Александр Николаевич Афанасьев Боги — суть предки наши 2. Народные праздники Деление года у древних славян определялось теми естественными, для всех наглядными знамениями, какие даются самою природою. Год распадался на половины: летнюю и зимнюю, и начинался с первого весеннего месяца — марта, так как именно с этой поры природа пробуждается от мертвенного сна к жизни и боги приступают к созиданию своего благодатного царства. Апокрифы и народные поверья относят Сотворение мира и первого человека к марту месяцу.[56] Водворение христианства на Руси не скоро изменило старинный обычай начинать новолетие мартом. Церковь, руководствуясь византийским календарем и святцами, приняла годичный круг индиктовый — сентябрьский; народ же и князья оставались при своем мартовском годе и продолжали обозначать месяцы древнеславянскими именами. И Нестор, и его продолжатели держались мартовского года; к сентябрьскому счислению летописцы перешли уже в позднейшее время: так, в Троицкой описи сентябрьское счисление начинается с 1407 года, а в новгородских — не прежде покорения Новгорода Иваном III. В делах житейских и гражданских мартовский счет, вероятно, продолжался до конца XV века. В 1492 году созванный собор, установив церковную пасхалию на осьмое тысячелетие, перенес начало гражданского года с 1 марта на 1 сентября; январский же год введен уже Петром Великим.[57] Из четырех времен года весна рассматривалась, как преддверие лета, а осень, как пора зимы; у сербов, чехов и других славян весна называется пролетье (прољеће), подлетье, налетиий час, младо лето (pomlad), а осень predzima, podzim, podzimek (podzimak), назимний час.[58] Делить годичный период на месяцы подали повод постоянно повторяющиеся фазы луны; поэтому основанием умнейшего летосчисления принимался год лунный. Времена года и месяцы получила свои названия от тех характеристических признаков, какие усваивались за ними периодическими изменениями погоды и её влиянием на возрождение и увядание природы, плодородие земли и труд человека.   Ведя жизнь пастухов, звероловов и пахарей, первобытные племена по своим обиходным занятиям должны были обнаруживать самое усиленное внимание ко всем явлениям природы, и действительно наблюдения их отличались необыкновенной живостью и закреплялись метким, живописующим словом. Весна (пол. wiosna, чеш. wesno) от снскр. vas — lucere, откуда образовались также: санскр. vasu — radius, ignis, vasara — dies, vastar — mane, vasanta — весна, литов. wasara — лето (pa-wasaris — предлетье, весна), сканд. v[59] что подтверждается и другим присвоенным ей названием: ярь (iar, iaro). Лето обозначается в санскрите словами, заключающими в себе понятие теплой, жаркой поры: ushna, ushma от ush (= vas) — urere, grужили только для определения летней поры, а потом уже перешли в общее понятие года и времени. Точно так же и лето (пол. lato, илл. lito, нем. lenz — весна) соединяет в себе оба указанных понятия; мы говорим: "лет. ratu — tempus. Таким образом, лето почиталось славянами за время по преимуществу, а самый счет годов они вели по летам, т.е. по числу истекших летних периодов.[60] Зима у арийцев называлась временем падающих (разбрасываемых) снегов: санскр. hima — как существительное: снег, как прилагательное: холодный, hemanta — зима, греч. г, я в смысле стужи, холодного веяния и заменяет собою греч. етры;[61] в областных говорах зимно значит холодно. Нем. Winter (др.-в. — нем. wintar, сканд. vetr, готск, vintrus) = hvintrus от санскр. cvind — album esse и frigere; cvindra — зима, т.е. белая = устилающая землю снегами. Осени каждый из индоевропейских народов дал свое особенное название: знак, что названия эти явились уже позднее, после разделения арийского племени на различные ветви.[62]   В санскрите одни и те же слова служат для обозначения дождя, дождливой погоды и осенней поры. По мнению г. Микуцкого, слово осень (церковнослав. есень, серб. jeceн, польск. iesieтистые колосья); подобно тому у литовцев осень — ruduo (летт. ruddens) от rudas — красноватый, рыжий, рудый, т.е. та часть года, когда листья дерев становятся желтыми и красными.[63] Ниже будет указано, что в падающих и гниющих листьях славянин усматривал главный, отличительный признак осеннего времени. Древнеславянские названия месяцев частию занесены в "церковный сборник", приложенный к Остромирову евангелию (1056 г.), в харатейное евангелие 1144 года и в некоторые другие старинные рукописи; частию и доныне удерживаются между болгарами, поляками[64] и иными славянскими племенами. 1) Генварь — древ. просинец (болг. просиньц, карниол. prosзвание производят от про-синети (синути — совершенный вид от глагола сияти) и видят в нем указание на возрождающееся солнце. 12 декабря у нас слывет солнцеворотом: солнце поворачивает на лето, и в январе дни уже начинают заметно увеличиваться (проясняться), а ночи сокращаются. У болгар декабрь называется моложег, т.е. месяц возжжения солнечного колеса; сравни готск. jiuleis (ноябрь и декабрь) и англос. geola (декабрь и январь) — названия, указывающие на поворот (hv[65]). Сечень (от глагола сечь) вполне соответствует польскому стычень (от s-tykaоединять мысль о "переломе зимы" (половина зимы оканчивается, а половина остается), или, ещё вероятнее — о трескучих, все поражающих морозах. Декабрь, январь и февраль месяцы издревле назывались волчьим временем, потому что Зима, в образе волка, нападала тогда на Божий мир и мертвила его своими острыми зубами. Для обозначения февраля также употреблялось название сечень; сверх того его называли лютым — эпитет, постоянно прилагавшийся к волку. 2) Февраль — др. сечень (болг. сечен или сечко) и снежен, пол. luty (малор. лютый), чеш. и словац. unor (aunor),[66] словен. sve праздника Сретенья (2 февраля, когда, по народному поверью, Зима встречается с Летом): sve февраль, или месяц, удлиняющий дни, ведущий за собою весну и богиню благодатных гроз. У литовцев февраль слывет "весенним" wassaris. Лужичане называют январь wulki rевраль ma 3) Март — др. и болг. сухы (и)й (карн., кроат. и венд. suszec), малор. березозол, чеш. и словац. buezen (венд. brezen, лит. birzelis) от briza — береза, рус. област. свистун (= пора ветров) и пролетье. 4) Апрель др. брезозор и березозол, пол. kwiecieем. grasrmend, швед. gr[67] есть сложное, вторая половина слова указывает на действие вешнего тепла, которым вызывается в березах сладкий сок, употребляемый поселянами вместо напитка (сравни: "зорить ягоды" — выставлять их на солнце, чтоб доспели; "зорнить пряжу" — выставлять её в весеннее время по утрам, чтоб она побелела; июль = месяц сушения скошенной травы известен в народе под именем сенозорника). Эсты называют апрель mahla-ku от mahl — древесный сок, березовая вода, а летты — sullumehness от sulla — сок. 5) Май — др. и болг. травень (травный, кроат. и венд. veiiki traven, карн. travn, velike, болг. летен, чеш. и словац. kwрава), а начало этого месяца — росеник.[68] 6) Июнь — др. изок, пол. czerwiec (малор. червец, чеш. и словац. cerwen), карн. и ваш. rozencvлл. lipan (lipanj), литов. siejas menuo — месяц посева. Слово изок означает кузнечика;[69] в одной рукописи XVII века, при исчислении старинных названий месяцев, июнь назван "паутный, сиречь комарный";[70] в областном словаре[71] паут — слепень, овод. Следовательно, июнь обозначался как время стрекотаний кузнечиков, появления комаров, слепней и оводов. Соответственно декабрю = коложегу (зимнему повороту солнца) июнь назывался кресник от крес огонь, летний солоноворот = праздник Купалы, когда солнечное колесо, достигнув высшей точки нскаться вниз. На Руси месяц этот слывет макушкою лета: "всем лето пригоже, да макушка тяжела" (т.е. утомительна зноем; сравни кельт. gorphenhaf = голова, вершина лета). 7) Июль — др. червень болг. чьрвьк, чеш. и словац. cerwenec), пол. lipiec (малор. липец, литов. liepas menuo. летт. — leepu mehness от leepa — липа), болг. ерьпан (илл. szerpen, szarpan, карн male). Червен, червенец от слова червь, что подтверждается и датскими названиями этого месяца: ormemaaned, madkemaaned, т.е. время собирания насекомых, известных под именем червца и употребляемых на окраску; червленый — темно-красный, багряный. Чехи называют июль — "seмя гребли и складывавания сена в стога), литов. sienpiu, летт. seenu mehness, нем. heumonath (сенокосный). Другие названия, даваемые русскими поселянами июлю: страдник (от страда — жатвы и сенокоса) и грозник.[72] 8) Август — др. и болг. зарев, пол. sierpeто время созревания нив (зорничник от зорить = зреть — см. I, 78),[73] жнивы, действия серпом и перевозки сжатого хлеба (коловоз). У литовцев август rugpiutis, piumonies, по переводу Нарбута: ss (от rudsi рожь), нем. aerndmonath (aeremonath), швед, skрп.[74] 9) Сентябрь — др. рюе(и)н, болг. рюен, руян, илл. и кроат. rujan, чеш. и словац. zarj, zarig, zaruj, литов. руис от санскр. ru — sonum edere, др. — слав. рю-ти (ревж.),[75] чеш. арев.[76] Чехи дают подобное же название и месяцу октябрю — ак период, в который олени и другие копытчатые животные бывают в течке и подымают дикий рев. Другие названия, даваемые сентябрю: пол. wrzesien (малор. вресень от wrzos, врес, веpec — erica),[77] болг. гроздобер = время сбора вереска и виноградных гроздий, рус. обл. осенины. 10) Октябрь общеслав. листопад, пол. pazdziernik (малор. паздерник, лит. spaliu mienu — с тем же значением) от слова паздер — кострика, ибо в этом месяце начинают мять лен и коноплю; сораб. winowe m[78] финны и эсты также называют его грязным (loka-kuu, rojaku). В Силезии сентябрь — kose 11) Ноябрь — др. и болг. труден (грудьн), общесласлав. листопад, карн. и венд. listognoi (gnilec); у литовцев месяц этот назывался lapakritis = листопад, и календарным знаком его служил древесный лист; илл. studeni (sztudersi, нем. Wintermonath и Windmonath), сораб. mloszni (молотильный). 12) Декабрь — др., болг. и малор. студен (студеный, студьный), рус. обл. зимник, болг. просинец, чеш. и слов. pro(a)sinec, илл. prosinac, proszina(e)c, пол. grudzieстарину у чехов так назывался январь), литов. grodinnis, латыш. saровый = студеный месяц; сравни лат. crudelis, греч. х (на колесах), а по грудну пути; бе бо тогда месяц труден"; "а зима была гола (бесснежна) и ход конем был нужн, грудоват",[79] т.е. от стужи застыла, смерзлась грязь; литов. grodas — замерзший ком земли; рус. груда (= нем. hrом грязи, лежащей по улицам и дорогам.[80] Исчисленные нами славянские названия месяцев преимущественно указывают на быт земледельческий.   Круг наблюдений ограничивается произрастанием травы, распусканием цветов и деревьев (березы, дуба, липы), сенокосом, жатвою, молотьбою, уборкою льна, сбором винограда (в южных местностях) и теми резкими изменениями в погоде, которые, условливаясь различным положением солнца, так могущественно влияют на плодородие земли и благосостояние человека. Зимний и летний повороты солнца, стужа и снег зимою, журчащие ручьи и осушение земли весною, падение росы, появление комаров и оводов, стрекотание кузнечиков, зной в половине лета, падение листьев и грязь в осеннюю пору — все это отразилось в народном календаре славянина. От древнейшего пастушеского быта удержались только три названия, указывающие на те периоды, когда скотина меняет свои рога, когда начинает она спариваться (пора течки или рева) и когда коровы бывают обильны молоком. Обозначая различные времена года по их характеристическим признакам, предки наши не соединяли с приведенными названиями месяцев строго определенных границ; одно и то же имя прилагалось к двум и трем соседним месяцам. С одной стороны, самые признаки, подмеченные народом, могли относиться к более или менее продолжительному времени: так, стужа, морозы и снега продолжаются во всю зиму; имя "просинца" (= просветляющего, увеличивающего дни) с равным правом могло прилагаться и к концу декабря, и к двум последующим месяцам; эпитет "травяного" одинаково идет и к апрелю, и к маю, и так далее. С другой стороны, периодические изменения в жизни природы совершаются в разных местностях не одновременно, а раньше или позднее; на юге, например, весна установляется ранее, а зима позднее, чем на севере; с тем вместе и земледельческие работы там и здесь применяются к различным срокам. Этими естественными условиями объясняется и перемещение некоторых названий с одного месяца на другой. Так, имя "листопада", даваемое в южных местностях ноябрю, в средней и северной полосах должно было перейти на октябрь. Отдельные дни или числа месяцев получили у поселян свои особенные прозвания, сообразно с соответствующими им признаками обновляющейся или замирающей природы и с приуроченными к ним крестьянскими работами: января 16-го — Петр-полукорм (половина запасов съедена), 18-го — Афанасий-ломонос ("на Афанасия береги нос!" намек на сильные морозы), 22-го — Тимофей-полузимник, 24-го — Аксинья-полузимница или полухлебница; февраля 11-го — Власий — сшиби рог с зимы! 28-го — Василий-капельник; марта 1-го — Евдокия-плющница (плющать — капать, течь, издавать звук падающих капель, плюшка и плюш сосульки под крышами),[81] 4-го — Герасим-грачевник (прилет грачей), 17-го — Алексей — с гор вода или с гор потоки, 19-го — Дарья — засери (загрязни) проруби, апреля 1-го — пустые щи, 8-го — Родион-ледолом, 11-го — Антип-водопол, 12-го — Василий — выверни оглобли (оставляй сани, снаряжай телегу), 23-го — Егорий скотопас (выгон скота в поле), 26-го — Степан-ранопашец; мая 2-го — соловьиный день, 3-го — зеленые щи, 5-го — Ирина-рассадница (рассадка капусты), 6-го — Иов-горошник (посев гороха), 9-го — Никола вешний, травной, 13-го — Лукерья-комарница (появление комаров), 23-го — Леонтий-огуречник (посадка огурцов), 29-го — Федосья-колосяница (рожь начинает колоситься); июня 12-го — Петр-поворот (летний поворот солнца), 13-го — Акулина-гречушница (посев гречи) или задери хвосты, т.е. время, когда скотина, кусаемая комарами, мошками и оводами, бегает по полю, задравши хвосты ("строчится"); июля 23-го — Пуд и Трифон — бессонники (пора усиленных работ, страды), 27-го — Никола кочанный; августа 4-го — Евдокия-малинуха (сбор малины), 26-го — Наталья-овсянница, 28-го — Анна-скирдница; сентября 15-го — Никита-репорез (сбор репы) или гусепролет, 24-го — Фекла-заревница; октября 14-го — Прасковья-льняница; декабря 12-го — Спиридон-солоноворот.[82] Мы знаем, какое сильное влияние оказывал язык в области народных представлений; в этом отношении дневник русских поселян предлагает много любопытных данных. Рассчитывая дни и распределяя занятия по святцам, принесенным на Русь вместе с христианством, поселянин непонятные для него по их чужеземному лингвистическому образованию имена месяцев и святых угодников сближает с разными выражениями отечественного языка, насколько эти последние могут определить характер данного времени, связанных с ним работ и воды — теплой или холодной. Не справляясь с действительным происхождением и смыслом того или другого имени, русский человек старается объяснить его собственными средствами, приискивает ему свой подходящий по звукам корень и, таким образом, играя словами, стремится все чуждое претворить в свое родное, легкодоступное его простому пониманию.[83] На Сретенье (2 февраля), по народному поверью, зима с летом встречаются; в марте месяце солнце начинает марить, т.е. припекать землю, отчего над нею струится пар; но по утрам ещё продолжаются морозы (утренники), которых со дня сорок сорока начинает строить гнездо и кладет в него сорок палочек. Холода или сиверы оканчиваются на св. Сидора (14 мая), которого потому называют сивирян. 5 апреля: "пришел Федул теплый ветер подул".[84] В апреле земля преет, или, по другому выражению, со дня св. Руфа (8 апр.) земля рухнет, т.е. оттаивает и принимает в себя воду; 12 апреля Василий Парийский землю парит. В мае домашний скот мается от бестравицы;[85] в первый день этого месяца на Еремея-запрягальника[86] или яремника "начинают пахать и потому на рабочих лошадей и быков надевают ярмо (ярем)"; paбота эта оканчивается к 31 мая — ко дню Еремея-распрягальника.[87]   2 мая, посвященное памяти князей Бориса и Глеба, крестьяне называют барышдень — вследствие созвучия имени Борис с словом барыш; торговцы стараются тогда продать что-нибудь с выгодою, дабы во весь год торговать прибыльно. "Борис и Глеб засевают хлеб". 24 июля посвящено тем же святым, и поговорка, относящаяся к этому числу, уверяет: "Борис и Глеб — поспел хлеб". В деревнях и селах празднуют оба означенные дня — для того, чтобы круглый год получать барыши и чтобы отвратить от нив губительные грозы. Это случайное совпадение слов: Глеб — хлеб, Борис — барыш (т.е. выгоды от торга хлебом, главным богатством земледельца), и самое время празднования Борису и Глебу при начале посевов и в жатвенную пору — дали повод перенести на этих святых древнее чествование Перуну, как творцу урожаев. По народному поверью, кто станет работать 24 июля, у того молния спалит все копны; на юге России день этот слывет праздником Бориса и Глеба-паликопа, или паликопна.[88] Точно так же не работают и 27 июля на Палее (Пантелеймона), чтобы небесный огонь не спалил сжатого хлеба. 10 мая на Симона Зилота собирают травы = зилья, которым, по мнению поселян, сообщается тогда особенная целебная сила, ищут золота (кладов) и сеют пшеницу, чтобы уродилась и вызрела аки золото; уверяют ещё, что хлеб, посеянный в Чистый четверг, родится чистым, без сорных трав. Напротив, кто сеет рожь на мученика Вассу, у того непременно заглушат её васильки.   В день обновления Цареграда (11 мая) поселяне не работают, опасаясь, чтобы царь град, за непочтение к его празднику, не выбрал зеленеющего на полях хлеба. Если на Мокия, прозванного мокрым (того же 11 мая), идет дождь, то все лето будет мокрое; если же дождь случится на св. мученицу Макрину (Макриду — 19 июля), то предстоящая осень будет мокрая, дождливая, и наоборот, отсутствие дождя в эти дни предвещает сухое лето и сухую осень. Подобно тому: если на Сидора (14 мая) будет сиверко, то ожидай лета холодного, а если на Пахомия (15 мая) будет тепло, то и лето пахнет теплом. На Константина и Елену (Алена длинные льны, леносейка — 21 мая) советуют сеять лен, а на Макавеев (2 августа) собирать мак. 16 июня на Тихона затихают (перестают петь), 29 июля, посвященное имени св. Калиника, называется кали нники = зарницы, отдаленные молнии, видимые по вечерам на горизонте в конце июля и августа,[89] от калить (раскалять, калена стрела, калина — красная ягода); 23 августа на св. Лукина утренний мороз овсы и льны лупит. 1 сентября — Семенов праздник, и потому в этот день грешно засевать семена; 14 сентября на Воздвиженье становится холодно: птица уже на отлет двинулась; со дня Федора Студита (11 ноября) начинает студить (холодеть): "Федор Студит землю студит". К Воздвиженью "хлеб с поля сдвинется", свезется, а в ноябре овин уже ноет от накладенных снопов. 4 декабря Варвара дорогу заварит (заморозит): "Варвара заварит, а Савва (5 дек.) засалит (сало — плавающие по рекам ледяные пленки)". С того же времени замечают сокращение ночей: "Варвара ночи урвала, дни приточала". Есть даже поверья, которые возникли на основании одного созвучия, без всякого отношения к действительным явлениям природы: так, например, в день пророка Наума (1 дек.) начинают учить полным убеждением, что "пророк Наум наведет на ум".[90] В последовательных превращениях природы, в характеристических признаках и свойствах различных времен года древние племена усматривали не преестественные законы, а действие одушевленных сил — благотворных и враждебных, их вечную борьбу между собою, торжество то одной, то другой стороны. Поэтому времена года представлялись нашим предкам не отвлеченными понятиями, но живыми воплощениями стихийных богов и богинь, которые поочередно нисходят с небесных высот на землю и устрояют на ней свое владычество. По указанию старинных пасхалий, "Весна наречется, яко дева украшена красотою и добротою, сияюще чудно и преславне, яко дивитися всем зрящим доброты ея, любима бо и сладка всем… Летом же нарицается муж тих, богат и красен, питая многи человеки и смотря о своем дому, и любя дело прилежно, и без лености восстая заутра до вечера и делая без покоя. Осень подобна жене уже старее, и богатее, и многочадне, овогда дряхлующи и сетующи, овогда же радующися и веселящися, рекше иногда (печальна от) скудости плод земных и глада человеком, а иногда весела сущи, рекше ведрена и обильна плодом всем, и тиха и безмятежна. Зима же подобна жене мачехе злой и нестройной и нежалостливой, яре и немилостиве; егда милует, но и тогда казнит; егда добра, но и тогда знобит, подобно трясавице, и гладом морит, и мучит грех ради наших". Согласно с этим, церковная живопись допускала аллегорические изображения Весны, Лета, Осени и Зимы.[91]   Нет сомнения, что подобные изображения заимствованы нашими художниками из античных источников, чрез посредство Византии; но такое заимствование нимало не противоречило народному пониманию, ибо поэтические олицетворения времен года шли из глубокой иности и принадлежали славянам наравне со всеми другими родственными племенами. В Эдде Лето (Sumar, сын Sенными существами, первое — добрым, дружелюбным, а вторая — злым, жестокосердым. И у немцев, и у славян до сих пор уцелели следы этих образных представлений в народных поговорках и общепринятых оборотах речи: "Der Sommer или der Winter ist vor thir, iritt ein, kehrt ein", у нас: "Весна (Лето, Осень или Зима) на дворе, воротилась, пришла". Лето и май-месяц (Весна) рядятся в зеленые, густолиственные уборы, а Зима надевает на себя белоснежный покров или саван (вследствие сближения её с богинею Смертию); и Лето, и Зима являются со своими слугами и помощниками: первое — с грозами, буйными ветрами и дождями, последняя — со снегом, инеем, метелями, вьюгами и морозом, которые в древнепоэтических сказаниях олицетворялись сильно могучими богатырями и великанами. Оба они состоят в нескончаемой вражде ("Зиме и Лету союзу нету"),[92] преследуют друг друга ("Der leide Winder hх дня и ночи, лета и зимы, заставили народную фантазию сближать ежедневную борьбу света и мрака с ежегодною борьбою тепла и холода и повели к постоянному смешению Мифов, относящихся к этим разнородным физическим явлениям. Лето отличается ясностью, блеском солнечного света, как белый день; зима же потемняется снежными облаками и туманами и уподобляется ночи. День и весна пробуждают спящую, безмолвную природу и радуют весь мир, а ночь и зима погружают её в сон = подобие Смерти и придают ей печальный характер.[93] В нашем областном языке употребляется в значении не только летнего времени и урожая, но и вообще удачи, успеха; напротив, слова неслетье и безлетье означают, во-первых: неурожайное лето и, во-вторых: неудачу, несчастье; поэтому говорят: "Пришло на него — безлетье!" — что равносильно выражению: "Пришла на него невзгода!" Прилагательное веселый некоторыми лингвистами сближается с словом весна; "настали для кого светлые, ясные дни" = дни радости, веселья; черный день — день печали, несчастия; смотреть сентябрем, отуманиться — быть унылым, печальным.[94] Закликая в марте и апреле месяцах весну, поселяне обращаются к ней, как сущая к живому, благодатному, творческому: а) Весна, Весна красная! Приди, Весна, с радостью, С великою милостью: Со льном высокиим, С корнем глубокиим, С хлебами обильными. б) Весна красна! На чем пришла, На чем приехала? На сошечке, На бороночке.[95] О Зиме и Осени рассказывают, что они приезжают на пегих кобылах; с половины ноября Зима, по народному поверью, встает на ноги, кует морозы, стелет по рекам мосты и выпускает на белый свет подвластных ей нечистых духов; с 12 декабря она ходит в медвежьей шубе, стучится по крышам избушек, будит баб и заставляет топить печи; идет ли она по полю — за ней следуют вереницами Метели и Вьюги и настойчиво просят дела, идет ли по лесу — сыплет из рукава иней, идет ли по реке — на три аршина кует под своими ногами воду.[96] Более наглядные олицетворения времен года встречаем у белорусов. Весну они называют Ляля, лето — Цеця, осень — Жыцень, зиму — Зюзя. Ляля представляется юною, красивою и стройною девою; существует поговорка: "Пригожая, як Ляля!" В честь её празднуют накануне Юрьева дня, и праздник этот известен под именем Ляльника. На чистом лугу собираются крестьянские да голову надевают венок из весенних цветов: это и есть Ляля. Садится она на дерн; возле неё ставят разные припасы (хлеб, молоко, масло, творог, сметану, яйца) и кладут зеленые венки; девицы, схватившись за руки, водят вокруг Ляли хоровод, поют обрядовые песни и обращаются к ней с просьбою об урожае: Дай нам жытцу[97] Да пшаницу, В агародзе, Сенажаце[98] — Ровны гряды, Ровны зряды. Ляля раздает им венки и угощает всех приготовленными яствами. Эти венки и зелень, в которую наряжалась Ляля, сберегают до следующей весны.[99] Цеця — дородная, красивая женщина; в летнюю пору она показывается на полях убранная зрелыми колосьями, и держит в руках сочные плоды.[100] Жыцень представляется существом малорослым, худощавым, пожилых лет, с суровым выражением лица, с тремя глазами и всклокоченными, косматыми волосами. Он появляется на нивах и огородах после снятия хлеба и овощей и осматривает: все ли убрано, как следует в добром хозяйстве. Заприметив много колосьев, не срезанных или оброненных жнецами, он собирает их, связывает в сноп и переносит на участок того хозяина, у которого хлеб убран нодобрал колосья, оказывается неурожай, а там, куда перенес он связанный сноп, бывает обильная жатва. Когда Жыцень странствует в виде нищего и при встрече с людьми грозит им пальцем, это служит предвестием всеобщего неурожая и голода в следующем году: "Жыцень з'кабз он незримо присутствует на полях и утаптывает в землю разбросанные зерна, чтобы ни одно не пропало даром. Судя по этим данным, Жыцень принадлежит, собственно, к породе эльфических духов, блуждающих по нивам и помогающих росту и зрению хлебных злаков (сравни с поверьями о полудницах, мавках, полевиках, житной бабе); белорусы сочетали с ним представление об осени, так как к этому времени года относится окончательная уборка и умолот снопов и посев озимого хлеба. Имя Жыцень есть производное от слова жито (рожь), что подкрепляется и народными поговорками: "Жыцень хлеба дав", "барджей на Жытня, кали в засеке хлеба не прытне".[101] Зюзя — старик небольшого роста, с белыми что снег волосами и длинною седою бородою, ходит босой, с непокрытою головою, в теплой белой одежде и носит в руках железную булаву. Бового года откладывают несколько ложек кутьи в особую миску и оставляют её на ночь на столе, чтобы Зюзя пришел кутьи паесьци и не вредил бы морозами нивам и домашним животным: "Зюзя на дворе — куцья на столе". Подобно этому, в других местностях России существует у крестьян обычай приглашать Мороза на кутью и на кисель. Когда Зюзя гневается на людей, он ударяет своей булавою в какой-нибудь пень, и тотчас же трескаются стены домов и самые "трескучие" морозы приписываются его ударам: "Зюзя стукиняе, людей ущувае" (стращает)".[102] Происхождение имен Ляля, Цеця и Зюзя остается необъяснимым; каждое из них образовалось чрез удвоение коренного слога и все равно уцелели в детском языке: ляля и цаца (малорус. цяця) употребляются, как ласкательные названия ребенка (в смысле: милый, пригожий, умница), а также для означения игрушки,[103] зюзя употребляется в замену слова "холодно": "Не ходи на двор, там зюзя!",[104] белорус. зюзець — мерзнуть, цепенеть от холода.[105]   Вместо олицетворенных времен года в славянских сказках нередко выводятся действующими лицами Месяцы, как двенадцать братьев, восседающих на стеклянной горе, т.е. на небе, вокруг пылающего костра = солнца. Костер этот горит то сильнее (в летнюю пору), то слабее (зимою), смотря по тому, какой из Месяцев берет в свои руки правительственный жезл. Весенние Месяцы изображаются цветущими юношами, летние — достигшими полного развития сил мужами, осенние — пожилыми, стареющими братьями, а зимние — седовласыми старцами. Подобное же олицетворение месяцев встречаем и в итальянской сказке,[106] но обстановка её уже значительно подновлена: с горы-неба сцена переносится в гостиницу. Было два брата — богатый и бедный. Бедный, оставленный без помощи богатым братом, пошел искать счастия; на пути остановился он в одной гостинице, в которой грелись у огня двенадцать мужей, и подсел к ним, дрожа от холода. Один из двенадцати незнакомцев, мрачный и суровый по виду, спросил пришельца: "Что ты думаешь о теперешнем времени года?" "Что думаю? — отвечал этот, — я убежден, что все месяцы года исполняют свое дело, но мы сами не зная, чего нам желается, хотим давать законы небу и не рассуждаем о том, что нам полезно или вредно; когда бывает ветрено и дождь идет — мы желаем жаров, а в августе просим туч, нисколько не думая, что от этого могут погибнуть жатвы". — "Ты рассуждаешь, как Соломон, но нельзя же не признать, что настоящий месяц март своим холодом, дождем, снегом, ветрами и туманами причиняет нам много печали". И ты говоришь только о неприятных качествах этого месяца, — отвечал бедняк, — а не говоришь о той пользе, какую приносит он, приводя с собою весну". Незнакомец с радостью выслушал такой ответ, ибо это был сам месяц Март с одиннадцатью своими братьями и подарил благоразумному гостю ящичек, в котором можно найти все, чего только пожелаешь. Бедняк взял подарок, возвратился домой и вскоре так разжился, что богатый брат его почувствовал всю горечь зависти и немедленно собрался в путь. Он зашел в ту же гостиницу, но в разговоре с месяцем Мартом разбранил погоду и его самого послал к черту. Месяц Март подарил ему молотильный цеп: "Всякий раз, как пожелаешь чего, скажи только: цеп! дай мне сотню". При первой же пробе цеп осыпал ударами неосторожного искателя приключений. Таким образом, по свидетельству сказки, месяц Март обладает и чудесным ящичком (= то же, что скатерть-самобранка), и дубинкою-самобоем. Главная мысль, лежащая в основе простонародных праздничных обрядов, может быть выражена в этих немногих словах: Смерть природы зимою и обновление или воскресение её весною. С первыми признаками весны поселяне уже начинают зазывать (закликать) её. Такими признаками служат: пробуждение животных, подверженных зимней спячке, прилет птиц, появление насекомых и цветение подснежников. 1 марта, по русской примете, бабак просыпается, выходит из норы начинает свистать; 4-го прилетают грачи, 9-го — жаворонки; к 17-му числу лед на реках становится настолько непрочным, что, по народному выражению, щука его хвостом пробивает; 25 марта ласточка вылетает из вирия и, поспешая в здешний мир, несет с собою тепло; 5 апреля пробуждаются сверчки, а 12-го медведь выходит из берлоги, в которой проспал целую зиму; в мае месяце земля уже "принимается за свой род".[107] Приведенные приметы не везде и не всегда оказываются верными; во-первых, разные местности пользуются и разными климатическими условиями, и, во-вторых, независимо от этих условий, год на год не приходится зимние холода заканчиваются иногда ранее, иногда позднее. Поэтому начало весны (её приход) издревле определялось не наступлением известного в году дня, а действительным появлением её знамений. У германцев тот, кто усматривал первую фиалку (vеревня сбегалась на указанное место, найденный цветок подымали на шест, танцевали вокруг него, резвились и пели веселые песни. Это называлось: находить лето. Подобно этому в южной России радуются появлению голубого ряста (scilla bifolia), одного из первых весенних цветов Украйны; собираясь на полях, поселяне начинают скакать, приплясывать и причитывать: "Топчу, топчу ряст! Дай, Боже, потоптати и того року дождати!" С тою же непритворною радостью встречают немцы и первого майского жука,[108] а первый прилетевший аист и первая ласточка приветствуются ими как правдивые вестники возвратившейся весны. Обе эти птицы признаются священными (ласточка — у немцев Herrgottsvogel, у французов la poule de Dieu); причинять им вред и разорять их гнезда считается величайшим грехом. На дом, в котором они гнездятся, никогда не упадает молния. В Швеции крестьяне зазывают ласточку троекратным окликом. Возвращение ласточки праздновали и греко-италийские племена. На Родосе дети носили весною ласточку, пели обрядовые песни и получали за то в дар разные припасы. И доныне существует в Греции обычай, следуя которому юноши ходят 1 марта по улицам с песнями и носят вырезанную из дерева ласточку. Равным образом принято было у греков за правило давать тому награду, кто первый возвещал о прилете аиста.[109]   На Руси ласточку называют святою, Божьею птицею, у чехов — птицею Девы Марии.[110] Где она поселится, тому дому приносит благословение, счастье и предохраняет его от грозы и пожара; поэтому крестьяне нарочно прибивают под кровлями планки и маленькие дощечки, чтобы ласточкам удобнее было прилаживать свои гнезда. За убиение ласточки и разорение её гнезда Бог карает преступника Смертью или истребляет его дом пожаром, насылает на него падеж, отымает у его коров молоко.[111] Ранний прилет ласточки предвещает счастливый, урожайный год. "И от ластовице (читаем в старинном памятнике) не веразуеши ли, яже оу тебе щьбьчеть вьсе лето зело красьне?" В Малороссии дети ходят в начале марта по домам, славят яр и зеленачку и носят с собою деревянную ласточку или испеченных из хлеба жаворонков; тот же обычай носить деревянную ласточку соблюдается и болгарами.[112] Не менее важная роль принадлежит в народных преданиях и поверьях кукушке. У древних индусов она была посвящена Индре, у германцев — Тору,[113] у греков в образе этой птицы являлся Зевс; у славян, по свидетельству старинной польской хроники (Chronicon slavosarmaticum Procosii = Kronika polska przez Prokosza), чествование кукушки связывалось с культом богини Живы: "Divinitad Zywie fanum exstructum erat in monte ab ejusdem nomine Zywiec dicto ubi primis diebus mensis maji innumerus populus pie conveniens precabatur ab ea, quae vitae auctor habebatur, longam et prosperam valetudinem. Praecipue tamen ei litabatur ab is qui primum cantum cuculi audivissent, ominantes superstitiose, tot annos se victuros, quoties vocem repetiisset. Opinabantur enim supremum hunc universi moderayorem transfi gurari in cuculum, ut ipsis annuntiaret vitae tempora: unde crimini ducedator capitalique poena a magistratibus affi ciebatur qui cuculum occidisset".[114] Жива — богиня весны, названная так потому, что приходом своим животворит = воскрешает умирающую нр. dые жизненные процессы; во-вторых, жизнь ("положить живот за отечество") и, в-третьих, имущество, состояние и домашний скот (животы, животина; в летописях с этим значением употребляется и слово жизнь); другое с суффиксом — n: dz[115] и значит: "дающая жизнь". О весеннем половодье, разливе рек поселяне доныне выражаются "вода заживает". Все, что служит условием жизни: пища (жито, житница, житник и житор — ячмень, живность — съестные припасы; сравни нем. leben жить, Leib — живот и laib = гот. hlaib, хлеб), домашний кров (жилье, жилой покой, т.е. теплый, с печкою), материальное довольство (жира, жи рова, житуха — хорошее, привольное житье, жировать жить в изобилии, есть вдоволь, жирове, достаточные, жировик — домовой, как блюститель домашнего счастья и хозяйства в старинных памятниках существ. жир употребляется в смысле "пажити", "пастбища", а глагол жить в смысле "пастися"), здравие (заживлять раны, зть — здороветь, толстеть),[116] славянин обозначает речениями, происходящими от того же плодовитого корня. Названия "жизнь моя!", "жизнёнок!" употребляются в народе как самая нежная, задушевная ласка. Наоборот, слова, производные от глагола жить, с отрицанием не, получили значение недоброе: областн. нежительный неприязненный,[117] нежит или нежить — олицетворение мучительной болезни, дух Смерти. Посвященная богине Живе, кукушка признавалась вещею, небесною посланницею; она поведает наступление лета ("зозуля ковала — летечко казала"),[118] начало гроз и дождей, определяет долготу человеческой жизни и сроки брачных союзов. По её голосу земледелец заключает о будущем урожае: если она закукует при восходе солнца и на зеленом дереве (т.е. в то время, когда леса оденутся листьями), то год будет урожайный, а если закукует на ночь и на голом дереве — будет голод и мор. Кто впервые услышит кукушку на тощий (пустой) желудок, тому настоящий год сулит несчастья; такому человеку не следует закармливать скотину: не то голодать ей всю зиму!   По чешскому поверью, если зозуля не кукует до Иванова дня, то надо ожидать неурожая; своим криком она прогоняет град, бури, бесплодие и дороговизну. Чехи обращаются к ней с вопросом: почем будет продаваться жито, ячмень, овес, и, смотря по тому, сколько раз она прокукует, судят о будущих ценах на хлеб. Весною, заслышав в первый раз кукушку, простолюдины спешат побренчать деньгами — для того, чтобы они не переводились до следующего года; отсюда возникли поговорки: "сховай грашульку на зязюльку", "сховай три грошы у руку на куку!" Если же на ту пору не будет и в кармане денег — это принимается за верный знак, что их не будет и в продолжение целого года. Те же самые приметы существуют у сербов, румынов и немцев,[119] вообще, все птицы, прилетающие к нам с юга, встречаются как вестницы благодатной весны. По народному поверью, они являются из райских стран (вирия), отпирают замкнутые зимнею стужею облака, проливают на землю живительный дождь и даруют ей силу плодородия. В пении овсянки малороссам слышатся слова: "Покинь сани, возьми воз!"[120] Призыв весны начинается с 1 марта; дети и девицы влезают на кровли амбаров, всходят на ближайшие холмы и пригорки и оттуда причитывают: "Весна, Весна красная! приди, Весна, с радостью, с великою милостью". Тот же призыв повторяется 9 и 25 марта, на Светлую неделю и на Красную горку (воскресенье Фоминой недели). На 9 марта, когда (по народной примете) прилетают жаворонки, поселянки пекут из теста изображения этих птичек, обмазывают их медом, золотят им крылья и головы сусальским золотом и с такими самодельными жаворонками ходят закликать Весну. В некоторых местностях обрядовые питания прямо обращаются к Ладе, богине летнего плодородия, любви и брачных связей: Благослови, мати, Ой мати Лада, мати, Весну заклик Или: Благослови, Боже, Благослови, мати, Весну закликати, Зиму провожати! Зимочка — в возочку, Летечко — в човночку, т.е. Зима отъезжает по сухому пути = на возу, а Лето приплывает на челноке, пользуясь весенним разливом вод. В старину закликание Весны должно было сопровождаться жертвенными приношениями. И доныне 1 марта, на утреннем рассвете болгары выходят встречать Весну с нарочно приготовленным круглым хлебом;[121] наши поселянки расстилают на поле новый холст, кладут на него пирог и, обращаясь на восток, говорят: "Вот тебе, матушка-Весна!" Затем, оставляя свои дары под открытым небом, они возвращаются домой, с надеждою, что матушка-Весна оденется в новину и за принесенную ей хлеб-соль уродит в изобилии лен и коноплю.[122] При встрече Весны поются обрядовые песни (веснянки: содержанием их служит любовь, возжигаемая Ладою в сердцах девиц и юношей) и совершаются праздничные игрища, идущие из глубокой древности. По народному выражению, на Сретенье Зима встречается с Летом, "щоб побороцьця: кому йти наперед, кому вертацьця назад", а на Благовещенье последнее осиливает первую: "Весна Зиму поборола".[123] В естественной смене времен года: зимы и лета древний человек видел борьбу двух противоположных, взаимно враждебных сил и свое воззрение запечатлел в символических обрядах, до сих пор совершаемых при начале весны. В Германии в этих обрядах принимают участие юноши и девицы, разделяясь на две половины: одна половина признается свитою Лета, другая — Зимы. Того, кто представляет Лето, наряжают в зеленый плющ и барвинок (Singrдруга и долго сражаются между собою, пока наконец не победит Лето и с поверженной неную ветвь или венок, возглашая песню: Der Sommer der ist da; Wir wollen hinaus in Garten Und wollen des Sommers warten. Wir wollen hinter die hecken Und wollen den Sommer wecken. Der Winter hatt’s verloren, Der Winter liegt gefangen. Или: a) Der Sommertag ist da, er kratzt dem Winter die Augen aus und jagt die Bauern zur Stube hinaus. b) Stab ausdem Winter gehn die Augen aus. c) Violen und die Blumen Bringen uns den Sommer; Der Sommer ist so keck Und wirft den Winter in den Dreck.[124] Таким образом, по свидетельству песен, Лето, пробуждаясь от сна, побеждает Зиму, захватывает её в плен, выкалывает ей очи и повергает свою соперницу в грязь, производимую весенним таяньем снегов. В некоторых областях поселянин, избранный представлять Лето, является в одной сорочке, держа в руках разукрашенное плодами и лентами дерево; а тот, кто представляет Зиму, выходит в теплой одежде или в мохнатой шкуре. Оба они похваляются своими доблестями, перебрасываются взаимною бранью и бьют друг друга по плечам палками. Состоящие в свите Зимы вооружаются снежными глыбами, а сторонники Лета деревянными мечами, серпами, вилами и другими земледельческими орудиями. Обрядовые песни имя Зимы (Winter) нередко заменяют именем Смерти (Tod), ибо в воззрениях первобытных племен понятия эти точно так же отождествлялись между собою, как и понятия Весны и Жизни. В зимнюю пору природа чахнет, цепенеет, умирает, а весною пробуждается к новой жизни: Wir haben den Tod hinaus getrieben, Den lieben Sommer bringen wir wieder.[125] В Нюренберге девицы, от семи до шестнадцати лет, в праздничных нарядах, совершают при начале весны следующий обряд: они носят по предместью и городским улицам маленький гроб, в котором лежит покрытая полотном деревянная или соломенная кукла, и поют: "Wir tragen den Tod ins Wasser!" И действительно, — куклу эту бросают потом в воду или сожигают на костре.[126] У славян существует старый обычай: встречая весну в марте месяце, совершать изгнание Смерти или Зимы. Они выносят из деревни соломенное чучело, изображающее Смерть, топят его в реке или предают сожжению, а пепел бросают в воду; ибо Зима гибнет под жгучими лучами весеннего солнца, в быстрых потоках растопленных ими снегов. В Богемии, при совершении означенного обряда, поют: Gi Nowe Leto do wsy; Witey Leto libezne, Bilj т.е. уже несем Смерть из села (веси), а новое Лето в село; здравствуй, любезное Лето, зеленый посев! Или: Smrt plyne po wod Nowe Leto k nam gede.[127] В других славянских землях, вынося из деревни чучело, наряженное в женские уборы, возглашают: Wynesli sme Murienu se wsi, Prinesli sme Mag nowy (новый Май) do wsi, или (как поют в Моравии): nesem, nesem Ma мораны, т.е. от юности до Смерти.   Юность представляется здесь в поэтическом образе весны, согласно с обычным и почти у всех народов распространенным эпическим приемом изображать Весну прекрасным юношею или девою, а Зиму беловласым и дряхлым старцем. В одной южнорусской сказке царь спрашивает престарелого крестьянина: "Давно ли, старик, легли на горах снега и давно ли пошла из-под гор вода?" — и вопросы эти означают: Давно ли голова поседела и давно ли текут из глаз слезы?[128] В словацкой сказке юная морская дева говорит старому королю: "Мoje lico r[129] Термины, обозначающие в языках индоевропейских народов понятие Смерти: санкср. marana (с тем же суффиксом, как и dи от корня mri (усилен, mar), выражающего впечатление мрака, холода, пустыни, увядания: санскр. mrin, mr-мрьть, литов. s-mertis), мр-кнути, мр-знути, чеш. mrzna-uti, пол. marzna[130] Очевидно, что в приведенных выражениях Краледворской рукописи и народных песен Морана противополагаемая Весне = юности означает не только Смерть, но и Зиму = старость. В Подляхии и Польше чучело Смерти-Зимы делают из коноплей и соломы и бросают его в пруд или болото с возгласом: "Сzort tebe аbеrу!"[131] Вслед за этим все участвующие в обряде поспешно разбегаются по домам, и если на бегу кто-нибудь спотыкнется и упадет — тот (по общепринятому поверью) непременно должен умереть в течение года. В Верхних Лужицах чучело Смерти приготовляется из соломы и тряпок; куклу эту втыкают на высокий шест и начинают бросать в неё палками и каменьями: кто сшибет её с шеста, тот наверно останется жив в продолжение целого года. В заключение обряда куклу топят в воде или тащат на пограничную межу и бросают на чужую землю; затем, возвращаясь в деревню, приносят с собой зеленую ветвь или нарочно срубленное в лесу дерево = эмблему весенней жизни, воцаряющейся на место прогнанной Смерти. Иногда куклу наряжают в белую сорочку (= саван), дают ей в одну руку веник (= знамение зимних вьюг), а в другую серп, с которым обыкновенно и представлялась нашими предками Морана, как богиня, пожинающая все живое во всем мире; женщины в траурных покрывалах запевают песню и в сопровождении мальчишек, кидающих в куклу каменьями, несут её на границу собственных полей и там разрывают на части. Жители соседней деревни, как скоро заметят на своей земле подобную куклу, тт её назад, по ту сторону межи, так как Смерть — никому не радость.[132] В Польше, Богемии, Силезии и Лужицах изгнание Смерти совершается в воскресенье четвертой недели Великого поста, которое бехи называют этот день smrtnлам — обычай, следы которого Я. Гримм указывает и у племен немецких и славянских: "резати старую бабу" означает то же, что сожигать и топить Смерть-Зиму, представляемую славянами злою, демоническою старухою. У словенцев в среду на третьей неделе Великого поста принято сожигать бабу; это происходит так: приготовляют куклу, кладут её на бревно, колотят дубинами, перепиливают н[133] В Малороссии при встрече весны носят по улицам и полям чучело Мары (Марены), одетое в женское платье, и поют весенние песни; потом ставят это чучело на возвышенном месте и зажигают его: пока оно горит, посляне пляшут и закликают обычными причитаниями Весну. В великорусских губерниях торжество Живы и гибель Мораны чествуются возжжением праздничных огней на Масленицу.   Так как неделя эта сходится с началом весны и так как следующий за нею пост должен был вызывать особенно строгие церковные запрещения, направленные против языческого культа, то неудивительно, что во всей Европе Масленица (карнавал) получила значение самого разгульного празднества, посвященного проводам Зимы и встрече Лета. Вспоминая древнее предание о поезде богини Лета (Изиды, Фреи, Гольды = Лады), рассыпающей по земле щедрые дары плодородия, у нас возили во время Масленицы дерево, украшенное бубенчиками и разноцветными лоскутьями, или деревянную куклу. В некоторых губерниях и доныне возят пьяного мужика, обязанного представлять Масленицу: для этого запрягают в сани или повозку лошадей десять и более гуськом и на каждую лошадь сажают по вершнику, с кнутом или метлою в руках; везде, где только можно, привешивают маленькие колокольчики и погремушки; сани или повозку убирают вениками, мужику-Масленице дают в руки штоф с водкою и чарку, ставят подле него бочонок с пивом и короб со съестными припасами. В Сибири устраивают на нескольких санях корабль, на который сажают ряженых медведя и Масленицу, и возят по улицам в сопровождении песенников. Дерево, корабль и медведь — все это эмблемы весенней природы и её творческих, плодоносных сил; колокольчики и бубенчики — знамения грозовой музыки, метла, веник и кнут — вихрей и молний, пиво и вино — всеоживляющего дождя. В таком обрядовом поезде празднуется пришествие (возврат) благодатной Весны. Наряду с этим совершаются и другие обряды, указывающие на борьбу Весны с Зимою и поражение последней. В разных губерниях в субботу сырной недели строят на реках, прудах и в полях снежный город с башнями и воротами = царство Зимы (демона — Вритры), долженствующее пасть под ударами Перуна; участвующие в игре вооружаются палками и метлами и разделяются на две стороны: одна защищает город, а другая нападает на него и после упорной, более или менее продолжительной схватки врывается в ворота и разрушает укрепления; воеводу взятого с боя и разрушенного города в старину купали в проруби. Вечером в воскресенье (последний день Масленицы, называемый её проводами) поселяне выносят из своих дворов по снопу соломы и, сложивши их на окраине деревни, сожигают при радостных кликах и песнях собравшегося народа — каковой обряд называется сожжением Масленицы. Иногда пуки соломы навязывают на шесты, расставляют по дороге и палят после солнечного заката, а иногда заменяют их дегтярными бочками. Существует ещё обычай сожигать на Прощеное воскресенье ледяную гору, для чего собирают по дворам хворост, щепки, худые кадки, складывают все это на ледяной горе и затем разводят костер, служащий символическим знамением весеннего солнца, яркие лучи которого растапливают снежные покровы зимы. Таким образом, олицетворяя самое празднество и ставя это олицетворение на место древних богинь, заправляющих сменою годовых времен, народ русский встречу Весны назвал встречею Масленицы, а изгнание Зимы — сожжением Масленицы, или её проводами.[134] Одновременно с пробуждением природы от зимнего сна (омертвения) пробуждаются к жизни и души усопших, осужденные пребывать в воздушных и заоблачных сферах; поэтому праздник весны был вместе и праздником в честь усопших предков, обычною порою сношений с ними, посещения кладбищ и поминок. До сих пор на Масленицу бегают по улицам ряженые, что знаменует появление освободившихся из загробного царства стихийных духов = оборотней, и во всех домах приготовляются блины, исстари составлявшие необходимую принадлежность всякого поминального пиршества. Те же обряды приурочиваются и к последней неделе Великого поста, и к празднику Пасхи, и к Фоминой неделе, так как мысль о воскресающей Весне[135] = Живе сочеталась в народных представлениях с мыслию о пресветлом Воскресении праведного солнца — Христа. Прилетая в сей мир, богиня Весна разводит пламя небесных гроз, разит и гонит злобных демонов, выводит из-за холодных зимних туманов и туч светозарное солнце или, выражаясь поэтически, снова воспламеняет его светильник и, пожигая снежное, ледяное царство Зимы, топит её в разливе стремительных вод. Символическим обозначением этой творческой деятельности богини издревле служили возжигаемые на земле огни. Ранним утром в четверг Страстной недели, как в день, посвященный громовнику, предки наши, по свидетельству Стоглава, палили солому и кликали мертвых. День этот называется на Руси чистым = светлым;[136] крестьяне ходят в Чистый четверг на проруби и закликают Весну,[137] а после "всенощного стоянья" приносят из церкви горящие восковые свечи и выжигают ими на дверях и потолках своих домов кресты для отогнания злых духов. Эта "страстная" свеча, будучи зажжена во время грозы, предохраняет дом от громового удара; поставленная в пчельнике, она дарует изобилие меда (намек на медовый напиток дождя, низводимый молниями); с нею же соединяют целебную, облегчающую страдания силу и потому, затепливая эту свечу, дают её в руки труднобольным во время болезненных припадков и родильницам при муках разрешения.[138] К заутрене на Светлое Христово Воскресенье белорусы собираются с зажженными лучинами; в великорусских губерниях и в Чехах жгут тогда около храмов смоляные бочки; уголья, оставшиеся от этих бочек, а равно и свечи, с которыми отстояли заутреню, приносят домой и затыкают за стрехи, чтобы охранить здания от грозы, а домашнюю скотину от порчи.[139] В Германии в ночь на первый день праздника зажигают на горах и холмах большие костры (у, обвитую соломой, к еловому дереву и, зажигая её ночью, пляшут вокруг огня, а когда пламя погаснет — собирают головни и уголья и разносят по домам.[140]   Существует ещё обыкновение зажигать ночью деревянные стрелы, обмазанные смолою, и метать их вверх — так, чтобы пущенная стрела описывала в воздухе огненную дугу.[141] Светлое Христово Воскресенье у немцев именуется к Пасхи — ающее от ночного и зимнего сна) солнце, культ которой пустил такие глубокие корни, что имя её сочеталось с главнейшим христианским праздником. Имя это восходит к санскр. корню ush, от которого образовались речения: санскр. ushas — зоря, usra (в Ведах) — утро, рассвет, лит. auszra — утренняя зоря, auszta — рассветает, зенд. ushactara — восточный, др. — нем. называют праздник Пасхи — jutry (jat> jystroj).[142] Игру лучей восходящего солнца поэтическая фантазия младенческих народов объясняла тем, что светило это, пробуждаясь от сна, пляшет поутру на востоке. Такую пляску можно наблюдать только с началом весны, когда небо очистится от потемнявших его зимних облаков и туманов. Отсюда возникло поверье, общее славянам и немцам, что на рассвете Светлого Христова Воскресенья солнце от радости пляшет, играет и скачет в три прыжка. На Руси в первый день Пасхи крестьяне взбираются на колокольни, крыши и пригорки смотреть на восходящее солнце. Тоже поверье прилагается и ко дню Благовещенья (25 марта); заметим, что на Благовещенье поселяне жгут старые соломенные постели и прыгают через разведенное пламя, которому приписывают силу укреплять здравие.[143] По народному убеждению, на первый день Пасхи отворяется светлый рай (т.е. просветляется небо), и врата его (Goldtor, откуда восходит солнце) остаются отверстыми во все продолжение праздника; потому всякий, кто умирает на этой неделе, признается святым: душа его беспрепятственно входит в селения праведных. Тогда же открываются зарытые в подземельях драгоценные клады и горят ярким пламенем, т.е. из-за темных облаков и туманов, рассеянных весенними грозами, является очам смертных золото солнечных лучей.   В Черниговской губ. Святая неделя слывет гремяцкою, а чехи называют её Червонными Святками.[144] С мыслью об отверстом рае тесно связаны: во-первых, суеверное мнение, против которого ещё в XVI веке выступал с обличительным словом Максим Грек, будто во все продолжение пасхальной седьмицы солнце не заходит и тем самым как бы обращает её в один продолжительный день (Светлое Христово Воскресенье называют Велик день);[145] во-вторых, верование, что в эту благодатную пору светлые боги сходят с небес на землю и наделяют её дарами плодородия. Верование это, наследованное от языческой старины, в христианскую эпоху было перенесено на Спасителя, Богородицу и святых угодников, народным рассказам, с первого дня Пасхи и до Вознесения Христос и апостолы странствуют по земле в нищенских рубищах, испытуют людское милосердие, награждают добрых и карают злых. В Смоленской губ. утверждают, что Христос сходит на землю в Чистый четверг и потому для встречи Божественного гостя в каждом доме приготовляется к этому дню хлеб, называемый стульце.[146] В белорусских деревнях на Светлое Христово Воскресенье ходят по домам волочебники и поют обрядовые песни, славя святых Юрия и Николу, что коров и коней запасают, Пречистую Деву, что засевает нивы, и Илью-пророка, зажинающего колосистую рожь. Все освященные на этот праздник яства украшаются зелеными ветками брусники; к таким яствам принадлежит и жареный барашек или поросенок, кости которого зарывают на пашнях, с целью предохранить нивы от града, а частью держат и во время летних гроз бросают в огонь, разведенный на домашнем очаге, дабы предотвратить удар грома.[147]   В Костромской губ. существует обычай: перед Христовской заутреней всходить на колокольни и стрелять оттуда из пистолетов, и это же делают и лужичане.[148] Выстрелы эти знаменуют весенний гром, прогоняющий нечистую силу Зимы = Смерти. На второй день Пасхи, на Красную горку и в Фомин понедельник молодые парни и девицы обливают друг друга ключевою водою — обряд, напоминающий сербскую Додолу и символически обозначающий пролитие небесных источников, осеменение матери-Земли оплодотворяющей влагою дождя.[149] Об этом Густинская летопись[150] рассказывает так: "От сих (языческих богов) единому некоему Богу на жертву людей топяху, ему же и доныне по некоих странах безумный память творят: во день Воскресения Христова собравшеся юнии, играюще, вметают человека в воду, и бывает иногда действом тых богов, си есть бесов, разбиваются и умирают, или утопают; по иных же странах не вкидают в воду: но токмо водою поливают, но единаче тому же бесу жертву сотворяют". На Красную горку (в воскресенье Фоминой или радуницкой недели), при солнечном восходе, сельские девицы собираются на ближний холм или пригорок и становятся вкруг; одна из них выступает в средину круга — с хлебом и красным яйцом в руках, и, обращаясь на восток, творит молитву, а после молитвы закликает Весну: "Весна красна! на чем пришла" и т.д. В Калужской губернии укрепляют при этом на горке длинный шест с соломенной куклою, которая вечером сожигается с песнями, с плясками; в Орловской же губ. поселяне на радуницкой неделе прогоняют Смерть из своего села, для чего в полночь девицы выходят с метлами и кочергами и, взмахивая ими по воздуху, гоняются за невидимой Мораною.[151] Обряд этот — и по своему значению и отчасти по самой обстановке — тождествен с обрядом "опахивания", каковой совершается в наших деревнях и селах для изгнания повальных болезней: чумы, холеры и коровьей Смерти. В старые годы в Литве друзья усопшего, провожая его тело в могилу, махали по воздуху ножами, с возгласом: "Бегите, бегите, злые духи!"[152] Как скоро богиня весны победит демонов зимы, она тотчас же одевает поля, сады и рощи свежею зеленью и цветами. Прекрасные, благословенные дни мая и начала июня издревле признавались посвященными этой богине и чествовались общенародными игрищами. В христианскую эпоху такие игрища, совершаемые в честь Весны, были приурочены к Вознесению и Троице, так как праздники эти бзываемый Семик, потому что бывает на седьмой неделе после Пасхи), получили в глазах народа особенно важное значение по известной нам связи четверга с культом громовника. В некоторых местностях к завиванию веников приступают уже в день Вознесения; обыкновенно же обряд этот совершается на Семик или Троицу.   Пред наступлением означенных праздников поселяне отправляются толпами в поля и рощи, собирают разные травы, преимущественно благовонные: чобер, мяту, зорю и калуфер и рубят молодик березы и другие лиственные деревья; и по городам, и по селам стены внутри домов убираются древесными ветвями, полы устилаются скошенною травою, а окна пахучими зельями и цветами; на дворах и по улицам устанавливаются в землю целые ряды березок, липок и кленов, так что каждый город и каждая деревня превращаются на несколько дней в зеленые сады. Точно так же убираются к Троице и самые храмы; накануне праздника благочестивые прихожане привозят срубленные деревья, расставляют их около перил, столбов, клиросов и по углам церкви, втыкают их за образа, подсвечники и люстры, пол усыпают травою, а местные иконы украшают цветами. Утром следующего дня женщины, девушки и дети приходят к обедне с пучками цветов и пахучих трав в руках и потом в продолжение года хранят их как святыню; верят, что сломленная в церкви березовая ветка и принесенные оттуда цветы и травы обладают целебною силою против всяких недугов. В великорусских губерниях поселяне и городская чернь собираются на Семик в леса и рощи, поют песни, завивают венки, срубают молодое березовое дерево и наряжают его в женское платье или обвешивают разноцветными лентами и лоскутьями.   Затем следует общий пир, изготовляемый в складчину или ссыпчину, т.е. из мирского сбора муки, молока, крашеных яиц и других припасов; на покупку вина и пива назначают денежные взносы. По окончании пиршества подымают наряженную березку, с радостными песнями и плясками несут её в деревню и становят в избранном общего согласия доме, где она и остается гостейкою до Троицына дня. В пятницу и субботу приходят навещать гостейку, а в Троицкое воскресенье выносят её к реке и бросают в воду. Тогда же пускаются по воде и семицкие венки. В Пинском уезде в Духов день крестьянские девушки избирают из своей среды самую красивую подругу, обвязывают её березовыми и кленовыми ветвями и под именем куста водят по улицам и дворам, что живо напоминает нам сербскую Додолу, с головы до ног убранную в цветы и зелень.   В Полтавской губ. водят на Духов день топ[153] которую представляет девушка, в разноцветной плахте, с яркими лентами в косах и монистами на груди. В старые годы около Воронежа строили на Троицу посреди дубовой рощи небольшой шалаш, убирали его венками, цветами и душистыми травами, а внутри ставили на возвышении соломенную или деревянную куклу, одетую в праздничное мужское или женское платье; к этому месту стекались со всех сторон окрестные жители, приносили с собой различные напитки и яства, водили вокруг шалаша хороводы и предавались беззаботному веселью и играм. В семицкой березке, "тополе", "кусте" и в Троицкой кукле народ чествовал лесную деву, оживающую в зелени дубрав, или самую богиню Весну, одевающую деревья листьями и цветами. На Троицын день молодежь отправляется в леса и рощи зививать венки, возглашая хором: Благослови, Троица, Богородица! Нам в лес пойти, Нам венки завивать, Ай Дидо, ой Ладо! Нам венки завивать И цветы сорывать. Приготовив венки, девицы и парни обмениваются ими друг с дружкою; девицы надевают их на головы, парни украшают ими свои шляпы и затем приступают к хороводным играм. Вечером, как только сядет солнце, или на следующий день ходят они на реку и кидают венки в воду; в некоторых же уездах этот последний обряд совершается на Всесвятской неделе. Местом завивания венков преимущественно выбирают ту рощу, которая прилегает к засеянному полю, — для того, чтобы рожь уродилась гуще и прибыльнее. В литовских и белорусских губерниях даже коровам на Троицын день надевают на рога и шеи венки, сплетенные из зелени и полевых цветов.[154] Венок издревле служил эмблемою любви и супружеской связи. Так как в весеннюю пору Земля вступает в брачный союз с Небом и так как богиня весны (Жива) была не только представительницею земных урожаев, но и вообще покровительницею брака и любовных наслаждений, то и посвященный ей праздник необходимо должен был считаться лучшим в году временем для заявлений любви и для гаданий о будущем семейном счастье. Бросая венки в воду, юноши и девицы допрашивают эту пророческую стихию о своей грядущей судьбе: если брошенный венок уплывет, не коснувшись берега, — это предвещает исполнение желаний, счастливый брак и долгую жизнь; если венок закружится на одном месте — это знак неудачи (свадьба расстроится, любовь останется без ответа), а если потонет знак Смерти, вдовства или бессемейной жизни (ме оставаться незамужнею). Замечают ещё: уцелел ли свежим или завял венок, сбереженный от Семика до Троицына дня. В первом случае рассчитывают на долголетнее и счастливое супружество, а в последнем — ожидают скорой Смерти. Не так давно в Калужской губ. существовало обыкновение, по которому парень, задумавший жениться, обязан был вытащить из воды венок полюбившейся ему девицы.[155] Таким образом, зелень и цветы играют главную роль на веселом празднике Весны; её благотворное влияние именно в том и выражается, что мать сыра земля, словно юная и прекрасная невеста, рядится в роскошные уборы растительного царства; апрель и май месяцы получили поэтому названия травня и кветня;[156] семицкая неделя слывет в народе зеленою, клечальною, а три последие дня этой недели и следующие за ними праздники Троицы и Св. Духа называются Зелеными Святками. Те же обряды совершаются на Троицу и в Литве, и в Польше.[157] У германских племен на Троицын день или в начале мая соблюдался в старые годы такой обычай: из среды юношей избирался maigraf (Maikгруженную зелеными ветками и венками (Maiwagen); один венок (Maikranz) был вручаем бургомистром и городским советом майграфу; остальные связки зелени шли в раздел между местными жителями, но самая бустарников, полевыми цветами. Нередко майграфу вручались два венка и предоставлялось право избрать из числа девиц царицу праздника (Maigднюю он возлагал один из своих венков. Существовал также обычай искать Maik оттуда вместе с майским королем, который ехал верхом на коне, опутанном гибкими зелеными ветвями, или в повозке, запряженной в чет: лошадью, убранной разным "клечаньем". Этим торжественным поездом означался возврат бога весеннего плодородия (Одина или Тора) из дальних неведомых стран, где проводил он зиму.   О таком поезде датчане выражались: at ride Sommer i bye (den Sommer in das Land reiten). В разных местах Германии на Троицын день и доныне продолжают украшать дома зеленью. В Англии в XVI и XVII столетиях на первый день мая ранним утром юноши и девицы в сопровождении музыкантов отправлялись в ближайший лес, сламывали древесные ветви, убирали их цветами и, воротившись домой, ставили эти майские знамения на дверях и окнах своих жилищ. Тогда же общими усилиями срубали они большое дерево и привозили его в город или деревню на нескольких парах быков; каждому быку прикрепляли между рогами букет цветов; дерево это — Maibaum — ставили посреди площади и предавались вокруг него играм и пляскам. Распорядитель празднества назывался lord of the may, а избранная ему в подруги — lady of the may.[158] Чехи на майский праздник избирают краля и кральку, и неделя, в которую происходит это народное гульбище, известна под именем кралевой (krяются на праздник увенчанные коронами и убранные цветами. Словенцы, празднуя возврат весны, назначают одного из юношей представлять Зеленого Егора (Юрия) и обвязывают его березовыми ветками. Срубленные деревья, которыми украшают в это время дома, называются майями. В Литве 1 мая уставляли на лугу зеленое дерево, обвешанное разноцветными лентами; сельская молодежь, избрав из своей среды самую красивую девушку, надевала ей на голову венок, обвивала её стан березовыми ветвями и веселою толпою сопровождала её на место гульбища. Там, возле какого-либо дерева, начинались танцы и песни, с постоянно повторяемым возгласом: о майя, о майя![159] Но лето гостит на земле короткое время. Солнце, достигнув полнейшего проявления своих творческих сил, поворачивает на зиму и с каждым днем более и более утрачивает свой живоносный свет; дни начинают умаляться, а ночи удлиняются. Этот поворот солнца (Sunnewende) = выезд его в далекий зимний путь сопровождался народным празднеством, приуроченным ко дню Иоанна Крестителя (24 июня). Пламя костров, разводимых в навечерии этого дня (Johannesfeuer), служит символическим знамением знойного июньского солнца. Немцы в XIV и XV столетиях называли это пламя Sunwentfeuer. "Ивановы огни" зажигаются под открытым небом на площадях, полях и горных возвышениях; в некоторых областях принято, чтобы священник благословлял возжженное пламя, и, до тех пор пока оно продолжает гореть, народ молится Богу. Возжжение огней при летнем повороте солнца — обычай, равно встречаемый как у народов индоевропейских, так и семитических; в Средневековье в совершении его принимали участие не одни простолюдины, но и владетельные князья и благородные сословия. В Западной Европе относящиеся к вопросу свидетельства памятников начинаются уже с XII века. В XV, XVI веках и позже, в больших городах (как, например, Париже, Метце и др.) костер складывали перед ратушею, убирали его цветами и зеленью, а почетную обязанность зажигать его предоставляли мэру.   В Пиренеях 1 мая отыскивали самое высокое дерево: ель, сосну или тополь, обрубали на нем все ветви, вбивали в ствол несколько кольев и оставляли на корню до 23 июня; накануне же Иванова дня, после данного священником благословения, сваливали это дерево наземь и предавали сожжению. У священного огня толпился народ; молодежь украшала себя венками, пела и танцевала; все же вообще — и старые, и молодые — прыгали через пламя, переносили через него детей и бросали в костер разные травы — с целью запастись здоровьем и отстранить от себя губительных демонов. Бросая в огонь травы, причитывали: "Да сгорят с этим зельем и все мои беды!" Или дотрагивались до огня ветками орешника и потом втыкали их у дверей коровьих хлевов. Каждый считал обязанностью захватить с собой головешку или несколько угольев и пеплу от ивановского костра; подобно "громовой стрелке", уголья эти и пепел предохраняют дом от удара молнии и служат целебным средством против волшебного очарования и болезней. В средине лета природа во всех своих стихийных проявлениях обнаруживает особенно живительную силу. Как пламенные лучи солнца прогоняют демонов мрака, холода и бесплодия, так и эмблема их — земной огонь — в воззрениях язычников получил то же благодетельное свойство прогонять болезни и мор; надо только пройти сквозь его очистительное пламя, проникнуться его священным веянием. Вместе с огнем и вода, как стихия, знаменующая амриту (плодоносный дождь), получает на Иванов день чудесное свойство смывать с больного тела все недуги и наделять его крепостью и здравием; поэтому в числе совершаемых тогда обрядов не последнее место занимает и купанье в реках и источника. Наконец, и самые травы и цветы, сорванные в период солнечного поворота, считаются по преимуществу целебными, так как с ними соединяется мысль о плодородящей силе земли, возбужденной ясным солнцем и летними дождями.[160] У славян и литовцев встречаем ту же обстановку Иванова празднества.   Словенцы называют Иванов день и самый поворот солнца — kres (кроат. kresz = огонь), а месяц июнь — kresnik; серб. кресови — dies solstitiales ("три дана приje и три послиje Илиjна дне"), кpиjec — огонь, разводимый накануне Иванова, Витова, Петрова и Юрьева дней, с которыми народная мысль связывает старинные воспоминания о боге-громовнике, возжигателе небесного пламени;[161] в одном из рукописных прологов крес, кресины — поворот солнца на лето. Поляки и чехи называют Иванов огонь sobotka (малая суббота, канун воскресного дня, издревле посвященного солнцу), в отличие от огня, возжигаемого в ночь на Пасху, которому присвояют название sobota (Ostersonnabend, великая суббота, канун Светлого Христова Воскресения).[162] На Руси Иванов праздник известен под именем Купалы. По указанию профессора Буслаева, корень куп совмещает в себе те же понятия, что и корни яр и буй. Во-первых, говорит он, куп имеет значение белого, ярого, а также буйного в смысле роскошно растущего, откуда в нашем языке употребительны: купавый — белый, купвка — цветочная почка у особенно белых цветов. Так как у, и, ы в известных случаях чередуются, то корень куп может иметь и другую форму кып, откуда кыпеть и кипень (кыпень) — в значении белой накипи и вообще белизны ("бел, как кипень"). Во-вторых, "ярый" и "буйный" заключают в себе понятия кипучего, неукротимого, бешеного, раздраженного; соответственно этому в санскрите kup — не только блистать, но и яриться, гневаться, слав, кыпети, кып — кипятиться, горячиться, сердиться. Наконец, в-третьих, как со словами "ярый", "ярость" нераздельно понятие желания, похоти, так при нашем "кыпети" находим лат. cupio.[163]   Допустив эти лингвистические соображения, надо будет признать, что имена Купало и Ярило обозначали одно и то же плодотворящее божество лета; такой вывод, во-первых, подтверждается старинным свидетельством о "бесстудном" характере купальских игрищ, а во-вторых, тем обстоятельством, что в Ярославской, Тверской и Рязанской губ. празднество Купалы ещё недавно называлось Ярилою.[164] Согласно с этим, составитель Густинской летописи принимал Купалу за бога земного плодородия: "Купало, яко же мню, бяше бог обилия, яко же у еляин Церес, ему же беузмныи за обилие благодарение приношаху в то время, егда и мяше настати жатва. Сему Купалу-бесу ещё и доныне в некоих странах безумный память совершают, наченше июня 23 дня, в навечерие Рождества Иоанна Предтечи, даже до жатвы и далей, сицевым образом: с вечера собираются простая чадь обоего полу и соплетают себе венцы из ядомаго зелия или корения, и препоясавшеся былием возгнетают огнь; инде же поставляют зеленую ветвь, и емшеся за руце около, обращаются окрест онаго огня, поюще свои песни, преплетающе Купалом; потом чрез оный огонь прескакуют".[165] По древнепоэтическому представлению бог-громовник кипятит в грозовом пламени дождевую воду, купает в её ливнях небо и землю и тем самым дарует последней силу плодородия; в христианскую эпоху дождящий громовник уступил свое место Иоанну Крестителю, к имени которого стали прилагать народное прозвание "Купалы": Иван Купало.   Эта замена условливалась: во-первых, совпадением праздника, посвященного Иоанну Крестителю, со временем купальских игрищ и, во-вторых, — влиянием языка, так как самое слово "купало" должно было возбуждать мысль о Крестителе: купать — погружать в воду, омывать делать его чистым, белым, купель — сосуд, употребляемый для крещения, kupalo, чеш. kupadlo — мовница, санскр. k[166] Наравне с прочими родственными племенами славяне при летнем повороте солнца возжигают костры, совершают омовения в реках и источниках и собирают целебные травы. Костры раскладываются на открытых полях, по берегам рек и преимущественно на холмах и горных возвышениях: в ночь на 24 июня, как скоро они загорятся, Ивановские Карпаты, Судеты и Исполиновы горы представляют истинно великолепное зрелище. На Руси для возжжения купальского костра употребляется живой огонь;[167] "четные" старики добывают его трением из дерева, и пока продолжается эта работа — собравшийся вокруг народ стоит в благоговейном молчании, но как только вспыхнет — тотчас же вся толпа оживляется и запевает радостные песни. Девицы в праздничных нарядах, опоясанные чернобыльником и душистыми травами, с цветочными венками на головах и холостые юноши схватывают попарно руки и прыгают через разведенное пламя; судя по удачному или неловкому прыжку им предсказывают счастье или беды, раннее или позднее супружество; на Украине девушки пускают свои венки в воду, прилепив к ним зажженные восковые свечи, и по этим плывучим венкам гадают о своей будущей судьбе. Прыганье через огонь избавляет от недугов, злого очарования и бесплодия;[168] матери нарочно сожигают на купальском костре снятые с хворых детей сорочки — для того, чтобы вместе с этим бельем сгорели и самые болезни. Чтобы скотина не болела и чтобы коровы давали больше молока, в Литве, на Руси и в Чехах принято перегонять стадановские костры. В Сербии накануне Иванова дня зажигают свернутые из бересты факелы; с этими факелами они обходят овечьи закуты и коровьи загоны, а затем складывают их на ближайшем холме и оставляют догорать в одной общей куче. Словенцы разбрасывают по полям и огородам пепел, уголья и головешки, взятые от ивановского костра, для того чтобы черви и другие насекомые не портили посевов и капустной рассады. То же самое делают и чехи — для предохранения своих нив, садов и огородов от непогоды и града; сверх того у чехов существует обычай зажигать накануне Иванова дня обмакнутые в деготь метлы и бегать, размахивая ими по воздуху. В белорусских деревнях в ночь на Ивана Купала вбивают в землю большой кол, обкладывают его соломой и кострикой и зажигают; когда пламя разгорится, крестьянки бросают в него березовые ветки и приговаривают: "Кабы мой лен был так же велик, как эта березка!"[169] Обычай творить омовение на рассвете Иванова дня засвидетельствован Стоглавом: "Егда нощь мимо ходит (читаем в этом памятнике), тогда отходят к реце (вар. к роще) с великим кричанием, аки беснии, (и) омываются водою (вар. росою)". Поселяне наши не только сами купаются на этот праздник — ради здравия тела, но с тою же целию купают и больных лошадей. Роса, выпадающая в купальскую ночь, в высшей степени обладает живительными и целебными свойствами и сообщает их полевым цветам и травам. Русины умываются этой росой, дабы отогнать от себя злые немощи и недуги; в Литве канун 24 июня даже называется праздником росы.[170] По народному поверью, лекарственные травы только тогда и оказывают действительную помощь, когда будут сорваны на Иванову ночь, или на утренней заре Иванового дня — прежде чем обсохнет на них роса. Исстари и доныне ночь на Ивана Купала почитается лучшим в году временем для сбора целебных трав, цветов и корений; сорванные тогда цветы и травы, называемые в Виленской губ. святоянским зельем, сохраняются в семьях как некая святыня; в случае надобности, ими окуривают больных, а во время грозы их бросают в затопленную печь, чтобы предохранить дом и надворные строения от удара молнии.[171] С тою же целию чехи зарывают под порогом избы и затыкают за стрехи сбереженные от ивановского костра головни и уголья или — как только начнется гроза — жгут на шестке частицы купальских венков; сербы вешают эти венки под кровлями домов и в хлевах для защиты от злых духов и ведьм, а болгары кладут их в кадильницу и окуривают болящих.[172] В половине июня полуденное солнце достигает высочайшей точки на небе, дни становятся наиболее продолжительными, и наступает пора томительного зноя; на этой вершине оно остается в течение нескольких дней, называемых днями летнего солнцестояния, а затем, поворачивая на зимний путь, начинает все ниже и ниже спускаться по небесной горе. У наших поселян июнь месяц слывет макушкою лета, а шведы соединяют с ним название midsommar (средина лета; midsummersnight — Иванова ночь). Болгары уверяют, что на Иванов праздник солнце пляшет, кружится и вертит саблями, т.е. разбрасывает яркие, пламенные лучи; по выражению русского народа, оно играет тогда, пляшет и мечется во все стороны.[173] В Силезии девушки пекут к этому дню пирожки, именуемые s[174] В сербской песне играющее солнце противополагается пасмурному, похмолому.[175] Летнее солнцестояние сербы и словенцы объясняют тем невольным страхом, какой должно чувствовать это светило прежде чем двинется в далекое зимнее странствование: Иванов день (говорят они) — такой великий праздник, что "на њега сунце на небу трипут (троекратно) од страха стане".[176] Когда наступали томительные жары и грозили полям и нивам засухою, а стадам и людям зловредными испарениями (заразою) — индусы ведийской эпохи обращались с мольбою к Индре, призывая этого всесильного бога сорвать с небесной вершины солнечное колесо и погасить его палящие лучи в дождевых потоках. Таким образом, поворот солнца на зиму был признан за один из благотворных подвигов бога-громовника и на Ивановском празднестве стал обозначаться скатыванием с горы в воду обмазанного смолою и зажженного колеса: обряд, и доныне совершаемый славянами и немцами.[177] У словенцев сохранилась следующая любопытная песня, которую поют при летнем повороте солнца: Tu Sa vedra neba, Tu Na dan Ivanja, Da ga vila dvorit ne S hladjanom vodom.[178] Al’ govori sveti lvo Na dan Ivanja: "Stan de, sunce, do tri puta Na dan Ivanja; Dojt ce tebi mlade dive S hladjanom vodom, S hladjanom ce te vodom dvorit Na dan Ivanja, S vinci ce ti zlatne kose Lipo kititi". По болгарскому поверью, солнце на Иванов день не знает предстоящей ему дороги, а потому является дева и ведет его п[179] Эта дева — богиня Зинею летних гроз; словенская песня заменяет её вилою. То деятельное участие, какое приписывали богу-громовнику в повороте солнца, ярко выразилось во всех поверьях и обрядах, относящихся к этому времени. Иванова ночь исполнена чудесного и таинственного значения: в эту ночь источники и реки мгновенно превращаются в чистое серебро и золото, папоротник расцветает огненным цветом, подземные сокровища выходят наружу и загораются пламенем, деревья движутся и ведут между собой шумную беседу, ведьмы и нечистые духи собираются на Лысой горе и предаются там неистовому гульбищу.[180] Все эти поверья возникли из древнепоэтических выражений, какими народная фантазия живописала летние грозы. Призванный повернуть солнцево колесо и освежить удушливый воздух, Перун совершает этот подвиг во мраке ночи, т.е. облагает небо тучами и превращает ясный день в непроглядную ночь; поэтому и самое празднование поворота солнца происходит в ночное время. На потемненном небе загораются молнии, или, выражаясь метафорически, расцветают огненные цветы; облака и тучи, эти дожденосные источники и реки, озаряются блеском грозового пламени; бурные вихри потрясают дубравы, в шуме и треске которых слышатся человеку неведомые голоса; удары грома разбивают облачные горы и открывают затаенное в их подземельях золото солнечных лучей; стихийные духи затягивают дикие песни и увлекаются в быструю, бешеную пляску. Костры, разводимые на Иванову ночь, могли служить эмблемами не только знойного июньского солнца, но и возжигаемого Перуном грозового пламени; это доказывается: во-первых, тем, что угольям и головням, взятым от купальского костра, приписывается сила и свойства громовой стрелки; во-вторых, тем, что в некоторых местах Малороссии купальский костер заменяется кучею крапивы, каковая замена стоит в несомненной связи с представлением молнии жгучею травою. Словенцы во время засухи втыкают в забор Ивановскую головешку, с уверенностью, что она вызовет дождь.[181] Рядом с скатыванием огненного колеса в реку топили в ней и самого Купала. В Малороссии уцелел следующий обряд: накануне Иванова дня делают из соломы идола Купала — иногда величиной с ребенка, а иногда в настоящий рост человека, надевают на него женскую сорочку, плахту, монисты и венок из цветов. Тогда же срубают дерево (преимущественно черноклен, вербу или тополь), обвешивают его лентами и венками и устанавливают на избранном для игрища месте. Дерево это называют Мареною; под ним ставят наряженную куклу, а подле неё стол с разными закусками и горилкою. Затем зажигают костер и начинают прыгать через него попарно (молодец с девицею), держа в руках купальскую куклу; игры и песни продолжаются до рассвета. На другой день куклу и Марену приносят к реке, срывают с них украшения и бросают ту и другую в воду. На празднике возглашается обрядовая песня: Ходыли дивочки коло Мариночки, Коло мого вудола Купала. Гратеме сонечко на Йвана! Купався Иван, та в воду упав; Купало на Ивана! Чехи (около Эгера) ставят на возвышенном месте вырубленную в лесу смолистую елку или сосну, убранную венками, цветами и красными лентами; вокруг неё накладывают и зажигают вечером кучу хворосту и других горючих материалов, и, как только вспыхнет пламя — парни бросаются к Иванову дереву и лезут на него доставать венки и ленты. Перун-оплодотворитель (Ярило) и Лада, богиня Знераздельная божественная чета. Литовцы и летты, сходясь на купальское празднество, славили Ладу[182] и приносили ей в жертву белого петуха; ту же богиню призывают в своих обрядовых песнях и карпа торусы.[183] Возле Купала, слившегося в христианскую эпоху с Иоанном Крестителем, в наших преданиях выступает Купальница, имя которой сделалось эпитетом св. Аграфены, так как память этой последней празднуется на 23 июня. Собственно же Лада сменилась в воззрениях народа Пречистой Девою Мариею, которую сербы называют огняна Мария, хорутане — sveют Богородице ниспослание дождя и возделывание пашни. 24 июня, при восходе солнца, белорусы собираются у пылающих костров и смоляных бочек и поют следующую песню: Иван да Марья На горе купалыся; Гдзе Иван купався — Берег колыхався, Гдзе Марья купалась — Трава расцилалась, — т.е. Перун и Лада купались в дождевых потоках, на небесной горе, причем первый потрясал землю громовыми раскатами, а последняя растила на полях травы. Что именно таково значение приведенных стихов, это подтверждается другою купальскою песнею, в которой рассказывается, как "в озере сам Бог купався с дитками-судитками". День Аграфены-купальницы посвящается собиранию лекарственных трав; из числа этих зелий особенным уважением в народе пользуются купаленка, или купальница (trollius europaeus, желтоголов), и цветок иван-да-марья (melampyrum nemorosum, нем. Tag und Nacht): крестьяне парятся на них в банях, дабы смыть с себя худоб купальская песня и уборку хлеба: Ой! чие то жито пид гору стояло? Иванкове жито пид гору стояло, Пид гору зелененько, по мисяцу видненько. Молода Маричка ходить жито жати: "Молодой Иванко! не вмию я жати". — Як я тебе визьму, жито жати научу![184] Случайное созвучие имени Мария с словом Марена (= Зима, Смерть) повело к смешению связанных с ними представлений; такая ошибка произошла тем легче, что, по требованию стародавнего культа, в начале весны топили чучело Марены, а при летнем повороте солнца та же судьба постигала Ладу. Вот почему зеленое дерево, служившее эмблемою Лета, на Ивановом празднике бросается в воду и вместе с тем получает название Марены. Хотя народ и продолжает, по преданию, совершать купальские обряды, но давным-давно утратил живое их понимание и постоянно смешивает Купала с Купальницею. Мы видели, что куклу, называемую Купалою, наряжают в женские уборы; в Харьковской же губ. кукла эта известна под именем Марены.[185] У белорусов, с рассветом Иванова дня, крестьянки выбирают из своей среды самую красивую девушку, обнажают её и опутывают с ног до головы гирляндами из цветов; затем отправляются в лес, где Дзевко-Купало (так называют избранную девушку) обязана раздавать своим подругам заранее приготовленные венки. К этой раздаче она приступает с завязанными глазами — в то время как вокруг неё движется веселый девичий хоровод. Смотря по тому, какой венок кому достанется, заключают о своей будущей судьбе; свежий венок сулит богатую и счастливую жизнь замужем, а венок сухой, увядший — бедность и несчастливый брак "счастья-доли не бачить ей, жить у недоли!".[186]   Наоборот, срубленное дерево принимается в некоторых местностях за самого Купалу: на Волыни и Подоле девицы приносят убранную цветами вербу, устанавливают её в землю и вокруг этого дерева, называемого Купайлом, водят хоровод и поют жалобные песни; между тем собираются парни и, выждав время, вступают в притворную борьбу с хороводом, овладевают вербою и рвут её на части.[187] В этом обряде кроется мысль о начинающемся после летнего поворота солнца замирании плодотворящих сил природы; богиня-Солнце, пускаясь в зимнюю дорогу, с каждым днем более и более теряет свою царственную власть над миром: дни сокращаются, ночи увеличиваются, а вместе с тем и вся природа близится к старости и увяданию. В летние жары народ призывал громовника погасить пламя солнечных лучей в разливе дождевых потоков; но самое это погашение должно было напоминать древнему человеку аналогические представления Ночи, с приходом которой дневное светило тонет в волнах всемирного океана, Зимы, которая погружает его в море облаков и туманов, и, наконец, Смерти, которая гасит огонь жизни. Прибавим к этому, что на пути в загробный мир усопшие, по мнению наших предков, должны были переплывать глубокие воды. Мысль о замирающих силах природы особенно наглядно выражается в тех знаменательных обрядах, которые ещё недавно совершались на Всесвятской неделе или в первое воскресенье после Петрова дня, празднуемого 29 июня, и были и известны в нашем народе под названием похорон Костромы, Лады и Ярила. По всему вероятию, обряды эти принадлежали в старину к купальским игрищам; но так как по своему вакханальному характеру они должны были вызывать постоянные протесты со стороны духовенства, находившего подобное "бесстудие" несоответствующим святости поста и церковного праздника, то и были перемещены на другие дни. Сверх того, с именем апостола Петра суеверный народ связывал свои старинные представления о боге-громовнике; а потому и купальские игрища легко могли приурочиваться ко времени около Петрова дня. В некоторых местностях вечером накануне 29 июня крестьяне зажигают костры, а на утро следующего дня наблюдают игру восходящего солнца.[188]   Похороны Костромы в Пензенской и Симбирской губ. совершались таким образом: прежде всего девицы избирали из среды себя одну, которая обязана была представлять Кострому; затем подходили к ней с поклонами, клали её на доску и с песнями несли к реке; там начинали её купать, причем старшая из участвующих в обряде сгибала из лубка лукошко и била в него, как в барабан; напоследок возвращались в деревню и заканчивали день в хороводах и играх. В Муромском уезде соблюдалась иная обрядовая обстановка: Кострому представляла кукла, которую делали из соломы, наряжали в женское платье и цветы, клали в корыто и с песнями относили на берег реки или озера; собравшаяся на берегу толпа разделялась на две половины: одна защищала куклу, а другая нападала и старалась овладеть ею. Борьба оканчивалась торжеством нападающих, которые схватывали куклу, срывали с неё платье и перевязи, а солому топтали ногами и бросали в воду, между тем как побежденные защитники предавались неутешному горю, закрывая лица свои руками и как бы оплакивая Смерть Костромы. Дэтому она получила название Костромы. В областных говорах слово Кострома означает: прут, розгу и растущие во ржи сорные травы; костра, кострец, костер, костера трава метлица, костерь, костеря — жесткая кора растений, годных для пряжи, кострыка — крапива, кострубый (кострубатый) шероховатый, в переносном смысле: придирчивый, задорный.[189] Напомним, что прут, крапива, колючие и цепкие травы принимались за символы Перуновых молний. В Малороссии соломенная кукла, которую хоронили в первый понедельник Петровки, называлась Кострубом, и обряд её похорон сопровождался печальною песнею: Помер, помер Кострубонько, Сивый, милый голубонько!..[190] Подобный же обряд в Саратовской губ. называется проводами Весны: 30 июня делают соломенную куклу, наряжают её в кумачный сарафан, ожерелье и кокошник, носят по деревне с песнями, а потом раздевают и бросают в воду. Ярилово празднество отличалось теми же характеристическими чертами. В Воронеже толпы народа с раннего утра сходились на городской площади и с общего согласия определяли: кому из присутствующих быть представителем Ярила; по разрешении этого важного вопроса — избранного облекали в пестрое, разноцветное платье, убирали цветами и лентами, навешивали на него колокольчики и бубенчики, на голову надевали ему раскрашенный бумажный колпак с петушьими перьями, а в руки давали колотушку, которая исстари принималась за эмблему громовой палицы. Шествие Ярила возвещалось барабанным боем: обходя площадь, он пел, плясал и кривлялся, а следом за ним двигалась шумная толпа. Народ предавался полному разгулу и после разных игр, сопровождаемых песнями, музыкой и плясками, разделялся на две стороны и начинал кулачный бой — стенка на стенку. В Костроме горожане сходились на площадь, избирали старика, одевали его в рубище и вручали ему небольшой гроб с куклою, которая изображала Ярило и нарочито делалась с огромным детородным удом. Затем отправлялись за город; старик нес гроб, а вокруг него шли женщины, причитывали нараспев похоронные жалобницы и жестами своими старались выразить скорбь и отчаянье. В поле вырывали могилу, хоронили в ней куклу с плачем и воем и тотчас же начинали игры и пляски, напоминавшие языческую тризну. В Малороссии соломенное чучело Ярила приготовлялось со всеми естественными принадлежностями мужского пола; куклу эту клали в гроб и по захождении солнца выносили на улицу. Пьяные бабы подходили к гробу, плакали и печально повторяли: "Помер он, помер!" Мужчины подымали и трясли куклу, как бы стараясь разбудить усопшего Ярила, и потом замечали: "Эге, баба не бреше! Вона знае, що jий солодче меду". Бабы продолжали горевать и причитывать: "Який же вин був хороший!.. Не встане вин бильше! О як же нам розставатися с тобою? И що за жизнь, коли нема тебе? Приподнимись хоть на часочик! Но вин не встае и не встане…" Когда Ярило был уже достаточно ублажен и оплакан, куклу его зарывали в могилу.[191]   Некоторые из наших ученых видят в именах Купала, Ярилы, Костромы только названия летних праздников и ничего более. Но если принять в соображение, что фантазия младенческих народов любила свои представления облекать в живые, пластические образы, что это было существенное свойство их мышления и миросозерцания, что самые времена года казались уму древнего человека не отвлеченными понятиями, а действительными божествами, посещающими в известную пору дольний мир и творящими в нем те перемены, какие замечаются в жизни, цветении и замирании природы, то несостоятельность вышеуказанного мнения обнаружится сама собою. Из приведенного нами описания праздничных обрядов очевидно, что народ ещё недавно представлял Купалу и Ярилу как существа живые, человекоподобные, и в этом нельзя не признать отголоска глубочайшей древности, когда поэтическое чувство господствовало над мыслию человека. После Иванова дня поселянин начинает следить за теми знамениями, которые пророчат ему о грядущей смене лета зимою. К концу июня замолкают кукушка, соловей и другие певчие птицы; так как это случается около того времени, когда в полях колосится хлеб, то о замолкшей кукушке крестьяне выражаются, что она подавилась житным колосом; малорусы говорят: "Соловейко вдавився ячминним колоском, а зозуля мандрикою".[192] С сентября начинается отлет птиц в теплые страны, или вирий; о ласточках рассказывают, что в первый день этого месяца они прячутся в колодцы, т.е. улетают в рай (= царство вечного лета), лежащий по ту cторону облачных источников. В тот же день крестьянки хоронят мух и тараканов в гробах, сделанных из свекловицы, репы или моркови, чем символически обозначается оцепенение этих насекомых на все время зимы. 14 сентября змеи уползают в вирий, или же собираются в ямах, свертываются в клубки и засыпают зимним сном.[193] Мало-помалу увеличиваются холода, трава увядает, с деревьев опадают листья, и наконец является суровая Зима, налагает на весь мир свои оковы, стелет по водам ледяные мосты, землю одевает в белоснежный саван и выпускает из адских подземелий вереницы вьюг, метелей и морозов. Если с поворотом солнца на зиму соединялась мысль о замирании творческих плодотворящих сил природы, то с поворотом этого светила на лето необходимо должна была соединяться мысль о их возрождении, на что и указывают обряды, доныне совершаемые во время Рождественских Святок — на так называемом празднике Коляды. Коля(е)да, пол. коlпоследствии слово это стало по преимуществу употребляться для обозначения январских календ (с 14 декабря по 1 января включительно), как исходного пункта, с которого начинается год, и затем уже в Средние века перешло в название святочных игрищ: фран. chalendes, прован. calendas, нижненем. kaland. К нам оно проникло из Византии вместе с отреченными книгами и согласно с звуковыми законами славянского языка изменилось в Коляду. Никифор Омологета, живший в IX веке, в опровержении своем ложных писаний говорит, что не д[194]   Кормчая книга по списку 1282 года, приводя правило, запрещающее колядские обряды, присоединяет такое толкование: "Каланди соуть пьрвии в коемьждо месяци днье, в них же обычай бе едином творити жертвы, и в таже евроумания елиньстии беаху праздньници; вроум бо порекл есть Дионисово, и иная вься яже соуть идольская прельсти и соуетьства отмещюще святии от верных жития, возбраняють крестьяном таковая творити… и не повелевають моужем облачатися в женьскыя ризы, ни женам в моужьскыя, еже творять на праздьникы Дионисовы пляшюще, ни лиц же косматых възлагати на ся, ни козлих, ни са тоурьскых… яже ныне творять селяне, не ведоуще что творять".[195] На тождество рус. коляды с латин. calendae указал ещё Яков Гримм,[196] и нельзя не удивляться, что исследователи наши как будто не заметили этого простого объяснения и постоянно придумывали свои собственные производства, основанные на бесплодной игре созвучий.[197] Когда наступали самые короткие дни и самые длинные ночи в году, древний человек думал, что Зима победила Солнце, что оно одряхлело, утратило свою лучезарность и готовится умереть, т.е. погаснуть. Но торжество злых сил продолжается не далее 12 декабря — дня, в который солнце поворачивает на лето и который поэтому слывет в народе поворотом, поворотником и солоноворотом.[198] Как на Ивана Купала Солнце, по русскому поверью, выезжает в колеснице на серебряном, золотом и алмазном конях, так и теперь, наряженное в праздничный сарафан и кокошник, оно садится в телегу и направляет своих коней на летнюю дорогу.[199] Народ сочетал с этой древней богинею имя Коляды и, прославляя в обрядовой песне выезд Солнца на лето, употребляет следующее выражение: "Ехала Коляда в малеваном возочку, на вороненьком конечку".[200] В прежние годы существовал даже обычай возить Коляду, которую представляла нарочно избранная девушка, одетая в белую сорочку.[201] Отсюда становится понятным, почему составители старинных хроник причисляли Коляду к сонму языческих богов и в обрядах колядского праздника усматривали следы идолослужения. После зимнего поворота Солнце мало-помалу начинает брать верх над демонами мрака: по народному выражению, день к Новому году прибавляется на куриный шаг или на гусиную лапку,[202] а в начале февраля лучи солнечные уже "нагревают у коровы один бок", почему крестьяне и называют февраль месяц бокогреем.[203] В этом переходе от постепенной утраты к постепенному возрастанию светоносной силы Солнца предки наши видели его возрождение или воскресение (= возжжение солнцева светильника) и в честь столь радостного события, совершавшегося на небе, зажигали по городам и селам костры. Так как около того же времени христианские правила установили праздновать Рождество Спасителя, называемого в церковных песнях "праведным Солнцем, пришедшим с востока",[204] то древнеязыческий праздник рождающемуся Солнцу и был приурочен к Рождественским Святкам; по мнению народа, высказанному в его обрядовой песне, Коляда нарождается накануне Рождества.[205] К этому необходимо добавить, что, вместе с перенесением новолетия на 1 января, мысль о нарождающемся новом годе весьма удачно совпала со старинным Мифом о рождении Солнца, движением и поворотами которого определяется обычная смена времен. Заметим, что ещё у римлян праздник natales solisinvicti совершался в январские календы.[206] В некоторых местностях России удержалось обыкновение раскладывать по берегам рек костры — в ночь на 12 декабря; вообще же палению костров посвящают у нас ночи на Рождество Христово, на Новый год и Крещение. Во время Рождественской заутрени почти по всем городам и селам жгут у церквей смоляные бочки. На Украине, начиная с 25 декабря, крестьяне целую неделю не выкидывают из избы сора, а тщательно собирают его в одну кучу; на Новый же год, перед самым восходом солнца, выносят сор в сад и зажигают с твердою уверенностью, что оживленные действием этого огня деревья принесут на будущее лето обильные и вкусные плоды. Некоторые хозяева собирают сор в продолжение целого года и зажигают его на дворе или в саду накануне Рождества Христова.[207] У сербов, кроатов и далматинцев канун Рождества называется бадњи дан (бадний день) от слова бадњак,[208] означающего сырую новую колоду, сожигаемую в это время на домашнем очаге, а самое Рождество — Божић (Сын Божий, новорожденный Божественный Младенец). На бадний день серб-домохозяин (домаћин) отправляется в лес, приискивает молодой дуб, вырубает из него колоду и привозит её на свой двор; в Герцеговине для этой перевозки употребляют шесть или восемь волов. Как только смеркнется, хозяин вносит колоду в избу и, обращаясь к домочадцам, приветствует их: "Добар вече[209] и честит[210] вам бадњи дан!"   Ему отвечают: "Дао ти Бог добро сретњи и честити!"[211] Принесенную колоду обмазывают по краям медом, посыпают зерновым хлебом и кладут в печь на горячие уголья. В некоторых деревнях, кроме большого бадняка, возлагают на огнище ещё пять мзяйка устилает пол соломой, разбрасывает по ней орехи. После ужина поют и веселятся, а на рассвете следующего дня стреляют из ружей. Первый гость, который войдет в избу на Рождественский праздник, называется положайником, или полазником; ему приписывают и все радости, и все беды, какие выпадают на долю хозяев и их семьи в течение целого года. Поэтому всякий домаћин заранее избирает себе в положайника такого знакомого, о котором думает, что он наверно принесет ему счастье; следуя общепринятому обычаю, никто другой и не является на первый день праздника. При входе в избу положайник бросает горсть хлебных зерен и произносит: "Христос се роди!", а кто-нибудь из домашних отвечает: "Ва истину роди!" — и осыпает его самого житом. После этого положайник приближается к огнищу и, ударяя кочергой по горящему бадняку — так, что искры сыплются во все стороны, причитывает: "Оволико говеда, оволико коња, оволико коза, оволико оваца, оволико крмака, оволико кошница, оволико среће и напретка!" Перед обедом все присутствующие берут в руки по зажженной восковой свече, молятся Богу и целуют друг друга — со словами: "Мир божjи! Христос се роди, ва истину роди, поклан амо се Христу и Христову рожанству". По окончании молитвы и взаимных приветствий свечи передаются домохозяину, который соединяет их в один пук и ставит в чашку, наполненную разного рода хлебными зернами; немного погодя он гасит их в этих зернах, опуская зажженными концами вниз. Кроме других яств, для рождественской трапезы необходимы мед и чесница, т.е. пресный пшеничный хлеб с запеченною в нем серебряною или золотою монетою. Когда усядутся за стол, домаћин разламывает чесницу и раздает всем по куску; тот, кому достанется кусок с монетою, будет "нajcpeтниjи оне године". Бадняк, по мнению сербов, обладает целительной и плодородящей силою: уголья и зола его употребляются как лекарство против болезней рогатого скота и лошадей; тлеющей головней его окуривают улья и потом, когда она погаснет, относят её в сад и ставят на молодую сливу или яблоню: так поступают для того, чтобы будущий год был изобилен на мед и садовые плоды. Ту же производительную силу сербы соединяют и с божитными семенами, и с божитною соломою; семенами этими они закармливают кур, чтобы не было недостатка в яйцах, а солому относят на нивы, "да би боље родиле".[212] В Черногории на бадний день каждая семья приготовляет толстое дубовое бревно, обвитое лавровыми ветвями. По закате солнца вносят бревно в избу, посыпают его пшеницею и причитывают: "Я тебя пшеницею, а ты меня мужскими главами (т.е. даруй мне потомство), скотиною, хлебом и всяким счастьем!" Затем старейшина, вместе с домочадцами, кладет бревно на очаг и зажигает с обоих концов, а когда оно разгорится — льет на него вино и масло и бросает в огонь горсть муки и соли.   От священного пламени очага он затепливает восковые свечи и лампаду перед иконами и, сотворив молитву о благоденствии своей семьи и всех православных христиан, берет чашу вина, отведывает немного и передает старшему сыну; этот в свою очередь должен передать её следующему родичу и так далее, пока круговая чаша не обойдет всех мужчин и женщин. Но каждый, взявши чашу, прежде нежели отопьет из неё, плещет вином на бадняк с таким приветом: "Будь здрав, бадняче-веселяче, с великом и добром сречом у кучу улега!" По окончании описанных обрядов делают несколько залпов из ружей и приступают к вечерней трапезе, причем стол бывает устлан соломою, посредине стола лежат один на другом три хлеба, а над верхним хлебом красуется воткнутая в него лавровая ветка с апельсином или яблоком. Бадняк остается в печи и тлеет там до Нового года; во все это время праздничные яства не снимаются со стола и всегда готовы на угощение друзей, знакомых и странников. Всякий гость, входя на Рождественские Святки в избу, подвигает бадняк к задней стороне печи и, как только посыплются искры, высказывает доброе пожелание: "Да будет у хозяина столько же детей, коров, овец или денег, сколько выпало искр!"[213] У болгар канун Рождества — бждни вечер — сопровождается следующими обрядами. Глава семейства, жена его и дети выходят на двор с зажженными лучинами в руках, отправляются к месту, отведенному для рубки дров, и выбирают толстое, длинное и сырое дубовое полено. Когда оно бывает найдено, домовладыка снимает шапку и с благоговением произносит: "Помози, Боже, и ти Коледо, да поживеем и до друга година!" Потом, взвалив дубовое полено на плечо, возвращается в избу, кладет его в печь и разводит огонь; приступая к очагу, он возглашает молитву и обращается к присутствующим со словами: "Христос са роди!" — "Истино са роди!" отвечают ему домочадцы и целуются друг с другом. Это возжженное накануне Рождества полено называется бадник; оно должно медленно и постоянно гореть во все продолжение Святок — до самого Крещения. В некоторых местах Болгарии 24 декабря тушат во всей деревне старый огонь и взамен него вытирают из сухого дерева новый — Божий, или святой, огнец, которым и возжигают домашние очаги.[214] Когда бадняк загорится, домовладыка подымает его и ударяет им несколько раз, приговаривая: "За плод и здраве!" Искры, которые посыплются от первого удара, знаменуют приплод лошадей искры от второго и третьего ударов — приплод коров и овец и так далее. На разведенном огне пекут пресный хлеб с золотой или серебряною монетою внутри, называемый боговица (= серб. чесница); по полу разбрасывают солому, грецкие орехи и пшеницу; к ужину приготовляют вино, мед и разные плоды: яблоки, сливы, сухие персики, изюм, виноград, стручки и орехи. Как скоро стол будет накрыт и уставлен яствами и напитками, глава семейства берет кадильницу, читает молитву и кадит по избе ладаном; после того садятся за ужин, но съедают не все, а часть меда и фруктов откладывают в особую миску, ставят под образа и сберегают на случай болезней, как самое надежное лекарство.   Набожные люди, верные заветам старины, стараются не спать на Рождественскую ночь; сидя возле очага, они заботливо наблюдают, чтобы как-нибудь не погасло священное пламя. Пепел, остающийся от бадняка, частию употребляют на лечение домашней скотины, а частию рассыпают по нивам, пастбищам и виноградникам — с твердым убеждением, что это способствует хорошему урожаю; ту часть бадняка, которая не успевает сгореть ко дню Крещения, зарывают в землю — посреди виноградника — или хранят в дому до следующего Рождественского сочельника и тогда разводят ею "новый огонь".[215] У германских племен сербо-болгарскому бадняку соответствуют Weihnachtsblock, Julblock, о которых упоминают писатели XII века; во Франции ещё доныне чествуется souche de поёl;[216] в Марселе зажигают calendeau, или caligneau — большой дубовый обрубок, опрыскивая его ладаном и маслом: обряд возжжения совершается старейшим представителем семьи; летты канун Рождества Христова называют blukku wakkars — вечер чурбана, ибо тогда приносится и возжигается чурбан (blukkis). Подобный же обряд в Швеции и Норвегии приурочен ко дню Крещения: ранним утром хозяйка затапливает печи; перед устьем очага собираются домочадцы, становятся в полукруг и преклоняют колена; затем они вкушают приготовленные печенья и напитки и часть от тех и других бросают и льют в разведенное пламя.[217] По древнеарийскому представлению, всякий раз, когда облачные демоны погасят (= омрачат) дневное светило, — тотчас же выступает бог-громовник, буравит своею палицей дерево-тучу, добывает из него живое пламя грозы и снова зажигает солнцево колесо. То же представление прилагалось и к зимнему повороту солнца: если с этого времени оно начинает возрождаться = приобретать все бумали наши предки, и под влиянием означенной мысли декабрь, как месяц поворота и возжжения солнцева колеса, был назван именем коложега (= julfeuer).[218] Этот творческий подвиг, совершаемый Перуном на радость всем людям на небе, чествуется на земле в символическом обряде возжжения бадняка. Суровое время года, в которое происходит поворот солнца на лето, помешало колядскому празднику развиться до общинного, публичного значения и удержало за ним чисто семейный характер.   Морозы, вьюги и метели гонят человека под домашний кров, заключают его в тесных пределах избы и вместе с этим необходимо ограничивают круг его интересов и обязанностей. Вот почему возжжение бадняка совершается не всенародно, не под открытым небом, а в стенах избы — на родовом очаге, который исстари признавался святынею = жертвенником и обиталищем дружелюбного Агни. Бадняк приготовляется из дубового дерева: как известно, дуб был посвящен Перуну, и до сих пор "живой огонь" по преимуществу добывается из этого дерева. Тому же богу были посвящены и орехи, а потому разбрасывание их по избе указывает на культ громовника; чехи молят в обрядовой песне: "Koleda, koleda! Ddej ori[219] Масло и вино, которыми поливают бадняк, и хлебные зерна, которыми его осыпают, служат знамениями дождя, приносимого грозовой тучей, осеменяющего землю и дарующего ей плодородие. Очевидно, что старый бадняк и младой Божич, прославляемые в сербских песнях,[220] скрывают под своими именами Деда-Перуна, возжигателя небесного пламени, и просветленное этим пламенем Солнце. Согласно с уподоблением солнечного света золоту, сербы причитывают накануне Рождества: Божић, Божић бата На oб oja врата, Носи киту злата, Да позлати врата,[221] т.е. новорожденное Солнце стучится в небесные врата и, отверзая их, позлащает восток блеском утренней зари. У русских и чехов уцелела старинная святочная игра, основную мысль которой составляет: искание золотого кольца = солнца, сокрытого змеем Вритрою во мраке зимних облаков и туманов. Все участвующие в игре садятся в кружок и, передавая тайком из рук в руки золотое кольцо, запевают хором: И я золото хороню-хороню, Чисто с Гадай, гадай, д Отгадывай, красная, В коей руке былица — Змеиная крылица? Наше золото пропало, Оно порохом запало, Призаиндсвело, призаплесневело… Пока продолжается песня, одна из девиц ходит в средине круга и старается угадать: у кого находится кольцо; если угадает, то присоединяется к подругам, а на смену ей искательницей золота выступает другая девица, и законченная игра начинается сызнова.[222] Все вечера, начиная с 24 декабря по день Крещения, называются у нас святыми (нем. Weihnachten). По мнению поселян, в эти святые вечера нисходит с неба и странствует по земле новорожденный Бог, и потому всякая работа считается тогда за великий грех.[223] Явление божества сопровождается чудесными знамениями. В полночь накануне Рождества и Крещения отверзаются небесные врата; пресветлый рай, в котором обитает Солнце, открывает свои сокровища; воды в реках и источниках оживают (приходят в движение, волнуются), претворяются в вино и получают целебную силу; на деревьях распускаются цветы и зреют золотые яблоки. В этот таинственный час божество рассыпает щедрые, богатые дары на весь мир: о чем помолишься отверстому небу, то и сбудется. Чтобы узреть, как будет отворяться небо, сербы выходят на Богоявленскую ночь в поля и остаются там до самого рассвета.[224] У лужичан накануне Рождества Христова ходит по домам bo и орехами, а в другой — ветку с привешенным к ней звонком. Подводя детей к святочному дереву, убранному плодами и орехами, родители уверяют их, что все эти лакомства принесло bo[225]   По немецким преданиям, в период зимнего солнцеповорота растворяется небо, светлые боги: Один, Фрейр, Гольда и Фрея — нисходят на землю и благословляют воды и растения; там, где они шествуют, воды превращаются в вино, а деревья — в розмарин: "Allе Wasser — Wein, Alle B[226] Эти цветущие деревья и текущие вином источники суть деревья и источники небесного рая; в зимнюю пору, когда на земле замирает всякая растительность и воды стоят окованные льдами, в райских садах (т.е. на востоке, откуда богиня Зцветы, зреют золотые плоды и бьют животворные ключи нектара. Вместе с богами спускаются с заоблачных высот и блаженные предки, посещают своих родичей, садятся возле пылающего очага и участвуют в их семейной трапезе. Те же мифические представления: отверстые врата рая, сошествие бессмертных на землю и превращение воды в вино соединяются и с праздником Пасхи; такое совпадение во взглядах на два разновременных праздника вполне понятно, ибо и зимний поворот солнца, и весеннее его просветление равно возбуждают мысль о благодатном возрождении творческих сил природы. Боги и духи усопших праотцев, являясь в среду живых поколений, открывают перед ними тайны будущего, т.е. те грядущие события, которые определены непреложным судом Божьим; поэтому Рождественские Святки есть по преимуществу время гаданий, и все, что видится тогда во сне и наяву, получает вещее значение. По состоянию погоды в продолжение двенадцати праздничных дней от 25 декабря по 6 января (немец. Zwом, каков будет наступающий год; каждый из этих дней дает предзнаменование о погоде соответствующего ему месяца.[227] В нашем народе колядские обряды с большею свежестью удержались на Украине и в белорусских губерниях. В старые годы украинцы уже 12 декабря варили пиво и с того же числа каждый день откладывали по одному полену — так что к кануну Рождества Христова всех поленьев набиралось двенадцать; этими поленьями и затапливалась печь на Святой вечер.[228] В день, предшествующий Рождественским Святкам, поселяне не вкушают пищи до восхода вечерней звезды, которая появлением своим свидетельствует о рождении Божественного Младенца и тем самым знаменует начало праздника. Как только загорится на небе вечерняя звезда, тотчас же приносят в хату связку соломы или сена, расстилают её в переднем углу — на прилавке, покрывают сверху чистою скатертью и на приготовленном месте ставят под образами необмолоченный сноп жита или пшеницы, кутью и узвар; сноп этот остается здесь до 31 декабря. В Галиции ставят по снопу во всех четырех углах избы. Кутьей называется каша из зерновой пшеницы, ячменя или риса, разведенная медовою сытою; узвар (взвар) приготовляется из сушеных плодов (яблок, груш, слив, вишен, изюма и проч.), сваренных на воде. Оба горшка с кутьей и узваром накрываются кнышами (пшеничными хлебами). Перед вечерею (т.е. ужином) хозяин дома зажигает у образов лампадку и восковые свечи, читает вслух молитвы и кадит ладаном; вся семья благоговейно молится Богу и потом усаживается за стол, усыпанный сеном и застланный чистою скатертью; глава семейства занимает почетное место на покути (в переднем углу); рядом с ним, по правую руку, садится его жена, а далее следуют их родичи и дети. Кутья и взвар подаются обыкновенно после всех других кушаний, и если не будут съедены в тот же вечер, то доканчиваются в продолжение Святок; часть кутьи отделяют курам, чтобы давали больше яиц. Сидя за "вечерею", гадают о будущем урожае: вытягивают из-под скатерти несколько былинок сена и по их длине заключают о том, каков уродится лен; или выдергивают из снопа соломинку, и если она окажется с полным колосом, то наступающий год будет изобильный, и наоборот, — пустой колос сулит неурожай. По остающимся на столе травяным семенам делают такое заключение: если семян будет больше черных, то следует ожидать урожая на гречиху, а если желтых, то надо рассчитывать на овсы, просо и пшеницу. Подобная же обрядовая трапеза, с кутьею и узваром, бывает и на крещенский Сочельник, после водосвятия. Накануне Нового года обмолачивают стоящий в переднем углу сноп и полученные зерна отдают мальчикам-посыпальщикам, а соломой прикармливают домашний скот или употребляют её на обвязку плодовых деревьев.[229] Вечер 31 декабря известен в народе под именем щедрого и богатого; ибо с наступлением нового года нераздельна мысль о явлении возрожденного Бога, несущего миру ясное лето, изобилие плодов земных и всякое довольство.[230] Хозяйка приготовляет к щедрому вечеру как можно более пирогов и кнышей, складывает их в одну общую кучу на стол и просит мужа исполнить закон. Муж затепливает перед иконами восковую свечу, курит по избе ладаном и садится на покуте; входят домочадцы, молятся Богу и, притворяясь, будто не видят отца за накладенными на столе пирогами, спрашивают: "Де ж наш батько?" — "Хиба ж вы мене не бачите?" — спрашивает отец. "Не бачимо тату! — отвечают дети. — Дай же, Боже, щоб и на той рок не побачылы", т.е. чтобы и в будущем году было такое же изобилие в яствах, как в настоящую минуту. Затем жена и дети садятся за стол, и отец разделяет между ними пироги.[231] Сходно с этим в Герцеговине на Рождественский праздник "узму двоjица чесницу, па je окрећу м собом и пита jедан другога: милам ли се? (т. е выдался ли я = виден ли из-за хлеба?) Она jмy одговори: милаш мало. А она jпрви онда рече: сад мало, а до године ни мало!" (т.е. да родится доброе жито и да будет чесница так велика, чтобы за нею можно было совсем укрыться).[232] Эти обряды, малорусский и сербский, идут из отдаленной старины. По свидетельству Саксона-грамматика, к Святовитову празднику, какой ежегодно совершался в Арконе по окончании жатвы, приготовляли огромный медовый пирог — величиною почти в рост человека. Жрец становился за этим пирогом и спрашивал у народа: видят ли его? И когда ему отвечали утвердительно, он тотчас же высказывал желание, чтобы будущий год был ещё плодороднее, а праздничный пирог ещё больше.[233] На первый день нового года по всему русскому царству совершается обряд засевания. Рано поутру, перед обеднею, ходят по домам мальчики, нося в мешке или рукавице хлебные зерна; при входе в избу они посыпают по ней этими зернами, со следующими эпическими причитаниями: "На счастье, на здоровье — на новое лето роди, Боже, жито-пшеницу и всякую пашницу!" или "Уж дай ему Бог, зароди ему Бог, чтобы рожь родилась, сама в гумно свалилась, из колоса осьмина, из полузерна пирог — с топорище долины, с рукавицу ширины!" Посыпальщику дают что-нибудь в подарок, а разбросанные им зерна тщательно собирают, хранят до весны и при посеве яровых смешивают с прочими семенами. Когда посыпальные зерна будут собраны по роду и количеству их заключают о том, какие именно хлеба дадут на будущее лето больший или меньший урожай. Иногда кормят этими зернами кур и по их клеву гадают о будущем плодородии нив. Обряд посыпания, совершаемый у нас на первый день нового года, а у сербов на Рождество, знаменует весеннее осеменение матери-Земли, вступающей в брачный союз с просветленным Небом, причем хлебные зерна служат эмблемою оплодотворяющего семени дождя и солнечных лучей.[234] Заметим, что на старинных свадьбах новобрачную чету осыпали овсом, ячменем и пшеницею и укладывали спать на ржаных (необмолоченных) снопах и что доныне крестьянки наши гадают о своих суженых по хлебным семенам и колосьям.[235] Для того чтобы земля принесла добрый урожай, поселянин, отправляясь засевать поле, надевает на себя подвенечную сорочку; встретить при выезде на посев вдовца, вдову, холостого парня или девушку считается дурною приметою, и наоборот, — встреча с женатым человеком или замужнею женщиною принимается за счастливый знак. В великорусских преданиях уцелело темное воспоминание о мифическом лице Овсеня; обрядовая песня славит его приезд, совпадающий по времени с наступлением нового года: Мосточик мостили, Сукном устилали, Гвоздьми убивали. Ой Овсень, ой Овсень! Кому ж, кому ехать По тому мосточку? Ехать там Овсеню Да Новому году. Ой Овсень, ой Овсень![236] Имя Овсень (Авсень, Говсень, Усень) может быть возведено к тому же санскритскому корню ush, к которому возводится и вышеобъясненное имя Остары;[237] согласно с этим производством, Овсень должен означать бога, возжигающего солнечное колесо и дарующего свет миру (т.е. приводящего с собой утро дня или утро года = весну). Весеннее просветление неба постоянно отождествляется и в языке и в народных поверьях с утренним рассветом; лит. auszra утренняя зоря, auszti светать, pawasaris i sz-auszta весна светсолнца, так как светило это возгоралось тогда новым пламенем и дневной свет начинал побеждать ночную тьму. По свидетельству царской грамоты XVII века,[238] в самой Москве в навечерии Рождества Христова многие люди по улицам, переулкам и ямским слободам кликали Коледу и Усень, а в навечерии Богоявления Господня кликали плугу, т.е. возглашали хвалебные песни плугу, с помощью которого возделываются пашни. Одна из обрядовых песен заставляет доброго молодца Овсеня выезжать на свинье: На ч На сивинькой свинке. Чем погоняти? Живым поросенком.[239] Черта в высшей степени знаменательная, ибо она указывает на тождество нашего Овсеня с светоносным богом германцев — Фрейром, который в период зимнего солнцеповорота выезжал на небо на златощетинистом борове и которому в это время совершались обильные жертвоприношения. Являясь в сей мир, Овсень открывает путь новому лету (новому году), несет из райских стран щедрые дары плодородия и как определено божественным судом так и распределяет их между смертными: одним дает много, с избытком, а других лишает и самого необходимого. Белорусы выражают эту мысль в следующем символическом обряде: накануне Нового года они водят по домам двух юношей, из которых один, называемый богатою Коледою, бывает одет в новое, праздничное платье и имеет на голове венок из ржаных колосьев; на другого же (бедную Коледу) надевают разорванную свитку и венок из обмолоченной соломы.   При входе в избу обоих юношей завешивают длинными покрывалами и заставляют хозяина выбирать из них любого; если он выберет "богатую Коледу", то хор поет ему песню, предвещающую урожай и богатство; наоборот, если выбор падет на "бедную Коледу" — это служит предзнаменованием неурожая и бедности.[240] Отсюда объясняется и то важное значение, какое приписывается сербами положайнику: этот первый рождественский гость, от которого зависит все счастье домохозяина и его семьи в течение целого года, является таинственным представителем самого божества; по белорусской пословице: "Госьць у дом, Бог у дом". На тесную связь праздника Коляды с культом громовника указывают и многие другие святочные обряды и обыкновения, о которых мы уже имели случай говорить прежде, а именно: а) обычай наряжаться в мохнатые шкуры и принимать на себя звериные подобия, в каковых воображение древнего человека олицетворяло дожденосные тучи;[241] б) обычай водить по деревне волка или носить змею; в) воззвания, обращенные к Туру, который тождественен с Фрейром; "Неции, — говорит Гизель, — памяти того беса Коляды и доселе не престают обновляти, наченше от самаго Рождества Христова, по вся святыя дни собирающеся на богомерзския игралища, песни поют, и в них аще и о Рождестве Христовом воспоминают, но зде же беззаконно и Коляду, ветхую прелесть диявольскую, много повторяюще присовокупляют; к сему на тых же своих законопротивных соборищах и некоего Тура-Сатану и прочия богомерзския скареды измышляюще воспоминают"; г) cтрельба из ружей и пистолетов накануне Рождества, после обрядовой "вечери", и в день Крещения — во время совершаемого тогда водосвятия, служит знамением громовых ударов, поражающих темных демонов;[242] д) с поворотом солнца на лето тотчас же возникала мысль о грядущем освобождении земных и небесных источников от зимнего оцепенения, о превращении мертвых вод (= окованных льдами рек и озер и снеговых туч) в живые потоки, несущие земле обновление и силу плодородия, или, выражаясь метафорически: о превращении их в вино = нектар. Поэтому на праздник Коляды принято было совершать религиозные омовения, каковой обряд в христианскую эпоху приурочен ко дню церковного водосвятия (Крещения). По словам Герберштейна, в Москве XVI столетия в иорданской проруби купались и здоровые и больные, последние — с надеждою на исцеление. Маржерет уверяет, что не только простолюдины, но и бояре и сам царь погружались в этот день в воду. Обыкновение это и доныне удерживается между русскими поселянами и сербами. Вода, почерпнутая в полночь перед Крещением, помогает от недугов и никогда не портится; этою водою окропляют избы, хлева и ульи, поят больных и домашнюю скотину — для предохранения её от заразы;[243] е) как праздник, посвященный возрождению творческих сил природы, Коляда всею своею обстановкою указывает на те щедрые дары, которые несет шествующее из дальних стран Лето. Необмолоченный сноп, поставляемый в переднем углу и величаемый именем Деда,[244] солома и сено, постилаемые на столе и в покуте, хождение по домам с плугом (обряд, уцелевший в Червонной Руси), посыпание зерновым хлебом, разнообразные гадания о будущем урожае, семейная трапеза, за которою вкушают праздничный хлеб ("боговицу"), кутью, мед и садовые плоды, — все говорит о посеве, жатвах и изобилии плодов земных. Зерно — символ зачатия, нарождения к новой жизни: брошенное в землю, оно вырастает зеленой былинкою и дает колос; медовая сыта знаменует амриту. Узвар и каша доныне считаются необходимыми на родинах, а мед и кутья — на похоронах и поминках, ибо Смерть человека, по народному воззрению, есть вторичное его рождение для иной, загробной жизни. Вместе с поворотом солнца на лето вся природа призывается к пробуждению от зимнего сна. У чехов накануне Рождества, перед самым рассветом, семья отправляется в сад; отец и мать трясут плодовые деревья, приговаривая: "Strome[245] — и бросают на них яблоки и груши, а дети подбирают падающие плоды. Тот же обряд исполняется моравами, лужичанами и немцами; последние произносят при этом: "Вaf nicht, Frau Holla kommt!" или: "В[246] Во всей Европе известен обычай приготовлять к Рождественским Святкам елку; это вечнозеленое дерево, убранное зажженными восковыми свечами и обвешанное яблоками, грушами, золотыми орехами и другими лакомствами, напоминает собою то райское древо жизни, на котором растут золотые яблоки и орехи. На Руси обычай этот появился в недавнее время и заимствован от немцев; нельзя не заметить, однако, что подобное же дерево, украшенное искусственными цветами, зеленью и плодами, возили у нас в старину в крестном ходе на цветоносное, или Вербное, воскресенье.[247] Все указанные нами представления, какие связывались с праздником Коляды, засвидетельствованы в святочных песнях: колядках и щедривках. Начиная с вечера 24 декабря и до Крещения ходят по дворам коледовщики, славят праздник, т.е. поют обрядовые песни и собирают от хозяев дары разными припасами и деньгами; в Киевской и Волынской губ. половина собранных ими денег отдается в приходскую церковь. По всему вероятию, и сбор припасов имел некогда религиозное назначение: жертвенные приношения и праздничное пиршество могли совершаться не только в каждой отдельной семье перед её отцовским очагом, но и сверх того — перед очагом князя, от имени всего подвластного ему племени, и в этом последнем случае должны были устрояться на общий счет, в складчину.[248] Колядки и щедривки сохранили для нас черты народных воззрений, идущие из глубочайшей древности: несмотря на целый ряд веков, на протяжение которых песни эти должны были подвергаться постоянной переделке, несмотря на то, что, по-видимому, они воспевают Рождество Спасителя, — в них и доныне довольно явственно выступают предания и образы, принадлежащие язычеству. Когда народился младой Бог, поют болгары, то Мать искупала Его в золотых котлах; сербы в своей обрядовой песне выражают желание, да будут у них коровы дойные, да надоят им полное ведро молока, да окупам, коледо! Малог Бога, коледо! и Божића, коледо! Малорусская же колядка говорит о купанье новорожденного Бога в море: Божья Мати в полозе лежить, В полозе лежить, Сынойка родить; Сына вродила, в море скупала…[249] Припомним, что по общему индоевропейскому представлению восходящее солнце является из морских волн, что Солнцева мать (богиня утренней зори), нарождая светоносного сына, купает его в молоке небесных коров = в росе или весенних дождях. Так как рождение солнца, по другому поэтическому выражению, называлось его воскресением, то колядки воспевают не только Рождество, но и восстание Спасителя из мертвых: Из-за горы из-за высокой Выходить нам золотый хрест, А пид тим хрестом Сам милый Господь; На Нем сорочка та джунджовая, т.е. жемчужная. Усмотрела жидовская девочка, "же русский Бог из мертвых устав"; сказала про то своему отцу, но еврей возразил: "Тогда русский Бог воскреснет, когда жареный петух полетит!" — и в ту же минуту жареный петух полетел, уселся на облако и "красненько запел".[250] Петух — провозвестник утра, побеждающего ночную тьму, и вместе с тем представитель грозового пламени, которым возжигается солнце, потушенное облачными демонами. Небесные владыки, пробуждаясь от зимнего сна, являются в сей мир дружелюбными и щедрыми на дары гостями: Цы дма бываешь, пане господарь? Твои рынойки позаметаны, Твои столойки понадкрываны, За твоим столом трои гостейки: Jeден гостейко — светле Сонейко, Другий гостейко — ясен Месячок, Третий гостейко — дробен Дожджейко. Сонейко говорит: "Нет як над мене, Як я освечу горы, долины, Горы й долины, поля й дубровы!" Ясен Месячок: "Нет як над мене! Як я освечу тёмну ночейку, Возрадуются гости в дорозе, Гости в дорозе, волойки в стозе". Дробен Дожджейко: "Нет як над мене! Як я перейду три разы на ярь, Три разы на ярь месяця мая — Возрадуются жита, пшеници, Жита, пшеници и все ярници".[251] По другому варианту Солнце похваляется снять с рек и потоков ледяные оковы, а Дождь (т.е. дождящий Перун) озеленить горы, долины и верховины.[252] Бог-громовник выезжает на своем златогривом коне, выбивает из облачных скал искры = молнии и созидает райский пресветлый чертог или храм = весеннее небо с окном, через которое является очам смертных новорожденное Солнце: Ой в гор А в том намете золотый стольчик, На том стольчику можный панонько, Трома яблучки подкидаючи, Двома орешки та цитаючи. Выцитав коня та з-под короля, А в того коня золота грива, Золота грива, сребни копыта, Сребни копыта, шовковый хвостик; Золота грива коника вкрыла, Сребни подковы кремень лупают, Кремень лупают, церковь муруют, Муруют же jn з’трома верхами, З’трома верхами, з’двома воконцы: В одно воконце исходит сонце, В друге воконце заходит сонце, А в райски двери Господь входит, Господь входит, службоньку служит. В других вариантах на золотом Престоле восседает сам Бог или Божье Дитя — "красный паныч", который подбрасывает золотые яблочки и перебирает серебряные орешки, т.е. играет сверкающими молниями; пущенная им стрела несется, как гром по небу. Постройка райского чертога есть прочищение неба от зимних туманов и снежных облаков силою весенней грозы; топоры-молнии ударяют по камням-тучам, дробят их и прорубают для светлых богов окна и двери: З-за той ми горы, з-за высокой, Видны (слышны?) ми тонойкий голос, Тонойкий голос, топоры дзвенят, Топоры дзвенят, каменья тешут, Каменья тешут, церковь муруют, Церковь муруют во трои двери, Во трои двери — во три облаки; У jедных дверех иде Сам Господь, У других дверех Матенка Божя, У третих дверех святый Петро. Перед милым Богом органы грают, Перед святым Петром свечи гореют, Перед Матенков Божов ружа проквитат, А з’той ружи пташок выникат: Не je то пташок, лем сам милый Господь.[253] Господь означает здесь солнце, Пречистая Дева заступает древнюю Ладу, а св. Петр — Перуна; звуки органов = грозовая музыка, горящие свечи = молнии, цветущая ружа = утренняя заря, при блеске которой вылетает на небо светоносная птица-солнце; о небесном чертоге, его дверях и окнах. Согласно с древнепоэтическим представлением тучи — кораблем, ясного неба — раем, молнии — ключом, создалась следующая любопытная колядка: На сивом море (= небе) Корабель на воде, В том кораблейку Трое воротцы; В перших воротейках Месячок светит. В других воротейках Соненько сходит, В третех воротейках Сам Господь ходит, Ключи тримае, Рай вотмикае.[254] Не забыты в колядских песнях и другие мифические представления о небесных стадах, выгоняемых Перуном, о его громовой трубе и бессмертном напитке: а) Зачорнелася чорна горонька, Выйшла з-за ней чорна хмаронька, Чорна хмаронька — овец турмонька; Выйшов за ними гордый молодець, Гордый молодець на передовець, Заперезався гей ожинкою,[255] За тов ожинков[256] две-три трубоньки: Jедна трубонька та роговая, Друга трубонька та медяная, Третя трубонька та зубровая. Ой як затрубив та в роговую — Пошов голосок ай по-пид лесок, Ой як затрубив та в медяную — Пошов голосок по верх Ой як затрубив та в зубровую — Пошли голоса по-пид небеса.[257] б) Зажурилася чорная гора, Що не зродила жито-пшеницю, А изродила зелене вино, Зелене вино, що Богу мило. Стереглаж его красная панна, А стерегучи барзо уснула. Десь ми ся взяли райский пташки, Та исхопили зелене вино… В этой песне слышится отголосок древнейшего Мифа о похищении небесного вина (= всеоживляющей дождевой влаги) молниеносными птицами: так, Индра похищал сому, превращаясь в сокола, а Один, в образе орла, овладел драгоценным медом, который сторожила облачная дева Гуннледа.[258] Светлые боги, силою которых возвращается лето и земля осеменяется дождем, представляются в колядках возделывающими нивы: Ей в поле, поле, в чистейком поле — Там же ми й оре золотый плужок, А за тим плужком ходит Сам Господь; Ему погонят та святый Петро; Матенка Божя насенечько (семена) носит, Насенья носит, пана Бога просит "Зароди, Божейку, яру пшеничейку, Яру пшеничейку и ярейке житце! Буде там стебевце саме тростове,[259] Будут колосойки, як былинойки, Будут копойки, як звездойки, Будут стогойки, як горойки, Зберутся возойки, як чорны хмаройки", т.е. будет копен так же много, как звезд, стоги станут словно горы, а возы приедут за хлебом тучами. По указанию других вариантов, плуг влекут волы златорогие.[260] У лужичан известно следующее предание: бедный крестьянин сеял ячмень при дороге; проходила мимо Пресв. Мария с Малюткою Христом и сказала: "Помогай тебе Бог, добрый человек! Как только посеешь, ступай за серпом и начинай жать". Только что скрылась Она за горою, а жиды уже гонят за Пречистою Девою. "Не проходила ль тут женщина с малым ребенком?" — спрашивают они у крестьянина. "Недавно прошла — в ту пору, как я ячмень сеял." "Ох, ты глупый! Ведь этому будет двенадцать недель", — возразили жиды, видя, что ячмень уже поспел и мужик жнет его.[261] Малорусская колядка, передавая то же предание, дает Пречистой Деве вместо Младенца Христа птицу-сокола, что указывает на древнее представление новорожденного (восходящего) солнца птицею и на суеверное смешение богини Лады (З З'jeдного коньця оре, з’ другого сее, Лежит ми там, лежит давно стежейка, А стежейков иде Матенка Божя, Несе ёна, несе на ручках сокола: "Бог помогай вбогий седлячьку!" — Бодай здорова, Матенька Божи! "Будут ту ити жиды и жидовки, Не поведай же ты, же я теперь ишла; Поведай же ты, же я тоди ишла, Коли тый орав, пшеничейку сеяв!" Ище Мати Божя пречь гору не прейшла, Стали ей, стали жидове вгоняти… "Ци не ишла тоди така белоглава, Ци не несла ёна на руках сокола?" — Ишла ёна, ишла, коли я ту орав, Коли я ту орав, пшеиичейку сеяв; А теперь уж я пшеничейку зажав.[262] Жиды выслушали ответ и поворотили назад. Между памятниками апокрифической литературы имеется сказание о том, как св. Петр и другие апостолы увидели в поле "человека, орюща волы, и просиша хлеба; он же иде в град хлеба ради; апостоли же без него взоравше ниву и насеявше, и прииде с хлебы и обрете пшеницу зрелу".[263] По свидетельству обрядовых причитаний, произносимых на Новый год при посыпании зерновым хлебом, Илья-пророк носит пугу житяную: где ею махнет — там жито растет. И апостол Петр, и пророк Илья являются в народных поверьях с чертами древнего громовника, бога — низводителя дождей, растителя злаков и творца урожаев.[264] Все, что растит земля, есть дар небесных богов (Святовита, Дажьбога, Перуна, Волоса, Лады), согревающих её солнечными лучами и поящих леса, поля и нивы живительною влагою дождя. На Руси говорят о хлебе: "дар Божий" (пол. zboze — жито), "святой хлеб", "сноп святого жита"; хлеб-соль принимается за эмблему плодородия, богатства и счастья, служит необходимою принадлежностью всякого семейного и общественного торжества,[265] предохраняет от колдовства и нечистой силы;[266] первая песнь, при святочных гаданиях, возглашается хлебу: "Мы хлебу песнь поем, хлебу честь воздаем!"[267] Принимаясь за новую ковригу хлеба, крестьяне произносят: "Господи, благослови!" "Сказать на хлеб худое слово" они считают за величайшее беззаконие; не следует ни сорить хлебом, ни катать из него шариков — не то Бог накажет неурожаем и голодом. Кто, вкушая хлеб, роняет крошки наземь, за тем подбирают нечистые духи, и если собранные ими крошки будут весить больше самого человека, то душа его по Смерти достается дьяволу. Напротив, кто не брезгает хлебом, ест его черствый и цвелый (с плесенью), тот не будет бояться грома, не потонет в воде, доживет до преклонной старости и не изведает нищеты. Крестьяне тщательно собирают хлебные крошки и кормят ими домашнюю птицу, а черствые корки бросают в затопленную печь.[268] Все земледельческие работы (посев, жатва, молотьба и проч.) уже в глубочайшей древности получили священное значение; они обставлялись различными религиозными церемониями, жертвоприношениями и призыванием богов.[269] С приходом весны приступают к удобрению и вспахиванию полей и засеву яровых хлебов. Перед началом этих работ, а равно и после — перед покосом и жнитвою, совершается крестный ход на поля, причем церковные хоругви и образа бывают увиты свежею зеленью и цветами; священник благословляет нивы и кропит их святою водою. На Сретенье каждый хозяин освящает для себя восковую свечу; эту свечу он заботливо хранит в амбаре, а при посеве и зажинках выносит её на собственное поле, как эмблему того небесного огня, который возжигается богинею Ладою и действием которого земля получает силу плодородия. На Благовещенье и в Чистый четверг поселяне освящают просвиры и потом привязывают их к сеялкам: в некоторых же деревнях просвиры эти высушиваются, стираются в порошок и смешиваются с хлебными зернами, предназначенными для посева;[270] в Черниговской губ. принято освящать в церквах самые семена.[271] Засевальщики, выступая в поле, молятся на три стороны: восточную, южную и западную, в каждую бросают по горсти зерен с низкими поклонами и затем уже принимаются за посев.[272] Во Владимирской губ. уцелел любопытный обряд водить колосок. Около Троицына дня, когда озимая рожь начинает колоситься, бывает обрядовое шествие на засеянные ею поля. Молодые женщины, девушки и юноши, собираясь на окраине селения, схватываются попарно руками[273] и установляются в два ряда, обращенные друг к другу лицами; по их соединенным рукам, словно по мосту, идет маленькая девочка, убранная разноцветными лентами. Каждая пара, которую она прошла, спешит забежать вперед и стать в конце ряда; таким образом процессия подвигается до самой нивы. Здесь девочку спускают ннесколько колосьев, бежит с ними в село и бросает их возле церкви. Во время шествия поют следующую песню: Пошел колос на ниву, На белую пшеницу. Уродися на лето Рожь с овсом, Со дикушей,[274] со пшеницею. Или: Ходит колос по яри, По белой пшенице; Где царица шла — Там рожь густа: Из колосу осьмина, Из зерна коврига, Из полузерна пирог. Родися, родися Рожь с овсом; Живите богато Сын с отцом![275] Когда рожь, ячмень и пшеница поспеют, хозяйка с хлебом-солью и громнитною[276] свечою в руках отправляется зажинать ниву. Первый нажатый ею сноп называется именинником; хозяйка приносит его в избу и ставит в переднем углу у божницы. Впоследствии сноп этот обмолачивают отдельно; собранные от него зерна носят для освящения в церковь и частью мешают с семенами, оставляемыми для засева полей, частью же берегут как целебное снадобье — на случай различных недугов. Соломою от этого снопа кормят больную скотину. В старину, для того чтобы умолот был изобильнее и лучше, первый (зажиночный) сноп относили в овин или на гумно и оставляли там до молотьбы. По обычаю, принятому в некоторых малорусских уездах, зажин делается священником. По окончании жатвы жницы обходят ниву, собирают случайно не срезанные серпом колосья и вьют из них золотистый венок,[277] переплетая его васильками и другими полевыми цветами; венок этот надевают на самую красивую девушку и затем отправляются на хозяйский или господский двор с песнями. Впереди идет мальчик и несет украшенный цветами сноп. Подходя к воротам, поют: Одомкни, пане, новы ворота, Несем вяночек з’щираго злота; Ой выйдзи, пане, хоць на ганечек,[278] Ой выкупь-выкупь злоты вяночек, Бо то вяночек з’злота увитый. Хозяин или помещик выходит на крыльцо, встречает жниц с хлебом-солью и угощает их обедом и горилкою. Венок, свитый из последних колосьев, и сноп, принесенный мальчиком, передаются хозяину со словами: "Дай Боже, щоб и на той год уродывся хлиб!" — и до 6 августа должны оставаться в переднем углу под образами; в этот же праздничный день носят их в церковь и освящают вместе с разными первинками, а именно: вместе с хлебом, приготовленным из нового жита, сотами, только что вырезанными из улья, новыми яблоками и грушами. Зерна от этих освященных колосьев сохраняются для будущего посева. Чтобы узнать, какой посев будет урожайнее: ранний, средний или поздний, отрывают от венка три колоса и закапывают их в землю; один колос знаменует ранний посев, другой — средний, третий — поздний, и, смотря по тому, какой из трех колосьев скорее и лучше пустит ростки, заключают о сроке, наиболее выгодном для осеменения полей.[279] У лужичан большой сноп, перевитый цветами, устанавливается на возу стоймя, поверх всех других снопов, и доставляется в деревню в сопровождении жниц, из которых одна несет венок из колосьев, а другие держат в руках полевые цветы. В Пензенской и Симбирской губерниях последний (дожиночный) сноп называют именинником и наряжают его в сарафан и кокошник; в Смоленской губ. приделывают к нему руки и одевают его в белую накидку и кичку. С песнями и плясками несут эту куклу на господский двор, где уже загодя приготовляется для жниц обильное угощение. Во время пиршества именинный сноп стоит на столе, а потом переносится в передний угол. Существует ещё обычай: по снятии хлеба обвязывать серпы житною соломою и полагать их под иконами.[280] Праздник окончания жатвы известен под названиями обжинок, дожинок и талаки. Последнее название употребительно в белорусских губерниях. Как скоро у какого-нибудь зажиточного землевладельца назначается окончательная уборка хлеба, к нему тотчас же со всех сторон собираются жницы, готовые на бесплатную работу ради талаки, т.е. собственно ради праздничного угощения.[281] Под сумерки, когда дожинают последний загон, каждая жница откладывает по нескольку колосьев, из которых и связывается общий дожиночный сноп. После того девицы-талачейки для решения вопроса: кому из них нести этот сноп или (как они сами выражаются) кому из них быть Талакою, бросают между собой жребий. Указанную жребием Талаку они убирают цветами, в руки ей дают дожиночный сноп, а на голову надевают ей длинное белое покрывало и венок, сплетенный из хлебных колосьев, пахучих трав и цветов; при этом поют следующую обрядовую песню: Добры вечар, Талака! Да вазьми ж ад нас, вазьми-но Гэты збожны[282] ты снапок; Да надзень-же, надзень-но З’красками[283] прыгож венок! З’гэтым д К пану да к гаспадару, Принесем же мы ям Счасьцечко твае в хоромы. Joн той пан-господарык Справиць нам дажыначки… Затем жницы выстраиваются в длинный ряд — пара за парою, становят впереди себя Талаку и отправляются на хозяйский двор с песнею, в которой приглашают пана-господаря приготовиться к надлежащей встрече. Заслышав их голоса, хозяин и хозяйка выходят к воротам, кланяются Талаке в пояс и подносят ей хлеб-соль, а от неё принимают дожиночный сноп; Талаку, как самую почетную гостью, они усаживают на покуте, под образами; все же прочие жницы размещаются частью в избе и сенях, частью на дворе. По окончании пиршества, за которым бывает всего вдоволь и меду, и пива, и саламахи,[284] следуют веселые пляски и песни. Праздник заключается тем, что Талака снимает с себя венок и отдает его хозяину, причем хор обращается к ней с такою просьбою: А Талака ж ты, Талака, Да щырая ж ты, Талака! Да нагадуй же Гаспадару таму снапков, Да нарадзи ж ты ям Жытца-жытца сто карабов… В Гродненской губ. венок этот надевают на киоту; что же касается "дожиночного" снопа, то его кропят св. водою и ставят на покутье, рядом с другим — прежде принесенным или "зажиночным" снопом, где и остаются они нередко в продолжение целого года.[285] Болгары делают из последнего снопа куклу, называемую жжгварка-царка (житная царица) или жетварска мома, одевают её в женскую сорочку и носят вокруг села, а потом или бросают её в реку (дабы призвать на посевы обильные дожди и росы), или сожигают на огне и пепел разбрасывают по нивам. В некоторых же местностях куклу эту сберегают до будущей жатвы и, когда случается засуха — носят её в крестном ходе, с мольбами о дожде и с возглашением обрядовой песни: Кат жжгварка бегаше, Тих ветрец вееше; Кога мома плачете, Ситна роса росеше; Мома-те са засмея, Ясно слжнце огрея, и проч. Того, кто приносит житный венок с поля, в венгерской Сербии окачивают водою; у нас же в белорусских деревнях ведро воды выливается на самый венок. Но цель обряда и там, и здесь одна: это именно — желание, чтобы в будущем году не было недостатка в дождях.[286] Покончив жнитво и приступая к запашке полей под озимые посевы, великорусские крестьяне заваривают пиво или брагу и назначают ближайший праздничный день для служения общественного молебна. Когда наступит этот день, каждый домохозяин приносит в церковь освящать баранье плечо или петуха, и потом приготовленными яствами, пивом и брагою угощают своих сродников и знакомых. В некоторых деревнях пиршество отправляется всеми крестьянами вместе: к назначенному дню они варят брагу, пекут пироги и заколают барана на мирской счет, т.е. в складчину.[287] В старину, по окончании жатвы, заколали в житнице козла; кровь его собирали в чашу и окропляли ею присутствующих, а мясо варили и съедали за общею трапезой.[288] С сентября месяца принимаются молотить хлеб. Во многих великорусских деревнях в тот день, с которого начинается эта работа (замолотки), овин слывет у крестьян именинником. Вечером, накануне этого дня, хозяин протапливает овин, а наутро созывает туда молотильщиков и угощает их кашею; после завтрака, приступая к работе, затыкают во все углы гумна или риги по нескольку колосьев — для того, чтобы умолот был хороший, изобильный. Молотить обыкновенно начинают с так называемого имянинного снопа. В некоторых же деревнях именины овина справляются в день окончания молотьбы, и приготовляемая тогда каша называется домолотною.[289] Овин, как место, где просушивается зерновой хлеб, издревле пользовался тем же самым религиозным почетом, что и домашний очаг. Церковный устав св. Владимира, в числе других остатков языческого суеверия, подлежащих духовному суду, указывает и на моленье под овином.[290]   В Слове христолюбца встречаем подобное же указание: "еже молятся огневе под овином".[291] В Орловской губ. и доныне режут кур под овином 4 сентября, следовательно, при начале молотьбы; в других же местностях уцелел обычай резать в овине петуха 1 ноября.[292] В Ярославской губ. крестьяне, чувствующие боль в пояснице, ходят в подлаз овина и, потираясь спиной об его стену, произносят следующие слова: "Батюшка-овин! просци мой уц(т) ин".[293] Отсюда объясняется и старинная поговорка: "Церкви — не овины, в них образа все едины",[294] т.е. все равно, в какой ни молиться церкви — в своей приходской или в чужой; напротив, языческий культ ограничивался исключительным чествованием своего очага, своего овина. Земные урожаи зависят от деятельности стихийных доряющим семенем дождя, преобразуются в её материнских недрах в бесчисленные зародыши и затем нарождаются разновидными и роскошными злаками. Вообще все растительное царство представлялось древнему человеку воплощением стихийных духов, которые, соединяя свое бытие с деревьями, кустарниками и травами (= облекаясь в их зеленые одежды), чрез то самое получали характер лесных, полевых или житных гениев. По немецким, славянским и литовским преданиям, житные духи[295] в летнюю половину года обитают на нивах. Когда хлеб поспеет и поселяне начинают жать или косить его, полевик бежит от взмахов серпа и косы и прячется в тех колосьях, которые ещё остаются на корню; вместе с последними несрезанными колосьями он попадается в руки жнеца и в последнем = дожиночном снопу приносится на гумно или в дом земледельца.   Вот почему дожиночный сноп наряжают куклою и ставят его на почетном месте, под образами. В Германии Erntpuppe помещается иногда в переднем углу, иногда у домовой двери или на верхушке кровли и в некоторых местностях остается там в продолжение целого года — до тех пор пока новая кукла не сменит прошлогодней. Верят, что пребывание её в доме приносит хозяину, его семье и житницам Божье благословение. Большею же частью кукла эта сберегается только до времени посева: тогда её обмолачивают и добытыми из неё зернами осеменяют поля — с тою целью, чтобы житный дух, заключенный в последнем снопе, мог возродиться и заявить свою благотворную силу в новых всходах. Дожиночный сноп одевают в мужские или женские наряды; в первом случае его называют: немцы Roggenmann,[296] Erntemann, Grossvater, славяне — дед, dziad, d удар, наносимый серпом во время жатвы или цепом во время молотьбы, падает на житную бабу, и тот, кто его наносит, называется её убийцею. В Германии жнецы к тому из своих товарищей, кто срезывает последние колосья или связывает последний сноп, обращаются со следующим восклицанием: "Du hast den Alten und musst ihn behalten!" Растя хлебные злаки и творя урожаи, житные духи приготовляют запасы для своего собственного пропитания, подобно тому, как пчелы запасают для себя пищу в медовых сотах. Человек питается плодами их творческой деятельности, но не должен забирать всего; часть хлеба он обязан оставлять для житных духов, дабы они могли прозимовать без нужды и заботы. Следуя стародавнему обычаю, крестьяне оставляют на полях несколько несрезанных колосьев, в саду несколько несорванных яблок, а на току несколько пригоршней обмолоченного зерна и за все это ожидают на будущий год богатого урожая. Кто не исполняет этой обязанности, у того житные духи похищают хлеб из закромов.[297] Западные славяне рассказывают, что дедко всю зиму сидит заключенный в житнице и поедает сделанные запасы.[298] Как существа стихийные, являющиеся в бурных грозах и дождевых ливнях, житные духи смешиваются с духами дикой охоты и неистового воинства. Вместе с этим житный дед сближается с Одином, а житная баба, Kornmutter, с Frau Gode, Гольдою или Бертою. И Один, и Frau Gode чествуются, как податели земного плодородия; и тому, и другой поселяне оставляют на лугах и нивах часть нескошенной травы и несжатого хлеба; Frau Gode сидит в колосистом жите, и последний сноп называется Erntewитниц, для неё оставляют на ниве три несрезанных колоса.   Согласно с двойственным представлением Гольды то светлою, благодетельною богинею, то злою, демоническою ведьмою, житная баба не всегда дарует урожаи; раздраженная на земледельца, она палит его нивы и пожирает его хлеб,[299] славяне отождествляют её с Бабой-ягою, а немцы с железною Бертою. Описанные нами обряды "водить колос", водить "Талаку" и носить наряженный в женские платья сноп знаменуют шествие богини земного плодородия. Что уборка хлеба обставлялась у славян различными религиозными церемониями, на это имеются положительные свидетельства. По словам ибн-Дасты,[300] славяне в пору жатвы насыпали в ковш просяные зерна, подымали их к небу и молились: "Господи — Ты который даешь нам пищу! снабди теперь нас ею в полной мере". В Арконе жатвенный праздник сопровождался мольбою и жертвоприношениями Святовиту, гаданиями о будущем урожае и общественным пиршеством. Иногда кукла, приготовляемая из последнего снопа, представляется ребенком (Erntekind, Kornkind). В зрелом колосистом хлебе древний человек видел прекрасное дитя, порожденное плодовитою Землею, — дитя, которое в жатвенную пору отделяется от её материнского лона. Это воззрение очевидно из польского обыкновения кричать тому, кто срезывает последние колосья: "Ты отрезал пуповину!" По народной примете, та жница, которая связывала последний сноп, должна непременно родить в продолжение года.[301] После представленных нами исследований мы вправе сказать, что духовная сторона человека, мир его убеждений и верований в глубокой древности не были вполне свободным делом, а неизбежно подчинялись материальным условиям, лежавшим столько же в природе окружающих его предметов и явлений, сколько и в звуках родного языка. Слово человеческое, по мнению нагих предков, наделено было властительною, чародейною и творческою силою; и предки были правы, признавая за ним такое могущество, хотя и не понимали, в чем именно проявляется эта сила. Слово, конечно, не может заставить светить солнце или падать дождь, как верили язычники; но если не внешнею природою, зато оно овладело внутренним миром человека и там заявило свое чарующее влияние, создавая небывалые отношения и образы и заставляя младенческие племена на них основывать свои нравственные и религиозные убеждения. Часто из одного метафорического выражения, как из зерна, возникает целый ряд примет, верований и обрядов, опутывающих жизнь человеческую тяжелыми цепями, и много-много нужно было усилий, смелости, энергии, чтобы разорвать эту невидимую сеть предрассудков и взглянуть на Божий мир светлыми очами! Оглавление   www.pseudology.org