"Молодая Гвардия", Москва, 1982 Алексей Алексеевич Гастев Леонардо да Винчи Милан. Июль – декабрь 1493 Не удивляйся, Сократ, если мы, рассматривая во многих отношениях много вещей, таких, как боги и рождение вселенной, не достигнем в наших рассуждениях полной точности и непротиворечивости. Напротив, мы должны радоваться, если наше рассуждение окажется не менее правдоподобным, чем любое другое, и притом помнить, что и я, рассуждающий, и вы, мои судьи, всего лишь люди, а потому нам приходится довольствоваться в таких вопросах правдоподобным мифом, не требуя большего. Платон. Тимей, 28 1 Начинай свою Анатомию с совершенного человека, затем сделай его стариком и менее мускулистым; затем продолжай, обдирая, его постепенно вплоть до костей. А младенца ты сделаешь потом, вместе с изображением матки. Насколько в давно прошедшие времена, старинные в сравнении с временами Леонардо да Винчи, высоко ставили краткость, видно из следующего диалога, хотя бы и вымышленного: - Что такое буква? - спрашивает благородный принц Пипин знаменитого Алкуина, беседуя с ним в присутствии императора Карла, своего отца - Страж истории, - отвечает этот Алкуин, выступающий под именем Альбина в латинском трактате, написанном им самим в восьмом столетии от рождества Христова для целей преподавания. - Что такое слово? - Предатель духа. - Что такое язык? - Бич воздуха. Если пределом краткости служит молчание, то для подробности и многословия пределом можно назвать бесконечность; согласившись же с определением языка как бич воздуха, приходится удивляться разнообразию звучаний, которыми неутомимый пастух заполняет окружающее его пространство, так что, когда бы не придумали беззвучную речь в виде письменности, от беспрерывного бичевания воздуха никто не смог бы укрыться, как если бы во всю мочь звонили колокола. Шестьсот лет спустя после императора Карла из-за наступившего бурного развития науки это становится очевидным, тем более что изумительная старинная краткость и полное научное описание несовместимы. Ни один орган не нуждается в таком большом количестве мускулов, как язык; из них известно 24, не считая остальных, которые я открыл; и из всех членов, которые движутся произвольным движением, язык превосходит остальные по числу движений. Обрати особое внимание на то, каким образом посредством движения языка и при помощи губ и зубов произношение всех названий предметов нам становится привычно, и слова, простые и сложные, какого-либо наречия доходят до нашего слуха посредством этого инструмента. Каковые слова, если бы все явления природы имели бы название, достигли бы бесконечности наравне с бесконечным количеством вещей, существующих в действительности и находящихся под властью природы. И они были бы выражены не на одном каком-то наречии, но на очень многих, которые тоже достигли бы бесконечности, потому что они всегда меняются из века в век по отдельным странам вследствие смешения народов, которое происходит в результате войн и других катастроф. Эти наречия подвержены забвению и умирают, как и все остальные создания, и, если мы согласны, что наш мир вечен, мы скажем, что эти наречия будут бесконечно разнообразны в бесконечности веков, входящих в бесконечное время. Куцый султанчик плывет над полем листа, кренясь наподобие паруса; в тишине ночи касания пера о бумагу слышны отчетливо, будто бы птица клювом подбирает рассыпанное зерно. Хотя по течению времени звуки распределяются неравномерно, но соответственно протяжению слов и сложению каждой буквы в отдельности, этот скрипучий шорох или царапание на постороннего слушателя действовали бы умиротворяюще, а зрение приятно довольствовалось бы видом ровных отчетливых строк. Однако затем на месте приятности и удовольствия возникли бы томление и тревога, что бывает во сне, когда являющиеся образы определенно известны сновидцу, но отождествить их с кем-либо из знакомых ему людей не удается. Так же и здесь: при отчетливости изображения и очевидном сходстве с обычными буквами ни одна не узнается как именно та или другая, хотя спустя время становится возможным сообразить, что буквы все перевернуты, как если отражаются в зеркале, и что Леонардо не только пишет левой рукой, но и справа налево, как турки. Еще ты опишешь и изобразишь, каким образом функция изменения и артикуляции и модуляции голоса при пении есть простая функция колец трахеи, движимых возвратными нервами, и в этом случае язык ни в какой части не применяется. Это остается доказанным тем, что я сперва доказал, как трубы органа не звучат ни выше, ни ниже благодаря изменению фистулы, если сделать ее шире или уже, но единственно благодаря изменению трубы в широкую или узкую или в длинную или короткую, так это видно при растяжении и втягивании тромбона. Он поднялся со стула, узкая спинка которого сделана не вполне по его фигуре, и, с силою разводя руками и разминаясь, прошелся по помещению, притом подбитый куньим мехом оливковый плащ отчасти распахивался и были видны обтянутые красными чулками превосходной формы колени и основания бедер. Только обладая совершенным телосложением, возможно в будние дни без крайней необходимости надевать дорогие вещи, как этот плащ, поскольку у людей кривобоких, сутулых, или чрезмерно худых, или толстых, одежда протирается на лопатках и засаливается на животах и быстро приходит в негодность. Но Мастер одежду мало изнашивает, и она только ветшает от времени. Леонардо сиял с гвоздя изготовленную им флейту, уселся, широко расставив ноги и сгорбившись, поднес инструмент к губам. Эта флейта меняет свой звук не скачкообразно, как большинство духовых инструментов, а подобно человеческому голосу. Это достигается скольжением руки вверх и вниз, как при игре на кулисных инструментах. И вы можете получить одну восьмую или одну шестнадцатую тона и любую часть тона, какую вам угодно. Наставник и льстец римского императора Домициана <Домициан - римский император из дома Флавиев (81- 96); Стаций Публий Папиний (род. ок. 40 г., ум. после 95 г.), римский поэт.>, поэт Папиний Стаций называет флейту ревущим рогом, чье свойство, как он выражается, манить эфирные души усопших. Применительно к инструменту хитроумного флорентийца подобное вычурное сравнение отчасти оправдывается: ожидая звука нежного и тонкого, предполагаемый слушатель был бы, напротив, ошеломлен низким звучанием, способным - поскольку вдоль ствола флейты вместо обычных отверстий проделана щель, поверх которой играющий скользит кончиками пальцев, - подниматься до наибольшей высоты глиссандо, скользя. Тут можно напомнить, что, изучая причину плавного изменения голоса, Леонардо анатомировал горло быка, так как у человека, задохшегося в петле - именно при таких обстоятельствах другой раз достается мертвое тело, - этот орган бывает полностью искалечен и при его вскрытии невозможно вообразить, как он действует. Доказано, что все гласные произносятся крайней частью подвижного нёба, которое покрывает надгортанник; и еще такое произнесение зависит от положения губ, которыми дается проход выдыхаемому воздуху, несущему с собой созданный звук. Но хотя бы и губы были закрыты, этот звук выдыхается через ноздри, однако никогда при таком проходе он не станет показателем какой-нибудь из букв. Отсюда можно заключить, что не трахея создает какой-либо звук гласных букв, но ее функция простирается только на создание вышеупомянутого голоса, и особенно при произнесении А, О, И. Расположившийся посредине листа рисунок, где Леонардо с помощью зеркала изобразил свой язык, окружен столбцами параграфов наподобие того, как живописцы окружают изображение какого-нибудь святого клеймами, последовательно представляющими всю его деятельность; за горящей свечой на столе приспособлено другое, вогнутое зеркало, лучи которого падают таким образом, что на бумаге оказывается ярчайшее белое пятно. Тут-то и помещается рисунок органа, связывающего механические акции тела с духовными и среди других обладающего наибольшею гибкостью и разнообразием движений. И его главных движений семь, а именно: вытяжение, сокращение и притяжение, утолщение, укорачивание, расширение и утоньшение; из этих семи движений три сложных, ибо не может породиться одно, чтобы не породилось другое, с которым первое соединено по необходимости, чтобы язык сам собой вытягивался и сокращался, ибо ты не можешь растянуть растяжимую материю без того, чтобы она не сократилась и не утоньшилась по всем своим сторонам. Леонардо время от времени снимал щипцами свечной нагар, и тогда свет ударял в глазницы, и зрачки в изжелта-прозрачной радужной оболочке уменьшались до размеров просяного зерна, а если снова погружались в тень, снова и увеличивались. Отклонясь от стола, он опускал уставшую руку, и тыльная сторона кисти оплеталась венами, своей мощью подобными корабельным канатам; эдакая рука прилична ветхозаветному Моисею, как и борода, при свете огарка отливающая золотом, хотя невозможно сразу определить цвет, присущий ей от природы, равно как и возраст ее обладателя. Скрипнув ставнею, двинулся ветер; издалека донеслось пение петуха, и ему отозвались петухи ближайших приходов; заскрипел ворот, и заплескалась вода в ведре; послышалось шарканье; кто-то закашлялся спросонья - и тут самым низким контральто запел петух Корте Веккио. Рассвет проник в нишу окна, свеча вспыхнула и погасла; фитиль зашипел, распространяя дым и смрад, и Мастер, придавив щипцами, накрыл его металлическим колпачком. Настал день 16 июля 1493-го; инженер, живописец и скульптор, состоящий на миланской службе флорентиец Леонардо да Винчи прожил к этому времени сорок один год и три месяца. 2 Великие труды вознаградятся голодом и жаждой, тяготами, и ударами, и уколами, и ругательствами, и великими подлостями. Конюх, отдуваясь, принес из погреба кувшины с вином; кухарка поставила кастрюлю посреди стола и, отерши покрытый испариною лоб и скрестив руки под фартуком, стала поодаль. Тем временем некоторые присутствовавшие, окончательно не освободившись от сна, вели себя так, как если бы не могли опомниться после какого-нибудь ужасного происшествия, и с выразительными жестами, громкими голосами объясняли свои сновидения. Раздраженный шумом и отсутствием какой бы ни было чинности, Мастер сказал: - В Тоскане подпорки кроватей делают из тростника и этим обозначают, что здесь снятся пустые сны и пропадает без пользы утреннее время, когда ум свежий и отдохнувший, а тело способно взяться за новые труды. Тут все умолкли, поскольку аудитория была самая впечатлительная; подумав, Леонардо добавил: - Сон есть подобие смерти; поэтому можно сказать, что лентяи умирают преждевременно и многократно. Однако не все так бесчинствовали, чтобы их удерживать: немцы, служившие у Мастера по найму, выполняя слесарные и механические работы, отличались степенностью и, держась прямо и важно, помалкивали. Когда Леонардо с таким остроумием и находчивостью осадил соотечественников, немцы заулыбались довольно злорадно, хотя, может, ни слова не поняли из того, что тот произнес быстрым фальцетом. Поскольку же все они были научены одному ремеслу и другого не знали, то, имея в виду как бы осуществившееся вторично в Милане смешение языков, можно было подумать, что таким образом оправдывается замечательная догадка Данте: этот предположил, что, когда при строительстве Вавилонской башни произошло первое смешение и люди, до тех пор объяснявшиеся на одном языке, перестали понимать друг друга, общий язык удержался только у занимавшихся одним каким-нибудь делом. «И сколько было различных обособленных занятий для замышленного дела, - сказано у Данте в трактате „О народном красноречии", - на столько языков разделяется с тех пор род человеческий». Живописцы, со своей стороны, эту догадку опровергали: происходя из разных областей Италии, хотя и назывались все итальянцами, они слабо понимали один другого, восполняя такой недостаток усиленной жестикуляцией. Впрочем, их вместе с Мастером только условно можно считать соотечественниками, но скорее тосканцами, ломбардцами или жителями Комо в зависимости от того, кто где родился. Желая показать разнообразие и численность итальянских наречий, Данте так говорит: «По-иному говорят падуанцы и по-иному пизанцы; даже близкие соседи различаются по речи, например, миланцы и веронцы, римляне и флорентийцы, да и сходные по роду и племени, как, например, неаполитанцы и гаэтанцы, равеннцы и фаэнтинцы; и что еще удивительнее - граждане одного и того же города, как болонцы предместья святого Феликса и болонцы с Большой улицы». То же относится и к Милану, если проживающие близко от Замка вынуждены объясняться с уроженцем квартала Патари, старьевщиков, как с глухонемым или с человеком, имеющим врожденный, препятствующий пониманию недостаток речи, настолько велика разница в произношении. Будучи наиболее людным перекрестком Европы, Милан представляет собой полигон для исследователя, замечающего беспрерывные повседневные изменения живых языков, которые, как он говорит, меняются из века в век по отдельным странам вследствие смешения народов и придают большую вероятность предположению, что наречия окажутся бесконечно разнообразны в бесконечности веков, входящих в бесконечное время. Что касается разместившихся на полуострове государств, их почти столько, сколько наречий, хотя разделяющие их границы более четкие и определенные, тогда как наречия, соприкасаясь, проникают друг в друга сфумато, рассеянно. Италия к тому времени стала уже забывать, как императоры Священной Римской империи германской нации <Священная Римская империя германской нации - просуществовавшее девять веков (962-1806 гг.) политическое учреждение, основанное Оттоном I.> насильно объединяли ее своей властью. Подобные рано развившимся детям, отдельные области, когда добивались самостоятельности, ее достигали, однако же полностью распоряжаться судьбой были в состоянии только наиболее могущественные и богатые, как Милан, а из республик Флоренция или Венеция. Да и то флорентийцы полагали своим сувереном французского короля, а Милан императора и, большею частью действуя самостоятельно, по крайней мере делали вид, что ищут их одобрения. Для значительного большинства населения флорентиец в Милане является как иностранец, личность отчасти загадочная и странная, и от него можно ожидать неприятностей; трудности взаимного понимания вместе с этим не следует преувеличивать, а недолгая практика, соединившись с необходимостью, полностью их устраняет. С другой стороны, звание иностранца обладает еще и таинственной притягательной силой, которою, если ею умело воспользоваться, можно добиться преимущества перед местными жителями, что, понятное дело, распространяется на все условия существования и деятельности артистов, как Леонардо. Его мастерская разместилась в помещениях ветхого дворца дель Арена, или, как называют миланцы все это сооружение в целом, Старого двора, Корте Веккио, возведенного на развалинах цирка, где во время римского владычества устраивали бои гладиаторов и другие дикие развлечения. Когда в древнем Медиолане появились исповедующие веру в Иисуса, здесь по приговору префекта их отдавали на съедение зверям, которых содержали в подвалах под ареною, откуда через трещины и пазы в каменной кладке доносилось рычание и распространялся запах мочи, не рассеявшийся и при Аццоне, четвертом миланском синьоре из дома Висконти <Висконти - итальянский аристократический род, представители которого правили Миланом с XIII по XV столетие.>. Этот ради удовольствия и любопытства приспособил внутри ограды дворца загоны для медведей, тигров и обезьян и еще кого ему удавалось добыть - в особенности Аццоне гордился страусом и другими редкими птицами. Конечно, селившихся в пустых, заброшенных помещениях летучих мышей нельзя - вместе с курами, которых клирики церкви святого Готтарда, бывшей когда-то дворцовою, откармливали на продажу, - отнести к редким птицам, запах внутри Корте Веккио оставался как в древности. Тем более, помимо принадлежавших Мастеру двух лошадей и осла, здесь находились собаки - их он велел кормить и защищал от нападения учеников, как многие молодые люди, отличавшихся бессмысленной жестокостью. - Монахи святого ордена доминиканцев не стыдятся называть себя псами господними, - говорил Леонардо ученикам, - тогда как вы, имея сравнительно с собаками немногие преимущества, поскольку слух, обоняние и зрение животного лучше человеческих, а в отношении ума они мало уступают, гоните и преследуете их, как бы имея в виду уничтожить собачий род и перевести его на земле. Работавшие по найму немцы, при большом высокомерии и важности, домашних животных не обижали и еще похвалялись, что на их родине наносимый собаке или же лошади вред наказывается церковным покаянием. На это один из учеников живописцев, находивший разнообразные причины для неудовольствия, отвечал, имея в виду не одних немцев, но косвенно Мастера: - Кто обращается с животными, как должно обходиться с людьми, тот будет обходиться с людьми, как с животными. Для различных работ мастерская в Корте Веккио имела раздельные помещения. Одно, сразу при входе, возле караульной, хотя на полках вдоль степ мерцали стеклянные сосуды причудливой формы, скорее пригодные алхимику, походило на деревенскую кузню: в земляном углублении посредине печь для литья, горн, мехи и колода с наковальней, возле которых находились изделия, покрытые свежей окалиной и как бы назначенные для великанов. В действительности же громадного размера засовы, щеколды, скобы и петли необходимы для переделки устройств, регулирующих воду в каналах и пропускающих корабли: смотрителя водных путей флорентийца Леонардо да Винчи ничто придуманное прежде без его участия не удовлетворяет, и в каждую вещь он вносит какое-нибудь усовершенствование. Освещение здесь небогатое, и углы пропадают в неразличимости, в которой, возможно, скрываются еще многие вещи, ожидающие переделки. В помещении живописцев, напротив, господствует свет, хотя и рассеиваемый нарочно растянутой в окнах редкою тканью, из-за чего красивые разнообразные складки материи, накрывающей плетенный из прутьев манекен, приобретают в тенях прелестную мягкость. На случай вечерних занятий и дурной зимней погоды помост с манекеном обставлен масляными светильниками, а к потолку прикреплен обруч, и там с помощью блока удерживается стеклянный налитый водою шар, способный перемещаться по кругу. Когда в этом есть необходимость, луженные оловом отражатели совместно направляют лучи многих светильников к стеклянному шару, внутри которого лучи перекрещиваются и, многократно усиленные, освещают манекен, как удобно рисующим. Таким образом, возможно по произволу изменять положение искусственного малого солнца и как бы распоряжаться временем суток. За одним из мольбертов - а их в помещении несколько - по-видимому, работает Мастер. На это указывает совершенство укрепленного на доске рисунка и направление штрихов, подобных относимым ветром в правую сторону струям дождя, если они прикреплены сверху к облаку, а внизу остаются свободными: такое направление удобно левше, который ведь и голову человека рисует по преимуществу повернутой в правую сторону. Косой дождь отклоняется вправо и на развешанных по стенам образцах для учащихся, при этом, увеличивая силу и частоту падения или, наоборот, ослабевая и едва морося и даже совсем прекращаясь, повинуется рельефу изображаемой вещи, чудесно его проясняя. На другом мольберте, как можно догадываться, скрытая занавесью, поместилась сравнительно большого размера доска, очертаниями подобная окну, ограниченному сверху полукруглою аркой. Разве не видим мы, пап могущественнейшие цари Востока выступают в покрывалах и закрытые, думая, что слава их уменьшится от оглашения и обнародования их присутствия? Разве не видим мы, что картины, изображающие божества, постоянно держатся сокрытыми под покровами величайшей ценности? Каждому ясно, что скрытое драгоценным покровом так же ценно и дорого; если решиться и отодвинуть плотную занавесь, отсюда хлынет другое изумительное излучение, которое и в светлое время не прекращается, поскольку эта таинственная скрытая вещь не что иное, как широко прославившаяся впоследствии «Мадонна в скалах»: из-за несогласия и тяжбы с заказчиком, францисканцами братства св. Непорочного Зачатия, картина длительное время оставалась в мастерской. 3 С особым старанием следует рассматривать границы каждого тела и их способ извиваться; об этих извивах следует составить суждение, причастны ли их повороты кривизне окружности или угловатой вогнутости. Как музыкальный инструмент настраивают в зависимости от лада, в котором он должен звучать при исполнении данной пьесы, так же и глаз настраивается различными способами, которых наличие возможно обнаружить, даже и не следя за возникновением на листе бумаги рельефа вещей и глубины расположения их в пространстве, но только любуясь видом самого рисовальщика и его движениями. Иной раз этот рисующий откидывается на сиденье и так остается некоторое время - выпрямившись или, что называется, проглотивши аршин: смежив ресницы и как бы нарочно подалее отстранившись, он действует прямой вытянутой рукою, и грифель или другой рисующий инструмент служит ее продолжением. Другой же раз, наклонясь близко к листу, оп то и дело с обеих сторон из-за него выглядывает, будто находится в засаде, опасаясь быть замеченным неприятелем; и тут он раскрывает глаза возможно шире и, впиваясь в модель отдельными стремительными уколами, пронизывает ее насквозь и осязает. О различных между собою способах рисования свидетельствуют и высказывания тех, кому приходилось служить моделью живописцам или скульпторам: они говорят, что другой раз внезапно испытывают как бы приятнейшее почесывание, - это, по-видимому, если рисовальщик впивается взглядом и проникает натуру насквозь. Если же глаз - наиболее совершенный инструмент рисовальщика - настроен на сопоставление силы света, или тени, или размеров вещей, или пропорций фигуры, или еще чего бы то ни было, это требует удаления, и взгляда со стороны, и даже прищуривания, когда смеженные ресницы смазывают подробности, так что здание мира и его части видны и сравниваются в их божественной цельности как бы сквозь сетку дождя. Однако, хотя Леонардо настаивает, что ни определенных границ, ни тем более явственной линии природа по обнаруживает, пожалуй, именно линия оказывается важнейшей в рисунке, и ею можно достичь глубины и объема не меньших, чем разработкою света и тени, когда она исчезает и тонет в их бесконечных градациях или в сфумато, рассеянии. И хотя указанное сфумато, или рассеяние света и тени, является важнейшим изобретением Мастера, что касается искусства рисунка, тут живая разнообразная практика подсказывает ему и разнообразные способы. Так, скажем, мышцы не покрывают костей сплошною нерасчлененною массою, но, охлестывая их, как бы крутясь и образуя спираль, сходны с канатом, сплетенным из тонких веревок, когда одна заслоняет другую или показывается из-за другой. И там, где мышцы проложены рядом в одном направлении, получается некоторое ущелье: чтобы показать его глубину, будет достаточно линии, проведенной с большим нажимом. Это и есть угловатая вогнутость, о чем говорится в начале главы. Но вот подобная протекающему в горной расселине ручью линия, далеко углубившись, готова исчезнуть - тотчас этому препятствует как из-под земли возникающая другая мышца, которая раздвигает две упомянутые и заполняет собою ущелье. Линия восходит наверх и, как выражается Мастер, становится причастной кривизне окружности, причем давление грифеля ослабевает. Таким образом, можно добиться дивной округлости, не черня напрасно бумагу: превосходное искусство рисования держится не так на воспроизведении видимого во всей полноте, как на отказе и выборе, когда губкою или мягким хлебом рисовальщик устраняет малейший след прикосновения своего инструмента. И это уместно будет сравнить с музыкальною пьесой, где выразительность паузы не уступает красоте звучания. Нет такой вещи, относительно которой Мастер не имел бы что сообщить с научной точки зрения. По природе каждый предмет жаждет удержаться в своей сущности. Материя, будучи одинаковой плотности и частоты как с лицевой стороны, так и с обратной, жаждет расположиться ровно. Когда какая-нибудь складка или оборка вынуждена покинуть эту ровность, она подчиняется природе этой силы в той части, где она наиболее сжата, а та часть, которая наиболее удалена от этого сжатия, возвращается к своей природе, то есть к растянутому и широкому состоянию. Имея в виду, что самое сложное Мастер излагает с большим красноречием и такою же убедительностью, возможно вообразить, какова польза, которую получают ученики, когда в утренние часы его голос раздается без перерыву. И ведь не было другого человека, настолько заботящегося о форме выражения, не считая поэтов, ночь напролет перемарывающих какой-нибудь сонет, чтобы утром вновь найти его непригодным. Странно, что находятся люди, недовольные подобной старательностью. - Мы живописцы, а не ткачи; зачем отягощать себя излишними сведениями? - ворчал ученик, которого недовольство скорее объясняется его скверным характером. Другой, безоговорочно преданный Мастеру, протестовал: - Ты был бы прав, если бы умение Мастера уступало его познаниям. Но посмотри на драпировку, нарисованную за самое короткое время с одного разу и с таким совершенством, что другому недостанет педели для этого. Однако, скажу тебе, - добавлял он, огорчаясь, - я не всегда могу видеть связь между божественной легкостью выполнения и всей этой премудростью. Третий ученик тем временем помалкивал и улыбался; этому не больше четырнадцати или пятнадцати лет, и он миловиден, как ангел. Когда, круто изменив ход рассуждения, Мастер, подобно лютому зверю, набросился на живописцев, одевающих фигуры в одежды своего века, хотя бы действие происходило при наших праотцах, трудно сообразить, была ли тому какая причина или никакой причины, а чистый произвол, игра воображения с памятью. Так или иначе, если он принимался уничтожать и высмеивать какую-нибудь вещь, или обычай, или дурную привычку, то как собака, которая, когда треплет старую обувь или другой хлам, приходит в наибольшую ярость и распаляется от того, что воображаемый ее противник не сопротивляется и молчит, Мастер до тех пор не прекращал издевательства, покуда вещь эта не оказывалась полностью уничтоженной или обстоятельства не вынуждали его умолкнуть внезапно. - Я теперь вспоминаю, что в дни моего детства видел людей, у которых края одежд от головы до пят и по бокам изрезаны зубцами. И это казалось такой прекрасной выдумкой, что изрезывали зубцами и эти зубцы, и носили такого рода капюшоны, и башмаки, и изрезанные зубцами петушиные гребни, выступающие из швов. В другое время начали разрастаться рукава, и они были так велики, что каждый оказывался больше всего костюма; потом начали обнажать шею до такой степени, что материя не могла поддерживаться плечами; потом стали так удлинять одежды, что руки были все время нагружены материей, чтобы не наступить на нее ногами. Потом одежды стали такими короткими, что покрывали фигуру только до бедер и локтей, и были столь узки, что причиняли огромные мучения и некоторые из них лопались, а ступни ног были так затянуты, что пальцы ложились один на другой и покрывались мозолями. Тут надо сказать, что, как нередко бывает, Мастер сам отличается странностями, которые жестоко высмеивает, находя у других. Недаром оборачиваются прохожие, с удивлением смотря ему вслед, когда он путешествует в сильно укороченном платье красного цвета, тогда как в Милане предпочитают длинные темные одежды, приличные городу с развитою промышленностью и торговлей. Впрочем, если в Милане принято также белье черного цвета, для стирки удобнейшее, а в Тоскане, напротив, принято белое, - как доказать, что пристойнее? К тому же все, что касается приличия и пристойности, относится исключительно к горожанам, но не к обитателям и служащим Замка, где придерживаются другого обычая и не стесняются причудливости покроя или какого бы ни было цвета платья. Плавная речь Мастера внезапно была прервана появлением в дверях мастерской человека с алебардою, вставшего на пороге широко и твердо, едва помещаясь под притолокою, и все увидели его башмаки, настолько же длинные и узкие, как обувь, которую высмеивал Мастер; и рукава камзола у этого с алебардою казались надутыми воздухом, подобно хлопушкам, произрастающим в поле как бы нарочно ради детской забавы, а штаны были скроены из кусков коричневой, синей и желтой материи. Сверх того, одежда пришельца во многих местах была взамен пуговиц перевязана тесемками, что придавало ей сходство с наволочкою; невозможно было удержаться от смеха, увидав подобное чучело. Человек с алебардою внезапно громко вскричал, сообщая, что флорентиец Леонардо тотчас с ним вместе отправится в Замок для аудиенции. 4 Мускулы, приводящие в движение губы рта, более многочисленны у человека, чем у какого-либо другого животного. И этот порядок вещей ему необходим для многих действий, в которых губы беспрерывно упражняются, как, например, для произношения четырех букв алфавита - k, f, m, p, для того чтобы свистеть, смеяться, плакать и при тому подобных действиях, затем для необычных гримас, которые проделываются шутами при передразнивании лиц. Пробираясь через толпу на площади Старого рынка, исчезая в тени домов, где подошвы скользят из-за того, что мостовая покрыта разлагающимися отбросами, и появляясь вновь в местах, освещенных солнцем, под лучами которого грязь окаменевает, Леонардо и его спутник - оба в одежде, вызывающей у простолюдина смех, - пересекали слои или области различных запахов: разносящегося из лавок старьевщиков запаха лежалого тряпья; отвратительного, наводящего смертную тоску - запаха прокаженных, напоминающих о своем присутствии еще и ударами колокольчика, который они держат в руке; ободряющего и приятного - свежей рыбы и еще многих других запахов, настолько же своеобразных. Так что неудивительно, если выпрашивающие подаяния слепые в пределах Старого рынка легко обходятся без поводыря. Миновав грязные, кривые улицы, растекающиеся от городского рынка к северо-западу, Леонардо и его спутник вышли к пустырю, посреди которого вкопан деревянный крест. Хотя на значительном пространстве вокруг не видно прохожих, трава возле креста сплошь вытоптана и глиняная поверхность отполирована многочисленными подошвами: два раза в педелю сюда собираются бедняки и всяческие бездельники, и служащие канцелярии раздают им милостыню, поскольку согласно установившемуся преданию именно здесь были обнаружены в IV веке останки знаменитых мучеников за веру - Гервасия, Протасия и малолетнего Цельса. В остальные же дни пустырь вполне оправдывает такое название, и только птицы носятся над ним на небольшой высоте, негодуя на людей за напрасно отобранную у них землю. Между тем по ту сторону пустыря, как бы за горизонтом в океане, с которым из-за его огромности возможно сравнивать это пространство, подобная верхушке паруса, оказывается видной уступчатая башня над воротами замка миланских правителей. Соорудивший надвратную башню Антонио Аверлино, называвший себя на греческий манер Филарете, может, не обладал иными необходимыми хорошему архитектору достоинствами, зато имел из них наиболее редкостное, а именно независимое воображение, способное другой раз сосредоточиваться в себе самом, когда его не достигают посторонние влияния; и тут внезапно из пустоты или, вернее, из душевного пламени рождаются необыкновенные, ни на что не похожие выдумки, как эта четырехгранная уступчатая башня, огражденная раздвоенными наподобие ласточкина хвоста зубцами, не имеющая себе примера в прежнем строительстве, но сама служащая наилучшим примером и образцом. Перед башнею находится ров, в свою очередь, по внешнему обводу защищенный равелином, суживающеюся спереди округлостью напоминающим морду свиньи или болотного тапира, уткнувшегося коротким хоботом в грунт, и в своем, если можно так выразиться, совершеннейшем безобразии представляющим собой исключительно остроумную новинку и выдумку флорентийца Леонардо да Винчи. Сбоку, близко от того места, где у тапира находится глаз, в кирпичной стене оставлена сторожевая калитка; оттуда через нарочно проделанное отверстие на подошедшего в самом деле смотрит внимательный глаз; непривычный и робкий человек цепенеет от страха, хотя размеры этого глаза ничтожны и незначительны в сравнении с головою тапира и туловищем Левиафана <Левиафан - в библейских сказаниях выступает то в виде морского чудовища, то небесного дракона.>, как еще можно назвать броненосное чудовище - Замок. Стучат алебарды стражников, грохочут щеколды, лязгают цепи подъемного моста; здание принимает посланных для аудиенции и тотчас вновь закрывается, оставляя внимательный взгляд безотрывно смотрящим, а хобот принюхивающимся, дабы не пропустить какого-нибудь злодея с дурными намерениями. В помещениях Замка в нишах перед распятиями горят масляные лампы, и язычки пламени пляшут над фитилями из-за господствующих здесь сквозняков. Будто гонимые теми же сквозняками, служащие канцелярии регента носятся со всевозможными поручениями, подобные легчайшим пушинкам, тогда как в зале для аудиенций служащие и всякий другой, кто там оказывается, движутся с опаской и медленно, в присутствии власти как бы деревенея. Когда регент Моро заговорил, согнувшийся в три погибели возле его кресла шут стал живо передразнивать своего господина, хотя при этом пи звука не произносил. Поскольку же шут не имел с регентом ни малейшего природного сходства - Моро велик и тучен, а этот мал и горбат, - оторопь брала непривычного человека: настолько мастерски он подражал. Казалось, будто самая сущность регента Моро попеременно вселяется в оболочку шута и в его собственную. Отчетливая, быстрая артикуляция регента, отчасти противореча неподвижности его тела, как нельзя лучше пригодна, чтобы исследовать происхождение речи и отдельных букв и звуков, если внимательно наблюдать положение губ и адамова яблока; а это, в свою очередь, ясно показывает, какие изменения происходят в гортани, или трахее, как ее называл Леонардо. Пусть язык и губы делают то, что может быть сделано, никогда это не помешает тому, чтобы воздух, выходящий из трахеи, произнес А. Так же образуется U, в том же месте с помощью губ, которые сжимаются и несколько выпячиваются наружу; и чем больше выпячиваются, тем лучше ими произносится U. Моро говорил, шут его передразнивал, а Леонардо следом за ними незаметно для других двигал губами. Смысл речи миланского регента сводился к тому, чтобы громаднейшего Коня, которого Леонардо десять лет как выращивает, - то есть модель конного памятника герцогу Франческо Великому, изготовленную из глины в полную его величину, - перенести каким бы ни было способом из Корте Веккио на пустырь перед Замком. - Придется тебе покуда оставить исполнение других наших намерений, - сказал Лодовико Моро, - чтобы исполнить это, важнейшее. Летом 1493 года Бьянка Мария, сестра герцога Джангалеаццо, поручившего ввиду нездоровья дела управления своему дяде, регенту Моро, готовилась к бракосочетанию с императором Максимилианом. По этому случаю Моро желал безотлагательно видеть перед Замком на окончательном месте Коня, хотя бы на широчайшем крупе его и не было всадника, к фигуре которого Леонардо не приступал. Вид неоседланной лошади, прежде времени с исключительной помпой представленной на обозрение, вызовет толки относительно намерений регента, то есть не желает ли он сам вознестись на место своего отца в качестве законного герцога. Однако подобная мелочь смутит ли того, кто называет императора своим кондотьером, а римского папу - капелланом? Утешая безмерное честолюбие, Моро надеялся, что громадность Коня послужит хорошим аргументом в пользу законности власти, основания которой становились шаткими по мере того, как герцог Джангалеаццо мужал, - герцогиня Изабелла, чтобы дать еще и своим детям поцарствовать, настойчиво подговаривала супруга восстановить суверенитет над Миланом. Когда Моро сообщил свое приказание, государственный казначей мессер Гуальтиеро, не дожидаясь ответа Мастера, нагло и невежливо вступил в разговор и сказал с самым гнусным ехидством: - Человеку, который однажды предлагал Синьории Флоренции поднять в воздух на некоторую высоту баптистерий Сан-Джованни, чтобы затем посадить старинное здание на новый фундамент, не составит большого труда передвинуть глиняную модель на какое угодно далекое расстояние. Не намеренный пререкаться в присутствии регента, Леонардо пренебрег выпадом его казначея и, обращаясь к Моро, сказал: - Это громаднейшее предприятие, а именно то, что предлагает ваша светлость; и оно требует предварительного кропотливого исследования, чтобы к нему приступить. Моро не остался доволен подобной уклончивостью, о чем можно было судить по его изменившемуся голосу, регент сказал: - Известный Аристотель из Болоньи, когда передвигал колокольню, значительно большую размером и весом Коня, не обставлял свое предприятие всевозможными оговорками и, надо думать, не тратил изобретательность на возражения. Тут, желая подделаться к мнению Моро, снова выступил его казначей и коварнейший прихвостень: - Зная обычай флорентийского мастера, уместно предположить, что касающиеся механических способов передвижения вещи хорошо им обдуманы и приготовлены, чтобы успешно все исполнить. С другой стороны, при очевидной возможности благоприятно ответить намерению его светлости регента этот человек с его дарованием и громаднейшей хитростью иной раз ссылается на незаконченность там, где другой обнаружит лишь бесконечное и бесплодное возвращение к сделанному, какое-то кружение на одном месте и озирание в разные стороны, тогда как насколько же предпочтительней неотступно преследовать цель! На это Леонардо сказал, в свою очередь: - Никто не сможет меня обвинить в умышленной медленности. Когда было приказано сделать Коня размерами намного больше обычных, я тотчас приступил к исследованию, как безопаснее отливать из металла подобного рода чудовища и каким образом их передвигать, чтобы не разрушились. Но чем быстрее движется мысль, тем очевиднее иному глупцу, что ничего важного не происходит. Однако я не стану обещать невозможного хотя бы и ради того, чтобы добиться расположения вашей светлости. Настолько уклончиво отвечал Леонардо, не желая поступаться достоинством в разговоре с важной особой; а это трудное дело, и приходится пользоваться всем своим остроумием и находчивостью, тогда как состоящие при дворе приближенные, наподобие этого Гуальтиеро, нагло и невежливо вмешиваются с целью представить регенту его собеседника в невыгодном свете. 5 Скажи мне, скажи: было ли когда сооружено что-нибудь подобное в Риме? Два известных коня из тех, что отлиты как памятники - падуанский, кондотьера Гаттамелаты <Гаттамелата (буквально - пятнистая кошка) - прозвище кондотьера Эразмо ди Нарни (ум. в 1443 г.), в Падуе ему поставлена конная статуя работы Донателло. Коллеони Бартоломео - кондотьер; памятник ему работы Вероккио поставлен в Венеции.>, и венецианский, другого такого разбойника, Бартоломео Коллеони, - уступают поставленному в древности римлянами на Латеранском поле коню императора Марка Аврелия <Наиболее ранний из дошедших до нас конных памятников - императору Марку Аврелию (161-180) - ныне находится в Риме на Капитолийском холме.>. Глиняный же конь герцога Сфорца Франческо Великого объемом превосходит последний почти в восемь раз, тогда как конь Гаттамелаты едва ли не помещается под его брюхом. Впрочем, определение истинной величины дело непростое, но важное. Рассказывают, что древние жители Родоса расспрашивали архитектора Харита, сколько он истратил на своего Колосса, поставленного на острове в честь солнечного Гелиоса и впоследствии разрушенного землетрясением, будто Земля на это обиделась. Когда архитектор истраченное исчислил, его снова спросили, сколько это было бы, если поставить статую, двойную по величине, - а надо сказать, что между ногами Колосса Родосского проходили морские корабли, так он был велик. После того как архитектор назвал двойную сумму, ему ее дали, а он, все. истративши на одно основание и на проекты, наложил на себя руки. После его смерти другие мастера увидали, что нужно было требовать не двойную, но восьмерную сумму, так как сооружение следовало увеличить не только в высоту, но во всех направлениях. Чудовище, Миланский колосс, Букашка, Конь Апокалипсиса - каждый, кто его видит, не ленится выдумывать прозвища, отчего различные странные имена окружают его подобно пчелиному рою, - головой и ушами касается окутанных паутиною балок, поддерживающих крышу сарая, нарочно построенного в Корте Веккио, чтобы оградить от непогоды Коня, грудь которого размером и выпуклостью напоминает нос корабля и выступает из сумрака, словно из морского тумана, в то время как поднятое правое колено оказывается на полном свету. Чтобы иметь более правильное понятие о размерах глиняной модели, необходимо представить копыто величиною с двухведерный бочонок, находящееся на высоте в рост человека, а до обширного брюха, подобного чернеющей грозовой туче, не достанет вытянутая рука, и там протекают вены толщиною в запястье. Если иметь здесь, внизу, какой-нибудь источник света, можно увидеть, что обширная выпуклость запятнана черными языками, будто бы, развлекаясь, гиганты ее касались громадной кистью, до этого опущенною в ведро с разведенной копотью. В действительности же языки копоти образуются, когда приступающие к работе люди зажигают масляные плошки, без коих не обходятся и в светлое время года, настолько здесь сумрачно. Покуда светильники прилаживают в нужные места, непомерные тени мечутся по стенам и потолку, и Конь, похоже, шарахается из стороны в сторону; тут кто-нибудь из учеников непременно пугается, а другие над ним смеются. Через оставленные под кровлею пазухи на спину Коня как бы наискось опущены брусья, вырубленные из общего сумрака лучами солнца: вместе с вертикальными опорами и дощатым настилом лесов солнечный свет, кажется, удерживает громадину в воздухе. Исполняя намерение Моро, велевшего увеличить размеры Коня, чтобы никто не осмелился ему подражать, Леонардо разрушил первоначальную восковую модель и заново приступил к работе. И тут казначей Гуальтиеро при его несносном ехидстве оказывался правым: в самом деле в обычае Мастера обдумывать работу целиком, а не делить на части, и это чтобы не сталкиваться с неожиданностями, которые заранее не предусмотрены. Притом совершенно понятны его опасения относительно прочности: если глиняную модель обычным образом передвигать к месту отливки, то ведь улицы в Милане кривые и узкие, как и в других городах, не столь знаменитых, и Конь, если где и протиснется усилием и ловкостью возчиков, внезапно затем споткнувшись на какой-нибудь рытвине, не приведи господь, упадет и рассыплется, что не однажды случалось в подобных оказиях. И хотя девятисот верблюдов, как это было при разрушении Колосса Родосского, для перевозки обломков, наверное, не понадобится, все же потеря для искусства будет громаднейшая. Еще затрудняя свою задачу, ради наибольшей цельности произведения Леонардо предполагал отлить фигуру Коня за один раз, чтобы после не сваривать отдельные части и не зачеканивать швы, которые при самой тщательной обработке остаются видны и портят общее впечатление. Да и при способе, до тех пор применявшемся и называемом потерянный воск, отливка получается настолько грубая, что, имея в виду размеры Коня и свойственную Мастеру тончайшую лепку, невозможно представить, сколько понадобится усилий и времени довести ее до своего образца. Но самое важное при подобных размерах - это предварительное точное знание о необходимом количестве бронзы, так как если во время литья - что случается - ее недостанет, скульптору, не желавшему, как древний Харит, наложить на себя руки, не останется выхода, кроме как бежать из Милана и скрываться затем от преследования. Так сила необходимости привела Леонардо к изобретению способа, замечательного по красоте и удобству. Прежде и в древности поверх приблизительной, исполненной из глины болванки, служившей при отливке сердечником, мастера доводили модель до готовности в воске, накрывали глиняным кожухом и так отливали; при этом толщина воскового покрытия, место которого занимал жидкий металл, оказывалась крайне неравномерной, и необходимое количество бронзы нельзя было заранее выяснить с точностью: где-то получался излишек и его тяжесть нарушала равновесие, а где-то металл едва не достигал тонкости бумажного листа, что сказывалось на прочности. Леонардо же исполнил модель со всем тщанием в глине, чтобы затем формовать по частям, как если скульптор снимает маску какого-нибудь покойника, формуя по отдельности глаз, ухо, нос, еще глаз и так далее. Предварительно хорошо обожженные малые части или скорлупы безопасно перевозить по самым скверным дорогам; на месте отливки их следует соединить, получившиеся же две половины литейной формы выложить изнутри воском, палочкой измеряя его толщину, чтобы была всюду одинаковой. Затем поверх воска выложить глиной и, проделав то же самое с другой половиною, их вместе соединить, поместивши в брюхо Коня поболее горючего материала. После обжига изнутри - форма готова и можно приступать к литью, причем произведение получится изумительно чистое и близкое к своему образцу, при этом обожженная глина, ставшая огнеупорной, хорошо сохраняется, и форма, то есть эти скорлупы, может служить еще раз или несколько. Но, хотя упомянутые глиняные слепки или скорлупы находятся в разных местах на лесах, теперь это имеет мало значения, поскольку хранившаяся прежде на литейном дворе ради благороднейшей цели увековечения памяти родоначальника династии Сфорца драгоценная бронза продана в Феррару на пушки. Того же, что там осталось, недостанет для одного копыта Чудовища, или Букашки, или Коня Апокалипсиса, которого в нынешнем его положении лучше сравнивать с вылупившимся из яйца несчастным цыпленком. Если же продолжить сопоставление с Колоссом Родосским, в свою очередь, обнаружится разница в пользу родосцев - им сооружение статуи стоило триста золотых талантов, вырученных от продажи военных машин, брошенных здесь Деметрием Полиоркетом <Деметрий Полиоркет, или Покоритель городов. Древнегреческий полководец (337-283 гг. до н. э.). Прозвище ему дано после взятия Саламина с помощью осадных машин.>, разрушителем городов, когда ему не хватило терпения осаждать остров. Что же касается регента Моро, оставившего государство Милан равно без артиллерии и без прочного памятника основателю династии Сфорца, то его пожелание передвинуть модель целиком да еще при этом поспеть к императорской свадьбе, из-за отсутствия им же проданной бронзы приобретает смысл отчасти зловещий и шутовской. И скульптору не остается другого, как избежать ужасного риска упрямством и хитростью. А чтобы его не заподозрили в неуважении к власти и злобной насмешливости, пусть его аргументы созреют на корнях многочисленных трудностей, и только затем являющаяся внезапно необходимость поставит на всем деле крест. Текущее сплошным массивным потоком размышление Мастера тут было отмечено боем часов, установленных наверху башни св. Готтарда, - так называют звонницу церкви во дворце дель Арена. Если живописцы, как было показано, управляли временем по своему произволу, передвигая наполненный водою стеклянный шар, это касалось только людей, находившихся в мастерской, то могучие удары колокола разносились далеко за пределы Корте Веккио, напоминая, что город подчиняется призванным для его защиты князьям, а над князьями господствует время. В свою очередь, течением времени управляет один из клириков церкви, отец Джироламо, сообразующий дневные и ночные часы и их длительность с временами года. Отец Джироламо справляется с этой задачей, передвигая грузы на коромысле, регулирующем быстроту хода часов, и перемещая их к точке подвеса или, напротив, раздвигая далее в стороны, и тогда время движется медленней. Гномоном для астрономических наблюдений ученому клирику служит колонна, воздвигнутая Аццоне Висконти над источником посредине двора. Бронзовый ангел наверху колонны держит в руке жезл, обвитый змеею, кусающей себя за хвост. Так изобретатель жалит себя сомнениями, обдумывая порученное ему необыкновенное и трудное предприятие. Впрочем, поведение Мастера не сразу показывает, что происходит в его душе, какие жернова там задвигались и что перемалывают. После того как колокол пробил семь раз, что означало два часа пополудни, Леонардо оставался в Корте Веккио столько, сколько понадобилось, чтобы оседлать самое мирное и благонамеренное животное, поедающее сено в ожидании привычного седока: завершающую треть дневного времени Мастер большей частью проводит в разъездах, - наблюдая ли за работами, выполняющимися по его начертаниям, или ради других каких-нибудь надобностей. Тогда на канале у церкви св. Христофора переделывали старинные конхи, которых смоленые щиты из букового дерева подымались вверх, что неудобно судам с высокими мачтами, и заменяли их раскрывающимися как ворота шлюзами, совершенно подобными нынешним. Чтобы устройство безотказно действовало против течения и не оставляло пропускающих воду щелей, илистое дно следовало вымостить гладкотесаными плитами, для чего в нужное место опускали дощатый цилиндр, - вода его обтекала, дно обнажалось, и строительство становилось возможным. Еще издали бывали слышны громкие восклицания, скрип лебедок и другие звуки; когда же Мастер, приблизившись, спешивался, его высокий фальцет прибавлялся к разнообразным колебаниям воздуха, создающим подобие акустической бури. Так проходит день и наступает вечер; притом другой раз человек перемещается, но его воображение кружится возле избранного предмета, или человек остается на месте, а его мысли витают на расстоянии. И это особенное свойство или способность раздваиваться, никому более из живых не присущее. 6 - Что такое луна? - спрашивает ученого Алкуина любознательный ученик. - Око ночи, расточительница росы, предвестница бури. - Что такое звезды? - Живопись неба, кормчие моряков, украшение ночи. - Что такое человек? - Как светильник на ветру, - поясняет учитель. Все меняется; неизменною остается бренность человеческого существования. Поэтому не следует преувеличивать, заявляя, будто бы в прежние времена жили не спеша и прохлаждаясь; напротив, тотчас как Адам был сотворен и отчасти из-за его нетерпения события двинулись с неимоверной решительностью и быстротой. Когда появившийся в третьем часу мужчина дал имена животным, был шестой час; скоро господь сотворил женщину; и тут же, вкусив запретного плода, наши прародители сделались смертны, а затем в девятом часу господь изгнал их из рая. Дальнейшее существование человеческого рода оказалось таким же тревожным и изобиловало происшествиями: внешнее спокойствие часто бывает обманчиво. Когда мессер Фацио Кардано, миланский юрист, математик, библиофил и издатель, наклонялся над одним из сундуков, где - как это было принято до появления в обиходе книжных шкафов - сохранял от пыли и от всяческой порчи свое собрание книг, на его темени пульсировало углубление размером с монету среднего достоинства, защищенное кожею: как если бы кто, спасаясь от пыли и дурного запаха, дышал через платок, раскрыв рот. Углубление это образовалось вследствие падения с лестницы и понадобившегося для излечения раны хирургического вмешательства, после чего мессер Фацио оказался подвержен ужасным приступам ярости, когда от него приходилось спасаться. Наклонясь над сундуком и приоткрывая его крышку, мессер Фацио сказал: - Чтобы человеческий род не пропадал в темноте и неведении столь долгое время, следовало при сотворении мира также создать печатный станок. Покуда же библиофил что-то разыскивал в книгохранилище, Леонардо ему отвечал: - Это опасная вещь и неосновательное предположение, так как в появившихся с той поры книгах поместилось бы много больше, чем мы имеем теперь, нелепостей и вздора, поддерживаемого авторитетом писателей и видимостью прочного основания, которую печатный станок придает всяческим выдумкам. Ради продолжения спора, возобновлявшегося каждый раз при их встрече, добыв из сундука изданный его попечением анонимный трактат «О хиромантии», мессер Фацио выпрямился и приосанился, насколько это возможно при малом росте. Как и его приятель и оппонент, мессер Фацио предпочитал одежду красного цвета и, имея постоянно приподнятые, как бы в изумлении, брови и далеко выдающийся подбородок, походил из-за этого на бойцового петуха. Однако в их пререканиях ученый-юрист скорее оборонялся, тогда как Леонардо, выступая в качества uomo sanza lettere, человека без книжного образования, не знающего хорошо по-латыни и вовсе не владеющего греческим языком, нападал с большой настойчивостью. Что касается хиромантии, Леонардо, называя эту ложную науку пустыми химерами, так объяснял мессеру Фацио свои возражения: - О чем можно говорить на основании линий руки? Вы найдете, что в один и тот же час от меча погибли величайшие полчища, хотя ни один знак на руках какого-нибудь из этих погибших не походил на такие же знаки у другого погибшего; так же точно при кораблекрушениях. И обманчивую физиогномику, в которой Фацио Кардано считался первым знатоком, презирал Леонардо, хотя соглашаясь, что знаки лиц отчасти показывают природу людей и их характеры. Но его наибольший гнев вызывала некромантия, то есть беседы с душами умерших, - тут он высказывался с исключительной резкостью: - Некромантия эта есть вожак глупой толпы, которая постоянно свидетельствует криками о бесчисленных действиях такого искусства; и этим наполнили книги, утверждая, что заклинания и духи действуют и без языка говорят, и без органов, без которых говорить невозможно, и носят тяжелейшие грузы, производят бури и дождь, и что люди превращаются в кошек, волков и других зверей, хотя в зверей прежде всего вселяются те, кто подобное утверждает. Пожалуй, невероятно, чтобы к мессеру Фацио, стороннику и знатоку таинственных и чудесных явлений природы, однако сердечному приятелю Мастера, тот обращался с прямым предложением переселиться в животное, все же разговор двух друзей в позднее ночное время при свете огарка, когда сильно увеличенные тени с быстротой перемещаются по стенам и потолку, послышался бы постороннему человеку как запальчивый и враждебный, будто бы от их разногласия зависело что-нибудь важное. Но разве не случается, что вещи, мало кого заботившие прежде, вдруг приобретают значительный вес, а установленное прочно или принимавшееся на веру внезапно представляется колеблющимся и сомнительным? - Если бы такая некромантия существовала, как верят низкие умы, ни одна вещь на земле не была бы равной силы; ибо если искусство это дает власть возмущать спокойную ясность воздуха, обращая ее в ночь, и производить блистания и ветры со страшными громами и вспыхивающими во тьме молниями, и рушить могучими ветрами высокие здания, и с корнями вырывать леса и побивать ими войска, рассеивая их и устрашая, никакие неприступные твердыни и крепости не могли бы никого уберечь без воли на то самого некроманта: он стал бы носиться по воздуху от востока до запада и по всем противоположным направлениям вселенной... Но зачем мне дальше распространяться об этом? - восклицал Леонардо в крайней степени раздражения. - Что было бы недоступно для такого искусства? Почти ничего, кроме разве избавления от смерти. При своей снисходительности Фацио Кардано умел, однако, с большой твердостью отстаивать мнение, которого придерживался. Когда Леонардо стал нападать на составителей гороскопов и всю астрологию, он отвечал: - Низкими умами скорее могут называться те, кто па основании простейшего доказательства желает опровергнуть сообщения о таинственных и сложных вещах, доставляемые добросовестными свидетелями. Смотри хорошо, как бы отрицаемое не воспротивилось и вдруг не наказало тебя в твоих предприятиях: недаром англичанин Роджер Бэкон, приверженный простому чистому опыту, соглашался с влиянием звезд на поведение людей и животных, указывая, что такому влиянию подчиняются также морские течения, реки, внезапное соединение и разъединение стихий и тяжесть, с какою ты борешься. Подобный обмен мнениями не означал и малейшей размолвки между друзьями; но, если тогда в воздухе что-то носилось и если в каком-то смысле возможно допустить существование духов, это особенный дух противоречий и споров. Мессер Фацио передал Мастеру также изданный на его средства трактат «Perspectiva communis», или «Общая перспектива», и, получая от Леонардо следуемую сумму, любезно предложил помощь для перевода, поэтому они еще задержались. Леонардо же, прежде чем распрощаться, достал из вместительного кармана плаща горсть разнообразных мелких металлических изделий или частей и рассыпал по столу, нарочно сохраняя равнодушие в выражении лица, как это делают игроки, скидывающие кости. - Из металлических букв, разнообразие которых ограничено, печатник составляет бесконечные слова, - сказал Леонардо, - изобретатель складывает новые, невиданные прежде механизмы из частей, имеющихся в других механизмах. Посредством отвертки, которою он ловко и быстро орудовал, Леонардо собрал превосходный замок против книжного вора и прикрепил к нему для украшения голову Медузы, отлитую с исключительной тонкостью и изяществом. Затем Мастер вставил в скважину ключ, покачал им из стороны в сторону, как бы примериваясь, и трижды повернул. Бородка замка трижды выдвинулась, а Медуза высунула язык, издеваясь над предполагаемым злоумышленником, покусившимся на сундуки мессера Фацио. Хотя громадный Милан затихал вместе с курами, у киотов в церквах - их насчитывалось в городе больше двухсот - бодрствовали монахи, бормоча псалмы и молитвы и таким образом отгоняя сон. Однако же света, проникающего сквозь щели дверей, плохо притворенных, недоставало, чтобы всаднику опознать дорогу, если ее при этом не освещала луна: звезды, кормчие моряков и украшение ночи, годятся для таких указаний при длительном морском путешествии, но плохие помощники, чтобы узнать улицу или же дом. Так что, не дергая попусту поводья, лучше ожидать, пока лошадь, угадывающая свой след обонянием, ткнется губами в ворота. Между тем, даже согласившись с англичанином о влиянии звезд, здравомыслящему человеку трудно себе представить бесчисленные ночные светила разобравшими между собою на попечение всех нас в отдельности. Или, может, они влияют только на высокопоставленных лиц, имеющих средства оплачивать услуги астрологов? Так или иначе, большинство людей неожиданности подстерегают подобно разбойникам, скрывающимся в кустах у обочины и появляющимся внезапно. Когда с помощью слуги, принесшего фонарь, Леонардо расседлал и завел лошадь в стойло, он увидел, что место рядом, обыкновенно свободное, занято и находящийся там осел жует сено, а его бока, не остывшие, видно, с дороги, мокры и курчавятся. Слуга сказал Мастеру, что приезжая, назвавшаяся Катериною, ожидает его в доме и что она из Тосканы. Так после более чем одиннадцатилетней разлуки Леонардо внезапно встретился с тою, в чьем родительском лоне созревал, когда, по его выражению, одна душа управляет двумя телами, испытывающими одно желание, одно вожделение и один страх на двоих, и каждая душевная боль так разделяется. 16 июля. Кателина приехала 16 числа, июля 1493. Он сделал эту запись поверх другой, почти стершейся, красным карандашом в книжке величиною в ладонь. Из-за рассеянности и волнения Леонардо не увидал, что прежний почти полностью стершийся текст оказался под свежею записью перевернутым; также непроизвольное Кателина, как произносит простонародье в Тоскане, свидетельствовало о сильном волнении, когда многое погрузившееся на дно и затянутое тиною времени всплывает в воображении. Слух о близкой родственной связи между Мастером и его гостьей, непонятным образом распространившийся в течение ночи, к утру укрепился, еще и расцветившись подробностями. Ученик, всегда недовольный и всех без разбору осуждающий, сказал другому ученику: - Невозможно поверить в благородное происхождение этой приезжей, поскольку выглядит она деревенщиной. Тот, к кому обращались, преданный Мастеру, ему возразил, говоря, что лицо у нее белое, как у синьоры, и в движениях видно изящество. В то время третий, которому, помимо сладостей, остальное все безразлично, воскликнул: - Пусть она даже отберет ключи у кухарки, все же я сумею узнать, где она их сохраняет! Конечно, к преклонным годам люди оказываются забывчивы, и окружающие другой раз легче, чем они сами, находят то, что они, по их мнению, надежно припрятали. Но не так был, по-видимому, слаб огонек, теплившийся в малом светильнике, или нарочно прикрывала его ладонью судьба или звезды, что - как бы к этому ни отнесся человек сомневающийся и недоверчивый - не погас он при дальнем путешествии из Тосканы в Ломбардию, не побили его горные молнии и пожалели разбойники или отчаявшиеся бедняки, которые, бывает, охотятся за богатым прохожим. Впрочем, была ли старая женщина чем-нибудь богата помимо материнской любви? 7 Любящий движется любимой вещью, как ощущение ощущаемым, и с собой объединяет и становится вещью единой. Если любимая вещь презренна, любящий делает себя презренным; когда присоединенная вещь к лицу тому, кто соединен с ней, он радуется и получает удовольствue и удовлетворение; когда любящий соединен с любимым, он покоен; когда груз лежит, он покоен. Вещь, будучи познана, пребывает с интеллектом нашим. Единственно надежная для перемещения тяжестей дорога в Милане - это опоясывающий город канал. От Корте Веккио до пристани у церкви св. Стефана не так далеко, тогда как к Замку канал подступает вплотную. - На пристань у святого Стефана Коня можно перенести, передавая с рук на руки: так поступают при пожаре, доставляя ведра с водою для тушения огня. Изумившись, ученики спросили Мастера, как это возможно себе представить; Леонардо расстелил на верстаке лист бумаги и, не пользуясь чертежным инструментом, но в согласии с правилами перспективы, с замечательным правдоподобием и быстротой нарисовал арки, сложенные из деревянных брусьев, между которыми наклонно протянут канат. К канату на блоках он подвесил Коня. Подтянутый к верхней перекладине, Конь собственным весом продвинется к следующей арке, при этом опустившись примерно на треть высоты; затем его снова подтянут к верхней перекладине, он соскользнет и так далее. Оказавшись над пристанью, Чудовище опустится на палубу баржи. Когда государственному казначею мессеру Гуальтиеро стало известно о замысле Мастера, он, докладывая Моро, со злобой сказал: - Не выросли еще деревья, из которых будут построены арки, придуманные флорентийцем. Тем временем надобность в арках отпала, поскольку Леонардо, следуя природе, которая, как он выражается, действует кратчайшим путем, изменил свое намерение, решившись использовать для своей цели надвратную башню, охраняющую замок и выстроенную тремя десятилетиями прежде флорентийцем Филарете, - это с одной стороны, а со стороны Корте Веккио - башню св. Готтарда, возведенную еще прежде того на три столетия неизвестно каким архитектором. Поскольку хорда - или прямой путь от Корте Веккио к замку - непременно короче дуги, то есть соответствующего отрезка канала, Конь понесется по небосводу кратчайшим путем и без посредников, подобно коням Аполлона или крылатому Пегасу, если, понятное дело, заостренная в виде рыболовного крючка оконечность какого-нибудь готического здания не пропорет ему брюхо или не возникнет другое препятствие. Спустя три месяца - наступил обычно теплый в Ломбардии октябрь - посланный канцелярией служащий обнаружил посреди двора устройство или модель, которую из-за ее нарочитой простоты лучше назвать моделью модели. А именно: через укрепленные на расстоянии один от другого два столбика перекинута проволока, на которую действуют различные между собою грузы: два больших подвешены на ее концах, а значительно меньший третий груз подвешен посредине. Однако разница тяжестей не так велика, чтобы отчасти провисшая под действием малого груза проволока от этого выпрямилась; когда же Мастер с всевозможной учтивостью спрашивал посланного из канцелярии, каким образом тот посоветовал бы ему выпрямить проволоку, посланец сказал, что ничего нету проще и надо с обоих концов подвесить грузы потяжелее. - Даже если подвесить грузы величиною и тяжестью с башню святого Готтарда, - сказал Леонардо со смехом, - проволоку не удастся выпрямить из-за того, что она порвется до этого. - Надо взять крепкую проволоку, - возразил посланный довольно угрюмо, так как подумал, что над ним потешаются. - Указанной цели невозможно будет достичь, даже если проволока окажется прочнее пятидесяти корабельных канатов, поскольку для этого надобны бесконечной тяжести грузы, - пояснил Леонардо. - Как это понять - бесконечной? - спросил посланный от канцелярии, но Мастер не стал ему отвечать, не рассчитывая, что тот имеет необходимое для подобной дискуссии воображение. Сам же он, если где-нибудь подозревал бесконечность, воодушевлялся, и ноздри его трепетали как у собаки. Однако каким именно образом опыты, хотя бы согласные с наклонностями испытателя, способствуют его практической цели, бывает трудно понять. Да и кому такое понимание надобно? Выслушав подробный рассказ своего посланного, мессер Гуальтиеро, враждебность которого к Мастеру представляется таинственной и непостижимой, сказал: - Нет человека, чьи способности были бы большими; однако же дело, как я смотрю, не подвинется, если даже Коня запрягут во все эти теории. Также и молодые люди, сотрудничавшие с Леонардо, ему помогая и у него учась, в силу своего разумения рассуждали, почему усилия Мастера другой раз растекаются из полноводного русла на множество ручейков и цель из-за этого отдаляется. Ученик, всегда недовольный и хмурый, полагающий, будто бы не получает от Мастера полностью все, на что может рассчитывать, имея в виду его исключительную репутацию, однажды сказал: - Кто, намеренный приступить к живописи, растирая краски механическими жерновами, еще отвлекается, чтобы размышлять о причинах движения воды, и после о том, откуда она приходит, и как оказывается на возвышенности, тот впоследствии будет вынужден оправдываться перед заказчиком за свою медленность. Другой на это ему отвечал: - Никто не трудится столько, отказываясь от необходимого каждому человеку отдыха и каких бы ни было удовольствий. Но разве в евангелиях повествование не начинается от Адама, чтобы только затем сосредоточиться на речах и поступках Спасителя? Сравнительно с его собеседником, которого звали Марко д'Оджоне по его происхождению из местечка у Нижних озер, имевший богатых родителей Джованни Больтраффио получил хорошее воспитание и аргументировал более остроумно. Но и тот полностью не представлял, какой глубины достигают размышления Мастера, жестоко взволнованного намерением Моро передвинуть Коня к сроку императорской свадьбы. 8 Тяжесть есть определенная акцидентальная потенция, которая создается движением и вливается в стихию, извлеченную или поднятую в другую; и столько у этой тяжести жизни, сколько у этой стихии тоски вернуться на родину. Чем упорнее изобретатель обдумывает доверенное ему предприятие, тем больше возникает сомнений, а они суть сестры медлительности. Однако которая из них старшая возрастом, никому не известно. - Какой наклон проволоки или канатов наилучший для передвижения груза? - В каком месте Конь остановится из-за крутого направления вверх? - Какая сила необходима, чтобы двигать Коня вопреки препятствию трения? - Какая достаточна, чтобы его задержать? Наконец: - Сколь велики должны быть сила и желание тяжести противовесов, чтобы брюхо Коня, опустившись ниже допустимого уровня, не застряло в какой-нибудь из тесных расселин между домами, называемых улицами? В начале ноября, когда до назначенного срока императорской свадьбы оставалось меньше двух месяцев, Леонардо объявил некоторым близким ему людям, чтобы присутствовали при испытании наиболее основательной модели, не только внешностью сходной с устройством, но и точно повторяющей численные отношения высот, расстояний и несомого груза. - Витрувий <Витрувий Поллион (I век до н. э.) - римский архитектор и инженер, автор известного трактата об архитектуре.> утверждает, что малые модели ни в одном действии не соответствуют орудию или машине, которые служат для них образцом. Я нахожу такое заключение ложным, - говорил Леонардо. Камердинер регента Моро и один из его наиболее образованных служащих, Джакопо Андреа Феррарский, тогда возражал: - Блоха высоко прыгает, потому что легка; однако самая сильная лошадь не преодолевает препятствие, превосходящее высотою ее рост. - Если бы сила в ногах лошади соотносилась с ее размерами и весом, как они соотносятся у блохи, такое животное двумя или тремя прыжками преодолело бы расстояние между башней святого Готтарда и местом на пустыре перед Замком, где должно поставить Коня, - отвечал Мастер ученому камердинеру. Чтобы достичь указанных выше численных отношений или правильной пропорции между расстояниями, высотою опор и весом Коня, малые подобия башен, надвратной и св. Готтарда, ловко сложенные плотником, пришлось далеко развести между собою, и они оказались у противоположных стен, ограждающих Корте Веккио. Хотя наклон натянутой противовесами пеньковой веревки получался весьма незначительным, ее провисание, в свою очередь, было почти незаметным глазу, и это должно бы намного облегчить движение. Возле башни, служащей местом отправления чудесного поезда, закреплен был приготовленный груз, прицепленный с помощью блока к веревке, но не отягощающий покуда ее своим весом; бронзовая отливка Коня выбрана Мастером из нескольких пробных, внешностью наиболее близкая тому, что должно быть в действительности, хотя размеры и вес такого изделия, понятное дело, намного меньше, но ведь и расстояние между стенами ограды не таково, как между сараем, где находится Конь, и воротами Замка! Ввиду очевидной важности происходящего, а также серьезности выражения, которую нарочно напустил на себя Леонардо, присутствующие в Корте Веккио его соотечественники и друзья отказались покуда от издевательских выходок, какими тосканцы широко известны. Ученый музыкант Франкино Гафури перешел на латынь и в воодушевлении воскликнул: - Florentinus ingenium ardui est! Это означает: флорентийская смекалка отважна или же пламенна. В самом деле, невозможно было не воодушевиться при виде превосходной модели, изготовленной наилучшими плотниками и отлитой в малом размере бронзовой фигуры Коня, которую живое воображение может представить насколько угодно громадной, так что нет нужды в действительном увеличении. Кроме того, само это увлекательное приключение, когда громадное уменьшается по произволу, как бы сцеживая некоторые несущественные качества и делая очевидными и доступными проверке другие, более важные, так изумительно прекрасно, что важность достижения практической цели поневоле умаляется и последняя выступает второстепенной сравнительно с красотою способа, каким ее добиваются. Но вот Леонардо велел двум помощникам - так как одному будет не справиться - с помощью остроумного устройства перевести груз целиком на пеньковую веревку, протянутую наклонно через пространство двора от опоры к опоре. Когда же постромки были ослаблены и Коню разрешено самостоятельно двигаться собственным весом, присутствующие ахнули от удовольствия, доставляемого глазу настолько плавным движением. По-видимому, оправдывался расчет Леонардо, который, надеясь свести к наименьшему сопротивление трения, решился подвесить Коня на единственный блок: ясно без объяснения, что два или несколько блоков дают большую площадь соприкосновения осей и втулок и соответственно увеличивается опаснейшее препятствие трения. Все же близко к середине пути Конь заскакал, как если бы трение - притаившийся зверь - внезапно, как бы играючи, стал протягивать лапу. Миновав середину, Конь, страшно раскачиваясь, остановился - оставив игру и притворство, зверь взял его намертво. Тем временем обнаружилось другое препятствие: тогда как спуск стал более отлогим, не пройденный еще отрезок пути, или ветвь пеньковой веревки, довольно круто направился вверх. Чтобы стронуть с места подобную тяжесть, недостаточно было преодолеть препятствие трения, но понадобилось еще и растянуть смоленый канат, насколько позволяет его прочность и величина прилагаемого усилия. Бодрым голосом Леонардо призвал приятелей, ужасавшихся без пользы, присоединиться к работникам и сообща приналечь на рукояти лебедок. Между тем как веревка трепетала, подобно струне, от невыносимого напряжения, Леонардо своим ястребиным зрением заметил отделившуюся от нее порвавшуюся нить; внезапно эта нить окружилась венцом многих других таких порвавшихся нитей, и, быстро вращаясь, веревка стала разматываться. Мастер не успел даже раскрыть рта, чтобы предупредить остальных, и все они вместе попадали на частично вымощенный камнем двор Корте Веккио, и некоторые сильно ушиблись, так что в смущении потирали бока. - Не только свойственная хорошему мастеру смекалка во Флоренции превыше всего, - сказал, поднимаясь и отряхиваясь, Франкино Гафури, - но и остроумие ученого в выработке теории. Однако же польза от сочетания с практикой бывает значительной, если теория созревает как тыква в огороде, то есть в определенный ей срок, и ничей произвол или несвоевременное желание его не сокращают. Когда стороны, иначе говоря, природа и ее исследователь, вместе с заказчиком проявляют терпение, последствия оказываются исключительно важными, не уступая в этом императорской свадьбе. Поэтому будем считать, что обручение теории с практикой состоялось, но брак последует позже. - Что касается аргументации перед регентом Моро, - сказал его камердинер Джакопо Андреа Феррарский, - уместно сослаться на знаменитого Николая Кузанского <Николай Кузанский (1401-1464) - выдающийся немецкий гуманист и философ.>, епископа Бриксен, когда тот рассматривает осуществление возможности как упадок и нисхождение и приравнивает к действию силы, направленному с высоты вниз; между тем движение чистой возможности или намерения, говоря словами епископа, есть подъем и как бы дыхание божества. Таким образом, попытка передвинуть Коня, чтобы затем отлить из металла, в действительности станет его унижением. Однако тому, кто уверен, что святая Бригитта перенеслась из Ирландии в Рим за мгновение ока и что Абеляру <Абеляр (1079-1142) - ученый и философ, один из прославленных представителей средневековой схоластики.> понадобился час для путешествия из Рима в Вавилон, вовсе не нужны подобные изысканные теории и тем более опытные доказательства. Если уж в нем засела решимость поверить в эдакий вздор, он станет препятствовать научному обсуждению любого задуманного им предприятия. - К чему твоя наука, если корабль остается в гавани из-за того, что бесконечные изыскания и опыты опутывают его как бы сетями? - гневался и выговаривал Мастеру Лодовико Моро, когда тот явился к нему с предложением покуда оставить Коня в Корте Веккио, но сарай разобрать, чтобы прибывающие на свадьбу гости могли видеть украшение и достопримечательность города. - Влюбленные в практику без пауки подобны ступающему на корабль без руля и компаса кормчему, - сказал Леонардо, - и когда меня спрашивают: что рождают твои правила и на что они пригодятся, я отвечаю, что они дают узду инженерам и изобретателям для того, чтобы те не обещали самим себе и другим невозможные вещи, в результате чего их будут считать безумцами или обманщиками. Разговор - или, лучше сказать, перебранка, так как при разнице в положении Мастер мало в чем уступал миланскому регенту, - происходил в присутствии лиц, из коих иные могли принять на свой счет некоторые его наиболее дерзкие замечания. Одетые в бархат и парчу, обвешанные золотыми цепями и брелоками, вот они стоят, врачи и астрологи, и среди них знаменитейший со времен Серапиона и Авиценны исследователь небесных тел, предсказывающий будущее интерпретатор их сочетаний, мессер Амброджо да Розате. За истекшее десятилетие, покуда мессер Амброджо находится при миланском дворе, только одно его предсказание подтвердилось событиями, в действительности произошедшими, а именно смерть старшего брата Лодовико Моро, герцога Галеаццо Марии, которого за его жестокость зарезали как свинью на паперти церкви св. Стефана. Да и то, что его гибель неминуема, было ясно многим другим, не так образованным и остроумным, поскольку на плечо герцогу Галеаццо Марии, готовому отправиться к воскресной службе, опустился с громким карканьем ворон, круживший до этого в воздухе; а птица эта известна как наиболее мудрая между пернатыми. - Только наука является основанием, которое позволяет отличать истину от лжи, - отвечал Леонардо регенту на его попреки, - а это, в свою очередь, позволяет направить надежды изобретателей на вещи возможные и стремиться к ним с большой сдержанностью. Благодаря этой науке, но не различным ложным учениям мы не блуждаем в неведении, когда, не получая искомого результата, некоторые отдаются меланхолии или даже накладывают на себя руки. Так и мои дела рождаются из научного размышления и простого чистого опыта, служащего наилучшим учителем. - Не твои дела рождаются из опыта, - оказал Моро, - но возражения против каждого дела, тогда как человек менее ученый приступает к нему без отягощающих душу сомнений и доводит до конца с божьей помощью. Тут с видом лекаря, верно предсказывающего пациенту скорую смерть, вновь выступил мессер Гуальтиеро: - Флорентийский инженер, познаниям которого не завидовать невозможно, напоминает мне садовника вашей светлости; этот выращивает огурцы в бутылке и предлагает затем угадать, как ему удается, не испортивши, извлекать их через узкое стеклянное горло. - Придется разбить бутылку, - сказал Моро, соглашаясь внезапно на предложение Мастера, и велел разобрать дощатый сарай и растворить ворота Корте Веккио, чтобы прибывающим гостям удобнее видеть Коня. А Леонардо с учениками было поручено соорудить арку из дерева и ткани, украшенную изображением герцога Франческо на лошади и императора Максимилиана, благословляющего династию Сфорца, сделанным живописью, и поставить внутри собора. 9 Природа снабдила человека служащими ему мускулами, которые тянут сухожилия, а эти могут двигать члены сообразно воле и желанию общего чувства точно так, как управители, назначенные в различные провинции и города своим властителем, представляют там этого властителя и выполняют его волю. И если такой управитель по какому-нибудь случаю несколько раз исполнит повеление своего господина, то в однородном случае он уже сам поступит так, чтобы не преступить его волю. Так, часто видишь, как пальцы, усвоив с величайшей понятливостью какую-нибудь вещь на инструменте согласно повелению общего чувства, исполняют ее потом без его участия. В декабре 1493 года, незадолго до императорской свадьбы, защищавший Коня от непогоды дощатый сарай разобрали по приказанию Моро, и многие, тайно перелезая стену или другими способами, пытались проникнуть в Корте Веккио и рассмотреть глиняную модель с близкого расстояния. Тут спустили собак, которые отпугивали наиболее отважных охотников, и калитку стали открывать с большими предосторожностями, опасаясь нечаянно кого-нибудь пропустить. Но поскольку человеческое любопытство, если его вовремя не удовлетворить, страшнее и коварнее всяческой непогоды, многие из толпившихся снаружи людей, обозлясь, стали кидать камни через стену и могли повредить обработанную с величайшей тщательностью глиняную поверхность Коня. Наконец за неделю до прибытия императорских послов ворота открыли, и в Корте Веккио смог пройти каждый, кто этого пожелал, а Моро прислал для лучшего охранения памятника вооруженных солдат. Не было дня, чтобы на копыта Коня или деревянную платформу, служившую вместо цоколя, не налепили листков бумаги с надписями и стихами, среди которых больше было восторженных и хвалебных, однако попадались позорящие династию Сфорца и Мастера, применившего свой талант для прославления тиранов. Так или иначе, слава Леонардо, и без того значительная, теперь еще увеличилась, и его по-другому не называли, кроме как равным Фидию и Мирону. Некоторые же настаивали, что в продвижении к правдоподобию и истине флорентиец опередил древних скульпторов. Но что бесспорно, так это мера изумления и страха, испытанных каждым посетителем и волновавших его поочередно, когда под присмотром стражи он обходил вокруг Чудовища. При многих достоинствах огромной глиняной модели такое замешательство или смятение души происходило отчасти из-за того, что трудно было с первого раза правильно оценить ее действительные размеры. В самом деле, подойдя близко к Коню, зритель сперва изумлялся и мысленно благодарил создателя за дарованный человеку талант и достигнутое с его помощью исключительное правдоподобие. Но внезапно его как бы молнией ударяло, и он обнаруживал вопиющее, сравнительно с тем, к какому приучен, нарушение правдоподобия размеров, и, возмутившись, отшатывался, хотя затем, увлеченный тщательной отделкой некоторых частностей, вновь успокаивался я в своем восхищении, можно сказать, взбирался, как по лестнице, до неимоверной высоты и оттуда вновь рушился; и так несколько раз. Люди, наиболее способные разбираться в состояниях своей души, после рассказывали, что одновременно с восторгом испытывали тревогу и томление, как если бы взобрались на крышу высокого здания, откуда не знают, как благополучно спуститься. Между тем крестообразное, согласное с правилом контрапоста движение лошади оказывалось заразительным не хуже чумы, - при этом зараза достигала всех решительно, а не только служащих Замка, когда те сообщались со скульптором помимо остального населения города. Так что иной человек покидал Корте Веккио изменившейся походкой: свободно двигая тазовой костью, как если бы она на шарнирах, и покачивая плечами наподобие коромысла весов при одновременном движении вперед правой ноги и левой руки или наоборот, притом кисть руки повисает свободно, как копыто Коня. В городе, таким образом, оказываются три суверена, разделивших между собой дела управления: герцог Джангалеаццо, Моро и Конь. Герцог подписывает наиболее важные бумаги, Моро их подготавливает и распоряжается всем остальным, в то время Конь делает то, что никому прежде не удавалось, а именно управляет общим чувством каждого из его подданных, через это общее чувство достигая нервов названных управителями движений. Иначе говоря, изменяя ноты, согласно расположению которых конечности и другие способные двигаться органы человека как бы исполняют музыкальную пьесу: то есть целиком переделывая граждан, их манеры и жест. 10 И если раньше женская юность не могла защищаться от похоти и хищения мужчин ни надзором родителей, ни крепостью стен, то придет время, когда будет необходимо, чтобы отец и родственники этих девиц платили большие деньги тем, кто захочет возлечь с ними на ложе, хотя бы девицы были богаты, благородны и прекрасны. О приданом девиц. Свадьба Максимилиана из династии Габсбургов, императора Священной Римской империи германской нации, и племянницы регента Моро, младшей сестры герцога Миланского Бьянки Марии, - предприятие тем более хлопотное, что Максимилиан предъявляет крайние требования к приданому и внешности невесты. Поскольку же свадьба состоится ad procuratione, через послов, и обручение было заочное, за внешность отвечает портрет, другой раз ошибочно приписываемый Леонардо да Винчи, но в действительности принадлежащий одному из его сотрудников, тогда как доля участия Мастера невелика. Что до приданого, то за племянницей Моро посулил 400 тысяч дукатов, доставшихся в казну из Неаполя, когда дочь короля Ферранте, принцесса Изабелла, выходила за герцога Джангалеаццо. Король мог возмутиться и воевать из-за этого, но Моро надеялся на свою змеиную хитрость и дипломатическое искусство, выручавшие его в затруднительных случаях. Так или иначе, в течение недели с рассвета у семи миланских ворот в большем количестве, чем обыкновенно, теснятся телеги, полные битой птицы, говяжьих, бараньих и свиных туш, овощей, рыбы и другого необходимого для пропитания множества гостей, съезжающихся в столицу. За два или три дня перед свадьбою прибыли императорские послы, и 31 декабря 1493 года, когда солнечный диск, склоняясь к западу, коснулся башни св. Готтарда, то есть в 10 часов после полудня, а по-нашему, в 5 часов вечера, четверка белых лошадей подтащила к замку Сфорца сплошь вызолоченную колымагу. Тут люди, собравшиеся из любопытства, смогли увидеть невесту, которая явилась, подобная жемчужине в дорогой оправе: поверх платья из белой парчи на ней был расшитый золотом и камнями малиновый жилет, двое из свиты поддерживали ее под руки, а третий нес длинный шлейф, также усыпанный драгоценностями. О ходе процессии и соответствующем важности случая церемониале возможно получить представление из письма супруги регента Моро Беатриче герцогини Бари, адресованного в Мантую ее сестре, не присутствовавшей тогда в Милане из-за нездоровья. «...Перед каретою шли камергеры и дворяне, канцлеры и нотариат города Милана, а за нею следовали двенадцать других экипажей, в которых ехали благородные миланские женщины и дамы императрицы, одетые в коричневое и ярко-зеленое, цвета Ее Светлости. Невозможно было сосчитать людей, собравшихся на улицах, чтобы приветствовать императрицу. Послы, ожидавшие в Соборе, проводили ее к алтарю, трибуны перед которым покрыты были коврами, золотой и серебряной парчой. Триумфальная арка, снизу доверху украшенная великолепной живописью, была обращена к алтарю изображением герцога Франческо на коне, тогда как император римский его благословляет. Вошедшие в церковь заняли свои места, и Его Преподобие архиепископ Миланский, мой шурин, со всевозможной торжественностью приступил к службе под звуки труб, флейт и органа, причем певцы приноравливались к проповеди, чтобы слова монсиньора были слышны все до единого, и это им удавалось благодаря величайшему искусству. По окончании мессы императрица, сопровождаемая послами короля Франции, герцогом, моим мужем, герцогиней Миланской и мною, приблизилась к алтарю, и монсиньор начал брачную службу; при этом, когда он возложил на императрицу золотую корону, увенчанную державой в виде земного шара, фигурой Империи и крестом, всю в бриллиантах, раздались громкие звуки труб, удары колокола и пушечная стрельба. ...Обратно в Замок карета императрицы проследовала под балдахином из дамасского полотна с горностаем, который поддерживали доктора юриспруденции в собольих шапках и мантиях; затем в прежнем порядке ехали дамы императрицы, герцогини Миланской и мои, выглядевшие необыкновенно прекрасно. Никогда до этого мне не приходилось видеть придворных одетыми с такой роскошью и блеском, с чем согласились все присутствовавшие. Русский посол воскликнул, что не мог себе представить что-нибудь подобное, а посол Франции объявил, что, хотя и находился при коронациях Его Святейшества папы и короля, по его мнению, нынешний праздник не имел себе равных. Действительно, люди, столпившиеся вдоль нашего пути по дороге в Замок, все кричали в восторге». Проходящее время неуклонно меняет взаимную относительную ценность вещей и устанавливает свое равновесие. Если бы кто, живший впоследствии, оттуда, из будущего, невидимым пробрался в прошедшее и вместе с процессией проник в замок Сфорца и ему удалось бы каким бы то ни было способом раздвинуть круг наиболее знатных гостей, теснящихся как уличные ротозеи, он нашел бы середину отчасти свободною и ограниченной стульями, на которых сидят те, кому по их сану это положено, то есть герцог и герцогиня Миланские, регент и его супруга. Близко к ним находятся Сансеверино, делла Торре, Висконти - все представители наиболее знаменитых фамилий, выдающихся знатностью семейств; тогда как в оставшемся свободным пространстве оказывается некто, одетый в красное и имеющий вид и выражение пророчествующего. - О города, - говорил Леонардо, - я вижу ваших граждан туго связанными крепкими узами по рукам и ногам людьми, которые не понимают их слов, и они могут облегчить страдания и утрату свободы только в слезных мольбах, вздыхая и сетуя про себя, что тот, кто их связал, не понимает их сетований. Желая убедиться, что присутствующие не догадываются, о чем идет речь, Леонардо внимательно и пытливо обвел взглядом лица и, выждав время, смеясь, объявил, что имеет в виду запеленутых младенцев. Раздался вздох облегчения, и все наперебой стали восхищаться изяществом и остроумием выдумки. Другое пророчество или предсказание Леонардо украсил пантомимою. Удивительным образом изменившись в лице, он согнул колени и сгорбился, при этом раскинутыми в стороны руками как бы желая накрыть и оградить тех, кто, разинув рты, за ним наблюдает. - Пребывала вода в своей стихии, в гордом море; но пришло ей желание подняться в воздух, и, подкрепившись стихией огня, вознеслась она тонким паром и казалась почти такой же легкостью, как воздух. Но, поднявшись в высоту, - тут Леонардо распрямил колени и сгорбленную нарочно спину и, сделавшись выше, как бы поднялся вверх вместе с водою, о которой рассказывал, - очутилась она среди воздуха, еще более тонкого и холодного. И вот уже малые ее крупицы, теснимые друг к другу, стали соединяться между собой и обретать тяжесть, и при падении обратилась ее гордость в унижение и бегство. За окнами зашумело; пошел сильный дождь, и Леонардо обернулся на звук низвергающихся потоков воды. - Так вот и падает она с неба. А затем выпьет ее сухая земля, и в заточении на долгие времена станет она отбывать наказание в грехе своем. Распластавшаяся в тонком слитном течении снаружи окон дождевая вода придавала вогнутым, как донца бутылок, ячеям слабое свечение, хотя до того они были полностью темными, как и должно быть зимою в позднее время. В этом слабом свечении Леонардо как бы пытался высмотреть какую-то вещь, а, на него глядя, другие присутствующие также стали высматривать: опытный проповедник не только пронизывает души удачными словесными оборотами, но и своими движениями внушает, что ему необходимо. Устойчивые в высокомерии могущественные синьоры затихли, словно напуганное стадо, слушая вместе с Мастером дыхание холмов под дождем и различая движение потоков по бесчисленным сосудам Земли, подобное циркуляции крови. 11 Уже вино, войдя в желудок, стало кипеть и пучиться; уже душа его стала покидать тело; уже око обращается к небу, находит мозг и обвиняет его в раздвоении тела; уже начинает его грязнить и приводит в буйство наподобие сумасшедшего. Иначе как безумным ликованием плоти невозможно назвать неистовое и безудержное уничтожение громадных запасов продовольствия, достаточных для прокормления города на протяжении длительного времени. Каждую перемену, которых вместе было не менее пятнадцати, сопровождали звуки фанфар, вопивших как если бы сами желали насытиться. Что касается разнообразия кушаний, то сначала шесть арапчат в тюрбанах и с огромнейшими саблями в посеребренных ножнах торжественным и поспешным шагом принесли выстроенные на подносах в виде высоких башен засахаренные фрукты. Когда подносы оказались полностью разграблены, слуги заставили красивые вышитые скатерти блюдами с фигами и спаржей. Потом принесли залитых соусом куропаток. Потом вцепившиеся в оглобли арапчата втащили в пиршественную залу колесницу, еще и подталкиваемую сзади слугами и поварами; на колеснице едва ли не к самому потолку возвышалась пирамида из бычьих голов, и рога их были посеребрены или вызолочены. Гости не разделались еще с головами, когда переодетые егерями и доезжачими слуги внесли зажаренные трофеи охоты герцога Миланского, среди них фазаны, перепела, дрозды, лесные жаворонки, горлицы и другая дичь, которую самому герцогу не пришлось отведать, поскольку его, согнувшегося от боли в животе, вывели из-за стола наблюдающие за ним врачи. Тут духовник герцогини сказал нахмурившись: - Святой Амвросий, по словам Павлина, его секретаря, вкушал только в субботу, воскресенье и дни великих мучеников, тогда как в оставшееся время посещал гробницы этих друзей божьих; ночами же он молился и пел псалмы, а не объедался до желудочной колики. Духовник имел в виду святого Амвросия Медиоланского, епископа и покровителя Милана, величайшего церковного музыканта и опытного искателя святых останков. Между тем принесли каплунов, которых можно есть с костями, так они превосходно зажарены. Отломив от птицы ножку, отлично упитанную, духовник произнес, но не настолько отчетливо и громко: - Когда помысел возбудит в тебе желание пищи, говорил Иоанн, прозванный Постником, не бойся; но смотри, что после наслаждения едою приблизится к тебе жесточайшее вавилонской печи другое желание и сожжет тело и душу. Отец Кристофоро имел в виду похоть, которая возбуждается телесными соками вместе с проникающими внутрь испарениями вина и пива и всевозможными острыми приправами. Съев каплуна целиком и после этого отдышавшись, отец Кристофоро сказал: - Каплун, я полагаю, оттого не летает, что слишком жирен. Все пернатые и в воздухе летающие живые существа малотелесны, почему и поднимаются в воздух; тогда как быки, ослы и изюбри имеют большое тело и трут землю, любя ил, болота и грязь. Следственно, не желай откармливать и утучнять плоть. Во второй половине этого великого сидения за столом установленный обычаем порядок разлаживался; пирующие утрачивали сдержанность и чувство приличия и от жары и вина как бы отчасти лишались рассудка. А поскольку желание пищи иной раз превышает возможности пищеварения, как следствие этого появляются икота, рыгание, ветры, тошнота и прочее. Сравнительно с другими Леонардо ел па удивление мало и по преимуществу вареные или сырые овощи и фрукты; однако же набросившихся на угощение, как лютые волки, учеников и помощников не урезонивал, полагая, по-видимому, что перечисленные следствия такого безудержного запихивания за обе щеки и торопливого глотания окажутся для них лучшим уроком. Тем более Мастер, чем бы ни занимался, бодрствуя, не умел отдыхать, и у него еще оставались заботы по украшению праздника. Если бы ты пожелал сделать огонь, который вспыхивает в зале без вреда, кипяти, обращая в пар, десять фунтов водки и брось в эти пары сухой раскаленный лак. Затем внезапно войди в названную залу с факелом, и сразу же комната озарится огнем, словно сильным пламенем, и этот огонь никому не повредит. Веселившиеся за герцогский счет на площади перед Замком горожане разошлись по домам после наступления темноты. Только городская стража, от безделья развлекающаяся грабежом, могла видеть все разом осветившиеся окна, как если бы в каждое помещение опустилось с неба по ангелу, Леонардо покинул Замок тотчас как устроил фейерверк и не стало больше необходимости в его услугах. Не чувствуя желудок отягощенным, он, не изменяя обыкновению, прежде чем отдаться сну, провел за рабочим столом некоторое время, хотя, понятное дело, не избежал усталости полностью. Между тем раздражение алчной распущенностью его сотрудников и остальных, кого он покинул, созрело в душе подобно нарыву над какой-нибудь случайной занозой. Если кто хорошо умеет скрывать свои истинные чувства и не дозволяет им проявляться в выражении лица или в неуместных репликах в присутствии посторонних, тот успешно справляется с этим также, когда остается один. Но все же обычное стремительное течение мысли иной раз нарушается, что находит отражение не только в почерке, когда образуемый буквами частокол становится прерывистым и неровным, но и в содержании записей, не предназначенных для чьего-либо чтения. С другой стороны, таким образом писатель отчасти излечивает воспаленную душу, тогда как если этого вовремя не сделать, раздражение может стать причиной болезни более длительной; и чем изобретательнее автор в ругательствах, тем успешнее действует такое лекарство. Царь животных, но лучше сказать, царь скотов, так как ты сам наибольший из них, мешок для пропускания пищи, производитель дерьма. И другие подобные вещи, по которым, если брать их в отдельности, так же ошибочно судить о характере пишущего, как по его способностям царедворца и слуги. Что касается самочувствия, оно крайне подвижно и меняется, можно сказать, от строки к строке, когда, понемногу остывая в своей злобе, Леонардо подставляет один под другим, в виде столбца, ряд вопросов и воодушевление постепенно его охватывает. - Откуда моча? - Почему рвота? - Откуда боли в боку? - Откуда происходит насморк? - Слезы. - Чихание. - Зевота. - Дрожание. - Падучая болезнь. - Почему молния убивает человека, а не ранит его? Почему, если бы человек сморкал нос, когда его ударило молнией, он не умер бы? - Что такое душа? - Откуда появляется семя? Наконец: О рыдании. 12 Птица есть действующий по математическому закону инструмент, сделать который в человеческой власти со всеми его движениями. Поэтому мы скажем, что построенному человеком инструменту не хватает лишь души птицы, которая в данном случае должна быть заменена душою человека. Поднявшись наутро ранее обыкновенного, Леонардо с большой осторожностью, чтобы никого из спящих не потревожить, вышел под холодное беззвездное небо; пересек затем двор, как бы стойло Чудовища, хвостом едва не упиравшегося в кирпичную стену звонницы св. Готтарда. Пройдя под брюхом Коня - при этом свет зажженного факела не прояснил до конца неизмеримую глубину его паха, - Леонардо оказался перед другой, железною дверью. Сооружение или, лучше сказать, инструмент, ради которого он в эдакую рань взбирался крутой неудобной лестницей, находилось в верхнем помещении указанной башни св. Готтарда - выше были колокола. Как если бы сооружение выщипывало пух в подмышечной впадине, одно его крыло было подобрано, тогда как другое, распростершись, немного не доставало до стены; некоторые же части конструкции лежали, на верстаке и на полу одна от другой отдельно. Внимательно к ним присмотревшись, можно было бы сообразить, что каждая напоминает собою какое-нибудь природное устройство, и даже не в силу прямого сходства, а благодаря некоторому органическому принципу, насколько ему следует изобретатель. Подобно сопрягающимся в суставе костям, сопрягающиеся части этих частей будто бы отражают одна другую, однако в кривом зеркале, так как совпадают не полностью и чтобы возможны были движения по произвольным орбитам, отличающимся от круговой, как это в действительности происходит в суставах человека или других животных. Так опытность анатома приносит пользу изобретателю, когда, учась у природы и продвигаясь за нею след в след, он затем, можно сказать, ее же походкою движется далее самостоятельно. При этом каждое решительное действие он подготавливает и оснащает с большой осмотрительностью; так, расплетая тесьму, стягивающую суставную сумку, он разнимает самый сустав, протирая его изнутри промасленной тряпкой, или наждачною пастой снимает незначительный, препятствующий вращению слой дерева с его округлых поверхностей, а сколько именно снять, он определяет до этого внимательнейшим прослушиванием, когда прикладывает ухо к суставу и одновременно его пошатывает и по-разному двигает: полностью пригодный сустав должен работать без задержки и скрипа, с едва уловимым шелестом. И хотя это тончайшее занятие - такая подгонка, со стороны может казаться, что Мастер отлынивает от более важного дела, сосредоточиваясь на несущественных мелочах исключительно ради удовольствия. И уж совсем это выглядит забавою или даже детской игрой, когда Мастер из бумаги вырезывает ножницами птицу. Получившуюся первоначально плоскую симметричную фигуру он складывает вдвое, снизу склеивает, а оставшиеся свободными крылья расправляет, как у парящей птицы. При этом видно, что не впервые он так развлекается, поскольку действует с необыкновенным проворством. Леонардо подождал, покуда клей высох, а затем накинул плащ, взял бумажную птицу за киль и через отверстие в потолке выбрался на площадку под звонницей. Разогнав облака в течение ночи, ветер изменил состояние и теплоту воздуха, и если кто накануне засыпал, продрогнувши от зимнего холода, пробуждался он как бы в южной стране. На уровне верхней площадки звонницы святого Готтарда, направляясь к востоку, откуда всходило солнце, пролетали вороны, и Леонардо слышал шорох крыльев, скользивших по воздуху и отталкивавшихся от него, частично пропуская сквозь перья. Вглядываясь в проясняющиеся очертания города, Мастер помедлил; затем, сбросив плащ, принял позицию копьеметателя и, покачавши несколько бумажную птицу и так приноравливаясь, с силою направил ее в воздушное пространство. Взобравшись по недоступной зрению волне и достигнувши гребня, птица клюнула носом и отчасти застопорилась, а после того, быстро увеличивая скорость скольжения, двинулась под гору. В нижней точке траектории движения птица вновь задрала клюв, чтобы забраться на гребень волны, оказавшейся не настолько высокой, как предыдущая; после этого снова скользнула в пространство между волнами и опять забралась в высоту - и так далее, покуда не исчезла из виду. Тем временем утренняя синь оседала между домами, и черепица выказывала свою красноту. Сверху стало отчетливо видно концентрическое устройство Милана, когда внутреннее кольцо образовано отчасти разрушенными древними стенами и другими оборонительными сооружениями и наибольшее внешнее - руслом капала, которое от показавшегося из тумана солнца внезапно засветилось, как бы налитое не грязной водой, но расплавленным золотом. Бессовестные льстецы, каких достаточно между придворными, утверждают, что городские водоемы пополняется из Кастальского ключа, служащего, по мнению древних, источником поэтического вдохновения, и, дескать, кто утолит жажду их влагою, тот станет с легкостью сочинять стихи. При этом свое действительное назначение вода из-за разницы уровней исполняет, приводя в движение колеса, которые затем передают его мельницам, лесопильным рамам, кузнечным мехам и громаднейшему молоту на Оружейном дворе, ухающему, как лесной филин. Находящемуся на возвышении наблюдателю кольцо Большого канала с его отводами, сужениями и плотинами кажется разнообразно движущимся механическим устройством наподобие громадных часов: обливаясь водою, которая, как ни грязна, в брызгах уподобляется рассыпающемуся жемчугу, вращаются мельничные колеса; как две ладони, принимающие дары, медленно раздвигаются шлюзы; а старинные конхи поднимаются, как будто бы зубастая пасть какого-нибудь морского животного, заглатывая баржи, нагруженные лесом, зерном, скотиною для миланских боен и мрамором. Добытый в верховьях Адды в Высоких Альпах мрамор сваливают на пристани у церкви св. Стефана, на Озерце, а затем телегами доставляют к Собору: возле него находятся мастерские скульпторов и каменотесов, в сухую погоду большею частью работающих под открытым небом. В теплое время года сюда собираются миланские граждане и, горячась, обсуждают достоинства и недостатки мраморных фигур и способы их воздвижения на определенные архитекторами места снаружи и внутри строящегося здания. Урбинец Донато Браманте, имея привычку порицать предприятия, если он почему-либо не принимает в них участия, сравнивал Миланский собор с тощей фараоновой коровой, пожравшей тучную корову и оттого безобразно раздавшейся в ширину. Хотя такое сравнение отчасти справедливо, высота здания никому не покажется недостаточной: над вошедшим в его тень прохожим оно нависает подобно скале, которую не охватить взглядом. И здесь холодно как в погребе, поскольку ни за день, ни за лето самое жаркое солнце не прогревает лишенное правильных пропорций сооружение с острым хребтом и треугольным ломбардским фасадом. Шутке этого урбинца можно приписать еще и другой смысл: за сто лет, с тех пор как прозванный Строителем герцог Джовангалеаццо Висконти заложил первый камень Собора, строение, словно корова на водопое, вбирает в себя городские доходы, поскольку герцог задумывает и исполняет, а гражданам достается оплачивать. И конца этому не видно, зато изнутри хорошо видно небо, так как на месте, где должен быть купол, зияет дыра, и только громаднейшая высота ограждает молящихся от непогоды: осадки успевают рассеиваться и возвращаются кверху в виде испарения. Джовангалеаццо Строитель заложил также Чертозу, знаменитую обитель кармелитов близ Павии, и это его великолепное детище вынуждены были поить и кормить его подданные, и их наследники, и наследники этих наследников. С другой стороны, едва ли полезнее для государства, если деньги граждан плесневеют в их сундуках; ведь кто негодует и ропщет, он же затем и радуется прекрасным произведениям и забывает лишения, какие терпел из-за громадных расходов на строительство вместе с жестокостями и преступлениями повелителя. Скажем, Джовангалеаццо Висконти бессовестно заточил своего дядю и узурпировал власть, но разве Чертоза не привлекает паломников со всего света? Оглавление Чтиво   www.pseudology.org