангела плутовская; больше того, отец Бартоломео нашел ее соблазнительной и порочной. Впрочем, настоятель не желал показаться человеком, лишенным всякой тонкости, и прямо на выражение ангела не ссылался, но аргументировал иначе. Так, имея в виду, что св. Иоанн покровительствует Флоренции, настоятель спросил: - Почему ангел указывает на Иоанна, тогда как Иисус первый в святости? Подозреваемый в неуместном патриотизме живописец на это ответил: - Неприлично ангелу в присутствии Иоанна указывать на святого младенца, поскольку, таким образом, не соблюдалась бы очередность достоинства святости; поэтому ангел указывает посредством другого и через него. Тогда настоятель снова спросил: - Почему над головами святых персонажей живописцы вопреки обычаю не показали сияние в виде венцов? - Испускаемые каким-нибудь источником лучи, - сказал Леонардо, - задерживаются непрозрачными предметами и их освещают. Поступая согласно обычаю, мы рискуем, что зритель подумает, будто над указанными лицами укреплены круги из жести или бумаги. - Сияние подобного рода видно само по себе в наиболее светлой субстанции, - возразил ему настоятель, - между тем живописцы очевидно злоупотребили тенями, в то время как святые отцы настаивают на изобилии света в местах присутствия ангелов. Помимо того, в Писании сказано: и раздели бог между светом и тьмой. Не означает ли это, что творец их создал несмешиваемыми? Здесь же, как это видно, приложено большое старание, чтобы представить невозможную срединную сущность. - Тень, чтобы возникнуть, требует времени, хотя бы и малого, - отвечал флорентиец придирчивому священнослужителю, - выносим ли мы лампу из помещения, закатывается ли солнце за горизонт: все длится, все связано, и невозможно установить определенную границу или предел между светом и тенью и между какими бы ни было другими вещами. Ведь и при наибольшем напряжении встречи, и это в картине хорошо видно, свет с тенью все же не сталкиваются, но, соприкасаясь, растворяются между собою как два вида пчелиного меда, происходящие от различных растений, темный и светлый, хотя бы и скоро, но плавно или сфумато, рассеянно. Аристотель указывает, что природа не сложена из слабо связанных эпизодов, как плохая трагедия. Что касается некоторых избранных душ, не правильно ли будет сравнивать их с совершенной трагедией, где слова необходимы для целого и каждый поворот, или тропос, как говорится по-гречески, если и кажется неожиданным и случайным, в действительности продолжает однажды начатое движение, хотя бы петляя подобно спасающемуся от преследования зайцу? Так, исчезая, но затем неизменно вновь появляясь, движется и развивается в воображении понятие о бесконечности. Если линия, а также математическая точка суть невидимые вещи, то и границы вещей, будучи также линиями, невидимы вблизи. Вот почему, живописец, не очерчивай края вещей определенными границами, но пусть мягкие света неощутимо переходят в приятные и очаровательные тени, поскольку на непрерывной величине, делимой до бесконечности, разнообразие видов светлоты бесконечно. Хотя обращенная к зрителю сторона каменистого убежища или ковчега, где поместилась Мария с младенцами Спасителем и Иоанном и ангелом, открыта, окружающий свет к ним, по-видимому, не проникает, и они оставались бы в темноте, если бы туда не поступал другой, таинственный свет, как будто отец Бартоломео имеет в руках фонарь или его голова распространяет сияние, происходящее, может быть, от чрезмерной сообразительности. Так, когда живописцы заявили претензию на дополнительную оплату, помимо восьмисот лир, полученных прежде и израсходованных, по их словам, на ультрамарин, индиго и сусальное золото, настоятель возразил с ехидством: - Алхимики и другие недобросовестные чародеи и фокусники обманывают людей, добиваясь превращения ртути и других, более дешевых минералов в золото. Вы же, напротив, успешно превращаете драгоценности в грязь и дымообразные тени. Отец Бартоломео наотрез отказал живописцам в оплате сверх договора и таким образом положил начало продолжавшейся более двадцати лет тяжбе, поскольку в своем упрямстве и жадности не желал понимать, что, если какая-нибудь краска изменяется до неузнаваемости из-за смешивания с другими, это происходит не от небрежности или недобросовестного умысла, но зависит от положения предмета в пространстве, как он освещен, и на каком расстоянии находится от наблюдателя, и что за цвета прибавляются к нему из-за отражения других предметов. В свою очередь, «грязь», в которую, по выражению отца настоятеля, превращаются драгоценные краски, обладает чудесным свойством расставлять изображаемые живописцем вещи в пространстве, прорубая, так сказать, окно в мир, когда темная окраска скал, находящихся в окрестности вокруг каменистого убежища Девы, при удалении ослабевает, будто съедаемая квасцами или крепкой кислотой, а у горизонта целиком растворяется в бело-зеленых потеках, проникающих от сферы огня. Для тех красок, которым ты хочешь придать красоту, всегда предварительно заготовляй светлый грунт. Это я говорю о прозрачных красках, так как непрозрачным краскам светлый грунт не поможет. Этому учат нас на примере разноцветные стекла, которые, если их поместить между глазом и светоносным воздухом, окажутся исключительно прекрасными, чего не может быть, если позади них находится темный воздух или иной мрак. Братьям да Предис это должно быть отчасти знакомо из ювелирной практики, когда приходится обрабатывать разноцветные слоистые камни, просвечивающие по краям, а то и насквозь, - свойство, которым древние скульпторы и резчики, создатели многочисленных прекрасных камей, пользовались с редким умением. Если иметь в виду, что краски также возможно накладывать прозрачными слоями, сравнение этой изумительной новой живописи с многослойной камеей будет вполне уместным, поскольку изображение приобретает действительную глубину, а не только воображаемую или кажущуюся. Таким образом, хотя прежняя практика братьев да Предис мало отвечает новизне приемов и способов проезжего флорентийца, тут нету непреодолимой пропасти. Когда одна прозрачная краска лежит поверх другой краски, то она ею изменяется: там образуется смешанная краска, отличная от каждой из простых, ее составляющих. Это видно на дыме, выходящем из камина. Когда дым находится против черноты этого камина, то он становится синим, а когда он поднимается против синевы воздуха, то кажется серым или красноватым. Также пурпур, нанесенный поверх лазури, становится фиолетового цвета, и когда лазурь будет нанесена поверх желтого, то она становится зеленой, а шафрановая желтая поверх белого станет желтой. И светлота поверх темноты становится синей, тем более прекрасной, чем более превосходны будут светлое и темное. Вот какой благоухающий плод произрастает из угрюмого лесного корня, если иметь в виду договор с францисканцами. Будто бы все его пункты, в отдельности простые и скудные, разместившись один сверху другого, пронизались некоторым духовным излучением и от этого светятся, подобные драгоценной камее. Как же несправедлив настоятель, если такое преображение живописцами их материала называет порчей и грязью! Из-за несогласия и тяжбы с заказчиком «Мадонна в скалах» долгое время оставалась у ее мастеров, сперва а доме братьев да Предис, а затем в Корте Веккио, когда попечением регента Леонардо расположился там с учениками и помощниками. Это оказалось полезнее для его славы, поскольку прихожане капеллы св. Зачатия такие же косные, как их пастыри, в то время как в подобных делах скорее пригодны самоуверенность и свободомыслие образованного человека. - Сравнительно с чудесами, которые возникают под твоей кистью, произведения других живописцев представляются скорее похожими на деревенское одеяло, сшитое из разноцветных кусочков материи, тогда как здесь мы видим окно в мир, - сказал Моро и, будучи тогда неженатым, велел Мастеру сделать портрет шестнадцатилетней синьоры Чечилии Галлерани. 16 Итак, ты должен иметь приспособленный двор со стенами, окрашенными в черный цвет, с несколько выступающей над этими стенами крышей. Этот двор должен быть шириной в десять локтей, длиной в двадцать и высотой в десять. И если ты не закроешь его навесом, то рисуй портретное произведение под вечер или когда облачно или туманно. Это совершенное освещение. Рядом с регентом Моро, внешность которого обладает законченностью, дурной или хорошей, это другое дело, синьора Чечилия представляется не доведенной природою до окончательного вида, как если бы та сомневалась, в каком направлении действовать. Ключицы синьоры Чечилии выдаются и более заметны, чем это бывает у молодых женщин ее возраста; кисти рук в пропорциональном отношении отроческие, а шнуровка ее платьев не настолько натянута, как желательно для гордящейся полнотою фигуры уроженки Ломбардии. Синьора хорошо образованна, и ее латинские стихи остроумием и тонкостью превосходят произведения некоторых придворных поэтов. Подвижность синьоры мерцающая и неопределенная, к тому же она предпочитает одежду светлых перламутровых оттенков, поэтому ее облик удобно сравнить с каплею ртути, колеблющейся от сотрясения. Но, пожалуй, самое замечательное в синьоре - это ее улыбка. Тогда как другие женщины при миланском дворе, попросту говоря, скалят зубы, довольные возможностью их показать, выражение радости у синьоры Чечилии более сдержанно, как будто она при этом испытывает некоторое душевное неудобство. Если, подобно пробегающей по траве тени легкого облачка, смутная с косиною улыбка затеняет ее нежное белое лицо, нуждаясь для воспроизведения средствами живописи непременно в сфумато, рассеянии, то ее губы остаются сомкнутыми. Таким образом между предпочтением Моро, заметившим синьору среди других, и желанием Мастера, различными путями выходящего па те именно вещи, которые ему требуются и отвечают его теориям, оказывается связь. Советуя живописцу оклеивать стены черной бумагой, Леонардо исходит из понятия о наилучших, наиболее выгодных для портретиста условиях освещения. Что же касается его самого, площадь стен Корте Веккио, пожалуй, велика, чтобы их оклеивать, и это дорого обойдется, в то время как этим целям отчасти может служить аспидно-черный грунт, приготовленный для портрета синьоры Чечилии Галлерани. И тут также есть аналогия с практикой ювелиров, когда, испытывая качество красоты камней, они их помещают на различной подкладке: светлой и блестящей, называемой блесною, матовой, поглощающей свет, или черной. Поэтому если только перед этим Леонардо обучал братьев да Предис умению пользоваться преимуществами светлого грунта, нельзя его обвинять в каком-то предательстве первоначального мнения и легкомыслии, он лишь предлагает, отбросивши всякую косность, сообразовываться с целями произведения. И когда духовник регента Моро, соперничающий с Джакопо Андреа Феррарским в силе влияния, называет приготовленный для портрета аспидно-черный грунт опасным для благочестия искушением мрака, это не более чем глупость. Однако некоторые люди так устроены, что никакую вещь не воспринимают прямо, как она есть, но всюду отыскивают подвох или иносказание: если бы духовник мог увидеть, как, руководствуясь процарапанным по темному грунту рисунком, Мастер наносит густо замешенные свинцовые белила на те места, где в готовом произведении окажется не покрытая одеждою изумительная нежная кожа синьоры, то, обладая воображением, этот священнослужитель, несомненно, еще что-нибудь придумал бы, такое же злостное. В самом деле, в местах, и в действительности наиболее плотных и выпуклых, - как лоб, скулы или костяшки пальцев, - Леонардо так густо замешивает белила, что хорьковая кисть вытаскивается и отлипает с заметным усилием, причем наблюдающий, разинувши рот, за действиями Мастера Больтраффио, кажется, слышит слабый, наподобие мышиного, писк; если же где-нибудь форма сама по себе углубляется и уходит в темноту, там покрытие более слабое и через неплотную первую побелку отчасти виден черный грунт - в глазницах же или в уходящей в глубину ложбине щеки синьоры Чечилии покрытие отсутствует вовсе и оттуда наподобие вечности или смерти смотрит сама темнота. Хотя таким способом достигается исключительное впечатление рельефа, изображение это мертвое и не отвечает нежности кожи портретируемого лица, - скорее это костная поверхность черепа или других частей скелета, как бы вымытых дождями из неглубокого захоронения. Но тем счастливей воскресение из такой воображаемой смерти, когда по хорошо высохшим белилам Мастер настилает прозрачные слои краски и, сводя тень и свет возможно более мягко, добивается сфумато или рассеяния, которое, если понимать дело шире, относится не исключительно к бесконечной изменчивости света и тени. Одна и та же поза будет казаться изменчивой до бесконечности, так как она может быть видима с бесконечно многих мест, а эти места обладают непрерывной величиной, а непрерывная величина делима до бесконечности. В портрете синьоры Чечилии Галлерани плечи развернуты таким образом, что совершенно понятно, насколько их движение зависит от положения рук и поворота головы. Если плечи двинутся далее, повернется и голова, однако в согласии с правилом контрапоста в противоположную сторону. Отроческая по своим пропорциям и худобе кисть синьоры Чечилии сложена ковшиком и средние фаланги пальцев раздвинуты: ковшиком огорожен прижавшийся в испуге к плоской груди синьоры зверек - белая куница, каких держат в домах ради развлечения. Изображение куницы истолковывается двояко - как символ девственности и как символ власти. Первое сюда не подходит - остается второе: куница может стать горностаем, а Лодовико Моро - герцогом Миланским. Поэт Бернардо Беллинчоне, флорентиец, переместившийся на север Италии еще прежде Леонардо и долгое время шатавшийся из одного государства в другое, чтобы затем остановиться в Милане, увидев портрет синьоры Чечилии, сказал: - Ломбардским увальням и обжорам дан прекрасный урок: в конюшне, полной навоза, тосканец сумел отыскать перл чистоты и изящества, лютню, бренчание которой заглушает пьяные вопли этих наглецов и бездельников. Лютню, иначе говоря, свое поэтическое дарование, синьора не упражняла настолько настойчиво, как этот Бернардо, тотчас сочинивший сонет, хотя и не отличающийся новизной, поскольку у природы в тысячный раз спрашивают, чем она опечалена и кому завидует; та, понятное дело, отвечает, будто завидует синьоре Чечилии и гневается на Леонардо, который своим произведением ее, то есть природу, сумел превзойти. Впрочем, если стихи благозвучны, ради этого многим можно поступиться - остроумие более уместно в прозе, тогда как в поэзии автор другой раз ходит вокруг да около, не имея возможности правильно высказаться из-за того, что для отвечающих замыслу выражений не находится места, а то, что взамен предлагает фантазия, бессмысленно, хотя, может, и красиво. Что касается сонета Беллинчоне, из разговора с природою многого не извлечешь, другие же полезные историку сведения возможно путем умозаключения вывести из следующих слов, занимающих в стихотворении полторы строки: «Вовек благодарим и славим Лодовико - то есть миланского регента - и его щедрость и гений Леонардо...» В то время автор, не связанный обязательством мерности и другими правилами поэтической речи, но желающий сообщить что-нибудь по существу, должен бы считаться с непременным участием в каждой работе учеников и помощников Мастера, кажется, обосновавшегося в Корте Веккио для того только, чтобы было кому поручить занятие живописью, а он бы расхаживал и размышлял о предметах, не имеющих отношения к его искусству. Леонардо мало заботил поштучный выход произведений из мастерской, и это естественно для человека, который не мог выносить повторения испробованного однажды: когда он другой раз брался за дело с намерением придерживаться какого-нибудь ставшего для него рутинным способа живописи, нетерпение скоро им овладевало, и он уступал кисть помощнику. Так со временем большая часть предварительной кладки белилами, которую можно сравнить с каменной кладкой строящегося здания, тоже досталась ученикам, а именно Джованни Больтраффио, - обязанности распределились соответственно наклонностям каждого. Конечно, его дух овевал, можно сказать, грубые камни и все остальное в произведении; но при том что Леонардо имел привычку внезапно вмешаться, направляя ученика, долю его участия бывает трудно определить, если она колеблется от простого присутствия рядом до исполнения собственными руками всего целиком или распространяется на незначащие мелочи, тогда как более важные вещи Мастер доверяет другому. Так, в портрете Бьянки Марии Сфорца, исполненном нарочно в целях сватовства к императору Максимилиану и порученном Амброджо да Предис, Мастер, вызвавшийся по дружбе ему помочь, когда вещь была почти готова, привязался к украсившим шею невесты бусам из жемчуга и не отошел, покуда тщательным образом не сделал каждую бусину. А в знаменитой мадонне, принадлежавшей миланскому дворянину графу Литта и впоследствии проданной русскому царю, ему едва ли можно с уверенностью приписать что-нибудь, помимо предварительного рисунка. Все это оказалось причиною ужасных раздоров между историками и той странности, что количество собственноручных работ Леонардо колеблется от века к веку, то увеличиваясь до нескольких десятков, то сокращаясь до девяти или даже восьми. Внезапно распространившееся среди итальянцев в те времена тщеславие принуждало и соорудившего повозку деревенского плотника вырезывать где-нибудь на видном месте свою подпись, чтобы все знали этого умелого человека. Что до живописцев и скульпторов, эти, больше других заботящиеся о своей славе, не только подписывали произведения, но и норовили себя здесь же изобразить как умеют. Кажется, первый решился поступить таким образом Лоренцо Гиберти, которого лысая голова выглядывает из веночка, помещенная в обрамлении дверей флорентийского баптистерия. Впоследствии подобные вещи делались неоднократно, и, хотя спустя пятьдесят лет после Гиберти указанный дерзкий обычай в Милан еще не проник, состоявший на службе у герцога урбинец Донато Браманте договорился со скульптором, работавшим по его плану в сакристии церкви св. Сатира, и тот его вылепил и поместил в карнизе между мучениками и святыми. Словом, всякий старался о сохранении своего имени; но высокомерие и самонадеянность флорентийского мастера, как видно, были так велики, что он надеялся, будто произведения, к которым он так или иначе причастен, будут впоследствии узнаны исключительно по их достоинствам. Правда, Зороастро, прибывший в Ломбардию вместе с Леонардо и его лирою, этот настаивал, что Мастер имеет незаметным образом скрытый, особенный знак в виде взлетающей птицы, совершенно достаточный проницательному человеку для опознания автора; и он его находил и указывал в волосах Марии из алтарного образа для капеллы св. Зачатия, из-за спора с заказчиками остававшегося пока в мастерской, хотя другие ученики и сотрудники, как ни пялились, ничего подобного не усматривали. Если птицу с приподнятыми разведенными крыльями толковать метафорически как отражение характера человека и его целей, знак в этом роде следует признать подходящим для Мастера: высказываясь с насмешкой и осуждением, Леонардо недаром говорил, что многие живописцы, кого бы ни изображали, портретируют самих себя и что, мол, в этих фигурах полностью видны движения и манеры их творца. Однако же зеркало бывает кривым или показывает изображение вверх ногами. Так, происходя из состоятельного миланского семейства, Больтраффио был с детства изнежен и в разговорах с людьми робок и деликатен, но в манере рисовать и писать красками, когда выкладывал здание из грубого материала или громадных камней, выступал в виде человека простого и мужественного. А вот Марко д'Оджоне, чье воспитание было вполне деревенским и сам он отличался свойственной простонародью прямотой выражения, прежде других и успешнее перенимал от Леонардо сфумато или рассеяние, которое тяжестью его руки, кажется малопригодной для исполнения подобных тончайших вещей, еще размягчалось. И тут характер показывает себя в произведении как бы вывернутым наизнанку. 17 При демонстрации мускулов и их местоположения, начала и конца ты ничего не сделаешь, кроме путаницы, если сперва не сделаешь демонстрацию тонких мускулов в виде проволок и таким образом сможешь расположить их один поверх другого, как расположила природа. И не забудь сделать проволоки, представляющие мускулы в тех местах, в которых находятся срединные линии каждого мускула. - Неудивительно, - говорил Марко д'Оджоне, - что Мастер так хорошо знает мышцы и кости лошади и все ее движения, если предпочитает обществу людей общество животных и питается кониной, как турки, от которых он заимствовал способ письма. Марко возводил на Леонардо напраслину, и его ложные утверждения не что другое, как проявление дурного характера. Действительно, живодер иной раз привозил в Корте Веккио тушу павшей лошади или ее часть, прикрывая груз рогожей, чтобы избежать постороннего глаза и праздных разговоров. Но мало кто знал, что, когда из трубы заброшенной герцогской кухни идет дым, значит, в котле вывариваются кости, необходимые для анатомической демонстрации. В то время дурной запах, распространяясь в помещении, проникал также во двор и оттуда на улицу, а это никому не могло понравиться, - разве только прикармливавшимся в Корте Веккио собакам и бродячим кошкам, хотя если за небольшое вознаграждение сюда приносили всякую падаль, то среди прочего попадались и мертвые их сородичи. Приносили также ворон, а однажды запыхавшийся от усилия крестьянин притащил в мокром мешке множество ракушек, пустых и с устрицами, поскольку ему сказали, будто бы Мастер интересуется ископаемыми, - этот простак добывал их в песке на речных отмелях. Спустя время ракушки стали распространять зловоние, и Мастер велел их снести в приготовленную яму и засыпать землей. Язвительно отозвавшись о такой процедуре, как о похоронах, Марко заметил, что, дескать, вместе с ракушками похоронены и драгоценные знания о них, оказавшиеся недоступными из-за невыносимого запаха, препятствующего даже настолько отважному исследователю, как Леонардо. Но Мастера нелегко было смутить, так как он никому не уступал не только исключительным терпением к запахам, но и в остроумии. Когда после длительной варки с костей оползали волокна мышечной ткани и они оголялись, Леонардо велел их сушить и отбеливать на солнце. Очищенные от хрящей, также доступных гниению, отбеленные и оглаженные стальными гладилками и скребками, протертые пастой из горного камня, какой пользуются ювелиры, кости шли в дело. И тут Мастеру непременно помогал Зороастро, настоящее имя которого Томмазо Мазино да Перетола. Поскольку же Томмазо выдавал себя за некроманта, умеющего свободно беседовать с душами умерших, Леонардо шутя добивался, не может ли он призвать тень Буцефала <Буцефал - имя любимого копя Александра Македонского.>, чтобы рассказать, как у него внутри все устроено. Зороастро отвечал в этом же роде, и так, забавляясь и сами над собой подшучивая, они собирали из лошадиных костей сочленения, как они прежде были составлены природою при помощи суставов, и скрепляли их проволочными петлями и проволокою же демонстрировали направление действия мышц. Однажды они собрали целиком скелет и, скрытно к нему приспособив длинные веревочные тяги вроде вожжей, сами спрятались на расстоянии и внезапно подняли тягами своего коня на дыбы, чем сильно напугали Марко д'Оджоне. - Остается посадить на эту страшную лошадь скелет герцога Франческо, - сказал тот, оправившись от испуга. Впрочем, подобный издевательский совет возможно было бы принять со всею серьезностью, настолько Мастер заботился о демонстрации костей человека и всех его движений при помощи моделей. Сделай позвоночник шеи с его сухожилиями без головы наподобие мачты корабля с его такелажем; стечение мускулов к позвоночнику поддерживает его в прямом положении так, как ванты кораблей поддерживают свою мачту; и те же ванты, привязанные к мачте, частично поддерживают борта кораблей, с которыми они соединены. После чего сделай голову с ее сухожилиями, дающими ей движение на ее оси. Так же, полагал Леонардо, поворачивается корабельная рея, а именно посредством канатов, которые матросы натягивают, приспосабливая паруса, чтобы забирали больше воздуха; и все различие между кораблем и человеком не иначе в том, что ветер желания возникает у человека в его душе, отвечая какому-нибудь привлекательному для него предмету, и затем распространяется в мышцах. В своих аналогиях Леонардо отчасти следовал древним: состоявший врачом при гладиаторах знаменитый Гален называл руку инструментом для человека, точно, говорил он, как лира для музыканта или клещи для кузнеца, и этот Гален при возможности отыскивал в строении тела механический смысл. Позвоночник не мог бы выдержать тяжести головы, сказано в его «Анатомии», если бы его с обеих сторон не поддерживали сильные связки, которые греки называют тeнонтeс, то есть тянущие. При всех сгибаниях шеи связки одной из сторон непременно бывают напряжены и удерживают голову от западания дальше известной точки. Такие вот проволоки или нити протягиваются через столетия, и когда кто-то давно умерший трогает их, наука, действующая спустя много времени, этому откликается. Имея в виду, что для их изумительной скульптуры грекам оказалось достаточным наблюдать голых в гимназиях, а римлянам - в общественных банях, в то время как вскрытия - что и составляет смысл слова анатомия - были строжайше запрещены, следует думать, древние также практиковались в анатомии воображаемой, о чем косвенно свидетельствует важность, какую они придавали чувству осязания. Так, Аристотель настаивает, что в человеческом роде даровитые и недаровитые люди различаются в зависимости от их осязания: люди с твердым и нечувствительным телом, утверждает философ, не одарены сообразительностью. Но едва ли менее важно осязание внутреннее, которое руководит равновесием, управляет движениями и сообщает душе о положении членов и органов тела, известном человеку и в темноте без участия зрения. Так что это важнейшее чувство можно назвать телесным сознанием, и благодаря ему возможна воображаемая анатомия. Стоило посмотреть, как Мастер для нее изготавливается - опираясь то на одну, то на другую ногу, так и эдак выставляя бедро и поворачивая его относительно таза; как выбирает стерженек графита или охры и, покачивая свободно опущенной кистью, оценивает тяжесть, испытываемую связками и сухожилиями плеча, и одновременно, подобно раскачивающему копье солдату, подготавливая привычный, но частично всегда обновляющийся жест рисовальщика; как внезапно всего себя перестраивает, шире расставляя ступни и разворачивая их по-иному; наконец, как рисует - длинными округлыми линиями, следуя направлению мышечных волокон, охлестывающих кость, и одним изменением толщины и крепости следа, оставляемого на листе бумаги графитом или же охрою, с громадным искусством и правильностью показывает рельеф и все повороты формы и некоторым проницающим чувством обнаруживает внутреннее устройство подшипников или суставов, где покрытые опаловой коркой поверхности так совершенны, а облегчающая движение жидкость настолько верно отмерена. И этого ни видеть, ни слышать нельзя, тут пригодно лишь внутреннее осязание. Что касается анатомии обычной или практической, то в XIII веке Фридрих Второй Гогенштауфен позволил университету в Салерно вскрывать мертвое тело один раз за пять лет, а спустя два столетия в Венеции разрешалось ежегодное публичное вскрытие, в Падуе же и в Болонье - два раза в году. Но одно дело, о чем договариваются университеты с республиками и императорами, другое - народное мнение, для которого вскрытие мертвого остается ужасным проступком и надругательством для целей колдовства. К тому же Мастер не имел для занятий анатомией постоянного удобного тайного места, но сообразовывался по возможности с тем, откуда достается мертвое тело: казненный ли это преступник, или умерший на улице бездомный нищий, убитый ли в драке, или кто-нибудь скончавшийся в госпитале. В последнем случае, если похороны приняты на общественный счет, Леонардо сговаривался с монахами госпиталя или с могильщиками и в зависимости от всего этого - мешок с инструментами через плечо - направлялся в какой-нибудь грязный сырой подвал, владельцам которого заранее заплачено. Тут еще многое зависит от обычаев Мастера, от его желания влиять и господствовать - известно, что этого бывает легче добиться с помощью тайны; поэтому, где ее нет, он ее нарочно создает иной раз. И все же, чтобы понять, какое необходимо воображение и память, если желаешь вдохнуть полноту жизни в мертвое тело, а оно, может, пошло пятнами и начало гнить, надо непременно побыть рядом с Леонардо при его «анатомии». Мессер Фацио Кардано, которому - среди немногих редчайшему - это случалось, однажды, сравнивая рисунок Мастера с растерзанной плотью, куда тот погружал руки по локоть, воодушевившись, прочел из апостола Павла: - Сеется в тлении, восстает в нетлении; сеется в унижении, восстает в славе; сеется в немощи, восстает в силе. Леонардо живо откликнулся: - Тут нет никакого чуда, а только моя сообразительность; сейчас я тебе покажу, как наполняются ветром паруса, кажется, безнадежно повисшие. Он растопил воск и затем, воспользовавшись стеклянной воронкой, влил его в желудочки сердца и заполнил опавшие полости. Когда воск остыл и стал твердым, острым ножом Леонардо высвободил получившийся таким образом слепок пустоты, напряжением выпуклостей напоминающий о парусах, когда корабль, толкаемый ветром, выходит из гавани. 18 О созерцатель этой нашей машины! Не печалься, что ты познаешь ее благодаря смерти других, но радуйся, что виновник нашего бытия поместил ум в таком превосходном инструменте. Так в предвидении возможных упреков и обвинении в нечестии утешал себя Леонардо; однако что значат эти тридцать, вскрытые Мастером за долгое время при его анатомиях, сравнительно с жатвою, собираемой безжалостной смертью, когда нападает чума и жители укрываются в своих норах в надежде, что их минует ужаснейший из бичей божьих? Впрочем, некоторые отчаянные нанимаются хоронить мертвецов и зарабатывают хорошие деньги; на брезенте, накрывающем ужасную кладь, можно прочитать надпись «Боже, сжалься над нами»; а лошадям приспосабливают шоры, чтобы, оглядываясь, не видели протянутые из-под покрывала конечности, так как напившиеся вина возницы мало что соображают и грузят небрежно. Также на улицах появляются врачи, соревнующиеся богатством одежды, в масках из левантского сафьяна, с глазами из хрусталя и длинными носами, внутри набитыми благовониями. Редкий прохожий пугается их вида хуже самой смерти, а когда врачи как-то сунулись в Корте Веккио, громаднейший пес медиоланской породы чуть их не загрыз от изумления. Жилец Корте Веккио сказал врачам про этого пса, что ему следует отдавать почести как святому какому-нибудь, поскольку он уберег от болезни и гибели своего хозяина и проживающих с ним учеников и помощников, разогнав и уничтожив крыс, которые разносят заразу. - Десять городов и пять тысяч домов с тридцатью тысячами жителей, и вы рассеете эту массу людей, в настоящее время жмущихся один к другому как овцы, заполняя все смрадом и распространяя зародыши чумы и смерти. Филарете, - сказал затем Леонардо, имея в виду архитектора, построившего башню с уступами и сочинившего для герцогов Сфорца план идеального города, - когда придумывал свою Сфорцинду, многое предусмотрел, касающееся красоты внешнего вида; но от этого мало пользы, если население будет целиком погублено болезнью. Между тем я имею способ устраивать города, избавленные от подобной опасности. Тут он изложил докторам медицины замысел, основа которого есть всеобщее разделение, поскольку причиною распространения заразы служит всеобщее смешивание, когда одежда бедняков и странствующих пилигримов соприкасается с ризами священнослужителей и знати; и ведь кто знает, не укрывается ли также болезнь в фуре торговца вместе с его товарами? Иначе говоря, высокопоставленного человека надо сделать таким не только в метафорическом смысле. С этой целью дороги с прилегающими к ним зданиями пусть располагаются не рядом, как это делается обыкновенно, но одни над другими. Внизу пусть передвигаются подрядчики и торговцы, доставляющие материал для строительства; выше пускай дымят очаги бедняков и расхаживают паломники; еще выше - богатые купцы. На самом верху помещается государь и его служащие, которые, когда им понадобится продовольствие и другие припасы, смогут поднимать их через колодцы. В свою очередь, находящихся внизу простых граждан удается предохранить от чумной заразы устройством многочисленных лотков для стока нечистот, а в глубине пусть будут проложены глиняные трубы, доставляющие воду для питья. Так было в Древнем Риме, так устроен и человек, которого природа снабдила несколькими отверстиями: через одни он принимает внутрь необходимое, через другие выбрасывает сделавшееся негодным. Милан с его каналами для этого не приспособлен, поскольку не в состоянии освободить кишечник и мочевой пузырь, распространяющие яды по его телу. Но это все фантазии, хотя бы и остроумные. Покуда же богатые рыцари и дворяне вместе с правительством покинули город, и с ними вся клика - гадатели, хироманты и поэты, которые в таких обстоятельствах нередко создают наилучшие произведения, как если бы опасная близость смерти, распад и всяческое уничтожение каким-то образом поощряли производительные силы души. Это тем более любопытно, что людям того времени часто приписывают особенное гармоническое мировоззрение. Француз Николай Орезм, касаясь гармонии несходного в трактате «О конфигурации качеств», указывает, что один колокол созвучнее другому не потому, что тот к нему ближе, но потому, что имеется должное соотношение качеств, и приводит в пример дружбу между человеком и псом, когда пес восполняет недостающее человеку качество верности, а человек - недостающую псу сообразительность. Если, придерживаясь самой широкой аналогии, двигаться дальше, возможно заключить, что необходимое зло, укрепляющее согласно мнению Августина силу добра, находится с этим последним в гармоническом соответствии. А отсюда уже получается, что ужасная болезнь и превосходная музыка или пение могут, не оскорбляя слуха, звучать совместно. Этим отчасти оправдываются веселье и всевозможные развлечения, каким предаются отъехавшие из города на время чумы богатые люди. Находившийся при дворе Теодориха <Теодорих Великий (ум. в 526 г.) - король остготов, фактически правивший Италией и имевший столицу в Павии.> философ Боэций <Боэций - философ-неоплатоник, находившийся при дворе Теодориха; казнен по ложному обвинению в 524 г. Ему принадлежит трактат «Наставление к музыке».> рассказывает, как двое из Метимны посредством пения и музыки избавили жителей Лесбоса от тяжелых болезней. «Это неудивительно, - замечает Боэций, ссылаясь на мнение греческого философа Демокрита, - ведь если строение души и тела держится музыкальным согласием, то каково состояние тела, таков и пульс, соответствующий мерности ударов сердца; и когда пульс нарушается, значит, согласия нету и наступает недомогание. Тут музыка и болезнь скорее соперничают - кто кого пересилит». Такое понимание для Леонардо, одержимого желанием все исправлять, наверное, всего ближе. Было бы по улицам Милана уместно иное движение, а не скрипели одни только похоронные дроги, новый Демокрит не хвастливыми разговорами стал бы демонстрировать медикам свое превосходство, но исправляя нарушенный пульс зачумленных и подстраивая его к равномерным ударам механического барабана, помещенного на двухколесной тележке, так что сооружение в целом напоминает несущую свернутый панцирь улитку. Посреди тележной оси укреплено зубчатое колесо, с нею вместе вращающееся и передающее движение двум другим зубчатым колесам, а те деревянными колками цепляют рычаги, в свою очередь, оттягивающие барабанные палки, которые с силою обрушиваются на воловью кожу, крепко натянутую. Хотя и кратчайший звук имеет некоторую длительность, удары барабана кажутся отрывистыми и тупыми; такую безобразную тупость можно отчасти преодолеть, помещая поверх натянутой воловьей кожи резонансные струны: их звучание создаст приятнейший фон или звуковое сфумато. Настраивать такой механический барабан - интересное и поучительное занятие, когда при веерообразном расположении палок их можно поворачивать и таким образом закреплять, что они ударяют дальше или ближе от края; от этого зависит высота звучания, как и от того, с какой силой натянуты струны и кожа. Чтобы облегчить эту работу и дать возможность настраивающему уделить больше внимания тонкостям, Леонардо придумал устройство, напоминающее складной стул с крестообразно соединенными ножками. Исходя из особенного пристрастия Мастера к всяческой слитности, наиболее совершенным музыкальным инструментом из тех, которые он изобрел, правильно будет назвать виолу органиста: тут вместо смычка по струнам скользит бычья жила, растянутая между двумя колесами наподобие приводного ремня. Орудие приводится в действие ногою, как токарный станок, в то время руки свободно справляются с клавиатурой; обтянутые сукном рычаги, когда прикасаются к струнам, благодаря механической передаче первоначального движения пальцем действуют замечательно чисто и отчетливо. Беспрерывное касание тянущейся ленты-смычка придает звучанию слитность, а сочетанию слитности или звукового сфумато с раздельностью находятся аналогии в других областях. Так, бесконечно разнообразные слитные движения человека осуществляются, что хорошо видно на портрете синьоры Чечилии, раздельными частями или простыми механизмами, в своей совокупности составляющими эту машину. И если кто имеет воображение, тому доступно ее разобрать, проверить исправность и восстановить в прежнем виде, будто бы ничего не происходило. 19 Душевные состояния приводят в движение лицо человека различными способами: один смеется, другой плачет, иной веселится, другой печалится, один обнаруживает гнев, другой жалость, один удивляется, другой ужасается, одни кажутся глупцами, другие - размышляющими и созерцающими. И такие состояния должны сопровождаться движениями рук, лица и всего человека. Однако возможность не раскрывать свои мысли, или опубликовывать частично, пли говорить противоположное тому, что думаешь, или другим каким-нибудь способом лгать, изображая на лице одно, тогда как в душе происходит иное, представляет существенное затруднение для живописца и скульптора. Когда осенью 1488 года Джакопо Андреа Феррарский, сопровождавший регента Моро в качестве знающего советика, посетил Корте Веккио, он нашел, что восковая фигура герцога Франческо, сдавившего коленями бока поднятой на дыбы лошади, силою движения сходна с обрубком змеи, не утратившим способности сокращаться. Что до фигуры Коня, то Джакопо Андреа посоветовал регенту проверить на себе, как что происходит, если при быстром шаге он пожелает внезапно остановиться: нет ли здесь аналогии с лошадью, которая под воздействием внешней силы или сама по себе внезапно приседает на задние ноги, поднимая перед препятствием громадную тяжесть своего тела. - Тут происходит, - сказал Джакопо Андреа, - перестройка всех механических соотношений и из-за этого всеобщее смущение и неурядица: чтобы не повалиться вперед, вы насильно посылаете себя в обратном направлении, в то время как руки сами собой воздеваются кверху и в стороны, помогая сохранить равновесие. Когда силен Марсий <Силeн - из греческой мифологии, существо с туловищем и головой человека, ногами и хвостом лошади; силен Mapсий, однако, изображается и без этих атрибутов. Другой вариант легенды рассказывает, что когда царь Мидас решил состязание в его пользу, Аполлон наделил судью ослиными ушами.>, спешивший вслед за Афиною, заметил оброненную ею флейту, он в страхе отпрянул, - можно сказать, встал на дыбы, и губы его зашевелились в предчувствии прикосновения к сладчайшему инструменту. Какое при этом он имел выражение? Оно было сложным, и коротко его не определишь: тут и радость и удовольствие, но и боязнь, так как небожители не одобряют, если кто присваивает случайно ими утраченное. Копыта, помогая сохранить равновесие, взбивают невидимую пену над поверженным неприятелем; восковая морда Коня - если уместно рассуждать о выражении применительно к морде животного, хотя бы и благородного, - выражает противоположные и несовместимые чувства: гордость и страх. Гордость - от необыкновенности и величия ноши, страх - от боли, причиняемой царственным всадником, который пришпорил его и растянул удилами рот. Несовместимые чувства все же каким-то образом объединились, и еще другое нечто добавилось, и получилась сложная смесь; поэтому кажется, что выражение меняется беспрестанно. Только некоторыми мгновениями, когда воображение зрителя будто бы пронизывается молнией, все проясняется, и тогда хорошо видно, что Конь, оскалясь, смеется. Непроизвольно подчиняясь движению присевшего на задние ноги Коня, согнувшись в коленях, расставивши широко локти и выпятив подбородок, и без того выдающийся, Моро обошел восковую модель вокруг. Когда он вновь очутился перед лошадиною мордой, его щеки заливали два красных пятна, подобные быстро распространяющимся по рыхлой бумаге чернилам, - признак испытываемого удовольствия. Моро сказал: - Решимость, с которою герцог Франческо управляет Конем, внушает страх и трепет даже неробкому человеку; это неудивительно, поскольку наш отец был великим государем и воином. Тот, кто увидит памятник отлитым в бронзе, не станет более сомневаться в счастливой судьбе династии, имеющей настолько почетное происхождение. - Изложенная красивыми стихами, эта мысль лучше другого годится для надписи на пьедестале, - сказал Джакопо Андреа Феррарский, часть своей великой учености употребивший на доказательства того, будто бы миланские Сфорца посредством Висконти, с которыми породнились, происходят от одного из спутников Энея, а именно Англа, прибывшею с ним из Троады, и вместе они основали в Италии государство латинян. До тех пор один только Филиппо Мария Висконти, отличавшийся исключительной глупостью, решался добавить к своему титулу латинское Англус, тогда как другие отвергали такую претензию как необоснованную. Между тем Лодовико Моро, человек, тонко соображающий, поддался ложному искушению отчасти потому, что его к этому подталкивали. Ловко возбуждая тщеславие регента при помощи своей эрудиции, камердинер сказал однажды: - Величина, ваша светлость, неизменно создает красоту для взора: луна кажется более красивой, чем прочие светила, а более крупные звезды красивее мелких, что хорошо видно на примере звезд первой величины. В стихах же римского поэта Папиния Стация, восхваляющего величину конной статуи императора Домициана, говорится, будто обратившаяся в звезды почившая родня этого Домициана по ночам спускается с неба и обменивается с конем нежными поцелуями, тогда как другие звезды еще и помещаются в виде ожерелья на его шее. Тут Моро как раз и пожелал, чтобы его Конь был необычайных размеров. Отвечая предложению регента, Леонардо сказал: - Как показывает опыт и подтверждает рассуждение, фигуры, которые кажутся движущимися, - также и лошадь, встающая на дыбы, - неустойчивы и разрушаются или при попытке их передвинуть, или сами по себе, если их тяжесть превышает предел, установленный природою. Поскольку такие фигуры делаются с большим отклонением от устойчивого равновесия, их центр тяжести сильно удален от центра геометрического, и они держатся исключительно сопротивлением материала, из которого сделаны. Но при чрезмерном увеличении возрастает и вес, и свойственное тяжелому телу желание успокоиться во всеобщей тяжести Земли становится неудержимым и неизбежно приводит к порче и разрушению; тот совершает наибольшую ошибку, кто пренебрегает законами природы и их справедливостью. - Я забочусь о славе, а не о справедливости, - сказал Лодовико Моро, рассердившись, - да и в чем ты усматриваешь справедливость? - Истина, ваша светлость, есть часть справедливости, тогда как законы природы есть часть этой части, - сказал Леонардо, у которого дерзости и желания создавать необыкновенные и громадные вещи было нисколько не меньше сравнительно с регентом Моро. 20 Никогда не следует делать голову в том же повороте, что и грудь; или руку, следующую за движением ноги; и если голова повернута к правому плечу, то делай ее части с левой стороны ниже, чем с правой. И если ты делаешь грудь прямо, то поступай так, чтобы при повороте головы в левую сторону части правой стороны были выше, чем левой. Рассуждая о правиле контрапоста, подчинившем себе впоследствии все академии мира, где только преподают рисунок и живопись, Джакопо Андреа Феррарский ссылался на мнение блаженного Августина <Августин (354-430) - раннехристианский философ и богослов, один из так называемых «отцов церкви».>. «Цепь веков, словно прекраснейшую поэму, - говорит Августин в „Граде Божьем", - Бог украсил некими антитезами; ведь то, что носит греческое название „антитеза", весьма уместно для украшения речи. По-латыни это звучит как „opposita" или, еще выразительнее, „contropposita", то есть противоположность. Так же путем некоего красноречия, но ужо не слов, а вещей, посредством противопоставления противоположностей слагается красота этого мира». - Приведенное суждение восходит к Екклезиасту, - прибавлял Джакопо Андреа, - поскольку все имеет источник: против злого - благо, сказано у пророка, против смерти - жизнь, против праведника - грешник. Итак, вторит ему Августин, взирай на дела всевышнего, беря попарно одно против другого. Предпочитая рассматривать вещи, ближайшие к практике, Леонардо посетовал: - Удивительно, что многие люди действуют, не испытывая сомнения, когда уничтожают и всячески преследуют вещи, которые определены для их же удобства. Так, они уродуют фигуру стеснительной одеждой и обувью, затрудняя прохождение крови туго стянутыми тесемками и поясами, придумывают солдатам гусиный шаг, а лошадям - противоестественную походку, называемую иноходью, когда принуждают одновременно выступать левой передней ногой и левою задней, и затем подобным же образом с другой стороны. Вопреки здравому смыслу такая походка считается торжественной и приличной княжеским лошадям, и ее добиваются берейторы, тогда как в природе четвероногих двигать ногами крест-накрест, то есть одновременно правой передней ногой и левою задней или наоборот. Так же и человек при ходьбе выдвигает одновременно левую ногу и правую руку, и такое естественное движение возможно нарушить только насилием: хлещет ли берейтор лошадь по бокам, всадник ли вопреки внутреннему стремлению выдвигает вперед левое плечо и одновременно левую ногу со стременем, как сделал Вероккио в его венецианском коне. Остроумная аргументация Джакопо Андреа Феррарского, который доказывал, что не видит препятствия для мирного управления Миланом кем-либо из Сфорца и нет малейшего повода для волнения всаднику, отчасти послужила причиною согласия Моро поставить Коня на три точки, тогда как рассуждения о контрапосте позволили пустить его естественным шагом, отказавшись от иноходи. Некоторое время спустя регент пожелал убедиться, насколько Мастер исполняет его пожелания в части размеров, и послал в Корте Веккио человека. Леонардо сказал этому посланному: - Понадобится двести тысяч фунтов металла, поскольку Конь будет высотою в двенадцать локтей. - О да! - произнес Моро вполголоса, когда ему об этом донесли, и на его щеках проступили красные пятна. В тот же день Моро продиктовал флорентийскому послу письмо для Лоренцо Великолепного и потребовал немедленно его отправить. «Как Вам известно, синьор Лодовико имеет намерение сделать конный памятник, достойный его отца, герцога Франческо Сфорца Великого. Заказанная флорентийцу Леонардо модель теперь изготовлена, однако из-за медлительности этого флорентийца Леонардо модель, как видно, не будет доведена до благополучного окончания; поэтому синьор Лодовико просит прислать ему других мастеров». Благодаря змеиной хитрости этого человека он верно угадывал, что сказанное в письме тотчас станет известно Мастеру: находясь на чужбине, флорентиец, если разузнает о кознях, замышляемых против его земляка, непременно тому расскажет. Моро на это рассчитывал, как и на то, что обидно и несправедливо оговоренный Леонардо вынужден будет поторопиться. В самом деле, восковая модель Коня, идущего шагом, хотя бы и меньшая его окончательной величины, оказалась готовою к рождеству 1489 года; и это при том, что принято удивляться медленности, с которою работает Мастер, и ее осуждать. 21 Единственное настоящее занятие поэта заключается в том, чтобы выдумывать слова людей, говорящих друг с другом, и только их он представляет чувству слуха как природные, так как сами по себе они созданы человеческим голосом. Во всем остальном он превзойден живописцем. Если кто обладает поражающими воображение достоинствами, недостатки ему охотно придумают, поскольку зависть и злоба в своем стремительном беге непременно обгонят восхищение и похвалу, плетущихся, можно сказать, кое-как. Что касается Моро, то, вместо того чтобы, подобно опытному акушеру, способствовать рождению Большого коня, он в странном ослеплении этому препятствовал, занимая скульптора другими делами. Так, близко к празднику рождества 1490 года Моро велел ему заниматься машиною для представления, которое он устраивал в честь герцогини Изабеллы, чьей благосклонности бессовестно искал, не задумываясь о репутации перед племянником. Пьесу сочинил Беллинчоне и назвал ее «Рай», однако при библейской вывеске в представлении должен был участвовать языческий Юпитер, которого другие участники называют громовержцем и владыкою мира. Плотники, три недели работая день и ночь, изготовили части громаднейшего колеса, посредством которого другие боги Олимпа, олицетворяя планеты, пересекающие небесный свод, должны будут двигаться по их орбитам. Когда автор - а у него в голове, как видно, все перепуталось и он сомневается, чему отдать предпочтение, языческим ли басням или христианскому преданию - выпустил на сцену ангела-благовестителя с крыльями, оклеенными настоящими перьями, кто-то из присутствующих зрителей воскликнул: - Хорошо бы эту курочку в суп! И все захохотали, довольные удачною шуткой. Никогда еще актеры не знали более неблаговоспитанной публики: люди вскакивали со своих мест, потрясали кулаками, смеялись и шумели, поэтому ангел-благовеститель вынужден был кричать что есть мочи, отчего краснел и надувался, как если бы поднимал неимоверную тяжесть. Внимание, слушайте все! Восславим, славные мужи, Грацию, которая к нам, смертным, спустилась, - Самодержец небесный чудом изменил движенье планет. Молчи, преисподняя! В этот праздник Юпитер Даст передохнуть даже мученикам. Какую бы ни было длинную речь действующие лица непременно заканчивают похвалой герцогине Изабелле, составленной автором в самых напыщенных выражениях; однако где только возможно, также и на крыльях четырех Меркуриев, изображающих иностранных послов, помещена анаграмма миланского регента. Соответственно на лице герцогини отражаются смятение и гнев, а в выражении Моро - дьявольское удовольствие. Когда Аполлон-Солнце, поневоле согласившийся с появлением другого такого же яркого светила - имеется в виду герцогиня Изабелла, - предложил разделить власть между ними поровну, олицетворяющие планеты боги Олимпа стали поочередно сходить на помост сцены, добавляя голоса в образующийся хор, провозгласивший наиболее громкую похвалу регенту Моро. Кроме герцогини, которой это не переставало быть противным, к подобному бесстыдству все были приучены и даже не вслушивались в слова, тем более что внимание зрителей привлекало устройство, состоявшее из громадной лампы с плавающим фитилем, прикрепленной позади стеклянного шарообразного сосуда, где кипела вода. Передвигаясь по окружности, устройство создавало верное впечатление восходящего и заходящего солнца, тогда как другой шар, меньших размеров, изображал собою луну, Также поражали присутствующих одежды, телодвижения и весь вид исполнителей, наученных Леонардо превосходной развязности, когда каждая часть тела располагалась относительно общего центра тяжести в соответствии с правилом контрапоста. Если к этому прибавить красоту телосложения, миловидность лиц и распахивающиеся от дуновения ветерка кисейные одежды, можно отчасти вообразить пир чувства зрения, которым угощали посетителей Замка в дни рождества Христова. - Простодушие здешних прихожан так велико, - сказал духовник герцогини Изабеллы, нарочно при этом не различая положения и сана присутствующих, - что они одинаково воодушевлены как святой мессой, так и языческой дребеденью, в которую кощунственным образом впутаны мотивы из нашего святого предания. Что касается женщин, то ввиду крайнего невежества и привычной распущенности в их воображении все перепутывается: святая мученическая плоть Иисуса и жирные ляжки Юпитера. Впрочем, - добавил с отвращением духовник, - местность, где обитают Моро и его придворные, издавна считается поганой. Как было сказано прежде, в древности здесь находились ворота, посвященные этому ложному громовержцу, отчего миланская резиденция Сфорца называется замком Порто Джовио, то есть у ворот Юпитера. Когда действие на сцене закончилось, Беллинчоне, которого рифмы не оставляли ни на мгновение, как докучные мухи, прочел Леонардо сонет, где соединил проступок Сизифа, без спросу воспользовавшегося громом и молнией, с пиротехническими упражнениями Мастера. - Несомненно, ты был бы наказан, - сказал затем Беллинчоне, - если бы не сегодняшний праздник, когда из-за всеобщей радости преступники избавлены or мучения, данаиды не наполняют свою бочку, Иксион не вертится на колесе и Сизиф отдыхает. Леонардо ответил: - Пустым, бесполезным удовольствиям я предпочитаю муки Сизифа, которые, по моему мнению, есть не что другое, как добросовестный труд, поскольку для хорошего мастера всегда останется что прибавить к сделанному. Но как Сизиф не нуждается в отдыхе, хотя ему это ошибочно приписывают, так и я не устаю, принося пользу. 22 При анатомировании глаза, для того чтобы хорошо разглядеть внутри, не проливая его влаги, надобно положить глаз в яичный белок и прокипятить и укрепить, разрезая яйцо и глаз поперек, дабы средняя часть ничего не пролила внутрь. Предшественник тогдашних владетелей Мантуи маркиз Лодовико Гонзага по случаю своей свадьбы заказал пьесу на античный сюжет. Имевший семнадцать лет от роду флорентиец Анджело Полициано написал о приключениях певца Орфея, потратив на это три дня с небольшим. Подобная быстрота не только показывает замечательную легкость пера, но и вновь убедительно опровергает мнение, будто бы люди, которые нынче сломя голову все куда-то несутся, тогда прохлаждались. На пасху 1490 года сеньоры Гонзага решились возобновить представление и, испросив разрешение герцога Миланского, призвали Леонардо, чтобы тот построил театральную машину вместо разрушившейся прежней. Из-за того же самого здесь оказался опытный в музыке Франкино Гафури, тогда как другой флорентиец, а именно Аталант Миллиоротти, еще прежде находился в Мантуе, обучая молодых людей игре на лютне и лире, как его самого в свое время научил Леонардо, прибывший теперь вместе с помощником по механической части Томмазо Мазино из Перетолы. Таким образом, к огорчению некоторых, эта троица вновь, хотя бы и ненадолго, соединилась; ведь, когда тосканец один, все же его следует остерегаться, чтобы он вас не высмеял или другим способом не унизил, если же их трое или четверо и они сговорились подшучивать над другими людьми, каждый станет их избегать, опасаясь стать жертвою какой-нибудь оскорбительной выходки. Каждый, но не Андреа Мантенья, живописец из Падуи, долгое время состоявший на службе у Мантуанских сеньоров и нашедший здесь, можно сказать, другую родину: этот ничего не боится и, будучи угрюмым и дерзким человеком, на чужие насмешки отвечает злобными выкриками и ругательствами, так что в другой раз к нему не привязываются. Под стать крутому характеру Андреа создает и живопись: трудно вообразить манеру, настолько отличающуюся от новейшей и вместе от живописи старинных мастеров, хотя последним он отчасти ближе из-за исключительной жесткости очертаний, которым в противоположность Леонардо придавал первостепенную важность. При том что флорентиец не увлекался труднейшими ракурсами и перспективными сокращениями, многие картины Мантеньи кажутся написанными, как если бы живописец лежал на полу и оттуда рассматривал свои фигуры или нарочно взбирался на лестницу, чтобы видеть сверху. Андреа восхищался античными мраморами и ставил их выше самой природы, которая, как он полагал, другой раз утаивает от наблюдателя свои достоинства. «Статуи казались ему, - пишет Вазари, - более законченными и более точными в передаче мускулов, вен, жил и других деталей, которые природа часто не так ясно обнаруживает, прикрывая нежностью и мягкостью плоти; как можно убедиться, в его произведениях действительно видна несколько режущая манера, подчас напоминающая скорее камень, чем живое тело». Произведения же Леонардо дышат, можно сказать, и настолько дыхание это легко и ничем не стесняется, что не приходится думать о той или иной манере, а остается лишь успокоиться подобною легкостью и вместе дышать. Все это показывает, что возможны различные точки зрения и способы исследования, отсюда разнообразие манер; совместное же заблуждение делает живописцев похожими один на другого и уничтожает различия, а это несвойственно человеку, поскольку, говоря словами св. Амвросия, епископа Медиоланского, рай в сущности нашей есть рай. богатый многими мнениями. Но тут есть и неудобства. В строительстве театральной машины совместно участвуют Леонардо да Винчи и еще флорентиец Лука, прозванный Фанчелли, или Гусенок, построивший машину для первого представления пьесы «Орфей». Теперь же его опыту не доверились полностью, так что скорее приходится опасаться, как бы тосканцы не перессорились, нежели заботиться, чтобы не обижали других. Видная поверх сцены часть устроенной по замыслу Леонардо машины представляла собой форму сегмента. Обтянутая холстиною сферическая поверхность была расписана в виде скалы, поросшей кустарником; при этом изнутри изливалась и падала сверкающими брызгами вода источника и раздавалась приятная музыка. В следующем явлении пьесы кажущаяся цельной скала разделялась посредине, открывая зрителям подземное царство и дворец его государей Плутона и Прозерпины. Понятное дело, холст с изумительно правдоподобно написанными скалой и кустарником также был разделен пополам, будучи при этом натянут на деревянные рамы, собранные из гнутых над кипящей водою брусьев. Еще прежде представления интересно было смотреть, как мастера в испачканных опилками фартуках прилаживали деревянные части, скрепляли их между собою и проверяли в движении, в то время как воздух был заполнен парами клея, образующими как бы запах творения. И эти люди не так внешностью походили на Плотника, который согласно древнему преданию построил и привел в движение звездные сферы, издающие не слышную обычному уху гармоническую музыку, сколько душою чувствовали себя полноправными наряду с ним устроителями. Главная ось театральной машины сделана из елового бревна толщиною в талию человека и упирается в громадный подшипник, выдолбленный из смолистого пня и выложенный изнутри медным листом. Ось принадлежит зубчатому колесу со спицами длиною в два человеческих роста, своим видом вызывающему трепет и удивление. Что же касается червячной передачи, если кто-нибудь нарочно спускается в помещение под сценой, чтобы видеть, как в наполненном водою корыте вращается и плещется громаднейший винт и, вращаясь на одном месте, тщетно куда-то стремится, или наблюдать за равномерным падением груза, как оп пропадает в колодце и внезапно при обратном движении возникает вновь, а пеньковый канат наматывается на ось красивыми правильными рядами, тот посетитель возвращается из подземелья ошеломленный, будто бы в самом деле побывал в аду, где оказался свидетелем наказания грешников. Однако здесь все это затеяно совсем с иной целью, а именно чтобы раздвинуть и после вновь совместить части театральной машины, построенной для Мантуанских сеньоров в городе, плывущем, как желток в яйце, посредине окружающих его вод, поскольку он ограничен рекой Минчио и озерами и таким образом плавает на поверхности сферы Земли; а та, в свою очередь, взвешена в окружающей ее сфере воздуха, и все вместе погружено и удерживается посреди блистающей легчайшей сферы огня. Когда при начале второго действия пьесы декорация, изображающая скалы с источником, легко и плавно раздвинулась и стала видна резиденция Плутона и Прозерпины, всеобщий вздох пронесся из конца в конец помещения для зрителей, а находившиеся в первом ряду маркиз и маркиза негромко воскликнули «браво!»: сравнительно с Миланом в Мантуе другие привычки, более утонченные. Между тем подземный дворец, выстроенный придворным архитектором Эрколе совместно с Лукою Фанчелли из дерева, бумаги и холста, если бы его сделать из более долговечного материала, был бы достоин служить местопребыванием просвещенных сеньоров Франческо и Изабеллы Гонзага, - в такой превосходной округлости и уравновешенном сочетании, просторе и свободном величии создавались дворцы разве что для императоров Рима, насколько можно судить по развалинам. Стены великолепного дворца этих управителей ада Мантенья расписал так искусно, что их можно было с уверенностью принять за мраморные. Живописец, хотя и на большем пространстве, исполнил именно то, чего добивался в картинах, когда скудно расцвеченные и очерченные резко фигуры не так напоминают живых людей, как скульптурные изваяния. При том что впоследствии он подвергался справедливым упрекам, его критики, если бы видели декорацию для пьесы Анджело Полициано об Орфее, нашли бы, что ничего более подходящего невозможно вообразить. Шестьдесят лет спустя, когда маркизы и ее супруга давно не было па свете, Мантую посетил Джорджо Вазари; тогдашний управитель города его спросил, что он думает о работах живописца Джулио Романо, долгое время служившего дому Гонзага. Вазари ответил, что в городе на каждом углу следует поставить статую этого Джулио, как если бы тот был полководцем и императором, и что половины государства, как Мантуя, недостанет оплатить его таланты и труды. На это управитель, глубоко понимающий искусство, сказал, что Джулио - подлинный господин этого города, так как целиком его обновил. А ведь это можно отчасти отнести к мастерам, совместно участвовавшим в постановке «Орфея», поскольку если они не распоряжаются судьбою и имуществом подданных, то воображение граждан всецело от них зависит. Между тем особенные взаимоотношения с тяжестью, когда они ее успешно преодолевают при строительстве высоких зданий или хитроумно используют с помощью противовесов, как в театральной машине, отчасти придают им сходство с ангелами, свободно проникающими в стихию огня из-за их легкости. Однако, чтобы витая, можно сказать, в облаках как перо, подхваченное движением воздуха, они не утрачивали полностью необходимых связей с действительностью, им приданы также обычные житейские качества: хорошие мастера - народ крикливый и склочный, в словах и поступках решительный и хорошо понимающий свои выгоды и преимущества. Маркиза Изабелла, когда благодарила мастеров и работников после удавшегося представления, обратясь к Леонардо, сказала: - Подобные дарования и труд заслужили награду неоценимую; но мы желаем хотя бы отчасти оплатить долг, который целиком будет оплачен тройной славою Апеллеса, Фидия и Герона. Маркиза отцепила от лифа рубин в прекрасной оправе, чтобы вручить флорентийцу, тогда как тот отвечал: - Руки, в которые, подобные снежным хлопьям, сыплются дукаты и драгоценные камни, не устанут служить. И, помолчавши, добавил: - Но это служение только ради пользы, но не ради нашей выгоды. 23 Что такое арка? Арка есть не что иное, как сила, созданная двумя слабостями, ибо арка в сооружениях состоит из двух четвертей круга; каждая из этих четвертей круга очень слабая сама по себе, стремится упасть, но так как одна противится падению другой, то две слабости превращаются в единую силу. В некотором смысле мы лучше знаем Леонардо сравнительно с его современниками и друзьями, исключая особо доверенных, как Джакопо Андреа Феррарский, камердинер, или Фацио Кардано, юрист. Его ученые труды в виде трактатов или разрозненных записей, при жизни Мастера и долгое время спустя после его смерти остававшиеся неизвестными для постороннего глаза, теперь тщательно издаются и широко доступны, тогда как в те времена имели хождение в публике разве что нарочно придуманные для развлечения басни и пророчества, да и то отделившиеся от их автора, который отчасти забыт, а другие бессовестно пользуются его изобретениями. Если же иной раз бывало не так и слушатели с благодарностью поминали находчивость и остроумие Мастера, это еще опаснее для его репутации, поскольку превращает величайшего мыслителя своего времени в какого-то шута горохового; когда же он решался предоставить некоторые свои результаты для всеобщего пользования, его щедрость оставалась непонятой. Лодовико Моро, желая довести до конца незавершенные предприятия его предшественников и таким образом легко присвоить долю их славы, задумал в кратчайшее время накрыть Миланский собор барабаном и куполом. Прежние неоднократные попытки не удавались: стоило каменщикам добраться выше известного уровня, в кладке обнаруживались трещины и приходилось опускать вниз приготовленный материал, чтобы не рухнул вместе с лесами. Теперь же были разосланы письма в различные области Италии к правительствам, чтобы допустили наиболее выдающихся инженеров и архитекторов принять участие в конкурсе. Но не так просто их вытребовать: малые княжества и могущественные государства, знаменитые республики и тирании, которых даже названия опасались произносить из-за их ужасной жестокости, все равно торопятся строить в те времена, когда люди готовы вывернуться наизнанку, чтобы один другого опередить. Поэтому, помимо четверых из Ломбардии, не так уж прославленных, из иноземцев в конкурсе приняли участие двое, которые и до этого там находились: Леонардо да Винчи и Донато Браманте, урбинец. Хотя Моро торопил как соревнующихся, так и их судей, дело тянулось больше двух лет и окончательное решение было принято в июле 1490-го. В перспективе времени два года представляются как два дня или того меньше, а фигуры людей, оставивших о себе память в потомстве, выстраиваются согласно установившемуся мнению об их заслугах. Поэтому кажется необъяснимым, что строительная комиссия и Тайный совет предпочли кого-то другого этим двоим, чья тень простирается в столетиях так же далеко, как тень Собора над городом; для нас возмутительна и дерзость комиссии, истребовавшей у Леонардо 12 лир в возмещение понесенных ею убытков, поскольку модель барабана и купола, с которою Мастер наравне с другими участвующими выступал в ходе соревнования, не была им исправлена, а отдельные ее части он утерял. Но, посмотрев на все дело иначе, так сказать, из кресел комиссии, можно представить его по-другому, если за восемь лет службы у Сфорца флорентиец не дал судить о себе как о строителе. С тех пор как в знаменитом письме регенту Моро он объявил, что считает себя способным никому не уступить как архитектор, достаточного подтверждения этому не было. Что до письма, для кого оно знаменито? Для нас благодаря прилежным издателям? Или для регента, которому предназначалось? Комиссии Леонардо прочел другое письмо, на слух кажущееся не настолько хвастливым, но человек проницательный и там разглядит нетерпение заявить о своем превосходстве, прикрытое личиною нарочитой скромности. Впрочем, необязательно отыскивать в этом худое: по мнению Данте, великодушный всегда в сердце своем себя возвеличивает; и, наоборот, малодушный считает себя ничтожнее, чем он есть. Другое дело, как это понравится членам комиссии вместе с коротким плащом красного цвета и бородою, в Милане еще менее обыкновенной сравнительно с Флоренцией. Да и чрезмерным представляется требовать от этих людей всего беспристрастия, поскольку там заседают также строители, много превосходящие Мастера практикой. В заранее приготовленной речи или письме Леонардо сравнивал здание с больным человеком, указывая, что здесь нужен врач-архитектор, хорошо понимающий правила, на которых основано безупречное зодчество, какие причины делают здание долговечным и прочным, как сочетать и связывать части между собой, и так далее, включая объяснение тяжести, - иначе говоря, желал изложить строительную науку от ее основания. Донато Браманте, с которым Леонардо советовался, прежде чем выйти перед комиссией, смеясь, воскликнул: - Мозги этих ломбардцев не рассчитаны на твои поучения, как неотчетливое и неясное их наречие не приспособлено к оборотам, какими ты пользуешься. Это простые каменщики и сукновалы, вообразившие, что всевозможное знание находится в их руках, непривычных к чему-нибудь другому, помимо грубой работы. Они не оценят добытых путем тонкого рассуждения и остроумного ученого опыта заключений и правил, поскольку не предполагают, как много теория облегчает всякую практику. Громогласие и бесцеремонность Донато Браманте были известны; слушающему его речи представлялось вполне оправданным сравнение, которое Августин применил к нёбу человека, уподобив его тверди небесной, поскольку рождаемые гортанью звуки голоса им страшно усиливаются благодаря явлению резонанса. Что до сукновалов и каменщиков, эти, по-видимому, не настолько опасаются теории, как изображает Донато, о чем свидетельствует их выбор, когда в августе 1490 года они назначили Леонардо для важной инспекции, чтобы судить о правильности хода строительства, которое вел в старинном города Павии осуждающий их тупоумие урбинец. Также они понимали, как сочетать выдающихся мастеров ради соперничества, чтобы желание первенствовать принудило их прикладывать к делу все их старание. Исходя из укоренившегося понятия, что справедливый, непристрастный судья не может быть местным уроженцем, для руководства инспекцией сумели добиться знаменитого Франческо ди Джорджо, гражданина высокомерной Сиены - superba Siena, превосходной. Правда, и об этом хорошо известно, Сиена много теряет в великолепии из-за отсутствия клоак. Именно поэтому, указывают знающие люди, город издает зловоние не только в первую и последнюю ночную стражу, когда сосуды с накопившимися нечистотами выливаются в окна, но и в другие часы отличается отвратительным запахом. Сапожник, как говорится, иной раз бывает без сапог. Вместе с тем никто не решается оспаривать достижения Франческо ди Джорджо как архитектора и инженера: только в Урбино, где он долгое время практиковал, после него осталось 136 различных произведений - в их числе церкви, дворцы, каналы, военные укрепления, а также значительные пространства земли, возвращенные их владельцам путем правильного орошения. Чтобы предотвратить катастрофу здания церкви в Вальдарно, Франческо осушил озеро, размывшее было его фундамент, а для флорентийских Медичи отлил трехствольную бомбарду в семь локтей, тогда как его наибольшая заслуга в артиллерии есть способ измерения калибрами или внутренним диаметром жерла орудия. Комиссия правильно рассчитала, что столь опытный инженер вряд ли преодолеет свое тщеславие и алчность, и, если ему за отдельное вознаграждение предложить, помимо инспекции в Павию, дать заключение о строительстве собора в Милане, оп не удержится и придумает какой-нибудь изумительный способ решения задачи о сводах под купол. А так как Амедео и Дольчебуоно, ломбардцы, чью совместную модель предпочли члены комиссии, все же не дали полностью надежного средства укрепления сводов, сиенец окажется не только судьей, по и участником объявленного прежде соревнования. 24 О качестве тяжести в арках Поскольку арка составная, она пребывает в равновесии, ибо одна часть напирает на другую в той же мере, в которой вторая напирает на первую. И если одна четверть круга тяжелее, чем другая, то в таком случае будет упразднена и уничтожена устойчивость, так как большая часть победит меньшую. Рассуждая об улучшениях, внесенных сиенцем Франческо ди Джорджо в проекты ломбардцев Амедео и Дольчебуоно, ученый камердинер регента, Джакопо Андреа, уроженец Феррары, привел следующие подходящие к случаю сведения: - Римляне считали двуликого Януса богом ворот, арок и переходов и украшали городские ворота его изображением, смотрящим в разные стороны. Древних, по складу их ума склонных к философствованию, занимала всевозможная двойственность и сочетание противоположного. Царь Нума Помпилий установил праздник в честь Железа и Ржавчины - противоположностей, происходящих одна из другой, тогда как отцы церкви, а именно Тертуллиан, злобно высмеивают подобное сочетание качеств вещей, в котором, однако, видна не так простота, как глубокомыслие, поскольку сочетание и взаимодействие противоположного находят применение в различных областях. Дело в том, что Франческо ди Джорджо велел стянуть основание купола железной цепью и соединить коваными тягами четыре центральных пилона с восемью другими, чтобы усилию, действующему в одном каком-нибудь направлении, отвечало другое, противоположное. - В вашем способе я нахожу тот же принцип, что и в природном устройстве, когда позвоночник, шея и голова удерживаются в вертикальном положении и наподобие дерева, которое, если наклонить, старается выпрямиться, возвращаются к нему из любого иного положения. Так с большой вежливостью, желая похвалить собеседника и тем доставить ему удовольствие, Леонардо начал разговор, когда вместе с Франческо направился в Павию. Чем иначе возможно украсить вынужденный досуг при путешествии, как не приятной беседой? И ведь как поучительна такая беседа, если одна сторона обладает громадным практическим опытом, а другая острым умом в сочетании с тонким вниманием и наблюдательностью! Хотя Леонардо впоследствии приравнивали к Аристотелю, внешностью сиенец больше походил на Философа, имея в виду, что согласно надежным свидетельствам тот был малого роста и так же плешив. Если сюда прибавить, что Франческо имел пристрастие к драгоценным кольцам, цепочкам и другим украшениям, сходство еще усиливается: известно, как греческий Аристотель за собою ухаживал и как себя украшал. В пятьдесят один год Франческо полностью сохранил быстроту движений; чтобы об этом судить, достаточно видеть проворство, с каким он выхватывает из проезжающей мимо крестьянской телеги спелый арбуз и с силой сдавливает его руками, так что возчик не столько негодует внезапной пропаже, сколько удивляется ловкости похитителя, не задумывающегося так поступить, объясняя силу давления тяжести на поддерживающие ее круглые своды. Леонардо, со своей стороны, заметил, что в некоторых случаях трещины располагаются одна возле другой, чередуясь с известной правильностью. Когда купол чрезмерно нагружен сверху, сказал он, его своды разойдутся, давая трещину, уменьшающуюся кверху и широкую внизу, узкую внутри и широкую снаружи наподобие кожуры померанца. Если же на него давят с противоположных концов, больше разойдется та часть его швов, что находится дальше от давящей на него причины. Дорога от Милана до Павии занимает более полдня; лошади идут берегом канала по сырой тропе, разбитой копытами тяжело навьюченных их соплеменников или быков, тянущих баржи. Местность вокруг полна всевозможных признаков деятельности: люди на баржах, всадники, пешеходы, поодаль занимающиеся какой-нибудь работой крестьяне - все это ее оживляет, и под перекличку матросов, находящихся на судах, или работников, занятых укреплением берега или растворяющих шлюзы, долина сверкает самыми яркими и веселыми красками. В особенности красивы отражающие голубое небо каналы, расчертившие поля далеко видными правильными квадратами, так что местами долина напоминает скатерть, накрытую сообщающимися сосудами: воспользовавшись стремлением жидкости растечься, заполняя низины и частично покрывая возвышенности и образуя ровную поверхность или идеальную сферу, воду направляют, куда нужно для орошения, с помощью разделительных заслонок. После Аббиатеграссо, внимательно оглядевши уступчатую колокольню, сооруженную этим урбинцем Донато, деятельность которого удивляла размахом даже и привычных людей, всадники свернули на тропу вдоль ветви канала, прорытой отсюда до Павии, тогда как старейшее русло имело направление к Виджевано. Тут речь зашла об Аристотеле, происходящем от болонских Фиораванти, и под таким именем, данным ему при рождении, а не за его заслуги впоследствии, как это бывает, широко известном в Италии в других странах. Болонский Аристотель как раз соорудил водный путь в Павию, находясь в то время на службе у герцога Миланского. Затем же, преследуемый некоторыми работодателями за какую-то выходку, он был вынужден удалиться в Россию, и никто о нем больше не слыхал. Франческо горько посетовал, что в отличие от живописца, слава которого посмертно укрепляется и он за гробом приобретает не доставшееся ему при его жизни, величайшие инженеры скоро оказываются забытыми. Между тем Аристотель Фиораванти был знаменит не только каналами и мелиорацией, но необычайными рискованными предприятиями, когда выпрямляются наклонившиеся башни и дома передвигаются с одного места на другое, что он проделывал во многих городах, споривших за его присутствие и не чаявших, как его благодарить. - Однако, - сказал Франческо ди Джорджо, близко знавший болонца, - исправление наклонившейся башни оставляет след, настолько же мало заметный, как и пролетающая в воздухе птица или движение рыбы в воде. Леонардо вполне с этим согласился и стал с горячностью порицать высокомерие и всевозможные неуместные требования заказчиков, будто бы рассчитывая впредь на согласие и доброжелательность собеседника. Но когда в продолжении разговора он настаивал на применении математики к искусству архитектуры, сиенец ему отвечал: - Что до математики, она скорее понадобится немцам с их тощими формами, непрочно держащимися без костылей; но и те обходятся лекалами и накопленным опытом, поскольку со временем воображение научается ясно показывать, а память судить, удержится ли, не сломившись, та или другая арка или перекрытие. Витрувий не сообщает ничего достоверного о математических способах, однако же римляне возводили постройки столь прочные, что, если их по необходимости разрушают, это не всегда легко удается. - Чем же другим, как не пренебрежением математикой, возможно объяснить, что Миланский собор до сих пор не имеет купола? - спросил Леонардо. - А тем, - отвечал остроумный сиенец, - что это сооружение слишком уродливо, чтобы быть прочным. Отчасти пренебрегавший теорией Франческо, достигнувши пятидесятилетнего возраста, к 136 постройкам в Урбино и еще немалому количеству и в других местах добавил трактат об архитектуре, соглашаясь таким образом с Витрувием, который определяет теорию как возможность находчиво объяснить выполненное на практике произведение. Что касается пользы, то из множества различных капителей, карнизов, фигурных наличников, каминных и других украшений дворца урбинских герцогов, отстроенного заново Франческо ди Джорджо, сиенцем, вместе с архитектором Лаураной из славянской Иллирии, в трактате приведена едва ли четвертая часть. И удивительно, как все они тщательно вычерчены с помощью инструмента или нарисованы от руки - в этом трактат напоминает известные образцы для вышивания, распространяемые между любителями. В других разделах Франческо показывает машины, поднимающие тяжести, и водоподъемные, шлюзы и пристани, крепости и временные оборонительные сооружения, а также рассуждает об архитектурной пропорции, с большим упорством отыскивая в красивых постройках численные отношения, свойственные фигуре человека. Но если в авторском предисловии Франческо с запальчивостью предупреждает профанов, чтобы де не совали свой нос, куда им заказано, одновременно обещая любознательным пробудить в них желание изобретать, в дальнейшем он не дает подходящего для этого способа, а то, как действовал сам, не показывает. Между тем много впоследствии сравнительно с временем описываемой инспекции в Павию, когда надобность в изобретениях неимоверно возрастет, появится своего рода азбука, облегчающая работу изобретателя. Подобно типографу, набирающему свинцовыми литерами разнообразные тексты, тот из ограниченного количества деталей машин, сочетая их по-разному, станет создавать бесконечные превосходные изобретения. Но откуда сиенцу было знать, что такая изумительная азбука уже теперь, задолго до необходимости ее применения, можно сказать, шевелясь, созревает в душе Леонардо? Если же флорентиец не колеблясь приобретает, кажется, бесполезный ему манускрипт у автора за двадцать дукатов, тогда как близкое по размеру произведение, вышедшее из типографии, обошлось бы покупателю не более чем в два дуката, - это показывает величайшую предусмотрительность Мастера, который поступает подобно дикой пчеле, не пренебрегающей малейшим источником питания, когда преобразует пыльцу в божественный нектар. 25 О картинах святых, которым поклоняются. Люди будут обращаться к другим, которые не будут слышать; а у тех будут открыты глаза, но они также не будут видеть. С такими они будут говорить, и им не будет ответа; они будут просить милости у тех, кто, имея уши, не слышит; они будут светить тем, кто слеп. Хотя двадцать дукатов покажутся громадной суммой рядом с размерами пошлины, которую собирает монах в черной рясе на границе владения монастыря кармелитов близко от Павии, знаменитой Чертозы, доходы Франческо ди Джорджо от продажи его манускрипта много проигрывают, если посчитать, сколько получают монахи ввиду большого количества любопытных, молящихся и других прохожих, желающих посетить монастырь. Вот и инспекторы, преодолев большую часть пути, нашли время осмотреть Чертозу, а заодно напоить лошадей и самим отдохнуть и переждать жару - после полудня солнце жжет с такой силой, что металлическая сбруя едва ли не плавится. Обитель кармелитов близ Павии заложена наиболее выдающимся из Висконти, герцогом Джовангалеаццо, прозванным за свое рвение Строителем, в 1396 году, когда и Миланский собор; в дальнейшей судьбе обоих сооружений также есть сходство, поскольку из-за громадных размеров оба еще не окончены. Фасад большой церкви Чертозы закрыт лесами, и если кто пожелает его близко и внимательно рассмотреть, тому придется проникнуть в глубокую тень, образуемую дощатым помостом, и после яркого солнечного света снаружи в первые несколько мгновений лишающую зрение его воспринимающей способности. Зато когда острота зрения хотя бы частично восстанавливается, посетитель не хочет отсюда уходить, настолько велико удовольствие, доставляемое общим видом и различными мелочами и подробностями портала, охраняемого колоннами, которые одни только ничем не украшены помимо тщательной полировки. С чисто ломбардским преизбытком и изобилием, происходящими, может быть, от плодородия почвы и чрезмерной влажности воздуха, каменный церковный портал сплошь пророс такими же каменными ветвями, листьями, цветами и травами, и в этой растительности поместились фигурные рамочки и ячеи, где разыгрываются всевозможные сцены из священной истории и происшествия позднейшего времени с участием покровителя Павии св. Сира и знаменитого герцога Джовангалеаццо Висконти. Между тем укрывшиеся в листьях и ветвях, как бы в ложах, пресмыкающиеся животные или раскрывшие рты и вытянувшие шеи птицы, свесившиеся с галерей верхнего яруса, все это рассматривают. Хотя распространяется мнение, будто бы изготовляющие свечи монахи Чертозы нарочно примешивают к пчелиному воску вещества, которые, испаряясь от жара, способствуют восхищению посетителей церкви, положа руку на сердце, можно сказать, что ее внутренний вид мало чем уступает внешнему виду. При этом, как в отделке фасада, украшение все продолжалось. В одной из хорошо освещенных верхними окнами капелл можно было видеть необходимую живописцу утварь, а судя по тому, что горшки с красками и другие принадлежности были оставлены в таком порядке, чтобы при работе оказываться под рукой, устроившийся здесь временно мастер отлучился ненадолго. Между тем настоятель, находившийся в помещении церкви неподалеку, тотчас подошел к инспекторам, в которых признал людей понимающих, и пояснил с охотою, что на укрепленной в мольберте доске изображен будет, как частично это можно видеть теперь, святой Амвросий Медиоланский, в епископском облачении восседающий на троне, и предстоящие ему святые мученики Сатир, Марцелина, Гервасий и Протасий, останки которых этот Амвросий, с гордостью называвший себя собакою ищущей, в разное время обнаружил в пределах города Милана. Настоятель счел нужным добавить, что останки мучеников за христианскую веру дают о себе знать не отвратительным запахом тления, но чудными благовониями, исходящими из-под земли и не умаляющимися от времени. Одну из фигур мастер только прорисовал по белому грунту, другую начал живописью, Марцелину и Гервасия наполовину закончил, а фигура Протасия была совершенно готова. Хотя останки знаменитого мученика обнаружены в четвертом столетии после рождества Христова, а жил он еще значительно ранее, живописец нарядил его как и теперь одеваются заботящиеся о своей внешности состоятельные люди, и дал этому мученику сапоги со шпорами. Руку в красивой перчатке Протасий упирает в бок тыльной стороною кисти, тогда как его другая рука преподносит епископу пальмовую ветвь. Розовая туника Протасия собрана на груди правильными частыми складками, а поверх навешаны золотые цепи, вряд ли принадлежавшие мученику при его жизни. Миланец Амброджо Боргоньоне, работавший в церкви Чертозы, здесь полностью противоречил советам Леонардо, предостерегавшего, как от нелепости, от современных одежд в исторических композициях, излишнее же разнообразие и пестрота красок соответствовали тому, что флорентиец называл детской игрой и предосудительным увлечением невежественных живописцев. Однако Леонардо прямо не высказался по этому поводу; может быть, его требовательная душа была слишком обрадована другим обстоятельством, а именно, что законченное живописью лицо несчастного мученика показывало все совершенство сфумато в точности так, как Леонардо преподавал. Но не стоит надеяться, будто Мастер расслабился надолго: спустя малое время он вновь бодрствует и готов к возражениям. - Поистине, - сказал настоятель, - этот живописец Амброджо оправдывает сравнение с фра Беато Анжелико из Фьезоле, про которого рассказывают, что он не брался за кисть, хорошо не помолившись, и всякий раз, как писал распятие господа нашего, обливался слезами. - Фра Анжелико имел обыкновение, - добавил к этому Франческо ди Джорджо, - никогда не исправлять и не переписывать заново своих картин, оставляя их такими, какими они получились с первого раза по наущению божьему. - В подобной торопливости нет ничего похвального, так как, если живописец скоро бывает удовлетворен своим произведением, он со временем не совершенствуется, но, напротив, утрачивает приобретенное при обучении, - сказал Леонардо. - Должно не плачем сопровождать работу, но тщательным изучением изображаемых предметов. Когда же в таком изучении другому человеку что-нибудь кажется излишним, на это следует возразить, что всякое познание полезно для ума, использующего необходимое, а что сверх этого сохраняющего на случай. - Не преувеличивай, сын мой, благость познания, - сказал настоятель Чертозы, - ибо вера ему предшествует. Да и каким образом живописцу изучать внешность Спасителя или его ангелов, которых он не видит? Дверью с мраморными наличниками, изукрашенными с исключительной выдумкой и великолепием, словно бы она ведет в рай, инспектора и настоятель вышли в обнесенный аркадами дворик, имеющий посредине фонтан. Обернувшись, отсюда можно увидеть церковь Чертозы во всей яркости и свежести кирпичной кладки, тогда как тянущиеся поверху подобные кружеву галереи своей белизной придают сооружению легкость. Окружающие дворик аркады от капителей колонн и до самой крыши нагружены барельефами и скульптурами из обожженной глины. Из медальонов над колоннами, из выполненной с изумительным правдоподобием глиняной листвы выглядывают, высунувшись по грудь, апостолы и пророки; несколько ниже поместились святые менее важные, - из них один, с длинной бородой и в шляпе с пером, как две капли воды похож на Леонардо да Винчи, которого скульптор, надо полагать, никогда не видел, как те живописцы не видели Спасителя и его ангелов. Через повитый виноградом тенистый переход путешественники проникли в Большой двор, важнейшую знаменитость Чертозы, так как он воплощает смысл и устав монастыря кармелитов. А там нарочно оговорено, что совместное проживание не препятствует раздельности. - Братия наша, - пояснил настоятель, - старается следовать примеру Спасителя, который до тридцати лет не имел другого занятия, а только беседовал с небесным отцом и размышлял о будущей деятельности. Также Бонавентура указывает, что в Писании нет свидетельства, будто бы в течение этого срока он что-нибудь делал. Вокруг настоятеля вились пчелы; придерживающиеся обета молчания монахи Чертозы возникали, как эти пчелы, в дверях келий и тотчас исчезали. По их числу, навсегда установленному, келий было двадцать четыре - двадцать четыре отдельных строения, в которых при каждом укрытый каменной изгородью маленький двор, колодец и огород. Трудно представить себе более удобное место для размышления, к чему монахи призваны их уставом. Внезапно господствующая здесь тишина нарушилась криками, смехом, стуком тележных колес и проклятьями. Виновниками такого бесчинства оказались мастер Ринальдо из Кремоны и его ученик, не более вежливый. Ринальдо оканчивал многолетний труд - украшение скульптурой и барельефами Большого двора Чертозы: из устилающей телегу соломы торчала глиняная нога, может быть, какого-нибудь пророка. Сто двадцать колонн - сто двадцать капителей из обожженной глины, столько же святых и пророков и множество ангелов, выглядывающих из веночков подобно скворцам. Хорошо понимая громадность работы и желая под видом шутки польстить кремонскому мастеру, настоятель сказал: - Древние философы согласно с отцами церкви считают, что творимое не может быть лучше творца. Однако Гефест был хром и неряшливо одевался; так и тебе не удастся превзойти совершенством фигуры, которыми населена эта роща, произросшая вместе с фигурами в огненной печи. Настоятель имел в виду печь, где обжигают изделия из глины. - Лучше бы мне вовсе не нуждаться в одежде и пище, как тем, кого я одеваю в одежды неизносимые, - утирая пот со лба и с гневным выражением в голосе отвечал Ринальдо из Кремоны и стал пререкаться с настоятелем о вознаграждении, которое полагал недостаточным. Отдохнувшие лошади оседланы, караван продолжает путь. Долина еще понижается, и большая река заранее извещает о себе каплями пота, выступающими на лице из-за насыщенного влагою воздуха. Не ограниченная крутизною берегов река Тичино здесь легко разливается, подставляя поверхность воды палящему солнцу, и в жаркие дни люди дышат, раскрыв рот как рыбы, и одежда их облипает. Отчасти равновесие стихий восстанавливается забирающим излишнюю влагу каналом, накрытым во всю ширину тенью ветвей, распространившихся поверх ограды герцогского заповедника Парко. Заповедник занимает пространство от Чертозы до Павии - в оскудевших, вытоптанных лесах диких животных не остается, и здесь их берегут для охоты, жестоко преследуя, если кто нарушает установления администрации: крестьянина, проникшего в недозволенные места, чтобы проверить силки и петли, прежде тайно поставленные, Галеаццо Мария, отец нынешнего государя, принудил съесть его добычу вместе со шкурою, отчего этот охотник умер. Всадники достигли города Павии, когда солнце вступило в последнюю четверть полуокружности, которую описывает на небосводе. Слуга, ехавший впереди, остановил лошадь, а за ним другие остановились под вывеской с изображением сидящего, скрестив ноги, турка, возле гостиницы «Сарацин». Ее владелец, показав им заранее оплаченные канцелярией комнаты, распорядился о прибывших у очага, в помещении, где ночует прислуга и постояльцы, у кого нет достаточно денег, чтобы расположиться с удобством отдельно, или терпящие лишения из скупости. Здесь же готовят пищу для желающих, но таких бывает немного, и большинство довольствуется добытыми из дорожной сумы коркою хлеба и головкою чеснока. Впрочем, не столько ради утоления голода сюда собираются, как из любознательности, чтобы ничего не упустить из превосходной возможности образования, предоставляемой путешественникам. Помещение велико, а света, распространяемого пламенем очага, недостаточно, поэтому здесь темно также и днем. И чем дальше от источника света, тем становится темнее и тем труднее разглядеть очертания лиц; только зубы и глаза сверкают любопытством и весельем и искрятся подобно звездам, в то время как сосредоточившийся близко к очагу разговор прерывается дружным смехом. Зато нет здесь педантизма и скуки, нередко господствующих в университетских аудиториях. После захода солнца, когда во дворе утихло движение и голоса смолкли, Леонардо достал огарок, перья и дорожную чернильницу и приладился у стола в предоставленной ему комнате. В правом верхнем углу бумажного поля размером в четверть листа он начертил проекцию шарообразного тела, а именно круг. Затем еще ближе к краю обозначил пламя в виде падающей капли и от его середины направил касательные к кругу. Каким образом линии или световые лучи проходят лишь сквозь прозрачные тела? Каким образом линии удара проходят сквозь всякую стену? Каким образом линии магнита и линии железа проходят степу, более легкое тело притягивается более тяжелым, а будучи равного веса, магнит и железо притягивают друг друга одинаково? Накануне инспекции в Павию Леонардо приступил к трактату о свете и тени, поскольку пришло время и собралось достаточно записей, относящихся к этой области знания. Однако из приведенного текста видно, как, соприкасаясь, цепляются одна за другую соседние области и они вместе тянут еще третью область; из всего этого возникает четвертое, соединяющее указанные области знания новым способом, более красиво и прочно, так что незаметно швов, безобразящих другой раз прекрасную статую. Отсюда происходят начала наук о проникающей силе, колебательном движении, распространении волн и так далее. Из-за крыш, обставивших пространство двора, показалось ночное светило и, возвышаясь по небосводу, стало бледнеть; одновременно его видимые размеры уменьшались, а пятна и различные узоры на его поверхности оказывались более явственными. Леонардо поднял брови, похожие на седеющие крылья полевых ласточек, а за ними взгляд, прежде сосредоточенный на масляно-желтом пятне, образующемся на бумаге отражением оловянного вогнутого зеркала и лучами поместившегося перед ним свечного огарка. Сохраняя неподвижность, Мастер долго и внимательно смотрел на луну, а затем прошептал как бы в восхищении: - Луна тяжелая и плотная, плотная и тяжелая, densa e grave. После этого он стал размышлять о причине ее пепельного цвета и так провел большую часть ночи, отойдя ко сну перед утром, когда звезды гаснут и наступает кромешная тьма. 26 Сказали одному человеку, что пора вставать с постели, ибо уже солнце взошло, а тот ответил: «Если бы мне надо было совершить такой путь и столько дел, как ему, я давно бы уже встал. Но так как мне предстоит очень малый путь, то не хочется мне и вставать». Приближаясь к замку герцогов Висконти и Сфорца в старинном городе Павии, всадники услышали десять кратких ударов - в отличие от протяжного звучания церковных колоколов так дает о себе знать установленный в северной башне знаменитый Астрариум, который на семи циферблатах показывает обычное и звездное время и движение Луны и Солнца вместе с планетами. Насчитывающий двести девяносто семь отдельных частей механизм изготовлен ученым Джованни Донди для герцога Галеаццо Марии, скрывавшегося в древней столице от мстителей за утраченную свободу их родины: не было в Италии такого жестокого тирана, который не пользовался славою покровителя и знатока наук и искусств. Как при жизни герцога его гости были напуганы и ошеломлены видом чудовища Ротелло ди фико, так и нынешние обитатели Замка неизменно отшатывались а ужасались, когда с круглого щита размером в полтора локтя на них смотрели глаза, принадлежащие как бы увеличенному до несообразности насекомому. Острый рог чудовища сразу переходит в тускло блестящую складчатую шею; и у основания рога, также в отвратительных складках, виднеется рот - изрыгающее дым и пламя отверстие. Коленчатые ноги упираются в скользкие скальные стены расселины, откуда из глубины, путаясь в водорослях, чудовище выбирается на свет божий, распространяя зловоние и панику. Однако же свет касается поверхности щита Ротелло ди фико, нарочно помещенного в нише стены, отчасти вскользь, так что живопись не дает отблеска, а расселина кажется действительно прорубленной в камне и уходящей в глубину подводного мрака. Неудивительно, что не только Франческо ди Джорджо внезапно умерил шаги и заскакал как стреноженная лошадь, но живописец, после долгой разлуки увидевший произведение своей юности, также остановился в изумлении и лишь спустя время пришел в себя и весело рассмеялся. В Герцогской зале инспекторов встретил секретарь Бартоломео Калько, рассмотревший их внимательно и, похоже, обнюхавший, как бы отыскивая запах злоумышления. Велевши им подождать, секретарь, оглядываясь, удалился. Вскоре послышался лай собак и затем, теснясь без всякого порядка и насколько возможно уступая дорогу герцогине Миланской и ее дамам, помещение заполнила охотничья прислуга, скрывая посредине фигуру герцога Джангалеаццо. Такое расстройство этикета наглядно свидетельствовало о небрежении, в котором пребывает двор в Павии. В то время как правительствующая чета усаживалась в приготовленные кресла, крики егерей стали утихать и порядок понемногу восстанавливался. Откуда-то появившись, промчался, как громадная мышь, внезапно на ходу застывая и злобно оглядываясь, шут Гонелла, одетый в камзол из разноцветных лоскутьев. Хотя настоящий Гонелла, служивший неаполитанскому королю, некоторое время как умер, он был настолько знаменит, что другие шуты присваивали его имя, подобно тому как инженеры присваивают имя Аристотеля, не заботясь о правильном соотнесении своих заслуг с деятельностью величайшего философа. Наконец каждый нашел себе место, и возле герцога стал сокольничий; на его руке, крепко охвативши когтями палец, дремала под драгоценной скуфейкой любимая птица герцога Джангалеаццо - охотничий сокол, которого Леонардо видел еще когда принимал участие в соревновании музыкантов. Со временем привязанность герцога не уменьшалась. По мнению некоторых историков, не ворон, а именно эта вещая птица предупредила его отца о грозящей гибели, когда вылетела из окна замка Сфорца в Милане и, проделав круг в воздухе, опустилась тому на плечо; спустя меньше часу Галеаццо Мария истек кровью на паперти церкви св. Стефана. В свете подобных событий понятна исключительная осторожность секретаря Бартоломео Калько, опасавшегося участи своего предшественника, служившего Галеаццо Марии и обвиненного в нарочитой небрежности: этот по сию пору находился в заключении в башне дворца Мирабель - охотничьего домика в Парко. Хотя герцог Джангалеаццо вместе с короною не унаследовал задатков зверской жестокости, отличавшей его отца, болезнь, установившийся беспорядок в регламенте и страшная тревога в глазах герцогини - все предупреждало о грозящей ему гибели. Однако как бы для облегчения бремени всевозможных предчувствий герцогу по достижении зрелости удалось сохранить большую часть присущего ему легкомыслия. Сославшись на своего дядю, кардинала и архиепископа Асконио Сфорца, что тот, дескать, займется делами строительства в Павии, герцог желал повернуть разговор к предметам, которые ему ближе, и уже раскрыл было рот, чтобы начать о соколиной охоте; однако же герцогиня, мало заботясь, как будут судить об их разногласиях, торопясь, прервала своего мужа. - Известно, что святой великомученице Варваре дана благодать избавления от внезапной и насильственной смерти, - сказала герцогиня Миланская. - Не далее как вчера его светлость герцог, возвращаясь из лесу, едва избежал увечья, когда лошадь под ним споткнулась и увлекла бы за собою в канал, окружающий Парко, если бы егерь не удержал ее, взяв под уздцы. Обратившись затем к Леонардо, герцогиня просила, чтобы живописец изобразил ее в виде великомученицы Варвары ради спасения герцога, ее супруга. Тогда секретарь Бартоломео Калько с выражением величайшей угодливости сказал: - Святая Варвара, насколько я это знаю, также покровительствует артиллерии. Супруг вашей светлости со временем непременно отличится в военном искусстве; имея в виду, что магистр Леонардо славится не только как живописец, но и как редкостный знаток артиллерии... Герцогиня не дала возможности секретарю довести до конца его хорошо задуманное высказывание и, внезапно разозлившись, сказала: - Покуда его светлость сражается с зайцами и обходится без артиллерии. Тогда Леонардо сказал: - Кровожадного зверя возможно уподобить жестокому неприятелю, а неудобства, которым охотник себя обрекает, - бедствиям, какие бы он испытывал в военном сражении. Что касается предложения вашей светлости, - обратился он к герцогине, - то, когда я исполню другие важные поручения и закончу Коня, я смогу приступить к работе согласно вашему замыслу. Теперь же я предлагаю обдуманный в подробностях проект купальни на месте обветшавшего храма Венеры поблизости от дворца Мирабель, с устройством, позволяющим согревать поступающую из источника воду солнечным жаром. - На месте храма Венеры герцогиня Миланская предпочитает видеть часовню, - проворчал Джангалеаццо, - а купалась она в последний раз, когда ее крестили. Что ты там смотришь, дурак? - громко спросил он шута, который, изловив что-то в складках одежды, спрятал добычу в горсти и, припавши ухом, внимательно слушал, одновременно другою рукой призывая всех смолкнуть, а затем, раскрывая ладонь, сдунул находившееся там, по-видимому, крохотное животное и, сгибаясь в три погибели, захохотал. - Тончайшим слухом мне удалось уловить мгновение, когда блоха испускает накопившийся в ее животе ветер, - сказал герцогу шут, выпрямляясь, насколько это возможно при его несчастном уродстве, - для вашей светлости я сочиняю трактатец о паразитах, где намерен сообщить новые сведения сверх того, что известно воспитателю блох и других подобных животных, знаменитому автору Ротелло ди фико. Здесь шут протянул несоразмерно длинную руку, указывая на Леонардо. Отвечая обидчику, флорентиец сказал: - Деметрий Афинский Полиоркет, или Разрушитель городов, говорил, что не видит разницы между словами и речами бессмысленных невежд и звуками и шумами, произносимыми брюхом, заполненным избытком ветров. Действительно, ваша светлость, - корпусом Леонардо повернулся к этому кривляке, присевшему поодаль от своего повелителя, между тем как лицо говорящего по-прежнему было обращено к герцогу Джангалеаццо, - Деметрий сказал это не без основания, так как нет разницы, откуда такие люди испускают звук, поскольку цена и сущность звуков одна и та же. Тут все присутствующие, в их числе герцогиня, весело рассмеялись, тогда как Леонардо торжествовал, ожидая, каким из указанных способов ответит ему этот необдуманно на него напавший. При телесной слабости герцога и малой выносливости к лишениям, неизбежным в открытом поле и в лесу, когда ветви деревьев больно хлещут по лицу, а колючий терновник впивается и жалит всадника и лошадь и та, в свою очередь, подбрасывает ношу в седле без всякой мерности и к подобной скачке невозможно приспособиться и привыкнуть, Джангалеаццо всему на свете предпочитал гудение егерского рожка, лай собак, свист прислуги и так далее. К обиде других напрашивающихся сопровождать герцога во время прогулки, тот выбирает Леонардо, который не ест мясную пищу и охоту называет pazzia bestialissima, или зверское безумие, несправедливое и жестокое, поскольку нападают на невооруженный народ, имеющий при себе только крылья, плавники или копыта, чтобы спасаться. Что может быть приятнее, нежели имеющий досуг образованный собеседник? Неудивительно, если герцог Миланский, в свое время обучавшийся древним языкам у природного грека Ласкариса, обращается к Мастеру, ссылаясь на Аристофана, у которого в одной из комедий Сократ объясняет жужжание комара исхождением газов из его кишечника. - Не скажешь ли ты, каким органом муха производит неустанное свое жужжание? - спрашивает Джангалеаццо, встряхивая гладко расчесанными светлыми волосами, названными Беллинчоне в одном из его сонетов гривою миланского льва. - Если бы мухи производили звук, слышимый при их полете, ртом или другим отверстием, - сказал Леонардо, - то поскольку звук этот долгий и непрерывный, понадобился бы внутри мех, намного превышающий размеры животного, способный выгонять такую большую и длинную струю воздуха. Кроме того, должно было бы время от времени наступать долгое молчание при втягивании большого количества воздуха внутрь. А что у мухи звук в крыльях, ваша светлость убедится, слегка подрезав их или намазав медом, так, чтобы она не вполне лишилась возможности летать. И будет видно, что звук, производимый движением крыльев, станет глухим и тем более изменится из высокого в низкий, чем большая будет помеха у крыльев. Когда проницательный взгляд Леонардо замечает недоступное другим наблюдателям, как бы чудесный челнок без перерыва снует и находит нужные слова в обширном помещении памяти; когда строки его ровной скорописи выстраиваются справа налево - это сплетается ткань, подобная драгоценной невидимой паутине, окутывающей те или иные явления природы и вещи, которые Мастер обдумывает. Впрочем, англичанин Бэкон, всеми согласно признанный как основатель экспериментального метода и научной индукции, говорит, что конечная цель познания должна быть достигнута пчелиной работой, а не паутинным тканием, имея в виду, что не изнутри, подобная паутине, рождается истина, но исключительно путем наблюдения и опыта. 27 Вес давит на свою опору и проникает и проходит по самой своей природе из опор в их основания; он находится целиком во всем основании и целиком во всей опоре этого основания и проникает из опоры в опору, вплоть до центра мира. Хотя стены собора выведены едва ли на локоть, осмотревшись в подземной крипте, напоминающей о первоначальном положении христианства, опасавшегося показываться открыто, удается все же представить, насколько урбинец Донато Браманте добавит изумительной круглости костлявому, почти сплошь готическому населению города Павии: подразумеваются, понятное дело, произведения архитектуры. Но если, прохаживаясь как бы по протянутой вдоль основания пилонов нити, Франческо ди Джорджо отмеривает расстояния ступнями, а следуя крутизне сводов, сам наклоняется и поводит рукою в воздухе, вся его повадка и вид заметно меняются, будто бы в его незначительную фигуру вселяются размеры и важность произведения строительного искусства, которое он инспектирует. Отзываясь пренебрежительно о дивном инструменте, как рука человека, превосходный и знающий мастер Браманте не прав и сделал это, надо думать, в запальчивости. Когда инспектор Франческо ди Джорджо растирает известь между пальцами и затем к ней принюхивается, желая заключить о ее свойствах, рассудок, воображение и память совместно в этом участвуют. И как воображаемая анатомия не есть одна теория, такое вынюхивание нельзя полагать чистой практикой. По-видимому, теория и практика проникают друг в друга как бы языками или сфумато - рассеянно. Подобно свету и тени, они не окончательно разделены, и естество их творец не создал несмешиваемым в противоположность тому, как это утверждал настоятель миланской капеллы св. Непорочного Зачатия, попрекая живописцев «Мадонны в скалах», что-де противореча догме Писания, они хотят показать невозможную срединную сущность. Между тем в науке механике срединная сущность занимает всю эту науку едва не целиком, и если тяжесть действительно, как это картинно показано в приведенном отрывке из Леонардо, опускается, будто бы по лестнице, вниз, к центру мира, то всякое усилие каменщика необходимо отзывается там, в глубине. Только постепенно, то есть по степеням или ступеням, меняется тональность: ближе к началам или основаниям теория чище становится ее голос, и в нем труднее угадывать обыденное звучание практики. Правда, большая часть ступеней покуда пуста, хотя бы на некоторых нашли место добытые опытом и рассуждением выводы. Пусть их мало, важнее правильно разместить подобные краткие заключения: одни, как приведенный выше параграф о проникновении тяжести из опор в их основание, ближе к началам теории, другие - к простой чистой практике и упомянутым каменщикам. Где переламывается арка. Арка переломится в той части, которая проходит через ее середину ниже центра. О другой причине разрушения. Арка будет еще менее долговечной под действием поперечной силы, ибо, когда сила тяжести не направлена к подножию арки, арка долго не держится. Когда говорят, что с этой своей полупустой лестницей Леонардо выглядит довольно нелепо и немного приносит пользы инспекции, это хорошо видно тем, кому достаточно взять под мышку учебник или какой-нибудь справочник, где все необходимое сказано. Тогда же, поскольку за отпущенный незначительный срок человечеству предстояло сделать столь многое и такое количество новых вещей исследовать и изобрести, к определению пользы относились с меньшею строгостью, а труд размышления больше ценился. Недаром не за горами, как говорится, были времена, о которых известный Ульрих фон Гуттен <Ульрих фон Гуттен (1488-1523) - один из крупнейших деятелей гуманизма в Германии; цитируемое высказывание взято из послания к нюрнбергскому патрицию и гуманисту Пиркгеймеру.> так выразился: «О век, о науки! Радостно жить - просвещение свивает гнезда повсюду, а невежество изгоняется за Гиперборейские горы». Могло показаться, что с водворением герцогской четы на берегах Тичино некогда блестящая Павия отчасти вновь освещается. Но это впечатление ложное, хотя бы сверкал Рeжисоль, конная статуя короля Теодориха, сделанная в античные времена и заново вызолоченная герцогом Джангалеаццо к его свадьбе с неаполитанской принцессой Изабеллой полтора года назад. Позолота нимало не потускнела за это время, тогда как взаимная привязанность между молодыми людьми, внезапно вспыхнувшая и скорее воображаемая, успела погаснуть. Неравноценной заменою остались раздражительность герцога и беспокойство за его жизнь герцогини: возле высокопоставленной пары, как постоянные спутники, присутствовали тень близящегося несчастья и страх. Ведь и за сверкающей ярче летнего солнца статуей короля Теодориха, если смотреть с наиболее выгодных точек, в поле зрения непременно оказывается тюремная башня, где был заключен и погиб знаменитый Боэций, тогда как у постамента всегда можно видеть роющимися в пыли ужасных черных свиней. Из-за таких противоречий - а они есть в каждой судьбе, какого человека ни возьми, - крайне трудно определить настроение, доминирующее над городом Павией вместе с ее населением и многочисленными приезжими. Потому что одно дело - герцог, другое - инспекторы, третье - какой-нибудь простолюдин из окрестностей и вовсе иное - благороднейший рыцарь Ульрих фон Гуттен, обучавшийся одно время в павийском университете, проведший затем полную приключений жизнь и умерший в нищете без необходимой помощи, охваченный всевозможными радостными предчувствиями. Что касается отдельно инспекторов, их настроение самое бодрое и деятельное, и вопреки их писаниям, где они часто показывают себя полными высокомерия, это народ приветливый, учтивый и уважающий чужие занятия. Когда, закончив инспекцию, нагруженный подарками Франческо ди Джорджо в сопровождении слуг покинул Павию и направился в Сиену, так как Синьория его потребовала, неудивительно, что он не допытывался, в самом ли деле Леонардо задерживается ради отыскания источника в Парко, достаточного для обещанной герцогине купальни, иди, может, ради исследования устройства астрариума, находящегося в северной башне цитадели Висконти, или для занятий в библиотеке, разместившейся в его другой башне, или, наконец, ради беседы с некоторыми сведущими людьми в целях дальнейшего образования. Однако миланская администрация этого также не выясняла, хотя, чтобы сделать рисунок конной статуи короля Теодориха, на что Леонардо ссылался перед отъездом, требовалось не более дня. 28 Правда, что нетерпеливость, мать глупости, хвалит краткость. Казалось бы, таким людям некогда составить понятие об одном частном предмете, а потому хотят они дать в сокращении мысль Бога, которая объемлет вселенную, развешивают и размельчают ее на бесконечные части, словно анатомируя ее. Пусть такие люди остаются в обществе зверей и пусть их придворными будут псы и другие животные, полные ярости, и пусть эти животные сопровождают их. Если бы Леонардо находил друзей, сообразуясь с их взглядами, оп бы оставался без тех немногих, что он имел. Сказанное всецело относится к Джорджо Валле <Валла Джорджо (1477-1523) - ученый-гуманист, профессор университета в Павии.>, преподающему в университете города Павии латинскую и греческую словесность, а остальное время занятому делом, душа которого - краткость, а движущая сила - тщеславие автора и его нетерпение обнять необъятное. Свою энциклопедию - громаднейший труд благополучно приближался к концу - Джорджо Валла назвал «О вещах, к которым следует стремиться и каких избегать». Хотя в сорока девяти книгах, образующих, подшитые вместе, два объемистых тома в половину листа, не полностью удается оправдать такое название, ознакомившегося с энциклопедией читателя можно будет считать хорошо образованным, поскольку там говорится о прорицаниях, вкусе, обонянии, грамматике, политике, стратегии, фортификации, медицине, экономии, включая устройство отхожих мест и состав отвратительных экскрементов: собачьих, человеческих, волчьих, овечьих, бычьих, гусиных и петушиных, - и еще о другом, всего не перечислишь. Параграфы, к чему бы ни относились, открываются подходящим изречением какого-нибудь древнего автора; а где изречение, там для догадливого человека непременно находится какая-нибудь мораль. Поэтому перелистывание авторов занимает большую часть времени у составителя энциклопедии. Правда, в отношении свободных искусств, как грамматика, тут при обширной учености Джорджо Баллы, известного переводами из Птолемея, Афродизия, Галена и Аристотеля, не встречается больших трудностей. Но хотя к вещам практическим и различным новейшим изобретениям отыскать подходящие слова, да еще сказанные задолго до того, как появилось такое изобретение, очень непросто, при удаче подобным предсказаниям или пророчествам цены нет и они как нельзя лучше украшают изложение и придают ему занимательность. Что касается недостатков труда Джорджо Валлы, то на свете имеется бесконечное и неисчерпаемое количество вещей, к которым надо стремиться и которых избегать, и каждую можно бесконечно исследовать, тогда как составитель энциклопедий или компендиумов скорее заботится, как бы чего не упустить наиболее важное. Поэтому отчасти оправданны ярость и негодование Леонардо против этих аббревиаторов, или сокращающих, когда он с язвительностью называет их облиаторами, то есть на забвение обрекающими и создающими, говоря его словами, произведения голые, единственно достойные нетерпеливых умов. С другой стороны, возможно ли вообразить энциклопедию настолько объемистую, чтобы она целиком обнимала круг знания, да еще и разъясняла с подробностью каждый предмет? Рассуждая о водоснабжении человеческого тела, древний Платон приводит аналогию с вершей, якобы сотканной верховным создателем из воздуха и огня, целиком облекающей живое разумное тело мира и имеющей у входов вставленные воронки, как и делается при изготовлении таких рыболовных снарядов. Применительно же к человеку одной из воронок соответствует отверстие рта, тогда как сквозным ячеям - называемые норами мельчайшие отверстия кожи. Прямой смысл платоновской анатомии мира и во времена Леонардо представлялся вполне фантастическим, хотя в виде иносказания красивые поэтические выдумки древних живут значительно дольше и Платон таким образом в иносказательной форме желал дать понятие, что человек, как вселенная, пронизывается не только физическими, но духовными токами: будто бы многие вогнутые зеркала пускают внутрь него лучи света, которые там перекрещиваются и взаимодействуют. Эти духовные токи надо понимать как воображение и мысль человека, распространяющиеся во все стороны до пределов вселенной, когда, отражаясь, они возвращаются обогащенные знаниями. Однако круг знания или рыболовную вершу, запускаемую меж звезд и прилегающую изнутри к пределам вселенной, трудно все же вообразить настолько вместительной и прочной, и чтобы ее ячеи еще свободно растягивались - тут приходится выбирать между широтою охвата и глубиной и подробностью. Имея же в виду Леонардо, можно сказать, что единственный раз природа предприняла попытку создать механизм размышления, прямо отвечающий требованию Николая Кузанского, изложенному в его трактате «Об ученом незнании»: «Здравый свободный интеллект схватывает в любовных объятиях и познает истину, которую ненасытно стремится достичь, озирая весь мир в неустанном беге». Единственный раз природе удалось существо, равно обладающее могучим прыжком и пчелиною тщательностью, озирающее целиком мироздание и одновременно кружащееся возле какой-нибудь частности, с величайшим вниманием ее рассматривая: недаром Леонардо приходится считать не только универсальным гением, но родоначальником нынешней наиболее узкой специализации, когда исследователь неотлучно находится в своей ячее как бы в хорошо охраняемом доме с затворенными ставнями. Но первое свойство, то есть могучий прыжок, непременно предполагает аббревиацию, однако утрачивающую осудительный смысл, вкладываемый в это понятие Мастером. Но ведь и самые аббревиаторы различаются между собою: от сидящих возле папского престола и, можно сказать, в наикратчайшем виде зарабатывающих на жизнь лживыми перьями, перелагающих чужие сочинения и приспосабливающих для ленивых умов - и до ученого Алкуина, чьи суждения, как о языке, что это бич воздуха, не есть ли наиболее остроумная аббревиация, или сокращение? 29 Люди дойдут до такой неблагодарности, что тот, кто дает им пристанище без всякой мзды, будет осыпан ударами и внутренние его части оторвутся от своего места и будут переворачиваться по всему телу. О взбивании постели, чтобы ее поправить. Хотя шестнадцатилетняя Беатриче красотою много уступает синьоре Чечилии, еще за четыре года до этого изображенной живописцем с куницею, символом власти, в руках, - такое предвидение не оправдалось. В начале 1491 года младшая дочь герцога Эрколе выходит за миланского регента, тогда как наследник феррарской короны Альфонс женится на племяннице Моро Анне Марии, а ведь это самое прочное, такая крестообразная связь! Сообразительности регента еще достало, чтобы выдать Чечилию за престарелого графа Бергамо. Кроме того, Моро имел сына от одной знатной римлянки, узаконенного по его настоянию придворным служащим. На торжестве бракосочетания присутствовала также синьора Лючия Марлиано, которою Моро бессовестно овладел, когда та была возлюбленной его брата, и продолжал с ней сожительствовать после ужасной смерти последнего. Что касается Чечилии Галлерани, то в канун свадьбы Моро подарил синьоре красивое палаццо в Милане, показав окружающим свою наглость. В добавление ко всему из толпы приглашенных гостей на Беатриче дерзко уставилась Лукреция, графиня Караваджо, ставшая с недавнего времени наложницей регента. Таким образом, радуясь и веселясь, невеста зорко оглядывалась, подобно солдату в захваченной, но не покорившейся окончательно местности. Однако же, обладая сильным характером и становясь супругою Моро, в чьих руках сосредоточивалась громадная власть, Беатриче д'Эсте надеялась скоро укротить многоглавую гидру. Певчие под управлением ученейшего музыканта Франкино Гафури выводили, краснея и надуваясь от большого старания: Грянули хором: слава Моро! Слава Моро и Беатриче! Лишь тот узнает меру величья, Кто служит ей и великому Моро; Грянем же хором - слава Моро и Беатриче! Трудно отыскать человека, который с большим вниманием и благодарностью воспринимал грубую лесть и всевозможные преувеличенные похвалы, чем младшая дочь феррарского герцога. В задумчивости обводя взглядом потолок, Беллинчоне, будто бы не рассчитывая, что присутствующие хорошо его поймут, излагал тему сонета: - Автор воображает, как Дантова Беатриче, вернувшись в мир, становится супругою миланского регента, тогда как поэт униженно просит позволения всевышнего за нею следовать. Прочитывая стихотворение, Бернардо раскидывал длинные руки, и сердце его распахивалось; стриженные коротко сальные волосы прикрывали лоб, как воронье крыло. Рот раскрывался широко и требовательно: поэт меняет слова на дукаты - почему бы и нет? Беатриче сияла от удовольствия, Беллинчоне торжествовал; дукаты, можно сказать, сыпались с неба. На второй месяц без перерыва продолжавшихся празднеств, 7 февраля 1491 года, в доме Галеаццо Сансеверино было устроено состязание на копьях. Придворный историк Франческо Симонетта, брат покойного канцлера, судимого и обезглавленного по приказанию Моро, выразил мнение, что императорский Рим не видел ничего более блестящего. Синьор Галеаццо появился впереди кавалькады па коне, покрытом золотой чешуей и колючками; золотой шлем отягощал змей с золотым хвостом, свивающимся кольцами и ниспадающим до стремян, а из середины щита смотрело бородатое лицо, одного вида которого противник должен был испугаться. Чтобы избежать кровопролития, мечи нарочно делали тупыми, а наконечники копий накрывали деревянными шарами величиною с кулак ребенка. Под всеобщий крик всадники мчатся навстречу один другому и, подобные запущенным с силою металлическим предметам, сталкиваются и мнут отполированные до изумительного зеркального блеска и местами украшенные тончайшей насечкой бока, а случается, повреждают и ребра. Сила не имеет тяжести, удар не имеет длительности, движение заставляет силу расти и убывать, удар и тяжесть в своем естественном движении делают себя большими. Подобная застилающей небо гонимой ветром туче, мысль, расширяясь в движении, ускоряет свой бег и развертывается. Сила есть незримая мощь, которая поселяется и развивается в телах, выведенных и отклоненных от своего естественного состояния, давая им самостоятельную жизнь. Все возникшие вещи она понуждает к изменению формы и положения, бешено устремляется к своей желанной смерти и разнообразит себя соответственно причинам. Она рождается насильственно и умирает свободно; она яростно гонит прочь все, противящееся ее разрушению, стремится победить, умертвить свою причину и свою преграду и, побеждая, сама убивает себя. Она растет от своих трудов и умирает от покоя. Собака кружится в желании укусить себя за хвост - праздник, как бы подстегиваемый, приходит в неистовство и ускоряет движение, покуда очертания предметов не утратят отчетливости и не сольются в сплошном вертящемся круге, в середине которого помещается наблюдатель, обязанный еще и поддерживать слитность и быстроту обращения. С этой целью Леонардо придумал девиз, повторяя который люди сами себя взбадривают. «Скорее смерть, чем усталость», - написано или вышито нитками на знаменах, развевающихся лентах, одежде, головных уборах и платках; а если кто нашел способ поместить эти слова у себя на лбу, то, хотя сам их не видит, другие, прочитавши, воодушевляются. Праздничный водоворот не умещается в пределах замка, и его частицы, подчиняющиеся центробежной силе, выплескиваются наружу; поскольку же замок Сфорца расположен на окраине Милана, а его стены включаются во внешнее кольцо городских укреплений, поначалу ликующая процессия с относительной медлительностью движется по наибольшим кругам, но затем, как бы подчиняясь другой силе, центростремительной, свертывается, уменьшает круги и близко к Собору и Корте Веккио настолько увеличивает скорость движения, что иной участвующий, наиболее прыткий, догоняет, если можно так выразиться, эхо своих шагов. При этом из-за торопливости он повторяет девиз в сокращенном виде: «Без устали!» - покуда не упадет. Все это вместе находит аналогию в любопытной особенности движения водоворотов, изучая которые, Леонардо заметил, что оно тем быстрее, чем ближе к горлу образующейся воронки или к оси. В настоящем же случае неподвижною осью вращения удобно представить зреющую, полнясь пластами глины, зачерненной углем и для вязкости смешанной с навозом и волосом, фигуру Коня. 30 Джакомо поселился со мной в день Магдалины, в 1490 году, в возрасте десяти лет. На второй день я заказал ему четыре рубашки, пару штанов и плащ. Когда я положил рядом с собой деньги, чтобы заплатить за все эти вещи, он украл их у меня из кошелька. И я так и не заставил его признаться, хотя совершенно в этом уверен. Негодяя привел его отец, сапожник из Монца, надеявшийся, что при обучении дурь выйдет сама собой. Имея в виду миловидность Джакомо, выяснившуюся, когда его отмыли от грязи и нарядили в красивую одежду, а с другой стороны - наклонность к воровству, исключительное упрямство и хитрость, можно подумать, что в нем сочетаются две природы: ангельская и сатанинская. Может, поэтому Леонардо дал ему прозвище, воспользовавшись одним из имен Сатаны, приведенным в поэме Луиджи Пульчи «Великий Морганте», излюбленном чтении Мастера, а именно Салаи, откуда уменьшительное Салаино. 7 сентября украл пряжку стоимостью 22 сольди у Марко, живущего у меня. Пряжка эта была серебряной, и украл он ее из моего кабинета. После того как Марко долго искал ее, она была найдена в сундуке названного Джакомо. Марко д'Оджоне тогда едва не убил похитителя и впоследствии сожалел, что этого не сделал, поскольку в конце концов Салаино вынудил его покинуть мастерскую раньше, чем Марко намеревался. Поскольку же с этим Джакомо при его качествах Мастер не желал расставаться, Марко, наслышавшийся платонических разговоров и таким образом отчасти образовавшийся, высказывался в том смысле, что, дескать, подобное стремится к подобному, имея в виду внутреннее сродство, которое решался усматривать между величайшим живописцем Италии и этим, чтобы не употребить бранного слова, созданием. Когда я был в доме Галеаццо Сансеверино и подготавливал его выезд на турнир, несколько оруженосцев разделись, чтобы примерить костюмы дикарей, приготовленные для праздника. Джакомо подкрался, к кошельку одного из них, лежавшему на кровати вместе с другими вещами, и взял все деньги, которые там нашел, - 2 лиры 4 сольди. Когда я получил в подарок турецкую шкуру, чтобы сделать из нее пару сапог, Джакомо через месяц украл ее у меня и продал за 20 сольди. И на эти деньги, как он мне сам признался, купил анисовых конфет. Однако Леонардо продолжал таскать его за собою в дома знатных дворян и брал в Замок. Если придворные женщины, встречая мальчишку на каком-нибудь празднике, нарочно стискивали ему пальцами щеки или трясли за волосы, Салаино знай себе улыбался, точно как ангел, настолько встревоживший приора отца Бартоломео; и такой же, в виде миндалины, ворочался глаз над припухшим, как бы воспаленным бессонницей веком. Откуда у сына сапожника плавность в движениях, сходная с манерою Мастера? Когда Леонардо указывал на какую-нибудь вещь локтем, кистью руки и указательным пальцем, он как бы подражал движению шеи лебедя; при этом указательный палец оказывался похожим на клюв, застывший на короткое мгновение, если птица что-нибудь рассматривает. Сходным образом ангел из «Мадонны в скалах» указывает на Иоанна. Но если в фигурах какого-нибудь живописца в самом деле видны манеры и движения их творца, не от того ли и Леонардо в движениях полностью подчинен контрапосту? С недавних же пор такая манера стала считаться естественной и наиболее приличной между придворными, тогда как прежде она обнаруживалась - да и то если заранее объяснить и, что называется, ткнуть пальцем, - разве на портрете синьоры Чечилии Галлерани или в фигуре этого злополучного ангела. Впрочем, портрет, находившийся известное время в спальне у Моро, после его свадьбы убран в далекие секретные комнаты; Мадонна же с ангелом, написанная для францисканцев капеллы св. Зачатия, из-за тяжбы с заказчиками остается в мастерской Леонардо. Так что произведения не настолько доступны, чтобы непосредственно от них распространялось влияние. Не избирает ли Мастер посредником своего государя, который, если чему подражает, другие к этому присматриваются? Так или иначе, распределившиеся вдоль стен, когда не принимают участия в танце, молодые люди, прежде помещавшиеся твердо на обеих ногах, теперь обнаруживают большую свободу движений и некоторую развязную вывернутость: вертлуг бедренной кости приподнят и тяжесть всецело опирается на одну ногу; другая нога чуть согнута в колене и отставлена, а носок ее вытянут и вызывающим образом покачивается. При этом грудная клетка относительно тазовой кости сместилась примерно на четверть круга. А прислуживающий какой-нибудь знатной особе мальчик, если, придерживая шлейф, опускается на колено, отставляет вбок зад и голову обращает в противоположную сторону - все же в целом движение изумительно складно и, можно сказать, очаровывает естественностью. Правда, тут возникает вопрос: что полагать как естественное? Здесь господствует путаница - ведь, единожды согрешив, человек только и делает, что скрывает свою природу, как если бы творец из небрежности не оканчивал свои произведения и ему следовало помогать. Так, в Египте бинтовали младенцев, покуда их кости еще мягкие, чтобы сделать голову длиннее, чем она есть. Критяне перетягивали талию до такой степени, будто желали разделиться надвое. Китаянкам нарочно укорачивали ступни с помощью деревянных колодок, а жители горного Тибета откармливали своих женщин так, что они не могли стронуться с места, и это считалось красивым и соблазнительным. В то же время контрапост полностью осуществлен в качающейся походке матроса и его случайной подруги, у которой тазовая кость движется как бы на шарнирах, и все остальное колеблется, подчиняясь правилу противопоставления. Таким образом, естественное другой раз оказывается не чем иным, как вызывающим и нескромным. 31 Если, разъярившись в своем движении после того, кап двигатель его покинул, колесо совершает само собою много оборотов, то отсюда следует, по-видимому, что, если двигатель, продолжая упорствовать, станет вращать колесо, он будет затрачивать мало силы. Подобно тому как грязнуля и вор, недобросовестный ленивец Джакомо служит, по-видимому, оболочкою другому Джакомо с его ангельской миловидностью и врожденной вкрадчивой вежливостью, так немужественное изящество движений флорентийского мастера сочетается с его способностью к длительной тяжелой работе, когда глиною, с трудом разделяющеюся на подручные порции из-за добавления волоса, дурно пахнущей от других необходимых добавок и более обычного пачкающейся из-за графита, надо забросать и заполнить железные ячеи каркаса Коня. Поистине тот, кто увидит Леонардо после занятия скульптурой, пока он не переоделся в чистое, удивится переменам в его внешности и повадках - подобный Протею, он выступает то как царедворец со всей привычной мягкостью, то как суровый ремесленник, у которого не исчезают заусенцы возле ногтей, и глина впивается в трещины кожи. Не так ли обнаруживается и громадная разница между разнообразием кушаний, какие ему приходится пробовать на придворных пирах, и неразличимой изо дня в день монотонностью у себя дома? Хлеб - 6 сольди Вино - 9 сольди Фрукты - 3 сольди Суп - 2 сольди Отруби - 2 сольди Свечи - 3 сольди Суп - ломбардская минестра, отвар из говяжьего или свиного желудка, забеленный кислым молоком и употребляемый в холодном виде за завтраком; отруби - для домашних животных, тогда как свечи скорее принадлежат пище духовной. Относительно других условий существования надо заметить, что в те времена понятие о необходимых удобствах, включая чистоту, которой теперь люди так преданны, много отличалось от нынешнего. Что касается произведений искусств - внутренние помещения зданий и улицы городов этим были, можно сказать, переполнены - их так же нельзя отнести к необходимым удобствам, как мало они подпадают под понятие пользы, хотя служат орудием авторитета, власти, влияния и прочего в таком духе. Если же комнаты Моро, как небо от земли, отличались богатством украшения от предоставленных служащим замка, то относительно устройства проветривания, подачи воды, тепла или сырости - тут все было то же самое, даже помещение служащего удобнее, поскольку не так велико. Кроме того, состояние владельца и его сан лучше представлены в верхней одежде, между тем как в белье нет большой разницы, и для повседневного существования князя необходимо не меньше выносливости сравнительно с существованием его подданных, простых граждан. Но не оставляет ли такая нетребовательность к условиям жизни больше силы для творчества? Ведь нехорошо и однообразно питающиеся, отдыхающие ночью в неудобных постелях, не имеющие достаточно мыла и свежей воды, умирающие из-за небрежности медиков, эти люди оставили такое количество изумительных произведений во всех областях, что издали кажутся какими-то богами или волшебниками. Как великим событиям предшествуют другой раз сходные с ними малые события в виде шутовского предсказания или пророчества, так появлению на людях Большого коня предшествовал Малый, размером не более карликовых лошадок, выращиваемых жителями острова Эльба. В отличие от Большого коня, который только казался движущимся, а на самом деле оставался на месте, Малый конь двигался по-настоящему; сделанное из дерева и металла животное имело взамен скачущих ног два быстро вертящихся колеса, расположенных не рядом на оси, как это бывает обыкновенно, но одно за другим. Они катились, не падая и не сталкиваясь между собою, поддерживаемые неизвестною силой, и посредине в седле помещался всадник. Когда Леонардо как дух вынесся из ворот Корте Веккио, из людей, оказавшихся близко, иные обмерли от страха, другие же, более сведущие, как Салаино и Зороастро, держались за животы, покатываясь со смеху. Из-за быстроты и краткости всего происшествия невозможно было сразу понять, каким способом малый искусственный конь приводился в движение. Но людям свойственно высказываться и с уверенностью судить о вещах прежде того, как они ознакомятся с ними более внимательно. Некоторые утверждали, что, сидя верхом и превосходя ростом животное, всадник отталкивается ногами от земли; другие настаивали, что он земли не касается, но, поочередно приподымая колени и действуя шпорами, движется с помощью стремян. В то время руководимое злобою и недоброжелательством невежественное большинство - те были убеждены, что Мастер и его конь имеют движителем нечистую силу. Также находились свидетели, которые вообразили двойственное существо, обладающее возможностями вместе и лошади и человека: такие свидетели уподобились древнейшему населению Греции, не имевшему понятия о верховой езде - когда они увидели метавшего стрелы иноплеменного всадника, то вообразили кентавра. Наконец, не обошлось без таких, кто, возбужденный своим суеверием и поощряемый дикостью, полагал, будто жилец Корте Веккио появляется на людях в том виде, какой принимает по произволу, и что колеса ему присущи как другому исчадию копыта или рога. Оседлав свое детище, Мастер недалеко уехал: колеса прекратили вращение, как если другой, невидимый зверь протянул лапу, чтобы им воспрепятствовать. Конь заскакал, рама треснула, всадник упал в дорожную пыль и расшибся. Поднявшись, он подобрал отдельные части разрушившегося произведения, и тут в самом деле могло показаться, будто споткнувшийся при неосторожной скачке кентавр, огорченный, уносит отделившиеся от него конечности. Едва утихли разговоры об этом кентавре, как Милан вновь оказался сильно взволнованным. Доминиканец, летом 1492 года проповедовавший на Новом рынке, говорил страшные вещи: что Италия и Рим будут перевернуты вверх дном и что время близко, хотя точно указать его нельзя, поскольку господь того не хочет, желая, чтобы его подданные пребывали в ожидании и тревоге. Впрочем, пояснял доминиканец, называвший себя учеником и последователем фра Джироламо Савонаролы, феррарца, события начнутся после кончины флорентийского князя, которая вскоре последует. Доминиканца забрали стражники и отвели в тюрьму, где он продолжал проповедовать и объявил нового Кира: тот-де пройдет всю Италию, и никто ему не воспрепятствует. Когда наушники донесли об этом регенту, Моро посмеялся и сказал, что много есть проповедников, которые пугают, а потом выясняется, что здесь издевательство или прямая ложь, и велел проводить монаха к границам Ломбардии. Однако обитающие в квартале Патари старьевщики, приняв семя самого вздорного и зловещего слуха, выращивают его в тряпье и других отбросах как бы в теплице. Когда разговоры о пришествии Зверя и скорой всеобщей гибели возобновились и, подобные ропоту древесной листвы под ветром, переполнили город, в добавление и подтверждение этому при общем унынии и страхе, как звук трубы архангела, разнеслось известие о смерти Лоренцо Великолепного Медичи <Медичи - знаменитая семья флорентийских купцов и банкиров, с середины XIV века принимавшая деятельное участие в государственной жизни и в течение трехсот лет с малыми перерывами правившая Флоренцией.>. Подробности этого события рассказал флорентиец Джулиано Сангалло, присланный Синьорией в Милан, поскольку Моро желал иметь в городе здание в новом духе по образцу флорентийских палаццо. Джулиано прежде с большим успехом и изобретательностью строил для Лоренцо Великолепного, присвоившего ему прозвище Сангалло, когда за городскими воротами того же названия он соорудил помещение для монастыря августинцев. По словам Джулиано, скорую смерть Лоренцо Медичи монах действительно предсказывал, проповедуя в Сан Марко; он объявил также о скорой гибели папы и французского наследника и о несчастьях, которые за этим последуют. Пораженный такой проницательностью, Лоренцо призвал монаха для исповеди и отпущения грехов, поскольку его здоровье внезапно ухудшилось и не оставалось малейшей надежды на исцеление. Лоренцо просил отпустить ему три греха: разграбление Вольтерры, израсходование принадлежащих попечительству о бедных девушках средств и грех кровавой расправы, учиненной после заговора Пацци, которого жертвой стал его брат, Джулиано Медичи. Как ловкий торговец, фра Джироламо требовал за это, чтобы Лоренцо исполнил его условия. - Во-первых, - сказал он умирающему, - тебе надо иметь живую и крепкую веру в божие милосердие. - Я имею такую веру, - ответил Лоренцо. - Во-вторых, ты должен завещать сыновьям, чтобы они загладили нанесенное попечительству ужасное зло, и пусть возместят истраченные деньги. На это условие Лоренцо согласился также. - И последнее, - сказал фра Джироламо, - ты должен вернуть Флоренции свободу. Тут Лоренцо, разгневанный, молча повернулся к стене; монах не стал его исповедовать, и он умер, не причастившись. Джулиано Сангалло сильно горевал об этом Медичи. Когда же он увидел Коня, то, взволновавшись, сказал: - Удивительная морда Чудовища, ее выражение, и оскал, и губы, вывернутые и оттопыренные над деснами, напоминают мне внешность Лоренцо, которого называли самым безобразным человеком в Италии. Но не было человека и привлекательней. Дух и порыв этого произведения могут сравниться с неукротимой волей умершего, после которого Флоренция осталась безутешной вдовицей, и судьба ее печальна и темна. Впрочем: - добавил Джулиано с язвительностью, - ее ожидает супруг, строжайший прежнего: фра Джироламо Савонарола, феррарец. Оглавление Чтиво   www.pseudology.org